Это вывело Елизара из себя.
– А ну! Вали отсюда! Ишь, командир выискался. Весь вагон перемазал, – и он вытолкал угольщика на платформу.
Тот ругнулся без обиды и двинул вдоль состава на своей чумазой колеснице, громыхая бандурами с торфом. И автокар казенный, и торф вроде не на своем огороде копал, а разъезжает не таясь, торгует государственным добром, складывая денежки в черный, лоснящийся карман. Такие дела…
Елизар вернулся в купе. Для начала отодрал от стекла старый номер. Перевернул листок, начертал карандашом цифру «17». Но тут в пыльном окне мелькнул профиль начальника поезда Аполлона Николаевича Кацетадзе, рядом с ним спешил молодой человек в вязаной кофте. И еще какие-то люди. Елизар был уверен, что это Магдины пассажиры. Елизар даже мог сказать, какие места проставлены у них в билетах. Дело в том, что бракованный вагон заменили старым, мягким, другого в резерве не нашлось. А у этой серии вагонов на одно купе меньше, значит, четверо пассажиров останутся без места… В ушах у Елизара еще стоял крик, который подняла Магда при виде подмены. Конечно, обидно, теперь наверняка займут служебное двухместное купе, которое, как правило, набивалось «длинными зайцами». Или выгодным грузом… Но так расстраиваться?! «Никого я не хотела брать, понимаешь?! – кричала ему Магда. – Чтобы только мы вдвоем, понимаешь. Желание у меня такое, желание!» Елизар размяк, что он мог ей сказать, чем успокоить? Он и сам расстроился. На всякий случай имелась еще и рубка. Полка, правда, там одна, но им и не нужно больше. И столик был, и шкафчик. Только что приборная доска маячила перед глазами с переключателями да стрелками. Но можно не обращать внимания, в конце концов.
Да и к чему заранее нервничать? Может, вообще полупустыми отправятся, как в прошлый раз. Хотя надежд мало – именно в эти дни второй половины мая не угадаешь: вчера полупустые, а сегодня чуть ли не с крыш пассажиров надо гнать…
Так и случилось. Еще на перроне Елизар определил, что населенность вагона будет полная. Только бы двойников не собралось. Как лето, так от двойников отбоя нет. Конечно, всем миром народ поднимается, вот и захлебываются кассы – никакая автоматика-электроника не справляется, путает…
Судя по тому, что к Елизару в купе пока никто не врывался, с двойниками пронесло. А то такую бузу затеют, хоть на полотно прыгай. Конечно, понять можно: билет есть, а места нет, вот и качают права. И документы всякие под нос проводнику суют, справки, мозоли демонстрируют, увечья разные. Как-то один пассажир протез от культи отстегнул. Размахнулся им, точно шашкой, свою полку требовал. А там, на полке, старуха столетняя. И спит уже. Или делает вид, что спит. Их, старух, всюду теснят, так они хитрее хитрого стали. Половина вагона инвалиду сочувствует, половина – старухе. Крик подняли – колес не слышно. Хорошо, один демобилизованный сжалился, уступил инвалиду свое место, сам весь день в тамбуре простоял, стены окурками оклеивал. А ночью, на большом перегоне, Елизар к Магде отправился, отдал ему свое место…
Елизар окинул взглядом купе, кажется, ничего в глаза не бросалось. Снял с крючка фуражку, выдвинул дверь с зеркалом. Всегда так: наденет фуражку – уши вырастают, смотреть тошно. Но если долго смотреть, то не замечаешь этого безобразия. И Магда ему говорила: «Привыкла я к тебе. Ты для меня стал первый красавец. Куда я от тебя денусь?» Елизар подмигнул своему отражению. Действительно, куда Магда от него денется? Там, в городе, в простое, она еще выкидывала коленца, пропадала где-то без адреса, а здесь, в зеленом сарае на быстрых колесах, куда ей скрыться? Елизар еще раз подмигнул в зеркало, задвинул дверь, замкнул трехгранником и заспешил из вагона.
