Сименон Жорж. Рука

   — Да, я случайно наткнулся на нее…
   — И она, само собой разумеется, была пуста?
   — Да. Я передохнул там немножко от ветра…
   — А сарай? Вы удостоверились, что он не в сарае?
   В первый раз с начала этого неожиданного допроса я испугался. Можно было подумать, что Олсену что-то известно, что-то такое, чего я сам еще не знаю, и что он, с невинным лицом царапая что-то в своей записной книжке, подстраивает мне ловушку.
   — Сарай я обнаружил по стуку сорвавшейся с петель двери… Я покричал Рэю, но ничего не услышал в ответ…
   — Вы входили в сарай?
   — Сделал от входа несколько шагов…
   — Понятно…
   Он закрыл наконец свою книжку и поднялся с вполне военной выправкой.
   — Благодарю вас, всех троих, и прошу простить меня за причиненное беспокойство. Работы по розыску будут продолжаться всю ночь, если только погода не воспрепятствует этому.
   Потом обернулся к Моне:
   — Я предполагаю, мадам, что вы останетесь здесь?
   — Ну да… конечно…
   Куда же ей было деваться, пока отыскивают тело ее мужа среди океана этих снежных заносов?
   Мы пообедали. Помню, Изабель разогрела консервные спагетти с фрикадельками.
   Какой был день недели? Понедельник. С утра до вечера я только и делал, что слонялся с места на место. В контору я не поехал, и хотя к тому и не было никакой возможности, тем не менее я ощущал себя прогульщиком.
   По утрам я обычно заезжал на почту и вынимал корреспонденцию из нашего почтового ящика. День разворачивался по раз навсегда установленным правилам, которых я твердо придерживался. Для каждого поступка, чуть ли не для каждого движения было определено свое время.
   Я все еще был захвачен присутствием в доме Моны и беспрестанно задавал себе вопрос: сближусь ли я с ней?.. Вероятно, это произойдет не здесь…
   А почему бы и нет?
   С того самого субботнего вечера все мы, трое, живем на нервах, а Мона в особенности… Не испытывают разве в такой момент желания прижаться к чьей-нибудь груди?
   Если мы вдруг очутимся наедине и будем уверены, что Изабель не сможет нас застигнуть…
   Но ничего такого не произошло. Мы смотрели из окна на экскаватор, и я едва улучил момент, чтобы прижать к себе локоть Моны.
   Спать мы с Изабель легли в своей спальне, а Мона в одиночестве.
   — Что ты думаешь об Олсене?
   Вопрос поразил меня, ибо он показывал ход мыслей моей жены. Сам я тоже думал об Олсене.
   — Отличный парень. И, по-видимому, прекрасно знает свое дело.
   Я ожидал продолжения разговора, во Изабель ограничилась сказанным, не продолжая.
   Только позже, когда мы собирались уже погасить свет, она пробормотала:
   — Не думаю, чтобы Мона сильно страдала…
   Я ответил уклончиво:
   — Никогда нельзя знать…
   — Казалось, что они друг к Другу сильно привязаны…
   Слово поразило меня. Привязаны! Ходячее выражение, но я подумал, что, употребляя его, люди перестали вдумываться в смысл. Существа — два существа — «привязаны один к другому»…
   Почему бы и не прикованы?
   — Спокойной ночи, Изабель!
   — Спокойной ночи, Доналд!
   Она вздохнула, как и обычно по вечерам, что как бы знаменовало для нее переход от дневных хлопот к ночному покою. Почти тотчас же она засыпала, а я ворочался иногда с боку на бок часами, прежде чем мне удавалось заснуть.
   Мона была одна в комнате для друзей. О чем она думает? До меня доносился железный скрежет машин, которые как бы старательно просеивали снег.
   Внезапно проснувшись около полуночи, я не услышал шума машин и подумал: не нашли ли они Рэя? Но почему в таком случае не пришли они нас известить?
