Страница:
И все же… Все же…
Престимион замечал также и наличие того, что он всю жизнь осуждал: разнообразного мошенничества, притворства, заблуждения, безумия и несомненно нереальных вещей. Он посещал в этом городе мастерские, где утомленные ремесленники, сидя скрестив ноги, с отвращением лепили в невообразимых количествах грубые статуэтки и образы мнимых богов и демонов для продажи доверчивому люду, смотрел, как их изделия укладывались в ящики и отправлялись на склады, откуда им предстояло разойтись по всему миру. Он листал дешевые, слепо напечатанные на серой бумаге книжки, содержавшие заклятия, предназначенные для того, чтобы пугать врагов, и чтобы добиться процветания, и чтобы ожидаемый ребенок оказался нужного пола, и для множества иных целей — все это во множестве выпускалось недобросовестными торговцами для продажи доверчивым глупцам.
Он не пропустил мимо ушей признание Гоминика Халвора в том, что для успеха магу полезно овладеть некоторыми приемами «ловкости рук» и гипнозом.
Он слышал, как несколько молодых магов-учеников похвалялись в таверне уловками, позволившими им за последнее время создать восковые фигурки, которые могли невредимо стоять в каминах и петь на неведомых языках, заклинание, которое, как считалось, открывало двери в смежные вселенные, заклинания левитации, неожиданного исчезновения и появления, — все это, по их собственным словам, производилось замаскированными механическими устройствами. Эти юнцы, отчаянно задирая цены, продавали друг другу свои мошеннические изобретения. «Пятьдесят реалов за танцующую воду! — кричали они. — Шестьдесят за летающих призраков!» Все это вновь и вновь подтверждало изначальное скептическое отношение Престимиона к этому ремеслу. Но, чтобы быть честным перед самим собой, Престимион должен был противопоставить этим трюкам то новое знание, которое он сам получил от Гоминика Халвора. Пусть оно было очень неполным и зачастую неправильно истолкованным, но оно, казалось, действительно открывало реальные двери в реальные места, лежавшие за пределами реального мира. И это новое знание, явления, которые он никоим образом не мог опровергнуть, несмотря даже на то, что они противоречили всему, во что он всегда верил, потрясали его до глубины души.
Ночами к нему приходили сумбурные мечты, в которых присутствовали ужасающие и злокозненные создания. Он видел гигантского черного краба, пытавшегося откусить край солнца, и колоссальную тысяченогую змею, сползавшую на землю через грань мира, и роящихся насекомых с волчьими мордами, и множество других подобных вещей, от которых часто просыпался, дрожа, в холодном поту; случалось даже, что он боялся ложиться спать, чтобы не увидеть подобные ужасы.
Но случались ночи, когда он видел совсем другие сны: послания от Хозяйки Острова. Это само по себе изумляло его, поскольку он слышал, что Хозяйкой Острова Сна стала теперь мать Корсибара леди Роксивейл, что она взяла в свои руки аппараты, при помощи которых послания рассылались по миру, а прежняя Хозяйка леди Кунигарда, вместо того чтобы переселиться в резиденцию на террасе Теней на Острове, где, согласно обычаю, жили отошедшие от дел Хозяйки, покинула Остров и скрылась в неизвестном направлении. Но послания, прибывавшие к Престимиону, совершенно неоспоримо, исходили от леди Кунигарды. Он узнавал ее нежное, но твердое прикосновение к сознанию, стальную чистоту ее духа. Не могло ли быть так, что в мире теперь имелись две Хозяйки Острова, каждая из которых владела устройствами передачи видений в умы спящих?
В сновидениях, приходивших от Кунигарды, он вновь блуждал по Валмамбре, оборванный, изможденный человек, бредущий, шатаясь, на последнем пределе своих сил от одного отвратительного дерева сцамбры до другого по этой бесконечной пустыне. Но вместо безжалостно сверкающего, оглушающего звоном солнечного диска в небе виднелось светлое улыбающееся лицо Повелительницы Снов Кунигарды, он слышал ее голос: «Да, Престимион, иди вперед, стремись к тому месту, которого намерен достичь. Ты еще не исчерпал свои силы». Она говорила ему и другие слова: «Ты должен идти дальше, Престимион, ты — всемирный избавитель, только от тебя может прийти наше спасение». А когда он, не в силах удержаться на ногах от изнеможения, чуть не падал, измученный жаждой, на обжигающий песок, крича, что у него больше нет сил, что он погибнет здесь, она говорила: «Идите вперед, лорд Престимион, наш истинный корональ, идите, пока не достигнете трона».
Не было ли это безумием? Манией величия, зародившейся в его собственном измученном мозгу? Он напоминал себе, что короналем был Корсибар, а он всего лишь запутавшийся беглец, скрывающийся в этом жутком городе волшебников под именем, которое не всегда мог сам вспомнить.
Он терялся в тревогах.
К тому же он несколько отошел от своих друзей. Его постепенное примирение с колдовством отдалило его от Септаха Мелайна; непочтительное остроумие и манерность, из-за которой длинноногий фехтовальщик порой походил на учителя танцев, больше не развлекали его. Но и Свор с Гиялорисом, несмотря на всю искреннюю любовь к нему и радость от того, что он хотя бы мелкими шагами, но двигался в направлении их веры, также лишились своего обычного места в его душе. Престимион считал их виновными в том, что на него обрушился этот поток неразрешимых противоречий. Ну зачем он выбрал их себе в спутники? Почему не ограничил себя компанией веселых материалистов, таких как Септах Мелайн? Он знал, что очень несправедлив к Свору и Гиялорису, но столь печально и неподвластно ему было в эти дни его сердце, что он старался укрыться даже от них, и этого все трое были не в состоянии понять.
Не могло быть никаких сомнений: он полностью потерял представление о дальнейшем пути и безнадежно заблудился в ужасной пустыне. Единственное успокоение приносили ему послания от Кунигарды, но их было немного, они посещали его редко и никак не могли помочь ему в осуществлении высокого предназначения, призывы которого, как он должен был признать, все еще продолжали терзать его.
