Скаландис Ант. Причастные - Новый поворот

   Со временем он разобрался: за примитивную антисоветчину теперь уже (а может быть пока еще) не преследуют, а вот древние тайны Посвященных дюже как беспокоят власть предержащих.
   Владыка, бывало, приговаривал, когда они оказывались вне зоны действия всех мыслимых микрофонов:
   - Что, плохо слышно вам? Ну, извините! Да и потом, ведь вы же все это знаете. Чего не знаете - поспрошайте у людей, а мы уж с Додиком по душам покалякаем.
   В одну из первых таких прогулок Давид рассказал Бергману о Шарон и спросил:
   - Что это значит: оттуда не возвращаются, но оттуда можно вернуться?
   - Видишь ли, Додик, можно не только вернуться с того света, можно вообще все. Теоретически. Нет во Вселенной запретов ни на какие чудеса в силу ее безграничного многообразия. Можно направлять время вспять и в сторону, можно сворачивать и разворачивать пространство, можно уничтожать и вновь создавать целые миры, живущие по любым придуманным законам. Но когда можно все, побеждает хаос. Это неинтересно. (Прими сейчас такой аргумент. Ведь в нашем контексте о нравственности говорить невозможно.) Поэтому есть Закон. Закон - это всегда ограничение в правах. Именно в правах, возможности ограничить нельзя - они остаются прежними. Так вот, ограничивая себя в правах, мы побеждаем хаос и создаем гармонию. Додик, для тебя настало время услышать все девять заповедей Высшего Закона Посвященных. Услышать и запомнить.
   Заповедь первая: Если тебе открылся путь, идти по нему можно и вперед, и назад. Но ты иди по нему только вперед, ибо это правильно.
   Заповедь вторая: Помни, Посвящение дается свыше, но это не награда и не кара, ибо не заслужили мы ни того ни другого.
   Заповедь третья: Умножай знание в себе, а не в мире и не пытайся творить добро, ибо злом оно обернется.
   Заповедь четвертая: Живи той жизнью, какой живут все живые, ибо прежде всего ты - человек.
   Заповедь пятая: Не убивай, ибо кровавому пути не будет конца.
   Заповедь шестая: Не зови смерть, ибо власть над нею иллюзорна.
   Заповедь седьмая: Не люби смерть сильнее жизни, ибо сладость смерти мимолетна, а жажда жизни неутолима и вечна.
   Заповедь восьмая: Не верь в богов людских, ибо един бог твой и нет его.
   И девятая заповедь: Помни, величайший из грехов - возвращение назад, ибо все прочие грехи от него и родятся.
   - То есть девятая заповедь, по существу, повторяет первую. Ее еще называют Главной Заповедью, - подытожил Бергман.
   Конечно, Давид заучил все это быстро и навсегда, но сначала...
   - Игорь Альфредович, я читал эти заповеди в книге!
   - "Заговор Посвященных"? - спросил Владыка.
   - Вы тоже ее читали? Откуда она взялась?!
   - "Текст трех питак с комментариями к ним мудрейшие бхикшу в прежние времена передавали изустно, но когда увидали они, что люди отпадают, собрались все бхикшу вместе и, желая сохранить истинное учение, записали его в книгах".
   - Кто такие бхикшу, кто такие питаки? Это тоже из Канонических Текстов?
   - Да, - сказал Владыка. - Питаки, в переводе с санскрита "корзины", то есть корзины знаний, корзины законов - это священные тексты раннего буддизма, про них и идет речь в этой цитате из книги, которая называется "Махаванса". Пятый век нашей эры. А Будда жил еще за тысячу лет до того. Сам-то он, конечно, был Посвященным, а вот последователи его, эти самые бхикшу, - кто ж теперь разберется? Да я и не об этом сейчас. Просто история повторяется, Додик. Кто-то должен был рано или поздно попытаться "записать истинное учение в книгах", чтобы люди не отпадали. Да только современные заокеанские "бхикшу" кое-чего не поняли про нашу страну: здесь никто и не собирался отпадать, здесь просто до поры до времени ушли на дно, а когда святотатственная книга проникла через границу, мы нашли в себе силы выйти из подполья и уничтожить ее. Я лично сжег два экземпляра. Вот и вся история, Додик.
