Шпанов Николай Николаевич. Заговорщики (Книга 2, Перед расплатой)

   - Кажется, я напрасно согласился ехать сюда вашим механиком. Болеть душой за всяких эгоистов...
   - Я эгоист?!
   - Неисправимый к тому же... Вы в бою, а у меня за каждый винтик в вашей машине душа болит. Сидишь тут в травке и все вспоминаешь, вспоминаешь: болтик там проверил ли, гаечку подтянул ли, шплинтик разогнул ли, тандерчик переменил ли? Ведь механик к своему сердцу так не прислушивается, как к мотору, когда его летчик на взлет идет!..
   - Довольно!
   - Это я вам сказать должен: довольно... - сердито огрызнулся Джойс. Вся душа моя впереди вас в бой летела, а вы? Оттого что я тут, а не в воздухе, мне вдвое тяжелей.
   - Знаете ли вы, что такое "тяжело"?.. Тяжело - это то, что сейчас со мною происходит...
   - Сегодня я нечаянно услышал разговор Лао Кэ с Фу...
   Взволнованный этим неожиданным заявлением, Чэн вплотную придвинулся к Джойсу.
   - Я случайно услышал снаружи то, что говорилось в пещере. - И Джойс пересказал Чэну разговор командира с заместителем.
   Чэна давил мучительный стыд. Рассказ Джойса одним толчком перевернул в нем представление о заместителе командира полка. В самом деле, какое значение могло иметь то, что он спас жизнь Фу в бою? Какое отношение это имеет к нарушению им. Чэном, боевого приказа? Значит, разбираясь в своих отношениях с Фу, он оказался еще раз не только не прав, но и жестоко несправедлив...
   Он тихо произнес:
   - Если меня отсюда отошлют, будет справедливо.
   - Да... - грустно согласился Джойс. - К сожалению, это будет справедливо.
   И вдруг Чэн как бы очнулся:
   - Нет! Я имею право драться. Я же теперь понимаю: виноват! Возьму себя в руки, буду драться, как того требует обстановка. Не нужно мне эскадрильи, буду летать рядовым летчиком! - И, неожиданно повернувшись к Джойсу, крикнул вне себя: - И не смейте мне больше говорить об отчислении! Не будет этого! Не будет!
   - А если так, то что ж вы тут? Идите объясняйтесь.
   - Они поймут: я исправлю свои ошибки.
   - Они-то поймут... - загадочно начал было Джойс, но так и не договорил.
   - Что? - с беспокойством спросил Чэн.
   - Поспешить нужно с получением нового самолета, вот что.
   - Да, да, верно! - несколько повеселев, воскликнул Чэн. - Идемте добывать самолет!
   Когда он добрался до площадки, оказалось, что Фу уехал на командный пункт полка. От летчиков Чэн узнал: полковой врач Кун Мэй запретила Фу летать из-за контузии спины, полученной в последнем бою. Но со слов летчиков выходило, что Фу все же поехал к командиру договориться: он хотел сам вести вторую эскадрилью на задание.
   Без Фу ни начальник штаба эскадрильи, ни инженер ничего не могли сказать Чэну о том, когда он получит новый самолет и получит ли вообще.
   В той стороне, где находился командный пункт, в воздух метнулась красная ракета. Ноги сами подняли Джойса из травы, но ему оставалось лишь смотреть, как винты чужих истребителей засверкали на выглянувшем солнце дрожащими, переливающимися дисками.
   Один за другим вступали в работу моторы, сливая гул выхлопа в один могучий рев. Джойс жадно раздул широкие ноздри, пытаясь уловить ни с чем не сравнимый чудесный запах перегретого масла. Ухо чутко вылавливало из стройного гула редкие хлопки выброшенной в глушитель смеси, пыталось поймать перебои. Нет, все было в полном порядке, хотя машины и были подготовлены к полету не им, не Джойсом.
   Джойс опустился на корточки и, прищурившись, глядел, как качнулась "красная лань" на борту командирской машины. Вот она тронулась, побежала. Сквозь отбрасываемые истребителями тучи пыли Джойс видел, как между колесами "лани" и землей образовался просвет, как машина пошла в воздух, набирая высоту...