   Я не двигался, гадая, не почувствовала ли сквозь сон Изабель, что я проснулся, и не прислушивается ли она так же, как и я. Она не шевелилась, но дыхание ее стало более ровным.
   Все было погружено в молчание, кроме шума какого-то мотора вдалеке, возле почты.
   Я испытывал беспричинную тревогу. Эта внезапная тишина ощущалась мною как нависшая угроза, и я почувствовал истинное облегчение, когда экскаватор внезапно вновь приступил к работе.
   Произошла ли какая-то авария? Может быть, чинили или смазывали машину? Или попросту люди отлучились, чтобы пропустить по стаканчику?
   Я вновь уснул, и когда открыл глаза, было совсем светло. Дом уже наполнился кофейным запахом, но к нему еще не присоединились другие: жареной свинины и яиц.
   Я встал, надел халат, почистил зубы, пригладил волосы и в ночных туфлях побрел на кухню, в которой никого не было. В столовой, в гостиной тоже — никого.
   Я предположил, что Изабель пошла к Моне, и стал смотреть в окно на машину, которая обогнула скалу и находилась теперь у ее подножия.
   Вдруг я заметил какого-то человека, идущего со стороны сарая. Когда человек этот приблизился, я с изумлением понял, что это — моя жена. Она надела мою канадку, сапоги и едва продиралась сквозь снежные завалы.
   Увидела ли она меня сквозь окно? Гостиная не слишком светлая комната, а я не зажег света. Не знаю почему, но я предпочел удалиться оттуда до ее прихода. Этот ее поход в сарай носил какой-то таинственный характер и имел несомненное отношение к вопросам лейтенанта или к моим ответам на них.
   Я предпочел отступить, вернулся в спальню, потом прошел в ванную комнату и стал наполнять ванну.
   Я надеялся, впрочем, не очень веря в такую возможность, что Изабель тоже поднимется в спальню. Мне хотелось поскорее увидеть ее и понять, не переменилось ли в чем-нибудь ее отношение ко мне.
   Она услышала, что а наполняю ванну. Наверное, услышала она и то, что Мона тоже поднялась, потому что, когда я спустился в кухню, я застал Изабель за приготовлением яичницы с беконом для всех нас — троих. Стол для завтрака Изабель накрыла в столовой.
   — Доброе утро, Мона…
   Сегодня на ней было очень облегающее черное платьице, и, возможно, из-за того, что она нашла себя подурневшей, она накрасилась сегодня куда сильнее, чем во все предыдущие дни, в особенности сильно подвела глаза, и поэтому взгляд у нее стал какой-то особенный.
   — Доброе утро, Доналд…
   Я поцеловал в щеку свою жену.
   — Доброе утро, Изабель!
   Она не вернула мне поцелуя. Это стало у нас традицией. Не помню, как и когда она установилась. Мать в детстве тоже никогда меня не целовала, но машинально подставляла мне для поцелуя щеку или лоб.
   Тотчас же я увидел, что Изабель все поняла. Я знал также, еще до допроса, учиненного лейтенантом Олсеном, какую ошибку я допустил.
   Все то время, что я сидел в сарае на красной скамейке, я курил сигарету за сигаретой, зажигая одну от другой и отшвыривая горящий окурок на землю, где тотчас же затаптывал его. Так я выкурил по меньшей мере десять сигарет.
   Именно поэтому и пошла Изабель в сарай, воспользовавшись тем, что я сплю. Она искала доказательств моего сидения в сарае в ту ночь, когда я выдал свое длительное отсутствие за неудавшиеся поиски Рэя.
   Она все знала. Но в ее голубых глазах не прибавилось жесткости, не прибавилось и осуждения. Всего лишь удивление и любопытство.
   Разгадав мой поступок, она смотрела на меня вовсе не отчужденно, но как бы не совсем узнавая меня, как бы открыв во мне новое существо, о котором она и не подозревала, хотя знала меня так долго.
