Шульц Джеймс Виллард. Ловец орлов

смотри, как бы не привела она тебя к гибели.
- Ха! Что мне птичья голова?[4] - воскликнул он. - Не пройдет и месяца,
как я наловлю много орлов, а ты... если ты и сделаешься ловцом, то очень не
скоро... через много-много зим!
Он хлестнул свою лошадь и ускакал вслед за охотниками.
Длинному Волку я возражал не задумываясь, но когда он уехал, тоска
охватила меня. Ведя лошадь на поводу, я стал спускаться с горы. Думал я о
том, что, быть может, Длинный Волк прав. Мне старик указывает длинный и
трудный путь, а он хочет идти кратчайшим путем.
Матери я ни слова об этом не сказал. Мы отвезли в лагерь мясо убитых мной
животных, а затем я повел лошадей на водопой. Покончив со всеми делами, я
побежал в вигвам Красных Крыльев, чтобы вернуть ему ружье и передать мой
разговор с Длинным Волком.
- Да, Длинного Волка я хорошо знаю, - сказал старик, внимательно меня
выслушав. - Прошлое лето он провел в форте Длинных Ножей на Большой реке.
Вернувшись оттуда, он только и делал, что восхвалял белых и высмеивал наши
нравы и обычаи. Долго пытались мы открыть ему глаза и указать верный путь,
но он не хотел нас слушать. Быть может, и в твоем сердце зародились
сомнения. Пусть рассеются они! Да, белые умны и хитры, они умеют делать
много полезных и нужных нам вещей, но дальше этого не идут. С нами они ведут
торговлю, обменивают свои товары на меха и шкуры и всегда стараются нас
обмануть. А что делают они в свободное время? Да ничего! Едят до отвала,
пьют, хохочут, пляшут с девушками нашего племени, на которых женились. Мы
это знаем от сестры Длинного Волка. Давно уже живет она с белым, но ни разу
не слыхала, чтобы он заговорил о великих подвигах и испытаниях, закаляющих
человека, о долге, его возвышающем. Нет, он думает только о наживе или
развлечениях. Белые в неведении своем смеются над нами. Их нужно пожалеть.
Они ничего не знают. Бродят они в горах и по равнине, видят животных, птиц,
рыб, деревья и растения, но разве могут они чему-нибудь от них научиться?
Нет! Они слепы и глухи!
Старик умолк. Казалось, он забыл обо мне. Подперев подбородок рукой, он
уставился в землю и бормотал что-то себе под нос.
- Длинный Волк сделал злое дело! - воскликнул я. - Он вселил в меня
сомнения. Но я их отброшу и забуду его слова.
- Ха! Ты говоришь, как настоящий пикуни! - похвалил меня старик. -
Слушай: завтра утром я покажу тебе Трубку Грома, а по окончании церемонии ты
возьмешь мое ружье, одеяло и поднимешься на склон большой Красной горы над
верхним озером. Ты там найдешь местечко, защищенное от дождя и ветра, и
начнешь поститься. Пост должен продолжаться до тех пор, пока ты не увидишь
вещего сна. Во сне тебе явится какое-нибудь священное животное, которое
пообещает быть всегда твоим тайным помощником и защитником. А теперь ступай
в свой вигвам.
Весело побежал я домой. Мне хотелось поскорее остаться одному на склоне
высокой крутой горы и пройти через первое испытание. Долго говорил я об этом
с матерью, и даже бабушка посматривала на меня ласково и старалась ободрить.
На следующий день, когда солнце стояло на небе высоко, меня позвали в
вигвам Красных Крыльев. Я вошел и сел на ложе из шкур по правую руку
старика. Слева от него сидела старшая его жена, носительница священной
трубки. Дальше разместились мужчины, которые должны были принимать участие в
церемонии; многие захватили с собой барабаны, чтобы аккомпанировать пению.
Справа от меня, у входа, сидели младшие жены Красных Крыльев со своими
подругами.