А однажды ночью, когда он спал в своей крошечной комнатушке в гостинице, в его сновидениях появилась не леди Кунигарда, а маг Гоминик Халвор. Стоя во весь рост, старец говорил: «Пора покончить с пустой тратой времени. Пришла пора поиска пути и провожатого». Проснулся Престимион с сознанием истинности своего сна: он уже достаточно долго блуждал в этом хаосе без цели и понимания и теперь, несомненно, должен был увидеть ориентиры.
Однажды ночью, когда на небе не было ни одной из лун и лишь миллионы миллионов звезд озаряли землю своим мощным холодным пламенем, Престимион вскоре после полуночи поднялся с постели и тихонько покинул свою маленькую низкую каморку. Под мышкой он нес небольшой узелок с вещами, которые собрал в течение предыдущих десяти дней. Он вышел из гостиницы, прошел по запутанным извилистым улицам Триггойна — они уже лишились для него того мистического облика, который отличал их, когда он впервые здесь появился — и выбрался из города через врата Тринаты на северной стороне города, названные так потому, что они смотрели прямо на белую звезду, носившую это имя.
Между воротами и двугорбой горой, вздымавшейся к северу от города, раскинулся чудесный парк с прекрасными лугами, журчащими ручьями и рощами широколиственных деревьев. Маловероятно, что в парке в этот час кто-нибудь будет. А Престимион желал оказаться подальше от города и его жителей, его тесно сгрудившихся узких дряхлых домов, пропитанных магией пяти тысяч лет, множества его волшебников, днем и ночью твердящих заклинания, кишащих в нем невидимых орд демонов, призраков и духов. Парк, хотя и находился поблизости от колдовского Триггойна, производил впечатление мирного места. Престимиону был необходим покой; хотя бы столько покоя, сколько доступно для него сейчас.
На поросшей травой тихой полянке между двумя рощицами, на берегу узкого ручейка, через который он мог бы без труда перепрыгнуть, Престимион положил наземь свой узел и опустился рядом с ним на колени. Он не смел позволить себе задуматься. Размышление сейчас оказалось бы губительным для его намерения.
Странная новая звезда, вспыхнувшая в небе во время его поездки из Лабиринта в Замок, находилась почти в зените, заливая Престимиона потоком света. Он почти физически ощущал, как на него струится этот бело-голубой огонь. Это было долгожданное чувство, чувство очищения. Ее называли «звезда лорда Корсибара», по крайней мере так ему приходилось слышать, но Престимиону казалось, что в этом ярком блеске нет ничего общего с Корсибаром. Да, то была звезда перемен, звезда великих преобразований, но она не была звездой лорда Корсибара и никогда ею не будет.
— Помоги мне, — прошептал он.
Престимион осознал, что молится, чего никогда прежде не делал. Он не стал просить открыть, кому он молится. Он долго стоял на коленях в этой молитвенной позе, сначала глядя вниз на мягкую густую влажную траву, казавшуюся при свете звезд черной, хотя на самом деле была почти алого цвета, а затем очень медленно поднял голову и посмотрел прямо в глаз новой звезды.
— Помоги мне.
Он выучил несколько слов и теперь произнес их. — Воро лайуро йад сеарчиволайиа, — сказал он, а затем повторил эти же слова в обратном порядке: — Сеарчиволайиа йад лайуро воро, — и услышал отдаленный раскат грома, хотя ночь была ясной и сухой. Он произнес также Пять Слов, которые никогда не были записаны, и Три Слова, которые никогда не могли быть записаны. Затем он вынул из своего узелка несколько мотков цветной бечевки и тщательнейшим образом сложил разноцветные полоски в узор, который тоже предварительно старательно заучил.
Когда узор был готов, он снова посмотрел на небо, но на сей раз с закрытыми глазами, и произнес Имена; он иногда слышал их прежде из уст других людей, но никогда не мог представить себе, что сам будет называть их.
— Битойс! — сказал он, выждал несколько мгновений и добавил: — Пройархис! — В ответ раздались два гулких громовых удара. Престимион не стал задавать себе вопрос, почему это произошло. — Зигей! — отчетливо произнес он и сделал еще одну паузу. И затем:
— Реммер!
Когда он назвал это последнее и самое могучее из Имен, мир вновь сотрясся от удара грома и небо расколола вспышка молнии такой яркости, что он четко видел ее даже сквозь опущенные веки.
Теперь Престимион достал из узла травы, которые принес с собой: покрытые пушком, словно припудренные, листья циркариса, семена кобили и сушеный корень джангары, собрал все это на ладонь и высыпал в рот. Язык и нёбо сразу защипало, но он нашел фляжку с галликундовым маслом, сделал несколько глотков прямо из горлышка, и жжение несколько ослабло. После этого полагалось съесть ягоду ардао; он сделал это и застыл в ожидании. Спустя минуту-другую на лбу у него бусинками начал выступать пот; чуть позже по лицу побежали струйки. Он ощутил мощное головокружение, словно его качало и трясло, а мир вокруг закружился одновременно в трех плоскостях. И все же он ждал, стоя на коленях в мягкой траве, подняв лицо к небу, закрыв глаза.
Спустя некоторое время он открыл глаза и увидел, что вокруг поднимается зеленовато-желтый туман и в небе появились четыре луны, которых он никогда прежде не видел: три маленькие бледные и угловатые, похожие на осколки, и среди них одна побольше, красноватая. Эта четвертая луна по виду походила на ограненный бриллиант, и от ее четырех острых углов исходило искрящееся бело-голубое сияние, напоминавшее свет новой звезды. Престимион вгляделся в эту луну и вскоре почувствовал, что начинает подниматься ввысь. Он поднялся над опушенными лесом вершинами двугорбой горы, возносившейся над Триггойном, а затем увидел под собой город, который казался плоским, как свой собственный план. А он поднимался все выше, и перед ним в ночи, как отдаленный фонарь, зажглась вершина Замковой горы, а ее восточный склон, где Сторожевые Города встречали зарю нового дня, уже загорелся ярким бронзовым жаром.
Еще выше. Он уже поднялся выше царства облаков, и теперь мир простирался под ним, словно ковер густого тумана.
