Скаландис Ант. Причастные - Новый поворот

   - Безусловно. Только не делайте скоропалительных выводов. Да поможет вам высшая мудрость.
   Владыка проводил их к выходу и в пронзительно тоскливом огромном фойе с разбитыми зеркалами и ржавыми крючьями гардероба неожиданно тронул Симона за рукав:
   - Господин Грай, если не возражаете, я поговорил бы с вами с глазу на глаз.
   Оба его начальника, застигнутые врасплох словами Уруса, приняли предложение хоть и молча, но с таким откровенным энтузиазмом, что только полный кретин типа Тучкина этого мог не заметить.
   Глава седьмая
   ОТСТАВИТЬ ЧУДЕСА!
   Огромный конференц-зал Северного крыла, напоминавший развалины римского Колизея, они прошли насквозь по сцене, вернее, по ее ржавому каркасу, застеленному неровными асбоцементными плитами. Владыка Урус остановился на секунду и поприветствовал паству поднятыми вверх руками. Прихожане, угрюмые, плохо одетые люди, во множестве сидевшие на бетонных ступенях зала, молча ответили тем же. В дальних рядах, воткнутые между кресел, горели факелы, хотя света, проникавшего сквозь узкие окошки под потолком, было вполне достаточно. "Траур у них сегодня, что ли?" - подумал Симон, но задать вопрос счел нетактичным. В этих стенах любые, даже самые невинные, вопросы звучали порой абсолютно неприлично.
   Он вспомнил, как увидел именно этот зал, когда впервые попал в Обком года три назад в компании с очень серьезной и всем недовольной дамой из губернского санэпиднадзора. Прихожан тогда было еще больше, а выглядели они еще ужаснее: оборванные, грязные, совершенно на вид больные. И засела в памяти одна деталь, удивившая сразу: не было запаха. Точнее, был, но совсем не тот - запах пыли, тяжелых портьер и засохшей краски, романтический запах музейных запасников и театрального закулисья.
   Простую догадку подтвердила и строгая дама-надзиратель, не нашедшая на этажах Обкома ни явных нарушений общих санитарных норм, ни конкретных возбудителей страшных болезней, о которых так много судачили в городе. Все собравшиеся здесь "бомжи" и "голодранцы" были, по существу, актерами, а их грязно-кровавые, липкие на вид и полусгнившие лохмотья оказались сплошной бутафорией.
   Владыка Урус читал тогда проповедь. Симон послушал немного, послушал, учуял знакомые елейные нотки, привычный набор фраз, не по-русски построенных из вполне русских слов, оригинального смысла не уловил и заскучал. Мать с детства заставляла его ходить в православный храм, а ему не нравилось, и чем старше он становился, тем все сильнее не любил церковь. Здесь тоже была хоть и новая, странная, чумовая какая-то, но все-таки церковь. Так ему показалось тогда. А вот теперь показалось иначе.
   Попетляв совсем темными коридорами, где без фонарика смогла бы бродить только кошка или человек, выучивший наизусть все повороты, они внезапно оказались перед большим зеленовато фосфоресцирующим прямоугольником. Дверь? Точно, дверь. Силуэт старика на этом зеленом фоне поднял руку, провел ею справа в темноте, тихо щелкая клавишами (пульта? кодового замка?), и дверь открылась, то есть стала падать вперед, то есть нет, она стала вытягиваться, превращаясь в длинную светящуюся дорожку... В общем, описать это было очень трудно, но они действительно пошли по зеленой тлеющей полосе, и шли долго, кажется, все время вниз, а потом была другая дверь, уже вполне обычная. Когда она захлопнулась за спиною, на мгновение сделалось совсем темно, а после сразу вспыхнул нормальный яркий свет.
   Это был аккуратный, чистый, хорошо обставленный и очень современный офис. Да, не кабинет, а именно офис - в классическом британско-американском стиле: черно-бело-серая гамма во всем, яркие вкрапления мелких канцелярских предметов, зеленые и красные глазки светодиодов, мерцание экранов.
