Страница:
мокрый от пота. Мы, мужчины, выбежали вон; нам нечего было здесь делать.
Пришли женщины и убрали тела для похорон. Наутро их унесли и привязали к
веткам в их воздушных могилах. В тот же день мы перешли с этого места на
восток, к следующей речке. После этого в лагере надолго прекратились
азартные игры; этим весь лагерь как бы соблюдал траур по двум молодым,
которых мы потеряли. К счастью или к несчастью - это зависит от точки
зрения, - язык черноногих чрезвычайно беден словами для проклятий; но те,
какими он располагает, мы часто использовали, проклиная память Скользнувшей
Стрелы.
ТОРГОВЛЯ, ОХОТА И НАПАДЕНИЕ ВОЕННОГО ОТРЯДА
Торговля наша процветала. Ягода почти постоянно находился в разъездах, и
мне представлялось мало случаев поохотиться. Бывали дни, когда я видел стадо
бизонов, несущееся быстрым галопом вдали по прерии, преследуемое охотниками;
иногда какой-нибудь друг заходил к нам в палатку и рассказывал об
увлекательной погоне, - в такие времена жизнь в лагере становилась мне в
тягость, я жаждал возможности уходить и приходить, когда захочется.
- Завтра ты будешь торговать, - объявил я однажды вечером Нэтаки, - а я
поеду на охоту. Я должен прокатиться верхом. Я ослабел от того, что день за
днем просиживаю в палатке.
- Поезжай, - ответила она. - Почему ты мне раньше и этом не сказал? Я
могу торговать не хуже тебя. Я точно знаю, сколько за что нужно брать.
На другой день я, как и намечал, отправился на охоту. Нас ехало шестеро,
включая Большое Перо и его племянника, очень смышленого, красивого и
приятного юношу по имени Мокасин. На земле лежал снег слоем в восемь-десять
дюймов; было холодно. Плотные низкие тучи ползли на юг, закрывая солнце;
снег то шел, то переставал; временами он падал так густо, что мы не могли
различить предметы в ста ярдах впереди. Мы отъехали четыре или пять миль к
востоку, ничего не увидев, кроме нескольких одиноких самцов бизонов; затем в
наступившем затишье стала на время обозримой обширная местность. Мы видели с
полдюжины бизоньих стад, одно из них в несколько сот голов паслось не далее
полумили впереди нас, по ту сторону широкой лощины, от которой отходила
лощинка к тому месту, где мы находились. Мы сидели тихо на лошадях, пока не
пошел снова снег, скрывший от нас всю округу. Тогда мы спустились в боковую
лощинку, проехали по ней, пересекли большую долину и выбрались на холм на
той стороне. Когда мы поднялись на верх склона, то оказались прямо посреди
стада, и тут уже каждый должен был действовать сам за себя. Преследование в
буране засыпанных снегом бизонов проходило как в тумане: мы скакали
наполовину ослепленные коловшими лицо тучами снега, который бизоны швыряли
нам в глаза острыми копытами. Я скакал как придется, между невидимыми норами
сусликов и барсуков и стрелял в добычу наугад. Глухие выстрелы ружей моих
товарищей звучали как издалека, мои собственные казались больше всего
похожими на хлопки игрушечного пистолета, но все же, еще не разрядив обойму,
я видел, как три жертвы остановились, зашатались и упали. Ясно было, что моя
доля дичи уже убита; я остановил свою разгоряченную лошадь. У других дело
шло еще лучше, чем у меня, и мы в течение нескольких часов свежевали туши
убитых бизонов и резали мясо для укладки на лошадей. Мы не собирались
навьючивать их; жены охотников должны были ехать за мясом на следующий день,
и Большое Перо обещал позаботиться о том, чтобы забрали и мою долю, за что
ему полагалась одна шкура и часть мяса.
Было уже больше двух часов, когда мы тронулись в обратный путь к дому,
привязав к седлам языки и другие отборные части туши бизона. Ветер
переменился; он дул с западо-северо-запада все сильнее и гнал перед собой
тучи снега. Мы отъехали не больше мили, прикрывая лица руками и одеялами и
предоставив лошадям самим отыскивать дорогу, как вдруг кто-то закричал:
"Военный отряд впереди! Вон они бегут!" И правда, ярдах в двухстах впереди
пять человек бежали изо всех сил, чтобы скрыться в близлежащей лощине.
Мокасин был впереди и, как только заметил бежавших, стал нахлестывать плетью
свою лошадь. Дядя крикнул, чтобы он подождал и соблюдал осторожность, но
Мокасин не обратил на это внимания. Задолго до того, как мы его нагнали, он
бросился за военным отрядом, стреляя из карабина, и мы увидели, как один из
людей упал. Они тоже стали стрелять в юношу; мы видели, что они заряжают
ружья через дуло. Мокасин уже почти настиг четырех убегающих, когда тот,
который упал, приподнялся и в тот момент, как Мокасин поравнялся с ним,
разрядил свой пистолет в юношу. Мокасин припал к седлу, на секунду
задержался в нем, затем свалился мешком на Землю. Лошадь его повернула и
помчалась назад к нам.
Большое Перо подскакал к тому месту, где лежал Мокасин, слез с лошади,
приподнял его, обхватив тело руками. Остальные живо расправились с военным
отрядом. Один или двое успели перезарядить ружья и выстрелить, но не
причинили вреда. Один за другим люди военного отряда упали, изрешеченные
пулями из наших скорострельных Генри и винчестеров. Конечно, это были
ассинибойны, бродившие, как обычно, зимой в снег и холод. Сейчас они
получили по заслугам. Мои товарищи пикуни на этот раз вели себя тихо: после
удачного боя, они не издали ни одного победного возгласа. Они слишком тяжело
переживали ранение Мокасина; наскоро оскальпировав убитых и забрав их
оружие, они собрались вокруг юноши в немом сочувствии. Ясно было, что он в
последний раз проскакал на лошади и выпустил свой последний заряд. Несмотря
на холод, на его бледном лице выступили капли пота, и он корчился от боли.
Пуля попала ему в живот. Лошадь Мокасина поймали, она стояла неподалеку
вместе с другими.
- Помогите мне сесть в седло, - сказал он слабым голосом, - я должен
добраться домой. Я хочу повидать перед смертью свою жену и маленькую
девочку. Я должен повидать их. Помогите мне подняться.
Старик Большое Перо плакал. Он вырастил юношу и заменил ему отца.
- Я ничего не могу, ничего, - повторял он, рыдая. - Посадите его в седло.
Пусть кто-нибудь поедет вперед и расскажет, что произошло.
- Нет, - сказал раненый, - пусть никто не едет вперед. Они и так скоро
все узнают. Я тяжело ранен, я знаю, но я доживу до своей палатки.
