Страница:
10
Всю оставшуюся часть этого дня, весь следующий день и еще один уцелевшие воины собирали и хоронили мертвых. Все новые и новые могилы возникали на Тегомарском холме над Белдакской низиной. Не было никакой возможности развезти такое немыслимое количество трупов по родным городам погибших, и лучше всего было просто позволить им упокоиться на месте гибели.
Престимион почти не испытывал радости от победы. Ему доставили списки погибших, и он горестно изучал их. На его стороне погибли граф Энкимод, граф Госпенд, Каниф Канифимотский, Талауус Найбилисский и еще многие другие — и это только среди старших командиров. А кто мог сосчитать простых солдат? А ведь среди погибших был и Свор, чье тело нашли рядом с мертвым Фаркванором. По нему Престимион скорбел едва ли не сильнее, чем по всем остальным погибшим в сражении, за исключением одного человека.
Он узнал от Септаха Мелайна, как она умерла: так же странно, как и жила — окруженная до последнего мига обманом и предательством. Так что ему никогда не придется узнать, каково это жить с ней как муж с женой. Он нашел где-то случайно уцелевший цветок, положил на ее могилу и попытался запереть в самом дальнем углу своего сердца нестерпимую боль, которую — он точно знал — ему придется ощущать всю жизнь.
Корсибара он захоронил рядом с Тизмет. И по нему он скорбел почти так же, как и по ней, хотя скорбь эта была иного свойства. В нем он оплакивал великого человека, впустую растратившего свою жизнь, а она… Она была женщиной, которую он узнал неожиданно для себя и слишком поздно, чтобы полюбить. Но в ней было величие, и теперь оно ушло навсегда.
Фаркванор… Фархольт… Ладно, кто будет жалеть о них? Но ведь кроме них с жизнью расстались почти все предводители войска Корсибара, такие люди, как Мандрикарн и Вента, Габитайн, герцог Корзский, добродушный Кантеверел Байлемунский, Сибеллор Банглкодский, а также граф Ирам, и добрый граф Камба Мазадонский, который научил его стрелять из лука, и Вимнад Гезельстад, и многие, многие другие. Престимион вернул бы всех их к жизни, если бы мог, — ведь каждый из них по-своему украшал этот мир — и он горько сожалел о том фатальном решении, которое они приняли, связав свою судьбу с авантюрой Корсибара.
Потери, потери… Ужасные, невосполнимые потери. А главное — совершенно неоправданные.
Если бы только можно было вернуть все к началу… Если бы…
Он простил всех сторонников Корсибара, уцелевших в сражении. Война была закончена, врагов больше не было, и в мире существовал только один корональ. Первым перед ним предстал Навигорн Гоикмарский. Он опустился перед ним на колени и с неподдельной искренностью сделал знак Горящей Звезды. Он понял свою ошибку и раскаивается в ней, сказал Навигорн, и Престимион поверил ему. После него появились Олджеббин, Сирифорн и Гонивол, и Престимион тоже простил их, хотя не имел никаких иллюзий относительно этой троицы. Но он был преисполнен твердой решимости насколько возможно смыть горечь этой войны. Чем быстрее бурлящая ненависть уйдет в прошлое, тем лучше будет для всех.
— А вы, — сказал Престимион, глядя вниз на врууна Талнапа Зелифора. — Сколько еще измен сможете вы совершить теперь, когда остался лишь один человек, которому можно изменять? — И он рассмеялся, так как сегодня в его сердце не было места злу. — Когда мы были в западных провинциях, вы, насколько я помню, сказали мне, что возвращаетесь в Замок лишь для того, чтобы доделать ваши телепатические устройства, а затем вернетесь с ними, чтобы помочь мне выиграть войну.
— Я начертал руны, и они сказали мне, что вы обречены, — ответил вруун. — А сообщение от озера Мавестой это подтвердило: вы погибли в наводнении. А какой смысл идти на помощь мертвецу? Но мои руны оказались ошибочными, и сообщения тоже.