   - А могло такое быть, - поинтересовался Давид, - что фантастическое описание будущего в "Заговоре Посвященных" - не выдумка, а правда?
   - Могло.
   - Но там какая-то Российская империя в начале двадцать первого века...
   - Я уже объяснил тебе: возможно все.
   - И заглянуть в собственное будущее можно?
   - Конечно, можно, только это еще больший грех, чем возвращение на Землю.
   - А искушение велико? - спросил вдруг Давид.
   - Очень велико, - ответил Владыка глухо, и стало ясно, что он не хочет больше говорить на эту тему.
   В другой раз Давид спросил:
   - Что такое Особый день, Владыка? Веня Прохоров, ну, тот, что нас познакомил, уверял, что вы назначаете его.
   - Особый день - это такой период времени (он может длиться больше или меньше суток), когда наиболее вероятно взаимопроникновение миров. Особый день индивидуален для каждого человека и всегда привязан к определенной географической точке. Когда у группы Посвященных совпадает Особый день, они собираются вместе и узнают имя нового. Также по Особым дням приходят Новые Знания, и только в эти дни возможно возвращение назад - с высшего уровня на низший. Периодичность наступления Особых дней подчиняется исключительно Закону Случайных Чисел. Но отдельные Владыки иногда узнают о наступлении Особых дней заранее и могут сообщить другим.
   - Посвященных с каждым днем становится больше. Правильно? Чем закончится этот процесс?
   - Естественный вопрос, Додик. Но мой ответ разочарует тебя. Когда Посвященным станет каждый четвертый на Земле, мир изменится.
   - А поподробнее?
   - Ты все узнаешь, Додик. Когда настанет Самый Особый день, для всех особый. И каждый четвертый станет Посвященным. Каждый четвертый....
   - Но я хочу все знать сегодня! - перебил Давид.
   - Сегодня нельзя, - мирно возразил Владыка.
   - А если я узнаю об этом случайно? - почему-то еще сильнее раздражаясь, спросил Давид. - Ведь во Вселенной возможно все. Абсолютно все.
   - Не разменивайся на дешевые парадоксы, Додик. Может ли Бог создать такой камень, который сам не сможет сдвинуть с места? Бог-то может, что ему, Богу... И создаст, и сдвинет, и еще создаст. А вот случайно получить главный ответ нельзя. Потому, что в жизни Посвященных не бывает случайностей.
   Эти последние слова как-то особенно запали Давиду в душу. Не потому ли, что он и сам уже думал так однажды? Да нет, не однажды... А ведь Владыка не может не знать об этом, не может, потому что мысли читает, и тем не менее повторяет вновь повторяет как заклинание: "В жизни Посвященных не бывает случайностей..."
   Потом наступил май, и, уже по чудесной погоде прогуливаясь вдоль ярко-зеленого поля, Игорь Альфредович вдруг остановился и сообщил:
   - Я хочу сделать тебе подарок, Давид.
   Он сказал не Додик, а Давид - это было странно.
   - У тебя когда день рождения?
   - Тринадцатого сентября.
   - Вот видишь, как удачно. А сегодня тринадцатое мая. Твое число. Считай, к дню рождения. Держи.
   Он вынул из взятой с собою сумки и протянул Давиду тяжелый сверток. Давид принял подарок.
   Грязноватая тряпка и запах металла со смазкой даже сквозь нее. Он догадался, еще не развернув. Матово блеснула вороненая сталь.
   - "Макаров", что ли?
   На университетских лагерных сборах приходилось держать в руках и даже стрелять. Получалось, признаться, плохо.
