Скаландис Ант. Причастные - Новый поворот

   И вот теперь Геля пригласил к себе.
   - Приезжай, - сказал, - часикам к девяти. Поговорим о важном.
   И объяснил, как идти от метро.
   "Москвич", точно назло, был у Давида опять в полуразобранном состоянии, но какое, к черту, метро! Он взял тачку - фигли-мигли с такой-то зарплатой! У "Щербаковской" попросил тормознуть, там ларьки неплохие, и купил за сумасшедшие деньги бутылку настоящего итальянского сухого и пачку "Салема", а потом, совершенно не торопясь отпускать водителя, несколько раз выходил из машины, чтобы разобраться, к тому ли дому подрулили.
   Геля жил на Звездном бульваре. И это было символично. На шестнадцатом этаже - тоже символично: поближе к звездам. С балкона, куда они то и дело выходили покурить, открывался роскошный, почти космический вид на Москву с ирреально красивой, подсвеченной в ночи Останкинской телебашней в центре пейзажа. Непривычно огромная, близкая, вся в красных точках неоновых огоньков - не башня, а прямо ракета на старте. Дух захватывало.
   Геля встретил Давида как родного. Жена его, маленькая изящная брюнетка, оказалась очень милой и приветливой женщиной. Двое сыновей, Толик, четырнадцати лет, с джойстиком компьютерной игры в руках и восьмилетний Миша с хомяком по кличке Чудик, вежливо поздоровавшись, удалились в дебри большой квартиры. А еще Давида встретили книги, великое множество книг, уже давно не умещавшихся ни в какие полки и шкафы.
   В гостиной поразил воображение гигантский "Сони Супертринитрон", по тем временам настоящая экзотика. Давид не удержался, полюбопытствовал:
   - Сколько?
   Геля стыдливо улыбнулся и сказал шепотом:
   - Двадцать.
   Грех, мол, такие деньги на себя тратить, но, с другой стороны, куда ж их девать?
   Давид прикинул, что ему еще рановато о таком телевизоре мечтать, но если учесть, как он рванул со старта... Чем черт не шутит, через годок-другой...
   - Ну вот скажи, как тебе вообще наша Группа? - начал Геля свой разговор о важном, при этом неторопливо, основательно, с уважением размещая в мягком глубоком кресле собственное грузное тело.
   - Вообще - здорово, - честно признался Давид.
   Я и не ожидал, что так приятно будет работать. (На самом деле ожидал, ну да ладно, фраза все равно искренняя получилась.)
   Геля, довольный, улыбался.
   - Лично я всегда мечтал создать коллектив единомышленников, которым приятно работать друг с другом, и чтобы одновременно была возможность всем хорошие деньги платить.
   - Тебе это удалось, Геля. Правда. (Вообще разговор совершенно кретинический, но вот диво - он их обоих устраивает!)
   - Ну скажи, ведь действительно получилась организация нового типа. Да?
   - Конечно, Геля. Мне кажется, по этому поводу стоит... Извини, я чуть не забыл.
   Давид метнулся к своей сумке, выудил красивую длинную бутыль.
   - А давай без этого, - со странным выражением попросил Геля.
   - Почему? - простодушно поинтересовался Давид.
   И Геля стал разливаться:
   - Ну понимаешь, еще рано. У нас ведь сейчас самая работа. Обедаем ночью, спать некогда. Я читать перестал, пишу одни договора, сметы, калькуляции. Отдохнуть мечтаю, но нельзя. Сейчас - нельзя. Бешеный ритм. А алкоголь расслабляет. Выбивает из работы сразу. Понимаешь? Вот закончим важный этап (я даже сейчас объясню, какой) и тогда - конечно, тогда обязательно. Устроим праздник. А сейчас - не. Ладно? Сейчас не надо.
   - Господи! - выдохнул Давид. - Да разумеется. Это я так. Конечно, ты прав. Работа есть работа. Я тоже когда пишу, ни грамма, ни капли. Конечно, ты прав, - повторял он уже из прихожей, убирая пузырь обратно.
   "Идиот! - подумалось вдруг. - Кто ж так делает? Надо было на столе оставить".
   Но извлекать бутылку второй раз было бы уже слишком, и, чтобы замять возникшую неловкость, Давид очень кстати вспомнил про толстый журнал со своей самой главной статьей, который принес сегодня, чтобы подписать Вергилию на память. В ответ Геля оставил ему автограф на своей книжке. Оказывается, это Наст под псевдонимом В. Сугробов писал увлекательные футурологические фантазии. Давиду они пару раз попадались - по транспорту, по связи, а эта, новая, называлась "Архитектура двадцать первого века".
