Скаландис Ант. Причастные - Новый поворот

   Да только в жизни Посвященных не бывает случайностей....
   Ночью первый раз позвонил из Штатов Владыка.
   "Как устроились?" - "Нормально. А у тебя с работой?" - "Все хорошо". "Приглашение прислать?" - "Сейчас некогда. Лучше ближе к лету. Спасибо". "Ну, в общем, все отлично?" - "Да". - "И у нас также".
   Разговор ни о чем. Смысл один - сообщить друг другу: живы-здоровы, движемся прежним курсом.
   А потом вдруг Бергман сказал:
   - Додик, запомни.
   И в тот же момент Давид понял с абсолютной ясностью, что их разговор прослушивают. Давиду известны были эти байки, мол, когда Комитет включается, в трубке такой легкий щелчок раздается, и голос абонента как бы отдаляется. Чепуха - современная техника такова, что ничего заметить уже давно нельзя. Но он-то, он-то видел: их прослушивают. И это было крайне неприятно.
   - Додик, запомни, - сказал Бергман. - Ровно за две недели до Нового года будет Особый день. Если ничего не помешает, в жизни твоей произойдет важное.
   - А что, что может помешать?! - Сердце его сразу заколотилось, он уже думал об Анне.
   - Например, пожар, - сказал Владыка.
   - Пожар?
   - Ну, это может быть не совсем пожар, - туманно уточнил Владыка. Додик, прощай, у меня тут монетки кончились.
   И даже телефона не оставил, куда звонить. Значит, бесконечное ожидание и холодная пустота, вновь образовавшаяся в душе.
   Из КГБ не пришли. И даже не вызвали туда.
   Незаметно случилась осень, а когда сквозь облетевшую листву просунул свою скользкую льдистую морду ноябрь, стало ясно, что и зима не за горами.
   В конторе вдруг устроили несуразно пышный праздник на седьмое ноября. Нет, семьдесят третью годовщину Октябрьского переворота нарочито не вспоминали. Геля Наст перечеркнул великий пролетарский праздник навечно, объявив седьмое ноября днем рождения ГСМ. Оказывается, два года назад именно в этот день шесть отцов-основателей, точнее пять отцов и одна мать (Вергилий, Гастон, Юра Шварцман, Паша Зольде, Ян Попов и Маша Биндер), собравшись на квартире у Гели, родили историческую идею. Не важно, что прошло еще больше полугода, прежде чем удалось оформить все бумаги, открыть первый банковский счет и получить офис, тогда еще не на Чистых прудах, а скромненький, на окраине - не важно, день рождения есть день рождения. Шаловливая мысль поплясать на коммунистических гробах всем понравилась, и праздник состоялся.
   Геля, веселый, бодрый, полный энергии, пил только апельсиновый сок и фанту, но произносил много тостов и активно чокался с каждым персонально. Остальные пили шампанское, ликер, коньяк и пытались стать еще веселее Гели. Дима зажигательно пел под гитару все подряд - от красивых испанских баллад до сомнительного полублатного российского фольклора последних лет. Молодой художник Гена Сестрорецкий, ученик Зольде, специально к празднику развесил по стенам забавные картинки - цикл графических работ "Всемирная история сотворения и спасения", - где каждый из присутствующих мог разыскать себя и от души посмеяться. Охвачен был период от библейских легенд, где Вася Горошкин изображался одновременно и Давидом, и Голиафом, до наших времен, где "железная леди" Маша Биндер бросалась в объятия Юры Шварцмана, на лысине которого красовалось недвусмысленное пятно. Но самой ядовитой показалась Давиду картинка, где преувеличенно большой и толстый Геля выступал в роли Людовика Тринадцатого, а преувеличенно маленький и тощий Гастон - в роли кардинала Ришелье. Неужели такую расстановку сил понимают все и давно, настолько давно, что этого уже никто не стыдится?
   А впрочем - в сторону! Шампанское - лучших сортов, ликер потрясный, закуски изумительные, домашнего приготовления, девушки постарались. А сами девушки? Празднично одетые, накрашенные, надушенные, улыбчивые, раскованные! И была среди них одна - самая красивая и самая раскованная Марина Ройфман. Невероятно, но и у нее день рождения пришелся на седьмое.