   - Ага, - сказал Игорь Альфредович, - Лерины мальчики из Демократического Союза мне подарили. Говорят, вам, Игорь Альфредович, без оружия теперь нельзя. Я им: "Да бросьте, ребята, небось, самим нужнее, вы революционеры, а я - что? Я - человек мирный. Заберите". "Никак невозможно, - говорят, - это - подарок". И правда, гляжу: гравировку сделали. Смотри.
   На рукоятку нашлепана была сверкающая стальная пластинка с надписью: "Народному еврею СССР для самообороны".
   - Сам понимаешь, - объяснял Владыка, - через границу это везти нельзя, во всяком случае, такие проблемы мне не нужны, а кому здесь отдать? Кроме тебя, некому. Впрочем, если боишься, можешь сразу выбросить. Статья все-таки. Но вручаю все равно тебе.
   - Я ничего не боюсь, Игорь Альфредович. И вообще, когда такой бардак в стране, когда не сегодня-завтра примут закон о свободном ношении оружия...
   - Романтик, - перебил его Бергман, - такого закона в России еще очень долго не примут. Так что будь осторожен. А что не боишься - правильно. Посвященным бояться нечего, в этом их преимущество. И потому наш долг тащить за собой других. Впрочем, об этом мы с тобой уже не раз говорили.
   - Игорь Альфредович, - Давид помялся, но все-таки начал. - Игорь Альфредович, одного я все-таки боюсь в этой жизни. Боюсь потерять Анну. Навсегда. Скажите, такое возможно?
   Владыка сверкнул на него глазами, быстро опустил их и какое-то время сидел молча и неподвижно.
   - Давид, а ты уверен, что любишь ее?
   Давид вспомнил Наташку, двух других девчонок раннего периода, Мадину, грудастую соседку с третьего этажа, симпатичную худенькую проститутку из Дома кино, наконец, Шарон - Посвященную, царицу секса, владеющую всеми божественными навыками. Вспомнил, сравнил... нет, сравнивать было глупо просто вспомнил всех и ответил:
   - Ну конечно я люблю ее. С чем это можно перепутать, Игорь Альфредович?
   - Да путать-то особо не с чем, - пробормотал Бергман в растерянности. - Просто это очень серьезно, Додик. Если она надумает вернуться, значит, вернется как раз в один из Особых дней, а эти сволочи вычислят и захотят специально разлучить вас, к великому сожалению, такое возможно, ведь они, поганцы, как раз изучили схему... ну, ты, конечно, постараешься... да нет, не помогает это... тогда вот как...
   Он словно разговаривал уже сам с собой, бормотал все тише, тише, и Давид окончательно перестал понимать смысл этой бесконечно длинной, в самой себе запутавшейся фразы.
   - В общем, для такого случая пистолет будет тебе особенно нужен, неожиданно завершил Владыка. - Бери.
   - Я уже взял. Спасибо, Игорь Альфредович.
   Так в мае девяностого года Давид Маревич почти официально получил звание Народного еврея СССР.
   В том же мае, тремя днями позже, позвонил Геля - приятель по универу Вергилий Наст.
   Какое можно придумать сокращение от странного имени Вергилий? Вера? Гиля? Получился почему-то Геля. Наст уверял, что и родители звали его именно так. Вергилий тоже был с экономического, но старше Давида лет на семь, и познакомились они относительно случайно. Давид принес в многотиражку свою, как ему казалось, вполне безобидную статью о перспективах развития хозрасчета и его возможных социальных последствиях, но статья попала не в газету, а сразу в партком, оттуда спустили в комитет ВЛКСМ. Комсомольское начальство и вызвало Давида для разговора. Времена были брежневские, глухие, и обвинения в очернительстве социализма и пресмыкании перед Западом звучали сурово. Дело пахло исключением из комсомола, а значит, из университета тоже. Именно Вергилий, бывший тогда "зампооргом", спас ситуацию. Произнес пламенную адвокатскую речь, что твой Плевако, и удивительным образом переломил мнение всех собравшихся. В итоге даже выговора не дали, а Вергилий, проникнувшись симпатией к головастому пареньку, решил использовать его неуемную энергию в мирных целях и стал привлекать к активной общественной работе. На этой почве Давид и Геля почти подружились, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы через год Насту не предложили вдруг двухгодичную командировку в Йемен. На кой ляд нужен арабам советский экономист, Давид плохо понимал, но по молодости лет такими вопросами всерьез не задавался, да и вообще в рамках тогдашней идеологии все было нормально: мы же строили социализм во всем мире, в том числе и в Йемене.
