Не обращая на них внимания, Канонда повернулась к девушкам и велела изготовить носилки. Они выбрали два деревца, срезали его своими длинными ножами, положили поперечины и накрыли их испанским мхом. Канонда взмахнула рукой, и раненого быстро, но с величайшей осторожностью положили на носилки.
   Роза услышала сказанные полушепотом слова:
   - Мой брат болен и страдает от ран, я передаю его в заботливые руки сестры.
   И исчезнув за пальмовыми стволами, Канонда, окруженная молодыми индианками, уже неслась к реке.
   Задумчивая и притихшая Роза шла вслед за носильщиками. Остановились у вигвама, что был поблизости от лесистого холма. Канонда уже тут как тут. По ее распоряжению носилки опустили на землю.
   - Роза должна подождать здесь, - сказала индианка, - покуда Канонда не переговорит со скво.
   Она собрала вокруг себя женщин, чтобы посовещаться, как поступить с чужеземцем. Ее слушали молча, предоставляя действовать по собственному усмотрению. Она приняла это как должное, но поблагодарила за доверие. Двум скво, самым старшим по возрасту, велела открыть дверь, вернее, откинуть бизонью шкуру. Юношу внесли под кров и уложили на постель. У него был сильный озноб, - давала себя знать не только рана, но и промозглая сырость последней ночи.
   Приблизительно через час Канонда снова стояла у изголовья его постели.
   На этот раз она пришла в сопровождении какой-то древней старухи, не без труда передвигавшей ноги. Старуха уставилась на больного, потом пощупала пульс и осмотрела рану.
   - К утру лихорадка пройдет, - сказала она и с любопытством воззрилась на Канонду своими угрюмыми запавшими глазами. - А как в рану попал сок, ведомый только великим лекарям?
   - Вождь Соленого моря, - многозначительно произнесла Канонда.
   - Гонцу в дорогу и такое средство?
   Она снова тщательно осмотрела рану и покачала седой головой:
   - Нет, это бальзам мико, но ни мико, ни его дочь не могли влить это в рану. Тут видна рука проклятого маловера. Винонда видит, что не было сказано заклинание, и бальзам обратился отравой.
   Теперь она буравила взглядом Розу. Канонде стало неловко.
   - Почему вождь Соленого моря не может иметь бальзам, который Великий Дух даровал предкам мико? Это большой вождь, бледнолицые страшатся его.
   Старуха снова покачала головой:
   - Вождь Соленого моря - бледнолицый. Великий Дух не награждает их лучшими дарами. Такой бальзам - лучший дар, он может быть дан только краснокожему вождю.
   - Канонда увидела след гонца, - сказала молодая индианка, - и нашла чужеземца. По совету своей благоразумной сестры она перенесла его в свой вигвам. Неужели он должен страдать от того, что чья-то рука смазала рану бальзамом? Что скажет мико? Что скажет вождь Соленого моря?
   - Канонда говорит верные слова, - ответила старуха. - Канонда - умная дочь великого мико и смотрит ясными глазами.
   - И ее рука, - многообещающе добавила девушка, - умеет дарить, а калебасы хранят огненную воду.
   По лицу знахарки скользнула улыбка. Старуха кивнули и удалилась.
   В глубоком раздумье сидели девушки у ложа раненого. Над чем они ломали головы, догадаться нетрудно.
   Поступок Розы, совершенный в порыве сострадания, хотя и делал честь ее душевной отзывчивости, в глазах любой индианки выглядел страшной изменой. Забыв обо всем на свете, она прикоснулась к святыне племени, к тайному снадобью, которое сам мико не брал в руки без соблюдения мистического ритуала. А она не только прикоснулась, но имела дерзость распорядиться святыней. Это привело в ужас даже Канонду. Последствия могли быть самыми суровыми.
