живет, помнит, понимает, хочет, мыслит, знает и судит? Когда он сомневается
-- он все же живет, все же помнит, почему сомневается, понимает, что
сомневается, хочет удостовериться, думает, знает, что ничего не знает,
заключает, что ничего не должен принимать поспешно". Внешние предметы не
противятся, если мы отказываем им в сущности и бытии. Но душа противится
этому: если бы она не существовала, то не могла бы в себе сомневаться. И в
своем сомнении утверждает она свое бытие. "Мы существуем, познаем наше бытие
и любим наше бытие и познание. В этих трех не может тревожить нас никакое
заблуждение, сходное с истиной, так как мы постигаем их не телесным
чувством, как внешние предметы". Божественное воспринимает человек, когда
доводит свою душу до признания сначала своей собственной духовности, чтобы
затем она уже, как дух, могла искать пути в духовный мир. И к такому
познанию после долгой борьбы пробился Августин. Из подобного настроения в
языческих народах у искавших познания личностей вырастало стремление
постучаться в двери мистерий. В эпоху Августина с такими убеждениями можно
было сделаться христианином. Вочеловечившийся Логос, Иисус, указал путь, по
которому надо идти душе, если она хочет достигнуть того, о чем так громко
говорит, когда остается наедине с собой. В 385 году в Милане Августин
познакомился с учением Амвросия. Все его сомнения относительно Ветхого и
Нового Завета исчезли, когда учитель объяснил ему важнейшие места не только
в буквальном их смысле, но и "в духе, совлекая мистический покров". В
исторической традиции евангелий и в общине, которою хранится эта традиция,
воплощается для Августина то, что таилось в мистериях. Постепенно он
убеждается, что "ее требование верить тому, чего она не доказала, --
правомерно и не лукаво". Он приходит к следующему представлению: "Кто может
быть настолько ослепленным, чтобы сказать, будто апостольская церковь не
заслуживает доверия, церковь, которая столь верна и содержится единомыслием
стольких братьев, добросовестно передавших потомкам писания апостолов и, со
строго удостоверенной преемственностью, сохранивших епископские престолы их
вплоть до епископов нашего времени". Подобный образ мыслей Августина
подсказал ему, что с пришествием Христа настали иные, нежели прежде, условия
для ищущей духа души. Для него стало ясно, что во Христе Иисусе явлено было
во внешнем историческом мире то самое, чего мнет искал, к чему подготовлялся
в мистериях. Вот одно из важнейших изречений Августина: "То, что теперь
именуют христианской религией, существовало уже у древних, и не
отсутствовало также и в начале человеческого рода; когда же Христос явился
во плоти, то истинная религия, существовавшая и дотоле, получила название
христианской". Для подобного образа мыслей возможны были два пути. Один
путь, утверждающий, что, если человеческая душа разовьет в себе силы для
познания своей истинной сущности, то, идя дальше, она достигнет также и
познания Христа и всего, что связано с Ним. Это было бы мудростью мистерий,
обогащенной христианством. Другой же путь -- тот, который действительно был
принят Августином, и на котором он стал великим прообразом для своих
последователей. Он заключается в том, что на известной ступени человек
заканчивает развитие собственных душевных сил, и почерпает примыкающие к
пришествию Христа воззрения из письменных источников и устных преданий.
Первый путь Августин отверг, как исходящий из душевной гордости; второй же,
по его мнению, отвечал истинному смирению. Вот что он говорит желающим идти
по первому пути: "Вы могли бы обрести мир в истине, но для я этого
необходимо смирение, столь тяжелое для вашей жестоковыйности". Но зато с
бесконечным внутренним блаженством ощущал он тот факт, что со времени
"Явления Христа во плоти" можно было сказать себе: каждая душа может прийти
к переживанию духовного, если в искании она углубится в себя, как только
может дальше, и затем, чтобы достигнуть самого высшего, приобретет доверие к
тому, что повествуют нам письменные и устные предания христианской общины о
Христе и об его откровении. Он высказывается об этом так: "Какое ликование,
какое длительное наслаждение высшим и истинным благом даруется ныне какая
радость, какое дыхание вечности, -- как мне выразить это? Но это выразили,
поскольку лишь возможно выразить, те великие несравненные души, о которых мы
свидетельствуем, что они созерцали и еще созерцают... Мы достигаем той
точки, где познаем, как истинно было то, во что предлагалось нам верить, и у
как благостно и спасительно были мы воспитаны у нашей матери, церкви, и как
полезно оказалось молоко, которым апостол Павел поил младенцев..." (То, что
развивается из второго возможного воззрения, -- из обогащенной христианством
мудрости мистерий, -- это лежит уже за пределами данной книги.)