   А в универ на комсомольскую работу Геля уже не вернулся и из жизни Давида пропал надолго, чтобы появиться вновь через много лет, и опять спасителем, опять добрым волшебником.
   - Привет. Узнаешь, Дейв? - раздался голос в старой треснутой трубке замызганного аппарата, который Давид по случаю стибрил из родного НИИ взамен своего сломавшегося.
   Голос у Гели был низкий, вальяжный, манера говорить - солидная, неторопливая: полное соответствие внешности - сто девяносто сантиметров от пола при ста двадцати килограммах и умеренно избыточном брюшке. Впрочем, когда они снова встретились, брюшко оказалось уже неумеренно избыточным, и сколько там было килограммов, одному Богу известно. А всегда пышные пшеничые усы стали теперь непривычно длинными, ну прямо как у скай-терьера или запорожского казака. А в остальном это был все тот же Геля - большой, добродушный, фантастически умный и потрясающе чуткий.
   В общем, ему нужен был экономист с журналистскими наклонностями, ну то есть публицист с экономическим образованием, ну, говоря короче, ему нужен был Давид Маревич. А куда нужен-то? А вот куда.
   Он, Геля Наст, собственной персоной создал ни много ни мало общественную организацию абсолютно нового типа ("В двух словах не расскажешь!"), с надежными источниками финансирования, с широченным спектром прав, с ошеломительными перспективами.
   - Понимаешь, все, о чем сегодня так звонко и часто треплются с трибун, мы будем тихо, без рекламы осуществлять. Абсолютно реально, на практике, благо нам дали такую возможность. И не завтра, а сегодня. И помогать мы решили не человечеству, не стране, не абстрактному народу, а людям. Понимаешь, сегодня надо не строить и не ломать, не перестраивать и не ускоряться. Сегодня наступила страшная эпоха. Эпоха перемен. Мы это понимаем, и для нас есть только одна достойная задача - помочь людям выжить. Выживание - вот единственная благородная цель нашего времени. А работы будет непочатый край. Уж в этом ты мне поверь, Дейв.
   Геля говорил как всегда - красиво, но без красивостей, умно, а без мудреностей, просто, но не примитивно. Умел комсомольский работник Геля говорить. Однако не в этом было дело. Уж больно суть его идеи понравилась Давиду.
   Слово это - выжить, выживание - ему и самому нередко приходило в голову, а за последние годы особенно.
   В мире тупости, садизма, бессмысленной алчности и лжи жить было, в общем-то, незачем. Тем более Посвященному. Не нравится - уйди, никто не держит. Но удержаться здесь, когда никто не держит, удержаться самому, назло всем - было делом чести. Ты на дистанции, ты на трассе, стыдно сойти, не добравшись до финиша. Тяжело? Больно? Дыхалка кончается? А ты иди - дело чести! Это не называлось "жить", это действительно называлось "выживать".
   И вот его же, Давида, словами ему объясняют цель жизни и работы! Наверно, это и было главным, из-за чего он сразу согласился. К тому же еще со студенческих лет испытывал Давид странную, необъяснимую, от самого себя скрываемую симпатию к Вергилию. В какой-то момент симпатия превратилась в такой откровенный восторг и обожание, что по юной неопытности он даже испугался: да уж не отсвечивает ли это все голубизной? Потом сравнил Гелю с любимой девушкой, посмеялся сам над собой и понял: конечно, здесь совсем другое. Тоска по дружбе, по настоящей мужской дружбе. Да, именно так.