В вигваме было очень тихо; никто не курил. Все сидели серьезные,
сосредоточенные, не спуская глаз с маленького костра; думали они о священной
трубке. Затем все повернулись к Красным Крыльям. Ивовыми щипцами он вытащил
из костра несколько раскаленных углей и положил их перед собой на землю. Из
кожаного мешочка он достал пучок душистой травы и бросил его на угли.
Поднялся ароматный дымок. Старик и его жена простерли руки и, набрав
пригоршни дыма, стали тереть ладонями лицо, волосы, одежду; они очищались
раньше, чем прикоснуться к Трубке Грома. Старуха встала, сняла с шеста
сверток с трубкой и, положив его на ложе из шкур, стала развязывать четыре
кожаных шнурка. Снова Красные Крылья бросил пучок душистой травы на угли,
окуривая дымом сверток, и затянул первую из четырех священных песен, какие
поются при разворачивании трубки. Все присутствующие стали ему подтягивать.
Это была песня Древнего Бизона.
Тяжело у меня на сердце. Давно умерли те, что пели священные песни в то
далекое утро. Тени их ушли в страну Песчаных Холмов, а трубка зарыта землю
вместе с останками Красных Крыльев. А те, что остались... кто они? Называют
они себя пикуни, но не такими были настоящие пикуни. Счастливы ушедшие в
страну Песчаных Холмов! Они не видят, как белые истребляют нашу дичь,
завладевают нашей великой страной, обрекают нас на голодную смерть, отнимают
у нас наших детей и учат их своему языку, своим обычаям. Белые заставляют
наших детей поклоняться тому, кого они называют создателем, и говорят им,
что все наши обычаи нелепы и смешны.
Что же видим мы теперь? Наши дети забыли все, чему учили их отцы, но не
приняли и учения белых. Они отреклись от родного племени и стали людьми
жестокими и лживыми. Они воруют; они обманывают не только белых, но и друг
друга. Не имея ни силы, ни знаний, чтобы идти путем белых, они влачат жалкое
существование, голодают, болеют, умирают. И хорошо, что умирают! На земле не
осталось места для пикуни. Белые отняли у нас все: нашу землю, стада, дичь,
даже наши верования и обычаи! Довольно! Вернемся к дням моей юности!
Рассказывая о счастливой чистой жизни, какую вели некогда пикуни, я хоть на
время забуду о всех наших невзгодах и лишениях.
Как печально звучала эта песня Древнего Бизона! Я слушал ее с волнением.
Смолкли голоса, и жена Красных Крыльев сняла первый покров со священной
трубки. Тогда все запели песню Антилопы, и под эту песню снят был второй
покров. Затем запели песню Волка и, наконец, песню Птицы Грома. Старуха
сняла последний, четвертый покров, и все мы увидели трубку, украшенную
перьями и кусками меха. Раздались ликующие возгласы, громкие и протяжные.
Долго не смолкали они. Звонкие голоса женщин сливались с низкими глухими
голосами мужчин.
Красные Крылья уже развел на блюдце священную краску. Краска эта была
красновато-бурая; добывали ее из красноватой земли, которую "старик",
создавший мир, разбросал по оврагам и лощинам. Мы знали, что Солнце любит
больше всех других цветов красновато-бурый цвет.
Когда старый жрец Солнца взял блюдце, я ближе придвинулся к нему, и он
помазал мне священной краской волосы, лицо и руки. Затем, приподняв концы
своего кожаного одеяла, он стал обвивать меня ими, словно крыльями. Громко
молил он Солнце и все живые существа, населяющие воздух, землю и воду,
защищать меня и помогать мне во всех моих начинаниях.
Церемония близилась к концу. Красные Крылья поднял священную трубку, и
все запели песню Птицы Грома. Не выпуская из рук трубки, старик стал плясать
передо мной и вокруг костра. Наконец, он опустился на ложе и воскликнул:
- Я сделал для тебя все, что мог. Теперь ступай!
Одна из его жен протянула мне ружье. Я взял его и вышел из вигвама.