   Откуда-то вдруг вспрыгнул на стол крупный рыжий кот с широкой мордой и очень пушистым хвостом. "М-м-а-а-о", - солидно сообщил он утробным голосом и свернулся в калачик на черном пластиковом кресле.
   - Так, значит, это все - маскарад? - такими были первые слова, которые смог произнести Симон Грай.
   - Да, - сразу согласился Урус, но тут же добавил: - Мне только интересно знать, что конкретно вы имеете в виду?
   - Н-ну... - начал было Симон и прикусил язык.
   Действительно, что считать настоящим: полуразвалившийся Обком или этот шикарный офис в подземелье?
   - Не мучайтесь, - сказал старик. - На самом деле действительно все маскарад. И Братство Посвященных, и эта моя шпионская конура, и...
   Владыка Урус бросил на кресло свой монашеский плащ, и под ним оказался в вытертых джинсах и ковбойке. Оставалось отклеить бороду и снять маску, имитирующую морщины. Но этого не произошло. Похоже, борода была все-таки настоящая, да и руки его - старческие руки с дряблой кожей в пигментных пятнах выдавали действительно преклонный возраст.
   - Садитесь, - предложил Владыка, - кофе хотите?
   - Лучше чаю, - довольно нагло ответил Симон, впрочем, уже догадываясь, что здесь и сейчас это не проблема.
   И действительно, очень скоро какой-то автомат сотворил чашку чая для гостя и кофе для хозяина.
   - Вот что, друг мой, признавайтесь сразу, записывающая аппаратура у вас с собой?
   - Разумеется, - подтвердил Симон.
   - Так вы ее отключите, друг мой. Это - мое непременное условие. Если потом у вас возникнут трудности с начальством, я предоставлю им запись нашей беседы и сумею доказать подлинность микродиска, но смею надеяться, до этого не дойдет. Договорились?
   Симон вытащил диктофон из кармана и положил на стол, освободив дисковод.
   - Это необязательно. Я вам верю.
   - Почему? - быстро спросил Симон.
   - Если отвечу честно, вы не поймете и не поверите. Давайте пока обойдем этот вопрос. И начнем с другой стороны. Вы подчиняетесь Котову, лично проинструктированы генералом Золотых и собираетесь продолжать расследование, начатое Вердом. Все это так и не так. Вам только кажется, что вы работаете на КГБ. Но покуда у вас нет возможности выйти за пределы такой иллюзии, продолжайте пребывать в ней. Я бы мог сказать, на кого вы работаете в действительности уже со вчерашнего дня, но вы опять же не поверите, а значит, это неправда.
   - Странная логика, - заметил Симон.
   - А в мире вообще много странного, - усмехнулся Урус, - гораздо больше, чем вы думаете. Вас, например, не удивляет моя осведомленность?
   - Да, честно говоря, уже не очень. За эти два дня, что я работаю на вас...
   - Я этого не говорил, заметьте.
   - Неважно. За те два дня, что я работаю на вас, - упрямо повторил Симон, - удивляться мне стало как-то даже неприлично. Тем более такой безделице: чтобы влезть в секретные отчеты ОСПО, достаточно иметь там своего человека или парочку гениальных хакеров, читающих на просвет все, что попало в компьютерную сеть. Кстати, причины и обстоятельства убийств вам тоже известны?
   - Погодите с убийствами, сейчас мы до них доберемся. Я только сначала хочу объяснить вам кое-что о Посвященных.
   - Что ж, ваша осведомленность в этом вопросе сомнений у меня не вызывает, - съязвил зачем-то Симон. - Но я хотел спросить о другом. Если угодно, о самом важном для меня.
   - Валяйте, спрашивайте, - небрежно махнул рукой Урус, и созданный им до этого образ Властителя Дум, Владыки, духовного пастыря окончательно развалился.
   - Кто такая Изольда? - выпалил Симон.