Звезды здесь сияли невообразимо ярко. Окружавший его воздух, который на какое-то время обрел великолепное белое сияние, снова потемнел, а затем стал очень быстро остывать. Он попал в королевство бесконечной ночи. Это была, он знал, граница небес, и теперь, преодолев ее, он узрел призраки и знамения — все они были связаны с ним: большие армии вооруженных копьями и мечами жестоких людей, сражавшихся между собой, среди них и над ними вспыхивали кроваво-красные молнии, а с небесного свода, как огненные хвосты комет, к оставшемуся далеко внизу миру тянулись похожие на смерчи потоки света.
Он начал замерзать. Его отросшие волосы, прежде развевавшиеся на ветру, стали твердыми как лед. Кровь в жилах прекратила движение. Но он не чувствовал ни малейшей боли; его дух не знал никакого страха. Он пребывал в своеобразном экстазе. Он стремился все выше и выше, пока вокруг него не сомкнулась чернота и даже звезды исчезли. В небе не осталось ничего, кроме Маджипура, он висел под ним, медленно вращаясь, как детский мячик, весь зеленый, синий, коричневый, и Престимион мог различить большой темный клин, который был Алханроэлем, и длинный широкий зеленый континент, который был Зимроэлем, и маленький Остров Сна, лежавший между ними, и желтовато-коричневый Сувраэль внизу; а затем мир повернулся, и он видел только Великий океан, который никто никогда не пересекал, широкий изумрудный шрам, опоясывавший мир. А потом он снова увидел Алханроэль, так как мир вращался все быстрее и быстрее; континенты и моря, лежавшие между ними, снова и снова мелькали перед ним.
Это все принадлежало ему. Этот мир был предназначен для него, а он был предназначен для этого мира. Все сомнения в этом навсегда покинули его душу. Именно этого он искал, именно за этим он прибыл сюда, на край действительности. Мир принадлежал ему, а он принадлежал миру, который парил перед ним в воздухе, и он мог достать его.
Престимион протянул руку и коснулся мира.
Он сам прыгнул ему в руку, мячик, представлявший собой мир, и он осторожно держал его на ладони, подносил к глазам и дышал на него.
— Я Престимион, — сказал он миру, — который излечит тебя. Но сначала я должен излечить сам себя. — Он знал, что это свершится. В его душе распахнулась широкая дверь, которая доселе была заперта на железные засовы.
Ему было теперь очень холодно, он совсем окоченел, но, несмотря на это, по телу струились ручьи пота. Зато его путь был ясен. Он видел дорогу, которая выведет его к теплу, если только он найдет в себе желание и силу, чтобы пройти по ней. И он знал, что сделает это.
Он выпустил крохотный мир, и тот откатился от него в темноту.
Затем он увидел над собой свет. Новая звезда вспыхнула снова, но теперь она имела лицо; это лицо принадлежало Хозяйке Кунигарде, он слышал ее мягкий голос:
— Давай, Престимион. Еще немного дальше. Я уже недалеко от тебя. Еще чуть-чуть. Дальше. Дальше…
— …Дальше. Дальше…
— Я думаю, что и так уже достаточно далеко, — проговорил над ним басовитый рассудительный голос. — Ну, Престимион. Откройте глаза.
Еще какое-то мгновение он ничего не видел, но затем разглядел стоявшего рядом с ним Гиялориса, а в нескольких шагах — Свора и Септаха Мелайна. Была по меньшей мере середина утра. Солнце стояло высоко, росы на траве не было. В животе он ощущал мучительные рези, как будто ничего не ел несколько недель, в горле пересохло, а глаза казались распухшими.
— Возьмите меня за руку, — сказал Гиялорис. — Вставайте, вставайте.
— Мы искали вас с самого рассвета, — сообщил Свор. — Наконец догадались спросить Гоминика Халвора, и он велел нам посмотреть в парке. Но парк большой…
Престимион поднялся и сделал несколько неуверенных шагов, затем споткнулся и чуть не упал в ручей. Септах Мелайн изящным молниеносным движением метнулся вперед, поймал его и помог устоять.
— По-моему, вы играли с опасными игрушками, Престимион, — сказал он и, не скрывая презрения, указал на траве узор из разноцветных бечевок. — Но, думаю, все обойдется. Немного отдыха, хорошая пища…
— Вы должны сами попробовать это, Септах Мелайн, — ответил Престимион, через силу улыбнувшись дрожащими губами. Ему было трудно говорить; голос не полностью повиновался ему и звучал хрипло и резко. — Вы будете несколько удивлены. Листья циркариса, кобили и немного сушеной джангары для начала, а затем…
— Благодарю вас, нет. Полагаю, что если я начну баловаться такими лекарствами, то мне как фехтовальщику скоро придет конец. Какой ерундой вы забавлялись при помощи этих снадобий, Престимион?
— Оставьте его в покое, — грубо прикрикнул Гиялорис. — Пойдемте. Нужно вернуться в гостиницу.
— Вы можете идти? — спросил Свор, с тревогой взглянув Престимиону в лицо.
— Я в полном порядке, Свор, — Он вытянул руки перед собой. — Смотрите, иду совершенно прямо, шаг за шагом; мог бы даже пройти по одной половице. Это вас устроит? — Престимион рассмеялся. Он собрал все, что принес с собой, и сложил в пакет. После ночного приключения он чувствовал себя очень спокойным, исполненным мира. Его дорога была в целом ясна. Он должен лишь сделать первый шаг, а затем второй. Да, идти прямо, шаг за шагом…
— Хотите узнать новости? — спросил Свор, когда они не торопясь направились обратно в город.
— Какие еще новости? — насторожился Престимион.
— Официальное заявление леди Кунигарды о положении в королевстве.
Септах Мелайн вчера поздно ночью услышал, как его зачитывали в таверне. Мы пошли к вам, чтобы рассказать об этом, но вас не оказалось в комнате, и тогда мы принялись разыскивать вас по всему городу. Когда вы сможете возместить нам тот сон, которого мы лишились благодаря вам, Престимион?
— О чем говорилось в заявлении, Свор?!