   Гастон да и Геля тоже относились к Маришке сдержанно, можно сказать, настороженно, но в такой день сестру отсутствующего Зямы не позвать было нельзя. Ну а Марина, как она это умела, завладела вниманием всех мужчин. Давид не возражал, даже не ревновал, когда она откровенно флиртовала со всеми подряд. Он знал, что вечер кончится, и они останутся вдвоем. У них уже было слишком серьезно, чтобы Давид стал ревновать из-за такой ерунды. Но оказалось, что есть другой человек, который в этот вечер ревновал, и ревновал безумно......
   Наконец Давид выпроводил на улицу всех пьяных гавриков, разбредшихся в разные стороны к метро, сдал ключи, попрощался с администрацией, при этом непрерывно одергивая Маринку, рвавшуюся то петь песни, то целовать каждого встречного. Но когда они доехали до Арбата и пошли по бульвару, затем переулками и дворами - к нему домой, разговор неожиданно пошел о Климовой.
   - А эта твоя секретарша - тяжелый случай, доложу тебе.
   - В каком смысле?
   - Да в любом! Во-первых, страшна, как смертный грех. Главное, подать себя совершенно не умеет. Солдат в юбке, точнее солдатик, маленький глупый солдатик. Во-вторых, она же ничего не может скрыть. Ты что, не видел, как эта ощипанная курица на тебя смотрела?
   - Как? - откровенно не понимал Давид.
   - Ну ты даешь! Нет, вы, мужики, точно недоделанные какие-то. Да у нее же в трусах мокро становится, когда она на тебя смотрит.
   - Перестань.
   - Что "перестань"? Да ты бы ее только пальцем поманил, она бы тебе прямо там при всех отдалась. Я тебя уверяю.
   - Ну, правда, перестань.
   - Дейв, я с тебя тащусь! Ты прямо крот какой-то слепошарый. Разве можно до такой степени ни черта не видеть?! Ее ведь устраивало даже, что ты смотришь на меня и от этого возбуждаешься, она согласна была бы, чтоб ты возбуждался со мною, а спал с ней. Знаешь, как мужики порнухи насмотрятся и с бешеным энтузиазмом начинают своих постаревших жен трахать, от которых без допинга уже давно тошнит. А от этой любого тошнить будет, вот она и надеялась. Но тут я взяла и показала: тебе - промежность, а ей - язык. Понимаешь теперь, почему она так взбеленилась? Ну, извини, ну, надоела она мне. А так, еще по стакану бы зарядили и могли с ней устроить "лямур де труа". Не желаешь, кстати? Надо же девку наконец жизни учить. Тридцать два года - возраст серьезный. Я бы сказала, критический.
   Может, это действовал алкоголь, но Давид слушал откровения Марины, как монолог из эротического фильма про какую-нибудь Эммануэль или мадам "О": суть произносимого оставалась где-то за кадром, зато практический эффект был налицо. Они еще только вошли в подъезд, а он, не в силах дольше терпеть, сжал Марину в объятиях и быстро завладел ее губами, заранее зная, что ее большой, горячий, жадный рот тут же перехватит инициативу. А где они упали, когда наконец вошли в квартиру, не помнил уже ни он, ни она.
   За утренним кофе Марина сообщила:
   - Я ушла от мужа.
   Давид не слишком удивился, предложил запросто:
   - Живи у меня. Я, кажется, еще и раньше предлагал.
   - Спасибо, - сказала Марина. - Но у меня еще и с работой паршиво.
   - Что, со студии теперь вышибут?
   - Нет. Но у нас же как: много работы - много денег, мало работы - мало денег. А просто за символической зарплатой приезжать - как говорится, жалко времени на дорогу.
   - Ты что, считаешь, я не заработаю на нас двоих?
   - Но я так не привыкла, - заявила Марина, - я женщина самостоятельная, эмансипе, как говорят французы. Мне своя работа нужна и свои деньги. Устрой меня в ГСМ.