   Для Розы наступили самые мучительные минуты в жизни. Тягостное молчание было прервано появлением старухи с дымящейся калебасой в одной руке и глиняным кубком в другой. Она подошла к больному. Девушки помогли ему приподняться, и старуха влила ему в рот горячую жидкость. И так дважды. Потом знахарка укутала его одеялом и, отступив на шаг, принялась наблюдать за воздействием своего зелья. Ждать пришлось недолго. На лбу чужеземца выступили крупные капли пота, старуха бросила на Канонду лукавый взгляд, призывающий оценить искусство тайного врачевания. Канонда кивнула и вышла. Через несколько минут она вернулась с увесистой калебасой.
   - От глаз до языка короткая дорожка, - сказала девушка, протягивая знахарке калебасу. - Не желает ли моя мать удлинить ее?
   Старуха ухмыльнулась и сделала вид, что колеблется.
   - Канонда - дочь мико, - чуть повысила голос девушка, - она стережет его вигвам. Может ли Винонда знать, что здесь случилось?
   Старуха по-прежнему молчала.
   - Канонда сама будет говорить с мико.
   - Глаза Винонды видят, ноздри чуют, но язык не привык попусту молоть. Винонда умеет молчать. Она любит дочь мико.
   - А Канонда наполнит вторую калебасу.
   С довольной ухмылкой старуха заковыляла к выходу.
   Теперь Канонда имела твердый план действий.
   Вскоре она взяла Розу за руку и обе направились к вигваму отца.
   - Канонда, - сказала индианка, усаживаясь на свое меховое ложе, отвела глаза скво, чтобы увидеть радостную улыбку своей сестры. А Роза впустила в дом врага. Приютила лазутчика.
   - Моя Канонда, ты же видела глаза моего брата. Если в них нет лжи и злобы, может лгать язык? Разве похож он на врага нашего племени?
   - Моя сестра еще очень юна и плохо знает янкизов. Они засылают своих юношей в вигвамы краснокожих, чтобы выведать, сколько у нас зерна, скотины, бизоньих шкур, а потом вернуться к своим и указать врагам тропы в наши деревни.
   - Но не считает же моя сестра лазутчиком нашего чужеземца?
   Индианка покачала головой, всем своим видом выражая сомнение.
   - Разве ты не не видишь, какого цвета у него глаза и волосы? Канонда готова протянуть чужеземцу открытую ладонь, если по нему тоскует сердце Белой Розы. Но дочь мико поступила вопреки обычаю. Она впустила ночь в вигвам своего отца.
   - Но в лесу бледнолицый умер бы. Как его била лихорадка! Ночи-то теперь какие холодные.
   - А мико? Как его встретит мико?
   - Разве сожмется его кулак, когда он увидит брата, которому протянула ладонь дочь мико?
   - А если дочь потеряла рассудок и протянула ладонь врагу? Разве не потемнеет взгляд мико?
   - Неужели он обо всем узнает?
   Губы индианки дрогнули в мимолетной усмешке.
   - Для мико окони, - гордо сверкнув глазами, сказала она, - запах следов бледнолицего не унесут никакие ветры. Канонда может обмануть скво, но не мико! Разве Роза не поняла, о чем говорили глаза и язык Винонды? Надо было держаться подальше от священного снадобья, - упрекнула она, язык Винонды укрощен, но языки скво неугомонны, как белки. А если обо всем прознают мужья, ты думаешь, они не нашепчут мико? Дочь Токеа окажется лгуньей в глазах своего отца. Нет, этому не бывать! Канонда крепко любит Белую Розу, но отцу лгать нельзя. Если чужеземец подослан янки, отец живо разберет, что к чему.
   - А что будет суждено белому брату? - дрогнувшим голосом спросила Роза.
   - Достойно умереть, - неколебимо ответила индианка. - Однако он может проголодаться, и Канонда позаботится о нем.
   С этими словами Канонда вышла из вигвама.
