Страница:
— Возможно, ему стало скучно, — предположил Лазарус. — Абсолютную власть может понять лишь тот, кто ею обладает. А ведь это скучная и противная штука. В конце концов, можно позволить себе поиграть миром лет двадцать-тридцать, но ведь Форст правил целых сто лет, и ему это уже, наверняка, надоело. Поэтому повторяю: мы должны принять его предложение. От него мы избавимся окончательно, а с Кирби найдем общий язык. Кроме того, у Форста есть хороший аргумент: ни мы, ни он без взаимной помощи не можем полететь к звездам.
Николас Мартелл кивнул на юношей:
— Мы потеряем несколько способных людей, — не забывайте этого. Полет в капсуле — это огромная нагрузка для людей и телекинетиков.
— Форст уверял меня, что о них позаботятся в Санта-Фе и восстановят их силы, — возразил Лазарус.
— И еще кое-что, — добавил Мандштейн, — по последнему соглашению, мы получим доступ к Центру форстеров. Должен признаться, что у меня личный интерес к нему и мне нравится эта идея. Я думаю, пришло время для совместной работы и взаимопонимания. Форст улетит, а с Кирби мы договоримся.
Лазарус был доволен: он не надеялся с такой легкостью получить поддержку Мандштейна. Но последний был уже стар, ему перевалило за девяносто, и он очень хотел продлить свою жизнь. А сделать это было можно только в Санта-Фе. Конечно, его мотивы нельзя признать благородными, но он и сам этого не отрицает. Жить долго — естественное желание каждого человека.
«А эсперы тоже люди», — подумал Лазарус и посмотрел на юношей. Это были венериане пятого или шестого поколения. В них еще многое сохранилось от землян, но они уже и многим отличались от них. Генетические изменения, сделанные для того, чтобы приспособить человека к жизни на Венере стали наследственными. Таким образом, эти юноши уже не совсем люди в обычном понимании этого слова.
Теперь для них не составляло никакого труда транспортировать предметы на огромные расстояния. Они запросто могли переправить друг друга на противоположную сторону Венеры или забросить каменную глыбу на Землю. Только с собой они ничего не могли поделать, так как, чтобы применить телекинетические способности к себе, они должны иметь точку опоры. Собственными силами им не перелететь с одного места на другое, хотя друг друга перебрасывали с легкостью.
Лазарус видел, как юные венериане исчезали, взлетали, снова исчезали и появлялись. Они были детьми, но эти фокусы получались у них намного лучше, чем у их отцов и тем более дедов. А какой энергией они будут обладать, когда вырастут!
Лазарус вновь повернулся к своим спутникам.
— Значит, вопрос решен, — сказал он. — Мы поможем Форсту, а он улетит с экспедицией. Я буду осуществлять верховную власть над всей организацией. Договорились?
— Договорились, — сказал Мандштейн.
— Да, — буркнул Мартелл.
— А ты, Клод? — спросил Лазарус.
Лицо Эмори помрачнело. Он взглянул на юношу, внезапно появившегося метрах в десяти от них и, вероятно, только что вернувшегося из блиц-полета на другой континент, и еще больше нахмурился.
— Договорились, — сквозь зубы проговорил он.
7
8
9
НОЧНЫЕ КРЫЛЬЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
2
Николас Мартелл кивнул на юношей:
— Мы потеряем несколько способных людей, — не забывайте этого. Полет в капсуле — это огромная нагрузка для людей и телекинетиков.
— Форст уверял меня, что о них позаботятся в Санта-Фе и восстановят их силы, — возразил Лазарус.
— И еще кое-что, — добавил Мандштейн, — по последнему соглашению, мы получим доступ к Центру форстеров. Должен признаться, что у меня личный интерес к нему и мне нравится эта идея. Я думаю, пришло время для совместной работы и взаимопонимания. Форст улетит, а с Кирби мы договоримся.
Лазарус был доволен: он не надеялся с такой легкостью получить поддержку Мандштейна. Но последний был уже стар, ему перевалило за девяносто, и он очень хотел продлить свою жизнь. А сделать это было можно только в Санта-Фе. Конечно, его мотивы нельзя признать благородными, но он и сам этого не отрицает. Жить долго — естественное желание каждого человека.
«А эсперы тоже люди», — подумал Лазарус и посмотрел на юношей. Это были венериане пятого или шестого поколения. В них еще многое сохранилось от землян, но они уже и многим отличались от них. Генетические изменения, сделанные для того, чтобы приспособить человека к жизни на Венере стали наследственными. Таким образом, эти юноши уже не совсем люди в обычном понимании этого слова.
Теперь для них не составляло никакого труда транспортировать предметы на огромные расстояния. Они запросто могли переправить друг друга на противоположную сторону Венеры или забросить каменную глыбу на Землю. Только с собой они ничего не могли поделать, так как, чтобы применить телекинетические способности к себе, они должны иметь точку опоры. Собственными силами им не перелететь с одного места на другое, хотя друг друга перебрасывали с легкостью.
Лазарус видел, как юные венериане исчезали, взлетали, снова исчезали и появлялись. Они были детьми, но эти фокусы получались у них намного лучше, чем у их отцов и тем более дедов. А какой энергией они будут обладать, когда вырастут!
Лазарус вновь повернулся к своим спутникам.
— Значит, вопрос решен, — сказал он. — Мы поможем Форсту, а он улетит с экспедицией. Я буду осуществлять верховную власть над всей организацией. Договорились?
— Договорились, — сказал Мандштейн.
— Да, — буркнул Мартелл.
— А ты, Клод? — спросил Лазарус.
Лицо Эмори помрачнело. Он взглянул на юношу, внезапно появившегося метрах в десяти от них и, вероятно, только что вернувшегося из блиц-полета на другой континент, и еще больше нахмурился.
— Договорились, — сквозь зубы проговорил он.
7
Космическая капсула представляла собой обелиск семнадцати метров высотой — ненадежная скорлупка для межзвездного океана пустоты. В ней было одиннадцать кают для жилья, центр по переработке научных данных и склад самых необходимых вещей, какие понадобились бы человеку в различные периоды его существования.
— Оборудуйте капсулу таким образом, — сказал Форст брату Каподимонте, — чтобы мы имели под рукой все необходимое для спасения, даже если, например, Солнце превратится в Новую.
