Сисман Робин. Особые отношения

   — Джордан, ты в самом деле собираешься во Вьетнам?
   Он помолчал, потом с сомнением произнес:
   — Я все же думаю, что как-нибудь сумею этого избежать.
   Они не отводили друг от друга глаз. Потом Джордан похлопал ее по ноге.
   — Отправляйся домой. Там тепло. Быстро!
   Анни перенесла ногу через стену и спрыгнула на землю. Несколько секунд она прислушивалась к его шагам к машине, затем направилась к деревьям, за которыми виднелись зашторенные окна.

Весенне-летний семестр 1970 года

16
Прогулка по окрестностям

   Яркий свет июньского солнца прямоугольным пятном лежал на деревянных панелях и корешках сотен книг. Впервые за два года пребывания в Оксфорде Джордану было по-настоящему жарко. А уж преподаватель, наверное, просто растаял под своей тяжелой мантией и твидовым костюмом. Но все окна были наглухо закрыты, чтобы не допустить расслабляющего влияния улицы — птичьих трелей и ударов молоточков по крокетным шарам на поле у церкви. Громко жужжала муха, пытаясь выбраться из комнаты. Джордан вполне разделял ее стремление.
   Он глянул на преподавателя. Цесил Келч, преподаватель истории России и славянских государств, сидел на своем обычном месте у камина, с полузакрытыми глазами, его длинная дряблая шея согнулась, подбородок покоился на сложенных руках, солнце высвечивало темные пятна на его лысой голове и хлебные крошки на рукаве мантии. Казалось, он очень внимательно слушает Джордана, зачитывавшего эссе по русской революции, если только, конечно, не спит.
   Джордан и угодившая в плен муха на пару монотонно гудели. Наконец Джордан умолк.
   Преподаватель меланхолично вздохнул.
   — Интересно, — кивнул он головой, — но вы, я думаю, преувеличиваете, утверждая, что приход Ленина к власти произошел благодаря совпадению обстоятельств. История на самом деле гораздо более случайный процесс, чем многие думают. К примеру, что было бы, если бы шофер эрцгерцога Фердинанда сделал бы неправильный поворот на своем пути в Сараево? Эрцгерцог не был бы убит, не разразилась бы война. Не было бы войны, не было бы революции. — Он склонил голову набок, как бы оценивая, способен ли Джордан усвоить эту крупицу мудрости. — Но ваша политическая оценка событий очень интересна. Вы расписываете все подробно, прямо по пунктам: альфа, бета… В следующем семестре мы займемся…
   Джордан вежливо прервал:
   — Сэр, позволю себе напомнить, что меня здесь не будет в следующем семестре. Я отправляюсь обратно в Штаты.
   Келч разинул рот, как рыба.
   — Бог мой, верно. Жаль. Еще бы годик, и из вас могло бы что-то получиться. Ну ладно. — Он возвел руки в жесте отчаяния и театрально уронил их на свое кресло. — Очень был рад, мистер…
   — Хоуп.
   — Да-да. Стаканчик хереса, мистер Хоуп, в честь вашего отъезда?
   — Благодарю вас, у меня назначена встреча. Джордан поднялся. Он сложил свою работу и запихнул в задний карман джинсов, затем достал все свои вещи. Здесь была пара книг, которые надо было вернуть в библиотеку колледжа, фотоаппарат, который он носил с собой повсюду, а также саксофон в черном футляре. Через полчаса ему предстояла репетиция в Куинз, а он собирался еще прогуляться вокруг Медоу, чтобы сделать несколько снимков. Сегодня был его последний шанс сделать это.
   Он выпрямился и увидел, что преподаватель глядит на черный футляр с изумлением, прижав руку к сердцу.
   — Боже, что это за изобретение? В игре должны участвовать двое. Джордан решил доставить себе небольшое развлечение.