Мы усадили его в седло; поместившийся сзади человек поддерживал оседавшее
тело. Другой вел лошадь. Так мы снова двинулись по направлению к дому.
Дважды Мокасин терял сознание, и мы останавливались в какой-нибудь
защищенной от ветра лощине, расстилали одеяла, укладывали его и растирали
лоб снегом; когда он приходил в себя, ему давали есть снег. Его мучила
жажда, он все время просил воды, воды. Дорога казалась бесконечно длинной,
наступившая ночь еще усиливала мрачные мысли нашего отряда. Мы выехали на
охоту в таком бодром настроении, охотились так успешно, и вот в одно
мгновение нас посетила смерть, наше возвращение домой превратилось в
похоронное шествие; угасала жизнь, полная счастья и любви. Так всегда бывало
в прериях: вечно случалось неожиданное.
Мы вернулись в сумерки и въехали гуськом в палаточный лагерь. Собрался
народ, спрашивали, что случилось. Несколько человек побежало вперед, разнося
печальную новость. Мы еще не подъехали к палатке Мокасина, как жена его
выбежала нам навстречу, горько рыдая, умоляя нас быть внимательными, нести
его как можно осторожнее. Его положили на ложе, она склонилась над ним,
прижала к своей к груди стала горячо целовать и молить Солнце сохранить ему
жизнь. Я вышел и отправился в свою палатку. Нэтаки встретила меня у входа.
Она тоже плакала. Мокасин приходился ей дальним родственником. Она с
беспокойством смотрела на меня, отыскивая следы крови на моей одежде; крови
было предостаточно - бизоньей.
- Ой, - выдохнула она, - тебя тоже ранили? Скорее покажи где? Я позову,
чтоб тебя посмотрели.
- Да ничего нет, - сказал я, - ничего, кроме крови убитой дичи. Я
совершенно здоров.
- Но тебя могли убить, - говорила она, - могли убить. Ты больше не будешь
охотиться в этой местности, здесь кругом военные отряды. Не твое дело ездить
на охоту. Ты торговец и будешь сидеть со мной здесь, где жизнь твоя в
безопасности.
Бедняга Мокасин умер меньше чем через час после нашего возвращения.
Сердце разрывалось, когда мы слушали причитания жены и родственников.
Грустное это было время для всех; мы задумывались о ненадежности
существования. Двое самых хороших, самых любимых людей племени ушли от нас
за такой короткий срок, таким неожиданным образом. Мы закупили не все
выдубленные в эту зиму бизоньи шкуры. В лагерь иногда наезжали торговцы
виски и в обмен большое количество очень скверных спиртных напитков получили
часть шкур. Пикуни часто ездили продавать шкуры в Форт-Бентон. Все-таки мы
закупили 2200 шкур бизонa, не говоря уже о шкурах оленей, вапити, о бобрах и
другой пушнине. Мы были вполне довольны. К первому апреля мы уже вернулись
домой, в форт Конрад, и Ягода сразу стал вспахивать нашу большую долину
своими бычьими упряжками. Вечерами он изводил много листов бумаги,
высчитывая доходы от посевов овса при урожае в шесть-десять бушелей с акра и
от разведения свиней, считая по шестнадцать поросят от каждой матки дважды в
год, а может быть, трижды - я уже не помню. Во всяком случае, все было
хорошо и получалось надежно... на бумаге. Мы купили еще несколько плугов,
заказали в Штатах беркширских свиней, прорыли канаву, чтобы взять воду из
рукава реки Марайас - Драй-Форк. Да, мы собирались всерьез стать фермерами.
На дальнем конце долины, где Драй-Форк сливается с Марайас, наши женщины
развели маленький огородик и построили летний шалаш, крытый ветвями
кустарника. Там они сидели в жаркое время дня и смотрели, как растут маис и
тыквы, которые они прилежно поливали водой из ведер по утрам и вечерам. Я
проводил много времени с ними или же с примитивным удилищем и леской ходил
удить сома и золотоглазку в глубокой яме неподалеку от шалаша. Сидя с
удочкой, я слушал их своеобразные песни и еще более своеобразные рассказы о
далеком прошлом.
Как часто Нэтаки повторяла бывало: "Какое счастье, какой покой! Будем
молиться, чтобы они сохранились и дальше".
Пикуни перекочевали на запад от гор Бэр-По, большая часть вернулась в
район управления агентства, которое теперь помещалось на Баджер-Крике,
притоке Марайас, милях в пятидесяти выше форта. Однако остальные
расположились лагерем на другой стороне реки против нас и охотились на
антилоп и оленей, иногда убивая случайного самца бизона. Из резервации до
нас доходили известия о тяжелом положении индейцев. Говорили, что агент
заставляет народ голодать; среди племени уже шли разговоры об уходе назад,
на территорию, где еще встречались бизоны.
НЭТАКИ НА ОХОТЕ
Проходили недели; пикуни все ждали, когда бизоны снова появятся в прериях
в районе резервации. Они думали, что с наступлением жаркого времени часть
стад, пасущихся к востоку отсюда, перейдет на более прохладные высокие
места, и спорили, что где-то в неизведанных недоступных местах в Скалистых
горах запрятаны огромные стада этих животных, которые каким-то образом
смогут вернуться на открытые равнины. Тем временем охотники бродили по
предгорьям в поисках оленей, вапити и антилоп; они, правда, находили дичь,
но ее едва хватало на то, чтобы семьи их не голодали.
Наше фермерское хозяйство шло не более успешно, чем поиски охотников.
Дождей не было, рукав Драй-Форк высох, и выведенная от него оросительная
канава оказалась бесполезной. Породистые беркширы, закупленные в Штатах,
привезли с собой оттуда какую-то болезнь или же заразились в дороге и все
передохли, кроме борова. Наконец пал и он, наевшись мяса волка месяц тому
назад отравленного стрихнином. Все это было очень неприятно Ягоде, но должен
сознаться, что я не очень огорчался. Я не создан землепашцем и надеялся, что
опыт докажет Ягоде, что он тоже не рожден для этого. У нас был скот. Он
бродил по речным долинам и близлежащим холмам, жирел и размножался.
А мы сидели в тени, наши женщины и я. Правда, нужно было готовить, но
требовалось всего несколько минут, чтобы сварить мясо, испечь лепешки и
разогреть несколько банок консервов. Стирка? Мы одевались в легкие вещи, да
и тех было немного. Слава богу, во всей стране не нашлось бы и одной унции
крахмала! Длинные обозы, запряженные быками, спускались в нашу долину. Я
продавал запыленным погонщикам пиво, замшевые штаны, табак, покупал также
шкуры оленей и антилоп у индейцев, но большую часть времени просиживал в
тени.