Каподимонте, будучи антропологом по образованию, имел собственное мнение о полезности тех или иных предметов. Но ему пришлось руководствоваться не собственным мнением, а указаниями Форста. Еще несколько десятилетий назад Комитет разработал планы экспедиций в межзвездное пространство. Со временем планы менялись и дополнялись, так что Каподимонте не пришлось начинать с нуля — он использовал весь предшествующий опыт, правда, теоретический. Кроме того, в проекте было много белых пятен. Ведь совершенно ничего неизвестно о характере того мира, где высадится экспедиция, о возможности земной жизни приспособиться к новым условиям существования.
Астрономы давно открыли сотни планетных систем у далеких звезд. Некоторые из них можно было наблюдать в телескопы, смонтированные на космических станциях, а некоторые устанавливались с помощью математического анализа их влияния на центральные светила. Но смогут ли люди жить на новых планетах?
Из девяти планет Солнечной системы только на одной смог развиться разум: это настораживало. Потребовались огромные материальные затраты и время жизни двух поколений, чтобы превратить Марс в живой мир. Одиннадцати пионерам, улетающим к другим мирам, вряд ли удастся совершить что-либо подобное. Для изменения условий целой планеты у них просто не хватит ни сил, ни времени. Чтобы приспособиться к условиям Венеры, пришлось использовать огромный отряд биологов и все возможности генетической инженерии. Для путешественников и данный вариант отпадает. Итак, они или найдут подходящий для жизни мир, или погибнут!!!
Некоторые эсперы утверждали, что такие миры существуют. Они забрасывали свой дух к другим звездам и даже в другие галактики, вступая в контакт с обитателями планет. Иллюзия? Ошибка? Каподимонте не мог ответить на этот вопрос.
Кирби спросил его:
— Правда ли то, что они даже не знают на какой звезде окажутся?
— Да. Эсперы утверждают, что знают. А я не могу ответить на этот вопрос. Знаю только, что согласно плану направление броска определено нашими эсперами, а энергию для него дадут эсперы лазаристов.
— Значит, путешествие в неизвестность?
— Именно так, — подтвердил Каподимонте. — И по секрету скажу вам: я рад, что не участвую в экспедиции. Сквозь дыру в небе, сделанную ими, они пустят капсулу, и та окажется в ненормальном пространстве. Точнее говоря, не в таком, в каком живем мы. Затем капсула сядет на какую-нибудь планету, о которой, как утверждают эсперы, они все знают, и пошлют к нам на Землю радио-зонд с сообщением об их местонахождении. Но мы получим его только через 20–30 лет. За это время мы, наверняка, уже пошлем другие экспедиции. Они, так сказать, прокладывают путь в неизвестность, и Форст летит первым.
Кирби задумчиво кивнул:
— В это трудно поверить, не правда ли? Но мне кажется, что они добьются успеха.
— Что, что?
— Добьются успеха. У Форста есть «пловцы», с которыми он иногда попадает в будущее. Так вот, он видел, что его полет будет удачным. Он уверен, что ничем не рискует.
Каподимонте какое-то время смотрел на Кирби, а потом снова начал нервно листать свои инвентарные книги.
— Вы верите в это? — через некоторое время спросил он.
— Не знаю. Форст — осторожный человек. Недавно он признался мне, что свои решения он принимал только после видений… Поэтому я склонен этому верить.
— А я — нет, — проговорил Каподимонте.
Но его скепсис больше нигде не проявлялся. Он участвовал в заседаниях Совета, в том числе и на котором Форст сделал сенсационное заявление, и слышал Кирби, веско и красноречиво доказывающего, что Основателю даже необходимо лететь к звездам. Все приняли это заявление с пониманием.
Судьба экспедиции решена, а ему, Каподимонте, нужно позаботиться только о том, чтобы ее участники ни в чем не нуждались. Он вновь и вновь просматривал инвентарные списки: продукты, одежда, книги, оборудование, медикаменты, средства связи, оружие…
— Оборудуйте капсулу таким образом, — сказал Форст брату Каподимонте, — чтобы мы имели под рукой все необходимое для спасения, даже если, например, Солнце превратится в Новую.
Каподимонте, будучи антропологом по образованию, имел собственное мнение о полезности тех или иных предметов. Но ему пришлось руководствоваться не собственным мнением, а указаниями Форста. Еще несколько десятилетий назад Комитет разработал планы экспедиций в межзвездное пространство. Со временем планы менялись и дополнялись, так что Каподимонте не пришлось начинать с нуля — он использовал весь предшествующий опыт, правда, теоретический. Кроме того, в проекте было много белых пятен. Ведь совершенно ничего неизвестно о характере того мира, где высадится экспедиция, о возможности земной жизни приспособиться к новым условиям существования.
Астрономы давно открыли сотни планетных систем у далеких звезд. Некоторые из них можно было наблюдать в телескопы, смонтированные на космических станциях, а некоторые устанавливались с помощью математического анализа их влияния на центральные светила. Но смогут ли люди жить на новых планетах?
Из девяти планет Солнечной системы только на одной смог развиться разум: это настораживало. Потребовались огромные материальные затраты и время жизни двух поколений, чтобы превратить Марс в живой мир. Одиннадцати пионерам, улетающим к другим мирам, вряд ли удастся совершить что-либо подобное. Для изменения условий целой планеты у них просто не хватит ни сил, ни времени. Чтобы приспособиться к условиям Венеры, пришлось использовать огромный отряд биологов и все возможности генетической инженерии. Для путешественников и данный вариант отпадает. Итак, они или найдут подходящий для жизни мир, или погибнут!!!
Некоторые эсперы утверждали, что такие миры существуют. Они забрасывали свой дух к другим звездам и даже в другие галактики, вступая в контакт с обитателями планет. Иллюзия? Ошибка? Каподимонте не мог ответить на этот вопрос.
Кирби спросил его:
— Правда ли то, что они даже не знают на какой звезде окажутся?
— Да. Эсперы утверждают, что знают. А я не могу ответить на этот вопрос. Знаю только, что согласно плану направление броска определено нашими эсперами, а энергию для него дадут эсперы лазаристов.
— Значит, путешествие в неизвестность?