   - Изольда? - Урус был явно озадачен.
   - Понятно. Простите... А я-то думал, она из ваших.
   Симон растерянно потупился. Значит, никакой он не бог, просто тривиальный резидент инопланетной, скажем, разведки, и наблюдает эта доблестная служба, разумеется, только за КГБ, а лично Симон Грай нужен им, как от мертвого осла уши.
   - Нет. - Старик помолчал. - Я действительно не знаю, кто такая Изольда. А про Посвященных все-таки расскажу вам.
   - Погодите, - снова перебил Симон, - если я правильно понял ваши слова там, наверху, Посвященные не должны делиться своим тайным знанием с окружающим миром, то есть с обычными людьми, такими как я, например. Или вы уже записали меня в Посвященные?
   Старик грустно улыбнулся.
   - Давайте с этого и начнем. Вы будете наконец слушать?
   Грай не удостоил его ответом на этот риторический вопрос, и Урус продолжил:
   - В Посвященные нельзя записать. Это вам не КГБ.
   И даже не элитный клуб. Собственно, в целом свете никто - подчеркиваю, НИКТО - не знает наверняка, как и почему становятся Посвященными. А ими становится все больше и больше людей... В древние времена Посвященными рождались, редко, очень редко, но именно рождались. Позднее, лет через триста, удается отследить первые случаи, когда Посвященными становились. И наконец, только в двадцатом веке возникает некое таинство, обряд, процедура Посвящения. Но это все - внешнее. А суть не выразишь точнее, чем сказано во второй заповеди Высшего Закона. Впрочем, послушай их все.
   Заповедь первая: Если тебе открылся путь, идти по нему можно и вперед, и назад. Но ты иди по нему только вперед, ибо это правильно.
   Заповедь вторая: Помни, Посвящение дается свыше, но это не награда и не кара, ибо не заслужили мы ни того ни другого.
   Заповедь третья: Умножай знание в себе, а не в мире, и не пытайся творить добро, ибо злом оно обернется.
   Заповедь четвертая: Живи той жизнью, какой живут все живые, ибо прежде всего ты - человек.
   Заповедь пятая: Не убивай, ибо кровавому пути не будет конца.
   Заповедь шестая: Не зови смерть, ибо власть над нею иллюзорна.
   Заповедь седьмая: Не люби смерть сильнее жизни, ибо сладость смерти мимолетна, а жажда жизни неутолима и вечна.
   Заповедь восьмая: Не верь в богов людских, ибо един бог твой и нет его.
   И девятая заповедь: Помни, величайший из грехов - возвращение назад, ибо все прочие грехи от него и родятся.
   - Значит, девятая заповедь, по существу, повторяет первую? Я правильно понял? - спросил Симон.
   - Да. Ее еще называют Главной Заповедью.
   - Значит, и здесь восьмой цвет радуги?
   - Вот видите, друг мой, как много уже вы знаете.
   Если и была ирония в последних словах старика, то еле-еле, едва-едва уловимая - не ирония даже, а так, ироньишка.
   - И что же, - поинтересовался Симон, - все это никогда не было записано на бумаге?
   - С разрешения Братства - никогда. Все наши особые знания передавались только изустно. Запрет писать Канонические Тексты человеческой рукою иногда называли десятой заповедью. Это неправильно. Запрет не является частью Высшего Закона, а только лишь прямым продолжением, следствием третьей заповеди. Он порожден был необходимостью жить в глубоком подполье. И лишь двадцатый век перевернул все.
   Наши философы перестали обсуждать вопрос, считать ли истинно каноническим текст, написанный львиным хвостом или прибоем на песке. Появилось слишком много способов записи. А вместе с ними - способов исследования. И люди вознамерились чисто эмпирически познать мир целиком. И страшный вирус гностицизма проник на второй уровень Вселенной. А Посвященных вдруг сделалось много, очень много. И грешников среди них стало больше.