Перрон уже угомонился. Пассажиры и провожающие стояли группами. Одни молча, хмуро, другие громко разговаривали, смеялись, третьи жестикулировали в глухое стекло, что-то объясняя. Где-то пели без мелодии, зато старательно выговаривая слова.
Магды на платформе не оказалось. Да и не могла она прохлаждаться у дверей, когда наверняка в вагоне сейчас баталия. Идти туда, ввязываться Елизару не хотелось. Кацетадзе не любит, когда в спор вмешиваются посторонние, хотя вся бригада знала, что Елизар для Магды не посторонний. К тому же Аполлон Николаевич любой спор уладит, талант у него на это особый… И вновь, как утром на планерке, Елизара чем-то зацепила мысль о начальнике поезда. Теперь уже не в связи с Магдой, а сама по себе.
Странный он человек, Аполлон Николаевич Кацетадзе. С одной стороны, вроде ничем не отличается от других начальников: и ребят своих прикрывает от ревизоров, и конфликты старается уладить, ведь люди, точно спички, чуть заденешь – они и вспыхивают… А с другой стороны – все же странно себя ведет начальник. В чем выражалась эта странность, Елизар не мог объяснить. Но в последнее время холодок чувствовался в его отношениях с бригадой. Конечно, Елизара в прицепном вагоне это не очень тревожило, а вот других, из основного состава, настораживало. Так бывает, когда в привычном замечаешь непривычное. Вспомнились слова тети Вали о том, что их всей бригадой переведут на другой маршрут. Может, сам Аполлон Николаевич к этому стремится, только держит в тайне, хочет отбиться от южного направления – слишком многим там повязан, лучше бы, как говорится, слинять, пока не поздно. Но это лишь домыслы, первое, что приходит в голову…
Елизару подумалось и другое: в последнее время жена Аполлона не приезжала в вагонный участок. Может быть, именно в этом все дело? Не ладит с женой Аполлон, вот и мается, усох весь. Ха! Такой красавец и весельчак будет страдать из-за женщины? Любая за ним пойдет, мигни только. Но одно дело женщины вообще, другое дело – жена. Правда, Елизар уже забыл разницу. Развелся он пятнадцать лет назад, прожив семейной жизнью три месяца, из которых, считай, полтора месяца был в разъездах. Однажды, года три тому, к нему в купе вошла пассажирка соседнего вагона, интересовалась расписанием поездов и своей настырностью вывела Елизара из себя. Пригляделся Елизар – батюшки, оказалось, это бывшая его жена, учительница. Такие дела… А Аполлон Николаевич женат много лет, дочь взрослая…
Елизар был недоволен собой – с чего это он занимает свои мысли Аполлоном, мало забот перед поездкой? Времени-то осталось всего ничего. Пожалуй, не успеть ему добежать до локомотива, выяснить, не Зюмин ли ведет их сегодня до Оленьего ручья. Который месяц Зюмин должен Елизару двадцать рублей и все не отдает. А брал на неделю, в поликлинике. Елизар проходил очередную медицинскую комиссию. Смех один. Стоит голый перед докторшей, а та, молодая, строгая, пялит глаза с серьезным видом, хоть под пол со стыда провались! Отвернулся Елизар, а рядом старый знакомый, Зюмин, во всей мужской красе гарцует на белом табурете, координацию свою демонстрирует. Признали друг друга, поздоровались. Забавно, когда голый с голым здоровается. Все вроде с тобой твое, а такое чувство, что взял без спроса чужое и спрятать некуда… Елизар комиссии не боялся, проводников особенно не тормошат, вот Зюмин – другое дело, машинист локомотива, к тому же после операции. Боялся Зюмин – застопорит комиссия, никто не поможет, на дороге с этим строго. А найди работу с таким окладом, локомотивщики каста особая… Но пропустила комиссия Зюмина, и тот на радостях занял у Елизара двадцать рублей. Он, мол, человек суеверный, с собой денег специально не брал, чтобы не сглазить. А раз все обошлось, значит и отметить не грех дома, вечером. Пригласил и Елизара, только Елизар в рейс уходил. С тех пор третий месяц пошел, а Зюмин как в воду канул…
– Муртаз! – окликнул Елизар знакомого носильщика.
