– Нет, нет… Я прекрасно себя чувствую.
– Ну и ладно, – вздохнула Варвара Сергеевна. – Я все же пойду.
– Скажите… Вы вот ветеринарный врач… Вы не наблюдали – животные чувствуют свою смерть? Заранее, что ли.
– Животные? Да, – кивнула Варвара Сергеевна. – Причем менее высокоразвитые чувствуют смерть острее, что ли. Странно, но так… Скажем, намеченная на убой овца или корова… Они как бы готовятся к этому сами. И подчиняются судьбе с покорностью. Умирая как бы загодя до того, как свершается физический акт смерти… А что?
– Скажем, мотылек. Порхает себе, и вдруг вы его прихлопнули. Ведь до этого он не сидел в ожидании, сложив крылышки, а порхал.
– Не знаю, как там мотылек, – раздраженно ответила Варвара Сергеевна. – А овца или там баран… Странные вопросы вас интересуют в шесть часов утра, Игорь.
Она окинула собеседника плывущим взглядом.
Удлиненное лицо Игоря покрыла бледность, а узкие глаза глубоко спрятались. Руки сжимали решетку у стекла выходной двери. Казалось, он пытается погасить в себе сильную боль, и это ему не очень удается… «Маньяк какой-то, – вдруг пронеслось в сознании Варвары Сергеевны, разом выталкивая из памяти вскользь оброненные фразы Игоря о судьбе, о смерти, придавая этим фразам особый жуткий смысл. – Сейчас распахнет дверь и столкнет меня. На полном ходу. И никто ничего не услышит…» Мысль эта парализовала Варвару Сергеевну. Она чувствовала, как деревенеют, словно под наркозом, ее рот, губы, как спазмы стискивают горло. Она хотела что-то произнести, но не смогла, а лицо исказилось гримасой. Ноги стали чужими. Со страшным усилием она сделала шаг к коридорным дверям…
Игорь схватил ее за плечо и притянул к себе, в то же время прижимая к решетке окна.
– Побудьте еще немного, умоляю вас, – шептал он.
– Не… надо, – словно в подушку произнесла Варвара Сергеевна. – Отпустите меня… Я боюсь…
– Ну вот еще, ну вот еще! – торопливо выговаривал Игорь.
Его пальцы, сжимающие плечо, источали снежный холод. Она рванулась к коридорной двери. Лишь слух в последний момент впечатал невнятное бормотание: «Куда же вы? Побудьте еще, прошу вас, пожалуйста…»
Игорь остался в тамбуре, приблизив лоб к прохладному стеклу. Он успокаивался, не вникая в то состояние, в которое был опрокинут мгновение назад, чувствуя лишь жар в голове и тяжесть во всем теле. Он провел языком по сухим губам, ощущая шершавость невесть откуда взявшегося песка.
С силой оттолкнувшись от стекла, он вернулся к себе, в темное купе, наполненное протяжным воющим храпом старика. Этот храп и выгнал Игоря в тамбур час назад…
Однако сейчас храп не слышался, и темноту купе нарушал лишь монотонный рокот колес.
– Где вы ходите? – спросил Павел Миронович из темноты.
– Пока еще в пределах вагона, – вяло ответил Игорь. – Вы так храпите… Я мог спрыгнуть с поезда.
– Я сильно храплю? – в тоне Павла Мироновича звучало наивное любопытство.
– Как вам сказать? – Игорь чувствовал, что его покидает опустошенность, что он вновь обретает злость и напор. – За подобные шумовые эффекты надо штрафовать как за нарушение общественного порядка.
– Толкнули б меня, что ли? – промямлил старик.
– Куда? – Игорь удивился простоте этого короткого вопроса, так много сейчас в себя вобравшего. И, не выдержав, добавил: – Под колеса?
– Ну вот еще, – серьезно ответил Павел Миронович. – Не каждый на это способен.