В июне река наполнилась водой от таяния снегов в Скалистых горах, и все,
путешествовавшие в этом краю, пользовались нашим канатным паромом. Однажды
мне пришлось переправлять обоз с бычьими упряжками; для первого рейса
загнали на борт семь пар быков. Ярма их связываются длинной цепью, за
которую они тянут фургон. Я стал за колесо, отвязали швартовые канаты, и мы
отчалили. Рядом со мной стоял погонщик упряжки, француз-креол,
словоохотливый, легко возбудимый, нервный - как большинство его сородичей.
Посредине реки, где глубже всего и течение самое быстрое, передняя пара
быков попятилась на следующую, та на пару позади себя и так далее, пока все
они не сбились в кучу в задней части парома. От этого нос парома вышел
целиком из воды; через погрузившийся в воду конец палубы вода полилась в
трюм, и под действием возросшего веса нос стал задираться все выше и выше,
так что под конец быки уже не могли устоять на ногах и начали соскальзывать
с парома.
- Oh, mon Dieu [Боже мой (франц.)], - закричал погонщик, коверкая язык, -
она будет потонуть; она в цепи запутается. Вернитесь, мсье, вернитесь на
берег!
Но я ничего не мог сделать, паром не шел ни вперед, ни назад и продолжал
все глубже погружаться в воду, грозно бурлившую под ногами. Быки наконец
соскользнули всей кучей и барахтались, сопя и брыкаясь в воде, которая часто
покрывала их целиком. Но, как ни странно, их отнесло вниз к отмели, и они
благополучно выбрались из воды, несмотря на цепь, которой были связаны их
ярма. Освободившись от груза, паром качнулся в противоположную сторону, как
бы нырнул в реку, и сильное течение понесло его вниз.
"Oh mon Dieu! Oh sacre [Боже мой! Черт возьми (франц.)], - кричал
француз. - Спасите меня, мсье. Я не умею плавать".
Он побежал ко мне с распростертыми руками. Я отскочил назад, избегая
опасных объятий и упал. Струившаяся по палубе вода потащила меня за собой. Я
не очень боялся этого, зная, что течение отнесет меня на отмель, к которой
прибило быков. Я оглянулся на француза. Паром теперь погрузился глубоко под
воду, и француз взобрался на средний столб продольной стяжной цепи, который
уже тоже выступал из воды всего фута на два. Я как сейчас вижу его на
верхушке столба с глазами как блюдца от страха, с торчащими к небу кончиками
воинственных усов и слышу, как он, крестясь, то молится и выкрикивает
проклятия, то призывает оставшихся на берегу товарищей спасти его из мутного
потока. Зрелище было до того забавное, что я начал смеяться и едва мог от
смеха держаться на воде.
- Держись, французик! - кричали начальник обоза и другие погонщики. -
Только держись, и ты выберешься цел и невредим!
Он погрозил им кулаком.
- Я идет книзу. Я тонет. Вы проклятый погоняй быков, - отвечал он. - А вы
говорит держись. Oh, sacre! Oh misere! Oh, mon Dieu! [Черт возьми. O горе!
Боже мой! (франц.)]
Я не сомневаюсь, что он мог бы отпустить столб и погрузиться под воду,
если бы паром осел еще глубже, но как раз этот момент лопнул канат и паром
поднялся кверху настолько, что его палуба едва выступала из воды, и поплыл
течению за мной. Француз спрыгнул вниз на палубу и затанцевал на ее
скользкой поверхности; он орал и хохотал от радости, щелкал пальцами в знак
насмешки над теми, кто смеялся над ним, и кричал:
"Adieu, adieu, messieurs [Прощайте, прощайте, господа! (франц.)], я
отправлюсь в Сент-Луис, к своей милой".
Паром прибило к берегу немного ниже по течению; мы без труда
отбуксировали его назад и починили канат. Но француз не захотел
переправляться на пароме со своими быками; он отправился со следующим
рейсом, когда погрузили фургоны, прихватив при этом доску взамен
спасательного пояса на случай аварии.
В теплые летние ночи мы с Нэтаки спали на свежем воздухе на краю
обрывистого берега реки. О, эти белые, залитые луной, восхитительные ночи!
Такие восхитительные, полные тихого покоя, что мы, наслаждаясь их
изумительной красотой, не могли заснуть до позднего часа, когда следовало
уже давно крепко спать. Крикнет сова. "Это призрак какого-нибудь
несчастного, - скажет Нэтаки. - За совершенное им зло тень его превращена в
сову, и он должен долго страдать, бояться Солнца, тоскливо кричать по ночам,
пока наконец ему не будет позволено присоединиться к другим теням нашего
племени, которые отправились на Песчаные Холмы". Завоет волк. "Почему так
горестно, братец? Кажется, что они всегда оплакивают что-то, отнятое у них
или потерянное. Интересно, найдут ли они когда-нибудь утраченное?"
Река текла и журчала под берегом, а ниже за поворотом глухо ревела на
порогах. Бобр или, может быть, большая рыба всплескивала на серебристой
поверхности воды, и Нэтаки прижималась ко мне, вздрагивала. "Это жители
глубоких вод, - шептала она. - Хотела бы я знать, почему им назначено жить
там внизу, в глубоких темных холодных местах, а не на суше, на ярком солнце?
Как ты думаешь, счастливы они, живут ли они в тепле и довольстве, как мы?"
На такие вопросы я отвечал как мог. "Козел любит высокие, холодные, голые
скалы в горах, антилопы - теплые, низкие, открытые прерии. Несомненно,
жители глубин любят реку, не то бы они жили на суше, как мы".
Как-то ночью, услышав крик большой совы на острове Нэтаки сказала:
- Подумай, как несчастна эта тень. Даже если ей будет позволено
отправиться на Песчаные Холмы, она все-таки будет несчастна. Все они там
несчастны, люди, ушедшие от нас; они живут там ненастоящей призрачной
жизнью. Поэтому я и не хочу умирать. Там так холодно, безрадостно, и твоя
тень не могла бы быть со мной. Тени белых не могут войти в жилище мертвых
черноногих.
Я ничего не ответил, и немного спустя она продолжала:
- Скажи мне, правда ли то, что Черные Платья рассказывают о будущей
жизни; может ли быть, чтобы хорошие люди, индейцы и белые, отправились
наверх на небо и вечно жили там счастливо с Создателем мира?
Я не мог не поддержать ее.
- То, что они говорят, написано в их старинной книге. Они в это верят.
- Да, - сказала она, - они верят в это, и я тоже. Я рада, что верю в это.
Туда открыт доступ и индейцу; мы можем продолжать быть вместе, когда эта
наша жизнь кончится.
Как и раньше, мне нечего было ответить ей, но я подумал о словах старика,
делавшего церковное вино:
И много узлов он распутал в пути,
Но узел судьбы... и концов не найти.