— Ах да. Похоже, что Хозяйка сбежала с Острова, забрав с собой все машины для передачи посланий. Она заявила, что при помощи этих машин будет продолжать пестовать души жителей Маджипура. Себя она называет Хозяйкой в изгнании. Она также высказалась против Корсибара и против своего брата понтифекса Конфалюма. Корсибара она назвала узурпатором. «Ложный корональ, узурпатор Корсибар» — вот как она о нем сказала. О родном племяннике! Что касается Конфалюма, она осуждает его пассивное приятие захвата Корсибаром трона. Они навлекли на мир немилость Божества, говорит она. Она обратилась ко всем гражданам Маджипура с призывом восстать и свергнуть Корсибара. Она лично будет вести против него войну при помощи посланий, а также и другими методами.
— И Кунигарда говорит такие вещи? — недоверчиво спросил Престимион. Ему показалось, что это всего лишь продолжение сна, который он видел, лежа на траве возле ручья, и в котором держал Маджипур в руке, как мячик. — Интересно, что же случилось с Кунигардой? Может быть, ее тоже объявили вне закона?
— Она покинула Остров, — сказал Септах Мелайн. — Сейчас она находится где-то в южном Алханроэле и держит путь на север. Она объявила, что намерена найти вас и соединить с вами силы, поскольку вы, Престимион, законный корональ Маджипура; так говорит Хозяйка Кунигарда. Мы были бы счастливы сообщить вам все это еще ночью, мой друг, если бы вы не почувствовали странного желания поспать на траве, набив желудок… Что вы называли? Циркарис и кобили? — Септах Мелайн саркастически расхохотался. — Неужели все это было сделано при помощи колдовства? Я имею в виду союз с родной сестрой Конфалюма? Скажите, Престимион, наверно, вы пришли сюда, чтобы призвать себе на помощь Пройархиса и Реммера, и эти великие создания благосклонно отнеслись к вам и дали вам мир, чтобы вы могли держать его в руке, словно игрушку?
Престимион промолчал. Лишь сдержанная улыбка мелькнула на его лице.
5
Престимион замечал также и наличие того, что он всю жизнь осуждал: разнообразного мошенничества, притворства, заблуждения, безумия и несомненно нереальных вещей. Он посещал в этом городе мастерские, где утомленные ремесленники, сидя скрестив ноги, с отвращением лепили в невообразимых количествах грубые статуэтки и образы мнимых богов и демонов для продажи доверчивому люду, смотрел, как их изделия укладывались в ящики и отправлялись на склады, откуда им предстояло разойтись по всему миру. Он листал дешевые, слепо напечатанные на серой бумаге книжки, содержавшие заклятия, предназначенные для того, чтобы пугать врагов, и чтобы добиться процветания, и чтобы ожидаемый ребенок оказался нужного пола, и для множества иных целей — все это во множестве выпускалось недобросовестными торговцами для продажи доверчивым глупцам.
Он не пропустил мимо ушей признание Гоминика Халвора в том, что для успеха магу полезно овладеть некоторыми приемами «ловкости рук» и гипнозом.
Он слышал, как несколько молодых магов-учеников похвалялись в таверне уловками, позволившими им за последнее время создать восковые фигурки, которые могли невредимо стоять в каминах и петь на неведомых языках, заклинание, которое, как считалось, открывало двери в смежные вселенные, заклинания левитации, неожиданного исчезновения и появления, — все это, по их собственным словам, производилось замаскированными механическими устройствами. Эти юнцы, отчаянно задирая цены, продавали друг другу свои мошеннические изобретения. «Пятьдесят реалов за танцующую воду! — кричали они. — Шестьдесят за летающих призраков!» Все это вновь и вновь подтверждало изначальное скептическое отношение Престимиона к этому ремеслу. Но, чтобы быть честным перед самим собой, Престимион должен был противопоставить этим трюкам то новое знание, которое он сам получил от Гоминика Халвора. Пусть оно было очень неполным и зачастую неправильно истолкованным, но оно, казалось, действительно открывало реальные двери в реальные места, лежавшие за пределами реального мира. И это новое знание, явления, которые он никоим образом не мог опровергнуть, несмотря даже на то, что они противоречили всему, во что он всегда верил, потрясали его до глубины души.
Ночами к нему приходили сумбурные мечты, в которых присутствовали ужасающие и злокозненные создания. Он видел гигантского черного краба, пытавшегося откусить край солнца, и колоссальную тысяченогую змею, сползавшую на землю через грань мира, и роящихся насекомых с волчьими мордами, и множество других подобных вещей, от которых часто просыпался, дрожа, в холодном поту; случалось даже, что он боялся ложиться спать, чтобы не увидеть подобные ужасы.
Но случались ночи, когда он видел совсем другие сны: послания от Хозяйки Острова. Это само по себе изумляло его, поскольку он слышал, что Хозяйкой Острова Сна стала теперь мать Корсибара леди Роксивейл, что она взяла в свои руки аппараты, при помощи которых послания рассылались по миру, а прежняя Хозяйка леди Кунигарда, вместо того чтобы переселиться в резиденцию на террасе Теней на Острове, где, согласно обычаю, жили отошедшие от дел Хозяйки, покинула Остров и скрылась в неизвестном направлении. Но послания, прибывавшие к Престимиону, совершенно неоспоримо, исходили от леди Кунигарды. Он узнавал ее нежное, но твердое прикосновение к сознанию, стальную чистоту ее духа. Не могло ли быть так, что в мире теперь имелись две Хозяйки Острова, каждая из которых владела устройствами передачи видений в умы спящих?
В сновидениях, приходивших от Кунигарды, он вновь блуждал по Валмамбре, оборванный, изможденный человек, бредущий, шатаясь, на последнем пределе своих сил от одного отвратительного дерева сцамбры до другого по этой бесконечной пустыне. Но вместо безжалостно сверкающего, оглушающего звоном солнечного диска в небе виднелось светлое улыбающееся лицо Повелительницы Снов Кунигарды, он слышал ее голос: «Да, Престимион, иди вперед, стремись к тому месту, которого намерен достичь. Ты еще не исчерпал свои силы». Она говорила ему и другие слова: «Ты должен идти дальше, Престимион, ты — всемирный избавитель, только от тебя может прийти наше спасение». А когда он, не в силах удержаться на ногах от изнеможения, чуть не падал, измученный жаждой, на обжигающий песок, крича, что у него больше нет сил, что он погибнет здесь, она говорила: «Идите вперед, лорд Престимион, наш истинный корональ, идите, пока не достигнете трона».
