— Как я могу об этом забыть?
   — До сих пор мы думали только о себе. Основной задачей было выжить. Это, возможно, немного затуманивало перспективу. Но теперь мы уже можем смотреть более широко. Дар, которым обладает Ричард Мюллер… может, впрочем, заклятие, висящие над ним, не знаю… имеет огромную потенциальную ценность, и наша цель — использовать это, Нед. Судьба Галактики зависит от того, что произойдет здесь между тобой и Мюллером в несколько ближайших дней. Это поворотный пункт во времени. Перемены в жизни миллиардов еще неродившихся существ к лучшему или к худшему зависят от того, что здесь произойдет.
   — Ты говоришь, по-видимому, совершенно серьезно, Чарли?
   — Абсолютно серьезно. Иногда бывают минуты, когда все эти громкие глупые и надутые слова начинают что-то значить, и это одна из таких минут. Ты стоишь на перекрестке истории Галактики. И потому, Нед, пойдешь туда и будешь лгать, давать клятвы, идти на компромиссы. Я думаю, какое-то время совесть не будет давать тебе покоя и ты возненавидишь себя за это, но в конце концов ты поймешь, что совершаешь поступок героический. Проба связи окончена. Возвращайся обратно и приготовься.
   На этот раз он шел один недолго. Стэйн и Элтон довели его до самых ворот зоны Е без происшествий. Показали ему дорогу вправо, и из-под крутящегося снопа лазерных искр он вошел в эту зону, суровую и унылую. Спускаясь по крутому пандусу у ворот, он увидел в одной из иглообразных каменных колонн какое-то гнездо. В темноте гнезда что-то блестело и двигалось, и это могло быть глазом.
   — Мне кажется, мы нашли часть приспособления для наблюдения, которое использует Мюллер, — доложил он. — Тут что-то смотрит на меня со стены.
   — Попробуй опрыскать его едкой жидкостью, — посоветовал Бордмен.
   — Он решит, что это проявление враждебности. Зачем археологу уничтожать такую штуку?
   — Правильно. Иди дальше.
   В зоне Е господствовало менее грозное настроение. Темные, смыкающиеся низкие здания стояли, как напуганные черепахи. Все это выглядело иначе, поднимались высокие стены, где-то светилась какая-то башня. Каждая из зон отличалась от других, ранее преодоленных, до такой степени, что Раулинс даже предполагал, что они построены в разное время. Сперва возник центр — жилые кварталы, а затем постепенно нарастали внешние круги, защищенные своими ловушками, по мере того, как враги становились все более наглыми и настойчивыми. Это была концепция достойная археолога: он запоминал ее, чтобы использовать потом.
   Пройдя уже большой участок от ворот, он увидел затуманенную фигуру идущего к нему Уолкера. Тот был худощав, несимпатичен и холоден. Утверждали, что он пытался жениться несколько раз на одной и той же женщине. Ему было лет сорок, и он прежде всего думал о карьере.
   — Рад, что тебе удалось пройти, Раулинс. Спокойно иди с того места влево, эта стена поворачивается.
   — Здесь все в порядке?
   — Более менее. Полчаса назад мы потеряли Патроцелли.
   Раулинс окаменел.
   — Но ведь эта зона безопасна?
   — Нет. Более рискованная, чем зона F, и так же полна ловушек, как зона G. Мы недооценивали ее, когда пускали роботов. Ведь нет никаких причин предполагать, что зоны должны становиться более безопасными к центру, правда? Да, эта одна из худших.
   — Усыпили бдительность, — предположил Раулинс. — Кажется, что здесь нам ничего не угрожает.
   — Если бы знать! Ну что ж, пойдем. Иди за мной и не очень утруждай свой мозг. Индивидуализм здесь не стоит и ломанного гроша. Или идешь уже намеченным путем, или не приходишь никуда.