   - А Зяма что говорит?
   - Зяму я уже накрутила, - объяснила она, - чтобы Гастону плешь проел. Но если и ты со своей стороны, будет хорошо. Ладно?
   - Ладно. Послушай, Марин, советское правительство подарило нам еще целых три выходных дня. Геля поддержал это начинание и обещал никого не тревожить даже звонками. Что будем делать?
   - Трахаться, - улыбнулась она.
   - Принимается, - сказал Давид.
   И это был трехдневный медовый месяц. Они действительно почти не выходили из дома, благо в доме все было, а погода стояла дрянная. Правда, десятого пришлось все-таки выползти за хлебом и на рыночек проехаться до Семеновской. Купили там клюквы, яиц два десятка (по десятку в руки), зато по три(!) рубля, и пижонских сигарет в ларьке. А где их взять не пижонских, когда талоны давно кончились?! Хорошо тем, у кого мамы, бабушки, сестры, детишки некурящие, а бедным сироткам Давиду и Марине приходилось тяжело. Но радостно. Очень радостно.
   А под конец затянувшегося уик-энда она спросила:
   - Дейв, а что, если я привезу сюда Илюшку?
   - Сколько ему? - поинтересовался Давид.
   - Девять. Он с моим вторым живет сейчас и с его грымзой.
   - Давай с Илюшкой подождем пока, - предложил Давид. - Ладно?
   - Ладно, - согласилась Марина.
   Они не собирались расписываться. Кажется, Марину уже подташнивало от брачных церемоний. И Давида такое положение устраивало на все сто.
   Первый послепраздничный день в конторе начался с угрюмого взгляда Климовой и ее холодно-вежливых реплик.
   Что ж, умудренная жизнью Марина оказалась права: он нашел себе подругу, а друга потерял. Не все сразу - это законно.
   А разговор с Гастоном (именно с Гастоном - не с Гелей же!) провел, как ему казалось, очень ненавязчиво. Мол, ему, Давиду, давно казалось, что в штате финкомпании не хватает еще одной толковой девицы, а тут вдруг познакомился поближе с Маринкой Ройфман... Что он знал о ней раньше, ну образованная, ну наш человек, ну внештатный курьер-почтальон-помощник, ну кинодамочка с известной студии, а оказалось, вы не поверите, Гастон...
   - Поверю, - цинично прервал его Гастон в этом месте. - Вам хочется помочь беспутной девушке. Желание, вполне достойное сотрудника ГСМ. И о ваших личных отношениях я в целом осведомлен. Зяма рассказывал, вы ему симпатичны. Однако. Однако, мой юный друг, Марина - девушка непростая. Человек она, безусловно, наш, только в определенном состоянии становится неуправляемой.
   Я готов ее принять на работу, скажем так, с декабря, но под вашу, Давид, личную ответственность. Понимаете? Буквально: она что-нибудь натворит, а отвечать будете вы.
   Было нечто ужасно неправильное в этом разговоре, но Давид подумал секунду и согласился. А Гастон обещал на Совете доложить о новой сотруднице без ссылок на него.
   Когда Маревич вышел на лестницу, в курилку, там стояла радостная компания молодых гээсэмовцев: Олеся с Юлей, Фейгин с Сестрорецким, Марина, которая быстро и органично вписалась в коллектив. Она действительно умела работать, а не только красиво пить и гулять. Давид поглядел на веселые лица перекуривающих и улыбнулся. Похоже, только что делились последними анекдотами.
   - Слыхал? - спросил Дима у Давида. - Панамова уже увольняют.
   - Это который помощник Гроссберга? Конечно,
   слыхал.
   - А знаешь за что? Ему из архива ГСМ дали документы посмотреть. Некоторые. А он так увлекся, просидел до полуночи и просмотрел их все. Интересные оказались документики, особенно финансовые. Нет, насчет нарушений я ничего не скажу, я в этом вопросе не копенгаген, но вот размер премий у начальства, то бишь дивиденды за каждый квартал прошлого и этого года поразили воображение Леши Панамова. Они чье хочешь воображение поразят. Мы-то по тыще в месяц получаем и радуемся, думаем: во, класс! А, например, Гастон с Гелей еще в восемьдесят девятом (прикинь тогдашние цены на все) выписывали себе помимо зарплаты, сам понимаешь какой, кварталки по двадцать - двадцать пять кусков.