— Именно так, — подтвердил Каподимонте. — И по секрету скажу вам: я рад, что не участвую в экспедиции. Сквозь дыру в небе, сделанную ими, они пустят капсулу, и та окажется в ненормальном пространстве. Точнее говоря, не в таком, в каком живем мы. Затем капсула сядет на какую-нибудь планету, о которой, как утверждают эсперы, они все знают, и пошлют к нам на Землю радио-зонд с сообщением об их местонахождении. Но мы получим его только через 20–30 лет. За это время мы, наверняка, уже пошлем другие экспедиции. Они, так сказать, прокладывают путь в неизвестность, и Форст летит первым.
Кирби задумчиво кивнул:
— В это трудно поверить, не правда ли? Но мне кажется, что они добьются успеха.
— Что, что?
— Добьются успеха. У Форста есть «пловцы», с которыми он иногда попадает в будущее. Так вот, он видел, что его полет будет удачным. Он уверен, что ничем не рискует.
Каподимонте какое-то время смотрел на Кирби, а потом снова начал нервно листать свои инвентарные книги.
— Вы верите в это? — через некоторое время спросил он.
— Не знаю. Форст — осторожный человек. Недавно он признался мне, что свои решения он принимал только после видений… Поэтому я склонен этому верить.
— А я — нет, — проговорил Каподимонте.
Но его скепсис больше нигде не проявлялся. Он участвовал в заседаниях Совета, в том числе и на котором Форст сделал сенсационное заявление, и слышал Кирби, веско и красноречиво доказывающего, что Основателю даже необходимо лететь к звездам. Все приняли это заявление с пониманием.
Судьба экспедиции решена, а ему, Каподимонте, нужно позаботиться только о том, чтобы ее участники ни в чем не нуждались. Он вновь и вновь просматривал инвентарные списки: продукты, одежда, книги, оборудование, медикаменты, средства связи, оружие…
8
Наступил день отлета. Над Нью-Мехико гулял холодный северный ветер. Капсула стояла в пустынной местности, в двадцати милях от Санта-Фе. Рейнольд Кирби надел теплую одежду и изоляционный костюм, но ледяной порывистый ветер, казалось, пронизывал даже их. Кирби было холодно. Через несколько дней наступит новый, 2165 год. А Ноэль Форст уже не будет его праздновать на Земле.
Телекинетики прибыли с Венеры неделю назад. Их было двадцать. Для них соорудили куполообразное здание неподалеку от капсулы. Здание заполнили ядовитым воздухом, которым они дышали на Венере. Вместе с телекинетиками прибыли Лазарус и Мандштейн. Они тоже жили в этом здании и готовились к великому событию.
Мандштейн хотел после отлета Форста остаться в Санта-Фе, чтобы сделать омолаживающие процедуры. Лазарус же перед отлетом должен был переговорить с Кирби о деталях их будущей совместной работы. Они встречались лишь однажды, дальнейшие их контакты ограничивались формальными приветствиями. Кирби чувствовал, что пророк лазаристов обладает сильной волей и настойчивостью. И в то же время, считал координатор, они найдут общий язык.
На зимнем плато собрались все ведущие фигуры Братства. Они пришли посмотреть, как исчезнет Основатель. Кирби увидел и Каподимонте, и Магнуса, и Эстона, и Лангхольта, и многих других; заметил он и то, что они наблюдают за ним.
Форст с другими участниками экспедиции находился в капсуле. Пять мужчин, пять женщин и Форст.
Всем, кроме него, было меньше сорока, все были здоровыми и интеллектуально развитыми людьми, отличными специалистами в ранних областях науки и техники…
Магнус, координатор Европы, подошел к Кирби. Это был маленький подвижный человечек с резкими чертами лица, как почти у всех функционеров Братства, прослуживших в его рядах более семидесяти лет.
— Он действительно летит?
— Да.
— Вы не разговаривали с ним сегодня утром?
— Очень недолго, — ответил Кирби. — Он совершенно спокоен.
Магнус кивнул:
— Вчера вечером у меня сложилось такое же впечатление, когда он благословил нас: спокойствие и радость ожидания.
— Он сбросил с себя тяжкий груз, — сказал Кирби. — Вы бы тоже были довольны, если бы освободились от такой ответственности и стали участником первой экспедиции к звездам.
Магнус пожал плечами.
— Не уверен в этом, — ответил он. — Я бы предпочел остаться.
Кирби удивленно посмотрел на него:
— Но ведь эта экспедиция необходима для закрепления нашего авторитета.
— Да, я слышал вашу речь на Совете, и тем не менее…
— Закончилась первая стадия нашей эволюции, — проговорил Кирби. — Теперь мы должны углубить и расширить свою мифологию. Отлет Форста имеет для нас неоценимое символическое значение. Он поднимается на небеса и побуждает нас продолжать его дело, стремиться к новым целям. А если бы он остался, мы прекратили бы свое развитие. Теперь же мы имеем его славный пример, который будет отличным стимулом к новым успехам. Форст открывает нам дорогу к звездам, и это будет для нас тем фундаментом, на котором мы построим свою дальнейшую деятельность!
— Вы говорите так убежденно, словно и сами в это верите.
— Я верю, — сказал Кирби. — Сначала я тоже считал, что все это чепуха. Но когда я, по совету Форста, все обдумал, то понял, что он прав.
Магнус пробормотал:
— Мало ему быть Мухаммедом и Иисусом, он хочет стать еще Моисеем и Элиасом…
— Вот уж никогда бы не подумал, что вы им так недовольны! — воскликнул Кирби.
— Раньше я такого не сказал бы, — ответил Магнус. — Я просто не могу привыкнуть к мысли, что он улетает и его место займет Лазарус. Черт бы меня побрал, я совсем этого не хочу!
— Именно по этой причине он и улетает, — заметил Кирби, и оба замолчали.
Подошел Каподимонте.
— Все готово, — сообщил он. — От Лазаруса я узнал, что телекинетики ждут только сигнала.
— А как дела у наших направляющих эсперов? — спросил Кирби.
— Они давно готовы.
Кирби выпрямился:
— В таком случае, можно начинать.
— Да, — согласился Каподимонте. — Тянуть нечего.
«Лазарус ждет моего сигнала, — подумал Кирби. — Начиная с этого момента все сигналы на Земле будут исходить от меня, по крайней мере, те, которые относятся к форстерам». Но эта мысль его больше не беспокоила. Он примирился с ситуацией.