Игорь нащупал край полки, чуть сдвинул ноги старика и сел. Он молчал, он понимал, что любое сказанное сейчас слово будет невольно углублять неожиданно возникшую тему разговора…
– Что вы молчите? – спросил Павел Миронович и, не дождавшись ответа, принялся поворачиваться на спину, кряхтя, охая, стягивая одеяло и матрац. – Господи, переворачиваюсь, точно шкаф, – укорял он себя и, наконец успокоившись, произнес: – Сон мне снился…
– Что пропали ваши тюки с барахлом?
– Нет. Мне снилась ваша мама, Игорь. Приходит ко мне домой и говорит: «Торопись, Павлуша, сегодня уже суббота».
– Допустим, сегодня только четверг, – буркнул Игорь.
– Да, да… Так и сказала: «Сегодня уже суббота». И одета была как-то странно. В платье таком, с оборочками…
«Перестань вспоминать мою мать! – мысленно закричал Игорь. – Даже во сне! Ты гадкий, глупый старик! Ты сломал ей жизнь, вогнал в гроб отца. Я ненавижу тебя! Чем ты ее так околдовал, что я вынужден тебя сопровождать по ее просьбе?! Больной! Старый! Я ненавижу тебя! Я готов сбросить тебя с поезда…»
Но Игорь молчал. Он видел умоляющие глаза матери. Слышал ее голос: «Тебе, сын, этого не понять. Я и сама не знаю. Это как наваждение…»
Постепенно гнев отпустил Игоря, ослабевший, он полез на свою полку…
– А она и говорит мне, – вновь проговорил старик.
– Кто?
– Ваша мать. Во сне… Говорит: «Ступай, Павел, позови Кирилла». Отца твоего, стало быть…
Игорь помолчал, потом проговорил глухо:
– Что-то вы о смерти часто говорите.
– С таким проводником только о ней и говорить, – ответил старик. – Ушли куда-то ночью. А я чуть не преставился. В глазах круги, в голове звон, тошнота. Пришлось укол сделать вне очереди. Куда вы ходили?
– Куда можно пойти в вагоне ночью?
– Вас не было довольно долго. А у меня такая болезнь, неизвестно, как себя через минуту поведет, – старик беспрестанно ворочался на своей лежанке…
Игорь знал, что больные диабетом во время приступа начинают вести себя словно наскипидаренные. Суетятся, не находят себе места, врачи рассказывали на «скорой». Без присмотра их оставлять нельзя – могут что-нибудь сотворить…
Старик резво вскочил на ноги. В мятом тренировочном костюме он выглядел жалким.
– Помогите мне, Игорь, – он принялся дергать дверь. – Выйти хочу.
– Замок заедает, вы знаете, – недовольно проговорил Игорь.
Старик оставил дверь, метнулся к окну и принялся скоблить стекло худыми слабыми пальцами.
– Душно мне, душно. Откройте окно. Или я его выломаю.
– Ну знаете! – Игорь спрыгнул с полки и обхватил старика за плечи. – Успокойтесь, Павел Миронович, успокойтесь.
Старик пытался выскользнуть из крепких рук опекуна, но постепенно смирился, затих. Игорь усадил его на полку, затем завалил на спину и уложил ноги. Старик с шумом вздохнул и закрыл глаза.
Игорь накинул на него одеяло и вернулся на свою полку.
Глава вторая
1
Свиридов поднимался по эскалатору станции метро «Лермонтовская». До начала коллегии оставалось не более часа. А он рассчитывал побывать в нескольких нужных отделах, условился по телефону еще в Северограде. Правда, в день коллегии разговоры комкались, но кое-что решить он успеет.
