В руке громилы сверкнул знакомый нож. Не сомневаюсь, что он собирался им воспользоваться, причем самым негуманным образом – продырявив мою правую почку, которая открылась ему на обозрение.
Я врезала ему темечком в лицо. Единственное, что могла сделать. Сильно, с чувством, со всего размаха. Еще и волосами хлестнула по глазам.
Ножик вывалился из руки головореза. Голова запрокинулась, и он перестал двигаться. Кажется, заехала ему в висок и парень лишился своего недалекого сознания.
Арнольд тем временем оправился от шока, в который его ввергло мое появление в кабриолете. Его губы сжались от ненависти. Одной рукой он стиснул руль, удерживая машину на трассе. Второй принялся выкручивать мое запястье.
У меня вырвался стон.
– Я тебя на куски порву! – прошипел он, почти не разжимая губ.
Не сомневаюсь. Порвет. Силен оказался, чертяка.
Я попробовала вырваться. Дернула… еще раз… Арнольд держал крепко, профессионально. Видать, где-то служил. Я попыталась добраться до него второй рукой, но он еще сильнее выкрутил запястье, и я тут же позабыла о своих намерениях.
Борясь со мной, на какое-то мгновение Арнольд потерял контроль над дорогой, что незамедлительно сказалось на движении. Кабриолет повело в сторону. Пока Арнольд выравнивал крен, одновременно заламывая мою руку, я вдруг наткнулась взглядом на ключ в замке зажигания. Он торчал прямо перед глазами. С прорезиненной головкой, иммобилайзером и кнопочками, включающими сигнализацию. Красивенький ключ.
Его я и выдернула.
Арнольд моментально бросил мою руку, словно раскаленную адскую кочергу. Он вцепился в руль, только было поздно.
Кабриолет стало заносить.
От испуга Арнольд крутанул рулевое колесо, чего делать было ну никак нельзя, даже я это знаю!
Система безопасности застопорила руль.
Полированный кабриолет, на спидометре которого не было и двадцати тысяч, потерял управление и боднул крылом бетонный бортик, разделяющий потоки. Осколки фар и пластикового бампера брызнули на асфальт. О полировке и говорить нечего – отрихтовалась что надо.
Бортик оттолкнул кабриолет, и автомобиль стало заносить в другую сторону. Я поняла, что делать мне здесь больше нечего. «Субару» держался рядом. Я прыгнула через полосу бешено несущегося асфальта и ввалилась в распахнутое окно.
– Двадцать три года кручу баранку, – признался Василий, пока я устраивалась на сиденье. – Но такое на дороге впервые вижу.
Иллюстрируя его слова, неуправляемый кабриолет ткнулся в зад груженого КамАЗа, который невесть как забрался на крайнюю полосу, и смял в гармошку капот. Отскочил, пошел юзом. Получил в заднее крыло удар от внедорожника «нисан». Подпрыгнул и закувыркался по дороге, словно ничего не весил.
Василий благоразумно притормозил, и кабриолет улетел вперед. Его перенесло через две полосы, и там машину долбанул несущийся рефрижератор.
Движение снова остановилось. Сзади образовался мощный затор. Я сегодня уже наблюдала подобное.
Кабриолет застыл колесами кверху. Серебристые борта ободраны и смяты. Под капотом на асфальте увеличивалась темная лужа – масло, вытекающее из пробитого картера. Кругом валялись осколки лобового стекла и подфарников.
Я выбралась из «субару». Недолго постояла на месте, держась за дверцу, чтобы привыкнуть к отсутствию движения. Затем двинулась к перевернутому кабриолету.
Арнольд выползал из-под машины заторможенно, рывками, словно из-под развалин здания, уничтоженного бомбежкой. Нижняя челюсть распухла. Из разбитой брови сочилась кровь, которая залила левый глаз. Светлый фирменный костюм на груди и локтях перемазан в машинном масле.