   Когда раненый шевельнулся и открыл глаза, была уже поздняя ночь. У изголовья сидели две девушки и старуха. Дрожащее пламя лучины едва разгоняло мрак. Заметив первое движение раненого, старуха обхватила ладонями его голову и посмотрела в глаза. Затем пощупала пульс и, смахнув пот с его бледного лба, принялась тщательно исследовать цвет лица.
   - Лихорадка прошла, а рану сумеет залечить Канонда, - сказала, уходя, старая индианка.
   Молодого человека, который за двое суток впервые открыл глаза, не взбодрила усмешка угрюмой старухи. Словно предчувствуя это, Канонда поспешила занять место знахарки и придвинула к постели больного нечто вроде столика, уставленного закуской: жаркое из дикого утенка, запеченного по-индейски в травяном мешочке, ломти маисового пирога и прочее.
   Индианка не отрывала от юноши глаз, внимательно следила за каждым куском, который он подносил ко рту, за каждым глотком воды, делала знак стоявшей в углу Розе, как бы призывая ее в свидетели весьма отрадного зрелища. Когда с едой было покончено, Канонда помогла больному поудобнее улечься и начала менять перевязку. Ее пальцы ухитрялись так прикасаться к ране, что не причиняли ни малейшей боли, и действовали с такой ловкой осторожностью, что пациент спокойно заснул, покуда девушка занималась его раной.
   - Бальзам исцелит его через восемь солнц, - заверила Канонда.
   6
   Поразительное искусство врачевать раны и снимать жар, выработанное индейцами в нескончаемых войнах и скитаниях по дикому лесу, не замедлило проявиться и в случае с молодым чужеземцем. Через тридцать шесть часов он уже забыл про озноб, и едва миновала неделя, как рана начала заживать. Мертвенная бледность лица сменилась здоровым румянцем. Глаза ожили и заблестели, располагая к веселым шуткам, а не к скорбному сочувствию. Он бы наверняка вышел из вигвама посмотреть на мир божий, если бы не запреты двух его строгих покровительниц, опасавшихся возврата лихорадки. Ему приходилось коротать время в своем заточении, где единственной его утехой было поглощение винограда, диких слив в сахаре да бананов.
   Но не успел он в то утро заняться этим, как на пороге возникла Канонда с тарелкой в руках. Его меню пополнилось жареными перепелами. Она поставила блюдо на столик и вернулась к выходу, чтобы опустить бизонью шкуру и защитить мягкий полумрак хижины от ярких утренних лучей.
   - Доброе утро! - сказал молодой человек, удивленно взглянув на индианку.
   Она не ответила на приветствие, кивнула в сторону перепелов и опустилась на пол. Но увидев, что ее подопечный не притрагивается к угощению, она поднялась и сказала:
   - Мой юный брат прибыл на каноэ великого вождя Соленого моря. А жил ли он в его вигваме и раскурил ли с ним трубку мира?
   Эти слова были произнесены на довольно беглом английском, но с глубокой гортанной окраской, свойственной языку ее племени.
   - Каноэ? Вигвам? Трубка мира?.. - повторил юноша, словно не поняв, о чем идет речь. - Да, я плыл на каком-то каноэ, но черт бы побрал это плавание! Я его и на том свете помнить буду! Брр! Не такое уж это удовольствие кружить по воде восемь или, бог весть, сколько там дней и сочинять себе обед из подметок. Будь проклята наша охота за черепахами и наша любовь к устрицам! Больше я до них не охотник! Но скажи мне, милая девушка, где я, собственно, нахожусь? Помню, что последние дни блуждал по каким-то болотам, где ничего съедобного, кроме аллигаторов и диких гусей, и представить невозможно. Но у первых - зубы, а у вторых - крылья. Так где я имею честь обретаться?
   Индианку несколько смутил этот бурный поток слов, и некоторое время она осмысливала его, приводила в порядок. Наконец, она, кажется, все уразумела, но взгляд ее стал жестче.