Толпа запрудила тротуар перед входом в метро, самое горячее утреннее время. Крепкие дубовые двери были распахнуты, затягивая бесконечную людскую массу, подобно гигантской воронке. Часы пик! Непосвященному и невдомек, какими сложностями оборачиваются для железной дороги такие вот «пиковые» ситуации. Взять, к примеру, конец августа, когда после летних каникул собираются студенты и школьники. И всем надо к первому. Вагонный парк выталкивает в маршрут все ресурсы. Но это еще игрушки в сравнении с тем, что происходит в зимние каникулы в январе, когда в самые морозы приходится на десять дней поднимать вагонный резерв страны. Оборудовать, созывать проводников-сезонников, а среди них всякие попадаются люди. Сколько жалоб падает на это время! Представили бы эти жалобщики ту работу, которую надо проделать ради десяти дней января, когда вагоны примерзают к рельсам. А если бы начинать каникулы не разом с первого января? Растянуть бы их дней на пять, облегчить судьбу железной дороги? Всем была бы польза. Не говоря о том, что вагоны не стояли бы без толку десять дней в ожидании возвращения домой отдохнувшей ребятни, а работали бы с перекрытием. Тогда и пишите свои жалобы, если что не так! Нет, только наступит первое января – поднимаются всем миром. Попробуй тут, управься… Вот какие мысли обычно овладевают железнодорожником при виде людской лавины в часы пик…
Свиридов вышел на площадь и направился к переходу, что широкой тельняшкой сушился на сером асфальте Садового кольца. Еще на середине перехода он приметил, как у подъезда министерства остановился черный лимузин. Из салона вышел заместитель министра, хлопнул дверцей, но в подъезд не вошел, а так и стоял, чего-то дожидаясь.
– Тебя жду, Алексей Платонович, – произнес заместитель министра навстречу Свиридову. – Подъезжаю, гляжу, ты вроде спешишь.
– Я, Сергей Сергеевич, – Свиридов пожал протянутую руку. – Собрался навестить кое-кого до коллегии.
Заместитель министра взял Свиридова под руку, отвел в сторону, к сырой с ночи стене здания. Его форменная фуражка едва дотягивалась Свиридову до подбородка. Из-под лакового козырька фуражки поглядывали по-утреннему оттаявшие глаза.
– Ты что же, Алексей Платонович, вчера отчебучил у банкиров, а? – Заместитель министра не отпускал руки Свиридова.
– Что, уже известно?
– А ты думал! Тут же позвонили: что, мол, это за архаровец на Североградской командует?
– Так и сказали? – засомневался Свиридов.
– Ну не совсем так. Но смысл… Отдубасил, понимаешь, начальника отдела, – засмеялся заместитель министра.
– Отдубасил, – хмыкнул Свиридов. – Только и было, что тряхнул его за ворот.
– Этого мало? Ну и орел! Как же это случилось? Ты уж не таи, выкладывай как на духу.
Свиридов отвернулся в сторону, точно нашаливший школьник. И молчал.
– Может, зайдем в здание? Что мы здесь стоим? – вздохнул он.
– Нет, ты тут доложи. Там для твоего озорства у меня времени не будет. Говори, не таись.
Свиридов принялся рассказывать… Приехал он со своими помощниками вчера в Стройбанк. Надо было заручиться их поддержкой в восстановлении забытых еще с войны третьих путей на подходе к Северограду. Необходимость этих работ доказана. Дорог был каждый день, и Свиридов решил строить частями, по мере готовности проекта… Всех он сумел убедить. Сам приезжал в организации и не покидал кабинетов, пока не заручался поддержкой. Дело доходило до курьезов. Один из его помощников, узнав о «слабости» директора проектного института, приехал на прием со знаменитой на всю страну эстрадной певицей, в присутствии которой и сдался строптивый директор-меломан. Вот она жизнь! И не поверишь, если услышишь… Постепенно Свиридову покорился и Дорстройтрест, управляющий которого согласился вести работы, но на особых условиях: путевое хозяйство наладит служба пути управления дороги, всю энергетику оборудует служба электрификации. Ну и хитрец! За одну реконструкцию полотна будет все лавры собирать! Но Свиридов согласился, не до славы ему. Выхода не было – первый квартал на исходе, а тут такие предстоят работы. Надо начинать, надо начинать! Нельзя медлить и часа. Это понимали в Министерстве, изыскивали всяческие лазейки. И шпалами помогли, и рельсы нашли… Все бы ладно, только встал на пути Стройбанк. Уперлись – ни в какую! «Год начался, по всем работам титулы закрыты, нет лишних денег. Планируйте на будущий год, если еще успеете…» С одним из финансистов и схлестнулся вчера Свиридов. Началось все в кабинете заместителя управляющего. Свиридов приехал в банк не один, с помощниками. Привезли для убедительности графики, таблицы, схемы. Было ясно, что без третьего пути Североградской дороге несдобровать, что это не прихоть. Заместитель управляющего поддержал Свиридова. И тут влез этот страж финансовой дисциплины, из транспортного отдела. Принялся нашептывать, нашептывать на ухо заместителю управляющего: и что в Госплане не разобрались, и что это противозаконно… Казенная душа! Все же заместитель управляющего решил: будем финансировать, и баста!