Лето шло, и забота о пище стала для пикуни очень серьезной. Нам говорили,
что страдают и северные племена черноногих. Агент по делам черноногих в
своем ежегодном отчете министерству внутренних дел жаловался на варварство
своих подопечных, на их языческое поклонение чужим богам, но ничего не
говорил об их телесных нуждах. "У меня нет ничего для вас, - говорил он
вождям. - Ведите ваших людей туда, где бизоны, и следуйте за стадами".
Настал август. пикуни передвинулись вниз по реке ближе к нам, и в то
время как охотники разъезжали по прерии за антилопами, вожди совещались с
Ягодой, обсуждая планы на зиму. В конце концов было решено перейти в район
реки Джудит, где, как они думали, бизонов еще много и где, конечно, не
меньше, чем раньше, вапити, оленей, бобров и волков. В сентябре выступили из
форта и мы - Ягода, Женщина Кроу, Нэтаки и я, и через неделю расположились
лагерем на реке Джудит, всего в одной-двух милях выше устья
Уорм-Спринг-Крика. В Форт-Бентоне мы наняли еще двух рабочих, с их помощью
скоро сколотили бревенчатые домики и сложили несколько грубых каминов. Мы
расположились в самой середине большой тополевой рощи, защищенной от
северных ветров. Рядом текла река, в то время изобиловавшая крупной жирной
форелью. Как было условлено, туда пришли и ставили свои палатки пикуни;
часть племени бладов перекочевала с севера и присоединилась к нам. Около
форта сошлось много охотников, и хотя в непосредственной близости от нас
бизонов было мало, но на расстоянии одного дня пути на восток они паслись
большими стадами. Что касается оленей и вапити, то местность прямо кишела
ими.
В верхнем течении Уорм-Спринг-Крика стояла скотоводческая ферма,
возникшая в предыдущем году. Управлял этой фермой человек по фамилии Брукс,
а принадлежала она крупной фирме, ведшей большую торговлю в Хелине,
Форт-Бентоне и форте Маклеод; она также владела торговым пунктом при
управлении агента по делам черноногих; из этого района пикуни ушли на поиски
дичи. Кажется, в то время это была единственная скотоводческая ферма во всей
обширной области между горами Хайвуд и рекой Йеллоустон. Впоследствии эта
поросшая густыми травами область кормила сотни таких ферм. А потом пришли
овцы и опустошили эти пастбища. Охотники старого времени заплакали бы,
увидев нынешние голые прерии и холмы. Я не хочу никогда больше их видеть,
предпочитаю помнить прерии такими, какими видел их в последний раз, до того,
как весь край опустошили стада быков и овец белых. Подумать только, сколько
столетий эти волнистые прерии давали пропитание бродившим по ним
бесчисленным стадам бизонов и антилоп и сколько столетий еще так могло бы
продолжаться, если бы не жадность белых. Я так же, как и индейцы, считаю,
что белый человек - ужасный разрушитель. Он превращает покрытые травой
прерии в бурые пустыни; леса исчезают перед ним, и только почерневшие пни
показывают, где некогда находились зеленые прелестные рощи. Да что, белый
человек даже иссушает реки и срывает горы. А с ним приходят преступление,
голод и нужда, каких до него никогда не знали. Выгодно ли это? Справедливо
ли, что множество людей должно расплачиваться за жадность многочисленных
пришельцев?
Только один раз за зиму я выбрал время для охоты, так как большую часть
времени Ягода находился в разъездах. Мы с Нэтаки однажды отправились
охотиться на бизонов вместе лагерем Хвоста Красной Птицы, приветливого
мужчины лет тридцати пяти - сорока. Палаток в нашем лагере было мало, но
народу много, и мы передвигались налегке. Мы обнаружили бизонов к концу
первого дня и разбили лагерь у истоков Армелс-Крика. Никогда я не встречал
такого количества бизонов, как здесь. С ближнего холмика мы увидели, что
прерия просто черна от них до самых обрывов у берегов Миссури и на восток до
холмов у рек Биг-Крукед-Крик и Масселшелл, видневшихся вдали. К югу прерия
упиралась в горы Мокасин, а на западе, в той стороне, откуда мы пришли, тоже
паслись стада бизонов.
- Ха! - воскликнул Хвост Красной Птицы, подъехавший ко мне. - Кто
говорил, что бизоны почти исчезли? Все как прежде! Никогда не видел такого
обилия.
- Не забудь, что мы пришли издалека, чтобы встретить их, - возразил я, -
и что в прерии на запад и далеко на север отсюда их нет совсем.
- А, это правда, но так долго не продлится. Они, должно быть, временно
все перешли на восток, как было уже однажды по рассказам отцов. Они вернутся
назад. Конечно, доброе Солнце нас не забудет.
У меня не хватило духу разрушить надежды Хвоста Красной Птицы, рассказать
о тех обширных районах на восток и на юг, где уже больше нет бизонов, где
даже антилопы фактически истреблены.
Хвост Красной Птицы предводительствовал отрядом, и охотники подчинялись
его приказам. Мы подъехали к холму очень рано; осмотрев местность и
расположение стад, он решил, что нужно устроить погоню за одним стадом,
находившимся на юго-западе от нас, так как оно побежит против ветра в ту же
сторону и не потревожит пасущиеся там и сям большие стада. Мы вернулись в
лагерь, чтобы позавтракать и подождать, пока люди не оседлают своих лучших
лошадей и не будут готовы к выезду. День выдался теплый, на земле лежал
снег, но дул мягкий чинук; поэтому Нэтаки поехала с нами, как и большинство
других женщин. Благоприятные условия местности позволили нам въехать в край
стада, раньше чем поднялась тревога. Стадо понеслось, как и предсказывал
Хвост Красной Птицы, на юго-запад против ветра и вверх по пологому склону
одного из гребней предгорий. Это было для нас выгодно, так как бизоны не
могут бежать быстро на подъем. Зато при беге с холма вниз они легко уходят
от самой резвой лошади. Весь вес бизона сосредоточен в передней половине
тела; их маленькие короткие задние ноги недостаточно сильны, чтобы придать
значительную скорость ненормально широкой груди, громадной голове и тяжелому
горбу, когда бизон бежит в гору.
Нэтаки ехала верхом на кобылке добродушного вида и более чем смирной,
которую ей предоставил для этой поездки один наш друг из племени бладов. Всю
дорогу от Джудит Нэтаки работала плеткой и давала кобылке всякие
укоризненные прозвища, чтобы заставить ее идти вровень с моей более резвой и
бойкой лошадью. Но как только мы приблизились к стаду и охотники врезались в
него, поведение кобылки резко изменилось. Она стала на дыбы, - Нэтаки
сдерживала ее, натягивая поводья, - заплясала боком, изогнув шею и
насторожив уши, а затем, крепко закусив удила, бросилась в погоню так же
бешено, как и любая другая обученная охотничья лошадь. Собственно, она и
Пришли женщины и убрали тела для похорон. Наутро их унесли и привязали к
веткам в их воздушных могилах. В тот же день мы перешли с этого места на
восток, к следующей речке. После этого в лагере надолго прекратились
азартные игры; этим весь лагерь как бы соблюдал траур по двум молодым,
которых мы потеряли. К счастью или к несчастью - это зависит от точки
зрения, - язык черноногих чрезвычайно беден словами для проклятий; но те,
какими он располагает, мы часто использовали, проклиная память Скользнувшей
Стрелы.