— Как же хорошо у вас подвешен язык, Талнап Зелифор. У вас всегда на все находится ответ. Что ж, я отправлю вас и ваши машины туда, где они больше не смогут никому причинить вред, — Он подозвал стоявшего в стороне невысокого тонкогубого человечка с бегающими глазами и злым лицом, находившегося прежде в услужении у Свора. Престимиону он никогда не нравился, а теперь уже необходимости оставлять здесь земляка покойного герцога не было вовсе, — Как вас зовут? — спросил он.
— Барджазид, мой лорд,
— Барджазид… Значит так, Барджазид. Вы поедете с этим врууном в Замок, соберете все устройства для чтения мыслей, которые хранятся в его мастерской, и доставите его вместе с его машинами в Сувраэль.
— В Сувраэль?
— Да, в Сувраэль. В далекий жаркий Сувраэль. Вы отвечаете за это жизнью, Барджазид. Отвезите его туда и не позволяйте ему сыграть с вами по дороге какую-нибудь из его штук Я не собираюсь никого карать за то, что происходило во время войны, но есть кое-кто, кого я желал бы отправить как можно дальше отсюда, — а у нас нет ничего дальше Сувраэля. Талнап Зелифор один из них. Ему нельзя доверять даже в мире, в котором не существует врагов. Отвезите его в Сувраэль, Барджазид, сделайте это для меня. И проследите, чтобы он там остался.
Человечек сделал перед Престимионом знак Горящей Звезды и устремил на него исполненный преданности косящий взгляд.
— Будет исполнено, мой лорд. — Он взял Талнапа Зелифора под мышку и направился прочь.
Престимион стоял молча, обводя взглядом поле недавней битвы. Он чувствовал колоссальную усталость, как будто два, а то и три раза за один день пересек выжженную солнцем Валмамбру. Теперь он — корональ Маджипура, властелин целого мира. Но почему от этой мысли он не испытывает никакой радости?
Что ж, возможно, радость когда-нибудь придет, предположил он. Он еще увидит огромный Маджипур, весь зеленый и пылающий, такой, каким он видел его в своем видении — всего лишь маленький мячик на ладони. Он будет держать мир в руках, заботиться о нем, лелеять и защищать его и его обитателей до самой своей смерти. Но сейчас, в день триумфа и невосполнимых потерь, он испытывал лишь усталость и скорбь. Он понял, что минувшие несколько лет стали тяжелым испытанием для него, и со временем ему предстоит исцелиться. Ведь он ожидал, что корону ему поднесут на роскошном блюде, как бесчисленному количеству живших до него короналей. Оказалось, что не это было предначертано ему судьбой. Теперь он знал, что корону необходимо было заработать делами и терпением, что ради этого он должен был пройти через страдания в Лабиринте, в пустыне и на полях сражений, и, без сомнения, ему предстояло трудиться и страдать всю жизнь, чтобы подтвердить свое право на власть.
Да, все это было испытанием. Его силы, его воли, его терпения, его знаний. Его человеческих качеств. Его права быть королем. Если для того, чтобы стать короналем, ему пришлось перенести больше, чем многим из его предшественников, значит, на то имелись причины. И его страдания так или иначе воплотятся в нечто ценное. Он не осмеливался сомневаться в этом. Не имел права. Во всем этом была цель. Просто невозможно, чтобы ее не было.
Невозможно…
И пока Престимион в задумчивости стоял на краю поля битвы, вспоминая о том, что испытал на своем долгом тернистом пути к короне, представляя себе лица всех, с кем на этом пути столкнулся, окидывая мысленным взором дороги и тропы, которые измерил собственными шагами, ему пришла в голову странная мысль, от которой мурашки побежали по коже. Он придумал, как вернуть мир — если не полностью, то в значительной степени — в то состояние, в котором он пребывал прежде, до захвата Корсибаром трона.
Может быть… Может быть… Однако трудно, ведь задача грандиозная…
Во всяком случае, попытку сделать стоило.
Он повернулся к Септаху Мелайну и Гиялорису.
— Удалите всех отсюда, — мягким, но непререкаемым голосом приказал он, — пригласите сюда Гоминика Халвора и его сына Хезмона Горса и останьтесь сами. У меня есть для них еще одно, последнее поручение, перед тем как мы двинемся к Замковой горе.