Вокруг стартовой площадки стояли символические знаки: иконы лазаристов, большой кобальтовый реактор, религиозные принадлежности обоих культов, которые отныне должны объединиться. Кирби подал знак. Модераторные штанги вытянулись. Заработал реактор.
Голубой огонь затанцевал над реактором, и его отблески заиграли на поверхности капсулы. Холодное свечение Черенкова разлилось по всей равнине, и в толпе зрителей послышались благочестивое бормотание — повторение стадий спектра. А человек, нашедший эти слова, сидел в капсуле за металлическими стенами.
Свет огня был сигналом для венериан, сидевших в своем куполообразном здании. Настало время собрать все силы и выбросить капсулу во Вселенную — открыть для людей путь к звездам.
Прошло несколько мгновений, показавшихся присутствующим вечностью.
— Чего они ждут? — спросил Магнус.
— Может быть, ничего и не произойдет, — высказал предположение Каподимонте.
Кирби молчал…
А потом все-таки что-то произошло…
Телекинетики прибыли с Венеры неделю назад. Их было двадцать. Для них соорудили куполообразное здание неподалеку от капсулы. Здание заполнили ядовитым воздухом, которым они дышали на Венере. Вместе с телекинетиками прибыли Лазарус и Мандштейн. Они тоже жили в этом здании и готовились к великому событию.
Мандштейн хотел после отлета Форста остаться в Санта-Фе, чтобы сделать омолаживающие процедуры. Лазарус же перед отлетом должен был переговорить с Кирби о деталях их будущей совместной работы. Они встречались лишь однажды, дальнейшие их контакты ограничивались формальными приветствиями. Кирби чувствовал, что пророк лазаристов обладает сильной волей и настойчивостью. И в то же время, считал координатор, они найдут общий язык.
На зимнем плато собрались все ведущие фигуры Братства. Они пришли посмотреть, как исчезнет Основатель. Кирби увидел и Каподимонте, и Магнуса, и Эстона, и Лангхольта, и многих других; заметил он и то, что они наблюдают за ним.
Форст с другими участниками экспедиции находился в капсуле. Пять мужчин, пять женщин и Форст.
Всем, кроме него, было меньше сорока, все были здоровыми и интеллектуально развитыми людьми, отличными специалистами в ранних областях науки и техники…
Магнус, координатор Европы, подошел к Кирби. Это был маленький подвижный человечек с резкими чертами лица, как почти у всех функционеров Братства, прослуживших в его рядах более семидесяти лет.
— Он действительно летит?
— Да.
— Вы не разговаривали с ним сегодня утром?
— Очень недолго, — ответил Кирби. — Он совершенно спокоен.
Магнус кивнул:
— Вчера вечером у меня сложилось такое же впечатление, когда он благословил нас: спокойствие и радость ожидания.
— Он сбросил с себя тяжкий груз, — сказал Кирби. — Вы бы тоже были довольны, если бы освободились от такой ответственности и стали участником первой экспедиции к звездам.
Магнус пожал плечами.
— Не уверен в этом, — ответил он. — Я бы предпочел остаться.
Кирби удивленно посмотрел на него:
— Но ведь эта экспедиция необходима для закрепления нашего авторитета.
— Да, я слышал вашу речь на Совете, и тем не менее…
— Закончилась первая стадия нашей эволюции, — проговорил Кирби. — Теперь мы должны углубить и расширить свою мифологию. Отлет Форста имеет для нас неоценимое символическое значение. Он поднимается на небеса и побуждает нас продолжать его дело, стремиться к новым целям. А если бы он остался, мы прекратили бы свое развитие. Теперь же мы имеем его славный пример, который будет отличным стимулом к новым успехам. Форст открывает нам дорогу к звездам, и это будет для нас тем фундаментом, на котором мы построим свою дальнейшую деятельность!
— Вы говорите так убежденно, словно и сами в это верите.
— Я верю, — сказал Кирби. — Сначала я тоже считал, что все это чепуха. Но когда я, по совету Форста, все обдумал, то понял, что он прав.
Магнус пробормотал:
— Мало ему быть Мухаммедом и Иисусом, он хочет стать еще Моисеем и Элиасом…
— Вот уж никогда бы не подумал, что вы им так недовольны! — воскликнул Кирби.
— Раньше я такого не сказал бы, — ответил Магнус. — Я просто не могу привыкнуть к мысли, что он улетает и его место займет Лазарус. Черт бы меня побрал, я совсем этого не хочу!
— Именно по этой причине он и улетает, — заметил Кирби, и оба замолчали.
Подошел Каподимонте.
— Все готово, — сообщил он. — От Лазаруса я узнал, что телекинетики ждут только сигнала.
— А как дела у наших направляющих эсперов? — спросил Кирби.
— Они давно готовы.
Кирби выпрямился:
— В таком случае, можно начинать.
— Да, — согласился Каподимонте. — Тянуть нечего.
«Лазарус ждет моего сигнала, — подумал Кирби. — Начиная с этого момента все сигналы на Земле будут исходить от меня, по крайней мере, те, которые относятся к форстерам». Но эта мысль его больше не беспокоила. Он примирился с ситуацией.
Вокруг стартовой площадки стояли символические знаки: иконы лазаристов, большой кобальтовый реактор, религиозные принадлежности обоих культов, которые отныне должны объединиться. Кирби подал знак. Модераторные штанги вытянулись. Заработал реактор.
Голубой огонь затанцевал над реактором, и его отблески заиграли на поверхности капсулы. Холодное свечение Черенкова разлилось по всей равнине, и в толпе зрителей послышались благочестивое бормотание — повторение стадий спектра. А человек, нашедший эти слова, сидел в капсуле за металлическими стенами.
Свет огня был сигналом для венериан, сидевших в своем куполообразном здании. Настало время собрать все силы и выбросить капсулу во Вселенную — открыть для людей путь к звездам.
Прошло несколько мгновений, показавшихся присутствующим вечностью.
— Чего они ждут? — спросил Магнус.
— Может быть, ничего и не произойдет, — высказал предположение Каподимонте.