   Самолеты исчезли в белесой дымке все еще облачного, но быстро прояснявшегося неба. Аэродром затих.
   Рядом с лежавшим в траве Джойсом опустился Чэн. Негр только покосился на него, но не шевельнулся, не сказал ни слова. Так, молча, они лежали, впившись взглядом в горизонт, за которым исчезли самолеты.
   Прошло не меньше часа. Чэн вдруг порывисто вскочил и, загородившись ладонью от солнца, стал вглядываться в небо.
   - Один безусловно не наш! - сказал он наконец.
   Посмотрев в направлении его руки, Джойс тоже заметил три самолета. Они шли по прямой с заметным снижением. Через минуту уже можно было ясно разобрать, что два истребителя гонят вражеский самолет. Всякая его попытка ускользнуть от преследования тотчас вызывала ясно слышимые на земле очереди истребителей. Тогда американец поспешно занимал прежнее положение между преследователями.
   Чэн уже понял, что если снижение будет продолжаться под тем же углом, то встреча американца с землей - посадка или авария - должна произойти в районе аэродрома. Он прикинул расстояние и крикнул Джойсу:
   - Надо его взять!
   Джойс не уловил мысли Чэна, но, видя, что тот побежал к аэродрому, бросился следом.
   Тем временем в воздухе происходила последняя стадия борьбы. Американец продолжал отчаянные попытки выскользнуть из-под истребителей, но те с прежней неумолимостью жали его к земле.
   Когда положение сделалось уже совершенно безнадежным, американец, решив, повидимому, что только добровольная посадка оставит ему все же некоторую надежду на спасение, выпустил шасси и выровнял машину к посадке. Едва его машина остановилась, откинулся колпак фонаря, и фигура в желтом комбинезоне выскочила из пилотской кабины на крыло.
   - Смотрите, смотрите! - закричал Джойс. - Он хочет поджечь машину!
   Американский летчик соскочил с крыла и в упор выстрелил из пистолета в центроплан своего самолета, где был, повидимому, расположен главный бак. Но прежде чем ему удалось сделать второй выстрел, кулак Джойса свалил его с ног. Всею тяжестью своих девяноста шести килограммов негр навалился на американца.
   Тем временем подоспел Фу и бегом направился к американскому самолету.
   Чэн двинулся было за ним, но тут до его слуха донеслись слова, произнесенные каким-то техником:
   - К нам прибыли советские "Яки" - последняя покупка дунбейского народного правительства.
   Чэн остановился как вкопанный: "Яки"! Это были советские истребители. Чэн уже летал на них в школе, а тут еще мало кто знал эту машину. Рой радостных мыслей помчался в мозгу летчика. Он нагнал Фу, рассматривавшего американский самолет:
   - Мне необходимо с вами переговорить.
   - Хорошо, зайдите вечером, - ответил Фу.
   Джойс с нетерпением ждал свидания Чэна с Фу. Как назло, тот долго не возвращался с аэродромов. Черная ночь давно накрыла степь, как закопченным дочерна котлом. В небосводе не было ни единой щелочки. Дорогу можно было отыскать только ощупью.
   Джойс, наконец, нашел санитарную пещеру.
   Мэй показалась ему взволнованной, даже растерянной.
   - Ты недовольна тем, что я зашел? - спросил он.
   Она ответила неопределенно:
   - Садись.
   - Скажи... контузия Фу - это серьезно? - спросил он.
   При этом Джойс не глядел на Мэй и не поднял головы, когда почувствовал, что она, остановившись, удивленно смотрит на него.
   - Почему ты этим заинтересовался?
   - Говорят, ты не разрешаешь ему летать.
   - Да. Строго говоря, я должна была бы уложить его в постель.
   - Контузия-то пустяковая.
   - Это не меняет дела. Ты лучше сделаешь, если не будешь вмешиваться не в свое дело Фу - мой пациент. - Она отвернулась и решительно сказала: Надеюсь, тебе самому не нужна медицинская помощь?