ТОРГОВЛЯ, ОХОТА И НАПАДЕНИЕ ВОЕННОГО ОТРЯДА
Торговля наша процветала. Ягода почти постоянно находился в разъездах, и
мне представлялось мало случаев поохотиться. Бывали дни, когда я видел стадо
бизонов, несущееся быстрым галопом вдали по прерии, преследуемое охотниками;
иногда какой-нибудь друг заходил к нам в палатку и рассказывал об
увлекательной погоне, - в такие времена жизнь в лагере становилась мне в
тягость, я жаждал возможности уходить и приходить, когда захочется.
- Завтра ты будешь торговать, - объявил я однажды вечером Нэтаки, - а я
поеду на охоту. Я должен прокатиться верхом. Я ослабел от того, что день за
днем просиживаю в палатке.
- Поезжай, - ответила она. - Почему ты мне раньше и этом не сказал? Я
могу торговать не хуже тебя. Я точно знаю, сколько за что нужно брать.
На другой день я, как и намечал, отправился на охоту. Нас ехало шестеро,
включая Большое Перо и его племянника, очень смышленого, красивого и
приятного юношу по имени Мокасин. На земле лежал снег слоем в восемь-десять
дюймов; было холодно. Плотные низкие тучи ползли на юг, закрывая солнце;
снег то шел, то переставал; временами он падал так густо, что мы не могли
различить предметы в ста ярдах впереди. Мы отъехали четыре или пять миль к
востоку, ничего не увидев, кроме нескольких одиноких самцов бизонов; затем в
наступившем затишье стала на время обозримой обширная местность. Мы видели с
полдюжины бизоньих стад, одно из них в несколько сот голов паслось не далее
полумили впереди нас, по ту сторону широкой лощины, от которой отходила
лощинка к тому месту, где мы находились. Мы сидели тихо на лошадях, пока не
пошел снова снег, скрывший от нас всю округу. Тогда мы спустились в боковую
лощинку, проехали по ней, пересекли большую долину и выбрались на холм на
той стороне. Когда мы поднялись на верх склона, то оказались прямо посреди
стада, и тут уже каждый должен был действовать сам за себя. Преследование в
буране засыпанных снегом бизонов проходило как в тумане: мы скакали
наполовину ослепленные коловшими лицо тучами снега, который бизоны швыряли
нам в глаза острыми копытами. Я скакал как придется, между невидимыми норами
сусликов и барсуков и стрелял в добычу наугад. Глухие выстрелы ружей моих
товарищей звучали как издалека, мои собственные казались больше всего
похожими на хлопки игрушечного пистолета, но все же, еще не разрядив обойму,
я видел, как три жертвы остановились, зашатались и упали. Ясно было, что моя
доля дичи уже убита; я остановил свою разгоряченную лошадь. У других дело
шло еще лучше, чем у меня, и мы в течение нескольких часов свежевали туши
убитых бизонов и резали мясо для укладки на лошадей. Мы не собирались
навьючивать их; жены охотников должны были ехать за мясом на следующий день,
и Большое Перо обещал позаботиться о том, чтобы забрали и мою долю, за что
ему полагалась одна шкура и часть мяса.
Было уже больше двух часов, когда мы тронулись в обратный путь к дому,
привязав к седлам языки и другие отборные части туши бизона. Ветер
переменился; он дул с западо-северо-запада все сильнее и гнал перед собой
тучи снега. Мы отъехали не больше мили, прикрывая лица руками и одеялами и
предоставив лошадям самим отыскивать дорогу, как вдруг кто-то закричал:
"Военный отряд впереди! Вон они бегут!" И правда, ярдах в двухстах впереди
пять человек бежали изо всех сил, чтобы скрыться в близлежащей лощине.
Мокасин был впереди и, как только заметил бежавших, стал нахлестывать плетью
свою лошадь. Дядя крикнул, чтобы он подождал и соблюдал осторожность, но
Мокасин не обратил на это внимания. Задолго до того, как мы его нагнали, он
бросился за военным отрядом, стреляя из карабина, и мы увидели, как один из
людей упал. Они тоже стали стрелять в юношу; мы видели, что они заряжают
ружья через дуло. Мокасин уже почти настиг четырех убегающих, когда тот,
который упал, приподнялся и в тот момент, как Мокасин поравнялся с ним,
разрядил свой пистолет в юношу. Мокасин припал к седлу, на секунду
задержался в нем, затем свалился мешком на Землю. Лошадь его повернула и
помчалась назад к нам.
Большое Перо подскакал к тому месту, где лежал Мокасин, слез с лошади,
приподнял его, обхватив тело руками. Остальные живо расправились с военным
отрядом. Один или двое успели перезарядить ружья и выстрелить, но не
причинили вреда. Один за другим люди военного отряда упали, изрешеченные
пулями из наших скорострельных Генри и винчестеров. Конечно, это были
ассинибойны, бродившие, как обычно, зимой в снег и холод. Сейчас они
получили по заслугам. Мои товарищи пикуни на этот раз вели себя тихо: после
удачного боя, они не издали ни одного победного возгласа. Они слишком тяжело
переживали ранение Мокасина; наскоро оскальпировав убитых и забрав их
оружие, они собрались вокруг юноши в немом сочувствии. Ясно было, что он в
последний раз проскакал на лошади и выпустил свой последний заряд. Несмотря
на холод, на его бледном лице выступили капли пота, и он корчился от боли.
Пуля попала ему в живот. Лошадь Мокасина поймали, она стояла неподалеку
вместе с другими.
- Помогите мне сесть в седло, - сказал он слабым голосом, - я должен
добраться домой. Я хочу повидать перед смертью свою жену и маленькую
девочку. Я должен повидать их. Помогите мне подняться.
Старик Большое Перо плакал. Он вырастил юношу и заменил ему отца.
- Я ничего не могу, ничего, - повторял он, рыдая. - Посадите его в седло.
Пусть кто-нибудь поедет вперед и расскажет, что произошло.
- Нет, - сказал раненый, - пусть никто не едет вперед. Они и так скоро
все узнают. Я тяжело ранен, я знаю, но я доживу до своей палатки.
Мы усадили его в седло; поместившийся сзади человек поддерживал оседавшее
тело. Другой вел лошадь. Так мы снова двинулись по направлению к дому.