   И тогда появились грешники поневоле, нарушители Главной Заповеди, которые не могли иначе, которые должны были ее нарушить. И узнали они, что больше девяти грешников не может на себе носить Земля. И это оказалось частью Высшего Закона.
   И тогда начались убийства, и самоубийства, и поиски смерти, и были нарушены все девять заповедей, от первой до последней, и стройный, вечный, неколебимый мир Посвященных стал другим. И я сказал: значит, так и было предначертано. И сколько ни нарушай Главную Заповедь, текст ее остается неизменным. А дух - тем более. Нет пути назад, и коли сделался мир другим, значит, не бывать уже ему прежним.
   Но был другой кроме меня. Он говорил иначе: Высший Закон абсолютен, нарушивший его да не простится, и сколько ни есть грешников, кара настигнет всех. И потому велел он послать в мир своих карателей. И каратели пришли и разили. И поныне разят, чтобы спасти мир.
   Я, Владыка Урус, облечен властью Белыми Птицами Высот. Он, Владыка Шагор, послан Черными Рыбами Глубин. Нам никогда не понять и никогда не победить друг друга, но если приходит он, я ухожу. А потом он уходит, и вновь прихожу я. Это как день и ночь. Но только каждый восход и каждый закат Вселенная рвется на части, а люди живут в ней и не слышат взрывов.
   В какой-то момент Симон утратил способность отслеживать логическую нить повествования, вновь безнадежно увяз в раздражающей патетике псевдорелигиозного стиля, потом, преодолев внутреннюю неприязнь, начал слушать Владыку, как слушают музыку - душой, а не разумом, и, наконец вспомнив, что в Высшем Законе Посвященных ничего о душе не говорится, что принято среди них не верить, а понимать, вновь раздражился, расстроился и взмолился:
   - Владыка Урус! Слишком много непонятного. Опять слишком много.
   - А так и будет. Так и будет всегда, - странно ответил старик. - И вдруг добавил: - Тебе надлежит сегодня же поехать в Раушен.
   - Зачем? - вздрогнул Симон.
   - Не спрашивай. Просто я знаю: ты нужен там.
   И Симон больше не спрашивал, безоговорочно приняв ответ. Приказы не обсуждаются. И тут же мелькнула новая мысль: "В какой момент он начал говорить мне "ты"? Очевидно, такой переход предполагает взаимность? Попробуем".
   - А помнишь, Владыка, ты обещал мне рассказать про убийства?
   - Обещал, - согласился Урус. - Рассказываю. Существует семь видов убийств, после которых Посвященный не может вернуться назад. Это не совсем так, если быть пунктуально точным, но многие верят в магию семи способов. Верят настолько, что действительно не могут вернуться. Итак, древние считали, что грешника должны погубить: семь пуль в правый глаз, семь ведер едкой кислицы, семь крючьев между ребрами, семь рваных ран от кошачьей лапы, разделение тела на семь частей, семь вервей, летящих вниз, и семь ударов ножом под лопатку.
   Вся эта информация показалась Симону ужасно несерьезной, почти смешной, так и хотелось добавить что-нибудь вроде: "А еще семь соплей в правое ухо и семь пинков под левую ягодицу". Но он сдержался, а зацепился лишь за одну деталь в первом способе:
   - А разве древние знали, что такое пуля?
   Старик широко улыбнулся. Было видно, что вопрос очень понравился ему.
   - Конечно, знали. Ты забываешь, друг мой, мы говорим о Посвященных. Мы говорим о тех Посвященных, которые были творцами Высшего Закона. Само понятие "время" - для них этакая милая и очень гибкая абстракция!
   Симон закрыл глаза и потер их кулаками, словно хотел проснуться, но это было просто от усталости.
   - Думаю, достаточно на сегодня, - совершенно в тон Владыке Урусу произнес чей-то новый голос.