   Мы позавтракали под шум, производимый людьми и машиной у подножия скалы. Мона, заинтригованная нашим непонятным молчанием, смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого, и, возможно, заподозрила, что моя жена приревновала меня к ней.
   Но вслух она только произнесла:
   — Мне очень стыдно обременять вас так долго…
   — Не сходите с ума, Мона… Вы отлично знаете, что мы всегда относились и к Рэю, и к вам как к членам нашей семьи…
   Я быстро поел, ощущая всевозрастающую неловкость. Вставая из-за стола, я заявил:
   — Пойду взглянуть, нельзя ли привести машину домой…
   Я надел канадку, сапоги, меховую шапку. У меня было такое чувство, что Моне хочется предложить проводить меня, чтобы освежиться, но она не решается.
   Люди там, внизу, работали с большой тщательностью, потому что именно на том месте было больше всего шансов обнаружить тело.
   Я пошел по траншее, дно которой обледенело и стало скользким. На воздухе я сразу почувствовал себя лучше, да и вид привычной, пусть и несколько изменившейся окрестности действовал на нервы успокаивающе.
   Они отодвинули мою машину к обледеневшей ограде, и она все еще была вся засыпана снегом. С ветрового стекла пришлось сколоть обледеневший снег. Я не представлял себе, заведется ли мотор. Мне казалось, что прошло уже так много времени и в машине должны были произойти какие-то необратимые нарушения.
   Но «Крайслер» завелся как ни в чем ни бывало, и с предосторожностями мне удалось довести его до гаража, маленького деревянного строения, покрашенного в белый цвет и стоявшего напротив сарая.
   Мне пришлось отгребать лопатой снег от ворот гаража, открыв которые я сразу увидел спортивный «Линкольн», на котором Рэй и Мона приехали в прошлую субботу из Канады.
   Поставив свою машину в гараж, я направился в сарай, огромная дверь которого окончательно повалилась внутрь. В сарай набилось много снега, но он не достигал до скамейки. Я посмотрел на землю.
   Окурки исчезли.
   Вернувшись домой, я первым долгом хотел взглянуть в глаза жене, и она не отвернулась от меня, а спокойно встретила мой ищущий взгляд. Но что мог я прочитать в ее глазах?
   — Да!.. Я знаю!.. Я подозревала это… Когда ты отвечал Олеену на его вопрос о сарае, я все поняла…
   Я пошла туда и приняла меры, чтобы другие удостоверились…
   Чтобы они не удостоверились в моей подлости? Думает ли она, что я из позорной трусости укрылся в сарае, испугавшись возможности заблудиться в пурге?
   Почему же в таком случае не читаю я презрения в ее взгляде? Но и жалости в нем нет. Гнева тоже. Ничего.
   Нет! Есть в ее взгляде любопытство.
   Она едва выговорила:
   — С машиной не было затруднений?
   — Нет…
   — Ты не поедешь в контору?
   — Я позвоню Элен, чтобы она забрала на почте корреспонденцию…
   Впрочем, вряд ли почтовые машины могли нормально циркулировать…
   Мы говорили обо всем этом для отвода глаз. Она видела, что я ходил в сарай. Значит, мне уже известно, что она убрала оттуда окурки.
   Посуда была уже вымыта. Все трое, мы смотрели друг на друга, не зная, куда себя девать и чем заняться. Мона чувствовала, что между нами что-то происходит, и смущенно сказала:
   — Пойду уберу свою комнату…
   Приходящая работница не явилась. Она жила за холмом, а дорога в ее поселок проходит лесом, вероятно, ее еще не расчистили.
   — В конце концов, почему бы мне не съездить в контору?..
   Было совершенно невыносимо сидеть взаперти и ждать, пока люди там, внизу, обнаружат тело. Я вывел машину, которую только что поставил на место.
   Выехав со своего участка, я обнаружил, что дорога довольно хорошо расчищена, и заметил следы многих, уже проехавших по ней машин. Главная дорога выглядела почти нормально, за исключением высоченных валов снега по обочинам.