   - Ну и Бог с ними, - сказал Давид, - я чужих денег не считаю.
   - Я тоже, - согласился Дима. - Но почему об этом никто не знал? Ведь сегодня все доходы фирмы и все оклады у нас на виду. И заметь, Панамов далеко не обо всем рассказывает, я чувствую.
   - Еще бы, - страшным голосом сказал Сестрорецкий, - есть такая информация, за разглашение которой сразу убивают.
   В общем, свели все на шутку. И балагур Дима подвел черту:
   - Я вам так скажу, ребята и девчата. Склад ГСМ - штука хорошая, полезная, для ведения боевых действий совершенно необходимая, но если там вдруг начинается пожар, гасить его почти без толку. Это дело будет не просто гореть, оно будет взрываться. А значит, уносите ноги, господа, как только почуяли специфический запах дыма.
   - Ты на что намекаешь? - встревоженно спросила Олеся. - Я все-таки, извини, главный бухгалтер.
   - Да пока ни на что, но ты приглядись, как смотрят иногда Гроссберг или Плавник на Чернухина, Наст на Девэра, а Шварцман и Сойкин на Попова, приглядись, как Ручинская сверлит взглядом тебя, Кубасова готова порой пристукнуть Глоткова, а Климова безмолвно рычит на Маревича и Маринку. Что, разве не так?
   - Да ну тебя, пессимист неприятный, - фыркнула Олеся.
   И тут из коридора отчетливо потянуло гарью: то ли задымившейся соляркой, то ли вспыхнувшим керосином.
   Давид, как человек самый близкий к местной администрации, обеспокоенно кинулся выяснять, в чем дело, но еще успел услышать Димкино шуточное:
   - Ну, я же говорил...
   Оказалось: чепуха. Во внутреннем дворе воспламенилась банка с краской, на которую кто-то, очевидно, из окна бросил бычок. Но Давиду очень, очень не понравился этот инцидент, произошедший в Особый день, за две недели до Нового года.
   Больше в этот день ничего не произошло.
   Новый год встретили спокойно. Даже радостно.
   Ну а потом началось. Про события в Вильнюсе и Риге никто уж и не говорит. Своих хватало.
   Климову командировали в Питер с официальным письмом к какому-то молодому, лет сорока, но уже великому тамошнему химику, членкору, без пяти минут академику, создавшему беспрецедентный международный научный центр. Информацию эту выудил где-то Чернухин, за долгую свою редакторскую жизнь научившийся разбираться во многом, в том числе и в химии. А тут показалось Иван Иванычу, что это свой человек. Гээсэмовцем, может, и не станет, все-таки слишком занятой, а вот членом Фонда стать просто обязан. Такие люди и формируют его. В общем, Климова поехала.
   И она еще не вернулась, когда Давид, случайно поинтересовавшись у Гели, как же фамилия того химика, в ответ услышал:
   - Этого питерского академика? Борис Шумахер его зовут. В газетах не читал разве? Про него уже пишут...
   Шумахер без шумах. Борис.
   Мы же все-таки не в Германии, у нас эта фамилия редкая, и Давид почувствовал, как еще один предохранитель сгорел у него в голове.
   Вернулась Климова, и все самые худшие подозрения подтвердились.
   Ну, во-первых, ездила она зря, Шумахер, сославшись на занятость, отказался от сотрудничества вообще. Это для всех.
   А для Давида персонально - другая, особая информация:
   - Шумахер - Посвященный. Он хорошо знает Владыку. Общается с ним сейчас. Знает Владык в других странах, так как много ездил по миру на свои конференции. Шумахер знает больше, чем Бергман, знает про тебя, про меня. Он, например, рассказал мне, кто нас посвятил.
   - И про меня? - с тревожным любопытством спросил Давид.
   - Ну конечно, я же говорю, он все знает. Тебя посвятил...