   - Мой брат не ответил на вопрос своей сестры. Жил ли он у вождя Соленого моря? Курил ли с ним трубку мира?
   - Да, жил, - сказал чужеземец, полагая, что понял, о чем идет речь. Я жил у вождя Соленого моря, если ты имеешь в виду наш народ. Что же касается трубки, то нет, не курил. У нас нет такого обычая. Вот французы и негры - другое дело.
   - Мой брат, - холодно возразила Канонда, - говорит раздвоенным языком. Свою сестру он считает чересчур глупой. Канонда - дочь мико, - с достоинством закончила она.
   - Канонда - дочь мико?
   - Как мой брат попал в каноэ, в котором был найден своей сестрой?
   - А как может оказаться в шлюпке честный английский мичман, когда ему приспичило полакомиться устрицами? А в это время какой-то французский пес, пират, сваливается ему на голову и тащит его в свою разбойничью нору! Ночью мне удалось улизнуть. Была бы воля Божья, Том и Билл составили бы мне компанию, но мерзавец запер нас всех по отдельности.
   Создавалось впечатление, что молодой человек говорит все это не столько для того, чтобы вразумить Канонду, сколько для собственного наслаждения, - он вновь обрел дар речи!
   - Стало быть, мой брат украл каноэ у вождя Соленого моря и ночью бежал из его вигвама?
   - Это каноэ принадлежит гнуснейшему главарю пиратов. Не его ли ты называешь вождем Соленого моря?
   Индианка смерила его столь выразительным взглядом, что у молодого моряка сразу поубавилось веселости.
   - Мой брат слишком юн, чтобы встать на тропу войны с вождем Соленого моря. Для начала ему неплохо бы научиться охотиться на оленя и бизона и уметь убивать водяных гадов. Иначе его сестрам придется плакать над трупом своего погибшего брата.
   В ее голосе слышались нотки и сочувствия, и насмешки, но она очень хотела услышать ответ британца.
   - Неужели ты думаешь, что английский офицер не побрезгует вступить в войну с каким-то пиратом? Эти псы созданы для тюрьмы и виселицы.
   Индианка ответила взглядом, полным презрения.
   - Послушай, юноша, - отчеканила она, - когда краснокожие воины вступают на тропу войны, они либо убивают врагов в бою, либо берут их в плен, чтобы показать их тем, кто помладше. Я видела пленных воинов и утверждаю: мой брат не вождь и не воин. Руки его нежны, как у девушки. Они никогда не держали томагавка. Вождь Соленого моря захватил его вместе с другими юнцами. Это - великий вождь, он убивает мужчин, но ему нет дела до детей и женщин. У моего брата сильный язык, но слабые руки.
   - Можно подумать, что ты знаешь о пирате больше, чем можем знать мы оба, - не скрывая досады, возразил англичанин.
   - Вождь Соленого - великий воин, имя его известно во многих землях.
   - Далеко отсюда его вигвам?
   - Мой брат, - возразила индианка насмешливо, - плыл сюда от самого вигвама вождя. Краснокожие выбирают в лазутчики таких воинов, которые умели измерять тропу. Разве у бледнолицых иначе?
   - Ты считаешь меня шпионом, засланным к вольным охотникам?
   - Мой брат говорит языком моих врагов. Или язык его раздвоен?