   Торговцы, вооружившись лопатами, проделывали в снегу траншеи к входам в свои магазины. Почта была открыта, и я вошел туда, приветствуя привратника обычным жестом, как будто ничего особенного за это время и не произошло.
   В нашем почтовом ящике я нашел всего несколько писем и пачку проспектов. Потом я направился в свою контору.
   Там тоже ничего не изменилось. Хиггинс сидел в своем кабинете и удивленно уставился на меня.
   — Значит, его наконец нашли?
   Я нахмурил брови.
   — Я говорю о вашем друге Сэндерсе… Они все еще прочесывают снег?..
   Пять лет назад мы построили на месте старой конторы кокетливое здание из розового кирпича с окнами, облицованными белым камнем. Дверь тоже выкрасили в белый цвет. Здание окружал хорошо содержащийся газон, которого сейчас, разумеется, не было видно, но который ежегодно зеленел пои первых теплых лучах в середине или конце марта.
   Элен, наша секретарша, стучала на машинке и, не отрываясь от работы, поздоровалась со мной.
   Все было спокойно, размеренно, мои книги по юриспруденции стояли на своих местах в шкафу красного дерева. Стрелки электрических часов скользили бесшумно.
   Я уселся в кресло и стал один за другим вскрывать конверты.
   — Элен…
   — Да, господин Додд…
   Ей двадцать пять лет, и она довольно хороша собой. Это дочь одного из наших клиентов, подрядчика по строительству каменных домов, полгода назад она вышла замуж.
   Будет ли Элен продолжать работать у нас, если у нее появится ребенок?
   Она уверяла, что будет продолжать, Я в этом не столь уверен и предвидел, что придется искать ей замену.
   Продиктовал три малозначительных письма.
   — Остальная корреспонденция для Хиггинса…
   Потрясло ли открытие Изабель? Изменит ли это нашу жизнь? Я задавал себе вопросы, сам не зная, чего же я хочу. Возбуждение, охватившее меня той ночью, в сарае, поутихло, но какая-то доля его все еще оставалась.
   Жена имела все основания смотреть на меня с любопытством. Я уже был не тем человеком, что прежде. Хиггинс этого не заметил. Моя секретарша тоже, но рано или поздно все обнаружат произошедшую во мне перемену.
   Я посматривал на часы так, как если бы у меня было назначено свидание. Да так оно и было в действительности. Мне не терпелось, чтобы поскорее нашли наконец тело Рэя, Мне не терпелось отделаться от него.
   Что произойдет, когда его наконец найдут? Меня это уже не касается.
   Это дело Моны. А она сейчас застилает постель и прибирает комнату.
   Газет не было. Поезд не пришел из Нью-Йорка. Куда скорее, чем я ожидал, Элен принесла мне на подпись три продиктованных мною письма.
   — Я еду к себе. Если понадоблюсь, позвоните мне…
   Зашел в кабинет к Хиггинсу, чтобы на прощание пожать ему руку.
   Выйдя из конторы, я подумал, что Не мешает купить мяса, и зашел в большой магазин.
   — Нашли вашего друга, господин Додд?
   — Нет еще…
   — Подумать только, что подобное происходит рядом с нами, когда мы даже и понятия ни о чем не имеем… У вас много повреждений?
   — Только дверь сорвало с сарая.
   — В Крестхилле снесло целый дом. Прямо чудо, что никого при этом не убило…
   Как раз в Крестхилле жила наша приходящая прислуга.
   Хоть я и говорил и поступал как обычно, меня неотвязно преследовала мысль:
   «Что думает Изабель? «
   Насколько я ее знал, она не заговорит со мной об этом. Жизнь пойдет по привычному руслу. Время от времени я буду ощущать устремленный на меня взгляд, и, возможно, в нем так и останется изумление.