   Давид написал: "Вергилию Насту от автора - с надеждой в самом ближайшем будущем тоже подарить свою книгу". Этакий тонкий намек, мол, помоги издаться. Геля выдал формулировку более обтекаемую: "Давиду дружески и с обоюдными надеждами". Слово "надежда" трогательно совпало в обеих надписях, в общем, это была идиллическая сцена, оставалось только прослезиться. И чтобы сменить тему, Давид спросил:
   - А ты Игоря Бергмана знаешь?
   - Лично - нет, а так - разумеется. Очень уважаю этого человека. Говорят, он собрался уезжать.
   - Да, - подтвердил Давид. - Но самое удивительное, что он тоже Посвященный.
   Геля как будто вздрогнул (а может показалось), во всяком случае, смотрел он на Давида странно.
   - Нет, правда, - словно начал оправдываться Давид. - Ведь я-то с ним хорошо знаком.
   Но желание подробно рассказывать о Владыке уже пропало, слишком странная реакция была у Вергилия. Черт их разберет, этих Посвященных. Конечно, Геля должен знать, что Бергман - Владыка. Может, между ними какие-то старые счеты?
   - Мне просто казалось, - Давид окончательно смешался, - ну, показалось... что это очень важно, что все мы Посвященные...
   - Видишь ли, Дейв, - Геля уже вернулся в свое нормальное состояние, снова был улыбчивым и вальяжным. - У нас ведь не все Посвященные. Надеюсь, ты уже понял это. И лично мне думается, что это не главное. Как ты считаешь?
   - Конечно, конечно, - снова поспешил согласиться Давид. - Игорь Альфредович о том же самом мне говорил. Когда делаешь большое и чистое дело, главное - окружить себя порядочными людьми, а Посвященные... ведь там Закон Случайных Чисел.
   - Ну, разумеется, вот ты и понял меня, пойдем покурим, а ведь мы, Дейв, очень большое дело затеяли...
   На балконе почти не видели лиц друг друга, но разговор пошел как-то особенно хорошо.
   - На самом деле невероятно трудно искать людей в свою команду, объяснял Геля. - Бывает, и умный, и талантливый, и знающий, а копнешь поглубже - он так называемый патриот, первым делом выясняет, сколько процентов еврейской крови у твоей жены или у тебя самого.
   - Во мне четверть, - зачем-то сообщил Давид, хотя это было и не совсем так.
   - Я-то по нулям, - улыбнулся Вергилий, - в роду одни хохлы, насколько хватает глаз, но Верка - чистокровная, хоть и из Ташкента. Слышал, кстати, что там делается?
   - Что, и там тоже?
   - Ну конечно, буквально расстрелы мирных демонстраций. Верка к сестре ездила...
   Давид поймал себя на том, что про Ташкент уже не слушает. Это была какая-то лишняя информация. Перегруз....
   -...и между прочим, нужна еще одна девочка, - услышал вдруг он, - с образованием, конечно, но молодая, бойкая, вроде Илоны и Лиды. А главное, она должна быть из своих. Я сейчас всех своих и спрашиваю.
   - Есть такая девочка! - выпалил Давид, и получилось торжественно, как у Ильича.
   До чего ж замусорены мозги этими цитатами! Геля даже рассмеялся. А Давид, естественно, подумал о Климовой. Дура, конечно, зато Посвященная и уж вне всяких сомнений - своя. Даже национальность почти подходит. (Бородатый анекдот: "Берегите евреев", - словно в бреду говорит умирающий старый армянин. Все в недоумении, а он повторяет: "Берегите евреев. Их перебьют - за нас возьмутся".) Вот черт! О чем же он думает, в самом деле?
   Рассказал Вергилию об Алке. Тот велел приводить и знакомить. И, наконец, Геля поведал об идее учреждения Международного Фонда ГСМ и о существенном расширении структуры организации в связи с этим. Создание Международного Фонда планировалось как первый шаг, а дальше - постоянное представительство ГСМ где-нибудь в Швейцарии или Австрии, наконец, целая сеть филиалов по всему миру, и вот уже мы - граждане Вселенной.