   - Пожалуй. Я и сам не могу понять, во сне я или наяву. Быть может, именно тебе я обязан жизнью. Если так, прими мою сердечную благодарность. Прости, если слова мои, возможно, не понятые тобой, показались тебе обидными. Скажи только, где я? Я помню только меднокожую девушку, пришедшую мне на помощь, когда меня цапнул аллигатор. А еще в моем неясном воспоминании остался милый образ не то ребенка, не то девушки, который, как ангел, являлся мне только во сне. Мне казалось, что я увидел глаза сестры. Но, по правде сказать, хоть я и не знаю, как ты относишься к пирату, у меня есть причины ненавидеть его. Мы снялись с якоря в Ямайке, цель нашего плавания состояла в том, чтобы разведать притоки Миссисипи. Я и несколько моих товарищей добились от старого ворчуна, я имею в виду нашего капитана, разрешения половить черепах и устриц. От фрегата удалились на порядочное расстояние и заплыли в глубокую бухту, где была тьма устриц. Не успели мы от души поработать граблями, как видим: прямо у нас перед носом появляется яхта, вся утыканная пушками и ружьями. Пистолетов при нас, естественно, не оказалось, и пираты попросту сгребли нас, как мы гребли устриц. Потом рассовали по каким-то чуланам, каждого поместили отдельно. И уж оттуда я дал тягу.
   Из рассказа моряка индианка уразумела не более половины и все еще продолжала недоверчиво покачивать головой.
   - Язык моего брата змеится. Он хочет уверить, что не вступал на тропу войны с вождем Соленого моря. Но и вождю незачем похищать юных воинов. Зачем же ему понадобился мой бледнолицый брат?
   - Думаю, все объясняется трусостью пирата. Он боится, и не зря, что мы обнаружим его логово и обложим своими сетями, а потом повесим мерзавца на рее.
   - Я же сказала, что у моего брата лживый язык. Народ моего брата вступил на тропу войны с вождем Соленого моря, а тот заманил воинов в ловушку. Разве не так?
   - Милая моя девушка, - британец начал терять терпение, - мы не воюем с пиратом, хотя я не упустил бы случая заковать его в кандалы. Честь воевать с ним мы уступаем янки - нашим строптивым братьям. Вот с ними-то мы и ведем войну. Хотя, не то чтобы войну... Просто мы снарядили несколько кораблей и полков, чтобы малость проучить их...
   - Народ моего брата не ведет войны с вождем Соленого моря и все же готов повесить его? Народ моего брата заслуживает собачьей смерти?!
   Британца передернуло от этих слов.
   - Мой брат говорит о янкизах, - продолжала индианка, - что ведет с ними войну, что хочет их проучить. А сам-то он разве не из них? Разве не на их языке говорит он?
   - Я имею честь быть англичанином, - ответил молодой человек с самодовольной гримасой истого кокни [прозвище жителей Лондона].
   - Англичанин? - в раздумье повторила девушка. - Вождь нашей школы много рассказывал нам об этом народе. Он обитает на далеком острове в стране заходящего солнца. У этого народа есть престарелый вождь, который как малое дитя. - При этих словах она коснулась рукой лба. - Головы мужчин там полны тумана, а утробы прожорливы и ненасытны. Они уже посылали вождей в страну янкизов, но те прогнали их прочь. Так значит, мой брат из этого племени?
   Британец, коему пришлось выслушать целый катехизис, вбиваемый сельскими учителями Америки в головы своих воспитанниц, не без смущения ответил:
   - Разумеется, я с этого острова. И его вождю, как ты окрестила нашего короля, действительно свойственны кое-какие причуды. Палату лордов он принимает порой за стадо спесивых павлинов. Но я не могу согласиться с твоим отзывом о моем народе.
   - Язык моего брата опять лукавит. Не из того ли он племени, у которого много кораблей, не из того ли он племени, на которое поднял томагавк Большой Белый отец?
   - Из того, - с досадой сказал британец.
   - И это племя, - с улыбкой притворного сочувствия спросила она, собирается проучить янкизов?
   - Да, именно так.
   - Несчастные глупцы! Плохо придется народу моего брата. Разве янкизы не отняли у него землю?
   - Черт их дери, если им такое померещится! У них хватило наглости оспаривать у нас власть над Соленым морем, если выражаться на индейский манер. Эти братишки заартачились и закрыли нам доступ на их посудины, что не сделали ни французы, ни русские. А потом еще и попытались увернуться от нашего британского найнтейла [девятихвостка (англ.) - плетка, применявшаяся на английском флоте для наказания матросов].