Дважды Мокасин терял сознание, и мы останавливались в какой-нибудь
защищенной от ветра лощине, расстилали одеяла, укладывали его и растирали
лоб снегом; когда он приходил в себя, ему давали есть снег. Его мучила
жажда, он все время просил воды, воды. Дорога казалась бесконечно длинной,
наступившая ночь еще усиливала мрачные мысли нашего отряда. Мы выехали на
охоту в таком бодром настроении, охотились так успешно, и вот в одно
мгновение нас посетила смерть, наше возвращение домой превратилось в
похоронное шествие; угасала жизнь, полная счастья и любви. Так всегда бывало
в прериях: вечно случалось неожиданное.
Мы вернулись в сумерки и въехали гуськом в палаточный лагерь. Собрался
народ, спрашивали, что случилось. Несколько человек побежало вперед, разнося
печальную новость. Мы еще не подъехали к палатке Мокасина, как жена его
выбежала нам навстречу, горько рыдая, умоляя нас быть внимательными, нести
его как можно осторожнее. Его положили на ложе, она склонилась над ним,
прижала к своей к груди стала горячо целовать и молить Солнце сохранить ему
жизнь. Я вышел и отправился в свою палатку. Нэтаки встретила меня у входа.
Она тоже плакала. Мокасин приходился ей дальним родственником. Она с
беспокойством смотрела на меня, отыскивая следы крови на моей одежде; крови
было предостаточно - бизоньей.
- Ой, - выдохнула она, - тебя тоже ранили? Скорее покажи где? Я позову,
чтоб тебя посмотрели.
- Да ничего нет, - сказал я, - ничего, кроме крови убитой дичи. Я
совершенно здоров.
- Но тебя могли убить, - говорила она, - могли убить. Ты больше не будешь
охотиться в этой местности, здесь кругом военные отряды. Не твое дело ездить
на охоту. Ты торговец и будешь сидеть со мной здесь, где жизнь твоя в
безопасности.
Бедняга Мокасин умер меньше чем через час после нашего возвращения.
Сердце разрывалось, когда мы слушали причитания жены и родственников.
Грустное это было время для всех; мы задумывались о ненадежности
существования. Двое самых хороших, самых любимых людей племени ушли от нас
за такой короткий срок, таким неожиданным образом. Мы закупили не все
выдубленные в эту зиму бизоньи шкуры. В лагерь иногда наезжали торговцы
виски и в обмен большое количество очень скверных спиртных напитков получили
часть шкур. Пикуни часто ездили продавать шкуры в Форт-Бентон. Все-таки мы
закупили 2200 шкур бизонa, не говоря уже о шкурах оленей, вапити, о бобрах и
другой пушнине. Мы были вполне довольны. К первому апреля мы уже вернулись
домой, в форт Конрад, и Ягода сразу стал вспахивать нашу большую долину
своими бычьими упряжками. Вечерами он изводил много листов бумаги,
высчитывая доходы от посевов овса при урожае в шесть-десять бушелей с акра и
от разведения свиней, считая по шестнадцать поросят от каждой матки дважды в
год, а может быть, трижды - я уже не помню. Во всяком случае, все было
хорошо и получалось надежно... на бумаге. Мы купили еще несколько плугов,
заказали в Штатах беркширских свиней, прорыли канаву, чтобы взять воду из
рукава реки Марайас - Драй-Форк. Да, мы собирались всерьез стать фермерами.
На дальнем конце долины, где Драй-Форк сливается с Марайас, наши женщины
развели маленький огородик и построили летний шалаш, крытый ветвями
кустарника. Там они сидели в жаркое время дня и смотрели, как растут маис и
тыквы, которые они прилежно поливали водой из ведер по утрам и вечерам. Я
проводил много времени с ними или же с примитивным удилищем и леской ходил
удить сома и золотоглазку в глубокой яме неподалеку от шалаша. Сидя с
удочкой, я слушал их своеобразные песни и еще более своеобразные рассказы о
далеком прошлом.
Как часто Нэтаки повторяла бывало: "Какое счастье, какой покой! Будем
молиться, чтобы они сохранились и дальше".
Пикуни перекочевали на запад от гор Бэр-По, большая часть вернулась в
район управления агентства, которое теперь помещалось на Баджер-Крике,
притоке Марайас, милях в пятидесяти выше форта. Однако остальные
расположились лагерем на другой стороне реки против нас и охотились на
антилоп и оленей, иногда убивая случайного самца бизона. Из резервации до
нас доходили известия о тяжелом положении индейцев. Говорили, что агент
заставляет народ голодать; среди племени уже шли разговоры об уходе назад,
на территорию, где еще встречались бизоны.
НЭТАКИ НА ОХОТЕ
Проходили недели; пикуни все ждали, когда бизоны снова появятся в прериях
в районе резервации. Они думали, что с наступлением жаркого времени часть
стад, пасущихся к востоку отсюда, перейдет на более прохладные высокие
места, и спорили, что где-то в неизведанных недоступных местах в Скалистых
горах запрятаны огромные стада этих животных, которые каким-то образом
смогут вернуться на открытые равнины. Тем временем охотники бродили по
предгорьям в поисках оленей, вапити и антилоп; они, правда, находили дичь,
но ее едва хватало на то, чтобы семьи их не голодали.
Наше фермерское хозяйство шло не более успешно, чем поиски охотников.
Дождей не было, рукав Драй-Форк высох, и выведенная от него оросительная
канава оказалась бесполезной. Породистые беркширы, закупленные в Штатах,
привезли с собой оттуда какую-то болезнь или же заразились в дороге и все
передохли, кроме борова. Наконец пал и он, наевшись мяса волка месяц тому
назад отравленного стрихнином. Все это было очень неприятно Ягоде, но должен
сознаться, что я не очень огорчался. Я не создан землепашцем и надеялся, что
опыт докажет Ягоде, что он тоже не рожден для этого. У нас был скот. Он
бродил по речным долинам и близлежащим холмам, жирел и размножался.
А мы сидели в тени, наши женщины и я. Правда, нужно было готовить, но
требовалось всего несколько минут, чтобы сварить мясо, испечь лепешки и
разогреть несколько банок консервов. Стирка? Мы одевались в легкие вещи, да
и тех было немного. Слава богу, во всей стране не нашлось бы и одной унции
крахмала! Длинные обозы, запряженные быками, спускались в нашу долину. Я
продавал запыленным погонщикам пиво, замшевые штаны, табак, покупал также
шкуры оленей и антилоп у индейцев, но большую часть времени просиживал в
тени.
