Страница:
— Слушай, а выходи за меня замуж?
— Ага, конечно! — откликнулась Полина, даже не улыбнувшись.
Шацкий засмеялся:
— Вот и хорошо. А то бы согласилась, и зачем мне это надо? Мы через месяц поубиваем друг друга. В тебе же нет ничего, моя красавица. Ума большого не видно, образование очень среднее. Если есть женщины с большой буквы, то ты — с маленькой.
— Мне все равно, — сказала Полина, и Шацкий с досадой понял, что ей действительно все равно, — Главное, предупреждаю: только попробуй ко мне хоть раз прикоснуться еще, урод.
— Ну, Полина, зачем ты так? Я не урод.
— Ты хуже урода. Ты вообще никто. Больше у тебя дел ко мне нет? До свидания.
— Послушай... — Володя взял ее за руку.
Она вырвала руку и закричала шепотом:
— Чего ты ко мне пристал? Мало девушек, что ли, в Москве? Вы... меня, ну и все, и проваливай! Жениться ему понадобилось! А я чем виновата? Меня тошнит от тебя, ты можешь это понять?
Она встала, не дожидаясь ответа, и ушла.
Ну нет, подумал Шацкий. Это неправда, этого не может быть. Она явно ведет какую-то игру, надо понять — какую. Нет ничего сложнее простых девушек, сделал Шацкий попутный вывод.
А потом вспомнил о деле: надо в конце концов позвонить Карчину и сообщить новость о малолетнем воре. Пусть натравливает на него милицию — теперь в конкретном направлении.
6
7
8
— Ага, конечно! — откликнулась Полина, даже не улыбнувшись.
Шацкий засмеялся:
— Вот и хорошо. А то бы согласилась, и зачем мне это надо? Мы через месяц поубиваем друг друга. В тебе же нет ничего, моя красавица. Ума большого не видно, образование очень среднее. Если есть женщины с большой буквы, то ты — с маленькой.
— Мне все равно, — сказала Полина, и Шацкий с досадой понял, что ей действительно все равно, — Главное, предупреждаю: только попробуй ко мне хоть раз прикоснуться еще, урод.
— Ну, Полина, зачем ты так? Я не урод.
— Ты хуже урода. Ты вообще никто. Больше у тебя дел ко мне нет? До свидания.
— Послушай... — Володя взял ее за руку.
Она вырвала руку и закричала шепотом:
— Чего ты ко мне пристал? Мало девушек, что ли, в Москве? Вы... меня, ну и все, и проваливай! Жениться ему понадобилось! А я чем виновата? Меня тошнит от тебя, ты можешь это понять?
Она встала, не дожидаясь ответа, и ушла.
Ну нет, подумал Шацкий. Это неправда, этого не может быть. Она явно ведет какую-то игру, надо понять — какую. Нет ничего сложнее простых девушек, сделал Шацкий попутный вывод.
А потом вспомнил о деле: надо в конце концов позвонить Карчину и сообщить новость о малолетнем воре. Пусть натравливает на него милицию — теперь в конкретном направлении.
6
Карчин, когда ему позвонил Шацкий, расхаживал по веранде среди цветов и кричал испуганной жене Лиле, сидевшей в углу, с ногами в кресле, что он ее не держит, пусть убирается ко всем чертям, но сын останется у него.
Разговор дошел до этой стадии не сразу.
Когда он ехал домой, то злился, что там не Юля, а Лиля. Юле он мог бы рассказать обо всех своих неприятностях, включая идиотские бумажные самолетики. Она бы встревожилась и, быть может, испугалась, но как взрослая женщина, как разумный человек. Вместе обсудили бы, посоветовались. А эта вытаращит свои детские глаза и будет с виноватым видом что-то мямлить, на ходу угадывая, каких слов он от нее ждет. Юрий Иванович вспомнил, как однажды друг детства Харитонов, случайно встреченный и случайно же, под настроение, позванный на какое-то семейное торжество, быстро, по своему обыкновению, напившись, пялил, пялил глаза на то, как Лиля, рассеянно улыбаясь всем вокруг, с наслаждением впивается зубами в мякоть какого-то фрукта, и вдруг воскликнул: «Какая... органолептическая женщина!» Тогда никто не обратил внимания, да и мало что ляпнет Харитонов, он всегда ляпал — и словами, и поступками, и всей своей неустроенной жизнью, но Юрий Иванович уловил, запомнил. И в первые годы, глядя, с каким аппетитом и вкусом Лиля занимается домом, готовкой, всяким рукоделием, которое очень любит, возней с сыном, всем, к чему можно прикоснуться, что можно потрогать, с какой чуть ли не нежностью пробует выпеченный пирог, хорошее вино, фрукты, которые обожает, он с улыбкой думал: в самом деле, какая органолептическая женщина! А потом это стало раздражать. Он все чаще замечал, что с Лилей говорить ему не о чем, да и не хочется. И ведь не дура, и образование гуманитарное за плечами, но все втуне, будто, получив во владение дом, мужа и ребенка, она напрочь забыла все, что знала, за ненадобностью. Не читает ни книг, ни газет, ни журналов, включая дамские, а только те, где про какие-то коврики и салфетки, весь дом в ковриках и салфетках. Она даже телевизор смотрит без интереса, а все что-то шьет или вышивает, поглядывая на экран с одинаковым отсутствием любопытства, будь там хоть комедия, хоть репортаж с места очередного теракта.