   В трех шагах перед Симоном стоял весь в черном, как британский констебль, только без знаков различия, молодой человек приятной наружности, необычайно похожий на Великого Князя Федора Константиновича - не хватало разве бороды, эполет да благородного блеска в синих глазах. Урус болезненно скривился и теперь молча глядел на вошедшего, а Симон, впадая в панику, пытался сообразить лихорадочно, как же, как же он вошел так: и быстро и незаметно.
   - Действительно, хватит, - продолжал говорить похожий на Великого Князя, - вы уже и так превратили прокрустово ложе Высшего Закона в какое-то подобие безразмерного презерватива. Но уверяю вас, Владыка, презервативы тоже лопаются, если слишком долго надувать их. "Главная Заповедь, Главная Заповедь!" Вы демагоги цвета неба. Нет главных заповедей, есть Высший Закон - и точка. Это вредоносные толкователи придумали, будто перебежчики хуже трепачей. На самом деле с перебежчиками можно и нужно работать, а с трепачами всегда был разговор короткий - к стенке! Вот так-то, Владыка Урус. Окопались тут, сыплете с прогнивших трибун витиеватыми словесами, а на самом-то деле элементарно прохлопали утечку информации, и теперь, когда все покатилось к едрене-фене, вместо того чтобы нормально провести зачистку...
   - Помолчи, - вдруг тихо оборвал его Урус. - Ратуешь за полное неразглашение, а сам?
   - Из того, что я тут наговорил, этот жандарм не понял и десятой доли, ты же ему устроил ликбез - уже добрый час разжевываешь все, начиная с азов. Сравнил жопу с пальцем!
   - Да, разжевываю, - еще тише проговорил Урус, - поскольку считаю, что он - это возможный Номер Три.
   - Вот как? - удивленно-растерянно и как-то очень гаденько улыбнулся человек в черном. - Есть основания?
   - Есть.
   - Ладно, - сказал совсем уже попритухший "великий князь" в черном. Все равно на сегодня хватит. Стало быть, ты намерен пока его отсюда выпустить?
   - О, высшая мудрость, как ты меня утомил, Шагор!
   Странно прозвучало это имя, произнесенное до того, как показалось Симону, в каком-то исторически-каноническом аспекте. Жандарм Грай уже решительно ничего не понимал, но очень напрягался, чтобы поточнее запомнить и потом на досуге хорошенько обдумать все.
   - Ладно, не хнычь, - ворчал Шагор. - У всех свои слабости. Ты приводишь в Дом много лишних людей, а я привык задавать много лишних вопросов. Достать ключ от второй двери?
   - Нет, - язвительно улыбнулся Урус, - попробуй открыть ее глазами.
   - Дурацкие у тебя шутки, - обиделся почему-то Шагор, - я просто думал, ты проведешь его прежней дорогой.
   - Что?! Ты сам-то разве всерьез говоришь?
   - А что такого? Номер Три - так Номер Три. Заодно бы и проверил.
   - Сволочь, - прошипел, не сдержавшись Урус. - Доставай ключ.
   И пока черный Шагор, напрочь утративший в глазах Симона все свое великокняжеское благообразие, возился с кодами на сейфовой дверце в стене, Старик Урус, усталый, осунувшийся, словно постаревший вдруг на несколько лет за этот час, неожиданно повернулся к Симону и сказал:
   - Вот что, друг мой, я, кажется, понял, кто такая эта твоя Изольда. Она действительно из наших. Ее настоящее имя Анна, но это пока все, что я могу сообщить. Поезжай-ка в Раушен. И... удачи тебе!
