Шульц Джеймс Виллард. Моя жизнь среди индейцев

такие же сведения: много бизонов, но альбиноса нет. Повторяю, стояли резкие
холода. Антилопы держались в лощинах - бродили сгорбившись, опустив головы;
проезжая у подножия южного склона холма, мы видели оленей и вапити и даже
горных баранов в такой же позе. Только бизоны, волки и койоты были, можно
сказать, довольны; бизоны, как обычно, паслись кругом, а звери бегали по
прерии, пожирали добычу, которую они валили, перегрызая ей поджилки, и выли
и лаяли все долгие ночи напролет.
Не помню, сколько дней держалась такая холодная погода, пока мы тщетно
охотились за бизоном-альбиносом. Перемена наступила однажды часов в десять
утра, в то время как наш отряд медленно огибал верхом западную сторону
холма. Внезапно мы почувствовали на лице перемежающееся теплое дуновение
воздуха; морозный туман мгновенно исчез, и стали видны Скалистые горы,
частью закутанные в плотные темные тучи.
- Ага, - воскликнул один из владельцев магических трубок, - недаром я
молился вчера вечером о горном ветре! Вот смотрите, он дует; велика моя
сила, дарованная Солнцем- ( В то время как он говорил это, с силой налетел
теплый чинук (теплый юго-западный ветер); он дул порывами, с ревом и
шквалами. Тонкий покров снега на траве исчез. Казалось, наступило лето.
Мы находились на высоте нескольких сот футов над равниной на нижнем
склоне холма; по всем направлениям, на сколько хватал глаз, видны были
бизоны, бизоны, бизоны. Грандиозное зрелище! Природа проявила
благосклонность к индейцам, создав для их пропитания такие громадные стада.
Если бы не белые с их виски, побрякушками и жаждой земли, то стада эти
существовали бы и сегодня. И с ними краснокожие, живущие простой, счастливой
жизнью.
Пытаться найти среди всех этих темных животных единственное белое
казалось почти так же бесполезно, как искать пресловутую иголку в стоге
сена. Все спешились; я наводил свою длинную подзорную трубу на стадо за
стадом, разглядывая их, пока не застилало глаза, и тогда передавал ее
кому-нибудь рядом. Почти все охотники отряда брали подзорную трубу, но
результат оставался тем же: белого бизона мы не находили. Приятно было
сидеть на теплом ветру, опять под ярким солнцем. Мы набили трубки и,
покуривая, разговаривали, конечно, о животном, за которым гоняемся. Каждый
имел свое мнение о том, где оно сейчас находится: назывались различные места
от реки Миссури до реки Саскачеван, от Скалистых гор до гор Бэр-По. В то
время как мы беседовали, среди бизонов к юго-востоку от нас произошло
какое-то движение. Я навел трубу на это место и увидел несколько индейцев,
гнавших стадо голов в сто или больше прямо на запад. Индейцы скакали далеко
позади стада, больше чем на милю от него, и бизоны быстро увеличивали этот
разрыв, но всадники продолжали погоню, настойчиво, упрямо, растянувшись в
длинную неровную цепочку. Я передал трубу Хорьковому Хвосту и сказал, что
вижу. Все вскочили на ноги.
- Должно быть, - сказал мой друг, - они нашли белого, иначе они
прекратили бы погоню. Они далеко позади стада, и лошади их устали. Они бегут
вялым галопом. Да, они преследуют белого бизона. Я вижу его! Я вижу его!
В одно мгновение мы оказались в седле и поскакали наперерез стаду. Ехали
рысью, иногда на короткое время переходя в галоп, так как нужно было беречь
лошадей для окончательной погони. Менее чем через полчаса отряд наш подъехал
к низкому длинному, похожему на могильную насыпь, возвышению, близ которого,
как нам казалось, должно было пройти стадо.