   Давид задержал дыхание.
   - ...какой-то Веня Прохоров. Правильно?
   - Правильно, - сказал Давид, шумно выдохнув.
   Откуда она знает про Веню? Рассказывал он ей или не рассказывал? Рассказывал или нет? Черт!
   Он не мог вспомнить.
   - Так ты слушай главное, что сказал Борис. Слушай и запоминай. Цитирую дословно: "Вы что там у себя в Москве, с ума посходили - работать в такой организации?! Она же засвеченная со дня образования! Может, она просто провокаторская - ваша "Группа спасения мира". Ведь там же гэбист на гэбисте!" Вот так. И он советовал нам с тобой, если хотим, переезжать к нему в Питер. Только не сразу. Сначала надо просто уволиться и уйти на дно. Отсидеться где-нибудь в деревне. Ты понял меня?
   - Я тебя понял. Я должен подумать. С Гелей посоветоваться.
   - А вот с Гелей советоваться он как раз и не велел.
   - Это еще почему? - вскинулся Давид.
   - Потому что Геля твой - не Посвященный. Я же еще тогда говорила.
   - Врешь ты все! - закричал Давид.
   В этот момент он окончательно понял, что она действительно врет, и возможно, все, от начала до конца. Ведь ключевая фраза где была? "Нам с тобой надо уволиться и уйти на дно". Нам с тобой. Права Маринка, ради этого "нам с тобой" она еще и не такое придумает. А ты туда же, Шумахер без шумах, про Веню Прохорова знает!.. Про Анну знает он? Ни фига! И на Гелю черт-те что плетет. Никакой это не Шумахер! К черту! Домой! И с Маринкой водку пить!
   Климова плакала. Плакала громко, навзрыд. Они сидели в его директорском кабинете, и Давид, помнится, еще подумал напоследок: "Вот дура. Нашла где вселенские тайны выкладывать. Если за нами и ее разлюбезным Шумахером охотится КГБ, в этом кабинете наверняка полно жуков. Кстати, вот и еще одно доказательство ее вранья. Еще одно".
   В конце января Климова уволилась по собственному желанию. Из-за КГБ? Да нет, конечно, просто из-за Давида. Но Маревич все-таки решил зайти к Вергилию, поговорить тет-а-тет. Выбрал момент, сказал:
   - Гель, нехорошо это, что Алка увольняется.
   - Сам знаю, но у нее там семейные обстоятельства, с матерью что-то, мне даже вникать неудобно.
   - Ничего у нее не с матерью, - сказал Давид. - Все это из-за меня. Неразделенная любовь.
   - Шутишь, - не поверил Наст.
   - Какие уж там шутки, когда она Посвященная, и я Посвященный. И какая сволочь придумала послать ее в Питер к этому Шумахеру?
   - При чем здесь?! - Геля даже сигарету уронил.
   - А при том! Она уверяет, что Шумахер - тоже Посвященный. Ты-то хоть знаешь, так это или нет.
   - Я? Подожди минуточку.
   Геля снял трубку, набрал номер и чуть было не начал разговаривать с несуществующим абонентом. Да вовремя сообразил, что Давида на такой чепухе не проведешь. Тем более что в кабинете было тихо, и длинные гудки хоть и еле-еле, а слышались.
   - Извини, Дейв, мне надо очень срочно уехать. Позвони мне вечером домой.
   Он демонстративно затушил в пепельнице только что закуренную сигарету и поднялся.
   - Но это очень важный разговор!! - закричал Давид. - Ответь мне хоть что-нибудь!!!
   Он кричал, потому что было страшно. И Геля остановился в дверях на секунду, сморщился, словно от боли, и повторил:
   - Извини, Дейв.
   Вечером у Вергилия, разумеется, был отключен телефон. А на следующий день он не вышел на работу. Кто-то из ребят дозвонился. Кажется, уже традиционно это сумел сделать Шварцман.
   - Вергилий Терентьевич заболел, - официально доложил он всем заинтересованным лицам.