   Молодой человек изъяснялся ядреным морским языком и довольно точно изложил причины второй войны между Соединенными Штатами и Англией. Самонадеянный обычай британских морских волков забирать себе с американских судов приглянувшихся им матросов, возмутил американцев и подвиг их на распрю с владычицей морей.
   - Стало быть, война началась из-за того, что янкизы пожелали плавать по Соленому морю в своих больших каноэ?
   - Да.
   - И томагавк войны будет поднят всюду: на море, в лесах, в вигвамах?
   - Вот об этом надо подумать. Нас послали исследовать устье Миссисипи, то бишь измерить глубину всех ее рукавов, пройдут ли по ним крупные суда. Результат был не так уж плох. Но все портит одна треклятая мель, как раз поперек устья. Если б не она, мы дошли бы до Вашингтона и задали бы там жару.
   - Значит, мой брат покинул большое каноэ, чтобы поднять томагавк в стране янкизов и завоевать ее?
   - Да.
   - И моего брата захватил в пути вождь Соленого моря?
   - Если тебе нравится столь почтенное наименование пирата, считай, что так.
   - Что же мой брат собирается делать?
   - Как можно скорее попасть к своим. Иначе меня вычеркнут из мичманского списка, а я уже был недалек от продвижения по службе. Я не могу особо удаляться от Миссисипи. Наша армия, должно быть, уже высадилась на берег.
   - А если мой брат попадет в руки янкизов?
   - Постараюсь не попадать.
   - Янкизы владеют всей землей между Большой рекой и Соленым морем. И стерегут ее зорче орлов. Мой брат не пройдет через их владения. Первый же шаг выдаст его. Они схватят и убьют моего брата.
   - Безоружного? Такой подлости я от них не жду. В их жилах течет британская кровь.
   - Они примут моего брата за лазутчика и накинут на него петлю.
   Последние слова, видимо, произвели впечатление на британца. Помолчав, он ответил:
   - Могут, конечно. Но не посмеют. Как бы то ни было, я должен попытаться.
   - Мой брат, - снова вспылила индианка, - совсем перетрудил свой несчастный язык, чтобы опутать большой ложью дочь мико. Он говорит, что его народ не встал на тропу войны с вождем Соленого моря и все же готов повесить его. Он говорит, что его народ воюет с янкизами, а сам хочет идти по их земле и спать в их вигвамах. Мой брат, - с угрозой произнесла она, пробрался в вигвам вождя Соленого моря, а оттуда - в вигвам мико, чтобы найти тропу его народа и показать ее янкизам. Мой брат - лазутчик янкизов.
   Она смерила мичмана таким взглядом, от которого он явно не испытал удовольствия, и встала, чтобы уйти.
   Британец взглянул на нее с горькой усмешкой. Ему очень хотелось растолковать суть дела, но он успел лишь сказать:
   - Я должен объяснить тебе...
   - Но индианка знаком оборвала его.
   - Мой брат болен и страдает от ран. Он уже много говорил. Он должен побольше есть и поправляться. Мико велик и мудр, он сам все поймет.
   С этими словами она вышла за порог и столкнулась с Розой.
   - Мой брат очень юн и мелет языком, как несмышленая девчонка, но за этой глупостью спрятана хитрость змеи.
   Канонда пытливо смотрела на Розу, ожидая услышать подтверждение своим словам. Но Роза молчала.
   - У него глаза голубя, - продолжала индианка, - а язык гремучей змеи.
   Роза по-прежнему безмолвствовала.
   - Не много ли лжи для ушей Белой Розы?
   - Она слышала слова бледнолицего брата, - ответила Роза, - но она слышала и его сердце. Как можно говорить о лжи?
   - Белая Роза для Канонды дороже жизни. Белая Роза - отрада своего отца, но глаза у нее не так остры, как у Канонды и мико.