Кирби молчал…
А потом все-таки что-то произошло…
9
Кирби не знал, как все произойдет. Он представлял, что венериане, взявшись за руки, будут водить хоровод вокруг капсулы и тужиться, краснея от напряжения, пытаясь приподнять капсулу и выкинуть ее в мировое пространство. Но венериан не было видно — они остались в своем здании. Он также представлял, что капсула взовьется как ракета: сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее будет уходить в небо, по мере удаления становясь все меньше и меньше, и наконец превратится в точку, а затем совсем исчезнет. А все было совершенно по иному.
Он ждал вместе с другими. Время тянулось медленно. Кирби подумал о Форсте. Как-то ему будет, там, в чужом мире? И куда он попадет — в пригодный для жизни мир или нет? Наверное, все-таки в пригодный. И как он отнесется к незнакомому миру? Он уже стар и болен. Правда Основатель до сих пор сохранил решительность юноши и непреклонность мужчины. Куда бы ни попал, он все изменит вокруг себя. Кирби стало жаль остальных астронавтов, попавших в подчинение к Форсту.
Как бы там ни было, Кирби не сомневался в успехе экспедиции. Форст удачлив. В этом штопанном и перештопанном полутрупе таилось побеждающее пламя жизни…
— Они улетают! — вдруг завизжал Каподимонте.
Капсула все еще находилась на Земле, но вокруг нее, как в жаркий летний день, уже дрожал воздух.
А потом вдруг ее не стало.
Кирби уставился на то место, где она только что находилась. А все смотрели на небо, словно надеясь увидеть там что-то…
Форст указал путь в неведомое.
— И существует Единство, из которого рождается все живое, — раздался голос позади Кирби. — Движению Электрона обязаны мы бесконечному разнообразию Вселенной…
Первому голосу вторит другой:
— Мужчина и женщина, звезда и камень, дерево и птица…
К ним присоединился еще один голос:
— В силе спектра, кванта и святого ангстрема…
Кирби не стал слушать знакомые молитвы. Он бросил взгляд на равнину, по которой гулял ветер, взглянул наверх, на пустое бледное небо, уже возвещавшее о приближении вечера. Дело сделано. Форст улетел, и все его планы на Земле выполнены. Но начались осуществляться планы по освоению Вселенной. Вырвавшееся из плена Солнечной системы Человечество теперь могло лететь к звездам!
И лишь один из этой толпы верующих, координатор Рейнольд Кирби, повернулся спиной к тому месту, с которого Форст улетел в небо, и, сгорбившись, медленно пошел прочь — туда, где его ждал Лазарус, чтобы переговорить обо всем, что оставил им Основатель…
Он ждал вместе с другими. Время тянулось медленно. Кирби подумал о Форсте. Как-то ему будет, там, в чужом мире? И куда он попадет — в пригодный для жизни мир или нет? Наверное, все-таки в пригодный. И как он отнесется к незнакомому миру? Он уже стар и болен. Правда Основатель до сих пор сохранил решительность юноши и непреклонность мужчины. Куда бы ни попал, он все изменит вокруг себя. Кирби стало жаль остальных астронавтов, попавших в подчинение к Форсту.
Как бы там ни было, Кирби не сомневался в успехе экспедиции. Форст удачлив. В этом штопанном и перештопанном полутрупе таилось побеждающее пламя жизни…
— Они улетают! — вдруг завизжал Каподимонте.
Капсула все еще находилась на Земле, но вокруг нее, как в жаркий летний день, уже дрожал воздух.
А потом вдруг ее не стало.
Кирби уставился на то место, где она только что находилась. А все смотрели на небо, словно надеясь увидеть там что-то…
Форст указал путь в неведомое.
— И существует Единство, из которого рождается все живое, — раздался голос позади Кирби. — Движению Электрона обязаны мы бесконечному разнообразию Вселенной…
Первому голосу вторит другой:
— Мужчина и женщина, звезда и камень, дерево и птица…
К ним присоединился еще один голос:
— В силе спектра, кванта и святого ангстрема…
Кирби не стал слушать знакомые молитвы. Он бросил взгляд на равнину, по которой гулял ветер, взглянул наверх, на пустое бледное небо, уже возвещавшее о приближении вечера. Дело сделано. Форст улетел, и все его планы на Земле выполнены. Но начались осуществляться планы по освоению Вселенной. Вырвавшееся из плена Солнечной системы Человечество теперь могло лететь к звездам!
И лишь один из этой толпы верующих, координатор Рейнольд Кирби, повернулся спиной к тому месту, с которого Форст улетел в небо, и, сгорбившись, медленно пошел прочь — туда, где его ждал Лазарус, чтобы переговорить обо всем, что оставил им Основатель…
НОЧНЫЕ КРЫЛЬЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Роум — город на семи холмах. Говорят, что в одном из ранних циклов он был столицей. Я не знаю, ибо мое ремесло — наблюдать, а не запоминать, но когда я впервые бросил взгляд на Роум, подходя к нему в сумерках с юга, то понял, что в былые времена он действительно мог иметь громадное значение.
Даже теперь это огромный город с многотысячным населением.
Его прекрасные башни резко выделялись на фоне сумерек. Подобно маленьким вспышкам мигали огоньки. Небо слева полыхало немыслимым великолепием: солнце покидало свои владения. Развевающиеся лазурные, фиолетовые и малиновые полотнища сталкивались и смешивались друг с другом в ночном танце, который предвещал темноту. Справа от меня ночь уже пришла.
Я попытался отыскать семь холмов и сбился, но все же знал, что это великий Роум, к которому ведут все дороги, и я почувствовал благоговение и глубокое уважение к творению наших ушедших отцов.
Мы остановились возле длинной прямой дороги, глядя на Роум. Я сказал:
— Это хороший город. Мы найдем там работу.
Рядом вздрогнули ажурные крылья Эвлюэллы.
— И пищу? — спросила она высоким, похожим на звук флейты, голосом. — И кров? И вино?
— И пищу, и кров, и вино, — сказал я. — Все, что пожелаем.
— Сколько нам еще идти, Наблюдатель? — поинтересовалась она.
— Два дня. Три ночи.
— Если бы я полетела, это было бы намного быстрей.
— Для тебя, — сказал я. — Ты бы оставила нас далеко позади и никогда больше не увидела. Ты хочешь этого?
Она подошла ко мне и погладила грубую ткань моего рукава, а потом прижалась ко мне, как ласковый котенок. Крылья ее развернулись двумя большими газовыми полотнищами, сквозь которые был виден закат и вечерние огни: размытые, дрожащие, зовущие. Я почувствовал полуночный аромат ее волос. Я обнял и прижал к себе тонкое мальчишеское тело.