Мужчины и женщины, толпившиеся у входа, расступились передо мной. Я увидел
Длинного Волка, стоявшего в стороне. Когда я проходил мимо него, юноша
крикнул мне:
- Маленькая Выдра, сегодня ты начнешь поститься, а я иду на охоту! Хочу
убить волка; мне нужна приманка для орлов.
Я вошел в наш маленький вигвам и опустился на груду звериных шкур. Мать
дала мне поесть, потом подсела ко мне и, обняв меня, заплакала.
- Быть может, в последний раз подаю я тебе еду, - говорила она. - О, как
я боюсь за тебя! Ты останешься один там, в горах, где рыщут дикие звери. Кто
знает, вернешься ли ты в лагерь?
- Перестань хныкать! - прикрикнула на нее бабушка. - Твой сын уже не
мальчик. Довольно ты с ним нянчилась. Теперь он взрослый мужчина. Какая бы
опасность ему ни угрожала, он должен смело идти ей навстречу.
- Будь он твоим сыном, ты не была бы такой жестокой! - воскликнула мать.
- Был у меня сын, и я никогда над ним не хныкала, - возразила бабушка. -
Я его сделала смелым воином. Ты, его жена, должна это знать.
Я понимал, что она желает мне добра, но не мог вынести ее вечное
ворчание. Есть мне не хотелось. Я взял большое меховое одеяло, ружье и
объявил, что пора идти. Мать вызвалась меня проводить. Когда мы вышли из
лагеря, она еще раз обняла меня, потом уселась на землю и, накрывшись с
головой одеялом, заплакала.
Я переправился на другой берег реки и пошел по тропе, проложенной крупной
дичью; вела она к верхнему озеру, я и знал, что в этом году никто из наших
охотников здесь не проходил и не пройдет, лока не кончится мой пост. По этой
тропе ходили только бизоны, лоси, олени, а также ночные хищники. Как я
боялся, что они на меня нападут!
Миновав нижнее озеро, я вскарабкался на скалу, откуда срывался водопад
нашей женщины-воина, которую звали Бегущий Орел. Некогда эта женщина
постилась в темной пещере на склоне скалы. Я отыскал пещеру и, увидев черную
дыру, подумал: "Она, женщина, не побоялась поститься в этой дыре. Здесь она
увидела вещий сон. Неужели же я, мужчина, окажусь трусливее, чем она? Нет! Я
буду храбрым!"
Я ускорил шаги и вскоре вошел в лес, который тянется до самого подножия
Красной горы. Олени и лоси убегали, почуяв мое приближение. Выйдя из леса, я
стал взбираться по западному склону Красной горы. На лужайках паслись горные
бараны и снежные козы; первые при виде меня обращались в бегство, а козы
спокойно щипали траву и, казалось, меня не замечали.
На закате солнца я остановился и посмотрел вниз: у подножия горы
раскинулось верхнее озеро. Здесь, на склоне, я нашел место, вполне удобное,
чтобы поселиться для поста. Передо мной вставала скала вышиной со старую
сосну, а в скале была маленькая пещера, где я мог укрыться от ветра и дождя.
Шагах в тридцати - сорока от пещеры журчал источник, бивший из трещины в
скале. Я спустился к источнику и напился холодной воды потом залез в пещеру,
разостлал на земле одеяло и лег. Пещера была неглубокая, но каменистая
глыба, нависшая над моей головой, должна была защитить меня от дождя.
Я лежал на боку, лицом к горной долине. Вершины гор были окрашены лучами
солнца, но красноватые отблески быстро угасали. Озеро внизу почернело; я
увидел на воде белые полосы, должно быть, по озеру плыли утки, но разглядеть
их я не мог. Я боялся надвигающейся ночи. Стемнело. Тускло белел источник у
подножия скалы. Впервые предстояло мне провести ночь в полном одиночестве.