   А теперь, когда он уже положил трубку, договорившись прямо на завтра о времени встречи в офисе (слово-то какое!), все эти воспоминания, сомнения, восторги и вздохи слились внезапно в одно устойчивое подозрение: Геля тоже Посвященный. Стал за это время или - скорее всего! - был уже тогда. Почему и помог Давиду - будущему Посвященному. Почему и звонит теперь. Почему и говорил околичностями. Для своих - все понятно, для прослушивающего офицера - информации ноль. Нельзя же, в самом деле, сказать, что организация абсолютно нового типа - это первое в нашей стране легальное объединение Посвященных. Перестройка перестройкой, но не до такой же степени. Однако он понял, понял! Боже, какое счастье! Наконец-то, наконец-то жизнь вновь обрела смысл.
   И ведь не зря он так долго готовился к этому моменту, не зря терпел тоскливые будни, упорно посещал воскресную школу Владыки и не сдавался, не сдавался, не сдавался...
   В офис Давид влетел с опозданием. Небольшая комната, обильно уставленная стульями, а народу набилось до черта. Некоторые даже сидели на столах, и все, все внимательно слушали. Говорил не Геля, а небольшого роста смутно знакомый бородатый мужчина лет пятидесяти. Геля сидел рядом. Улыбнулся вошедшему одними глазами, одновременно кивая, мол, садись, послушай, и в тот же миг сердце Давида заколотилось с невероятной силой, буквально выстукивая торжественный марш. Такого мощного сигнала не было ни с Веней, ни с Алкой, ни с Владыкой, разве что с Шарон - да, именно при появлении красавицы Шарон его прямо-таки разрывало от переполнивших чувств. Вот идиотская аналогия! Неужели он действительно испытывает к Геле сексуальное влечение? Давид тогда весело и сразу отбросил в сторону эту нелепую гипотезу и объяснил свою неумеренную реакцию просто общей восторженностью момента.
   Он действительно был счастлив, что не обманулся, что такой замечательный Геля будет теперь с ним вместе по гроб жизни, что он нашел людей, с которыми можно работать плечо к плечу и горы свернуть, они понимают друг друга...
   "Вот в чем дело! - осенило его. - Их же тут много, Посвященных, оттого и сердце скачет, как очумелое, ведь не было такого еще ни разу".
   Наконец он немного успокоился, присев на краешек стола, и заставил себя слушать. Тут же понял, откуда знаком ему человек, державший речь. Это был редактор со странным именем Гастон Девэр из не очень научного, но зато очень популярного журнала "Наука и время", где однажды вышла статья Давида. Редактор ему тогда понравился и своими шутками, и своими дельными замечаниями, и своей решительной просьбой называть его просто по имени, ибо Гастон Константинович - абсолютно непроизносимо. И это воспоминание Давида порадовало. А теперь стало сразу ясно, что Гастон Девэр уже совсем не редактор: докладывал он все больше о делах финансовых, о зарплатах, премиях, льготах, о перспективах коммерческой деятельности Группы (это слово произносилось отчетливо с прописной буквы), и чувствовалось однозначно, что бывший редактор из "Науки и времени" - не последний в Группе человек. Так и оказалось - он был Гелиным замом. И после него говорил сам Вергилий. Говорил еще красивее, чем по телефону, и к концу этого выступления впечатлительному Давиду в пароксизме еще с порога нахлынувшей и никак не отпускавшей эйфории вдруг почудилось, что наш беспутный, заблудший мир наконец-то спасен, уже спасен. Ведь он, Давид, пришел неофитом в "Группу спасения мира". Так помпезно и беззастенчиво называлась вся эта шайка-лейка. Точнее, полностью она называлась еще забавнее и еще выспреннее: Союз коммерсантов, либералов, антикоммунистов и демократов "Группа спасения мира". Получалось СКЛАД ГСМ, то бишь склад горюче-смазочных материалов. Лихо. Но махнувшие на все рукой к тому времени органы власти без возражений зарегистрировали официально такое игривое имечко общественной организации.