   Повернув налево при въезде на нашу дорогу, я обнаружил, что машины прекратили работу, а еще через некоторое время я увидел закутанных в канадки, надевших сапоги женщин, выходивших из дома. Внизу, под скалой, группа мужчин стояла возле распростертого тела.
   Рэя нашли. Я поставил машину в гараж. Я был совершенно спокоен.
   Никаких угрызений совести я не испытывал. Наоборот, чувствовал огромное облегчение.
   Женщины поджидали меня возле начала спуска. Я взял обеих под руки, что не помешало нам, всем троим, поскользнуться и упасть, так что спасателям пришлось поднимать нас.
   Волосы Рэя и лицо, на котором как бы застыла улыбка, все еще были припорошены снегом. Правая его нога была подогнута, и один из мужчин, стоявших возле, объяснил нам, что она сломана.
   Я думал, как поведет себя Мона. Она не бросилась к телу. Может быть, это и было первым ее побуждением, потому что она сделала несколько шагов вперед. Потом остановилась и, содрогаясь, смотрела на труп. Изабель стояла справа от нее, я слева.
   Мона придвинулась ко мне, явно ища моей поддержки. Тогда я обнял ее за плечи и привлек к себе.
   — Мужайтесь, Мона…
   Жест мой был вполне естественным. Разве Мона не жена моего лучшего друга? Окружающие явно не увидели в этом ничего предосудительного. Тем более сама Мона, которая все крепче прижималась к мне.
   Но я-то сам посмотрел на Изабель с вызовом.
   Начинался новый этап, словно этим, с виду таким естественным и невинным жестом, я объявлял Изабель о своей независимости.
   Она не подала никакого вида и, повернувшись, скрестив руки, уставилась на Рэя так, как смотрят, когда гроб опускается в могилу на кладбище.
   — Перенесите его, пожалуйста, в дом.
   Главный среди рабочих сделал шаг вперед:
   — Лейтенант распорядился ничего не предпринимать до его приезда…
   — Вы ему позвонили?
   — Да. И получил инструкцию.
   Мы не могли оставаться на холоде, пока лейтенант приедет из Ханаана.
   — Идемте, Мона…
   Я думал, что она станет возражать, но она дала увести себя, и мы вскарабкались по откосу, помогая друг другу. Я уже не обнимал ее за плечи, но я осмелился это сделать, это была победа.
   — Наверное, он поскользнулся, — сказала она, когда мы поднимались наверх. Бедный Рэй…
   Мы шли втроем, три темных силуэта на белоснежном фоне. Мне казалось, что это должно было выглядеть нелепо. Люди там, внизу, заводили машину, их, вероятно, ждала где-то такая же работа.
   — Не приготовишь ли ты кофе, Изабель?
   Мы прошли за ней на кухню, где она поставила воду на плиту. Изабель первая задала вопрос:
   — Что ты намерена предпринять, Мона?
   — Не знаю…
   — У него есть кроме тебя родные?
   — Брат. Он советник посольства в Германии…
   — Рэй тебе никогда ничего не говорил?
   — О чем?
   — О мерах, которые надлежит предпринять…
   Вполне спокойно Изабель подыскивала и находила нужные слова:
   — …если произойдет непредвиденный несчастный случай…
   — Он никогда не говорил ни о чем подобном…
   — Но ведь надо же что-то предпринимать, — продолжала Изабель, которая, как всегда, взваливала на себя самое неприятное. — Как ты думаешь, он составил завещание?
   Когда Мона отрицательно покачала головой, я вступил в разговор, пояснив:
   — Если бы Рэй вздумал составить завещание, он был обратился ко мне и оно хранилось бы в моей конторе…
   — Ты не думаешь, Мона, что он предпочел бы кремацию?
   — Не знаю…
   Каждый из нас принес свою чашку кофе в гостиную, откуда мы увидели через окно прибытие полицейской машины, из которой вышли лейтенант и еще один человек в форме.