Там, в далеком лагере, мать, Красные Крылья и даже моя ворчливая бабушка
думали обо мне, желали мне успеха. Я вспомнил о них, и мне стало легче. И
вдруг я вздрогнул и весь похолодел: из темноты донесся до меня протяжный
крик. Казалось мне, ни одно живое существо не может издавать таких страшных
звуков.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сжимая в руке ружье, я затаил дыхание, сел и стал прислушиваться. Я
боялся услышать снова этот страшный крик и, однако, чувствовал, что услышать
его должен, - должен знать, какая опасность мне угрожает. Но все было тихо.
Больше никто не кричал. Не слышал я и шагов. Ручей протекал в узкой мелкой
ложбинке, тянувшейся от моей скалы вниз, по склону горы. Склоны ложбины были
усеяны камнями, сорвавшимися со скал. Я знал, что они с грохотом покатились
бы вниз, если бы какое-нибудь живое существо, хотя бы даже кролик, пробежало
по склону. Я был уверен в том, что никто не пересекал ложбины с тех пор, как
я спрятался в пещере. Но кто же тогда кричал? Существо без плоти, крови и
костей? Тень умершего человека? Я припомнил все, что мне приходилось слышать
о тенях умерших. Мне говорили, что они всегда молчат, и никто не может их
увидеть. "Но если они невидимы, то можем ли мы знать, что они существуют?" -
подумал я. Эта мысль меня успокоила.
- Я должен остерегаться не теней, а живого человека или хищного зверя, -
сказал я себе.
Вскоре тьма рассеялась, так как взошла луна. Она поднялась над острыми
вершинами гор и осветила долину. Теперь мне виден был каждый кустик в мелкой
ложбине, где сверкал ручеек. Вдали, на западе и востоке, резко
вырисовывались очертания гор и скал. Озеро внизу у подножия горы засверкало,
как зеркало белого человека. Зорко осматривался я по сторонам, но нигде не
видно было ни одного живого существа. Я устал, мне хотелось спать, но я не
смел лечь и сомкнуть глаза. Меня преследовало воспоминание о протяжном
вопле. Закутавшись в одеяло, я просидел на страже всю ночь.
Когда, наконец, рассвело, я спустился к источнику. Жажды я не чувствовал
и, однако, пил долго. Я знал, что постящийся не смеет пить в то время, как
солнце сияет на небе. И женщины, которые строят вигвам, посвященный Солнцу,
постятся в течение четырех дней и четырех ночей и пьют воду только перед
восходом или после заката солнца. Пил я, чтобы не чувствовать днем
мучительной жажды, а напившись, вернулся в свою пещеру. Мне очень хотелось
есть, но я прогнал мысль о еде.
Перед восходом солнца к источнику прилетели белые куропатки, и я
обратился к ним с мольбой послать мне вещий сон. Они уже теряли свое белое
зимнее оперение и начали покрываться желтыми перьями. Пришел на водопой
старый волк и спугнул куропаток. Его зимняя шкура вылиняла и облезла. Я
лежал, завернувшись в одеяло. Ветра не было, и волк меня не заметил и не
почуял моего запаха. Мысленно я и к нему обратился за помощью. Когда он
убежал, на водопой пришли горные бараны и снежные козы. Как всегда, самцы
держались в стороне от самок и детенышей. Я помолился им всем, но мне было
трудно удержаться от смеха, и я кусал себе губы, когда ягнята начали
гоняться друг за другом, перепрыгивать через спины матерей и бодаться, хотя
рога у них еще не прорезались. Были они очень маленькие, должно быть,
родились несколько дней назад, но на ногах держались крепко и резвились без
устали.
Последними пришли на водопой семь горных овец со своими детенышами. Одна
из них, мать с двумя ягнятами, покидая ложбину, отстала от своих подруг и
остановилась у груды камней; каждый камень был величиной с мою голову.
Осмотревшись по сторонам, она повернулась к своим ягнятам и несколько раз
топнула передними ногами.
Я не понимал, зачем она это делает, и стал озираться, думая, что она
почуяла врага. Но поблизости не видно было ни одного хищного зверя. Вдруг я
увидел, что ягнята опустились на колени и улеглись меж камней. Они словно
слились с каменными глыбами, и теперь нелегко было их найти; волк или
какой-нибудь другой хищник мог подойти к этому месту и не заметить их. Я
понял, что мать уложила их спать; потому-то она и ударяла копытами.