Не было ли это безумием? Манией величия, зародившейся в его собственном измученном мозгу? Он напоминал себе, что короналем был Корсибар, а он всего лишь запутавшийся беглец, скрывающийся в этом жутком городе волшебников под именем, которое не всегда мог сам вспомнить.
Он терялся в тревогах.
К тому же он несколько отошел от своих друзей. Его постепенное примирение с колдовством отдалило его от Септаха Мелайна; непочтительное остроумие и манерность, из-за которой длинноногий фехтовальщик порой походил на учителя танцев, больше не развлекали его. Но и Свор с Гиялорисом, несмотря на всю искреннюю любовь к нему и радость от того, что он хотя бы мелкими шагами, но двигался в направлении их веры, также лишились своего обычного места в его душе. Престимион считал их виновными в том, что на него обрушился этот поток неразрешимых противоречий. Ну зачем он выбрал их себе в спутники? Почему не ограничил себя компанией веселых материалистов, таких как Септах Мелайн? Он знал, что очень несправедлив к Свору и Гиялорису, но столь печально и неподвластно ему было в эти дни его сердце, что он старался укрыться даже от них, и этого все трое были не в состоянии понять.
Не могло быть никаких сомнений: он полностью потерял представление о дальнейшем пути и безнадежно заблудился в ужасной пустыне. Единственное успокоение приносили ему послания от Кунигарды, но их было немного, они посещали его редко и никак не могли помочь ему в осуществлении высокого предназначения, призывы которого, как он должен был признать, все еще продолжали терзать его.
А однажды ночью, когда он спал в своей крошечной комнатушке в гостинице, в его сновидениях появилась не леди Кунигарда, а маг Гоминик Халвор. Стоя во весь рост, старец говорил: «Пора покончить с пустой тратой времени. Пришла пора поиска пути и провожатого». Проснулся Престимион с сознанием истинности своего сна: он уже достаточно долго блуждал в этом хаосе без цели и понимания и теперь, несомненно, должен был увидеть ориентиры.
Однажды ночью, когда на небе не было ни одной из лун и лишь миллионы миллионов звезд озаряли землю своим мощным холодным пламенем, Престимион вскоре после полуночи поднялся с постели и тихонько покинул свою маленькую низкую каморку. Под мышкой он нес небольшой узелок с вещами, которые собрал в течение предыдущих десяти дней. Он вышел из гостиницы, прошел по запутанным извилистым улицам Триггойна — они уже лишились для него того мистического облика, который отличал их, когда он впервые здесь появился — и выбрался из города через врата Тринаты на северной стороне города, названные так потому, что они смотрели прямо на белую звезду, носившую это имя.
Между воротами и двугорбой горой, вздымавшейся к северу от города, раскинулся чудесный парк с прекрасными лугами, журчащими ручьями и рощами широколиственных деревьев. Маловероятно, что в парке в этот час кто-нибудь будет. А Престимион желал оказаться подальше от города и его жителей, его тесно сгрудившихся узких дряхлых домов, пропитанных магией пяти тысяч лет, множества его волшебников, днем и ночью твердящих заклинания, кишащих в нем невидимых орд демонов, призраков и духов. Парк, хотя и находился поблизости от колдовского Триггойна, производил впечатление мирного места. Престимиону был необходим покой; хотя бы столько покоя, сколько доступно для него сейчас.
На поросшей травой тихой полянке между двумя рощицами, на берегу узкого ручейка, через который он мог бы без труда перепрыгнуть, Престимион положил наземь свой узел и опустился рядом с ним на колени. Он не смел позволить себе задуматься. Размышление сейчас оказалось бы губительным для его намерения.
Странная новая звезда, вспыхнувшая в небе во время его поездки из Лабиринта в Замок, находилась почти в зените, заливая Престимиона потоком света. Он почти физически ощущал, как на него струится этот бело-голубой огонь. Это было долгожданное чувство, чувство очищения. Ее называли «звезда лорда Корсибара», по крайней мере так ему приходилось слышать, но Престимиону казалось, что в этом ярком блеске нет ничего общего с Корсибаром. Да, то была звезда перемен, звезда великих преобразований, но она не была звездой лорда Корсибара и никогда ею не будет.
— Помоги мне, — прошептал он.
Престимион осознал, что молится, чего никогда прежде не делал. Он не стал просить открыть, кому он молится. Он долго стоял на коленях в этой молитвенной позе, сначала глядя вниз на мягкую густую влажную траву, казавшуюся при свете звезд черной, хотя на самом деле была почти алого цвета, а затем очень медленно поднял голову и посмотрел прямо в глаз новой звезды.
— Помоги мне.
Он выучил несколько слов и теперь произнес их. — Воро лайуро йад сеарчиволайиа, — сказал он, а затем повторил эти же слова в обратном порядке: — Сеарчиволайиа йад лайуро воро, — и услышал отдаленный раскат грома, хотя ночь была ясной и сухой. Он произнес также Пять Слов, которые никогда не были записаны, и Три Слова, которые никогда не могли быть записаны. Затем он вынул из своего узелка несколько мотков цветной бечевки и тщательнейшим образом сложил разноцветные полоски в узор, который тоже предварительно старательно заучил.
Когда узор был готов, он снова посмотрел на небо, но на сей раз с закрытыми глазами, и произнес Имена; он иногда слышал их прежде из уст других людей, но никогда не мог представить себе, что сам будет называть их.
— Битойс! — сказал он, выждал несколько мгновений и добавил: — Пройархис! — В ответ раздались два гулких громовых удара. Престимион не стал задавать себе вопрос, почему это произошло. — Зигей! — отчетливо произнес он и сделал еще одну паузу. И затем:
— Реммер!
Когда он назвал это последнее и самое могучее из Имен, мир вновь сотрясся от удара грома и небо расколола вспышка молнии такой яркости, что он четко видел ее даже сквозь опущенные веки.