   И болел Вергилий Терентьевич долго, даже дольше, чем в прошлый раз. А ехать к нему на Звездный Давид передумал. Все. Это у него уже пройденный этап. С алкоголиками всегда тяжело, будь они хоть начальники, хоть гении, хоть Посвященные. Тяжело.
   Глава пятая
   ОДИН НА ОДИН С КГБ
   Последний муж Маринки был сценарист с телевидения, и напрочь она разругалась с ним, а не с режиссером, поэтому, когда начались съемки нового фильма по чьему-то совершенно другому сценарию, режиссер начал ей названивать и просить о помощи. Маринка ломалась, канючила какое-то время, мол, я теперь в солидной фирме работаю, однако ее болезненная любовь к кинематографу победила, и тем паче, что съемки шли по ночам, бессменный в течение многих лет ассистент Марина Ройфман снова включилась в творческий процесс без отрыва от "основной работы". Столь бешеный ритм заставил ее резко сократить количество поглощаемых спиртных напитков, что радовало Давида, однако и на секс сил теперь оставалось не много, что его огорчало. Поэтому в итоге Маревич сумел, согласовав вопрос с Юрой Шварцманом, вывести Марину из-под смертельного удара Гастона и договориться о работе на полставки.
   Но в том январе съемки были как-то особенно интенсивны, Давид перестал видеть свою гражданскую жену по ночам и начал подозревать ее любимого режиссера в коварных планах сделаться четвертым мужем. Самому Давиду такое ни в коем случае не грозило, и он пытался относиться к этому псевдоадюльтеру философски. Но все равно было грустно: вроде и не один, а вот, поди ж ты, опять одинок.
   В дверь позвонили. Десять вечера. Поздновато уже для незваных гостей.
   - Кто там?
   - Откройте, я из милиции.
   В начале девяносто первого в ответ на такие просьбы иногда еще открывали запросто. Но Давид на всякий случай глянул в глазок, благо есть. Человек не прятался. Пришел без формы, но в глазок совал какое-то удостоверение. Фиг прочтешь таким образом.
   Открыл. Прочел. Спокойно, не торопясь. Человек в штатском никуда не спешил. Это и был человек в штатском. Майор Терехов, но не из милиции.
   - Вы уж извините. Мы когда правду говорим, некоторые не открывают, думают, шутка. И в ответ шутят: мол, сейчас не тридцать седьмой год, валите, мол, отсюда, КГБ скоро распустят. А нам, сами понимаете, обидно такое слушать. Ну а моя милиция меня бережет. Милицию народ любит, что бы там ни сочинял ваш брат журналист, каких бы там ни писали романов под названием "Мент поганый". Кредит доверия у милиции еще очень высок. Распишитесь вот здесь, пожалуйста.
   Длинную речь произнес товарищ в штатском. Для чего бы это? Ведь не для того же, чтобы Давид покрасивее расписался...
   А расписаться пришлось за врученную повестку в аккуратно разлинованном журнале, и запомнилась поэтому фамилия предыдущего товарища по несчастью некоего Фирсова Виктора Андреевича.
   - Значит, мы вас ждем, Давид Юрьевич. В четверг вечером, после шести. А адрес там печатными буквами написан. До свидания.
   - А все-таки, простите, чем обязан? - не удержался Давид от глупого вопроса уже вдогонку уходящему майору.
   Терехов остановился и, обернувшись, с вежливой улыбкой сказал:
   - В четверг вам все объяснят.
   Первая мысль была такая: никуда не ходить. Приглашение (а оно так и называлось - "Приглашение"!) уничтожить и выкинуть все из головы. Как он выбрасывал всегда бесконечные повестки из военкомата. Тоже своего рода приглашения: на сборы, переподготовку, на вручение нового звания (было и такое, как выяснилось потом, а он не пошел, остался для себя лейтенантом). Но тут тебе, брат, не военкомы домогаются. Тут, брат, дело посерьезнее. Не ходить, значит, удариться в бега. А что может быть глупее? Для Посвященного - это глупость в квадрате. Называется бегать от судьбы. Или от собственной тени. Он ведь даже не знает, когда настанет следующий Особый день, не знает, сколько ему еще надлежит ждать Анну, или Шарон, или кого-то третьего, кого-то способного пролить свет на смысл и срок его земного существования, для которого он, Давид, кстати, и не предназначен.