Мы, конечно, понимали, что бизоны могут почуять нас и свернуть в сторону
задолго до того, как приблизятся к нам настолько, что можно будет броситься
на них, но приходилось рисковать. Прошло некоторое время, показавшееся мне
очень долгим, и наш предводитель, выглядывавший из-за верхнего края
возвышения, велел приготовиться; все сели на лошадей. Затем он крикнул,
чтобы мы следовали за ним, и отряд ринулся через возвышенность. Стадо,
бывшее еще более чем в 500 ярдах от нас, почуяло нас и повернуло к югу. Мы
работали плетками изо всех сил; сыромятные ремни на коротких рукоятках
впивались в бока лошадей, доводя их до безумия. Сперва мы начали быстро
догонять стадо, затем некоторое время скакали примерно с его скоростью и
наконец стали отставать. Но погоня продолжалась, потому что все видели
желанную добычу, альбиноса, бежавшего в голове стада. Я был уверен, что
никому из нас не удастся нагнать его, но так как все остальные продолжали
скакать, тоже гнал свою лошадь, бессовестно нахлестывая ее, хотя она
напрягала все свои силы.
Затасканная, но верная поговорка - "всегда случается неожиданное". Из
лощины, прямо впереди несущегося стада вылетел одинокий всадник и врезался в
самую гущу бизонов, заставив животных рассыпаться во все стороны. За время,
меньшее, чем занимает рассказ, он поравнялся с альбиносом; видно было, как
он наклонился и всадил несколько стрел одну за другой между ребер животного;
бизон остановился, зашатался и упал на бок. Когда мы подъехали, всадник
стоял над бизоном с поднятыми руками и горячо молился, обещая Солнцу шкуру и
язык животного. Это была корова-трехлетка желтовато-белого цвета, но с
глазами нормального цвета. Я считал раньше, что у всех альбиносов глаза
розовые. Счастливый охотник был пикуни по имени Волшебный Хорек. Он был в
таком возбуждении, так дрожал, что не мог работать ножом. Несколько человек
из нашего отряда сняли за него шкуру с бизона и вырезали язык, а он стоял
над ними все время и умолял быть осторожными, не порезать шкуру, так как они
работают для Солнца. Мясо белого бизона не брали. Есть его считается
кощунством. Провяленный язык предназначался в жертву Солнцу вместе со
шкурой. Пока свежевали животное, подъехал отряд, который гнал стадо, когда
мы его заметили. Это были северные черноногие, видимо, не очень довольные
тем, что добычу захватили пикуни. Скоро они уехали в свой лагерь, а мы в
свой, сопровождаемые Волшебным Хорьком. Он выехал утром из своего лагеря на
восток, чтобы поймать несколько отбившихся лошадей, и завершил свой день так
неожиданно для ceбя. Так кончилась эта охота.
До полного исчезновения бизонов я видел еще одного белого - но не чистого
альбиноса. Ягода и я купили эту шкуру, уже выделанную; за отсутствием более
подходящего термина, мы называли ее "пятнистой". Странно, что животное это
убили в 1881 году, когда остатки больших стад еще паслись в области между
реками Йеллоустон и Миссури, а спустя два года бизонов практически
совершенно уничтожили. Это тоже была корова, крупная, пятилетнего возраста.
Шерсть на голове, брюхе, плечах и хвосте была белоснежная и на каждом боку
находилось по белому пятну примерно в восемь дюймов в диаметре. Когда шкуру
сняли, разрезав ее как обычно, то кругом нее получилась чисто белая полоса,
шириной в восемь-десять дюймов, резко контрастировавшая с прекрасной
глянцевитой, темно-коричневой серединой шкуры. Это животное убил молодой
индеец из северных черноногих между речкой Биг-Крукед-крик и речкой
Флат-Уиллоу; обе они впадают в Масселшелл в нижнем ее течении. В то время мы
владели большим торговым пунктом на Миссури, милях в двухстах ниже
Форт-Бентона, и филиалом на речке Флат-Уиллоу. Ягода на пути в этот филиал
встретил отряд черноногих, только что закончивший погоню, и увидел убитого
пятнистого бизона, с которого еще не снимали шкуру, В этот день Ягода не
поехал дальше, а отправился с молодым охотником в палатку его отца, где
старик приветливо принял Ягоду. Весь день до глубокой ночи он упрашивал
старика продать шкуру. Но это противоречило всей практике и традиции, так
как такая шкура принадлежит Солнцу. Продать ее было бы кощунством. Молодой
охотник выпутался из этого положения, подарив ее отцу. Наконец, перед тем
как лечь спать, старик выколотил пепел из последней трубки, вздохнул и с
усталым видом сказал Ягоде:
- Ладно, сын мой, будь по-твоему: моя жена выделает шкуру, и когда-нибудь
я тебе эту шкуру подарю.