Не успела я преодолеть и половину пути до перевернутого кабриолета, как откуда-то гаркнул гаишный сигнал, и на поле битвы вылетел черный «БМВ» с нулями на номерном знаке. Он лихо затормозил передо мной. Синхронно распахнулись дверцы. Из машины выскочили уже знакомые ребята в костюмах. Они выдернули Арнольда с его неочухавшимся дружком из груды металла и поставили на ноги.
Последним из «бумера» появился Глеб Кириллович. Серьезный, как сердечный приступ. Бросив короткий взгляд на разбитый кабриолет, он подошел ко мне.
– Ну, Овчинникова! – сказал он. – Не надо было тебя из машины выпускать. Как дитя, ей-богу! Стоит одну оставить, тут же устроишь бардак!
Я молча стояла возле него и глядела, как на Арнольда и его спутника нацепляют наручники. Арнольд выглядел как алкаш: лицо разбито, ноги подкашиваются. Он где-то потерял резинку, которой были стянуты волосы, и теперь они торчали в разные стороны.
Наши взгляды встретились.
– Я тебя запомнил… – глухо произнес он, с трудом двигая распухшей челюстью. – Ты у нас еще попляшешь!
Глеб Кириллович обернулся к нему. Подошел ближе, пристально глядя на молодого человека.
– Кто у тебя попляшет, сынок? – невинно поинтересовался он и ткнул пальцем в мою сторону. – Она, что ли? Да ты хоть знаешь, с кем связался? Эта девочка водила за нос спецслужбы двух крупнейших стран! Если что-то втемяшилось в ее дурную башку, то она в лепешку расшибется, но добьется этого. А ты кто такой? Что ей показать решил, гундос? Уведите его… Нет, постойте.
Глеб Кириллович запустил руку во внутренний карман пиджака Арнольда и вытащил свиток. Я обреченно схватилась за голову. Господи, за что? Ну почему он все время ставит мне палки в колеса!
– А это что такое? – задумчиво спросил старый чекист. – А-а, понял. Тебе это от него было нужно?
Он уже меня спрашивал.
Я обреченно кивнула.
– Теперь можете увести его. Обоих в дежурную часть. Хулиганство на дороге, покушение на убийство. Сережа, заскочишь на центральный пульт ГИБДД и сделаешь копии записей с видеокамер наблюдения. Там должны быть все улики против них. Когда закончишь – доложишь.
– Слушаюсь, Глеб Кириллович! – задорно ответил один из помощников, заталкивая Арнольда в только что подкативший автомобиль. Через минуту они уехали, а огромный черный «БМВ» и старый хрыч остались возле меня.
Глеб Кириллович долго молчал, что-то обдумывая. Я тоже не знала, что сказать. К слову, с разбитой губой разговаривать не очень-то удобно.
– Вижу, ты не утратила форму.
– Можете не усердствовать с комплиментами, все равно не буду на вас работать.
– Не беспокойся, я не умею говорить комплименты…
Подкатили гаишники. Они неспешно выгрузились из патрульной машины. Один принялся восстанавливать движение на трассе, второй руководил проездом эвакуатора. На месте аварии сразу сделалось тесно. Мы с Глебом Кирилловичем прижались к полированному борту «БМВ».
– Собственно, я чего хотел-то, – сказал он. – Не договорили мы с тобой.
Я устало вздохнула. Мне не хотелось с ним разговаривать после того, что произошло. Я дико устала, у меня кружилась голова, и меня тошнило. И потом, я наперед знаю все, что он собирается сказать.
Однако Глеб Кириллович заговорил совсем о другом.
– Левиафан начал новые поиски, – произнес он негромко.
Меня прошиб озноб. Вместе с ним накатила такая слабость, что невозможно пальцем пошевелить. От произнесенного имени дохнуло холодом и тьмой. Сразу стало погано на душе. Раза в три поганее, чем после приключений на Московской кольцевой.
Левиафан, или Том Кларк.