   Меньше чем через десять минут лейтенант без сопровождающего появился у нас и, сняв фуражку, проговорил:
   — Приношу вам свое соболезнование, мадам…
   — Благодарю вас…
   — Все именно так, как вы думали, господин Додд…
   Он свернул к скале и соскользнул с нее, сломав во время падения ногу…
   Когда же это я говорил ему нечто подобное? Что-то не помню. Мне показалось, что и он как-то иначе на меня смотрит.
   — Я распоряжусь перевезти тело в похоронное бюро, а вы дайте соответствующие указания.
   — Да… — пробормотала Мона, которая явно не понимала, чего от нее хотят.
   — Где вы предполагаете его похоронить?
   — Я не знаю…
   Пришлось мне вмешаться:
   — В Плезантвилле.
   Это большое нью-йоркское кладбище.
   — У него есть родственники?
   — Брат, в Германии.
   Все началось сначала. Произносились слова. Двигались губы. Но я не слушал слов. Я смотрел в глаза. Мне кажется, такая привычка была у меня всегда. Или, во всяком случае, я всегда побаивался чужого взгляда.
   Хватало с меня взглядов Изабель. Их-то я хорошо знаю. С самого утра они выражают изумление.
   А ведь это не помешало ей неусыпно наблюдать за лейтенантом. Она тут же заметила, что он время от времени поглядывает на меня. Его явно что-то смущало во всей этой истории.
   Убежден, что если бы лейтенант попробовал напасть на меня, Изабель кинулась бы на защиту. Можно было подумать, что именно этого она ждет.
   Что же касается Моны, то она всякий раз оглядывалась на меня, когда ей задавали какой-нибудь вопрос, как бы признавая во мне своего естественного покровителя. Это было настолько заметно, она проявляла такую полную свою зависимость, что Олсен подумал, должно быть, что между ней и мною существует интимная связь.
   Не потому ли он стал менее сердечен со мной? Мне в его поведении мерещилось презрение.
   — Предоставляю необходимые хлопоты вам. Для нас дело закончено.
   Сожалею, госпожа Сэндерс, что произошла драма…
   С этими словами Олсен поднялся, поклонился обеим женщинам и протянул мне руку. От души? Вряд ли.
   Тут крылась какая-то тайна. Или, отыскав труп, люди обнаружили нечто такое, что навлекает на меня подозрения, или же Олсен решил, что я любовник жены своего лучшего друга, и презирает меня за это.
   Не подозревает же он, что я воспользовался подвернувшимся случаем и столкнул Рэя со скалы?
   Об этом я еще не подумал. Но это было столь вероятно, так легко!
   Спрашивается, почему я пустил женщин вперед? А сам оставил себе электрический фонарик, как бы плох он ни был?
   Скала-то известна мне лучше, чем любому другому, ведь она у меня на участке, перед самыми моими окнами. Я мог взять Рэя под руку, заставить его свернуть с дороги вправо и в подходящий момент столкнуть его со скалы…
   Я оледенел от страха, подумав, что Олсен мог обнаружить мои окурки возле скамьи в сарае. Вдруг он сделал совсем не тот вывод, какой сделала Изабель?
   А что на самом-то деле думает Изабель? Ничто не доказывает, что она не считает, будто я столкнул Рэя со скалы.
   В таком случае ее молчание является неким сообщничеством… Защитой своего очага, наших девочек…
   Она следила за мной, пока я открывал шкаф с напитками.
   — Стаканчик чего-нибудь горячительного не повредит вам, Мона… А ты, Изабель?
   — Спасибо, я ничего не хочу…
   Я пошел на кухню за льдом и стаканами. Протягивая Моне наполненный стакан, я сказал:
   — Мужайтесь, моя дорогая Мона…
   Тем самым я как бы вступал во владение. На сей раз она это заметила и слегка вздрогнула. Никогда раньше не называл я ее «своей дорогой Моной».
   — Пойду позвоню в похоронное бюро, — заявила Изабель, направляясь в библиотеку, где стоит один из двух наших телефонных аппаратов.
   Хотела ли она оставить нас наедине?