   - Это важно, - объяснял Вергилий, - дело, которое мы задумали, представляет ценность для всего человечества, и мы не можем позволить себе быть зависимыми от причуд и произвола властей в одной отдельно взятой стране, даже такой, как Советский Союз. Наша работа по выживанию не должна останавливаться. И потом - давай будем честными перед собой, - если здесь действительно начнется что-то страшное, пусть у нас хотя бы будет куда уехать. Подумаем о конкретных людях, подумаем о детях, в конце концов.
   У Давида не было детей, но перспектива переселения в Швейцарию выглядела заманчиво, да и оправдание для эмиграции Геля придумал красивое. Оправдание, достойное таких людей, как они.
   Ну а пока требовалось делать все последовательно: умножение капитала, разветвление структуры, учреждение Фонда.
   Вот почему люди так остро понадобились.
   - Документы по Фонду к концу недели Гроссберг должен подготовить, заканчивал Геля эту тему, - тогда и почитаешь, а сейчас вот что...
   Они уже попили чаю и снова вышли на балкон. Сделалось совсем темно, окна в домах горели через два на третье, и только инфернально красноватый шпиль телебашни все так же упрямо пронзал низкие облака.
   - Мы тут с Гастоном посоветовались. Нам нравится, как ты взялся за работу. Решили поставить тебя директором Финансовой компании ГСМ с правом первой подписи в банке. Помнишь, непосредственно ты и регистрировал финкомпанию как самостоятельную юридическую единицу. Вот и принимай дела.
   Давид обалдел.
   - Геля! Ты что? Ну, я, конечно, экономист, да... но ведь в финансах ни уха, ни рыла.
   - А кто в них ухо? Кто в них рыло? - улыбнулся Геля. - Думаешь, товарищ Геращенко что-нибудь смыслит в современной финансовой системе? Да в этой стране ее все равно надо создавать с нуля. Вот смотри.
   Геля решительно вернулся в комнату, взял чистый лист, ручку и за десять минут изобразил с минимальными комментариями очень простую и точную схему организации нормального коммерческого банка и принципов его взаимодействия с Минфином и Центробанком страны.
   - Вот. Америку открывать не надо. Все это известно, а меня, слава Богу, кое-чему успели научить за границей. Держи для начала. - Он протянул Давиду листок.
   А литературой мы тебя обеспечим. Не боги горшки обжигают. Справишься. Я знаю.
   - Спасибо, Геля.
   - Тебе спасибо. Мне в самом деле приятно, что есть на кого опереться. Штат у тебя будет пока небольшой, а вот окладик раза в два подымем...
   Уезжал он тоже на такси, потому что никакой другой транспорт уже не работал. Уезжал и думал: а удалось ли поговорить о важном? Удалось. Еще как! Но только он так и не понял, что было самым важным для Гели. Для Давида - конечно, последнее. Чего греха таить. Он - и вдруг директор! Это было столь невероятно, что на какое-то время заслонило все вокруг. Радость распирала его, он даже начал таксисту рассказывать про ГСМ. Но путь был коротким, по ночной-то Москве, и рассказать он успел немного. А так хотелось поделиться хоть с кем-нибудь, так было грустно возвращаться в пустую квартиру!..
   У двери (у его двери!) стояла эффектная длинноногая девица с пышной прической. Черты ее лица были далеки от мировых стандартов красоты, но глаза с поволокой, большой чувственный рот, высокая грудь под облегающей кофточкой, очень короткая юбка, очень высокие каблуки - в общем, профессиональная обольстительница. Так он решил в своем восторженном состоянии. А девица спросила:
   - Вы Давид Маревич?
   - Я.
   - Ну, слава Богу. Вам конверт очень важный из Симферополя от Зямы Ройфмана.
   - А вы что, такой специальный ночной почтальон? - улыбнулся Давид. Мне следует где-нибудь расписаться?
   - Нет, - ответила она серьезно. - Я сестра Зямы.
   И расписываться нигде не надо. Пока. Мне пора.
   - Да вы что?! - Давид схватил ее за руку, потому что сестра Зямы действительно сделала шаг в сторону лестницы. - Вы с ума сошли! Куда можно идти в такое время? Два часа ночи.
   - Домой. Я тут совсем недалеко живу.
   - Какая разница! Это невозможно! Как вас зовут?
   - Марина.
   - Мариночка! - торжественно объявил Давид. - Как директор Финансовой компании ГСМ я официально приглашаю вас немедленно отметить мое вступление в должность.
   Вот когда пригодилась бутылка итальянского вина.