Это была прекрасно выделанная шкура, и на чистой белой стороне кожи
старик изобразил историю своей жизни: врагов, которых он убил, лошадей,
которых он захватил, битвы, в которых он сражался с племенем гризли,
животных и звезды - своих покровителей. В этой же долине на Миссури, кроме
нас, жили и другие торговцы. Однажды старик приехал со своей старухой женой
и показал им всем эту изумительную шкуру. Конечно, все хотели получить ее.
- Я еще не решил окончательно продать ее, - говорил хитрый старик
каждому. - Попозже... там посмотрим, посмотрим.
Тогда все торговцы стали состязаться в стремлении угодить старику. До
конца зимы они снабжали его виски, табаком, чаем, сахаром и разными другими
вещами в таком количестве, какое он только мог потребить. Два или три раза в
неделю он и его старуха приходили к нам, нагруженные бутылками виски,
усаживались перед камином в нашей комнате и выпивали в свое удовольствие. Я
любил смотреть на них и слушать их разговоры. Они казались такими
счастливыми, так любили друг друга, так охотно предавались воспоминаниям о
славных днях, когда были молоды и сильны. Так продолжалось несколько
месяцев. Наконец, как-то весной, когда случайно наши соперники сидели и
болтали в нашей лавке, старая пара вошла и бросила шкуру на прилавок.
- Вот, - сказал старик Ягоде, - вот, сын мой. Я исполняю свое обещание.
Но убери ее сейчас же с моих глаз, не то я могу соблазниться и взять ее
обратно.
Как мы радовались огорчению наших соперников! Каждый из них думал, что
именно он получит эту оригинальную шкуру. Но они все были "новички", никто
из них не знал по-настоящему индейцев.
В эту зиму мы закупили 4000 бизоньих шкур, больше, чем все остальные,
вместе взятые! В конце концов мы продали и эту шкуру. Слава о ней
распространилась вверх и вниз по реке. Один канадский джентльмен из
Монреаля, совершавший путешествие по нашему краю, услышал о ней. Когда
пароход, на котором он ехал, пристал у нашего пункта, этот джентльмен зашел
к нам и купил ее, прежде чем мы успели опомниться. Мы не хотели ее продавать
и назвали цену, которую считали совершенно недоступной. К нашему изумлению,
он выложил две крупные бумажки, перекинул шкуру через плечо и поспешил назад
на пароход. Ягода и я посмотрели друг на друга и сказали кое-что, чего
нельзя повторить.

ГЛАВА VIII

ЗИМА НА РЕКЕ МАРАЙАС

В северной Монтане есть городок, жизнь в котором в то время в иные дни
текла так же гладко и однообразно, как в деревне на нашем изнеженном
Востоке. Но бывало и такое время, что, войдя в город, вы бы увидели всеобщий
разгул. Это походило на эпидемию: если кто-нибудь принимался накачиваться,
то все быстро включались в это занятие - доктора, адвокаты, купцы,
скотоводы, овцеводы - все решительно. Хорошо помню последнее подобное
событие, свидетелем которого я был. Около двух часов дня они добрались до
шампанского - на самом деле это был шипучий сидр или что-то в этом роде, по
пять долларов бутылка, и с полсотни людей переходили из салуна в лавку, из
лавки в гостиницу, по очереди угощая всю компанию - по шестьдесят долларов
за раз. Я упоминаю об этом, так как собираюсь рассказать о пьянстве в
Монтане в старое время.