   Раулинс шел за Уолкером. Он не видел никакой явной опасности, но подпрыгнул там, где подпрыгнул Уолкер, свернул там, где тот это сделал. Лагерь в зоне F был не слишком далеко. Там рядом с верхней половиной Патроцелли сидели Дэвис, Оттавио и Рейнольдс.
   — Ждем указаний на похороны, — пояснил Оттавио. — Ниже пояса от него ничего не осталось. Хостон наверняка прикажет вынести его из лабиринта.
   — Закрой его, пожалуйста, — попросил Раулинс.
   — Пойдешь сегодня дальше, в зону D? — спросил Уолкер.
   — Я бы мог.
   — Мы объясним, чего тебе надо избегать, там есть новинки. Собственно говоря, Патроцелли там и погиб. Может, на расстоянии пяти метров в зоне L… на той стороне. Входишь в какое-то поле, и оно разрезает тебя пополам. Ни один из роботов на это не наткнулся.
   — А если оно реагирует только на живые существа? — сказал Раулинс.
   — Мюллера же не разрезало, — ответил Уолкер. — Не разрежет и тебя, если обойдешь вокруг. Мы покажем тебе, где.
   — А за тем полем?
   — Ну, там думай своей головой!
   — Если ты устал, останься в лагере на ночь, — предложил Бордмен.
   — Я хочу идти без остановки.
   — Но ты будешь один, Нед. Не лучше ли перед этим отдохнуть?
   — Я должен войти в зону D, Чарли. Я вижу линию, о которую споткнулся Патроцелли. Обхожу ее. Скажи созвездиям, что их судьба в хороших руках, — тихо сказал Раулинс. — Наверное, я встречу Мюллера минут через пятнадцать…

7

   Мюллер часто и долго бывал один. Cоставляя первый брачный договор, он настаивал, чтобы на ввели пункт, предусматривающий разлуку. Классический пункт и типичный. Лорейн не возражала, потому что знала: его работа может время от времени требовать отъезда куда-то, куда она не смогла бы его сопровождать. За восемь лет их супружества он пользовался этим пунктом три раза, причем в сумме его отлучки составляли четыре года.
   Отсутствие Мюллера, однако, не было главной причиной того, что брачный договор они не возобновили. Мюллер убедился, что может выдержать одиночество и это ему вовсе не вредит. «В одиночестве развивается все, кроме характера», — писал Стендаль. Может, полностью под этим Мюллер и не подписался бы, но характер у него полностью сформировался прежде, чем он взялся за эту работу, требующую путешествий на далекие и опасные планеты. Добровольно взялся за эту работу. Добровольно переселился на Лемнос, в изгнание, которое тяготило его гораздо больше, чем прежние периоды изоляции. А ведь он отлично справляется.
   Мюллера самого поражала собственная способность приспосабливаться. А раньше он даже и не думал, что так легко сможет сбросить с себя цепи, связывающие его с человечеством. Сексуальная сторона была более трудной, но не настолько, как он себе представлял. А от возбуждающих интеллект дискуссий и общения с другими людьми он, как-то быстро отвык.
   У него было достаточно кубиков с развлекательными программами и довольно много вызовов бросала ему жизнь в этом лабиринте. Вполне хватало ему также и воспоминаний. Он мог припомнить пейзажи сотен планет.
   Человечество проникло уже всюду, посеяло семена Земли в колониях иных звезд, на Дельте Павонис VI, например. С расстояния в двадцать световых лет эта планета была признана чудесной. Ее назвали Локи. Совершенно ошибочно, но по его мнению, так как Локи — хитрый и умелый, небольшого роста. Поселенцы же на Локи за пятьдесят лет пребывания вдали от Земли стали признавать культ неестественной сонливости, достигаемой искусственным удержанием сахара в организме.
   За десять лет до своей неудачной экспедиции к гидрянам Мюллер побывал на Локи. Это была хлопотливая миссия для колонии, не поддерживающей контактов со своей прародиной. Он помнил эту планету, где люди привыкли жить только в узкой полосе умеренного климата.