Теперь Престимион достал из узла травы, которые принес с собой: покрытые пушком, словно припудренные, листья циркариса, семена кобили и сушеный корень джангары, собрал все это на ладонь и высыпал в рот. Язык и нёбо сразу защипало, но он нашел фляжку с галликундовым маслом, сделал несколько глотков прямо из горлышка, и жжение несколько ослабло. После этого полагалось съесть ягоду ардао; он сделал это и застыл в ожидании. Спустя минуту-другую на лбу у него бусинками начал выступать пот; чуть позже по лицу побежали струйки. Он ощутил мощное головокружение, словно его качало и трясло, а мир вокруг закружился одновременно в трех плоскостях. И все же он ждал, стоя на коленях в мягкой траве, подняв лицо к небу, закрыв глаза.
Спустя некоторое время он открыл глаза и увидел, что вокруг поднимается зеленовато-желтый туман и в небе появились четыре луны, которых он никогда прежде не видел: три маленькие бледные и угловатые, похожие на осколки, и среди них одна побольше, красноватая. Эта четвертая луна по виду походила на ограненный бриллиант, и от ее четырех острых углов исходило искрящееся бело-голубое сияние, напоминавшее свет новой звезды. Престимион вгляделся в эту луну и вскоре почувствовал, что начинает подниматься ввысь. Он поднялся над опушенными лесом вершинами двугорбой горы, возносившейся над Триггойном, а затем увидел под собой город, который казался плоским, как свой собственный план. А он поднимался все выше, и перед ним в ночи, как отдаленный фонарь, зажглась вершина Замковой горы, а ее восточный склон, где Сторожевые Города встречали зарю нового дня, уже загорелся ярким бронзовым жаром.
Еще выше. Он уже поднялся выше царства облаков, и теперь мир простирался под ним, словно ковер густого тумана.
Звезды здесь сияли невообразимо ярко. Окружавший его воздух, который на какое-то время обрел великолепное белое сияние, снова потемнел, а затем стал очень быстро остывать. Он попал в королевство бесконечной ночи. Это была, он знал, граница небес, и теперь, преодолев ее, он узрел призраки и знамения — все они были связаны с ним: большие армии вооруженных копьями и мечами жестоких людей, сражавшихся между собой, среди них и над ними вспыхивали кроваво-красные молнии, а с небесного свода, как огненные хвосты комет, к оставшемуся далеко внизу миру тянулись похожие на смерчи потоки света.
Он начал замерзать. Его отросшие волосы, прежде развевавшиеся на ветру, стали твердыми как лед. Кровь в жилах прекратила движение. Но он не чувствовал ни малейшей боли; его дух не знал никакого страха. Он пребывал в своеобразном экстазе. Он стремился все выше и выше, пока вокруг него не сомкнулась чернота и даже звезды исчезли. В небе не осталось ничего, кроме Маджипура, он висел под ним, медленно вращаясь, как детский мячик, весь зеленый, синий, коричневый, и Престимион мог различить большой темный клин, который был Алханроэлем, и длинный широкий зеленый континент, который был Зимроэлем, и маленький Остров Сна, лежавший между ними, и желтовато-коричневый Сувраэль внизу; а затем мир повернулся, и он видел только Великий океан, который никто никогда не пересекал, широкий изумрудный шрам, опоясывавший мир. А потом он снова увидел Алханроэль, так как мир вращался все быстрее и быстрее; континенты и моря, лежавшие между ними, снова и снова мелькали перед ним.
Это все принадлежало ему. Этот мир был предназначен для него, а он был предназначен для этого мира. Все сомнения в этом навсегда покинули его душу. Именно этого он искал, именно за этим он прибыл сюда, на край действительности. Мир принадлежал ему, а он принадлежал миру, который парил перед ним в воздухе, и он мог достать его.
Престимион протянул руку и коснулся мира.
Он сам прыгнул ему в руку, мячик, представлявший собой мир, и он осторожно держал его на ладони, подносил к глазам и дышал на него.
— Я Престимион, — сказал он миру, — который излечит тебя. Но сначала я должен излечить сам себя. — Он знал, что это свершится. В его душе распахнулась широкая дверь, которая доселе была заперта на железные засовы.
Ему было теперь очень холодно, он совсем окоченел, но, несмотря на это, по телу струились ручьи пота. Зато его путь был ясен. Он видел дорогу, которая выведет его к теплу, если только он найдет в себе желание и силу, чтобы пройти по ней. И он знал, что сделает это.
Он выпустил крохотный мир, и тот откатился от него в темноту.
Затем он увидел над собой свет. Новая звезда вспыхнула снова, но теперь она имела лицо; это лицо принадлежало Хозяйке Кунигарде, он слышал ее мягкий голос:
— Давай, Престимион. Еще немного дальше. Я уже недалеко от тебя. Еще чуть-чуть. Дальше. Дальше…
— …Дальше. Дальше…
— Я думаю, что и так уже достаточно далеко, — проговорил над ним басовитый рассудительный голос. — Ну, Престимион. Откройте глаза.
Еще какое-то мгновение он ничего не видел, но затем разглядел стоявшего рядом с ним Гиялориса, а в нескольких шагах — Свора и Септаха Мелайна. Была по меньшей мере середина утра. Солнце стояло высоко, росы на траве не было. В животе он ощущал мучительные рези, как будто ничего не ел несколько недель, в горле пересохло, а глаза казались распухшими.
— Возьмите меня за руку, — сказал Гиялорис. — Вставайте, вставайте.
— Мы искали вас с самого рассвета, — сообщил Свор. — Наконец догадались спросить Гоминика Халвора, и он велел нам посмотреть в парке. Но парк большой…
Престимион поднялся и сделал несколько неуверенных шагов, затем споткнулся и чуть не упал в ручей. Септах Мелайн изящным молниеносным движением метнулся вперед, поймал его и помог устоять.