   И коньяк, который оставался дома. Марина, он уже слышал про нее, только не был знаком, работала на студии Горького ассистентом режиссера и, когда было нужно, помогала брату, официальному представителю ГСМ в Крыму, передавать с проводниками поездов всякие важные документы, благо жила недалеко от Курского вокзала. Марина была уже в третий и явно не последний раз замужем, образ жизни вела богемный, и для нее пропилить на такси в два часа ночи по Бульварному кольцу от Никитских ворот до Покровских действительно не представлялось проблемой, а не поймает тачку, так и пешком рвануть через центр можно. (Откуда на Красной площади хулиганы? Там одни менты.) Про Давида ей Геля сказал, что вот-вот будет дома, потому что уже ушел, а она у подруги сидела, только оттуда пора было сваливать, там люди не такие - им с утра на работу, - вот она и решила под дверью подождать, конверт-то на самом деле важный.
   А конверт был действительно эпохального содержания - нотариально подтвержденное заявление какого-то шведского гуманиста с мировым именем, отдыхавшего в Ливадии и заарканенного Ройфманом, - иностранец требовался позарез Фонду СМ для регистрации документов. Очень важный конверт. Но еще важнее - высокие бокалы с золотистым итальянским чудом, и быстро сотворенный умелыми женскими руками вкусный салатик, и рюмка хорошего коньяка, и глаза с поволокой, и быстрые, тонкие, нежные пальцы, и большие чувственные губы, он и не представлял, что губами (и зубами!) можно делать такое. Боже, какой восторг, или ему просто очень-очень одиноко и не надо никаких Групп, никакого спасения мира, никаких Посвященных не надо, нужно только простое человеческое тепло, уют, забота, ласка...
   Утром стало предельно ясно, что для уюта, заботы и ласки Марина подходит меньше всего. В девять ее разбудил звонком режиссер. (Когда успела дать телефон? Впрочем, ночью звонила куда-то, это точно.) И Марина, матерясь, едва успела принять душ, допить из горла остатки сухого, смешав с последней каплей коньяка, глотнуть кофе и накраситься. Тут во дворе и засигналил студийный "рафик".
   И все-таки она поселилась у Давида. Только позже, уже почти зимой. А сейчас, допивая кофе на вновь опустевшей холостяцкой кухне, он вдруг вспомнил, как уже перед самым сном, часов в пять или шесть, потянулся в карман пиджака за сигаретами - себе и ей, а пиджак был не то чтобы повешен, а скорее скомкан, но на спинке кресла, поэтому из кармана вместо сигарет сначала выпал "макаров". И какого черта он таскал оружие с собой? Ах да! Они же с утра ездили за город смотреть землю под строительство коттеджей, и Давиду взбрело в голову проверить исправность пистолета на природе. Случая не представилось, а потом домой заехать было некогда, вот и проносил весь день за пазухой.
   - Ой, дай посмотреть! - восхищенно прошептала Марина. - Настоящий?
   - На, посмотри.
   - Дейв, это ты народный еврей СССР? - Марина поглаживала пальцем гравировку.
   - Я, - почти не соврал Давид.
   Ему было ужасно неохота объяснять сейчас, откуда взялось такое звание.
   - Похож, - констатировала Марина и, затушив в пепельнице половину сигареты, добавила:
   - Давай спать.
   Глава четвертая
   ПОЖАР НА СКЛАДЕ ГСМ
   - Раздел два. Точка. Цели и задачи Фонда. Нету точки. Все буквы прописные. Пункт два, точка, один, точка. Основной целью Фонда является...
   - Точка.
   - Нет, еще не точка.
   - Слушай, достал ты со своими точками! Не обезьяне диктуешь.
   - А кстати, если стадо обезьян будет бесконечно долго стучать по клавишам пишущих машинок, рано или поздно они напечатают всю Британскую библиотеку. Эта мысль принадлежит, кажется, Максвеллу, - поведал Давид.
   Климова посмотрела на него и неуверенно улыбнулась, пытаясь сообразить, сказал он что-то обидное для нее или нет. Наконец решила, что нет, хихикнула и вернулась к работе.
   -...является объединение граждан СССР, иностранных граждан, лиц без гражданства...
   - Кто такие лица без гражданства?
   - Лица без гражданства - это бомжи, проститутки и... обезьяны. С человеческим лицом. Климова! Мы так никогда не закончим.
   - Ну ладно, ладно, поехали.
   -...без гражданства, организаций, учреждений, предприятий и общественных формирований на основе общности их интересов, направленных на исследование литературно-художественными, научными и другими творческими средствами возможных путей развития личности и человечества, на приближение и закрепление ожидаемых и желательных изменений в социально-экономической и духовной жизни мирового сообщества...