Скорее чудовище, нежели человек. Глава международной сверхсекретной службы «Мгла», которая занимается поиском древних артефактов, разработкой сверхсовременных технологий и устранением граждан, которые мешают в достижении этих целей.
– Я полагала, что он исчез. Полтора года прошло…
– Он не исчез. Четыре месяца назад он запросил у Конгресса США крупную сумму на новое исследование. В ответ Конгресс сформировал комиссию, которая начала проверку деятельности «Мглы» за последние пять лет. Результаты шокировали конгрессменов.
– Почему-то я не удивлена. Кларк не чурался самых грязных методов.
– Результаты расследования таковы. Спецотдел «Мгла» закрыт, его финансирование прекращено. Была выдана санкция на арест Левиафана, но он скрылся.
Чудные дела творятся на белом свете! А я думала, что Кларк такой же всемогущий, как дьявол. Прав был Глеб Кириллович, говоря прошлый раз, что в мире все изменилось.
– А куда он скрылся? – спросила я.
– ЦРУ это тоже хотело бы знать. Забавно, мы сейчас с ними в некотором роде сотрудничаем, поэтому нам доступна информация разного рода… Вместе с Кларком исчезли ведущие оперативники. Никто не может понять – почему. В Америке у них остались дома, семьи, солидные банковские счета. Как эти люди связаны с ним?
– Ну здесь как раз большой тайны нет. Эти оперативники ему принадлежат. Зависят от него.
– Как это? – удивился Глеб Кириллович.
– Как в тридевятом царстве…
– В каком?
– Тридевятом. Куда Иван-царевич обычно за молодильными яблоками или жар-птицей ходил. Или за царевной. Древние греки называли его Царством мертвых Аида. В Средневековье появилось название «ад». Читали «Божественную комедию»? Не читали? Я так и думала… Герой Данте прошел девять кругов ада, чтобы отыскать свою возлюбленную. Кстати, тоже фигурирует число «девять», заметили? Так вот, если выражаться образно, Том Кларк – повелитель такого царства. Его лаборатории, разбросанные по всему свету, его конторы, удивительные артефакты, которые могут в них храниться, – все это тридевятое царство, царство мертвых. Соответственно люди, которые живут в тех местах и работают там… Ну вы поняли, да?
Глеб Кириллович издал горлом неопределенный звук, и я поняла, что, как образцовый атеист страны Советов, он не в ладах с классической мифологией.
– Говоря условно, – продолжала я, – все оперативники «Мглы» мертвы с того момента, как начали работать в этой структуре. Мертвым не нужны ни дома, ни семьи, ни банковские счета. Однажды вступив в контакт с Томом Кларком, они не могут покинуть его команду так же, как мертвые не могут вернуться в наш мир из владений Аида. Кларк подчиняет себе людей и жестоко карает за любые попытки к бегству, дезертирству или предательству. Помните Джона Бейкера? Он мечтал уйти. Его мучила нервная болезнь. Он страдал, пытался бунтовать, но покорно выполнял все поручения своего повелителя.
– Существует тайное убежище, где сосредоточено сердце «Мглы», – сказал Глеб Кириллович. – Там располагается личная резиденция Кларка, в которой хранится много удивительных вещей и добытых им артефактов. Кроме того, там спрятаны несколько научно-исследовательских лабораторий, а также даже мини-завод по производству суперсовременного оружия. Это целый комплекс. Его охраняют не меньше двух сотен преданных Кларку людей и мощная ПВО. Убежище очень надежное. Оно упоминается в документах «Мглы», и скорее всего Кларк прячется там. Но ни мы, ни ЦРУ не знает, где находится это место.
– Неужели не могут вычислить?
– Вычисляют. Задействовали все ресурсы, даже нас попросили о помощи. Но пока безуспешно. Ты ничего не слышала об этом месте?
– К сожалению, нет.
– Может, знаешь людей, кто слышал?
Ого. А я, оказывается, являюсь хранилищем ценной информации. Даже не представляла.