   — Это? — Он поднял саксофон за ремешок и глянул преподавателю в глаза. — Сэр, это пулемет с двойным ударом, тип 007, — и доверительно улыбнулся: — Вы знаете нас, американцев: мы уверенно себя чувствуем только с хорошим пулеметом у бедра.
   Протянув руку, он пожал ладонь ошеломленного преподавателя.
   — До свидания, сэр. Спасибо вам.
   Джордан сбежал по ступенькам и вышел на свежий воздух. Он сам выбрал дополнительные занятия с Келчем. Келч был единственным, кто занимался современной советской историей. Но никто не предупредил, что Келч старается не раскрывать свои собственные мысли и любит превращать все в шутку или интеллектуальные игры. Джордану пришлось доходить до этого самому. Такова была специфика Оксфорда.
   Джордан вздохнул. Еще одна неудача. Он постоял у площадки для игры в крокет, думая, как хорошо было бы тоже поиграть. Потом последний раз взглянул на здание колледжа. Пемброук был не самым большим колледжем, но у него была своя интересная история. Здесь учился сорок лет назад Вильям Фулбрайт. Одной из мыслей, возникших у Джордана по прибытии, было — послать сенатору Фулбрайту фотографию Пемброука, написав на ней: «Я здесь!» Вспомнив это, Джордан улыбнулся.
   Перед колледжем Джордан заметил группу туристов в сопровождении гида. Маршрут легко угадать. Оксфорд утром, Бленхейм и Варвик Касл днем, театр в Стратфорде вечером. Потом бросок на Бат и Лондон — вот вам и вся Англия. Что они от этого получают? Джордан заметил контейнер для мусора, достал свою работу «Власть и экономика в революционной России в 1917 — 20 годах» и бросил в мусор. Затем пересек запруженную машинами дорогу и направился в Крайст-Черч-Мероу.
   День был чудесный. В саду Военного мемориала цвели красные розы. Легкий ветер колыхал ветви деревьев. Здесь это называют «Экзаменационной погодой». Внезапно Джордан почувствовал острый приступ зависти к тем, кто сидит сейчас за экзаменационным столом. Это было божье наказание — сидеть здесь, скорчившись над бумагами с утра до вечера на протяжении трех-четырех лет, но все они в конечном счете получат степени и повесят дипломы в рамках на стену. У них будет что показать своим детям.
   Джордан остановился, чтобы запечатлеть на фотопленке тенистую, обсаженную тополями дорожку, которая вела к Айсису, затем повернул по направлению на Мертон. Можно было бы учиться еще два года, обругал он себя. Можно было бы добиться предоставления стипендии и на третий год, и получить степень бакалавра философии. Это звучит.
   Прошлым ноябрем Никсон учредил лотерею для тех, кто потенциально мог быть призван. Каждый получил свой номер; тем, у кого номер оказался маленьким, призыв грозил почти наверняка; те же, у кого номер был большой, наверняка не попали бы во Вьетнам до окончания войны, а завершиться она должна была. Ведь Никсон должен в конце концов прислушаться к мировой общественности и к тому же выполнить свои собственные обещания. Прошлым декабрем Джордан получил свой номер. Он был большим, трехсотым с чем-то. В тот день он отправился в церковь и поблагодарил Бога за это известие. Он воспринял это как подтверждение того, что судьба никогда не вынудит его брать в руки оружие.
   Но с этого момента Джордан стал чувствовать нетерпение. Ему скоро уже двадцать четыре года. Пора положить начало карьере. Прошлой зимой, не сказав никому, он подал документы в Гарвард на юридический факультет и был принят. Казалось, кто-то внутри него самого страстно рвался в Америку — к регулярному учебному расписанию, к названиям, которые он знал, к гамбургерам, знакомым спортивным играм, холодному пиву, к людям, которых не шокирует, когда ты бросаешь им «Привет!» на ходу. И все же, и все же…
   Джордан побрел вдоль средневековой городской стены. Солнце нагрело камень.