В течение многих дней в индейском лагере царили тишина и порядок, и вдруг
все мужчины затевали пьяную гулянку. Право, я считаю, что в такие периоды
индейцы, хотя и были свободны от всякого сдерживающего начала и не знали,
что значит слово закон, но вели себя лучше, чем ведет себя в таком состоянии
подобная же компания наших рабочих. Правда, пьяные они часто ссорились, а
ссора разрешалась только кровью. Но пусть тысяча белых напьются вместе -
разве не последуют ужасные сцены?
Пьянство имело одну очень неприятную сторону. Однажды вечером, когда
индейцев вокруг торгового пункта жило мало, Ягода, один торговец по фамилии
Т. и я сидели, беседуя, у камина в лавке. В начале вечера в ней было много
народу и двое еше оставались в помещении, отсыпаясь в углу против нас после
выпивки. Вдруг Ягода крикнул: "Берегись, Т.!" и в то же мгновение резко
толкнул его на меня с такой силой, что мы оба полетели на пол. Толкнул он
нас как раз вовремя - все же стрела оцарапала кожу на правом боку Т. Один из
пьяных индейцев проснулся, хладнокровно вложил стрелу в лук и собирался уже
выпустить ее в Т., когда Ягода заметил это. Раньше чем индеец успел вытащить
из колчана другую стрелу, мы накинулись на него и выбросили за дверь. Почему
он выпустил стрелу в Т.? Из-за воображаемой обиды или потому что ему что-то
приснилось, - мы так и не узнали.
Однажды, охотясь на берегах Миссури, я убил бизона с "бобровой шкурой",
так ее называют торговцы за чрезвычайно тонкую, густую и
шелковисто-глянцевитую шерсть. Бобровые шкуры - редкость, и я снял ее
целиком с рогами и копытами. Мне хотелось, чтобы эту шкуру выделали особенно
хорошо, так как собирался подарить ее своему приятелю в восточных штатах.
Женщина Кроу, милая старуха, заявила, что сама выполнит эту работу, и тут
же натянула шкуру на раму. На следующее утро замерзшая шкура стала твердой,
как доска, и Женщина Кроу, стоя на ней, сдирала с нее мездру, когда к
палатке подошел полупьяный индеец кри. Я случайно был поблизости и, увидев,
что он собирается стащить Женщину Кроу со шкуры, подбежал и изо всех сил
ударил его кулаком прямо в лоб. Я не раз слышал, что сбить индейца с ног
почти невозможно, и считаю, что это верно. Индеец кри поднял сломанный шест
остова палатки, длинную и тяжелую жердь, и пошел на меня. Я был безоружен,
пришлось повернуться и обратиться в позорное бегство. Но бежал я не так
быстро, как преследователь. Трудно сказать, чем бы все кончилось - вероятно,
он убил бы меня, если бы Ягода не увидел, что происходит, и не поспешил на
помощь. Кри как раз собирался нанести мне удар по голове, когда Ягода
выстрелил, и индеец упал с пробитым пулей плечом. Несколько человек из
племени кри забрали его и унесли домой. Затем к нам явился вождь племени кри
со своим советом, и у нас состоялось бурное разбирательство дела. Кончилось
тем, что мы заплатили за нанесенный ущерб. Мы всегда старались по
возможности жить с индейцами без трений.