   - Нет, мне она не нужна, - сказал Джойс. - Но я не узнаю тебя, Мэй...
   Джойсу не удалось договорить - совсем рядом послышались быстрые шаги, полог над входом откинулся, и негр различил фигуру Лао Кэ. Джойс козырнул и неохотно вышел.
   Лао Кэ спросил Мэй:
   - Говорят, вы настаиваете на эвакуации Фу?
   - Он нуждается в госпитале.
   - В интересах части... - начал было Лао Кэ, но Мэй прервала его:
   - Именно в интересах части я должна соблюдать предписанный мне порядок.
   Лицо командира осветила мягкая улыбка.
   - Мне кажется, у товарища Фу пустячная контузия...
   - В этом меня уже пытались убедить только что, перед вашим приходом.
   - Тем лучше, - добродушно сказал Лао Кэ, - значит, кто-то и до меня уже пытался доказать вам, что очень важно в эти решающие дни не лишиться моего заместителя, не обезглавить вторую эскадрилью. Ей дано важное задание...
   - Уверяю вас, Фу не должен летать. Ему нужно лежать.
   - Если ему придется полежать здесь - полгоря.
   - Какой же здесь уход?! - Мэй пожала плечами. - Извините меня, но вы первый не дадите ему ни минуты покоя.
   Заметив, что в ее тоне уже нет прежней решительности, Лао Кэ продолжал мягко настаивать:
   - А кто же лучше вас выходит его? - И в его прищуренных глазах блеснула хитринка.
   После короткого размышления Мэй не очень твердо проговорила, точно сама не была уверена в правильности своих слов:
   - Если вы так настаиваете, пусть Фу полежит здесь! - И, оправдываясь больше перед самой собой, чем перед командиром, прибавила: - А дальше будет видно...
   Через час Фу был водворен в пещеру, заботливо превращенную Мэй в нечто вроде одиночной больничной палаты. Тщательно осмотрев его, Мэй ушла. Приставленная к нему для ночного дежурства сестра отправилась за ужином для больного.
   Фу было смешно слышать в приложении к себе слово "больной". Он чувствовал себя вполне сносно. Если бы не доводы Лао Кэ, он никогда и не позволил бы запереть себя в этой скучной, пахнущей лекарствами пещере. "Все равно никто не удержит меня здесь в случае боевой тревоги", - думал он.
   Он беспокойно курил, мысленно возвращаясь к последнему бою. Что, собственно говоря, случилось такого, в чем нужно было бы разбираться? В часть прибыл летчик Чэн... Так ведь новые летчики прибывают по нескольку раз в неделю. Одни уезжают, другие приезжают... Неужели все дело в том, что он, Фу, знал его раньше? Ну, знал, ну, помнит!.. Отлично помнит, с каким суровым видом заглядывал в полетный журнал учлета Фу инструктор Чэн.
   Может быть, Фу просто выдумал эту предвзятость Чэна в отношении к нему?.. Нет, не выдумал, - Фу не может забыть дня, когда Чэн с пренебрежением бросил ему "Из летчика, который в бою жмется к товарищам, не выйдет истребитель". И, словно бы в сторону, про себя, но так, что Фу не мог не слышать, прибавил: "Воздушный бой не терпит трусов". Сколько лет прошло с тех пор?..
   Фу отбросил окурок и откинул цыновку у входа в пещеру. Ночь пахнула в лицо душным ароматом трав. Фу глубоко вдохнул не дающий прохлады воздух, с досадою опустил полог и, одетый, повалился на постель.
   Он не слышал, как принесшая ужин сестра, нерешительно потоптавшись возле него, ушла; не слышал шагов Чэна и как летчик, дважды спросив: "Разрешите войти?" - и не получив ответа, отодвинул полог.
   Чэн стоял в нерешительности.