Тот вышел из Магдиного вагона и покатил пустую тележку вдоль состава, в голову поезда.
Муртаз Расилов был явно не в духе и взглянул на проводника без особого расположения.
– Будь другом, Муртаз. Пройдешь мимо локомотива, спроси фамилию машиниста, а? Если Зюмин – помаши мне, договорились?
– Чем я тебе буду махать? Тележкой?
– Рукой помаши, – ответил Елизар.
– Отсюда локомотива не видать. Не то что мою руку.
– Почему злой?
Муртаз выругался по-татарски, откинул подол куртки, достал кошелек и переложил в него какие-то деньги. Откинул второй подол, извлек носовой платок, высморкался, аккуратно сложил как было и упрятал в тот же карман.
– Самое важное в жизни – это нервы, – промолвил он наконец. – Хочешь быть здоров, не надо нервничать, – и, толкнув тележку, заспешил. – Здоровье дороже всего!
– Здоровье, – подхватила полная женщина в розовой кофте, что стояла у двери вагона. – Сейчас здоровых людей нет. Просто люди соревнуются, кто дольше протянет. Верно я говорю?
Елизар солидно помолчал, потом промолвил:
– Вы бы вошли в вагон. Через пять минут отправление, будете прыгать, упадете, а я отвечай.
Женщина, вцепившись в поручни, втянула себя в вагон.
– И вы тоже, молодые люди! – строго обратился Елизар к парням восточной наружности.
– Покурим, да, начальник, – ответил тот, кто повыше, затягиваясь сигаретой.
– Без нас не уедет, – поддержал второй, коренастый и большеглазый, добавляя услужливо: – Хочешь, я бегом узнаю фамилию машиниста?
– Еще отстанешь, – отозвался Елизар с грубоватой признательностью. – Лучше посмотри внимательно, помашет носильщик или нет.
Елизар был убежден, что Муртаз выполнит просьбу, несмотря на неопределенность поведения. У носильщиков с проводниками были свои, особые отношения, хотя внешне, казалось, они не только равнодушны друг к другу, но и находятся в определенной вражде.
Большеглазый вышел на середину платформы и обратил свои круглые очи в синеющую к вечеру даль платформы.
– Загораживают, понимаешь, – негодовал он, перебегая с места на место…
До отхода оставались считанные минуты.
По платформе спешили люди. Одни с чемоданами, другие налегке торопились в свои вагоны с прозрачными пакетами – дорожным набором снеди. Кое-кто нес бутылки с пивом и минеральной водой…
Елизар поглядывал на пассажиров. Что-то не видно желающих – ни «длинных» зайцев, ни «коротких». Никто не подходит, не шепчет. Странно даже… Лучше бы, конечно, «длинный» заяц, тот, кто едет с начала и до конца. Но можно прихватить и «короткого». С ним забот больше, хотя и выгодней в деньгах, если один другого сменяет, точно на конвейере. «Короткого» зайца ревизор сразу примечает – сидит бедолага на кончике скамьи, озирается, вздрагивает при каждом стуке…
Интересно, как с этим делом у соседей? Ближайший сосед – Яшка. Стоит спокойно, скучает. По внешнему виду не поймешь – пустой едет или половину вагона набил безбилетниками. Дело тихое, личное. Порой так законспирируешь, что зайца с законным пассажиром путаешь, бывает конфуз. Как-то Елизар одного разбудил ночью, хотел в антресоли упрятать – ревизоры пошли. Тот взъярился: «Что, очумел?! Я ведь законный билет тебе показал!»
Из-под вагона раздался протяжный, затухающий звук «пс-с-с-с», опробовали тормоза. Скрипнули в нетерпении колеса, напряглись. Теперь и упрямцы спешили поскорее закинуть себя на площадку вагона.