В июне река наполнилась водой от таяния снегов в Скалистых горах, и все,
путешествовавшие в этом краю, пользовались нашим канатным паромом. Однажды
мне пришлось переправлять обоз с бычьими упряжками; для первого рейса
загнали на борт семь пар быков. Ярма их связываются длинной цепью, за
которую они тянут фургон. Я стал за колесо, отвязали швартовые канаты, и мы
отчалили. Рядом со мной стоял погонщик упряжки, француз-креол,
словоохотливый, легко возбудимый, нервный - как большинство его сородичей.
Посредине реки, где глубже всего и течение самое быстрое, передняя пара
быков попятилась на следующую, та на пару позади себя и так далее, пока все
они не сбились в кучу в задней части парома. От этого нос парома вышел
целиком из воды; через погрузившийся в воду конец палубы вода полилась в
трюм, и под действием возросшего веса нос стал задираться все выше и выше,
так что под конец быки уже не могли устоять на ногах и начали соскальзывать
с парома.
- Oh, mon Dieu [Боже мой (франц.)], - закричал погонщик, коверкая язык, -
она будет потонуть; она в цепи запутается. Вернитесь, мсье, вернитесь на
берег!
Но я ничего не мог сделать, паром не шел ни вперед, ни назад и продолжал
все глубже погружаться в воду, грозно бурлившую под ногами. Быки наконец
соскользнули всей кучей и барахтались, сопя и брыкаясь в воде, которая часто
покрывала их целиком. Но, как ни странно, их отнесло вниз к отмели, и они
благополучно выбрались из воды, несмотря на цепь, которой были связаны их
ярма. Освободившись от груза, паром качнулся в противоположную сторону, как
бы нырнул в реку, и сильное течение понесло его вниз.
"Oh mon Dieu! Oh sacre [Боже мой! Черт возьми (франц.)], - кричал
француз. - Спасите меня, мсье. Я не умею плавать".
Он побежал ко мне с распростертыми руками. Я отскочил назад, избегая
опасных объятий и упал. Струившаяся по палубе вода потащила меня за собой. Я
не очень боялся этого, зная, что течение отнесет меня на отмель, к которой
прибило быков. Я оглянулся на француза. Паром теперь погрузился глубоко под
воду, и француз взобрался на средний столб продольной стяжной цепи, который
уже тоже выступал из воды всего фута на два. Я как сейчас вижу его на
верхушке столба с глазами как блюдца от страха, с торчащими к небу кончиками
воинственных усов и слышу, как он, крестясь, то молится и выкрикивает
проклятия, то призывает оставшихся на берегу товарищей спасти его из мутного
потока. Зрелище было до того забавное, что я начал смеяться и едва мог от
смеха держаться на воде.
- Держись, французик! - кричали начальник обоза и другие погонщики. -
Только держись, и ты выберешься цел и невредим!
Он погрозил им кулаком.
- Я идет книзу. Я тонет. Вы проклятый погоняй быков, - отвечал он. - А вы
говорит держись. Oh, sacre! Oh misere! Oh, mon Dieu! [Черт возьми. O горе!
Боже мой! (франц.)]
Я не сомневаюсь, что он мог бы отпустить столб и погрузиться под воду,
если бы паром осел еще глубже, но как раз этот момент лопнул канат и паром
поднялся кверху настолько, что его палуба едва выступала из воды, и поплыл
течению за мной. Француз спрыгнул вниз на палубу и затанцевал на ее
скользкой поверхности; он орал и хохотал от радости, щелкал пальцами в знак
насмешки над теми, кто смеялся над ним, и кричал:
"Adieu, adieu, messieurs [Прощайте, прощайте, господа! (франц.)], я
отправлюсь в Сент-Луис, к своей милой".
Паром прибило к берегу немного ниже по течению; мы без труда
отбуксировали его назад и починили канат. Но француз не захотел
переправляться на пароме со своими быками; он отправился со следующим
рейсом, когда погрузили фургоны, прихватив при этом доску взамен
спасательного пояса на случай аварии.
В теплые летние ночи мы с Нэтаки спали на свежем воздухе на краю
обрывистого берега реки. О, эти белые, залитые луной, восхитительные ночи!
Такие восхитительные, полные тихого покоя, что мы, наслаждаясь их
изумительной красотой, не могли заснуть до позднего часа, когда следовало
уже давно крепко спать. Крикнет сова. "Это призрак какого-нибудь
несчастного, - скажет Нэтаки. - За совершенное им зло тень его превращена в
сову, и он должен долго страдать, бояться Солнца, тоскливо кричать по ночам,
пока наконец ему не будет позволено присоединиться к другим теням нашего
племени, которые отправились на Песчаные Холмы". Завоет волк. "Почему так
горестно, братец? Кажется, что они всегда оплакивают что-то, отнятое у них
или потерянное. Интересно, найдут ли они когда-нибудь утраченное?"
Река текла и журчала под берегом, а ниже за поворотом глухо ревела на
порогах. Бобр или, может быть, большая рыба всплескивала на серебристой
поверхности воды, и Нэтаки прижималась ко мне, вздрагивала. "Это жители
глубоких вод, - шептала она. - Хотела бы я знать, почему им назначено жить
там внизу, в глубоких темных холодных местах, а не на суше, на ярком солнце?
Как ты думаешь, счастливы они, живут ли они в тепле и довольстве, как мы?"
На такие вопросы я отвечал как мог. "Козел любит высокие, холодные, голые
скалы в горах, антилопы - теплые, низкие, открытые прерии. Несомненно,
жители глубин любят реку, не то бы они жили на суше, как мы".
Как-то ночью, услышав крик большой совы на острове Нэтаки сказала:
- Подумай, как несчастна эта тень. Даже если ей будет позволено
отправиться на Песчаные Холмы, она все-таки будет несчастна. Все они там
несчастны, люди, ушедшие от нас; они живут там ненастоящей призрачной
жизнью. Поэтому я и не хочу умирать. Там так холодно, безрадостно, и твоя
тень не могла бы быть со мной. Тени белых не могут войти в жилище мертвых
черноногих.
Я ничего не ответил, и немного спустя она продолжала:
- Скажи мне, правда ли то, что Черные Платья рассказывают о будущей
жизни; может ли быть, чтобы хорошие люди, индейцы и белые, отправились
наверх на небо и вечно жили там счастливо с Создателем мира?
Я не мог не поддержать ее.
- То, что они говорят, написано в их старинной книге. Они в это верят.
- Да, - сказала она, - они верят в это, и я тоже. Я рада, что верю в это.
Туда открыт доступ и индейцу; мы можем продолжать быть вместе, когда эта
наша жизнь кончится.
Как и раньше, мне нечего было ответить ей, но я подумал о словах старика,
делавшего церковное вино:
И много узлов он распутал в пути,
Но узел судьбы... и концов не найти.