   Он пришел сюда, не найдя Фу в его пещере, пришел с намерением сказать ему все, что сказал бы, вероятно; на его месте всякий другой провинившийся летчик. Со дня на день - завтра, а может быть, даже на рассвете, - должны разыграться решающие события на их участке фронта. Чтобы наравне с остальными принять участие в боях, Чэн должен переговорить с командиром. Но было очевидно, что больной спит. Отложить разговор или разбудить Фу? А может быть... может быть, сославшись на болезнь Фу, говорить с которым Чэну не легко, пойти к Лао Кэ?
   Размышляя таким образом, Чэн стоял под отодвинутой цыновкой и смотрел на лицо Фу, при свете луны казавшееся шафранно-желтым.
   Разбуженный этим светом, Фу сел на койке. Он смешно сморщил нос, и от этого движения Чэну захотелось по-дружески сесть рядом с ним и просто, ничего не скрывая, рассказать свои переживания, повиниться в своих ошибках и прежде всего в той, которую он, будучи инструктором, много лет назад совершил в отношении своего ученика. Хотелось сказать, что ничего он против Фу не имеет, признает его правоту и готов подчиниться его опыту и авторитету, работать с ним рука об руку и помогать ему. В перерывах между боями он будет работать с молодежью, обучать ее летать на чудесном легкокрылом "Яке" и никому не станет вбивать в голову свои непригодные для здешних мест теории. Только пусть не отнимают у него права драться!..
   Чэн сделал шаг к Фу, и ему показалось, что тот догадывается о его мыслях и верит в их искренность. Чэну почудилось, будто Фу улыбнулся в ответ на его улыбку и, пододвинувшись на кровати, движением руки пригласил летчика сесть рядом с собою. Но прежде чем Чэн успел подойти к койке, за его спиною послышался голос незаметно вошедшей в пещеру Мэй:
   - Зачем вы здесь?!
   - Мне нужно поговорить с заместителем командира, - растерянно ответил Чэн.
   - Товарищу Фу необходим полный покой. Прошу вас уйти.
   Чэн обернулся к Фу:
   - Прикажете уйти?
   - Нет! Нам действительно надо поговорить... Должен вам прямо сказать: ваше поведение в бою заставляет усомниться в вашем праве командовать эскадрильей. Вы должны отказаться от старых привычек и попыток навязать их другим, или вывод будет один...
   Чэн хорошо понимал и сам, о каком выводе идет речь. Он сказал:
   - Прибыли "Яки". Я хорошо знаю эту машину.
   Словно не расслышав, Фу ответил:
   - Можете итти.
   Чэн молча вышел.
   Ушла и Мэй.
   Лежа с открытыми глазами, Фу слышал, как через некоторое время перед входом замерли чьи-то шаги и началось торопливое перешептывание. Слов не было слышно, но по репликам сестры, сидевшей у входа, Фу понял, что пришел кто-то из штаба полка. Это оказался посыльный. Фу поспешно зажег фонарик и вскрыл пакет. В нем, кроме суточной сводки, была какая-то бумажка, сложенная аккуратным квадратиком. Фу прочел ее и, бросив на стол, задумался. Посыльный спросил:
   - Ответ будет?
   - Ответ?.. Да, да, сейчас. - Он потянулся было к планшету, но раздумал и сказал: - Доложите начальнику штаба: ответ пришлю немного погодя.
   Посыльный ушел. Перед Фу лежал рапорт Чэна о переводе в другую часть. На уголке старательной рукой начальника штаба было выведено: "Товарищу Фу Би-чену: командир Лао Кэ приказал доложить вам, что считает необходимым задержать летчика Чэна и назначить его исполняющим обязанности командира второй эскадрильи".
   Фу вышел из пещеры. Луна стояла низко, словно и не совершила за это время своего пути по небу. Но она не была уже такой жарко-багровой; в желтом, как бенгальский огонь, освещении окружающий пейзаж казался мертвым, словно затянутым дымом недавнего пожарища. Фу в задумчивости глядел вдаль, где за горизонтом едва заметно вспыхивали отблески огней. В эту ночь деятельность артиллерии не уменьшалась. Фу еще не доводилось видеть, чтобы отсветы артиллерийских залпов захватывали такой большой участок фронта одновременно. Они висели над горизонтом непрерывным заревом, похожим на далекий степной пожар. Гул канонады едва доносился, как грохот далеко идущего поезда.