   А после, очевидно, с помощью вышеупомянутого ключа в дальнем конце офиса с довольно громким шипением разверзлась стена. (Симон поклялся бы чем угодно, что не слышал этого звука, когда появился Шагор.) В образовавшемся провале было очень темно, и оттуда пахнуло сыростью. Дополнительных инструкций не последовало, поэтому Симон забрал свой диктофон и шагнул во мрак. С тем же шепением массивные плиты за его спиной сомкнулись, и, потрогав пальцами шершавый бетон, он так и не сумел обнаружить стык. Когда глаза пообвыкли немного, стал заметен слабый свет впереди слева. Метров через пятьдесят туннель поворачивал на девяносто градусов, а дальше, уже совсем близко, виднелся грязноватый бурьян и даже кусочек неба, исчирканный дождиком. И пока Симон покрывал расстояние в каких-нибудь двадцать тридцать шагов, старательно уворачиваясь от обязательных в таком уютном месте кучек дерьма разной степени давности, он успел подготовиться морально и практически к десятку самых безумных вариантов дальнейшего развертывания сюжета. Допустим, его там ждут: свои, бандиты, КГБ, британская разведка, разумные баклажаны с Тау Кита... Допустим, он окажется: в другом конце города, в другой стране, на другой планете... Допустим, прошло очень много времени: сутки, месяц, тысяча лет... Допустим.
   Он вышел на берег Прегеля примерно в полукилометре от Обкома. Далековато? Да нет, нормально. Никто не встречал его, кроме двух бездомных собак. С неба сыпался мелкий противный дождик, а электронное табло на Торговом центре высвечивало время и дату, в точности совпадающие с показаниями часов на его руке.
   - Отставить чудеса и сказки! - сказал себе Симон тихо.
   Потом подумал: "На сборы и звонки достаточно будет минут сорок. На дорогу - полчаса. Вперед, поручик! Или все-таки штабс-капитан?"
   Глава восьмая
   БЭТЭЭР У РАЗВИЛКИ
   Раушен... Р-ра-а-аушн - это шипит морская пена, это волна перекатывает мелкие камешки, это ветер шумит в листве над высоким берегом, и с лохматых обнажившихся корней вниз по крутому склону шурша осыпается песок, падает целыми пластами... А "rauschen" и означает по-немецки - шуметь, журчать, шелестеть. Какое точное слово! Когда-то в юности он прочел у Хемингуэя, что из всех слов "смерть" на разных языках самое мертвое - это немецкое "tod". Во всех известных Симону языках не было более шелестящего слова, чем "раушен". Какой точный язык! А "rausch", кстати, означает опьянение, хмель, а еще - упоение, страстную увлеченность чем-то. И такое было у него в Раушене. Было. И может быть, снова ждет. Нет, не пьянка, выпил он за минувшие два дня по меньшей мере двухнедельную норму, так что лучше теперь воздержаться. А предчувствовал, что ждет его как раз упоение, упоение тайной и страстью.
   Положительно Симон не узнавал самого себя. Когда он последний раз читал стихи? В школе? Ну, может быть, чуть позже - когда за Марией ухаживал. А когда он вообще-то последний раз читал? И вдруг такая поэзия из него поперла. Вот именно. Хорошо сказано: поэзия поперла. С чего бы это? А может быть, он - уже не он. Вернее - не совсем он. Как Посвященные - не совсем люди, а убийства их - не совсем убийства.
   Помнится, в Академии все они увлекались фантастикой. Как раз начиналась новая эпоха стабильности, когда человечество подводило жирную черту под всеми страшными катаклизмами минувшего века, и опять ясна была перспектива, и не нужно стало бояться завтрашнего дня, потому что в принципе он будет таким же, как сегодняшний, только лучше, и покатятся вперед годы и десятилетия. Не будет переворотов, мировых войн и иссушающей заботы о хлебе насущном - будет только забота о своей стране и обо всем человечестве. Жить в таком мире удобно, тепло и уютно - здорово, но писать и читать о нем - скучно. Вот почему опять резко поднялся рейтинг фантастических сочинений: космических опер, эзотерических триллеров, мудреных раздумий киберпанков и романтических фантазий современных сказочников. Симон изрядно наглотался тогда литературы об иной реальности. Наверно, и "черное солнце" вылезло из какого-нибудь бестселлера той поры.