Посмотрев еще разок на ягнят, горная овца последовала за своими подругами
и, пощипывая траву, стала спускаться по склону. Оказалось, что и все
остальные ягнята также исчезли, словно сквозь землю провалились.
Солнце поднималось все выше и выше, день обещал быть жарким. Шесть овец,
пережевывая жвачку, улеглись на траву и вскоре заснули. Седьмая стояла на
страже.
У меня слипались глаза. Я знал, что должен спать; ведь для того-то я и
пришел сюда. Во сне я должен был встретить какое-нибудь животное, которое
согласится стать моим помощником и защитником. Но я не мог забыть этого
страшного крика, раздавшегося в ночи. Я не смел сомкнуть глаз: хотелось мне
узнать, кто кричал. Был ли я трусом? Не знаю. Но вряд ли кто на моем месте
не поддался бы страху.
Солнце высоко стояло на небе, но глыба, нависшая над моей головой,
заслоняла его от меня. Я частенько посматривал на овцу, которая стояла на
страже. Она озиралась по сторонам, и я знал, что пока она стоит спокойно,
никакая опасность мне не угрожает: горная овца издали заметит врага.
Было около полудня, когда она медленно подошла к отдыхавшим овцам и
улеглась рядом с ними. Ближайшая к ней овца встала, потянулась, зевнула и
заняла место караульной. Вдруг она подняла голову и посмотрела в мою
сторону, а один из ее детенышей вскочил и побежал к ней. Делая большие
прыжки, она бросилась ему навстречу. Вскочили и остальные овцы.
Сверху донесся шум, словно кто хлыстом рассекал воздух. Потом я ясно
расслышал хлопанье крыльев. С неба прямо на бегущего ягненка упал орел;
острые когти вонзились в спину. Мать подбежала к своему детенышу и передними
копытами попыталась ударить орла, но было уже поздно. Огромная птица
взмахнула крыльями и поднялась над склоном. Я слышал жалобное блеяние
ягненка, видел, как он мотает головой и дергает тонкими ножками.
Отлетев от горы, орел разжал когти, уронил свою добычу и тотчас же
устремился вслед за ней. Я услышал глухой стук, когда ягненок упал на камни.
Мне пришло в голову, что орел нарочно бросил его на камни; теперь голодным
птенцам, ждавшим на одной из ближайших скал, легче будет клевать
растерзанное тело. Когда улетел орел, я перевел взгляд на горных овец;
вместе со своими детенышами они бежали на запад и вскоре скрылись из виду.
Я рассердился на орла за то, что он похитил ягненка, но, поразмыслив,
признал себя неправым. Мог ли я бранить орла, когда и мы, люди, поступаем
точно так же? Орлы питаются ягнятами, козлятами, кроликами и птицами, а люди
убивают всех животных, потому что нуждаются в пище и одежде. С этими мыслями
я заснул.
Проснулся я после захода солнца. Вздрогнув, я сел и окинул взглядом склон
горы. Нигде не было видно ни одного живого существа. Спал я крепко и ничего
во сне не видел. Мне стало грустно. "Кто знает, увижу ли я вещий сон и
сколько времени придется мне провести в этой пещере?" - думал я. Я протер
глаза, еще раз посмотрел на склон и в сумерках спустился к источнику.
Напившись, я поспешил назад в пещеру, но быстро идти не мог: от долгого
поста я ослабел, и у меня подкашивались ноги.
Весь день дул легкий западный ветерок. К вечеру он стих. Спустилась
темная ночь. Издалека доносился рев водопадов, низвергающихся с отвесных
скал. Прислушиваясь к шуму воды, я вспомнил слова моего отца. "Падающие
струи, - говорил он, - ведут между собой беседу, но мы не понимаем их языка.