   Его поколение жило в одну из самых сложных в истории Запада эпох. Прага — Париж — Вьетнам; полиция в Чикаго; черные полковники в Греции; убийства и терроризм по всему свету. Но здесь все это было почти неощутимо. Джордан прочитал данные опроса, проведенного «Червеллом»: он гласил, что десять процентов студентов причисляли себя к марксистам, троцкистам или коммунистам других направлений. Тех же, кто считал, что он «коммунист-индивидуалист», было еще больше. Но что они делали на практике, кроме как ворчали на Гарольда Вильсона или распространяли листовки среди рабочих оксфордского автомобильного завода? Джордан был готов поручиться, что девяносто процентов всех студентов ни разу не видели завода изнутри.
   Первого мая в прошлом году несколько студентов выгнали хористов, которые должны были петь в Магдален Тауэр, и сами стали распевать «Интернационал» в мегафоны. Как выяснилось, все они были пьяны и для спевки захватили изрядное количество бутылок «Боллинджера». В то время, как в Штатах и континентальной Европе студенты гибли, выражая свой протест, в Оксфорде не было даже нормальной студенческой организации. «Студенческий союз» на самом деле был просто политическим клубом, архаическим и элитарным. Джордан и другие американцы были поражены, узнав, что в «Союз» являться нужно только в строгих костюмах, а женщин туда не допускали до 1963 года!
   Он ускорил шаги. Если Оксфорд так пассивен, не стоит тратить на него времени. Он должен отряхнуть этот прах старого мира со своих добротных американских спортивных туфель. И вместе с тем, у Джордана было чувство, что что-то здесь прошло мимо него. Да разве? Он много путешествовал, играл в джаз-оркестре, научился играть в регби, а вот постичь премудрости крикета ему так и не удалось. Он прочитал здесь множество книг, познакомился с новыми идеями. У него появились хорошие друзья и удалось познакомиться с сотнями людей, которые могут когда-нибудь оказаться полезными. Но все же в глубине души он чувствовал разочарование. Он так и не смог себя в чем-нибудь проявить. Он хотел, чтобы здесь, в Оксфорде, жалели о нем. Чтобы у него были английские друзья. И больше знакомых среди английских девушек.
   Он оказался удачливей, чем многие сокурсники-американцы. По крайней мере, его пару раз пригласили на чай в женский колледж. Несколько недель он делил свою постель с одной легкомысленной девицей. Но единственная девушка, которая действительно запала в его душу, и не только в душу, для него оказалась недоступной.
   Анни Паксфорд совсем не походила на здешних девиц. Да, у нее был чисто английский юмор и пытливый ум, но совершенно отсутствовали показная холодность и самоуверенность других молодых англичанок. Она была открыта, откровенна и жизнерадостна, просто на зависть. А также — и это было самое волнующее — он знал, что тоже нравится ей.
   Он часто думал о ней и дважды видел ее на улице. Однажды она ехала в спортивной машине с откинутым верхом, ее волосы развевались, и конечно, с другим парнем. Другой раз он видел ее в спектакле «Как важно быть серьезным». Он был приглашен на спектакль девушкой из колледжа Сент-Хью, которая полагала, что Джордану это будет полезно для его образования. Их отношения были чисто платонические. Она носила роговые очки, нелепые цветастые платья, и ее лоб был широк, как Небраска. К тому же она объявила себя лесбиянкой. Но ее, казалось, задело внимание, с которым он следил за Гвендолен, и она начала шепотом читать ему лекцию о притеснении женщин в этом мире, где господствуют мужчины, хотя в это время Джордан больше всего хотел тронуть рукой грудь Анни. В тот же вечер Джордан написал Анни письмо, полное восторгов ее игрой, но письмо получилось неудачным. Его впечатления нельзя было выразить в словах. Как описать восхищение, тайну мистерии, театрального действа? К тому же у нее был парень. А Джордан отправлялся домой. К тому же — была ли хоть у одного президента жена-иностранка?