– Машет, начальник! – радовался большеглазый, не покидавший своего поста до последней секунды.
Елизар и сам видел, что носильщик подает условный знак – локомотив ведет Зюмин. Надо будет выбрать остановку подольше, навестить Зюмина, небось тот и забыл о долге…
Подобрав всех пассажиров, Елизар опустил площадку и, держа в руках желтый флажок, встал в дверях на отправление. Теперь надо глядеть внимательно – как держат флажок соседи…
Вагон дрогнул и плавно сдвинулся с места – незаметно, словно в дреме. «Молодец Зюмин, хороший машинист, только должок все равно придется вернуть, далеко теперь не уедешь».
Елизар высунулся из двери и посмотрел на соседний вагон. Что за черт?! Кажется, Яша держит флажок горизонтально, а не так, как положено, – вертикально… Вот те на! Или он, стервец, пугает, или просто забылся, прохлаждается… Елизар бросил взгляд на идущий следом Магдин вагон. А что толку? Ведь Магда ориентируется на Елизара, так же, как Яша глядит на идущего раньше в сцепке Гайфуллу Мансурова, а тот, в свою очередь…
– Ты что?! – Елизар старался перекричать пока еще робкий рокот колес.
Яша упрямо продолжал держать флажок горизонтально. Значит, никакой ошибки: в поезд сели ревизоры. Кто первым выбросил условный знак – неизвестно. Да и какое это имеет значение? Главное – тревога! И проводники предупреждают об этом друг друга…
– Где бугор?! – крикнул Яша. – Скорей предупреди бригадира!
«Видно, не пустым едет Яша, беспокоится», – подумал Елизар.
Лично Елизару беспокоиться нечего: посылки упрятаны, «зайцев» нет. Но все равно предупредить начальника, что сели ревизоры, необходимо. И, едва проводив станцию, Елизар захлопнул дверь. Точно дожидаясь этого момента, дверь тамбура распахнулась – и на площадку вышел Аполлон Николаевич Кацетадзе. За ним торопился молодой человек в вязаной кофте, следом маячил старик в старомодном плаще. Тот самый, которого Елизар определил как своего пассажира.
2
Семейство Кацетадзе проживало в Баку на бывшей Старопочтовой улице, ныне улице Островского, и занимало половину второго этажа большого дома, сложенного из белого известняка. Население дома даже для такого многонационального города, как Баку, отличалось пестротой. В доме жили армяне, азербайджанцы, русские, грузины, евреи, лезгины. Бабушка Инесса выдавала себя за дочь англичанина-инженера, и в графе «национальность» значилось – католичка. Вероятно, паспортист, заполняя бумаги, совсем одурел от разнообразия населения своего участка и поверил бабушке, тогда еще молодой девушке, на слово…
В результате такой мешанины все дети двора перемежали свою речь словами, а то и целыми фразами, взятыми у соседей. Особенно в этом поднаторел Аполлоша, мальчишка сообразительный, с хорошей памятью, любимец двора. Отец Аполлоши, Николай Георгиевич Кацетадзе, служил на железной дороге. И каждое его появление во дворе в ладной черной форме вызывало переполох и зависть к Марии, имеющей живого, даже не раненного мужа. Правда, он немного хромал, получил травму на дороге еще до войны, но все равно был красив. Имея такого отца, Аполлоша считался среди ребят большим авторитетом по железнодорожному транспорту. Обладая цепкой памятью, он приносил на дворовый сход самые невероятные истории, связанные с железной дорогой… Отец поощрял увлечение сына и нередко брал с собой Аполлошу. Радости мальчика не было предела, особенно когда предвкушал, как пройдет двором, усталый и озабоченный, словно именно он вел состав к далекой станции с голубым названием Аляты.