   Задумчивость Фу прервал несмелый голос сестры:
   - Извините, но вы больной!
   Фу не сразу понял, что это относится к нему. Он даже переспросил:
   - Вы обращаетесь ко мне?
   - Вам следует лежать, - видимо, сама не очень уверенная в том, что ее слова могут иметь какую-нибудь цену в его глазах, сказала сестра. Она даже удивилась, когда Фу послушно повернулся и ушел в пещеру.
   Сидя за маленьким столиком, который, так же как все в этой пещере, отзывал аптекой, Фу думал о том, что там, куда он только что смотрел, идет ожесточенная борьба наземных войск. Утром, едва только можно будет разобрать, что творится внизу, авиацию, конечно, вызовут. Самолеты должны будут принять участие в борьбе и оберегать свои наземные части от налетов противника. С этого часа будет особенно дорог каждый летчик, каждый самолет. Так неужели же кто-нибудь может лишить его права участвовать в этой борьбе, если сам он чувствует, что способен драться?..
   Он пошарил по столу в поисках спичек и, не найдя их, крикнул сестре:
   - Дайте огня!
   - Ведь вы больной! - проговорила девушка, пытаясь казаться строгой.
   Но Фу не обратил на ее слова внимания. Он достал из планшета кисточку и на углу рапорта Чэна, где была надпись начальника штаба, пометил: "Согласен".
   Заклеил лист пластырем, оторванным тут же от катушки, которую он сам достал из шкафчика, и отдал сестре:
   - В штаб!
   - Больной... - начала было та.
   Но он ее оборвал:
   - В штаб, сейчас же!
   Сестра поклонилась и выбежала из пещеры.
   Фу снял трубку телефона.
   - "Отца"!
   Соединение происходило долго. Наконец ответил командный пункт Линь Бяо.
   - Попросите "Отца" к аппарату, говорит Фу Би-чен. - И когда Линь Бяо взял трубку, летчик сказал: - Вы разрешили мне обращаться прямо к вам, если... если будет очень трудно... - И после некоторого колебания добавил: Меня тут сделали больным...
   - Знаю, - ответил очень далекий голос командующего.
   - Я прошу разрешения итти в бой.
   - Полежите денек, там видно будет.
   - Прошу разрешить... - начал было Фу, но командующий перебил:
   - Это все?
   - Все.
   - Тогда лежите.
   - Но я здоров!
   - Медицина лучше знает.
   Услышав в черном ухе трубки какой-то треск и думая, что командующий кладет трубку, Фу в отчаянии крикнул:
   - Тогда разрешите приехать к вам!
   На том конце трубки что-то пошипело, потрещало, и, наконец, снова послышался голос:
   - Если вы не нужны Лао Кэ, приезжайте. Тут тоже найдется, где полежать...
   В ту ночь Чэн почти не спал. Было еще далеко до рассвета, когда он вышел из пещеры.
   Облачность поредела и к концу ночи исчезла почти совсем. Тонкие мазки прозрачной туманности, пересекавшие потускневшие звезды, говорили о торопливом движении высоких перистых облаков. Воздух был неподвижен. Самое чуткое ухо не уловило бы теперь в степи никакого шума, кроме стрекотания насекомых. И это стрекотание то спадало до едва уловимого тоненького звона, то усиливалось на миг и снова затухало. Словно все притаилось в ожидании розоватого отсвета зари, когда все заговорит в полный голос и степь заживает жизнью загорающегося дня.
   Изредка просыпался перепел. Послав в притихшую степь троекратный свист, он снова умолкал.
   Как всегда, тепел и парен был воздух, как всегда, спокойно поблескивали бледнеющие звезды, заканчивая свой путь. Ковш Большой Медведицы уже спрятал свою ручку за гребни холмов у реки.