   Джордан дошел до железных ворот, которые вели в Роуз Лейн. Здесь имелась знаменитая доска для распоряжений, покрывшаяся ржавчиной от старости, на которой висели правила, здорово его развеселившие когда-то, когда он впервые их прочел.
   Правила доступа в колледж Крайст-Черч-Медоу. Настоящим устанавливаются правила доступа, соблюдения которых должен требовать персонал Медоу во избежание проникновения на территорию колледжа бродяг, лиц в грязной и рваной одежде и для предотвращения недостойного поведения, в какой бы форме оно ни выражалось.
   Не разрешается провоз тележек, тачек, детских колясок (если предварительно не получено разрешение декана); не разрешается проход уличных торговцев, а также лиц, переносящих посылки или предметы, которые могут помешать движению по дорожкам.
   Необходимо пресекать бросание предметов — камней, мячей, обручей, а также стрельбу из лука и пистолетов. Запрещено проведение спортивных игр, если это связано с опасностью для прохожих. Запрещена ловля рыбы и птиц и поиск птичьих гнезд.
   Необходимо следить за недопущением вырезания имен на деревьях, разрушения или повреждения скамеек, нанесения вреда растениям, кустарникам, деревьям и предотвращать выкапывание торфа.
   Необходимо предотвращать привязывание к железной ограде у реки плотов, а также проникновение в колледж со стороны реки.
   Джордан решил заснять это распоряжение. Его матери оно доставит удовольствие. Когда он сделал это, мимо прошли два молодых парня с молоточками для крикета, они хихикнули. «Янки», — переглянулись они, глянув на его ботинки, фотоаппарат, футболку с широкими рукавами и на расстегнутый воротничок. Джордан криво усмехнулся в ответ.
   — Неплохо поиграли? — спросил он.
   — Это была только тренировка, — снисходительно произнес один.
   — Я так и не научился этому. — Джордан усмехнулся над собственной непонятливостью.
   Они прошли мимо, будущие английские джентльмены. Джордан подумал, что через двадцать или тридцать лет он может повстречать кого-нибудь из них где-нибудь на международной конференции.
   Он запихнул фотоаппарат в футляр и пошел за ними, но по пересечении Хай повернул на Куинз. Через дорогу от него группа студентов ожидала, когда сдадут экзамены их друзья. Чуть в стороне спиной к нему стояла длинноволосая белокурая девушка. Джордан затаил дыхание и замер. Это была Анни.
   Казалось, шум дорожного движения стих. Время остановилось. Джордан мог слышать, как в ушах шумит кровь. Голову пекло солнце. Он ступил на мостовую. Какой-то голос позвал ее, и Анни повернулась. Он увидел ее щеку и эти золотые на солнце волосы… Джордан уже поднял руку, но Анни повернулась в другую сторону. Он глянул на тех, кто был рядом с ней, чтобы понять, что заставило ее повернуться на этот раз.
   Группа у входа, все только в белом и черном, переживала только что сданный экзамен. Девушки досадливо закатывали глаза, недовольные своим ответом. Анни двинулась к ним, и Джордан разглядел у нее в одной руке бутылку шампанского, а в другой — два бокала, которые она держала за ножки. Внезапно ее лицо осветилось радостью. Она подняла бокалы высоко в воздух. К ней по ступенькам легко сбежал черноволосый парень с белой гвоздикой в руке. Он протянул гвоздику, и Джордан прикусил губу. Анни рассмеялась и широко развела руки, показывая, что они заняты, и он укрепил гвоздику у нее за ухом, а потом наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.
   В это мгновение Джордан очутился в группе студентов и потерял их обоих из виду. Экзамены окончены, и студенты, окружившие его, были сейчас счастливы. Они вручили Джордану бокал с шампанским, он машинально взял его, парни похлопывали его по спине, а одна из девушек поцеловала. Когда Джордан оглянулся, Анни стояла в большой оживленной компании друзей, из этого круга доносились звуки чокающихся бокалов. Ее друг обнимал ее за плечи. Она выглядела счастливой.