Она произнесла:
— Ты знаешь мое желание — следовать за тобой всюду, Наблюдатель.
Всюду!
— Я знаю, Эвлюэлла. Мы все-таки будем счастливыми, — сказал я и еще крепче обнял ее.
— Мы пойдем в Роум прямо сейчас?
— Я думаю, надо подождать Гормона, — ответил я, покачав головой. — Он скоро кончит свои изыскания. — Я не хотел говорить ей о своих тревогах.
Она еще ребенок. Ей всего лишь семнадцать весен. Что знала она о тревогах и годах? А я стар. Не так, конечно, как Роум, но все же достаточно стар.
— Пока мы ждем, — сказала она, — можно мне полетать?
— Ну конечно.
Я присел возле тележки и погрел руки у пульсирующего генератора, пока Эвлюэлла готовилась летать. Прежде всего она скинула одежду, ибо крылья ее были слишком слабы, и она не могла поднять дополнительный вес. Она быстро сбросила с ног стеклянные пузыри, освободилась от малинового жакета и мягких меховых туфелек. Угасающий свет на западе скользнул по ее изящной фигурке. Как и у всех Воздухоплавателей, у нее не было излишних выпуклостей: ее груди были небольшими бугорками, ягодицы — плоскими, а бедра — такими узкими, что когда она стояла, казались, шириной всего несколько дюймов. Весила ли она больше квинтала? Сомневаюсь. Глядя на нее, я чувствовал себя вызывающим отвращение великаном, а ведь я не такой уж и крупный мужчина.
Она опустилась на колени у края дороги и склонила голову к земле, произнося ритуальные слова, которые говорят все Воздухоплаватели перед полетом. Она стояла спиной ко мне. Ее тонкие крылья трепетали, наполняясь жизнью, вздымались, словно развевающийся на ветру плащ. Я не мог понять, как эти крылья могли поднять даже такое легонькое тело, как тело Эвлюэллы.
Они не были крыльями ястреба, они были крыльями бабочки, все в тонких прожилках, прозрачные, испещренные тут и там эбеновыми, бирюзовыми и алыми пятнами пигмента. Прозрачные связки соединяли их с плоскими пучками мускулов ниже острых лопаток, но вот чего у нее не было, так это массивной килевой кости, присущей всем крылатым существам, и необходимых для полета мощных мускулов. Да, я знал, что Воздухоплаватели используют для полета не только мускулы, что в их обучение входят и мистические дисциплины. Пусть так, но я, входящий в Союз Наблюдателей, скептически относился к таинственным союзам.
Эвлюэлла умолкла. Она поднялась, поймала крыльями ветер и взмыла на несколько футов. Осталась на этой высоте между небом и землей, а крылья ее бешено взбивали воздух. Ночь еще не совсем наступила, а крылья Эвлюэллы были ночными крыльями. Днем она вообще не смогла бы полететь, ибо чудовищное давление солнечных лучей моментально отбросили бы ее наземь.
Сейчас, посредине между вечером и ночью, было не самое лучшее время для полета. Я видел, как остатки света погнали ее на восток. Ее руки молотили воздух, словно помогая крыльям. Ее маленькое заострившееся личико сосредоточенно застыло: на тонких губах были слова ее союза. Она сложилась пополам, потом резко выпрямилась, стала медленно поворачиваться и вдруг сразу взлетела в горизонтальном положении, а крылья ее продолжали работать. Ну же, Эвлюэлла! Ну!
Она вдруг оказалась в вышине, словно одной только своей волей победила блистающий еще в небе свет.
Я с удовольствием глядел на ее обнаженную фигуру, белеющую в ночном небе. Я видел ее отчетливо, ибо глаза Наблюдателя зорки. Она уже была на высоте пяти ее ростов, и крылья распахнулись во всю ширь, затмевая башни Роума. Она помахала мне. Я послал ей поцелуй и слова любви. Наблюдатели не женятся, не бывает у них и искусственно выращенных детей, но Эвлюэлла была мне словно дочь, и я гордился ее полетом. Мы странствовали вместе всего лишь год с тех пор, как встретились в Эгапте, но у меня было такое чувство, что я знал ее всю долгую жизнь. От нее ко мне поступали новые силы. Я не знаю, что именно. Спокойствие? Знание? Череда тех дней, когда ее не было на свете? Я надеялся только, что она любит меня так же, как я люблю ее.
Она была уже высоко в небе, кружилась, парила, планировала, выделывала пируэты, танцевала… Ее длинные черные волосы готовы были оторваться от головы. Ее тело казалось случайным придатком к этим огромным крыльям, которые переливались, блестели и трепетали в ночи. Она взмыла еще выше, наслаждаясь тем, что вырвалась из плена земного тяготения, заставляя меня все более чувствовать мою прикованность к земле, и вдруг резко, как тоненькая ракета, метнулась в сторону Роума. Я видел ее босые ноги, кончики крыльев; и вот уже не мог разглядеть ничего.
Я вздохнул, засунул руки под мышки, чтобы согреться. Как так получилось, что я чувствовал зимний холод, а девочка Эвлюэлла могла совершенно раздетой парить в воздухе?
Шел двенадцатый, из двадцати, час, и это было время для моего наблюдения. Я подошел к тележке, открыл футляры и приготовил инструменты.
Некоторые цифры пожелтели и поблекли; стрелки индикаторов потеряли люминесцентное покрытие; пятна морской соли испещряли футляры изнутри память о том времени, когда в Земном океане на меня напали пираты.
Истертые и потрескавшиеся рычажки и переключатели привычно поворачивались под моими руками, когда я начал подготовку. Первые молитвы — о свободном от посторонних мыслей и готовом воспринимать мозге; затем — о родстве со всеми инструментами; еще одна — о внимательном наблюдении, поиске врагов человека среди звездного неба. Таково мое умение, мое ремесло. Я поворачивал рукоятки и нажимал кнопки, выбрасывая из головы все мысли, готовя себя к превращению в продолжение моих инструментов.
Я почти переступил порог и находился в первой фазе наблюдения, когда глубокий звучный голос позади меня спросил:
— Ну, Наблюдатель, как дела?