   Некоторое время Чэн медленно бродил по лагерю. Потом остановился. Ему не хотелось ни говорить, ни даже думать. Кажется, все стало ясно. Подачей рапорта о переводе он отрезал себе путь к бою. Да, значит, завтра он уложит свой чемодан. Куда же теперь? Как определит его судьбу командование? Мысль о том, что его могут отправить обратно в тыл, мелькнула было на миг, но Чэн решительно прогнал ее.
   Он стоял неподвижно, погруженный в эти невеселые думы, когда его внимание привлек треск, раздавшийся со стороны ближайшего аэродрома. Темную синеву небосвода прорвали струи голубых сверкающих линий. Они были, как стропила гигантского купола с вершиной, теряющейся где-то там, в высоте.
   Это были следы трассирующих пуль. За ними следовали новые и новые - со всех сторон. То же повторилось на другой, на третьей точке. Аэродромы проснулись. Оружейники проверяли пулеметы. Сейчас займутся своим делом мотористы. Чэну едва хватит времени, чтобы сбегать за планшетом...
   И вдруг он вспомнил, что бежать некуда и незачем: у него нет самолета. Он не примет участия в сегодняшних вылетах товарищей. Он впервые отчетливо, до конца, понял, что порвались его связи с полком, едва успев возникнуть, что он тут уже "чужой". И ему стало остро жаль покидать и полк с таким славным командиром и товарищей. Потом он вспомнил о Фу и повернул в сторону санитарной пещеры, - он решил проститься с Фу. Бывший ученик не должен был дурно думать о нем, когда его тут уже не будет.
   У шалаша связистов его перехватил взволнованный Джойс:
   - Половину ночи потратил на то, чтобы найти вас, - и протянул летчику лист приказа о назначении его временно исполняющим обязанности командира второй эскадрильи.
   Не веря себе, Чэн дважды внимательно перечитал приказ.
   Вбежав к связистам, он позвонил по телефону Лао Кэ и получил разрешение вылететь в бой на новом "Яке".
   11
   Из степи тянуло холодом. До знобкости свежий воздух, как в форточку, врывался через арку въезда на главную улицу, асфальтовая стрела которой прорезывала Улан-Батор из конца в конец.
   Часовые у едва белевшей в темноте стены большого дома поеживались от холода. Поглядывая на медленное движение звезд, они ждали смены.
   Звяканье приклада о камень или скрип сапога переминающегося с ноги на ногу цирика были единственными звуками, нарушавшими тишину.
   Далеко за полночь в темноте послышалось мягкое цоканье нескольких пар некованых конских копыт.
   Топот кавалькады приблизился к самому дому и оборвался напротив подъезда. В темноте замаячило светлое пятно плаща. Цирики скрестили было штыки винтовок, но привыкшие к темноте глаза их опознали Соднома-Дорчжи.
   Адъютант и Гомбо-Джап под руки ввели в подъезд пошатывающегося на онемевших ногах Хараду...
   Через час собравшиеся в кабинете Соднома-Дорчжи хмуро слушали допрашиваемого майора Хараду. Все знали, что забрасываемые теперь в МНР разведчики работали на командование расположенных в Китае американских войск. Ширма гоминдана, которой прикрывалось это командование, никого не обманывала: ни своих, ни чужих. Знали о фиктивности этой ширмы монголы, ловившие японо-гоминдановских разведчиков; знали и сами японцы-шпионы.
   Содном-Дорчжи не случайно совершил головокружительное по быстроте путешествие по пустыне для встречи с Гомбо-Джапом.
   Гомбо-Джап не случайно ежедневно, ежечасно и ежеминутно рисковал жизнью, не отставая от Харады с момента его появления в конторе Паркера.
   Все говорило о том, что японскому майору поручается задание большой важности. Именно поэтому Содном-Дорчжи и хотел, чтобы суть этого задания, за подготовкой которого его люди тщательно следили в Китае, стала известна его товарищам по Совету министров МНР не в его пересказе, а из самого непосредственного источника - из уст Харады.