   - Она несчастна, как и ее бледнолицый брат.
   - Роза - голубка, а мой бледнолицый брат - змея. Он - лазутчик, жестоко бросила индианка.
   Роза покачала головой.
   - Откуда Канонде это известно?
   - Глаза Розы видят лишь белую кожу и нежные руки, а дочь мико слышит ложь.
   Девушке, выросшей в простоте племенных нравов, не имеющей никакого понятия о законах, которые приводят в движение народы, рассказ британца показался, должно быть, просто небылицей. Взаимоотношения великих наций измерялись для нее масштабом жизни крохотного народа, в лучшем случае, союзных племен. И вождь Соленого моря, морской разбойник, виделся в привычной роли главы одного из них. А то обстоятельство, что несмотря на открытую войну с янки моряк рассчитывает на великодушие врага, не укладывалось в правовые представления индейцев и не могло расцениваться иначе, нежели коварная ложь.
   С другой стороны, и англичанин был озадачен. Кто она, собственно, такая, эта юная индианка, чтобы допрашивать его как пленного шпиона? Откуда этот властный тон, эта заносчивая мина при всей наивности существа вопросов? И почему ее так занимает этот пират? Неужели она из его банды? Нет, не похоже, совсем не похоже. А! Да ведь это скорее всего девичье любопытство, страсть к досужей болтовне!
   Утешив себя этим выводом, он выкинул из головы мысли о странной посетительнице.
   7
   Прошло еще два дня. Молодой мичман чувствовал, как силы постепенно возвращаются к нему. Чудодейственность бальзама блестяще подтвердилось, и боль уже совсем не сковывала движений. Правда, бродить по деревне строго возбранялось. А он не раз пытался это проделать, но неизменно наталкивался на враждебные взгляды скво и вынужден был возвращаться в вигвам, не удовлетворив своей любознательности. Индианки неукоснительно заботились о его питании, приносили завтрак и ужин, но при этом не давали втянуть себя в разговор.
   Это случилось на десятый день, точнее, на десятую ночь. Он уже начал дремать, как вдруг сквозь щель между косяком и бизоньей шкурой увидел отсвет яркого пламени. С криком: "Пожар! Деревня в огне!" - он выскочил наружу и прямо через кусты побежал к тому месту, где полыхал огонь.
   Свет факелов озарял довольно большую хижину - это было жилище мико. Внезапно у входа в него возникла женская фигура. Поначалу она была совершенно неподвижна, казалось, женщина прислушивается к шелесту листьев и смотрит в ту сторону, где затаился британец. Но вот она сделала несколько шагов. Она, видимо, нашла подходящее место, откуда лучше всего открывался обзор речной излучины, отражающей огни нескольких сотен факелов. Ему удалось не упустит женщину из виду. С величайшей осторожностью, словно боясь спугнуть сотканное из воздуха видение, шаг за шагом, он приближался к ней. Это была Роза. Он стоял довольно близко, не открывая от нее глаз. И, наконец, решился подойти.
   Она услышала легкий шорох шагов, повернулась и пошла навстречу.
   - Не бойся, чужеземец, - сказала она по-английски, - наши женщины слишком увлечены ночной пляской.
   - Приношу тысячу извинений, мисс, за мою назойливость.
   - Извинений? Разве мой брат нуждается в извинениях? Ты не сделал мне ничего плохого.
   - Это не игра воображения? Не сон? Неужели все это наяву?
   Она смущенно отвела глаза.
   - Мой брат видел сон?
   Меланхолические звуки какого-то музыкального инструмента на время прервали их разговор.
   - Ночь сыра и прохладна, от реки поднимается густой туман. Мой брат не должен оставаться под открытым небом, иначе его снова начнет лихорадить.
   Она задумалась и добавила:
   - Но мой брат может смотреть на пляску девушек из этого вигвама.