   Мона, пригубив вино, повернулась ко мне с невеселой улыбкой:
   — Вы очень милы, Доналд…
   Она бросила взгляд в том направлении, в каком удалилась Изабель, хотела, видимо, еще что-то добавить, но воздержалась.

Глава 4

   Похороны состоялись в четверг утром и происходили совсем не так, как я представлял себе это, когда мы, изолированные ото всех, находились втроем в нашем доме.
   Катастрофы чем-то похожи на болезни. Воображаешь, что не вылечишься, что жизнь никогда уже не пойдет по-прежнему, и вдруг замечаешь, что ежедневная рутина незаметно вошла в свои права.
   Перед похоронным бюро Фреда Доулинга, находящимся почти рядом с моей конторой, к десяти часам утра уже стояло больше двадцати машин, две из которых принадлежали нью-йоркским журналистам и фотографам.
   Немало их побывало с вечера и у нас. Они настаивали, чтобы Мона сфотографировалась на том самом месте, где было обнаружено тело Рэя.
   Накануне из Бонна прилетел Боб Сэндерс. Изабель предложила ему одну из комнат наших дочерей, но он уже оставил за собой комнату в отеле «Тэрли».
   Он был выше, худощавее к развязнее Рэя. Манера держаться у него была еще более самоуверенная, чем у брата, и мне не нравилась его самодовольная улыбка.
   Когда мы были студентами, я встречал его несколько раз, но он был значительно моложе нас, и я не обращал на него особого внимания.
   Брат Рэя был не слишком любезен с Моной.
   — Как все это произошло? Рэй напился?
   — Не больше, чем обыкновенно…
   — Он начал много пить?
   Рэй был старше его на пять лет, а он говорил о нем как судья, имеющий право выносить приговор.
   — Да нет… Два-три стаканчика мартини перед едой…
   Сэндерсы были родом из окрестностей Нью-Хэвена, поэтому Боб имел представление о нашем климате. Он, вероятно, тоже перенес не один снежный ураган, которые были, разумеется, слабее того, что разразился в прошлую субботу, но все же приостанавливали всякое движение.
   — Как произошло, что его так долго не могли отыскать?
   — В некоторых местах снегу намела больше чем на два метра…
   — Какие меры вы предприняли?
   Мне он тоже явно не симпатизировал. Он поглядывал на меня, хмурясь, решив, вероятно, что я чересчур поторопился взять Мону под свое покровительство.
   А я нарочно это подчеркивал. Держался возле нее. Отвечал на большинство задаваемых ей вопросов и чувствовал, что это возмущает Боба Сэндерса.
   — Кого вы известили?
   — Разумеется, его компаньонов…
   — А газеты тоже вы уведомили?
   — Нет… Вероятно, кто-нибудь из поселка, возможно, один из полицейских… Виски?
   — Благодарю вас… Я не пью…
   В аэропорту он взял напрокат машину без шофера. Он был женат, и его жена и трое детей жили вместе с ним в Бонне. Приехал он один. Думаю, что с Рэем они не виделись уже много лет.
   Братья Миллеры не дали себе труда заехать к нам домой. Они подошли к Моне только в зале похоронного бюро и выразили ей свое соболезнование.
   Я был знаком с одним из Миллеров, Самуэлем, жизнерадостным шестидесятилетним лысым человеком, однажды я завтракал с ним и с Рэем в Нью-Йорке.
   Он подошел ко мне и спросил шепотом:
   — Кто будет заниматься наследством?
   — Это решит Мона…
   — Она с вами еще не говорила?
   — Пока нет.
   Он перешел от меня к Бобу Сэндерсу и, по-видимому, задал ему тот же вопрос, потому что Боб отрицательно покачал головой.
   Мона сама вела свою машину, так как намеревалась вернуться домой в Нью-Йорк сразу же из Плезантвилля. Я предложил сесть за руль Изабель, но она отказалась и вошла в машину вслед за Моной.