Приближалась ночь. Новая звезда, появившаяся в небесах после смерти Пранкипина, стояла возле зенита, заливая землю под собой жутким бело-голубым светом. Когда она впервые появилась, люди назвали ее «звездой лорда Корсибара». Но теперь она была звездой лорда Престимиона.
Оба мага молча стояли перед ним в ожидании.
Престимиону потребовалось немало времени, чтобы привести свои мысли в порядок.
— Дело, о котором я попрошу вас сейчас, будет, вероятно, величайшим колдовством за всю историю мира. И все мое упование на то, что вы не откажете мне.
— Мы уже знаем, чего вы хотите, мой лорд, — сказал Хезмон Горе.
— Да. Полагаю, что вы не ошибаетесь. Но это возможно?
— Потребуется даже больше усилий, чем вы предполагаете.
— Да, — согласился Престимион. — Даже теперь я не имею никакого реального представления о том, что возможно и что невозможно в вашем искусстве, вашей науке — неважно, как ее называть. Но то, что я имею в виду, должно быть сделано. Мир получил ужасную рану. У нас никогда не было войны, подобной этой, и я хочу полностью вычеркнуть ее из нашей истории, то есть из умов всех, кто живет сегодня и кто придет им на смену. Я хочу, чтобы кровавое пятно было стерто, словно его никогда не было.
— Для этого потребуются все наши знания, — отозвался Хезмон Горе, — и, возможно, даже больше.
— Вам сможет оказать помощь леди Кунигарда, ее машины для создания сновидений, все ее помощники на Острове Сна, владеющие навыком связываться сразу со многими миллионами разумов. Как мне доложили, она сейчас направляется сюда со всеми своими аппаратами и вскоре присоединится к нам, Вы сможете также прибегнуть к услугам любого мага, который вам потребуется — любого из тех, кого вы назовете. Если сочтете нужным, вы можете созвать величайший конклав мастеров своего искусства, какой только знала история. Вам предстоит сделать так, чтобы после того, как задача будет выполнена, случившееся стало никогда не бывшим. Не должно сохраниться никаких воспоминаний о существовании Корсибара и Тизмет, детей Конфалюма и Роксивейл: никаких. Узурпации никогда не было. Мир будет твердо знать, что я стал короналем в день смерти Пранкипина. И обо всех погибших в битвах гражданской войны будут думать, что они умерли при иных обстоятельствах, от других причин — неважно, какими они будут, только не смерть на поле брани. Мир должен забыть эту войну. Мир должен пребывать в убеждении, что ничего подобного не происходило.
— Вы требуете от нас полностью стереть сведения об этом периоде из памяти всех обитателей нашего мира и архивных документов? — уточнил Гоминик Халвор.
— Всех, за исключением меня самого и находящихся здесь Гиялориса и Септаха Мелайна. Мы трое должны помнить все до мельчайших подробностей и до последнего дня нашей жизни, дабы следить, чтобы ничего подобного не случилось снова. Но только мы трое — и больше никто.
— И даже мы должны будем забыть обо всем, как только сделаем свое дело? — спросил старый маг.
Престимион поднял на волшебника твердый взгляд и долго смотрел ему в лицо.
— Даже вы, — подтвердил он.
И это свершилось. Из крови и пепла войны между соперничавшими короналями возродился обновленный и чистый мир, и весной наступившего года лорд Престимион совершил поездку вниз по реке Глэйдж, от Замка до Лабиринта, чтобы отдать дань уважения понтифексу Конфалюму, который, как все это знали, несколько лет назад, в час смерти прежнего понтифекса, старого Пранкипина, сделал Престимиона своим наследником — короналем.
Он нашел Конфалюма здоровым и полным энергии, лишь недавно вышедшим из поры расцвета человеком, который мог бы еще долго нести бремя обязанностей короналя, если бы судьба не потребовала от него перехода на старший трон. Это был тот же сильный и полный жизни Конфалюм, которого Престимион помнил по многим годам, проведенным рядом с ним в Замке. Ничто в нем не напоминало ту дряхлую развалину, в которую его превратили первые несколько часов его правления в Лабиринте; впрочем, об этом помнили лишь три человека в мире.