— По-моему, вы играли с опасными игрушками, Престимион, — сказал он и, не скрывая презрения, указал на траве узор из разноцветных бечевок. — Но, думаю, все обойдется. Немного отдыха, хорошая пища…
— Вы должны сами попробовать это, Септах Мелайн, — ответил Престимион, через силу улыбнувшись дрожащими губами. Ему было трудно говорить; голос не полностью повиновался ему и звучал хрипло и резко. — Вы будете несколько удивлены. Листья циркариса, кобили и немного сушеной джангары для начала, а затем…
— Благодарю вас, нет. Полагаю, что если я начну баловаться такими лекарствами, то мне как фехтовальщику скоро придет конец. Какой ерундой вы забавлялись при помощи этих снадобий, Престимион?
— Оставьте его в покое, — грубо прикрикнул Гиялорис. — Пойдемте. Нужно вернуться в гостиницу.
— Вы можете идти? — спросил Свор, с тревогой взглянув Престимиону в лицо.
— Я в полном порядке, Свор, — Он вытянул руки перед собой. — Смотрите, иду совершенно прямо, шаг за шагом; мог бы даже пройти по одной половице. Это вас устроит? — Престимион рассмеялся. Он собрал все, что принес с собой, и сложил в пакет. После ночного приключения он чувствовал себя очень спокойным, исполненным мира. Его дорога была в целом ясна. Он должен лишь сделать первый шаг, а затем второй. Да, идти прямо, шаг за шагом…
— Хотите узнать новости? — спросил Свор, когда они не торопясь направились обратно в город.
— Какие еще новости? — насторожился Престимион.
— Официальное заявление леди Кунигарды о положении в королевстве.
Септах Мелайн вчера поздно ночью услышал, как его зачитывали в таверне. Мы пошли к вам, чтобы рассказать об этом, но вас не оказалось в комнате, и тогда мы принялись разыскивать вас по всему городу. Когда вы сможете возместить нам тот сон, которого мы лишились благодаря вам, Престимион?
— О чем говорилось в заявлении, Свор?!
— Ах да. Похоже, что Хозяйка сбежала с Острова, забрав с собой все машины для передачи посланий. Она заявила, что при помощи этих машин будет продолжать пестовать души жителей Маджипура. Себя она называет Хозяйкой в изгнании. Она также высказалась против Корсибара и против своего брата понтифекса Конфалюма. Корсибара она назвала узурпатором. «Ложный корональ, узурпатор Корсибар» — вот как она о нем сказала. О родном племяннике! Что касается Конфалюма, она осуждает его пассивное приятие захвата Корсибаром трона. Они навлекли на мир немилость Божества, говорит она. Она обратилась ко всем гражданам Маджипура с призывом восстать и свергнуть Корсибара. Она лично будет вести против него войну при помощи посланий, а также и другими методами.
— И Кунигарда говорит такие вещи? — недоверчиво спросил Престимион. Ему показалось, что это всего лишь продолжение сна, который он видел, лежа на траве возле ручья, и в котором держал Маджипур в руке, как мячик. — Интересно, что же случилось с Кунигардой? Может быть, ее тоже объявили вне закона?
— Она покинула Остров, — сказал Септах Мелайн. — Сейчас она находится где-то в южном Алханроэле и держит путь на север. Она объявила, что намерена найти вас и соединить с вами силы, поскольку вы, Престимион, законный корональ Маджипура; так говорит Хозяйка Кунигарда. Мы были бы счастливы сообщить вам все это еще ночью, мой друг, если бы вы не почувствовали странного желания поспать на траве, набив желудок… Что вы называли? Циркарис и кобили? — Септах Мелайн саркастически расхохотался. — Неужели все это было сделано при помощи колдовства? Я имею в виду союз с родной сестрой Конфалюма? Скажите, Престимион, наверно, вы пришли сюда, чтобы призвать себе на помощь Пройархиса и Реммера, и эти великие создания благосклонно отнеслись к вам и дали вам мир, чтобы вы могли держать его в руке, словно игрушку?
Престимион промолчал. Лишь сдержанная улыбка мелькнула на его лице.
5
Я видел это в саду скульптур лорда Махарио, в Сипермите; я поехал туда на праздник, — рассказывал портной Себбиган Клесс, житель Перимора — ремесленного города, находившегося недалеко от подножья Замковой горы, — занимавшийся изготовлением камзолов и рейтуз. Его собеседником, который слушал так внимательно, как будто Себбиган рассказывал ему о том, что Гора объявила о своем желании отделиться от планеты и переехать в другое место, был оптовый торговец из Сти Айбейль Гаммис, который поставлял товары Себбигана Клесса сразу в несколько Свободных Городов, находившихся выше на Горе. — Там, в саду, прохаживался этот су-сухирис, а на плече у него сидел самый маленький вруун, какого только можно себе представить. Ведь нельзя же удержаться и хотя бы искоса не взглянуть на су-сухириса, если уж он попался навстречу, такие занятные эти ублюдки — ну никак не могу привыкнуть к двум остроконечным головам на одной шее… К тому же мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы они таскали на себе вруунов, и это показалось мне довольно странным. Но послушайте, послушайте, что случилось дальше! Я заметил, что этот су-сухирис как-то замигал, а потом…
Двумя днями позже, когда Айбейль Гаммис уже вернулся домой вместе со своим счетоводом по имени Хазил Скройф, претендовавшим на какое-то дальнее родство с младшим братом герцога Алаизорского, он сказал неожиданную вещь:
— Знаешь, надо быть порасторопнее и постараться установить торговые связи с метаморфами. В конце концов, ты же знаешь, что один из них уже стал нашим короналем.
— Метаморф? Что вы такое говорите?