– Ну, а когда мы вышли из кабинета, тот самый хмырь из отдела транспорта… Синицын, что ли? – силился вспомнить Свиридов.
– Синицын, – подтвердил заместитель министра. – Знаю его.
– Так этот Синицын в коридоре обернулся ко мне, сложил дулю и крикнул как ненормальный: «Вот вам деньги! Не подпишу! Авантюристы!» Ну я и не выдержал…
– Вот как?! – удовлетворенно отметил заместитель министра. – И были свидетели? Что он тебе дулю показал.
– Ну! Ребята даже рты пораскрывали.
– И ты, значит, его поставил на место, – определил заместитель министра.
– Да нет, просто попенял, – Свиридов развел руками. – Встряхнул легонечко за лацканочки. Сказал, что он – чиновник, казенная душа. Что если он не подчинится указанию и примется искать блох, чтобы отказать в финансировании, то я его вздую при всех.
– Так и сказал?!
– Не помню дословно, но по смыслу так.
– Да. Вполне современный метод решения деловых вопросов.
– Он уже пожаловался?
– Не он. Нашлись доброхоты. Позвонили мне.
Свиридов хотел спросить, знает ли об этом инциденте министр. Но сдержался. Могло бы не так прозвучать.
– Черт с ним! – проговорил Свиридов. – Пусть раздувает кадило, лишь бы денег дал. И такая козявка, понимаете… Начальство – за, он – против!
– Козявки иной раз погоду и делают, слонами себя мнят… Думаю, теперь он деньги даст, – подытожил заместитель министра. – После скандала не может не дать. Подумают, что со зла мстит… Он тебя в другой раз на крючок насадит.
– В другой раз ладно, – сказал Свиридов. – Мне бы пути построить, кислород дороге вдохнуть. А там пусть казнят, согласен.
Свиридов собирался выступить сразу после докладчика. И в ожидании просматривал бумаги. В основном это были предложения отца и сына Кацетадзе, только приправленные данными последних нескольких месяцев…
«Современный пассажирский поезд, состоящий из восемнадцати вагонов, вмещает около восьмисот пассажиров и по объему услуг равен крупной гостинице, – прочел Свиридов на первой странице, – при этом условия работы в поезде намного сложнее, а обслуживающий персонал во много раз меньше. Покупая билет, пассажир оплачивает и услуги, которые дорога обязана ему предоставить. Однако с уровнем этих услуг пассажир сталкивается непосредственно после начала поездки, исключая тем самым право выбора или отказа от поездки. Поэтому основная масса жалоб падает на качество обслуживания, а не на перевозку как таковую».