Да, это был цветущий Конфалюм, помолодевший Конфалюм. Он радостно обнял Престимиона, они уселись рядом на тронах, воздвигнутых для обоих монархов в подземном городе, и долго говорили о важнейших делах, которые им необходимо было обсудить.
— Вы не станете так долго тянуть со следующим визитом? — спросил Конфалюм, когда с делами было покончено. Он поднялся, положил руки на плечи Престимиона и посмотрел ему прямо в глаза. — Вы не знаете, мой сын, какую радость я испытываю всякий раз, когда вижу вас.
Престимион улыбнулся в ответ. А Конфалюм продолжал:
— Да, мой сын, я пока еще не путаю слова. Ведь я всегда хотел иметь сына, но Божество так и не послало его мне. И все же он у меня есть. В соответствии с законом, корональ считается приемным сыном понтифекса — вы ведь знаете об этом? Так что вы мой сын, Престимион. Вы мой сын! — Конфалюм помолчал и добавил: — Вам нужно жениться, Престимион. Наверняка где-нибудь есть женщина, которая могла бы стать для вас подходящей супругой.
— Наверняка, — согласился Престимион, — и, возможно, когда-нибудь я ее встречу. Но давайте больше не будем говорить на эту тему, отец. Я твердо знаю, что в должное время я найду жену. Но пока что, мне кажется, я не совсем готов приступить к ее поискам. — Такая женщина уже существовала, но об этом знал лишь он сам, да еще двое. Он никогда не говорил о ней и никогда не заговорит.
Так великая война, вызванная узурпацией власти, обрела свой конец, изгладилась из памяти жителей Маджипура, и мир снова вернулся к процветанию. Царствование Конфалюма и лорда Престимиона продолжалось много лет, пока Конфалюм, достигший глубокой старости, не удалился к Источнику Всего Сущего. Тогда Престимион после долгого и славного правления в качестве короналя, о котором мир будет помнить долго и которого мир всегда будет высоко ценить, сам стал понтифексом. Человека, которого Престимион решил сделать короналем, когда для него настало время переселиться в Лабиринт, звали Деккерет, и ему тоже предстояло великолепное царствование.
Но это уже совсем другая история…
Престимион почти не испытывал радости от победы. Ему доставили списки погибших, и он горестно изучал их. На его стороне погибли граф Энкимод, граф Госпенд, Каниф Канифимотский, Талауус Найбилисский и еще многие другие — и это только среди старших командиров. А кто мог сосчитать простых солдат? А ведь среди погибших был и Свор, чье тело нашли рядом с мертвым Фаркванором. По нему Престимион скорбел едва ли не сильнее, чем по всем остальным погибшим в сражении, за исключением одного человека.
Он узнал от Септаха Мелайна, как она умерла: так же странно, как и жила — окруженная до последнего мига обманом и предательством. Так что ему никогда не придется узнать, каково это жить с ней как муж с женой. Он нашел где-то случайно уцелевший цветок, положил на ее могилу и попытался запереть в самом дальнем углу своего сердца нестерпимую боль, которую — он точно знал — ему придется ощущать всю жизнь.
Корсибара он захоронил рядом с Тизмет. И по нему он скорбел почти так же, как и по ней, хотя скорбь эта была иного свойства. В нем он оплакивал великого человека, впустую растратившего свою жизнь, а она… Она была женщиной, которую он узнал неожиданно для себя и слишком поздно, чтобы полюбить. Но в ней было величие, и теперь оно ушло навсегда.
Фаркванор… Фархольт… Ладно, кто будет жалеть о них? Но ведь кроме них с жизнью расстались почти все предводители войска Корсибара, такие люди, как Мандрикарн и Вента, Габитайн, герцог Корзский, добродушный Кантеверел Байлемунский, Сибеллор Банглкодский, а также граф Ирам, и добрый граф Камба Мазадонский, который научил его стрелять из лука, и Вимнад Гезельстад, и многие, многие другие. Престимион вернул бы всех их к жизни, если бы мог, — ведь каждый из них по-своему украшал этот мир — и он горько сожалел о том фатальном решении, которое они приняли, связав свою судьбу с авантюрой Корсибара.