   Господи! Что ж это за язык такой суконный! Вроде все съедобное, а прожевать невозможно. Ну что это за другие творческие средства исследования, помимо научных и художественных? Интуиция? Мистические прозрения? Шизоидный бред? На самом деле это просто привычка опытного юриста Гроссберга в каждом пунктике оставлять себе зазор, мол, как же, как же, батенька, а мы и это предусмотрели, читайте: лица без гражданства изучают человечество безумным способом.
   - Дальше, - попросила Климова.
   - О! Дальше самое интересное, - дурашливо объявил Давид. - Пункт два-два. Целями Фонда являются также координация, мобилизация... химизация, механизация и электрификация всей страны.
   - Чего? - Климова обернулась в испуге.
   - Со слова "химизация" не печатать.
   - Ну кто домой-то торопился?
   - Я. Но, видишь ли, устав величайшего из фондов - Фонда Спасения Мира невозможно читать без слез. И без смеха сквозь них. Продолжаем.
   Давида несло. Настроение было просто великолепное.
   -...и поощрение творческих усилий его участников по разработке и пропаганде оптимальных решений проблем современности, укреплению мира и взаимопонимания между народами, сохранению природной среды, утверждению прав и свобод человека, оказание содействия деятелям искусства, науки и культуры, организациям, работающим в направлениях, отвечающих целям Фонда. Ф-ф-у-у! - выдохнул он. - А какое восхитительное сочетание слов: содействие деятелям!
   - Да ладно тебе, не придирайся, - подал голос Димка Фейгин. Бюрократический стиль - одно из великих направлений в мировой литературе. Оно древнее беллетристики и канонических текстов, древнее поэзии и анекдотов, а в грядущем переживет века. Кстати, я свою работу закончил.
   - А что там у тебя? - спросила Климова. - Ты говорил, а я не помню.
   - Заметка для "Столицы". Будет желание - прочтете.
   Я откатал две копии на ксероксе. Спешу заметить, стиль совсем другой.
   - Не сомневаюсь, - провозгласил Давид, подходя к окну и закуривая: Алка не любила запаха дыма. - Чаю выпьешь?
   - Нет, ребята, я побежал. Уже девять. Все комнаты, кроме этой, закрыты. Вот ключи. Счастливо оставаться. Кстати, слыхали? Ельцин из партии вышел.
   - Иди ты! - не поверил Давид. - Когда?
   - Сегодня. Я "Свободу" слушал. Бросил партбилет - и все дела.
   - Класс, - сказала Климова.
   А когда они остались вдвоем, Давид спросил ее прямо от окна, выдохнув дым в открытую створку:
   - Ну и как тебе Геля?
   - Отличный парень. Нет, правда, он мне понравился, хотя и не люблю таких толстых и неспортивных. Он, между прочим, похвалил мою работу о буддизме, обещал где-нибудь напечатать.
   Давид читал немного раньше "работу" Климовой - статейку страничек на двенадцать машинописных - и в принципе соглашался с ее основным смыслом. Речь там шла о том, что нам, гражданам эпохи перестройки, бывшим советским людям, потерявшим опору старой идеологии, утратившим веру во все и всех, ближе любых других оказываются сегодня именно идеи раннего буддизма. Ведь две с половиной тысячи лет назад люди оказались точно в таком же положении. И великий Гаутама попытался перенести центр тяжести их интересов с почитания Бога на служение Человеку. Будда не столько стремился создать новую систему Вселенной, сколько мечтал внедрить в повседневную жизнь новое чувство долга. Религия, провозгласившая спасение, достигаемое совершенствованием характера и преданностью добру, спасение без посредничества священников и обращения к богам - это уже не религия, не совсем религия. Для Давида были давно опорочены практически в равной мере и христианство, и коммунизм, так что новая вера выглядела вполне привлекательно, если бы только не обилие словечек типа "дхарма", "бодхи", "мадхьямики", "хинаяна", "абхимукхи" и даже такая непроизносимая штука, как "Маджджхима". Всего этого было в избытке на двенадцати страницах климовского творения, что и заставляло Давида относиться иронически к идее кровного родства ГСМ и буддизма.
   - Это хорошо, если Геля статью напечатает, - сказал он. - А кто еще в ГСМ показался тебе симпатичнее других?
   - Не знаю. Ты хочешь спросить, кто еще в ГСМ Посвященный? По-моему, никто.