   Мюллер пробирался сквозь стены зеленых джунглей над Черной речкой, на болотистых берегах которой кишмя кишели звери с блестящими, как драгоценности, глазами. В конце концов он добрался до поселка, где жили обильно потеющие толстяки, весящие, наверное, по полтонны каждый. Возле домов сидели люди, явно по-буддийски погруженные в какие-то таинственные размышления. Никогда до сих пор он не видел столько жира в одном человеке. Действительно, должны были быть какие-то штучки, которые локиты употребляли соответствующим образом, чтобы удержать в организме глюкозу и жиреть. Причем для того чтобы выжить, это им было вовсе не нужно. Они попросту ХОТЕЛИ быть такими толстыми и ленивыми.
   Мюллер на Лемносе вспомнил предплечья и бедра, выглядевшие как колонны, круглые и триумфально огромные. Очень гостеприимные локиты предложили шпиону, прибывшему с Земли, даму для общества, и Мюллер понял тогда, как все относительно. Была в этой деревне пара женщин, которых считали по местным критериям худыми, хотя они превышали норму жира, принятую на его родине. Но локиты не дали ему ни одну из них — этих жалких недоразвитых стокилограммовых худышек. Видимо, принципы гостеприимства не позволили им этого. Поэтому они наградили Мюллера светловолосой гигантшей с грудями, как орудийные ядра, и ягодицами, которые были континентами горячего мяса. Во всяком случае, эти воспоминания были незабвенны.
   Сколько различных миров, но Мюллеру никогда не могли наскучить путешествия. Всевозможные махинации в политике он оставлял таким людям, как Бордмен. Сам он, когда это было необходимо, умел быть достаточно хитрым, почти таким же, как любой государственный деятель. Но он считал себя скорее путешественником и исследователем, чем дипломатом.
   Он дрожал от холода в метановых озерах, страдал от жары в каких-то аналогах Сахары. Пересекал с кочующими жителями фиолетовые равнины в поисках заблудившихся особей их суставоножного скота. Он счастливо уцелел где-то в мире без воздуха при катастрофе космического корабля, которая произошла, потому что компьютеры тоже иногда подводят. Он видел медные обрывы планеты Дембелла высотой в девяносто километров. Он плавал в озере на планете Мордред, спал вблизи потока, переливающегося всеми цветами радуги, под небом с тремя пестрыми солнцами. Ходил по мостам из хрусталя на планете Процион XIV. И почти ни о чем не жалел.
   Теперь, затаившись посреди лабиринта, он смотрел на экраны, ждал, пока этот чужак попадет к нему, и сжимал в ладони маленькое, холодное оружие.
   Полдень наступил довольно быстро. Раулинс подумал, что сделал бы лучше, если бы послушал Бордмена и заночевал в лагере перед тем, как отправиться в дальнейшее путешествие к Мюллеру. По крайней мере три часа глубокого сна ему были нужны, чтобы мозг отдохнул. Теперь он уже не мог выспаться. Чувствительные датчики подсказали, что Мюллер где-то близко. Неожиданно к мучающим его вопросам морали прибавился вопрос обычной смелости.
   Никогда до сих пор Раулинс не совершал ничего особо важного. Он рос, получал образование, выполнял свои повседневные обязанности в конторе Бордмена. Время от времени ему поручали какое-нибудь деликатное дело. Он считал, что настоящей карьеры еще не начал, что все это только начало. Ощущение, что он стоит на пороге своего будущего, у него было и раньше. Однако теперь он действительно вступил на порог, и теперь это не тренировка. Высокий и светловолосый Нед Раулинс, молодой, упрямый, честолюбивый, начинал дело, о котором Чарльз Бордмен, вовсе не переоценивая, говорил, что оно может перевернуть всю историю Человечества.
   Внезапно, он оглянулся. Чувствительные датчики заговорили. Из тени перед ним вынырнула мужская фигура.
   Мюллер.