   Джордан почувствовал горечь, как будто что-то потерял. Он хотел бы попрощаться с Анни, сказать, что он чувствует, и что-нибудь ей подарить, чтобы она его вспоминала. Закинув саксофон за плечо, Джордан направился к себе домой. После яркого солнца в помещении было особенно темно.

17
Куда ты уходишь, любимый?

   Анни лежала обнаженная на кровати Эдварда, спиной к нему, ее глаза были закрыты. Сквозь дверной проем был виден стол с тарелками, на которых лежали куриные кости и плодоножки от клубники — это было все, что осталось от их праздничного обеда. Рядом с кроватью лежали пустая бутылка и смятая одежда. Малоприятное зрелище. Не желая того, Анни глубоко вздохнула.
   Эдвард зашевелился за ее спиной. Она почувствовала, как он придвинулся ближе.
   — Прости, моя радость, — смущенно пробурчал он. — Я слишком быстр для тебя. — Анни не двинулась.
   — Это не имеет значения.
   — Имеет. — Он обнял ее за талию. — Я слишком сильно был занят запоминанием всех этих дат, случаев, прецедентов и не смог сразу от этого отвлечься. Ты знаешь, как я отношусь к учебе. Но наконец это все окончилось, благодарение Богу.
   Все окончилось. Какие мрачные слова, подумала Анни.
   — Эй, — Эдвард чуть подтолкнул ее, — иди сюда. Анни повернулась к нему, пружины скрипнули.
   — Я думала, ты уснул, — сказала она. — Ты, должно быть, совсем устал. — Он прижал ее к себе.
   — Ты — самое важное, что существует для меня в этом мире, намного важнее, чем какие-то там экзамены. Но мне действительно надо один раз хорошо выспаться, чтобы войти в норму. Но следующую неделю мы будем только вместе. Я возьму тебя на реку, мы съездим к Дадли и посвятим себя вещам, о которых я мечтал весь семестр. Мы будем ходить на вечеринки, напиваться до бесчувствия и танцевать все ночи напролет.
   — Тебе это уже можно, — мрачно заметила Анни. — А мне предстоит написать еще две работы.
   — Никто не пишет работ в первый год учебы. Кроме того, у нас на следующей неделе бал.
   На мгновение Анни удивилась — о чем он говорит? Затем вспомнила о праздничном бале и о том, как была поражена, когда Эдвард спросил, пойдет ли она? Праздничный бал каждый год менял свой адрес, так что каждый колледж поочередно удостаивался такой чести. На этот год бал обещал быть просто потрясающим и самым дорогим. Перед новыми корпусами воздвигалась громадная сцена для танцев. На вечере будут выступать пять или шесть групп, джаз-оркестр, а в Холле будет организована дискотека. Билет включал оплату обеда с вином и завтрак следующего дня с шампанским. На площадке в Сент-Суитунз Куад будут ездить электрические автомобильчики, над рекой в полночь взовьется фейерверк. Пронеслись слухи, что будут предприняты особые меры против незваных гостей — на руках приглашенных будет ставиться специальная печать, которая будет светиться под ультрафиолетовым излучением, а специальные вышибалы, прибывшие из Лондона, будут следить, чтобы никто не проник на празднование по реке и даже по канализационным трубам. Предстоящий бал уже давно служил главной темой разговоров. Попасть на празднование хотел каждый, но многие из первокурсников были слишком бедны, чтобы себе такое позволить. Билет на двоих обходился в колоссальную сумму — одиннадцать гиней. За такие деньги можно было долететь до Афин.
   Анни пришлось потратиться для того, чтобы купить маскарадное платье в «Аннабелинде». Она знала, что прекрасно проведет время на балу. Это будет потрясающе — увидеть самого Джима Моррисона. Но именно сейчас у нее не было настроения думать об этом.
   Эдвард наклонился к ее уху.