Даже теперь это огромный город с многотысячным населением.
Его прекрасные башни резко выделялись на фоне сумерек. Подобно маленьким вспышкам мигали огоньки. Небо слева полыхало немыслимым великолепием: солнце покидало свои владения. Развевающиеся лазурные, фиолетовые и малиновые полотнища сталкивались и смешивались друг с другом в ночном танце, который предвещал темноту. Справа от меня ночь уже пришла.
Я попытался отыскать семь холмов и сбился, но все же знал, что это великий Роум, к которому ведут все дороги, и я почувствовал благоговение и глубокое уважение к творению наших ушедших отцов.
Мы остановились возле длинной прямой дороги, глядя на Роум. Я сказал:
— Это хороший город. Мы найдем там работу.
Рядом вздрогнули ажурные крылья Эвлюэллы.
— И пищу? — спросила она высоким, похожим на звук флейты, голосом. — И кров? И вино?
— И пищу, и кров, и вино, — сказал я. — Все, что пожелаем.
— Сколько нам еще идти, Наблюдатель? — поинтересовалась она.
— Два дня. Три ночи.
— Если бы я полетела, это было бы намного быстрей.
— Для тебя, — сказал я. — Ты бы оставила нас далеко позади и никогда больше не увидела. Ты хочешь этого?
Она подошла ко мне и погладила грубую ткань моего рукава, а потом прижалась ко мне, как ласковый котенок. Крылья ее развернулись двумя большими газовыми полотнищами, сквозь которые был виден закат и вечерние огни: размытые, дрожащие, зовущие. Я почувствовал полуночный аромат ее волос. Я обнял и прижал к себе тонкое мальчишеское тело.
Она произнесла:
— Ты знаешь мое желание — следовать за тобой всюду, Наблюдатель.
Всюду!
— Я знаю, Эвлюэлла. Мы все-таки будем счастливыми, — сказал я и еще крепче обнял ее.
— Мы пойдем в Роум прямо сейчас?
— Я думаю, надо подождать Гормона, — ответил я, покачав головой. — Он скоро кончит свои изыскания. — Я не хотел говорить ей о своих тревогах.
Она еще ребенок. Ей всего лишь семнадцать весен. Что знала она о тревогах и годах? А я стар. Не так, конечно, как Роум, но все же достаточно стар.
— Пока мы ждем, — сказала она, — можно мне полетать?
— Ну конечно.
Я присел возле тележки и погрел руки у пульсирующего генератора, пока Эвлюэлла готовилась летать. Прежде всего она скинула одежду, ибо крылья ее были слишком слабы, и она не могла поднять дополнительный вес. Она быстро сбросила с ног стеклянные пузыри, освободилась от малинового жакета и мягких меховых туфелек. Угасающий свет на западе скользнул по ее изящной фигурке. Как и у всех Воздухоплавателей, у нее не было излишних выпуклостей: ее груди были небольшими бугорками, ягодицы — плоскими, а бедра — такими узкими, что когда она стояла, казались, шириной всего несколько дюймов. Весила ли она больше квинтала? Сомневаюсь. Глядя на нее, я чувствовал себя вызывающим отвращение великаном, а ведь я не такой уж и крупный мужчина.
Она опустилась на колени у края дороги и склонила голову к земле, произнося ритуальные слова, которые говорят все Воздухоплаватели перед полетом. Она стояла спиной ко мне. Ее тонкие крылья трепетали, наполняясь жизнью, вздымались, словно развевающийся на ветру плащ. Я не мог понять, как эти крылья могли поднять даже такое легонькое тело, как тело Эвлюэллы.
Они не были крыльями ястреба, они были крыльями бабочки, все в тонких прожилках, прозрачные, испещренные тут и там эбеновыми, бирюзовыми и алыми пятнами пигмента. Прозрачные связки соединяли их с плоскими пучками мускулов ниже острых лопаток, но вот чего у нее не было, так это массивной килевой кости, присущей всем крылатым существам, и необходимых для полета мощных мускулов. Да, я знал, что Воздухоплаватели используют для полета не только мускулы, что в их обучение входят и мистические дисциплины. Пусть так, но я, входящий в Союз Наблюдателей, скептически относился к таинственным союзам.
Эвлюэлла умолкла. Она поднялась, поймала крыльями ветер и взмыла на несколько футов. Осталась на этой высоте между небом и землей, а крылья ее бешено взбивали воздух. Ночь еще не совсем наступила, а крылья Эвлюэллы были ночными крыльями. Днем она вообще не смогла бы полететь, ибо чудовищное давление солнечных лучей моментально отбросили бы ее наземь.
Сейчас, посредине между вечером и ночью, было не самое лучшее время для полета. Я видел, как остатки света погнали ее на восток. Ее руки молотили воздух, словно помогая крыльям. Ее маленькое заострившееся личико сосредоточенно застыло: на тонких губах были слова ее союза. Она сложилась пополам, потом резко выпрямилась, стала медленно поворачиваться и вдруг сразу взлетела в горизонтальном положении, а крылья ее продолжали работать. Ну же, Эвлюэлла! Ну!
Она вдруг оказалась в вышине, словно одной только своей волей победила блистающий еще в небе свет.
Я с удовольствием глядел на ее обнаженную фигуру, белеющую в ночном небе. Я видел ее отчетливо, ибо глаза Наблюдателя зорки. Она уже была на высоте пяти ее ростов, и крылья распахнулись во всю ширь, затмевая башни Роума. Она помахала мне. Я послал ей поцелуй и слова любви. Наблюдатели не женятся, не бывает у них и искусственно выращенных детей, но Эвлюэлла была мне словно дочь, и я гордился ее полетом. Мы странствовали вместе всего лишь год с тех пор, как встретились в Эгапте, но у меня было такое чувство, что я знал ее всю долгую жизнь. От нее ко мне поступали новые силы. Я не знаю, что именно. Спокойствие? Знание? Череда тех дней, когда ее не было на свете? Я надеялся только, что она любит меня так же, как я люблю ее.