– Есть один человек, который совершил невозможное и вырвался из царства мертвых. Потеряв жену и пройдя через смерть. Но даже после этого Кларк продолжает его преследовать. Его зовут Дуглас Чедвик.
Глеб Кириллович записал имя в кожаном блокноте. Затертом в том же стиле, что и пиджак.
– Хорошо, – сказал он. – Левиафан продолжает поиски даже после того, как ему отказали в финансировании. У него есть деньги, заработанные на продажах сверхтехнологий. Чертова уйма денег.
– А что он ищет?
– Мы этого не знаем. Ни мы, ни американцы…
И он посмотрел на меня многозначительно.
– Ну уж не-ет! – прочитала я его взгляд. – Я не хочу участвовать в новых поисках. Они всегда идут рука об руку с неприятностями. Мне совершенно не хочется вставать на пути Кларка, чтобы потом оказаться в тридевятом царстве. Мне хватает своих проблем.
– Отлежаться на печи не получится, Овчинникова. Ты нужна Левиафану. – Глеб Кириллович выдержал паузу. – И он придет за тобой.
От лопаток до поясницы меня пробила дрожь.
– Придет за мной?
– Работай на нас. И будешь в безопасности. В противном случае ничего не могу гарантировать.
От мягких уговоров и отеческого тона, который, впрочем, плохо получался, Глеб Кириллович перешел к прямому шантажу.
– Вам меня не заставить, – уверенно заявила я. И вдруг поймала себя на том, что не свожу глаз со свитка в его руках.
Глеб Кириллович проследил за моим взглядом. Скривил уголок рта. Задумчиво постучал свитком по ладони… И протянул его мне.
Я остолбенела от этого жеста.
– Держи, держи, – сказал он. – Знаю для чего. Я, правда, не верю, что поможет. Но главное, чтобы ты верила, надежды не теряла.
Я приняла свиток, затаив дыхание. Даже не верилось, что держу его! Что это именно он, а не фантом, который нарисовал мой мозг, воспаленный от нестерпимого желания получить заветную тряпицу.
Трясущимися руками я сдернула шнурок и развернула ветхий рулон. То самое, никаких сомнений! «Слово Будды». На тканевой поверхности выписаны пять витиеватых строк. Буквы-иероглифы словно висят на нитях.
Санскрит.
– Спасибо, Глеб Кириллович. Вы не представляете…
– Представляю.
Он сел в свой «БМВ» и уехал, оставив меня одну посреди дороги. Разбитый кабриолет уже перевернули и затащили на эвакуатор. Вереницы машин медленно тянулись мимо меня. Моего помощника на «субару» уже не было. Я даже не помню, в какой момент он уехал. Собственно, мне на это наплевать. Стоя посреди потока, я не замечала ничего вокруг, кроме заветного артефакта в своих руках.
А потом возле меня притормозил «жигуленок» с одиноко светящей фарой. Леха молча открыл дверь, и я рухнула на задний диван. Там, на пропахшем бензином дерматине, меня настигла запоздалая реакция на шок. Колотило, ломало, трясло.
Леха глянул на меня в зеркальце, ничего не сказал и включил передачу.
Глава 2
Экзорцизм
Я помню свою мать нежной и прекрасной. От нее пахло цветочными духами и веяло неземной теплотой. Бабушка рассказывала, что она была настоящей женщиной. Гордой, сильной, невероятного обаяния. Мужчины сходили от нее с ума, добивались руки, но сердце она открыла только лучшему – моему отцу… Так странно после двадцати лет разлуки отыскать ее. Я словно вытащила маму из могилы, привела с того света. Лучше бы этого не делала. Потому что от той «настоящей женщины» остался обглоданный костяк. Из могилы поднялся зомби.