Никаких сомнений, железнодорожный транспорт – вот судьба Аполлона Кацетадзе. После школы Аполлон поступил в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, окончил его и по распределению был направлен в Североградское управление дороги, инженером по эксплуатации с окладом в сто десять рублей…
Аполлону исполнилось двадцать восемь лет, когда институтский его корешок Савка Прохоров познакомил Аполлона с подругой своей жены. Пылкий Аполлон был очарован светлокудрой пышечкой Алиной. После непродолжительных встреч Алина объявила Аполлону, что надо что-то решать, не допустит же он, чтобы Алина стала матерью-одиночкой. Нет, этого Аполлон допустить не мог. Но не мешало бы поставить в известность родителей, иначе посыплются обиды, а у отца больное сердце. Алина ехать к родителям Аполлона не решалась, ей стыдно: еще невестой не была, а уже ребенка носит. Аполлон не настаивал. Он тоже испытывал неловкость при мысли, что привезет Алину в свой большой и любознательный двор…
Семейный совет проходил на веранде, при открытых окнах. И все, кто находился во дворе, имели возможность обсуждать событие.
Отец, Николай Георгиевич Кацетадзе, несмотря на духоту, сидел в парадном кителе во главе стола и в задумчивости крутил в пальцах ножку тяжелого чешского бокала. Фотография девушки уже прошла первый круг ознакомления. И теперь, отдыхая, стояла, прислонившись к вазе с яблоками.
Так и не дождавшись, когда муж что-нибудь скажет, Мария робко проговорила:
– Что-то она слишком белая? На солнце не сидит. Или, может, она больная?
– На солнце не сидит, – согласился Аполлон. – Ты, мама, тоже… Разве плохо, что белая?! Все там белые. На севере живут.
– Ты, Мария, думай, что говоришь! – поддержал Аполлона голос со двора. – Даже медведи там белые.
Мать подошла к окну и крикнула:
– Только вашего совета мы ждем, да? Весь двор собрался! – Мать выглянула в окно и, продолжая ворчать, вернулась на место.
– Ладно! – произнес старший Кацетадзе. – Выпьем за твое, Аполлон, решение. Жаль, конечно, что невеста с тобой не приехала. Зачем нас бояться, мы же не звери.
Аполлон кисло улыбнулся и стиснул пальцы рук. Почему-то он не ощущал особой радости от поддержки отца.
Мария прильнула щекой к горячему лицу сына.
– Скажи, мальчик… Ты вынужден жениться? Скажи нам, не стесняйся матери с отцом, скажи.
– Почему вынужден? – вяло ответил Аполлон. – Она девушка хорошая. – Он замялся и покраснел.
– Ва-ра-а-а! – воскликнула Мария. – Значит, поэтому она сюда не приехала. Стыдно, да? Фигуру показать стесняется? Я сразу поняла…
Аполлону хотелось спрятаться под стол. В то же время он радовался, что все сказал. И на душе полегчало – передал родителям часть своей ноши.
– Слышишь, Николай?! Чуяло мое сердце, – Мария бегала по веранде. – Какой позор! – Ее лицо, обтянутое смуглой кожей, пылало. – Мальчика учили английскому языку, – вдруг вспомнила она. – А кто из него вырос?
Николай Георгиевич хлопнул ладонью по столу. Тонко звякнули бокалы.
– Кто из него вырос?! – воскликнул отец. – Мужчина вырос, вот кто! Правильно сделал! Если бы он жениться отказывался, тогда другое дело… Слушай, зачем я парюсь в этом кителе, если в жизни все так просто, а? – И отец громко расхохотался.
В последнее время он хромал сильнее: боль в ноге с годами не проходила, как обещали врачи, наоборот, совсем сдал отец. Сказывалась работа на дороге. «Рельсы мне холод передают, – говорил Кацетадзе старший. – Никуда от них не уйти. Куда ведут, туда и приведут. Но без них нет моей дороги в жизни. Не жалею».
Николай Георгиевич повесил китель в шкаф и остался в майке. Набрал из сифона шипучей воды, сделал глубокий глоток. Прошел мимо сидящего спиной Аполлона, слегка похлопал его по плечу.