   — Ты хотела бы отправиться в «Элизабет»?
   — Эдвард! Ты разоришься! — «Элизабет» был самым шикарным рестораном в Оксфорде. Только преподаватели и богатые родители, приезжавшие к своим детям, могли позволить себе появиться там.
   — Ну и что? — с безразличием произнес он. — Скоро я буду замурован в офисе среди стариков. Я хочу повеселиться, прежде чем за мной захлопнутся двери темницы. — Он поднял руку и запел: «Рожде-е-енный свободным!» — но Анни рассмеялась и ткнула его в бок.
   — Прекрати! Это звучит как вой волка на луну.
   — Ну так знай, что есть очень хороший блюз, который так и называется — «Вой волка», — с достоинством ответил Эдвард и крепко ее обнял. — Ну так что, моя радость? Вечер в «Элизабет»?
   Анни положила руку ему на грудь и глянула в глаза.
   — Это было бы замечательно. Но, Эдвард, я не могу быть с тобой все время. Эдвард нахмурился.
   — Почему нет?
   — Я должна начать свои работы. Мне и в самом деле ехать на несколько часов в «Камеру».
   — Ты не можешь поехать сейчас. — Эдвард сел на смятой постели, с тревогой глядя, как Анни соскочила с кровати и принялась натягивать одежду.
   — Я сделаю все, что надо, а ты пока выспишься.
   — Когда я тебя увижу?
   — Не знаю. Скоро. — Она поколебалась, потом добавила: — Я не могу быть с тобой завтра, а возможно, и в пятницу. Боже! Мои волосы! — воскликнула она. — Я возьму твою расческу?
   — О чем ты говоришь? Ты не будешь со мной? Куда это ты собираешься? Я думал, что ты хотела заняться своими работами.
   Анни натянула футболку.
   — Я ими и займусь. Но у меня в жизни есть и другие цели. Я же тебе не принадлежу.
   — Конечно, не принадлежишь. И я не принадлежу тебе тоже. Но это не значит, что у нас должны быть секреты друг от друга. — Эдвард сердито полез за сигаретами. — У меня нет секретов, а у тебя есть. — Он зажег сигарету и хмуро уставился на пол.
   Анни, глядя в зеркало, расчесывала волосы. Она почувствовала неловкость, положила расческу и подошла к Эдварду.
   — Можно я разок затянусь?
   Не глядя, он протянул сигарету. Она втянула дым и опустила руку на его голое плечо.
   — Эдвард, есть кое-какие вещи, которые я должна сделать, но я не могу сказать какие. Это не мой секрет. Я не хочу испортить тебе праздник. Просто дай мне пару дней, и все будет хорошо.
   Эдвард хмыкнул и протянул руку, чтобы погасить сигарету в чашке с кофе. Затем встал и распахнул шкаф. Он натянул джинсы и белую индийскую рубашку, затем босиком отправился за ней до входной двери. До чего красив, подумала она. Ей нравились его длинные ноги и надменный профиль.
   — Итак… Я вернусь в пятницу вечером, если вернусь. Хорошо?
   — Да. Что с тобой поделаешь…
   Он подошел к магнитофону и порылся в кассетах. Анни еще поколебалась — может, стоит все бросить и снова отправиться с ним в кровать? Если он глянет на нее, она так и сделает. Но он не глянул. Анни повернулась и вышла из комнаты. Когда она спускалась по лестнице, то услышала магнитофон — это была песня Отиса Рединга «Залив». Она почувствовала, что готова заплакать. Но она должна была вернуться в Леди Маргарет Холл, чтобы удостовериться, все ли в порядке на завтра.
   День стоял невероятно жаркий, в воздухе не было ни ветерка. От утренней свежести не осталось и следа. Анни почувствовала, что у нее болит голова. Под полуденным солнцем древние здания Оксфорда казались грязными. Ничто так ярко не свидетельствовало об окончании семестра, как появление туристических карт и путеводителей в окнах книжного магазина Блаквелла — карт Греции, Катманду, Америки. Анни остановилась, чтобы посмотреть на статую Свободы на одной из книжных обложек. Она поняла причину своего плохого настроения. Это из-за того американца, Джордана Хоупа.