Разум моей матери заслонили какие-то тучи, и вот уже двадцать лет как она живет в другом измерении. Она не понимает, что происходит вокруг, и не желает понимать. Ее мозг, пораженный разлукой, отгородился от внешнего мира. Она разговаривает сама с собой, бредит. И все время зовет Алену – семилетнюю девочку, с которой ее разлучили обстоятельства. Меня зовет. Каждый час, каждую минуту. Наяву, во сне. Семилетняя девочка давно выросла и последние шестнадцать месяцев провела рядом с ней, но мама этого не ведает. Она меня не узнает. Когда глажу ее руку, когда обнимаю. Не узнает. От этого тяжко на душе.
Она высохла, превратилась в старуху. Взгляд потухший, даже бабушка выглядит свежее. Теперь от нее пахнет чем-то горьким, руки все время холодные. Надевает только все темное – юбки, туфли, чулки. Я попыталась это исправить и купила ей сарафан лимонного цвета. Мама разорвала его на лоскуты.
Вытащив маму из Марокко, где ее обнаружили на берегу моря после крушения корабля «Бельмонд», я сначала привезла ее в клинику Подмосковья. Надеялась, что, когда сама ею займусь, эффект будет непременно. В Марокко просто лечить не умели или делали это неправильно. Однако релаксационная терапия и гипноз не дали эффекта. Фенамин в сочетании с антидепрессантами внезапно вогнал ее в такой ступор, что испугался даже врач. Стало понятно, что не в Марокко дело, далеко не в нем.
Тогда я назанимала денег и повезла маму в Швейцарию, чтобы показать одному светиле психиатрии. Три месяца в клинике, чудовищные долги, которые я теперь не знаю, как возвращать – и все ради того, чтобы услышать от светила: «Аутизм глубокий. Дело в том, что она вас потеряла и до сих пор не нашла. Вы находитесь возле нее, но она об этом не знает. И не узнает, возможно, до конца своих дней». Это даже не диагноз, а пуля в голову.
Я думала, что это конец. Да, я вытащила свою мать из могилы, но на кой, спрашивается, черт? Я езжу с ней везде, купаю, умываю, одеваю, кормлю, сажаю в кресло, пытаюсь приучить к телевизору. Первое время окружающие еще смотрели на меня понимающе, но после шестнадцати месяцев взирают уже с опаской. Однажды услышала: «Вот дура. Отдала бы в дом соответствующего адреса, там для таких место». Этот человек, не буду называть его фамилию, потом долго глотал воздух, когда я засадила ему под дых, и безуспешно просил прощения. Но его слова засели в голове. А может, и в самом деле? Может, я дура? Какого кентавра я таскаюсь с живым трупом, хороня заодно и себя?
В общем, современная психиатрия оказалась бессильна вернуть маму в сознание. И уж тем более не могла сделать ее такой, какой она была в прошлом. Та настоящая женщина больше не вернется. Я совершенно отчаялась. И тогда в одной древней рукописи я прочла о тряпице…
Ценностью является, конечно, не сам кусок льняной ткани, которому около двух тысяч лет, а то, что на нем начертано. С помощью этого текста я смогу вернуть разум матери. Я верю в это. Возможно, потому, что это последний шанс. Другого просто нет.
Я попросила Овчинникова, чтобы он вез меня прямо к бабушке. Нет смысла откладывать задуманное. Отложу до завтра, так ночь спать не буду. К тому же завтра на работу, отгулов нет, поездка в Камбоджу и так вышла за мой счет. Надо сделать это сегодня.
– За мамой твоей? – осторожно поинтересовался он.
– Ага.
Леха недовольно повел плечами. Отношения с моей мамой у него складывались странно. Я бы даже сказала – архизагадочно. Хотя мама не различала вокруг себя ни реальности, ни людей – Овчинникова она почему-то узнавала моментально. В первый день их знакомства случилось так, что я оставила эту парочку и комнате одних. Когда вернулась, Леха с ошарашенным видом прижимал маму к стене, припирая коленом и держа за руки. Я его тогда едва не убила. Позже выяснилось, что Леха не виноват. Мама пыталась расцарапать ему лицо, и он всего лишь защищался.