– Молодец, мой мальчик! Дедом меня хочешь сделать. Слушай, как жить будешь? Семья ведь, жена, ребенок… На какие деньги будешь жить?
– На отца надеется! – крикнула из кухни мать.
– Ладно! – отмахнулся Аполлон. – Проживем как-нибудь. Я инженер или кто?
– Вчера ты тоже был инженер, – вновь подала голос мать. – А сегодня у тебя еще добавочная семья.
Придерживая двумя руками блюдо с рисом, мать вернулась в комнату. Скорбное выражение лица Аполлона несколько умерило ее гнев.
– Интересно, о чем они там думают? Инженер себя одного прокормить не может. Человек семью заимел – прибавьте зарплату, дети пошли – еще прибавьте.
– Скажешь тоже, Мария, – неодобрительно отозвался отец. – Так можно сидеть дома и зарплату министра получать. Делай детей и бегай в кассу. Э-э-эх! – Отец вскинул брови. – Я так думаю: небольшой оклад дают молодому специалисту, чтобы он зубы точил. Если ему сразу дадут хорошие деньги, он сразу станет бюрократ. А так бежит, как лошадь за овсом…
– Лошади тоже силы нужны, чтобы бежать за овсом, – покачала головой мать. – Если она упадет от голода, кому нужен тогда твой овес, интересно? Сгниет без пользы.
– Ничего, пока не падает, – ответил отец. – Какие ребята к нам на участок приходят?! Орлы! Только вчера в помощниках машиниста стоял, смотрю – сам локомотив ведет. Рукой машет, догоняй, дядя Нико, кричит…
– Послушай, папа, я зачем к вам приехал? – перебил Аполлон.
– Правда, Нико… Опять начинаешь свои глупости повторять! – вступила мать. – Мальчик приехал посоветоваться с родителями. Серьезный шаг делает. А ты? Как старый казан. Бу-бу-бу…
Отец насупленно молчал. Говорить при сыне, что отец произносит глупости и что он старый казан?! Хватает же у нее ума… Да, постарел он, постарел. Разве раньше он, Николай Кацетадзе, вытерпел бы такое унижение со стороны жены?
И Мария догадалась…
– Аполлоша, сынок… Отец жизнь прожил. Плохое он тебе не пожелает. – И, окончательно разозлясь на себя, Мария принялась раскладывать по тарелкам рис.
– Хоть я и старый казан, – Николай Георгиевич не мог подавить обиду.
– Ты что, Нико?! – воспользовалась мать. – Я сказала: как старый казан. Понял? А какой ты казан? Только пятьдесят пять исполнилось. – Мать спрятала лицо в поредевшую шевелюру мужа.
Как Аполлон любил эти минуты!
У себя, в Северограде, простуженными зимними вечерами, он часто вспоминал далекий бакинский двор и эту веранду, и этих двоих людей. Почему он живет так далеко от них? В чем смысл его пребывания в Северограде? Работа? Но работу с таким окладом можно найти везде. Теперь еще и семьей обзаводится. А может быть, взять Алину и вернуться сюда, в этот дом? Тесно будет им, да еще с будущим малышом…
– Я о чем думал, когда спрашивал, на какие деньги собираешься жить с молодой женой? – важно продолжал Николай Георгиевич. – Я подумал, Аполлон… Ты столько лет работаешь инженером по эксплуатации. Пора тебе расти по службе, пора показать всем, кто такие Кацетадзе. Высшее образование получил…
– Английский язык знает, – вставила мать.
– Зачем ему английский язык, женщина? – поморщился отец. – Делом надо заняться, делом.
– Когда знают, что человек знает английский язык, совсем другое отношение, – упрямилась мать.
– Кто должен знать, что он знает английский, локомотив?
Мать гордо выпрямилась, ее маленькие блеклые глаза гневно сверкнули.