   Ну ладно, прекращай демагогию. Что, если эти искусствоведы в штатском все-таки берут его на понт, как райвоенкомат: не придешь, и хрен с тобой, ежика вычеркиваем. Может такое быть? В наше время все может быть. Они даже могут оказаться не гэбистами, а бандитами какими-нибудь, мафиози. Запросто.
   И что? А ничего!
   Давид вдруг очень ярко представил себе, как они - не важно кто послезавтра, то есть в назначенный вечер, приходят к нему (как вариант: ловят в любом другом месте), уже раздраженные, уже озлобленные, и с порога начинают материться и дубасить ногами (куда только девается вся их хваленая вежливость?) И вот уже его, Давида, с отбитыми почками и мокрыми штанами заталкивают в машину и доставляют все равно туда же(!). Куда он мог бы сам прибыть двумя часами раньше безо всех этих приключений.
   Красиво рассуждаешь, скотина, а рассуждать на самом деле не о чем. И советоваться не с кем. Это твоя личная проблема. Не Гели, не Гастона, не Витьки, не Вальки Бурцева, даже не Маринкина, а только твоя личная. Вспомни все, чему учил Бергман, и вперед. Да, а кстати, куда идти-то?
   Он посмотрел. Ну конечно, конспиративная квартира.
   И хорошо и плохо. Если верить опыту Игоря Альфредовича - это еще не арест. Но, с другой стороны, таким визитом дело не кончится. И вообще он предпочел бы побывать в "святая святых" и плюнуть там на темно-красный ковер, по которому ходили ноги легендарных сатрапов.
   Может, поэтому таких, как он, туда и не приглашают?
   Но рассуждай не рассуждай - четверг настал быстро, а пролетел еще незаметнее. Пистолет он отнес на работу еще в среду и убрал в сейф, во внутренний отсек, под свой личный ключ. Правда, специфика ситуации заключалась в том, что от внешнего отсека ключ был только у Гастона и Гели, так они специально придумали. В общем, без посторонней помощи Давид и до оружия теперь добраться не мог, но он чувствовал: в существующем положении - это лучший вариант. Главное - переждать возможный обыск. Не вечно же ему жить в таком страхе!
   Гастону наплел про зубного врача. Маринке по телефону сказал, что может задержаться в конторе. Если вдруг съемку отменят, чтобы не удивлялась. И поехал. До метро "Автозаводская", а дальше пешочком. Почему-то подумалось: негоже перед ГБ выпендриваться, мол, такой я крутой, городским транспортом не пользуюсь.
   Поднялся на шестой этаж, позвонил. Отворил ему симпатичный молодой человек, так и оставшийся затем в прихожей, а в комнате за накрытым чайным столом встречал майор Терехов, и с ним капитан Сомов, как представился новый искусствовед - очень маленький, кругленький, розовощекий, совсем нетипичный и оттого еще более раздражавший.
   - Садитесь, вот ваша чашка. Чаю, между прочим, рекомендую выпить, заботливо пояснил Терехов. - Мы туда ничего не подмешивали, уверяю вас, а чтобы не нервничать, согласитесь, все-таки лучше глоток-другой, в горле-то небось и так уже пересохло...
   "Сволочь, - подумал Давид. - Вот только начни спрашивать, я на тебе отыграюсь".
   А спрашивать начали издалека. Никаких чудес. Рутина. Родился, учился, женился... Не женился? Ну и правильно! К отцу как относился? Хорошо? А как еще можно относиться к отцу? Ах ну да, можно еще относиться плохо! Нет, он хорошо относился. Ну а такая фамилия - Бергман что-нибудь говорит ему? Что-нибудь говорит. Бергман Игорь Альфредович. Ах Альфредович! А я-то думал, речь об Ингмаре Бергмане, "Земляничная поляна", понимаете ли, "Осенняя соната", "Фанни, понимаете ли, и Александр". Улыбаются. Юмор оценили.