В дохристианскую эпоху ищущий духовных основ бытия должен был вступить
на путь мистерий; но Августин может сказать душам, не могущим идти по этому
пути, следующее: идите, насколько это возможно для высших человеческих сил,
по пути познания; а оттуда уже доверие (вера) поведет вас в высшие духовные
области. От этих слов только один шаг к утверждению, что в сущности
человеческой души заложена возможность дойти только до известной ступени
познания; дальше она может подняться только путем доверия, путем веры в
письменные и устные предания. Этот шаг был сделан тем духовным течением,
которое указало познанию определенные границы, за которые душа не может
подняться своими собственными силами; Все, что лежало за пределами этой
области, становилось отныне предметом веры, -- опиравшейся на письменные и
устные предания" на доверие к их носителям. Величайший учитель церкви, Фома
Аквинский (1227-1274), дал этому учению многообразное выражение в своих
трудах. Человеческое познание может достичь того, что было дано Августину
его самопознанием, -- достичь уверенности в божественном. Сущность же этого
божественного и его отношение к миру явлены в богооткровенном и уже
недоступном-самостоятельному человеческому познанию богословии, которое,
будучи содержанием веры, тем самым уже выше всякого познания.
Эту точку зрения, в самом ее возникновении, можно формально проследить
в миросозерцании Иоанна Скота Эригены, жившего в девятом веке при дворе
Карла Лысого, и служащего естественным переходом от первых времен
христианства к воззрениям Фомы Аквинского. Его мировоззрение носит черты
неоплатонизма. В сочинении своем "О разделении природы" Эригена развил
дальше учение Дионисия Ареопагита. Это учение исходило из взгляда на Бога,
как на существо, стоящее превыше всего чувственно-преходящего, и от него
производило мир. Человек включен в превращение всех существ в этого Бога,
достигающего в конце того же, чем он был изначально. В конце все опять
погружается в Божество, прошедшее через мировой процесс и завершившееся в
себе самом. Но чтобы достигнуть этого Божества, человек должен прежде найти
путь к воплотившемуся Логосу. Эта мысль приводит у Эригены уже к другой:
все, что содержится в Писании, которое учит о Логосе, будучи принято, как
содержание веры, ведет к спасению. Разум и авторитет Писания, вера и
познание стоят рядом. Одно не противоречит другому; но вера должна привести
к тому, до чего никогда не сможет подняться познание, опираясь только на
самого себя.
Что прежде, в духе мистерий, утаивалось от масс, -- познание вечного,
то сделалось теперь, благодаря христианским воззрениям, содержанием веры,
восходящим по самой природе своей к чему-то недосягаемому для простого
познания. Дохристианский мнет держался того убеждения, что только ему
принадлежало познание божественного, а народу оставалась лишь образная вера.
Христианство же утверждало, что Бог в откровении своем явил человеку
мудрость и что в познании дается ему отображение божественного откровения.
Мудрость мистерий -- тепличное растение, открываемое лишь немногим зрелым;
мудрость же христианская является мистерией, которая никому не открывается
как познание, но каждому как содержание веры. Точка зрения мистерий
продолжала жить в христианстве, но в измененной форме. Истине должны были
стать причастны все, а не отдельные избранные. Но это должно было
совершаться таким образом, что на известной ступени познания последнее
признавалось бессильным вести дальше, и его место заступала вера.
Христианство вынесло содержание мистерий из сумрака храма на дневной свет. И
очерченное нами в христианстве духовное направление вело к представлению,
что это содержание должно пребывать в форме веры.