   Они стояли друг от друга на расстоянии метров двадцати. Раулинс помнил Мюллера как гиганта, наверное поэтому он удивился, что тот чуть больше двух метров ростом, а значит, лишь немного выше его. Мюллер был в темной, поблескивающей одежде. Лицо его в этой сумрачной поре выглядело, как абстрактный этюд плоскостей и выпуклостей — одни вершины и провалы. Он поднял в ладони аппаратик не более яблока, которым уничтожил того робота. Раулинс услышал тихий ворчливый голос Бордмена:
   — Подойди ближе. Притворись несмелым, неуверенным, доброжелательным и очень расстроенным, держи руки так, чтобы он все время видел их.
   Раулинс послушно двинулся вперед, подумав, когда же он почувствует на себе излучение Мюллера. Как блестит и притягивает взгляд шар, которым Мюллер замахнулся, как гранатой! Метров за десять от Мюллера он почувствовал, наконец, его излучение. Так его можно выдержать, если расстояние между ними не уменьшится.
   Мюллер начал:
   — Что ты…
   Это получилось хрипло и визгливо. Он взмок и покраснел, видимо, пробуя приспособить свои голосовые связки к правильному произношению. Раулинс прикусил губу. Одно веко у него невыносимо дергалось. В ушах скрипело дыхание Бордмена.
   — Что тебе нужно от меня? — голос у Мюллера был теперь натуральным и глубоким, полным сдерживаемого бешенства.
   — Только поговорить с вами! Правда! Я не хочу причинять вам никаких хлопот, господин Мюллер.
   — Ты меня знаешь?
   — Ну конечно! Все знают Ричарда Мюллера. Это значит, что вы были героем Галактики, когда я еще ходил в школу. Мы еще писали сочинение о вас, рефераты. Мы…
   — Убирайся отсюда, — Мюллер снова взвизгнул.
   — …И мой отец, Стефан Раулинс. Я ведь знал вас еще давно.
   Темное яблоко в руке Мюллера поднималось все выше и выше, квадратное окошечко нацелилось на него. Раулинс вспомнил, как резко прервалась связь с роботом.
   — Стефан Раулинс? — рука Мюллера опустилась.
   — Мой отец, — пот стекал по левой ноге Раулинса. Улетучиваясь, он образовывал облачко, а значит, излучение изменялось, усиливалось, как будто пара минут ушла на то, чтобы точнее настроиться на длину волны. Что же это за мука, грусть, чувство, что спокойный волк внезапно разинул пасть. — Я давно вас узнал. Вы тогда как раз вернулись… с планеты Эридан-82, по-моему… Вы были очень загорелый, обветренный. Мне было, наверное, лет восемь, и вы поднимали меня и подбрасывали вверх. Только тогда вы отвыкли от земного притяжения и бросили меня чересчур сильно, я ударился головой о потолок и расплакался, но вы меня чем-то успокоили тогда… Ах, да, дали мне маленький кораблик, меняющий цвет…
   Мюллер опустил руку, и яблоко исчезло в складках его одежды.
   — Как звать тебя? — спросил он глухим и взволнованным голосом. — Фрэд, Тэд, Эд… нет. Эдвард Раулинс. Точно.
   — Позже меня стали называть Нед. Вы, наверное, меня помните?
   — Немного. Твоего отца я помню намного лучше.
   Мюллер отвернулся и закашлялся. Он сунул руку в карман, поднял голову в блеске заходящего солнца, которое замерцало необычными красками на его лице, и оно стало темно-оранжевым.
   — Уходи, Нед, и скажи своим друзьям, чтобы они меня избегали. Я тяжело болен, и мне надо побыть одному.
   — Болен?
   — Это какая-то таинственная болезнь души. Слушай, Нед, ты великолепный парень, и я сердечно люблю твоего отца, если ты только не соврал мне, что он твой отец. Поэтому я не хочу, чтобы ты был около меня. В общем, я не хочу, чтобы ты был здесь. Ты будешь только жалеть об этом. Я тебе не угрожаю, только констатирую факт. Уходи и подальше.