Свиридов перелистал несколько страниц. Он вспомнил Аполлона. Их последний разговор по телефону. Конечно, Свиридов мог взять его с собой на коллегию. Но не взял. Почему? Может быть оттого, что не хотел разочаровывать, если сообщение коллегия примет с прохладцей. Или возможно сам до конца не был уверен, что выступит именно с этими предложениями. Точнее – доложит коллегии именно так, как написано на этих страницах, – ведь кое с чем Свиридов был не согласен… Вообще их встреча оставила в душе Свиридова ощущение неловкости. Слишком натянуто держал себя Аполлон. Людям трудно свыкнуться с мыслью, что тот, кого знаешь давно и не замечал в нем каких-либо особенных талантов, – а их, как правило, не замечаешь при тесном общении, – вдруг оказался отмечен благосклонностью судьбы. Свиридов и Елизавете ничего не сказал о встрече с Аполлоном. Елизавету интересовали его отношения с друзьями – большой город без близких людей ее угнетал…
Энергичный голос начальника главка вещал собравшимся железнодорожным командирам о состоянии пассажирских дел. Наступает лето, время больших перевозок…
По хмурому лицу министра чувствовалось, что он с трудом себя сдерживает, чтобы не вмешаться в доклад. И Свиридова сообщение не увлекало. Статистика, цифры, общие положения… Понятное дело – обзорный доклад. Но тем не менее все слишком осторожно. В зале сидели железнодорожные волки, талдычить им, что хорошо известно, дело пустое. Многие из них летели в Москву самолетом чуть ли не двенадцать часов с другого конца России не для того, чтобы выслушивать то, что знакомо. Им дело подавай. Или, на худой конец, хотя бы возможность вслух сказать то, о чем только между собой перешептываются. А услышат громогласно произнесенные с трибуны их собственные думы и решат, что неспроста о них заговорили, тронулся лед, наступил конец изнуряющей душу всяческой кривде. Ради этого и стоило болтаться над облаками, солнышко обгонять…
Чувствовалось, что вот-вот прервут спокойную и рассудочную речь докладчика, хотя несведущему она могла показаться и эмоциональной…
Министр потянулся к микрофону. Разговор он начал сдержанно. Но эта сдержанность была знакома: ветерок перед бурей.
– Год назад в этом зале состоялась коллегия. Были приняты ответственные решения. Со всех концов пошли заверения, что положение с графиком выправляется. А выходит, что у некоторых это просто отписка, обман! Известен закон дороги: поезда должны ходить по расписанию! Поезда по расписанию не идут! И не идут потому, что там мост, там подъем, там ремонт, там темно… Если так, то поезда никогда не будут ходить по расписанию! Да, поезд может опоздать только по причине крушения. Но из-за расхлябанности?! Что же вы делали год? Чем занимались?! Если в ближайшее время не произойдет сдвигов, мы освободим тех руководителей, которые срывают график. И народ скажет, что мы сделали правильно. И вы не вправе будете на нас обижаться, потому что мы поступили честно… Второе! – Министр снял очки, хотел протереть, но передумал. – Год назад также шел обстоятельный разговор об обслуживании людей на вокзалах. Чтобы не было очередей у касс, чтобы не было обмана, волокиты. Почти в десять миллиардов рублей оценивается пассажирское хозяйство. Ради чего? Ради того, чтобы люди стояли в очередях? Проклинали все и вся?! Из-за какой-то ерунды мы не можем организовать работу касс!
В тишине зала прозвучал негромкий голос. Министр, вслушиваясь, наклонил голову. Но не расслышал. Кто-то из членов коллегии повторил реплику из зала.
– Верно. Кассиров не хватает, – министр обернулся к столу президиума, остановил взгляд на мужчине средних лет в сером аккуратном костюме – заместителе министра финансов, который тоже принимал участие в работе коллегии. – Кстати, Петр Сазонович… Как-то мы решили привлечь к работам в кассах пенсионеров. В разгар сезона. Профсоюз поддержал, комитет по труду поддержал, кто же против? Минфин! Почему? Дескать, готовится решение. Но нам нужны кассиры сейчас, а не завтра. Кто там у вас, в Минфине, не может понять простую вещь?! Жизнь диктует нам свои условия, а мы хотим вогнать ее в искусственное ложе… Да мы должны просить этого пенсионера, а не строить препятствия. У людей на книжках лежит двести миллиардов рублей. Они могут сказать: «Пошли вы к бесу со своими сложностями, я и без вас обойдусь! Попробуйте вы без меня обойтись!» Разве можно допускать такое расточительство при острой нехватке кадров? Где творческое решение вопроса, к которому нас призывает партия?! Так что передайте, пожалуйста, министру финансов этот, я бы сказал, крик души. Люди стоять у касс не должны! Закон! – Министр вновь обернулся в зал. – Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи… Значит, так! Приглашайте на лето пенсионеров. Изыскивайте возможности оплаты, пока Минфин расшевелится. Я вас поддерживаю! Очередей быть не должно. Это символ нашей бесхозяйственности и головотяпства.