Голоса их звучат с незапамятных времен и будут звучать вечно. А мы, люди,
рождаемся и умираем, и голоса наши замолкают навеки".
Никогда не слышал я, чтобы отец ругался или в раздражении повышал голос.
Имя его было Утренний Орел, но в лагере дали ему прозвище Кроткий. Так звали
его все - мужчины, женщины, дети. Кроткий! Да, дома был он ласковым и
кротким, но наши воины говорили, что в бою он не отступал перед врагами и
никому не давал пощады. Я лежал в темноте на склоне горы и думал об отце и о
себе. Я хотел стать ловцом орлов, но не должен ли я был также вступить на
тропу, пройденную моим отцом, и сражаться вместе с нашими вигвамами?
Громкий плеск в ручье заставил меня вздрогнуть. Я хотел было сбросить
одеяло, в которое закутался, и вскочить, но мне удалось овладеть собой.
"Смелей! - сказал я себе. - Лежи смирно! Ты должен лежать смирно".
Ха! Нелегко было это сделать! Как хотелось мне вскочить и убежать
подальше!
Вскоре услышал я громкое фырканье и сопение, а легкий ветерок донес
острый запах медведя.
Первый всплеск воды навел меня на мысль о медведе, и теперь я
окончательно убедился в том, что медведь купается в ручье. Черного медведя я
не боялся, но мне угрожала серьезная опасность, если в воде плескался
гризли.
Ни разу еще не приходилось мне иметь дело с гризли, но слышал я о них
много. Каждое лето несколько человек из нашего лагеря попадали в лапы
гризли. Эти медведи - самые коварные из всех животных. Одни гризли, завидев
человека, убегают, другие не обращают на него ни малейшего внимания, но
бывают и такие, которые тотчас же переходят в наступление и убивают или
калечат свою жертву.
Я слышал, как медведь вылез из ручья. Вода струйками стекала с него на
землю. Потом раздался шум, напоминающий раскат грома. Медведь отряхивался.
Теперь я уже не сомневался в том, что это был гризли. Зашуршали кусты,
из-под тяжелых лап медведя срывались камни, катились по склону. Слышно было,
как длинные когти стучали о камни. Медведь шел прямо на меня!
О, как мне было страшно! Я весь дрожал и обливался потом. О бегстве
нечего было и думать. Я знал, что в два прыжка он меня догонит. Оставалось
одно: когда он поднимется к моей пещере, направить на него дуло ружья и
спустить курок. Если я не убью его наповал, то быть может, вспышка огня и
громкий выстрел его испугают, и, раненый, он обратится в бегство.
Лежи я неподвижно, он, пожалуй, не заметил бы меня и свернул бы в
сторону. Но, прислушиваясь к его шагам, я почувствовал, что он направляется
прямо к моей пещере. Я должен был повернуться, сесть и взять в руки ружье.
Хотя я и старался не шуметь, но, должно быть, он услышал шорох. Громко
захрапев, он побежал быстрее, и я понял, что он меня увидел. В несколько
прыжков он поднялся по крутому склону. Было очень темно, но все-таки я
разглядел огромное черное тело у входа в пещеру. Я наклонился, погрузил дуло
ружья в длинную мягкую шерсть и выстрелил. Ослепительная вспышка - и я
увидел перед собой гигантского гризли. Раненый, он громко заревел, и я
почувствовал на своем лице его горячее зловонное дыхание. Он лез дальше в
пещеру, и нос его коснулся моей груди.
Прижавшись к каменной стене, я ждал смерти. Снова раздался страшный рев,
и вдруг огромная черная масса медленно начала скользить назад и вниз. Тщетно
пытался он удержаться, вонзить когти передних лап в каменный пол пещеры:
силы ему изменили. Он пыхтел, сопел и, наконец, сорвался и покатился вниз по
склону. Затем все стихло.