   - Очень может быть, - проговорил Давид. - Именно это я и хотел от тебя услышать.
   - Слушай, Дейв, а ты уверен, что сам Вергилий - Посвященный?
   На подобный вопрос отвечать было нечего. И Климова сама продолжила:
   - Ведь когда мы с тобой подошли, он стоял не один.
   - Я помню, но с ним рядом был только Петр Михалыч. Все остальные болтались достаточно далеко. Правильно?
   - Пожалуй, - неуверенно произнесла Климова. - Наверно, ты прав.
   - Да ты с ума сошла, Климова, я прав на все сто! Михалыч - он же отставной полковник, в органах, наверно, служил. Как он может быть Посвященным?! Ты с ума сошла. Давай дальше работать. Я уже покурил, а чаю после попьем.
   - Давай, - согласилась Климова безропотно.
   - Итак. Пункт два-три. Точка. Ой, извини.
   - Ой, извини. Напечатала. Дальше.
   - Перестань. Значит, так. Разработка и поддержка программ исследования глобальных и региональных проблем средствами художественного и научного творчества на профессиональном уровне. Двоеточие. Два-три-два. Содействие гуманистическому воспитанию граждан, демократизации общественной жизни...
   "Слова, слова, слова... Или как там у Владимира Асмолова: ...и бушует река болтовня!"
   Это было двенадцатого июня тысяча девятьсот девяностого года. Давид чувствовал себя прекрасно. Уютно, спокойно, комфортно - вдвоем с секретаршей Алкой Климовой в своем директорском кабинете. Не с любовницей-секретаршей, как это принято повсеместно, а просто с секретаршей, хорошей школьной подругой. Любовница была другая - чумная, непредсказуемая Марина, Мара - вся из себя порывистая, как актриса ("Ах, у меня сегодня съемка, ах, мне ночью опять на телевидение!.."). Алка же была просто другом. Возможно такое? Выходит, что возможно. Уж не благодаря ли тому, что они Посвященные. Но в любом случае это было здорово.
   Он провожал ее до дома, если засиживались допоздна, на своем "Москвиче" или на Жориных служебных "Жигулях". У подъезда она протягивала руку по-мужски, и глаза ее сияли.
   И было все так здорово до самой осени. Почти до зимы.
   В конце июля провожали Бергмана.
   Был простой будний день четверг, но отпрашиваться на это мероприятие Давиду не пришлось, пришлось просто извиняться, потому что Геля отмечал свой сорокалетний юбилей и практически для всего руководства объявил нерабочий день. Как потом рассказывали, гулял Вергилий Наст широко: куплен был, ну, то есть взят в прокат целый пароход, на коем приглашенные доплыли от Северного речного вокзала до Солнечной Поляны и там пировали день и ночь напролет с кострами и цыганами (буквально - с живыми цыганами!), с поливанием шашлыков и дам шампанским, с визгами в кустах, с купанием голяком при луне и последующими безобразными плясками, переходящими в свальный грех... Все это - по слухам, так что, где проходила граница правды и вымысла, Давид судить бы не взялся.
   Смутное сожаление об упущенных возможностях, мучившее его достаточно долго, в конечном счете было побеждено благородной гордостью истинно Посвященного, то есть человека исключительного, умеющего встать над.
   А, в общем-то, какой у него мог быть выбор? Не проводить Владыку, с которым в этой жизни он расставался, очевидно, навсегда? Немыслимо. А что такое встречи в следующей жизни, он пока еще плохо представлял себе, хотя в теории был уже познакомлен с общими правилами неземного бытия. Плевать на неземное - успеем. Хотелось просто и по-людски проводить до аэропорта, до трапа, настоящего человека, Учителя, Владыку, почти отца - таким Бергман стал для Давида за эти полгода. И, как он понял, не только для него.
   Народу на прощальный обед собралось немало, целая толпа для скромной квартирки. Люди на лестнице стояли. Шампанским никого не поливали, да и водку пили так - символически. Зато плакали многие. И друзья - ровесники Игоря Альфредовича, и старики-фронтовики, победившие фашизм внешний и смело повернувшиеся теперь лицом к лицу с фашизмом внутренним, и мальчики-девочки из ДС, готовые грудью встать на защиту Бергмана от чего угодно. А похоже, было от чего, потому что другие мальчики, постарше и в одинаковых серых плащах, тоже покуривали здесь же, на лестнице, но ни во что, по счастью, не вмешивались. Не дураки же они, в самом деле!