По залу прокатился довольный ропот. Упрятанные под потолок вентиляторы, точно вздрогнув от этого ропота, завертели крылышками-лопастями. Потянуло ветерком…
– И еще одна беда, – министр повысил голос. – Кассиры билетных касс придерживают билеты. Кому? Своим знакомым. Знакомым знакомых. Директорам магазинов. Носильщикам надо оставить: вместе работают, неудобно. Отделению надо дать. Кому еще? Звонят из райкома, звонят из горкома, исполкома. Потом, потом, потом… И как минимум тридцать процентов законных мест не поступает в продажу… Необходимо поломать эту систему! Количество мест известно, количество заявок известно. Изучайте, сопоставляйте… Назначайте дополнительные поезда. Если вагоны не соответствуют нормам, продавайте билеты дешевле. И люди вас поймут. Творчески надо работать, гибче… Но делайте все чистыми руками. И никто вас за это не накажет!
Докладчик терпеливо ждал, глядя на министра поверх бумаг, разложенных на трибуне, ему хотелось закончить свое сообщение. Но не дать бы маху, не перебить министра…
Министр снял очки, протер их, слепо оглядел зал.
– Недавно я посылал начальника отдела писем на отдаленные дороги. Побывал он и в Заозерске… До границы рукой подать. По свидетельству некоторых товарищей, там, через границу, вокзал в порядке, чистота, дисциплина, налажена торговля, бытовое обслуживание. Считается, что город на особом положении – граница! В нашем же Заозерске на вокзале грязь, перроны корявые. С гор течет талая вода, заливает пути. В зале ожидания диваны переломаны, двери не закрываются, со стен сыплется штукатурка. Рабочий поселок – трущобы, лачуги. Питьевой воды нет, канализации нет… Идет демонстрация! Чего?! Демонстрация позора великой страны! Кто это делает? Бывший начальник отделения Воробьев. Следом за ним – бывший начальник отделения Кочкин. Теперь там новый начальник… – Министр посмотрел в зал. – Где вы там?
Со своего места поднялся плечистый мужчина с квадратным лицом, на котором терялись круглые очки в простенькой металлической оправе.
– Что они делают?! – продолжал министр. – Двенадцать лет пишут письма! Минтрансстрою! Те исправно отвечают, что у них в Заозерске нет строительных мощностей… И двенадцать лет идет демонстрация позора. Думают, что они от Москвы далеко, что никто не заметит… Привыкли не делать! Привыкли перечислять причины, чтобы ничего не делать и жить спокойно. Забывая, что наводят тень не только на транспорт, но и на страну… Когда в Заозерске будет вокзал?! Когда будет образцовый советский поселок?!
– Вокзал уже приводится в порядок, товарищ министр. Приступаем к поселку, – отчаянно воскликнул начальник отделения. – Я собрал сто пятьдесят человек, договорился с местными строителями. За две недели сделали вокзал. Вот фотографии, – начальник Заозерского отделения вытянул вверх руку с пакетом.
– Вот! – министр взмахнул рукой. – Двенадцать лет – и две недели! – он оставил микрофон и вернулся в кресло.
Железнодорожник из далекого Заозерска смущенно озирался, не зная, что делать с пакетом, потом послал его в президиум и сел, потирая широкой ладонью пунцовый лоб. И тут Свиридов поверх головы незадачливого начальника Заозерского отделения дороги в конце зала среди сотрудников министерства увидел смуглое лицо с вислыми усами. Механически отметив сходство усача с Аполлоном, Свиридов в следующее мгновение вновь вернул взгляд в конец зала. Но ему уже мешала какая-то женщина с высокой прической. Свиридов приподнялся. Наверное, просто обознался. Откуда в зале взяться Аполлону? Наваждение, и только… Он поправил разбросанные бумаги, собрал их в пластмассовую папку. У этой прозрачной папки замочек был с норовом. Свиридов старался его не затягивать, но иногда забывался. И сейчас, направляясь к трибуне, Свиридов в смятении затянул этот замочек. Сознание того, что он сейчас на трибуне примется за разнесчастный замочек, сразило Свиридова. Столько у него папок, нет, привязался к этой… Сорву его к черту, и все, решил Свиридов, поднимаясь на трибуну.