   И вот сейчас ему в голову вошла не слишком оригинальная (для фантаста) мысль, что в его собственный мозг подселилось чужое сознание (инопланетянин, путешественник во времени, просто какой-нибудь местный колдун) и этот другой индивид, может быть, пока еще достаточно робко, начинает показывать характер. Симон попробовал проанализировать события последних двух суток в рамках такой бредовой гипотезы, а потом примерил свои выкладки к серии теперь уже не слишком загадочных убийств. Убийств Посвященных. Получалась в целом полнейшая чепуха, но раздвоение сознания у Анны-Изольды просматривалось довольно четко. Более того, если допустить, что в одном человеке может сидеть два, не был ли Посвященным и сам Золотых? Черт, как нескладно, что нельзя одновременно рулить и набрасывать свои догадки на листе бумаги! Да, выезжая, он думал о том, чтобы взять шофера тире охранника, по рангу ему вполне полагалось, но в специфику сложившейся ситуации посторонний человек никак не вписывался.
   А Симон ехал в Раушен по шести, как минимум, разным причинам.
   Во-первых, хотелось отдохнуть, подышать свежим воздухом и окунуться в море. Действительно хотелось. Вместе с тем для какой-то группы людей он как штабс-капитан Грай изображал отъезд в очередной отпуск. Легенда номер один.
   Для другой группы людей он (опять же как штабс-капитан Грай) ехал расследовать серию не совсем обычных преступлений, ниточки от которых так или иначе тянулись в Раушен, Кранц, Георгенсвальде, словом, на Взморье. Легенда номер два.
   Для третьей группы лиц уже как поручик Смирнов он мчался сейчас к морю, с тем чтобы во спасение великой России и всего человечества раскрыть зловещий заговор Посвященных. Легенда номер три. Да, это тоже была легенда, потому что и чекиста Смирнова уже успели перевербовать.
   И теперь в качестве "шпиона Владыки Уруса" он спешил в Раушен навстречу неизвестно кому и неизвестно чему. Но там на месте ему обещали объяснить. Он ехал, выполняя приказ (или все-таки просьбу?) старика, поскольку тот казался чем-то неуловимо симпатичнее и грубияна Шагора, и даже Микиса Золотых. Симон готов был работать на Посвященных. Легенда номер четыре? К сожалению, к счастью ли, но - да. И это - легенда.
   Потому что на самом деле он ехал в Раушен к Изольде.
   Он дважды звонил ей из машины, но телефон на Октябрьской, двадцать три, по-прежнему молчал. Симон ехал к ней, и это было важнее всех дел, важнее всего на свете. Но было бы странно не помнить, как тесно - уж слишком тесно! - связана Изольда со всеми вышеназванными делами-легендами.
   Так не была ли и это еще одна легенда, легенда номер пять, только теперь уже не для кого-нибудь, а для себя самого? И тогда настоящая правда - вернемся к началу - желание плюнуть на все и отдохнуть. Во, как хорошо он усвоил логику Посвященных! Только жаль, что в своих легендах девять уровней не наковырял, всего семь получилось. Дохленькая такая радуга в пять цветов, не считая неба. Китайский вариант. У них же в октаве пять нот, вместо наших семи, а господин Скрябин в свое время утверждал, что семь нот и семь цветов спектра находятся в буквальном соответствии друг другу. Бог мой, откуда я все это знаю? Ах да, это же не я - это некто, сидящий во мне!
   Симон улыбнулся. Стало вдруг удивительно легко и весело на душе. Свинцовые тучи растянуло поднявшимся ветром далеко-далеко, по разные стороны окоема, выглянуло солнышко, асфальт дымился, быстро высыхая. Белые полосы разметки, белые кольца предупреждающей краски на деревьях вдоль шоссе, белые аисты на столбах, поля, словно шахматная доска в желто-зеленую клетку, мокрые красные черепичные крыши хуторов, мокрые красные спелые яблоки в листве - все выглядело удивительно красивым и свежим каким-то. Будто весь мир только что проснулся, умылся и отправился...