   Сегодня, когда она праздновала окончание у Эдварда экзаменов, она случайно заметила Джордана на другой стороне дороги и почувствовала, что ее сердце затрепетало, как рыбка. Это был, без сомнения, он, он возвышался над остальными на целую голову и у него был прямой взгляд, какой отличает американцев. Он улыбался своей потрясающей улыбкой. Она видела, как Хоупа окружила группа смеющихся людей, потом какая-то девушка поцеловала его, и ее охватил такой приступ ревности, что она поспешила уткнуться в грудь Эдварда… Анни тряхнула головой, прогоняя это воспоминание. Это странно — так переживать из-за человека, которого едва знаешь. Восемь месяцев назад она провела с ним всего несколько часов. И это все. С тех пор она его не видела. Ни разу не видела, хотя очень хотела увидеть. Анни еще не забыла волшебства того дня — встретить человека, так непохожего… сексапильного, сказала она себе, чувствуя себя порочной.
   Дойдя до входа в парк, Анни остановилась, чтобы снять тесные сандалии. Небо имело странный цвет, почти белый. Откуда-то издалека раздавались чуть слышные удары. Закрывшись ладонью от солнца, она разглядела игроков в крикет.
   Анни направилась по траве к Леди Маргарет Холлу, чувствуя под ногами сухую землю. Почему она тогда отвергла Джордана? Это было только желание честно вести себя по отношению к Эдварду. Именно то, что было привлекательно в Джордане — он был американцем, намеревался заняться политикой, у него были честолюбивые устремления, и над ним висела угроза попасть во Вьетнам, — тогда ее отпугнуло. Ну, а теперь все поздно. Анни выяснила, что в его колледже учатся два года, значит, Джордан уедет. Оно и к лучшему. Она и так обижает вечными своими секретами Эдварда. Вспомнив, что ей предстоит сделать завтра, Анни тяжело вздохнула.
   Она нипочем бы не заметила, что с Розой что-то не так, если бы они не были приятельницами весь последний семестр. Анни обнаружила, что то, что она воспринимала поначалу как шутку, совсем не шутка — Роза и в самом деле хотела быть только первой в учебе. Ее работы были, без сомнения, хорошо написаны, содержали очень интересные мысли и сдавались вовремя. Потому Анни, зайдя как-то за Розой перед занятием, очень удивилась, застав Розу еще в постели. Роза сказала, что она больна, и Анни передала ее извинения мисс Кирк. Возвращаясь, Анни снова зашла к Розе на чашку чая, однако больной на месте не было. Когда позднее Анни попросила Розу объяснить это, Роза начала бормотать что-то невнятное — она устала от учебы, от Оксфорда, который был совершенно оторван от реального мира, и вся эта учеба — напрасная трата времени.
   Поведение Розы делалось все более странным. Она могла оставаться в кровати до полудня, с задернутыми занавесками; вся комната была полна дымом сигарет. Иногда она включала электрокамин, даже когда температура воздуха была высокой. Анни начала подозревать, что Роза беременна. В своих отношениях с мужчинами Роза напоминала карточного игрока — она выбирала того, кто был ей нужен, затем расставалась с ним, выбирала другого и так тасовала колоду без конца. Она никогда не говорила о любви — только о чьей-либо полезности, расставаясь со своими возлюбленными без сожаления. Как-то Анни весь вечер утешала за чашкой чая бедолагу, который, стоя у дверей Розы, не мог поверить, что все отношения с ним прекращены. Анни уже перестала запоминать имена ее дружков. А сейчас она стала по утрам приносить кофе ей в комнату, то предлагала поменять ее книги в библиотеке, то купить что-нибудь из еды.