– Николай Кацетадзе! Ваше понимание служебной карьеры не идет дальше службы движения. Я желаю своему сыну более интересную судьбу. Я не хочу, чтобы люди о нем говорили: «Это тот самый Аполлон Кацетадзе, чей отец так и проработал всю жизнь маневровым диспетчером. А ведь какая это была голова! Как красиво на ней сидела форменная фуражка!»
Отец сжал губы. Его небритый подбородок приблизился к носу, что являлось признаком серьезной обиды.
– Аполлон! – произнес отец. – Я желаю, чтобы твоя семейная жизнь была счастливей, чем моя.
– Ах так?! – взвилась мать. – Аполлон! Слушай, сынок. Если ты в жизни будешь таким рохлей, как Николай Кацетадзе, твой отец, ты останешься к концу жизни пустым, как воздушный шарик.
Мать шагнула к окну и с треском запахнула ставни в знак того, что разговор будет слишком серьезным, не для посторонних ушей.
– Мария, Мария, – растерянно повторял отец, стараясь подавить гнев и смирением своим облагоразумить супругу.
В их долгой и доброй семейной жизни, казалось, присутствовало несколько других маленьких жизней, в которых любящие люди становились злейшими врагами. К счастью, эти маленькие жизни не могли захватить их целиком и исчезали, оставляя за собой лишь стыд.
– Смотри сюда, Аполлон, – Мария сбросила с полки шкафа толстую папку, перевязанную лентой. – Здесь похоронены бумаги, которые могли сделать имя Николая Кацетадзе известным всей стране.
– Мария, Мария, – повторял отец, потирая ладонями колени.
– Молчи! Ты уже свое сказал! Аполлон должен знать, каким он не должен быть…
Аполлон с детства не видел ничего особенного в распрях матери с отцом. И знал, что они заканчиваются долгим миром.
– Хватит, хватит! – хохотал Аполлон. – Честное слово, не знаю, зачем я приехал к вам?! Женился бы и все.
– Как тебе не стыдно? – укорял отец, надеясь отвлечь внимание жены. – Без согласия родителей? Ты слышала, что он сказал, Мария? – И, видя непреклонность жены, воскликнул: – Черт побери! Лезешь в мои бумаги?! Кто дал тебе право, женщина?!
Мария развязала тесемки и раскрыла папку.
– Это право, Николай Кацетадзе, я получила своей несчастной жизнью с тобой! – внушительно произнесла мать и бросила папку перед Аполлоном.
– Женщина! Кругом крошки, грязь, жирные пятна… Что ты делаешь, Мария, опомнись! – взмолился отец, не решаясь под яростным взглядом матери отобрать папку. – Сын приехал на три дня. У сына важный разговор. Чем ты забиваешь ему голову, Мария?!
– Читай, Аполлон, читай! – требовала мать и, рассерженная смехом сына, сама прочла название: – «Предложения по устранению недостатков в пассажирских перевозках на железнодорожном транспорте». Вот! Сколько лет работы… Графики, схемы… Лучше бы я это все сожгла, чем видеть своими глазами, как гниет на полке такой труд…
– А-а-а… Все! Нет, все, говорю! Хватит! – Отец вскочил на ноги, опрокидывая стул. Он метался по просторной комнате. Хромота придавала его движениям неловкую резкость. При этом он вздыбливал плечи, словно крупная нахохлившаяся птица, размахивал руками. – Враг в моем доме, враг! – причитал он сдавленным голосом. – Если человека не может понять собственная жена?! Что ему остается делать?!
– Надо, чтобы его поняли! Вот что! – не отступала мать.
Аполлон переворачивал страницы. На одних красовался гриф отдела писем Министерства путей сообщения, на других – Управления дороги, какие-то циркуляры, справки, выписки из приказов. Но основную часть составляли листы, исписанные четким отцовским почерком. Оттого что отец старался, буквы походили друг на друга и, сливаясь, напоминали гусениц, неторопливо ползущих от одного края листа к другому, строго соблюдая рядность и поля.