К удивлению, замочек поддался без всякого напряжения. Счастливое предзнаменование… Свиридов улыбнулся…
– Что, Алексей Платонович, вспомнил Стройбанк? – произнес министр.
Члены коллегии засмеялись.
«Все уже знают», – подумал Свиридов и пожал плечами: так уж получилось. Но министр не мог упустить повод поговорить о деле. Он придвинул микрофон.
– Пожалуйста! – проговорил он в зал. – Одни по двенадцать лет ждут проекта, а другие начинают строить почти без проекта. А деньги вытряхивают из Стройбанка древним методом, как на большой дороге. Не утверждаю, что это самый удачный метод, но он говорит о многом… Прошу, Алексей Платонович!
– Товарищ министр, товарищи члены коллегии, товарищи! – начал Свиридов. – В своем сообщении я коснусь некоторых сторон пассажирской службы, которые имеют принципиальное значение. Не снимая ответственности с вагонного хозяйства, я хочу разобраться в недостатках через систему планирования. Парадоксальное явление: железная дорога как хозрасчетное предприятие не заинтересована в формировании поездов и в предоставлении услуг пассажирам. Поразительно, но факт – не заинтересована! – Свиридов читал бумаги так, как это было написано у старого Нико Кацетадзе, отца Аполлона, чей эмоциональный характер не мог принять сухости стиля, присущего солидному сообщению. Хотя Аполлон и предупреждал Свиридова о некоторых вольностях изложения. – Самое удивительное, что меньше всех заинтересованы в качественной экипировке вагона именно те службы, где вагон снаряжается в дорогу. Пассажирские перевозки могут послужить ярким примером, когда планирование, в его существующей форме, из инструмента хозяйствования превращается в его оковы. Все об этом знают, но почему-то мирятся. Пример живучести консерватизма. Чем можно объяснить безобразие, когда дорога, на которой формируется состав и которая тратит деньги на оборудование вагона, зарплату проводникам, получает в итоге такой же доход, как обыкновенная транзитная дорога, через которую этот поезд только проходит?! Чистый формализм! А все из-за грубой уравниловки распределения доходов по всему маршруту. Более того! Чем протяженнее маршрут поезда, тем меньше интерес у дороги, которая первоначально отправляет его в путь, так как увеличивается и количество транзитных станций. Кому же это выгодно? Пункту формирования состава? Нет, как мы видим. Пункту оборота? Нет! Снабжают чужие поезда углем, водой, ремонтируют. А получают такой же доход, как и все. Может быть, государству выгодно в лице Министерства путей сообщения? Нет! Из-за такого безобразия пассажир уходит в Аэрофлот и уносит с собой деньги. Выгодно только одним транзитным станциям, которые паразитируют, ничего не делают, но деньги получают наравне со всеми… Подобная система привела к падению престижа пассажирских перевозок, сделала их невыгодными. Отсюда нередко совершенно безобразная экипировка вагонов, вызывающая справедливый гнев пассажиров. Отсюда текучка кадров проводников, люди не выдерживают тяжелейших условий труда. И на их место приходят всякие нечистоплотные элементы, которые еще больше дискредитируют дорогу. Вот к каким последствиям приводит равнодушие и непрофессиональное планирование. Поэтому многие дороги стараются вообще избавиться от формирования поездов, передать их другим магистралям. Вместо того чтобы драться за каждый поезд, беречь каждый вагон, дорожить рабочим местом, выгодным материально именно своей честной, добросовестной работой. Что и является социалистическим отношением к делу. Как исправить положение? На этот вопрос мы и хотим ответить.