Она была уже высоко в небе, кружилась, парила, планировала, выделывала пируэты, танцевала… Ее длинные черные волосы готовы были оторваться от головы. Ее тело казалось случайным придатком к этим огромным крыльям, которые переливались, блестели и трепетали в ночи. Она взмыла еще выше, наслаждаясь тем, что вырвалась из плена земного тяготения, заставляя меня все более чувствовать мою прикованность к земле, и вдруг резко, как тоненькая ракета, метнулась в сторону Роума. Я видел ее босые ноги, кончики крыльев; и вот уже не мог разглядеть ничего.
Я вздохнул, засунул руки под мышки, чтобы согреться. Как так получилось, что я чувствовал зимний холод, а девочка Эвлюэлла могла совершенно раздетой парить в воздухе?
Шел двенадцатый, из двадцати, час, и это было время для моего наблюдения. Я подошел к тележке, открыл футляры и приготовил инструменты.
Некоторые цифры пожелтели и поблекли; стрелки индикаторов потеряли люминесцентное покрытие; пятна морской соли испещряли футляры изнутри память о том времени, когда в Земном океане на меня напали пираты.
Истертые и потрескавшиеся рычажки и переключатели привычно поворачивались под моими руками, когда я начал подготовку. Первые молитвы — о свободном от посторонних мыслей и готовом воспринимать мозге; затем — о родстве со всеми инструментами; еще одна — о внимательном наблюдении, поиске врагов человека среди звездного неба. Таково мое умение, мое ремесло. Я поворачивал рукоятки и нажимал кнопки, выбрасывая из головы все мысли, готовя себя к превращению в продолжение моих инструментов.
Я почти переступил порог и находился в первой фазе наблюдения, когда глубокий звучный голос позади меня спросил:
— Ну, Наблюдатель, как дела?
2
Я привалился к тележке. Нельзя так резко отвлекать человека от работы. Это всегда болезненно. На мгновение в мое сердце впились когти.
Лицо стало горячим: глаза ничего не видели, рот наполнился слюной. Я со всей возможной поспешностью предпринял защитные меры, чтобы замедлить метаболизм и отключиться от своих инструментов. Я обернулся, насколько можно скрывая дрожь.
Гормон, третий член нашей маленькой компании, стоял, весело скалясь, и смотрел на мое недовольство. Я не мог сердиться на него. Не следует сердиться на несоюзных, что бы ни произошло.
Я с усилием произнес сквозь сжатые губы:
— Твои изыскания увенчались успехом?
— И большим. Где Эвлюэлла?
Я показал вверх. Гормон кивнул.
— Ну, что ты обнаружил? — спросил я.
— Этот город, несомненно, Роум.
— Никто в этом и не сомневался.
— Я сомневался. Но теперь у меня есть подтверждения.
— Да?
— В кошеле. Погляди.
Он извлек из-под туники свой кошель, поставил его на землю рядом со мной, раскрыл настолько, чтобы туда могла пролезть рука. Бормоча что-то себе под нос, он начал вытаскивать нечто тяжелое из его нутра, нечто из белого камня: длинный мраморный цилиндр, как я теперь видел, длинный и изъеденный временем.
— Из храма императорского Роума! — восхищенно воскликнул он.
— Не надо было брать его оттуда.
— Погоди! — закричал он и снова сунул руку в кошель. Он вытащил полную пригоршню круглых металлических пластинок и со звоном высыпал их к моим ногам. — Монеты! Деньги! Погляди на них, Наблюдатель! Лица царей!
— Кого?
— Древних завоевателей. Разве ты не знаешь историю минувших веков?
Я с удивлением взглянул на него.
— Ты говоришь, что не входишь ни в один союз, Гормон. А не может быть так, что ты — Летописец и скрываешь это от меня?
— Погляди на мое лицо, Наблюдатель. Могу ли я принадлежать к какому-нибудь союзу? Разве Измененного туда возьмут?
— Пожалуй, — сказал я, оглядывая его золотистые волосы, толстую восковую кожу, багрово-красные глаза, щербатый рот. Гормон был вскормлен гератогенетическими лекарствами. Это был урод, прекрасный в своем роде, но все-таки урод. Измененный, вне человеческих законов и обычаев Третьего Цикла Цивилизации. У Измененных не было даже своего союза.
Лицо стало горячим: глаза ничего не видели, рот наполнился слюной. Я со всей возможной поспешностью предпринял защитные меры, чтобы замедлить метаболизм и отключиться от своих инструментов. Я обернулся, насколько можно скрывая дрожь.
Гормон, третий член нашей маленькой компании, стоял, весело скалясь, и смотрел на мое недовольство. Я не мог сердиться на него. Не следует сердиться на несоюзных, что бы ни произошло.
Я с усилием произнес сквозь сжатые губы:
— Твои изыскания увенчались успехом?
— И большим. Где Эвлюэлла?
Я показал вверх. Гормон кивнул.
— Ну, что ты обнаружил? — спросил я.
— Этот город, несомненно, Роум.
— Никто в этом и не сомневался.
— Я сомневался. Но теперь у меня есть подтверждения.
— Да?
— В кошеле. Погляди.
Он извлек из-под туники свой кошель, поставил его на землю рядом со мной, раскрыл настолько, чтобы туда могла пролезть рука. Бормоча что-то себе под нос, он начал вытаскивать нечто тяжелое из его нутра, нечто из белого камня: длинный мраморный цилиндр, как я теперь видел, длинный и изъеденный временем.
— Из храма императорского Роума! — восхищенно воскликнул он.
— Не надо было брать его оттуда.
— Погоди! — закричал он и снова сунул руку в кошель. Он вытащил полную пригоршню круглых металлических пластинок и со звоном высыпал их к моим ногам. — Монеты! Деньги! Погляди на них, Наблюдатель! Лица царей!
— Кого?
— Древних завоевателей. Разве ты не знаешь историю минувших веков?
Я с удивлением взглянул на него.
— Ты говоришь, что не входишь ни в один союз, Гормон. А не может быть так, что ты — Летописец и скрываешь это от меня?
— Погляди на мое лицо, Наблюдатель. Могу ли я принадлежать к какому-нибудь союзу? Разве Измененного туда возьмут?
— Пожалуй, — сказал я, оглядывая его золотистые волосы, толстую восковую кожу, багрово-красные глаза, щербатый рот. Гормон был вскормлен гератогенетическими лекарствами. Это был урод, прекрасный в своем роде, но все-таки урод. Измененный, вне человеческих законов и обычаев Третьего Цикла Цивилизации. У Измененных не было даже своего союза.