Потери, потери… Ужасные, невосполнимые потери. А главное — совершенно неоправданные.
Если бы только можно было вернуть все к началу… Если бы…
Он простил всех сторонников Корсибара, уцелевших в сражении. Война была закончена, врагов больше не было, и в мире существовал только один корональ. Первым перед ним предстал Навигорн Гоикмарский. Он опустился перед ним на колени и с неподдельной искренностью сделал знак Горящей Звезды. Он понял свою ошибку и раскаивается в ней, сказал Навигорн, и Престимион поверил ему. После него появились Олджеббин, Сирифорн и Гонивол, и Престимион тоже простил их, хотя не имел никаких иллюзий относительно этой троицы. Но он был преисполнен твердой решимости насколько возможно смыть горечь этой войны. Чем быстрее бурлящая ненависть уйдет в прошлое, тем лучше будет для всех.
— А вы, — сказал Престимион, глядя вниз на врууна Талнапа Зелифора. — Сколько еще измен сможете вы совершить теперь, когда остался лишь один человек, которому можно изменять? — И он рассмеялся, так как сегодня в его сердце не было места злу. — Когда мы были в западных провинциях, вы, насколько я помню, сказали мне, что возвращаетесь в Замок лишь для того, чтобы доделать ваши телепатические устройства, а затем вернетесь с ними, чтобы помочь мне выиграть войну.
— Я начертал руны, и они сказали мне, что вы обречены, — ответил вруун. — А сообщение от озера Мавестой это подтвердило: вы погибли в наводнении. А какой смысл идти на помощь мертвецу? Но мои руны оказались ошибочными, и сообщения тоже.
— Как же хорошо у вас подвешен язык, Талнап Зелифор. У вас всегда на все находится ответ. Что ж, я отправлю вас и ваши машины туда, где они больше не смогут никому причинить вред, — Он подозвал стоявшего в стороне невысокого тонкогубого человечка с бегающими глазами и злым лицом, находившегося прежде в услужении у Свора. Престимиону он никогда не нравился, а теперь уже необходимости оставлять здесь земляка покойного герцога не было вовсе, — Как вас зовут? — спросил он.
— Барджазид, мой лорд,
— Барджазид… Значит так, Барджазид. Вы поедете с этим врууном в Замок, соберете все устройства для чтения мыслей, которые хранятся в его мастерской, и доставите его вместе с его машинами в Сувраэль.
— В Сувраэль?
— Да, в Сувраэль. В далекий жаркий Сувраэль. Вы отвечаете за это жизнью, Барджазид. Отвезите его туда и не позволяйте ему сыграть с вами по дороге какую-нибудь из его штук Я не собираюсь никого карать за то, что происходило во время войны, но есть кое-кто, кого я желал бы отправить как можно дальше отсюда, — а у нас нет ничего дальше Сувраэля. Талнап Зелифор один из них. Ему нельзя доверять даже в мире, в котором не существует врагов. Отвезите его в Сувраэль, Барджазид, сделайте это для меня. И проследите, чтобы он там остался.
Человечек сделал перед Престимионом знак Горящей Звезды и устремил на него исполненный преданности косящий взгляд.
— Будет исполнено, мой лорд. — Он взял Талнапа Зелифора под мышку и направился прочь.
Престимион стоял молча, обводя взглядом поле недавней битвы. Он чувствовал колоссальную усталость, как будто два, а то и три раза за один день пересек выжженную солнцем Валмамбру. Теперь он — корональ Маджипура, властелин целого мира. Но почему от этой мысли он не испытывает никакой радости?