   Самое время было покурить. Не один Давид думал об этом, некоторые уже в нетерпении грызли сигареты. Геля объявил перерыв. И когда из тесного офиса люди высыпали в коридор, оказалось, что народу не так уж и до черта всего человек пятнадцать - двадцать.
   Через год с небольшим Давид будет знать их всех как облупленных, хотя кто-то к тому времени уже уйдет и много, неумеренно много появится людей новых. А в первый день замечательных "ребят" из Группы представлял ему Геля.
   Ян Попов - блистательный переводчик-синхронист с английского и арабского, в последние годы театровед, литературовед.
   Дима Фейгин, самый молодой, но очень талантливый социолог. Английский, французский, испанский - свободно. Написал книгу, которая вышла в Америке и Германии, но пока кроме неприятностей ничего за нее не получил. Деньги зарабатывал частными уроками. Теперь книга обязательно выйдет у нас. А Дима уже пишет новую.
   Олеся Жгутикова - лучший бухгалтер в Москве. Научит кого угодно минимизировать все налоги, не нарушив ни одного закона.
   Петр Михайлович Глотков - отставной полковник, классный водитель, незаменимый хозяйственник.
   Жора Грумкин - отставной автогонщик и просто бог в авторемонтном деле.
   Павел Зольде - художник-оформитель, художник-дизайнер, художник-полиграфист, в общем, художник на все руки. Живописью тоже не брезгует.
   Маша Биндер - душа фирмы, женщина, способная вести за собой даже в горящую избу и остановить на скаку не то что коня, а и самого секретаря райкома. По образованию физик, но любим мы ее не за это.
   Юра Шварцман - кандидат химических наук, бывший начальник отдела в НИИ, с детства имел пристрастие к торговле и вот теперь получил возможность самовыражаться в роли коммерческого директора.
   Иван Иванович Чернухин - ветеран советской журналистики, главный редактор и ответсекретарь многих-многих изданий. Последнее место работы "Наука и время".
   Женя Лисицкая - сто двадцать слов в минуту. На машинке. В разговоре гораздо больше.
   Вася Горошкин - сто девяносто семь - рост, сто тридцать пять - вес, профессиональный телохранитель, майор в отставке. Нужна нам, в конце концов, своя служба безопасности?
   Лазарь Ефимович Плавник - математик, известный правозащитник, член "Хельсинкской группы".
   Гарик Сойкин - заведующий производством одной из крупных типографий. Главный наш консультант по издательству и полиграфии. Вот купим свою печатню - сделаем его директором.
   Леонид Моисеевич Гроссберг - самый знаменитый адвокат Восточного полушария, крестный отец нашей
   Группы.
   Илона Ручинская и Лида Кубасова - просто замечательные и во всех отношениях талантливые девушки.
   Потом пили чай и даже немножко с коньячком, ели бутерброды, приготовленные действительно талантливыми во всех отношениях девушками, и Гастон, поглощая вкуснейшую баночную ветчину, приговаривал:
   - Своевременный прием калорийной пищи - это, между прочим, один из основных аспектов проблемы выживания.
   А ему, дурачась, кричали:
   - Гастон! Пожалуйста, еще чаю! Гастон!
   Звучало как "гарсон", и все смеялись, Гастон сам смеялся, хоть и был для них начальником. Вот такие тут нравы.
   Травили анекдоты вперемежку с обсуждением в кулуарах серьезных деловых вопросов, комментировали очень солидно, со знанием многих недоступных прессе подробностей последние политические события. Здорово было.