-- он все же живет, все же помнит, почему сомневается, понимает, что
сомневается, хочет удостовериться, думает, знает, что ничего не знает,
заключает, что ничего не должен принимать поспешно". Внешние предметы не
противятся, если мы отказываем им в сущности и бытии. Но душа противится
этому: если бы она не существовала, то не могла бы в себе сомневаться. И в
своем сомнении утверждает она свое бытие. "Мы существуем, познаем наше бытие
и любим наше бытие и познание. В этих трех не может тревожить нас никакое
заблуждение, сходное с истиной, так как мы постигаем их не телесным
чувством, как внешние предметы". Божественное воспринимает человек, когда
доводит свою душу до признания сначала своей собственной духовности, чтобы
затем она уже, как дух, могла искать пути в духовный мир. И к такому
познанию после долгой борьбы пробился Августин. Из подобного настроения в
языческих народах у искавших познания личностей вырастало стремление
постучаться в двери мистерий. В эпоху Августина с такими убеждениями можно
было сделаться христианином. Вочеловечившийся Логос, Иисус, указал путь, по
которому надо идти душе, если она хочет достигнуть того, о чем так громко
говорит, когда остается наедине с собой. В 385 году в Милане Августин
познакомился с учением Амвросия. Все его сомнения относительно Ветхого и
Нового Завета исчезли, когда учитель объяснил ему важнейшие места не только
в буквальном их смысле, но и "в духе, совлекая мистический покров". В
исторической традиции евангелий и в общине, которою хранится эта традиция,
воплощается для Августина то, что таилось в мистериях. Постепенно он
убеждается, что "ее требование верить тому, чего она не доказала, --
правомерно и не лукаво". Он приходит к следующему представлению: "Кто может
быть настолько ослепленным, чтобы сказать, будто апостольская церковь не
заслуживает доверия, церковь, которая столь верна и содержится единомыслием
стольких братьев, добросовестно передавших потомкам писания апостолов и, со
строго удостоверенной преемственностью, сохранивших епископские престолы их
вплоть до епископов нашего времени". Подобный образ мыслей Августина
подсказал ему, что с пришествием Христа настали иные, нежели прежде, условия
для ищущей духа души. Для него стало ясно, что во Христе Иисусе явлено было
во внешнем историческом мире то самое, чего мнет искал, к чему подготовлялся
в мистериях. Вот одно из важнейших изречений Августина: "То, что теперь
именуют христианской религией, существовало уже у древних, и не
отсутствовало также и в начале человеческого рода; когда же Христос явился
во плоти, то истинная религия, существовавшая и дотоле, получила название
христианской". Для подобного образа мыслей возможны были два пути. Один
путь, утверждающий, что, если человеческая душа разовьет в себе силы для
познания своей истинной сущности, то, идя дальше, она достигнет также и
познания Христа и всего, что связано с Ним. Это было бы мудростью мистерий,
обогащенной христианством. Другой же путь -- тот, который действительно был
принят Августином, и на котором он стал великим прообразом для своих
последователей. Он заключается в том, что на известной ступени человек
заканчивает развитие собственных душевных сил, и почерпает примыкающие к
пришествию Христа воззрения из письменных источников и устных преданий.
Первый путь Августин отверг, как исходящий из душевной гордости; второй же,
по его мнению, отвечал истинному смирению. Вот что он говорит желающим идти
по первому пути: "Вы могли бы обрести мир в истине, но для я этого
необходимо смирение, столь тяжелое для вашей жестоковыйности". Но зато с
бесконечным внутренним блаженством ощущал он тот факт, что со времени
"Явления Христа во плоти" можно было сказать себе: каждая душа может прийти
к переживанию духовного, если в искании она углубится в себя, как только
может дальше, и затем, чтобы достигнуть самого высшего, приобретет доверие к
тому, что повествуют нам письменные и устные предания христианской общины о
Христе и об его откровении. Он высказывается об этом так: "Какое ликование,
какое длительное наслаждение высшим и истинным благом даруется ныне какая
радость, какое дыхание вечности, -- как мне выразить это? Но это выразили,
поскольку лишь возможно выразить, те великие несравненные души, о которых мы
свидетельствуем, что они созерцали и еще созерцают... Мы достигаем той
точки, где познаем, как истинно было то, во что предлагалось нам верить, и у
как благостно и спасительно были мы воспитаны у нашей матери, церкви, и как
полезно оказалось молоко, которым апостол Павел поил младенцев..." (То, что
развивается из второго возможного воззрения, -- из обогащенной христианством
мудрости мистерий, -- это лежит уже за пределами данной книги.)