Несколько сезонов мы вели торговлю с индейцами кри и северными
черноногими на Миссури, так как эти племена последовали за последними
стадами бизонов с реки Саскачеван на юг, в Монтану. Я очень дружил с одним
молодым черноногим, но однажды он пришел совсем пьяный, и я отказался дать
ему спиртное. Он очень рассердился и ушел с угрозами. Я совершенно забыл об
этом происшествии, как вдруг несколько часов спустя вбежала его жена и
сказала, что Взял Ружье под Водой (Итсуйинмакан) идет сюда, чтобы убить
меня. Женщина была страшно напугана и умоляла меня пощадить ее и не убивать
ее мужа, которого она горячо любит; он сам, когда протрезвится, будет
страшно стыдиться попытки причинить мне вред. Я подошел к двери и увидел
приближающегося бывшего друга. На нем не было никакой одежды, кроме мокасин.
Лицо, туловище, руки и ноги его были фантастически раскрашены зелеными,
желтыми и красными полосами. Он потрясал винчестером калибра 0.44 и призывал
Солнце в свидетели моего убийства, уничтожения его худшего врага.
Разумеется, я также мало хотел убить этого индейца, как его жена видеть мужа
убитым. Пораженная ужасом, она убежала и спряталась в куче бизоньих шкур, а
я стал за открытой дверью с винчестером. Индеец с длинным именем
приближался, распевая, выкрикивая военную песню и повторяя много раз: "Где
этот негодный белый? Покажите мне его, чтобы я мог всадить в него пулю,
только одну пульку!"
Он вошел большими шагами, держа ружье с курком на взводе, высматривая
меня впереди, и в тот момент, когда он проходил мимо, я хлопнул его по
голове стволом своего ружья. Он свалился без чувств на пол; ружье его
выстрелило, и предназначавшаяся мне пуля пробила ящик консервированных
томатов, стоявший на полке. При звуке выстрела женщина выбежала из своего
укрытия, думая, что я, конечно, убил его. Как она радовалась, убедившись в
своей ошибке. Вдвоем мы крепко связали его и доставили домой в палатку.
Часто приходится читать, что индеец никогда не прощает нанесенного ему
удара и вообще никакой обиды, как бы он сам ни был виноват. Все это
неправда. На следующее утро Взял Ружье под Водой прислал мне отличную
бизонью шкуру. В сумерки он пришел просить у меня прощения. И после того мы
стали большими друзьями. Всегда, когда у меня находилось время для короткой
охоты в оврагах позади лагеря или в прерии, я брал его с собой, и никогда у
меня не было более верного и внимательного спутника.
Не могу сказать, чтобы у всех торговцев были такие же хорошие отношения с
индейцами, как у Ягоды и у меня. Встречались среди торговцев нехорошие люди,
которым нравилось причинять боль, видеть кровь. Я знаю случаи, когда такие
люди убивали индейцев просто ради забавы, но никогда в честном открытом бою.
Люди эти были отчаянные трусы и совершенно беспринципные. Они продавали
"виски", состоявшее из табачного настоя, кайенского перца и прочей гадости.
Правда, Ягода и я тоже продавали слабые напитки, но их малая крепость
объяснялась только добавлением чистой воды. Я не оправдываю торговлю виски.
Спаивание индейцев - зло, чистое зло, и никто лучше нас не понимал этого,
когда мы разливали зелье. Виски причиняло неисчислимые страдания, вызвало
много смертей, страшно деморализовало племена прерии. Во всем этом деле была
лишь одна смягчающая зло черта: в то время наша торговля виски не лишала
индейцев необходимых средств существования; они всегда могли добыть еще
мясо, еще меха, стоило только убить дичь. По сравнению с различными
правительственными чиновниками и группами политиканов, грабившими индейцев и
вынуждавшими их умирать от голода в резервациях после исчезновения бизонов,
мы были просто святыми.
В общем зима, проведенная на реке Марайас, прошла приятно. Дни летели
незаметно, занятые охотой с индейцами, беседами по вечерам у очага в палатке
или у камина в нашем доме или в доме Гнедого Коня. Иногда я ходил с Гнедым
Конем осматривать его "приманки". Интересное зрелище представляли собой
громадные волки, окоченелые трупы которых валялись вокруг, даже прямо на
"приманках".