   — Не уступай, — подсказал Раулинсу Бордмен. — Подойди ближе. Туда, где это уже трудно терпеть.
   Раулинс сделал еще один осторожный шаг, думая о шаре в кармане Мюллера. Тем более, что по взгляду этого человека можно было понять, что он вряд ли может размышлять логично. Сократив расстояние до девяти метров, Рауменс почувствовал, что сила излучения возросла вдвое. Он сказал:
   — Прошу вас, сэр, не прогоняйте меня. Я не желаю вам зла. Отец бы никогда не простил меня, если бы узнал, что я встретил вас здесь и не попробовал помочь.
   — Если бы мог узнать? А что с ним произошло?
   — Он умер.
   — Когда, где умер?
   — Четыре года назад, на Гиголе XXII. Он помогал прокладывать систему связи между планетами, и случилась катастрофа…
   — Боже, он был так молод!
   — Да. Через месяц ему исполнилось бы пятьдесят лет. Мы хотели сделать ему сюрприз в день рождения, посетив его на Ригеле, и устроить громкое семейное торжество. Но вместо шумного праздника я полетел на Ригель один, чтобы привезти его останки на Землю.
   Лицо Мюллера смягчилось, глаза стали более спокойными, губы размякли. Совсем так, как будто чужое горе могло хоть на минуту освободить его от собственного.
   — Подойди поближе, — сказал Бордмен.
   Еще один шаг вперед. Мюллер, наверное, не заметил. Раулинс почувствовал жар, как от доменной печи, но не физический, а психический, жар эмоций. Полный страха, он задрожал. Никогда до сих пор он не верил в реальность того наказания, которое гидряне обрушили на Ричарда Мюллера. Не позволял ему верить в это унаследованный от отца прагматизм. Может ли быть реальным что-то, чего нельзя исследовать в лаборатории? Может ли быть реальным нечто, чего нельзя вскрыть и изучить? Что-то, у чего нет материальной основы? Можно ли так перепрограммировать человеческое существо, что бы оно излучало свои эмоции? Ни одна электронная система не сумела бы справиться с такой задачей. Однако Раулинс чувствовал эту трансляцию. Мюллер спросил:
   — Что ты делаешь на Лемносе, парень?
   — Я археолог, — ложь была высказана Раулинсом явно неумело. — Это моя первая полевая экспедиция. Мы пытаемся более тщательно изучить этот лабиринт.
   — Так уж получилось, что лабиринт уже чей-то дом. Вы ворвались сюда, нарушив мой покой, — Мюллер заколебался, и Раулинс понял это.
   — Скажи, что мы не знали о его пребывании здесь, — посоветовал Бордмен.
   — Мы совсем не имели понятия, что тут кто-нибудь есть, — сказал Раулинс. — И не было возможности это выяснить…
   — Вы прислали сюда эти чертовы автоматы, правда, и когда зарегистрировали присутствие кого-то, кто, как вы видели, не хочет принимать здесь никаких гостей…
   — Не понимаю. Мы полагали, что вы потерпели крушение и спаслись после какой-то катастрофы. Мы хотели помочь вам.
   «Очень уж что-то это у меня идет», — подумал Раулинс.
   Мюллер грозно взглянул на него.
   — Вы не знаете, почему я здесь?
   — Я не знаю.
   — Ты, может быть, и не знаешь. Ты был тогда еще слишком молод. Но твои спутники, как только увидели мое лицо, должны были кое-что припомнить. Почему они ничего не сообщили тебе, если робот передал изображение моего лица? Ты узнал, что это я, а они, ничего тебе не сказали обо мне?
   — Я правда не понимаю…
   — Подойди ближе! — рявкнул Мюллер.