Со временем их антагонизм усиливался. Оказавшись рядом с Лехой, мама находила тысячу способов, чтобы нанести ему увечье. Толкала, пихала локтем, давала неожиданные зуботычины, дважды пыталась порезать: один раз ножом, второй – бутылочным осколком. Надо отдать Лехе должное, он стоически переносил все невзгоды, но маму боялся как огня и старался контактировать с ней как можно реже.
На протяжении всего пути по Ленинградскому проспекту мы молчали. Когда подъехали к бабушкиному дому, возле подъезда я обнаружила реанимобиль «Скорой помощи». Водитель за рулем читал газету.
Что случилось? Неужели с кем-то из моих беда?
Оставив Леху в машине, я вбежала в подъезд. Второй этаж. Тридцать шесть ступенек. А запыхалась так, словно вскарабкалась на Эверест.
Дверь открыла соседка. Неулыбчивая, худая, с тонкими холодными пальцами. В свои шестьдесят три она живет одна, продолжает работать медсестрой в поликлинике, поэтому бабушка иногда к ней обращается, чтобы сделать укол или просто поинтересоваться, отчего болит голова. Тетю Таю я знаю с детства.
– Проходи, Алена, – сказала соседка. – Ты видела, что брюки на коленке разорвала?
– Видела. Спасибо.
Я вошла в прихожую, сняла кроссовки. Соседка закрыла за мной дверь. В гостиной включены все плафоны, и было светло, как солнечным днем, хотя за окном стояла темень. Мебель у бабушки еще с восьмидесятых годов прошлого века: полированный сервант, забитый книгами (я читала каждую из них), тахта, которая скрипит, стоит присесть на ее краешек. Стол накрыт вязаной скатертью, а на ней – букетик засохших цветов в керамической вазе. На окне еще цветы. Мир моего детства.
Когда я жила здесь, то занимала спальню. Но сейчас дверь в нее была закрыта. У двери стояла бабушка, как всегда аккуратно одетая и причесанная. Держа в руке рецепт, она негромко разговаривала с остролицей светловолосой женщиной в синей униформе «Скорой помощи». Женщина рассказывала, как часто надо принимать таблетки, и бросала осторожные взгляды на закрытую дверь.
Я дождалась, пока она закончит, чтобы обратить на себя внимание бабушки.
– А вот и моя внученька! – сказала она и поцеловала меня в щеку сухими губами. Ее взгляд сделался строже, когда она оглядела «внученьку» с ног до головы: – Ты где устряпала новые джинсы?
Я махнула рукой.
– Что случилось?
– Говори тише. Что ты раскричалась, как на базаре?
– Что случилось? – прошептала я.
– Захожу к ней в комнату, – ответила бабушка, указывая взглядом на закрытую дверь, – а она лежит и не двигается. Тело твердое, как камень. Я уж грешным делом подумала, что умерла. Так перепугалась, что вызвала всех, кто только в голову пришел.
Я тоже покосилась на дверь. Бабушка продолжала:
– Но врач говорит, что такой… простите, как вы сказали?
– Кататонический синдром, – быстро ответила остролицая женщина.
– Да, он… Характерен для людей, у которых подобное maladie psychique[1].
– А сейчас она как? – спросила я у врача.
– Сейчас нормально. Это был легкий приступ, он прошел… Извините, мне пора. Есть другие вызовы. А ее нужно положить в клинику для обследования.
Она ушла, деловито топая каблуками по затертому паркету. Мы с бабушкой остались перед дверью в спальню, шепчущиеся, словно два заговорщика.
– В клинику! – сказала бабушка. – Она думает, будто мы не знаем… Алена, ты случайно не брала мой лак для волос? Никак найти не могу.
– Я им не пользуюсь. Ба, я заберу маму.
– Зачем еще? – недовольно ответила mamie[2].