Чтобы изготовить хорошую приманку, разрезали спину убитого бизона и
вливали в мускулы, кровь и внутренности три флакона стрихнина - три восьмых
унции. Видимо, одного глотка этой смертельной смеси было достаточно, чтобы
убить волка; редко жертва успевала отойти больше, чем на 200 ярдов, как ее
настигала смерть. Конечно, отравлялось множество койотов и прерийных лисиц,
но они не шли в счет. На большие волчьи шкуры с густым мехом был хороший
спрос на Востоке; они шли на полости для саней и карет и продавались уже в
Форт-Бентоне по цене от трех до пят долларов за штуку. Однажды мне пришла в
голову фантазия взять домой несколько закоченевших на морозе волков и
расставить их вокруг дома Гнедого Коня. Странное и любопытное это было
зрелище - волки, стоявшие кругом с поднятыми головами и хвостами, как будто
они охраняли дом. Но задул чинук, волки скоро повалились, и с них сняли
шкуры.
Так проходили дни, и наступила весна. Река очистилась ото льда; разом
прошла масса с треском сталкивающихся больших льдин. Склоны долин потемнели
от зазеленевшей травы. В каждом болотце трубили гуси и крякали утки. Мы все,
индейцы и белые, ничего не хотели делать - только лежали на земле, греясь на
солнце, курили и мечтали, спокойные и довольные.

ГЛАВА IX

Я СТАВЛЮ СВОЮ ПАЛАТКУ

- Почему ты не возьмешь себе жену? - спросил меня вдруг Хорьковый Хвост
как-то вечером, когда Говорит с Бизоном и я сидели и курили с ним у него в
палатке.
- Да, - поддержал его мой второй друг, - почему? Ты имеешь на это право,
так как на твоем счету есть победа, даже две. Ты убил индейца кри и захватил
у кри лошадь в сражении близ Хэри-Кэп.
- Лошадь я захватил, - отвечал я, - и очень хорошую. Но ты ошибаешься
насчет индейца кри. Ты ведь помнишь, что он скрылся, убежал в сосны на
Хэри-Кэп.
- Да я не о нем говорю, - сказал Говорит с Бизоном. - Мы все знаем, что
он ускользнул; я говорю об одном из тех, кто упал вначале, когда мы все
стали в них стрелять: высокий такой, в шапке из барсучьей шкуры, вот его ты
убил. Я видел пулевую рану на его теле. Ни одна пуля из наших ружей не могла
оставить такое маленькое отверстие.
Это было для меня ново. Я хорошо помнил, что несколько раз стрелял именно
в этого воина, но никогда не думал, что моя пуля его настигла. Я не знал,
радоваться ли мне или огорчаться по этому поводу, но наконец решил, что
лучше радоваться, так как он убил бы меня, если бы только смог. Я обдумывал
этот вопрос, вспоминая мельчайшие события того памятного дня, но хозяин
палатки нарушил мою задумчивость:
- Я спрашиваю, почему ты не возьмешь себе жену? Ответь.
- Да за меня никто не пойдет, - ответил я. - Разве этого недостаточно?
- Кьяй-йо! - воскликнула мадам Хорьковый Хвост, прикрыв рот ладонью - так
черноногие выражают удивление или изумление. - Кьяй-йо! Что за довод! Я
хорошо знаю, что нет девушки в лагере, которая не хотела бы стать его женой.
Да не будь этого лентяя, - при этом она ласково стиснула руку Хорькового
Хвоста, - если бы он куда-нибудь уехал и больше не вернулся, я добилась бы
своего - уговорила тебя взять меня. Я бы ходила за тобой следом, пока ты не
согласился.
- Макаканисци! - воскликнул я. Это легкомысленное разговорное словцо
выражает сомнение в правдивости собеседника.