Я его убил! Одним выстрелом я убил самого большого медведя, какого мне
когда-либо приходилось видеть. Я совершил великий подвиг! Величайшим
подвигом считалось у нас убить врага - сиу, кроу, ассинибойна, - но и
убившему серого медведя было чем похвалиться. Мысленно я представил себе,
как я стою перед вигвамом, посвященным Солнцу, который хотели выстроить наши
женщины, и говорю во всеуслышание:
- В месяц Новой Травы я постился в маленькой пещере на склоне Красной
горы, к западу от верхнего озера Два Священных Вигвама. Во мраке ночи на
меня напал большой серый медведь. Я приставил к груди его ружье, выстрелил и
убил наповал. Вот мой трофей: ожерелье из когтей гризли!
А когда я умолкну, воины будут восхвалять меня!
Размышляя об этом, я насыпал на ладонь немного пороху, взял пулю и
зарядил ружье. Теперь я готов был померяться силами с любым противником.
Я потерял надежду увидеть в эту ночь вещий сон. Лежа на боку, я смотрел
на Семерых[5], медленно скользивших на север. Из-за гор заструился бледный
свет: всходила луна, и в полумраке я разглядел внизу огромную тушу медведя.
Он лежал у подножия скалы на пути к источнику. Когда луна высоко поднялась
над горами, я спустился к медведю. Он был еще больше, чем я думал, величиной
со старого бизона. Я заглянул в разинутую пасть и увидел четыре желтоватых
клыка длиной с мой большой палец. Всю зиму он пролежал в берлоге, и шкура
его еще не облезла и не полиняла. Волос был длинный темно-серый.
Несколько раз обошел я вокруг него, и чем дольше я на него смотрел, тем
веселее становилось у меня на сердце. Я так был счастлив, что мне хотелось
запеть победную песню. Я поставил ногу на его мохнатый бок и чуть слышно
запел; потом положил на землю ружье, достал нож и отрезал когти передних
лап.
Теперь, когда пикуни одержимы желанием иметь красивые одеяла, одежду,
бусы и лакомства белых людей, многие наши охотники сдирают шкуры с убитых
ими медведей и обменивают их на товары. Не так было в дни моей молодости. Мы
относились к ним как к любому из наших врагов - кроу, кри или ассинибойну.
Вместо скальпа мы брали их когти, а мясо и шкуру приносили в жертву Солнцу.
Срезав когти и спрятав их в мешок, я встал.
Затем я спустился к источнику, вымыл руки и нож, напился и побрел назад в
пещеру. Около туши медведя я приостановился, полюбовался им и, наконец,
медленно стал карабкаться по склону, с которого скатился медведь. На камнях
темнели пятна крови.
Не прошел я и трех шагов, как что-то засвистело над моей головой и
большая каменная глыба слетела по откосу слева от меня и упала в ложбину. Я
побежал к пещере; задыхаясь и весь дрожа, я добрался до нее как раз в ту
минуту, когда за моей спиной загрохотала вторая глыба. Я спасся чудом. Мне
пришло в голову, что эти две глыбы не оторвались от скалы, так как никакого
треска я не слышал, а были кем-то сброшены с вершины. Кто-то хотел меня
убить!
Мысль о новом враге привела меня в ужас. От голода я ослабел; встреча с
медведем придала мне сил, но когда возбуждение прошло, я снова почувствовал
слабость, и головокружение. И вдруг в тишине раздался протяжный крик, тот
самый крик, который испугал меня в первую ночь. Повторился он трижды, и я
похолодел от ужаса. Он доносился с вершины горы, и последние мои сомнения
рассеялись: каменные глыбы не сорвались, а были сброшены! Там, на горе,
скрывался враг.
Я решил, что Красные Крылья сделал ошибку, послав меня поститься на эту
гору. Здесь мне со всех сторон угрожает опасность. Не успел я убить медведя,
как появился новый и еще более страшный враг. Должно быть, это был воин из
какого-нибудь западного племени, а все западные племена враждовали с нами.
"Здесь я не увижу вещего сна, - думал я. - Я даже заснуть не могу от страха.
Когда рассветет, я покину это место и вернусь домой".
Несомненно, враг мой знал, по какой тропе я пришел сюда, и, пожалуй,