   Японец говорил вполголоса, не спеша. Его блестящие, как уголья, глазки были полуприкрыты. Они загорались только тогда, когда в поле его зрения попадал изловивший его Гомбо-Джап.
   - Прибегая к вашей снисходительности, с-с-с, - шипел японец, - я должен еще объяснить, что, снаряженный таким образом, я обязан был оставаться на вашей земле столько времени, сколько понадобится, не предпринимая никаких злых дел.
   - Кому "понадобится"? - спросил Содном-Дорчжи.
   - Посмею обратить ваше внимание на ту гребенку, которую этот человек, Харада движением связанных рук указал на Гомбо-Джапа, - взял у меня, с-с-с...
   Содном-Дорчжи вопросительно взглянул на Гомбо-Джапа, и тот вытащил из кармана своих рваных штанов гребенку. Это был самый дешевый черный гребешок, грубо инкрустированный металлом.
   Гомбо-Джап передал его Содному-Дорчжи. Тот недоуменно повертел гребешок в руках и положил перед собой.
   Харада сказал:
   - Если теперь ваша благосклонность обратит внимание на походное изображение Будды, взятое у меня этим же человеком, с-с-с...
   Гомбо-Джап невозмутимо выложил на стол маленький складень, крытый черным лаком. Содном-Дорчжи хотел было раскрыть крошечные резные дверцы, но сидевший рядом с ним полковник государственной безопасности поспешно отстранил его руки и сказал Хараде:
   - Открой.
   Японец особенно длинно и угодливо втянул воздух.
   - С-с-с... ваша благосклонность напрасно опасается этой безобидной вещи, - он отворил дверцы складня. Все увидели изображение Будды позолоченную деревянную фигурку, сидящую на цветке лотоса. Японец поднял его над головой и с улыбкой сказал: - Если мне будет позволено, я покажу уважаемым господам, что представляет собой это священное изображение. Можно не опасаться дурных последствий: это прекрасная американская вещь.
   Полковник встал между Содномом-Дорчжи и японцем.
   - Показывай, - сказал он.
   - С-с-ссс... это не больше как радиоприемник. В соединении с гребенкой он даст мне возможность открыть вам до конца, ради чего я прибыл на вашу почтенную землю. - Харада воткнул крайний зубец гребешка в отверстие на макушке Будды. - Теперь необходима тишина и ваше милостивое внимание.
   Прошло несколько мгновений. Те, кто сидел ближе к японцу, услышали слабые звуки, похожие на приглушенную радиопередачу. Харада приблизил аппарат к уху и изобразил на лице удовлетворение.
   - Всякий, кто хочет, может слышать, - сказал он, передавая аппарат полковнику.
   Тот послушал.
   - Английский язык.
   - Америка? - спросил Содном-Дорчжи.
   - Нет, китайский город, - сказал Харада. - Милостиво обозреваемый вами аппарат настроен всегда на одну и ту же волну. Он всегда слушает эту станцию.
   - А зачем ему слушать эту станцию? - спросил полковник.
   Харада, словно защищаясь, поднял руку к лицу.
   - Чтобы получить приказ, - сказал он. - Пусть ваше милосердие не осудит меня.
   И Харада рассказал ту часть плана "Будда", которая была, по его словам, ему известна. Зачем прилетит этот самолет, что он будет делать, куда полетит потом? Ни на один из этих вопросов он не ответил.
   - Значит... - задумчиво произнес Содном-Дорчжи, - самолет должен был прилететь после того, как станция послала бы вам эти сигналы?
   - Ваша мудрость точно уяснила смысл моих недостойных речей, с-с-с-с...
   - А когда должен был прийти этот сигнал? - спросил Содном-Дорчжи, пристально глядя на японца.
   - Как мне подсказывает мой ограниченный ум, даже ни один китайский генерал не мог бы ответить на этот вопрос вашего достопочтенства.
   Содном-Дорчжи переглянулся с присутствующими.
   - Допустим, что так... - сказал он японцу. - С нас достаточно и того, что вы сказали, но вы сказали не все!