Я едва не раскололась, что завтра привезу ей совершенно другую маму. Ту, которую мы обе помним и чьего возвращения так ждем… Только говорить ей это нельзя. Бабушка не только мне не поверит, но еще из дому не выпустит. Слава богу, она никогда не зацикливается на одном вопросе, а задает их россыпью. Словно дробью стреляет – какой-нибудь да попадет в цель.
– Куда на ночь глядя? Как ты с ней поедешь в метро?
– Там внизу Лешка на машине. Он довезет.
Бабушка недовольно покачала головой, но отошла в сторону, освобождая мне дорогу. Оставшись перед дверью в одиночестве, я почувствовала себя неуютно. Словно мне шесть лет, я разбила вазу, в которую полезла за конфетами, и меня ждет серьезный разговор.
– Веди себя с ней кротко, – наставляла бабушка, оказавшись у меня над ухом, – не перечь ни в чем и не спорь. Лишнего не говори, лучше вообще помалкивай.
– Я все знаю, ба! – раздраженно ответила я и толкнула дверь.
По сравнению с гостиной в спальне было мрачно. Так мрачно, что на меня накатила тихая безотчетная паника. В углу горел синий торшер, отчего в комнате царил какой-то предгрозовой сумрак.
Мама сидела в кресле, прямо напротив входа. Расправив спину, с необъяснимой величественностью подняв подбородок. Руки спокойно лежали на подлокотниках, широкие черные кружевные рукава походили на опущенные крылья птицы. Платье, тоже кружевное и темное, закрывает шею до самого подбородка. Лицо в тени, отчего казалось, что на его месте пустота. В фигуре мамы чувствовалось нечто темное и недоброе.
Я судорожно сглотнула.
– Мама, – осторожно позвала я.
Она не откликнулась. Никогда не откликается, хотя поворачивает голову на звук включившегося холодильника и кривится, заслышав мяуканье бабушкиной кошки.
– Мама, это я. Я вернулась.
Она меня не услышала.
Овчинников успел задремать на руле. Услышав, как хлопнула дверь подъезда, он поднял голову. Придерживая маму под руку, я провела ее через двор и усадила на заднее сиденье прямо за Лехой.
– Не, так не пойдет, – сказал он.
– Что не пойдет?
– Не сажай за моей спиной. Ты не представляешь, как я ее боюсь.
– Алена… Где ты, Аленушка? – протянула мама, страдальчески глядя на мои коленки.
– Ну вот, началось! – поморщился Овчинников.
Я пересадила маму подальше от Лехи, в противоположный конец салона. Сама села на переднее сиденье.
– Где ты, Аленушка?
– Здесь я, здесь, – пробормотала я, думая совершенно не об этом.
От дома бабушки мы снова выехали на Ленинградку и взяли курс за пределы Москвы. Периодически Леха с опаской поглядывал на маму в зеркальце, но та вела себя тихо. Возможно, уснула, но по ней не поймешь. Она спит с открытыми глазами. Иногда бредит во сне. Говорит о прошлом. Но в эти моменты создается впечатление, словно этот бред она видит прямо сейчас, в режиме реального времени.
Двадцать один год назад в Средиземном море у берегов Испании потерпел крушение сухогруз «Бельмонд». Доподлинно неизвестно, что с ним произошло. Сухогруз бесследно исчез, а с берега люди наблюдали над морем зарево. Из нескольких десятков человек, которые находились на борту, выжили только трое. Одного из них я сейчас усадила на задний диван «копейки» подальше от Лехи. Это моя мать.
Она знает, что там случилось, она видела это. Вероятнее всего, она видела гибель моего отца, который и привез ее на борт сухогруза. Но докопаться до этих сведений невозможно. Я пыталась разобрать то, что она бормочет во сне, но ее фразы звучат как полный бред. Она говорит о страшном ветре и электрических трансформаторах, о несущейся смерти и черных знаках. Соединить все это в стройную осмысленную версию невозможно. Я пыталась.
– Ален, – подал голос Леха, – заходи ко мне завтра. Посидим, выпьем…