Что ж, возможно, радость когда-нибудь придет, предположил он. Он еще увидит огромный Маджипур, весь зеленый и пылающий, такой, каким он видел его в своем видении — всего лишь маленький мячик на ладони. Он будет держать мир в руках, заботиться о нем, лелеять и защищать его и его обитателей до самой своей смерти. Но сейчас, в день триумфа и невосполнимых потерь, он испытывал лишь усталость и скорбь. Он понял, что минувшие несколько лет стали тяжелым испытанием для него, и со временем ему предстоит исцелиться. Ведь он ожидал, что корону ему поднесут на роскошном блюде, как бесчисленному количеству живших до него короналей. Оказалось, что не это было предначертано ему судьбой. Теперь он знал, что корону необходимо было заработать делами и терпением, что ради этого он должен был пройти через страдания в Лабиринте, в пустыне и на полях сражений, и, без сомнения, ему предстояло трудиться и страдать всю жизнь, чтобы подтвердить свое право на власть.
Да, все это было испытанием. Его силы, его воли, его терпения, его знаний. Его человеческих качеств. Его права быть королем. Если для того, чтобы стать короналем, ему пришлось перенести больше, чем многим из его предшественников, значит, на то имелись причины. И его страдания так или иначе воплотятся в нечто ценное. Он не осмеливался сомневаться в этом. Не имел права. Во всем этом была цель. Просто невозможно, чтобы ее не было.
Невозможно…
И пока Престимион в задумчивости стоял на краю поля битвы, вспоминая о том, что испытал на своем долгом тернистом пути к короне, представляя себе лица всех, с кем на этом пути столкнулся, окидывая мысленным взором дороги и тропы, которые измерил собственными шагами, ему пришла в голову странная мысль, от которой мурашки побежали по коже. Он придумал, как вернуть мир — если не полностью, то в значительной степени — в то состояние, в котором он пребывал прежде, до захвата Корсибаром трона.
Может быть… Может быть… Однако трудно, ведь задача грандиозная…
Во всяком случае, попытку сделать стоило.
Он повернулся к Септаху Мелайну и Гиялорису.
— Удалите всех отсюда, — мягким, но непререкаемым голосом приказал он, — пригласите сюда Гоминика Халвора и его сына Хезмона Горса и останьтесь сами. У меня есть для них еще одно, последнее поручение, перед тем как мы двинемся к Замковой горе.
Приближалась ночь. Новая звезда, появившаяся в небесах после смерти Пранкипина, стояла возле зенита, заливая землю под собой жутким бело-голубым светом. Когда она впервые появилась, люди назвали ее «звездой лорда Корсибара». Но теперь она была звездой лорда Престимиона.
Оба мага молча стояли перед ним в ожидании.
Престимиону потребовалось немало времени, чтобы привести свои мысли в порядок.
— Дело, о котором я попрошу вас сейчас, будет, вероятно, величайшим колдовством за всю историю мира. И все мое упование на то, что вы не откажете мне.
— Мы уже знаем, чего вы хотите, мой лорд, — сказал Хезмон Горе.
— Да. Полагаю, что вы не ошибаетесь. Но это возможно?
— Потребуется даже больше усилий, чем вы предполагаете.
— Да, — согласился Престимион. — Даже теперь я не имею никакого реального представления о том, что возможно и что невозможно в вашем искусстве, вашей науке — неважно, как ее называть. Но то, что я имею в виду, должно быть сделано. Мир получил ужасную рану. У нас никогда не было войны, подобной этой, и я хочу полностью вычеркнуть ее из нашей истории, то есть из умов всех, кто живет сегодня и кто придет им на смену. Я хочу, чтобы кровавое пятно было стерто, словно его никогда не было.
— Для этого потребуются все наши знания, — отозвался Хезмон Горе, — и, возможно, даже больше.
— Вам сможет оказать помощь леди Кунигарда, ее машины для создания сновидений, все ее помощники на Острове Сна, владеющие навыком связываться сразу со многими миллионами разумов. Как мне доложили, она сейчас направляется сюда со всеми своими аппаратами и вскоре присоединится к нам, Вы сможете также прибегнуть к услугам любого мага, который вам потребуется — любого из тех, кого вы назовете. Если сочтете нужным, вы можете созвать величайший конклав мастеров своего искусства, какой только знала история. Вам предстоит сделать так, чтобы после того, как задача будет выполнена, случившееся стало никогда не бывшим. Не должно сохраниться никаких воспоминаний о существовании Корсибара и Тизмет, детей Конфалюма и Роксивейл: никаких. Узурпации никогда не было. Мир будет твердо знать, что я стал короналем в день смерти Пранкипина. И обо всех погибших в битвах гражданской войны будут думать, что они умерли при иных обстоятельствах, от других причин — неважно, какими они будут, только не смерть на поле брани. Мир должен забыть эту войну. Мир должен пребывать в убеждении, что ничего подобного не происходило.