   Раулинс двинулся вперед, хотя не чувствовал ног под собой. Неожиданно он оказался лицом к лицу с Мюллером и увидел изборожденный морщинами лоб, гневно смотрящие глаза. Он почувствовал огромную ладонь на своем локте. Ошеломленный столкновением, он вздрогнул и погрузился в какой-то океан горя. Он попытался, однако, не потерять равновесия.
   — А теперь уходи от меня! — выкрикнул Мюллер каким-то хриплым голосом.
   — Ну, давай! Иди отсюда, прочь!
   Раулинс стоял на месте. Мюллер обругал его во весь голос и неуклюже вбежал в низкое здание со стеклянными запыленными стенами, выглядевшими, как слепые окна. Двери герметически закрылись. Раулинс перевел дух, стараясь не потерять контроля над собой.
   — Останься там, — приказал Бордмен, — пусть у него пройдет этот приступ беспамятства. Все идет, как мы хотим.
   Мюллер присел, прислонившись к двери спиной. Из-под мышек его струился пот. Его всего трясло, как в лихорадке. Съежившись, он крепко обнял колени руками, чуть не ломая себе ребра. Ведь он не хотел поступать с этим чужаком так.
   «Мы обменялись несколькими словами, а затем я резко потребовал оставить меня в покое. А потом, если этот парень не захочет уйти, я собирался применить убийственное устройство, но колебался. Слишком много говорил и слишком много успел услышать. Сын Стефана Раулинса? Группа археологов здесь? Парень подвергся действию излучения только вблизи. Неужели со временем излучение потеряло свою убийственную силу?»
   Обхватив себя за плечи, он попытался проанализировать свое поведение.
   «Откуда во мне этот страх? Почему мне так нужно это одиночество? Причина, по которой я должен бояться землян: это они, а не я, страдают при контакте со мной. Понятно, конечно, что они относятся к этому с осторожностью. Но если я убегаю от них, то причина кроется только в моей собственной трусости или застенчивости, которая закостенела во мне за девять лет одиночества. К чему я пришел, что люблю одиночество само по себе? Может, я по натуре отшельник? Но этот парень доброжелательно расположен ко мне. Почему я убежал? Зачем вел себя так грубо?»
   Мюллер встал и открыл двери. Вышел из здания. Ночь уже наступила, как это обычно бывает зимой. Небо почернело, а луны казались тремя висящими в небе фонарями. Парень все еще стоял на площади, явно ошеломленный. Самый крупный спутник, Елото, обливал его золотистым блеском, в котором его кудрявые волосы светились, как от внутреннего огня. Лицо у него было в этом свете бледным, скулы выпирали, глаза блестели от полученного потрясения. Могло показаться, что ни с того ни с сего, он получил пощечину от человека, от которого меньше всего этого ожидал.
   Мюллер неуверенно подошел к нему, не зная, какую выбрать тактику. Он чувствовал себя какой-то наполовину заржавевшей машиной, которую вдруг включили после многих лет бездействия.
   — Нед, — сказал он, — послушай. Я хотел бы извиниться перед тобой. Ты должен понять, что я отвык от людей. Отвык… от… людей.
   — Все нормально, господин Мюллер. Я понимаю, что вам тяжело.
   — Дик. Говори мне Дик, — Мюллер поднял раскинутые руки, как если бы он хотел схватить лунный свет. — Я уже полюбил свою одинокую жизнь. Можно научиться даже ценить свою раковую опухоль, если достичь соответствующего состояния духа. Хочу тебе кое-что объяснить. Я прибыл сюда умышленно. Не было никакой катастрофы. Я выбрал во Вселенной единственное место, где одиночество до конца жизни казалось мне наиболее вероятным. И действительно нашел здесь свой приют. Но, естественно, вы должны были явиться с целой кучей этих ваших хитрых роботов и добраться до меня.
   — Дик, если ты не хочешь, что бы я был здесь, я уйду, — выкрикнул Раулинс. — Так, наверное, будет лучше для нас обоих.
   — Подожди. Постой. Ты плохо себя чувствуешь, когда находишься рядом со мной?