В дохристианскую эпоху ищущий духовных основ бытия должен был вступить
на путь мистерий; но Августин может сказать душам, не могущим идти по этому
пути, следующее: идите, насколько это возможно для высших человеческих сил,
по пути познания; а оттуда уже доверие (вера) поведет вас в высшие духовные
области. От этих слов только один шаг к утверждению, что в сущности
человеческой души заложена возможность дойти только до известной ступени
познания; дальше она может подняться только путем доверия, путем веры в
письменные и устные предания. Этот шаг был сделан тем духовным течением,
которое указало познанию определенные границы, за которые душа не может
подняться своими собственными силами; Все, что лежало за пределами этой
области, становилось отныне предметом веры, -- опиравшейся на письменные и
устные предания" на доверие к их носителям. Величайший учитель церкви, Фома
Аквинский (1227-1274), дал этому учению многообразное выражение в своих
трудах. Человеческое познание может достичь того, что было дано Августину
его самопознанием, -- достичь уверенности в божественном. Сущность же этого
божественного и его отношение к миру явлены в богооткровенном и уже
недоступном-самостоятельному человеческому познанию богословии, которое,
будучи содержанием веры, тем самым уже выше всякого познания.
Эту точку зрения, в самом ее возникновении, можно формально проследить
в миросозерцании Иоанна Скота Эригены, жившего в девятом веке при дворе
Карла Лысого, и служащего естественным переходом от первых времен
христианства к воззрениям Фомы Аквинского. Его мировоззрение носит черты
неоплатонизма. В сочинении своем "О разделении природы" Эригена развил
дальше учение Дионисия Ареопагита. Это учение исходило из взгляда на Бога,
как на существо, стоящее превыше всего чувственно-преходящего, и от него
производило мир. Человек включен в превращение всех существ в этого Бога,
достигающего в конце того же, чем он был изначально. В конце все опять
погружается в Божество, прошедшее через мировой процесс и завершившееся в
себе самом. Но чтобы достигнуть этого Божества, человек должен прежде найти
путь к воплотившемуся Логосу. Эта мысль приводит у Эригены уже к другой:
все, что содержится в Писании, которое учит о Логосе, будучи принято, как
содержание веры, ведет к спасению. Разум и авторитет Писания, вера и
познание стоят рядом. Одно не противоречит другому; но вера должна привести
к тому, до чего никогда не сможет подняться познание, опираясь только на
самого себя.
Что прежде, в духе мистерий, утаивалось от масс, -- познание вечного,
то сделалось теперь, благодаря христианским воззрениям, содержанием веры,
восходящим по самой природе своей к чему-то недосягаемому для простого
познания. Дохристианский мнет держался того убеждения, что только ему
принадлежало познание божественного, а народу оставалась лишь образная вера.
Христианство же утверждало, что Бог в откровении своем явил человеку
мудрость и что в познании дается ему отображение божественного откровения.
Мудрость мистерий -- тепличное растение, открываемое лишь немногим зрелым;
мудрость же христианская является мистерией, которая никому не открывается
как познание, но каждому как содержание веры. Точка зрения мистерий
продолжала жить в христианстве, но в измененной форме. Истине должны были
стать причастны все, а не отдельные избранные. Но это должно было
совершаться таким образом, что на известной ступени познания последнее
признавалось бессильным вести дальше, и его место заступала вера.
Христианство вынесло содержание мистерий из сумрака храма на дневной свет. И
очерченное нами в христианстве духовное направление вело к представлению,
что это содержание должно пребывать в форме веры.