— Вы требуете от нас полностью стереть сведения об этом периоде из памяти всех обитателей нашего мира и архивных документов? — уточнил Гоминик Халвор.
— Всех, за исключением меня самого и находящихся здесь Гиялориса и Септаха Мелайна. Мы трое должны помнить все до мельчайших подробностей и до последнего дня нашей жизни, дабы следить, чтобы ничего подобного не случилось снова. Но только мы трое — и больше никто.
— И даже мы должны будем забыть обо всем, как только сделаем свое дело? — спросил старый маг.
Престимион поднял на волшебника твердый взгляд и долго смотрел ему в лицо.
— Даже вы, — подтвердил он.
И это свершилось. Из крови и пепла войны между соперничавшими короналями возродился обновленный и чистый мир, и весной наступившего года лорд Престимион совершил поездку вниз по реке Глэйдж, от Замка до Лабиринта, чтобы отдать дань уважения понтифексу Конфалюму, который, как все это знали, несколько лет назад, в час смерти прежнего понтифекса, старого Пранкипина, сделал Престимиона своим наследником — короналем.
Он нашел Конфалюма здоровым и полным энергии, лишь недавно вышедшим из поры расцвета человеком, который мог бы еще долго нести бремя обязанностей короналя, если бы судьба не потребовала от него перехода на старший трон. Это был тот же сильный и полный жизни Конфалюм, которого Престимион помнил по многим годам, проведенным рядом с ним в Замке. Ничто в нем не напоминало ту дряхлую развалину, в которую его превратили первые несколько часов его правления в Лабиринте; впрочем, об этом помнили лишь три человека в мире.
Да, это был цветущий Конфалюм, помолодевший Конфалюм. Он радостно обнял Престимиона, они уселись рядом на тронах, воздвигнутых для обоих монархов в подземном городе, и долго говорили о важнейших делах, которые им необходимо было обсудить.
— Вы не станете так долго тянуть со следующим визитом? — спросил Конфалюм, когда с делами было покончено. Он поднялся, положил руки на плечи Престимиона и посмотрел ему прямо в глаза. — Вы не знаете, мой сын, какую радость я испытываю всякий раз, когда вижу вас.
Престимион улыбнулся в ответ. А Конфалюм продолжал:
— Да, мой сын, я пока еще не путаю слова. Ведь я всегда хотел иметь сына, но Божество так и не послало его мне. И все же он у меня есть. В соответствии с законом, корональ считается приемным сыном понтифекса — вы ведь знаете об этом? Так что вы мой сын, Престимион. Вы мой сын! — Конфалюм помолчал и добавил: — Вам нужно жениться, Престимион. Наверняка где-нибудь есть женщина, которая могла бы стать для вас подходящей супругой.
— Наверняка, — согласился Престимион, — и, возможно, когда-нибудь я ее встречу. Но давайте больше не будем говорить на эту тему, отец. Я твердо знаю, что в должное время я найду жену. Но пока что, мне кажется, я не совсем готов приступить к ее поискам. — Такая женщина уже существовала, но об этом знал лишь он сам, да еще двое. Он никогда не говорил о ней и никогда не заговорит.
Так великая война, вызванная узурпацией власти, обрела свой конец, изгладилась из памяти жителей Маджипура, и мир снова вернулся к процветанию. Царствование Конфалюма и лорда Престимиона продолжалось много лет, пока Конфалюм, достигший глубокой старости, не удалился к Источнику Всего Сущего. Тогда Престимион после долгого и славного правления в качестве короналя, о котором мир будет помнить долго и которого мир всегда будет высоко ценить, сам стал понтифексом. Человека, которого Престимион решил сделать короналем, когда для него настало время переселиться в Лабиринт, звали Деккерет, и ему тоже предстояло великолепное царствование.
Но это уже совсем другая история…