Лето шло, и забота о пище стала для пикуни очень серьезной. Нам говорили,
что страдают и северные племена черноногих. Агент по делам черноногих в
своем ежегодном отчете министерству внутренних дел жаловался на варварство
своих подопечных, на их языческое поклонение чужим богам, но ничего не
говорил об их телесных нуждах. "У меня нет ничего для вас, - говорил он
вождям. - Ведите ваших людей туда, где бизоны, и следуйте за стадами".
Настал август. пикуни передвинулись вниз по реке ближе к нам, и в то
время как охотники разъезжали по прерии за антилопами, вожди совещались с
Ягодой, обсуждая планы на зиму. В конце концов было решено перейти в район
реки Джудит, где, как они думали, бизонов еще много и где, конечно, не
меньше, чем раньше, вапити, оленей, бобров и волков. В сентябре выступили из
форта и мы - Ягода, Женщина Кроу, Нэтаки и я, и через неделю расположились
лагерем на реке Джудит, всего в одной-двух милях выше устья
Уорм-Спринг-Крика. В Форт-Бентоне мы наняли еще двух рабочих, с их помощью
скоро сколотили бревенчатые домики и сложили несколько грубых каминов. Мы
расположились в самой середине большой тополевой рощи, защищенной от
северных ветров. Рядом текла река, в то время изобиловавшая крупной жирной
форелью. Как было условлено, туда пришли и ставили свои палатки пикуни;
часть племени бладов перекочевала с севера и присоединилась к нам. Около
форта сошлось много охотников, и хотя в непосредственной близости от нас
бизонов было мало, но на расстоянии одного дня пути на восток они паслись
большими стадами. Что касается оленей и вапити, то местность прямо кишела
ими.
В верхнем течении Уорм-Спринг-Крика стояла скотоводческая ферма,
возникшая в предыдущем году. Управлял этой фермой человек по фамилии Брукс,
а принадлежала она крупной фирме, ведшей большую торговлю в Хелине,
Форт-Бентоне и форте Маклеод; она также владела торговым пунктом при
управлении агента по делам черноногих; из этого района пикуни ушли на поиски
дичи. Кажется, в то время это была единственная скотоводческая ферма во всей
обширной области между горами Хайвуд и рекой Йеллоустон. Впоследствии эта
поросшая густыми травами область кормила сотни таких ферм. А потом пришли
овцы и опустошили эти пастбища. Охотники старого времени заплакали бы,
увидев нынешние голые прерии и холмы. Я не хочу никогда больше их видеть,
предпочитаю помнить прерии такими, какими видел их в последний раз, до того,
как весь край опустошили стада быков и овец белых. Подумать только, сколько
столетий эти волнистые прерии давали пропитание бродившим по ним
бесчисленным стадам бизонов и антилоп и сколько столетий еще так могло бы
продолжаться, если бы не жадность белых. Я так же, как и индейцы, считаю,
что белый человек - ужасный разрушитель. Он превращает покрытые травой
прерии в бурые пустыни; леса исчезают перед ним, и только почерневшие пни
показывают, где некогда находились зеленые прелестные рощи. Да что, белый
человек даже иссушает реки и срывает горы. А с ним приходят преступление,
голод и нужда, каких до него никогда не знали. Выгодно ли это? Справедливо
ли, что множество людей должно расплачиваться за жадность многочисленных
пришельцев?
Только один раз за зиму я выбрал время для охоты, так как большую часть
времени Ягода находился в разъездах. Мы с Нэтаки однажды отправились
охотиться на бизонов вместе лагерем Хвоста Красной Птицы, приветливого
мужчины лет тридцати пяти - сорока. Палаток в нашем лагере было мало, но
народу много, и мы передвигались налегке. Мы обнаружили бизонов к концу
первого дня и разбили лагерь у истоков Армелс-Крика. Никогда я не встречал
такого количества бизонов, как здесь. С ближнего холмика мы увидели, что
прерия просто черна от них до самых обрывов у берегов Миссури и на восток до
холмов у рек Биг-Крукед-Крик и Масселшелл, видневшихся вдали. К югу прерия
упиралась в горы Мокасин, а на западе, в той стороне, откуда мы пришли, тоже
паслись стада бизонов.
- Ха! - воскликнул Хвост Красной Птицы, подъехавший ко мне. - Кто
говорил, что бизоны почти исчезли? Все как прежде! Никогда не видел такого
обилия.
- Не забудь, что мы пришли издалека, чтобы встретить их, - возразил я, -
и что в прерии на запад и далеко на север отсюда их нет совсем.
- А, это правда, но так долго не продлится. Они, должно быть, временно
все перешли на восток, как было уже однажды по рассказам отцов. Они вернутся
назад. Конечно, доброе Солнце нас не забудет.
У меня не хватило духу разрушить надежды Хвоста Красной Птицы, рассказать
о тех обширных районах на восток и на юг, где уже больше нет бизонов, где
даже антилопы фактически истреблены.
Хвост Красной Птицы предводительствовал отрядом, и охотники подчинялись
его приказам. Мы подъехали к холму очень рано; осмотрев местность и
расположение стад, он решил, что нужно устроить погоню за одним стадом,
находившимся на юго-западе от нас, так как оно побежит против ветра в ту же
сторону и не потревожит пасущиеся там и сям большие стада. Мы вернулись в
лагерь, чтобы позавтракать и подождать, пока люди не оседлают своих лучших
лошадей и не будут готовы к выезду. День выдался теплый, на земле лежал
снег, но дул мягкий чинук; поэтому Нэтаки поехала с нами, как и большинство
других женщин. Благоприятные условия местности позволили нам въехать в край
стада, раньше чем поднялась тревога. Стадо понеслось, как и предсказывал
Хвост Красной Птицы, на юго-запад против ветра и вверх по пологому склону
одного из гребней предгорий. Это было для нас выгодно, так как бизоны не
могут бежать быстро на подъем. Зато при беге с холма вниз они легко уходят
от самой резвой лошади. Весь вес бизона сосредоточен в передней половине
тела; их маленькие короткие задние ноги недостаточно сильны, чтобы придать
значительную скорость ненормально широкой груди, громадной голове и тяжелому
горбу, когда бизон бежит в гору.
Нэтаки ехала верхом на кобылке добродушного вида и более чем смирной,
которую ей предоставил для этой поездки один наш друг из племени бладов. Всю
дорогу от Джудит Нэтаки работала плеткой и давала кобылке всякие
укоризненные прозвища, чтобы заставить ее идти вровень с моей более резвой и
бойкой лошадью. Но как только мы приблизились к стаду и охотники врезались в
него, поведение кобылки резко изменилось. Она стала на дыбы, - Нэтаки
сдерживала ее, натягивая поводья, - заплясала боком, изогнув шею и
насторожив уши, а затем, крепко закусив удила, бросилась в погоню так же
бешено, как и любая другая обученная охотничья лошадь. Собственно, она и