   — Немного как-то не по себе, — искренне признался Раулинс. — Ну не так чтобы уж очень… ну, я просто не знаю. На этом расстоянии мне как-то неспокойно.
   — Ты понимаешь почему? Судя по твоим рассказам, Нед, я думаю, что ты понимаешь. Ты только притворяешься, что не знаешь, чем наградили меня на Бете Гидры IV.
   — Ну, я кое-что припоминаю, — Раулинс покраснел. — Они воздействовали на вашу личность.
   — Вот именно. Чувствуешь, Нед, как моя болезненная душа вытекает в воздух? Ты получаешь волны излучения прямо из моего затылка. Правда, мило? Попробуй подойди немного ближе… достаточно!
   Раулинс остановился, а Мюллер сказал:
   — Ну, теперь это уже чувствуется более сильно. Большая доза. Запомни, что ты чувствуешь, стоя здесь. Никакого удовольствия, да? На расстоянии десяти метров это можно выдержать, но на расстоянии одного метра это становится невыносимым. Можешь ли ты представить себе, каково держать в объятиях женщину, которая излучает такую психическую вонь? Или как ласкать женщину на расстоянии в десяти метров? Я, по крайней мере, этого не умею. Садись, Нед. Здесь нам ничего не угрожает. У меня есть детектор массы, отрегулированный на тот случай, если сюда вдруг забредут какие-нибудь твари, а ловушек вокруг нет. Садись.
   Он сам первым уселся на огромную каменную плиту из неизвестного белого материала, который наощупь казался удивительно шелковистым. Раулинс, секунду поколебавшись, присел на корточки в нескольких метрах от него.
   — Нед, сколько тебе лет?
   — Двадцать три.
   — Женат?
   — Увы, нет. — Раулинс неловко улыбнулся.
   — А девушка есть?
   — Была одна. Контракт вольного союза. Впрочем, я его расторг, когда получил это задание.
   — Ага. А есть девушки в вашей экспедиции?
   — Нет.
   — Это жаль. Правда, Нед?
   — Да, конечно. Мы могли бы взять с собой несколько женщин, но… здесь небезопасно…
   — Сколько смельчаков вы уже потеряли?
   — Пятерых. Хотел бы я знать людей, которые смогли построить нечто подобное. Наверное, лет пятьсот создавался только проект…
   — Дольше. Это был триумф творчества их расы. Наверняка. Их шедевр. Их памятник. Как они должны были гордиться, создав эту смертоносную ловушку. Ведь это квинтэссенция всей их философии уничтожения пришельцев.
   — Это только домыслы. Или, может быть, есть какие-то следы, свидетельствующие об их культурных горизонтах?
   — Единственный след их культуры — то, что нас окружает. Но мне знакома эта психология, Нед. Я знаю об этом больше, чем любой другой человек, потому что только я сталкивался с негуманоидами. Уничтожить чужаков — это закон Вселенной. А если уж не убивать, то, по крайней мере, прижать немного.
   — Но мы ведь не такие. У нас нет инстинктивной враждебности к…
   — Чепуха.
   — Но…
   — Если бы когда-либо на одной из наших планет приземлился неизвестный космический корабль, то мы бы подвергли его карантину, экипаж посадили за решетку и пытали до изнеможения. Возможно, мы придумали себе миролюбивую философию. Но это лишь свидетельство нашего упадка и самодовольства. Мы притворяемся, что слишком благородны, чтобы ненавидеть чужаков, но это все от слабости. Возьмем, например, гидрян. Некоторая влиятельная фракция в правительстве Земли высказалась за то, чтобы растопить слой облаков, окружающих их планету, и добавить им немного солнца, прежде чем послать к ним эмиссара.
   — Да?!
   — Проект был отложен, но со… мной, скажем… обошлись жестоко, — что-то внезапно пришло ему в голову, и он, пораженный, спросил: — У вас были контакты с гидрянами за эти девять лет? Война?