— Я слышал это из собственных уст Себбигана Клесса, а Себбиган Клесс, как ты знаешь, не пьяница; к тому же, я уверен, у него просто не хватило бы фантазии выдумать такое. Значит, дело было так: он отправился в Сипермит — ты же знаешь, у него там эта зимроэльская попрыгунья, которую он прячет от жены, — и они были в парке, где развратные статуи. И тут, нате вам, идет по дорожке корональ Корсибар собственной персоной, только замаскирован под су-сухириса. Ну, конечно, ты сейчас спросишь, каким образом человек может сделаться похожим на двухголовое чудище семи футов росту и как Себбиган Клесс смог узнать, что двухголовое чудище это на самом деле наш возлюбленный корональ? А я тебе отвечу, мой друг, что наш корональ вообще не человек, а скорее всего из меняющих форму, потому что Себбиган Клесс своими глазами видел, как он изменился — заметь, всего на мгновение. Но Себбиган Клесс не такой человек, чьи глаза могут обмануться: су-сухирис превратился в короналя, который, похоже, был очень недоволен тем, что с ним произошло, и превратился обратно в су-сухириса быстрее, чем я рассказываю тебе эту историю! И все равно Себбиган Клесс это заметил, не такой он человек, чтобы не заметить. Метаморф! Неудивительно, что Корсибар смог в Лабиринте навести порчу на Конфалюма и всех остальных властителей! Там же был не Корсибар, а пройдоха из страны метаморфов! А может быть, и сам Конфалюм тоже из меняющих форму? Тогда что же получается: что минувшие сорок лет нами управляло семейство метаморфов? И если это правда, то скажу тебе, мой друг…
Это открытие Хазил Скройф должным образом пересказал в следующем же письме племяннику своей жены Джиспарду Демейву, который вовсе не был младшим братом герцога Алаизорского, но все же занимал пост конторщика в департаменте тюрем и складов правительства герцога.
«Мы все здесь обсуждаем новость, — писал Хазил Скройф, — что наш корональ лорд Корсибар является на самом деле метаморфом. Настоящего Корсибара, судя по всему, прикончили, еще когда короналем был его отец. Эти известия пришли от очень уважаемого жителя Сти, который собственными глазами видел этого, так сказать, лорда Корсибара прямо в общественном парке в измененном обличье, — разве это не невероятно само по себе? — и тот очень быстро превратился из человека в су-сухириса, а потом сразу же вернул себе прежний облик. Трудно понять, дорогой племянник, зачем ему понадобилось делать такое на глазах у публики, но ведь мало кому удавалось понять ход мыслей метаморфов.
Так или иначе, но эту историю сейчас обсуждают везде на Горе; никто просто не говорит ни о чем другом. Только вчера приезжавший к нам торговец из Норморка рассказал мне самую последнюю новость: он утверждает, что волшебник су-сухирис Санибак-Тастимун, который стоит по правую руку нашего нового короналя с тех самых пор, как тот взошел на трон, тоже является метаморфом! Оба они — и король, и его маг — самозванцы. Да и только ли они? Может быть, скоро выяснится, что все правительство состоит из меняющих форму, которые выдают себя за людей? От этого прямо-таки голова идет кругом. Вся толпа лордов в Замке на самом деле затаившиеся метаморфы!»
Двумя днями позже, когда Айбейль Гаммис уже вернулся домой вместе со своим счетоводом по имени Хазил Скройф, претендовавшим на какое-то дальнее родство с младшим братом герцога Алаизорского, он сказал неожиданную вещь:
— Знаешь, надо быть порасторопнее и постараться установить торговые связи с метаморфами. В конце концов, ты же знаешь, что один из них уже стал нашим короналем.
— Метаморф? Что вы такое говорите?
— Я слышал это из собственных уст Себбигана Клесса, а Себбиган Клесс, как ты знаешь, не пьяница; к тому же, я уверен, у него просто не хватило бы фантазии выдумать такое. Значит, дело было так: он отправился в Сипермит — ты же знаешь, у него там эта зимроэльская попрыгунья, которую он прячет от жены, — и они были в парке, где развратные статуи. И тут, нате вам, идет по дорожке корональ Корсибар собственной персоной, только замаскирован под су-сухириса. Ну, конечно, ты сейчас спросишь, каким образом человек может сделаться похожим на двухголовое чудище семи футов росту и как Себбиган Клесс смог узнать, что двухголовое чудище это на самом деле наш возлюбленный корональ? А я тебе отвечу, мой друг, что наш корональ вообще не человек, а скорее всего из меняющих форму, потому что Себбиган Клесс своими глазами видел, как он изменился — заметь, всего на мгновение. Но Себбиган Клесс не такой человек, чьи глаза могут обмануться: су-сухирис превратился в короналя, который, похоже, был очень недоволен тем, что с ним произошло, и превратился обратно в су-сухириса быстрее, чем я рассказываю тебе эту историю! И все равно Себбиган Клесс это заметил, не такой он человек, чтобы не заметить. Метаморф! Неудивительно, что Корсибар смог в Лабиринте навести порчу на Конфалюма и всех остальных властителей! Там же был не Корсибар, а пройдоха из страны метаморфов! А может быть, и сам Конфалюм тоже из меняющих форму? Тогда что же получается: что минувшие сорок лет нами управляло семейство метаморфов? И если это правда, то скажу тебе, мой друг…
Это открытие Хазил Скройф должным образом пересказал в следующем же письме племяннику своей жены Джиспарду Демейву, который вовсе не был младшим братом герцога Алаизорского, но все же занимал пост конторщика в департаменте тюрем и складов правительства герцога.
«Мы все здесь обсуждаем новость, — писал Хазил Скройф, — что наш корональ лорд Корсибар является на самом деле метаморфом. Настоящего Корсибара, судя по всему, прикончили, еще когда короналем был его отец. Эти известия пришли от очень уважаемого жителя Сти, который собственными глазами видел этого, так сказать, лорда Корсибара прямо в общественном парке в измененном обличье, — разве это не невероятно само по себе? — и тот очень быстро превратился из человека в су-сухириса, а потом сразу же вернул себе прежний облик. Трудно понять, дорогой племянник, зачем ему понадобилось делать такое на глазах у публики, но ведь мало кому удавалось понять ход мыслей метаморфов.
Так или иначе, но эту историю сейчас обсуждают везде на Горе; никто просто не говорит ни о чем другом. Только вчера приезжавший к нам торговец из Норморка рассказал мне самую последнюю новость: он утверждает, что волшебник су-сухирис Санибак-Тастимун, который стоит по правую руку нашего нового короналя с тех самых пор, как тот взошел на трон, тоже является метаморфом! Оба они — и король, и его маг — самозванцы. Да и только ли они? Может быть, скоро выяснится, что все правительство состоит из меняющих форму, которые выдают себя за людей? От этого прямо-таки голова идет кругом. Вся толпа лордов в Замке на самом деле затаившиеся метаморфы!»