- Сам ты макаканисци, - возразила она. - Как ты думаешь, почему тебя
приглашают на все эти ассинибойнские танцы, где девушки разодеты в свои
лучшие платья и стараются накрыть тебя своими плащами? Почему, по-твоему,
они надевают все самое лучшее и ходят на торговый пункт со своими матерями
или родственницами по всякому поводу? Не знаешь? Так я тебе скажу: каждая
ходит в надежде, что ты обратишь на нее внимание и пошлешь к ее родителям
своего друга сделать от твоего имени предложение.
- Это правда, - сказал Хорьковый Хвост.
- Да, правда, - подтвердили Говорит с Бизоном и его жена.
Я рассмеялся, пожалуй, немного деланно и переменил тему разговора, начав
расспрашивать, куда направляется военный отряд, выход которого намечался на
завтра. Тем не менее я много думал об этом разговоре. Всю долгую зиму я
чувствовал некоторую зависть к моим добрым друзьям Ягоде и Гнедому Коню,
которые были, по-видимому, так счастливы со своими женами. Ни одного
сердитого слова, всегда добрая дружба и явная любовь друг к другу. Видя все
это, я не раз говорил самому себе: "Нехорошо мужчине быть одному". Кажется,
это цитата из библии, или нет - из Шекспира? Во всяком случае, это правда. У
черноногих есть почти такое же изречение: "Мат-а-кви
тэм-эн-и-ни-по-ке-ми-о-син" - "нет счастья без женщины".
После этого вечера я стал внимательнее присматриваться к разным девушкам,
которых встречал в лагере или на торговом пункте, и говорил себе:
"Интересно, какая бы из нее вышла жена? Аккуратна ли она, хороший ли у нее
нрав, добродетельна ли она?" Но я все время помнил, что не имею права взять
себе жену из этих девушек. Я не собирался оставаться долго на Западе. Моя
семья никогда не простила бы мне брак с одной из них. Родные мои
принадлежали к старому гордому пуританскому роду; я представлял себе, как
они в ужасе всплеснут руками при одном намеке на такой брак.
Читатель заметил, что до сих пор я в своем рассказе часто заменял слово
"жена" словом "женщина". Белый житель прерии всегда говорил о своей половине
"моя женщина". Так говорили и черноногие: "Нет-о-ке-ман" - "моя женщина".
Никто из белых жителей прерии не вступал в законный брак, разве что считать
законным браком индейский способ брать себе жену, давая за нее выкуп из
стольких-то лошадей или товарами. Во-первых, во всей стране не было никого,
кто мог бы совершить венчание, если не считать случайных бродячих
священников-иезуитов. А потом, белым жителям прерии, почти всем без
исключения, было наплевать на отношение закона к этому делу. Закона не было.
Они не были также верующими: веления церкви ничего для них не значили. Они
брали себе индианок; если женщина оказывалась хорошей и верной - то, значит,
все в порядке; если нет - они расставались. При этом ни на секунду не
задумывались о возможных осложнениях и возлагаемых на себя обязанностях. Их
символ веры был прост: "Ешь, пей и веселись - сегодня мы живы, а завтра
помрем".
"Нет, - говорил я себе много раз, - нет, так не годится. Охоться, ходи на
войну, делай что угодно, но не бери себе жены и осенью возвращайся к своим".
Такую линию поведения я себе наметил, и хотел ее держаться. Но...
Как-то утром Женщина Кроу и я сидели под тенью навеса, устроенного ею из
двух волокуш и нескольких бизоньих шкур. Как обычно, она была занята
вышиванием мокасин разноцветными иглами иглошерста, а я основательной
чисткой своего ружья перед охотой на антилоп. Мимо нас прошли две женщины,
направляясь в лавку с тремя или четырьмя бизоньими шкурами, одна из них
девушка лет шестнадцати или семнадцати, не то чтобы красивая, но
славненькая, довольно высокая и хорошо сложенная. У нее были красивые
большие, ласковые и выразительные глаза, превосходные белые ровные зубы и
густые волосы, заплетенные в косы, спускавшиеся почти до земли, В ней было
что-то очень привлекательное.