   У Давида возникало ощущение, что всю эту безумно разношерстную, но в чем-то главном удивительно спаянную компанию он знает очень-очень давно.
   Он вписался в "Группу спасения мира" так, будто сам ее придумал.
   А примерно через месяц Вергилий пригласил его домой. Сказал, поговорить надо. О важном.
   Весь остаток мая и июнь Давид крутился, как бобик, на благо родной организации. Оформленный на должность, обозначенную в штатном расписании красивыми словами "менеджер по маркетингу", непосредственно исследованием рынка он, конечно, не занимался. Не до рынка было в то время. Давид как молодой и ретивый занимался всем сразу. Главным его делом на первое время стало налаживание контактов со всей администрацией бывшего министерского здания.
   Здание это получил по наследству некий благотворительный фонд с длинным и малограмотным названием "Всесоюзный Центр культуры и гуманитарной помощи социально незащищенным слоям населения, детям и юношеству". Буквально так. Похоже, юрист, сочинявший это название, уж очень старался воткнуть в него все, что позволяет освободить общественную организацию от налогов. И цели своей он достиг, точнее не он, а президент Всесоюзного Центра, народный депутат, всемирно известный актер и режиссер Ромуальд Коровин. Кто мог устоять перед его обаянием и напором? Лично премьер утвердил Положение о Центре, согласно которому благотворительный фонд был избавлен от любых платежей в бюджет на пятнадцать(!) лет - по понятиям восемьдесят девятого года это означало "на веки вечные". И конечно, Коровин развернулся. Нет, никакого обмана не было: и малоимущим помогли, и культуру спасали из последних сил, и для детей кино снимали хорошее, и праздники устраивали красивые, с размахом, но главным было другое. Для всего этого требовались деньги, и Центр научился самостоятельно их делать, а не клянчить у государства.
   Коровин, добившись статуса этакой свободной экономической зоны, пригрел под своей крышей чертову гибель коммерческих фирм, плодившихся в те годы, как саранча. И было не важно, чем фирма занималась - хоть изготовлением детских презервативов, главное - внеси в устав два-три благородных пункта по теме основной деятельности Фонда и исправно отчисляй дяде Ромуальду положенные суммы в размерах, разумеется, существенно меньших, чем те налоги, от которых тебя избавили. Доброе дело. По-настоящему доброе. Сотрудники многочисленных фирм между собой в шутку называли Центр "благотворительным министерством", но Давид вдруг понял: не такая уж это и шутка. Благотворительность здесь была самой настоящей, ведь в фирмах работали люди, и пусть начальство, как говорится, хапало, пользуясь новой ситуацией в стране (старой ситуацией чиновники тоже пользовались неплохо), зато теперь оно делилось с подчиненными, и, надо сказать, щедро делилось.
   Это стало особенно зримо, когда в конце месяца Давид получил зарплату, расписавшись за нее в ведомости. Почти тысячу(!) рублей чистыми. Такие деньги он мог бы делать, разве что уйдя в борзые кооператоры, - на пирожках или майках, но там еще и рэкету отдай, а здесь все культурно, спокойно, под надежной, почти государственной опекой.
   В общем, выживание шло полным ходом. Лозунг, брошенный Вергилием Настом, по существу, сиял и на знамени Ромуальда Коровина, и это создавало впечатление масштабности, победоносности самой идеи спасения мира, вселяло надежду и подпитывало неугасающий энтузиазм Давида. Ради Гели и ГСМ он теперь действительно готов был заниматься чем угодно. И занимался: выбивал мебель и оргтехнику для офиса; открывал рублевые и валютные счета в банках; регистрировал печать - в РУВД, товарный знак - в Патентном институте, а разрешение на издательскую деятельность - в Госкомпечати; возил на подпись бесконечные бумаги в райком, райисполком и даже в Моссовет. На сон и еду времени оставалось негусто, вечера проходили в непрерывных телефонных созвонках, но и это не раздражало - наоборот, нравилось.