При этом пытается угадать его настроения. Недавно вдруг захотела работать. В какой-нибудь, например, хорошей мастерской, где занимаются декоративными всякими вещами для дома. Карчину должно было это понравиться, но он, напротив, отнесся к ее желанию с досадой, сказав резко:
— Люди работают или для денег или чтобы реализовать себя, а иногда, кому повезет, это сочетают. Тебе-то зачем? Просто чтобы время провести?
Лиля обиделась, расплакалась. Стала уверять, что в самом деле очень хочет работать.
А еще Карчин подозревает, что Лиля не любит его и никогда не любила. Офисная девушка, каких тысячи, разве что достаточно стройна и симпатична, до двадцати пяти лет была не замужем (выбирала), а тут внимание серьезного мужчины, умеющего ухаживать, умного, обеспеченного — ей было приятно, сначала принимала ухаживания, потом приняла предложение, вышла замуж, выяснилось (и умилило Юрия Ивановича), что он у нее был первый, а вот теперь, небось, жалеет, теперь хочется кого-нибудь помоложе, а заодно попроще и поглупее!
Карчин был не прав: Лиле никого не хотелось. Она вполне довольна своей жизнью, любит свой дом, сына Никиту, любит бесконечно наводить порядок, готовить, убирать, возиться в саду... Она с детства это любит: одна, сама с собой, в уголке, и ей хорошо, и особой потребности в общении с людьми она никогда не испытывала. Она очень любит смотреть из окна на дождь, особенно когда сильный, густой. Она смотрит на деревья, куда льется вода, и часто представляет себя какой-то странной, то ли воздушной, то ли древесной рыбой, которая плыла бы сейчас среди крон и ветвей, медленно поворачивая то туда, то сюда...
Плохо одно: Карчин как был, так и остался для нее чужим человеком. Она это чувствует, как вину, старается быть нежной, послушной, потом спохватывается, вдруг он ее разгадает? Она знает, что женщины, любящие по-настоящему, могут быть и строптивыми, и требовательными. Становится такой, Карчин недоумевает. Она опять ласковеет — и так без конца. С вещами и сыном ей проще. Она всегда точно знает, когда готов пирог, какой узор вышить по краю, какие слова сказать Никите, чтобы он перестал плакать и улыбнулся. А с людьми она с детства терялась, не понимая, чего они хотят, чего ждут и, главное, почему они всегда так хмуры, печальны, злы, раздражены, ведь жизнь так понятна, так приятна и так легка, за исключением некоторых моментов. Муж неоднократно, со слов какого-то приятеля, называл ее с усмешкой органолептической женщиной, она не обижалась на это (хотя иногда делала вид, что обижается, понимая, что Карчин этого ждет и хочет), она знала, что большинство людей, в отличие от нее, не умеют с таким наслаждением осязать вкус, цвет, фактуру того, что их окружает. Если бы Лиля умела писать стихи, она бы писала об этом. Она даже пробовала — не получалось.
Но все же она по-своему любила мужа, хоть и никогда не скучала в его отсутствие и однажды подумала, что вряд ли стала бы горевать, если б он умер.
Когда Карчин сегодня, приехав, начал рассказывать о своих неприятностях (не обо всех, про самолетики умолчал), она постаралась быть внимательной, вникающей и сочувствующей, но увидела, что его это раздражает. Тогда попробовала показать, что относится ко всему легко — и ему как бы предлагая так же относиться. Он замолчал на полуслове и грубо спросил:
— Ну, и чего ты лыбишься?
— Я просто думаю, что все не так страшно. Успокойся.
— Дура! — закричал Карчин, хотя именно таких слов он ждал — но не от нее.
— Чего ты от меня хочешь, не понимаю? — закричала Лиля, думая, что ему нужна ссора, нужно сбросить энергию — и помогая.
— Ничего я от тебя не хочу! Я же вижу, что я тебе надоел! Ну — и проваливай! Только учти, ребенок останется у меня!
В это время и позвонил Шацкий.
И настроение Карчина изменилось в одну секунду. Опять ему показалось, что все поправимо: милицию он, конечно, натравливать, как советует Шацкий, не будет, он сейчас поедет к родителям малолетнего вора, возьмет их и отвезет на машине к этой самой бабке (Вологодская область не так уж и далеко), и там пусть что хотят делают, хоть за ноги подвешивают, но документы чтобы этот поганец вернул! И Карчин привезет их и швырнет в лицо тем, кто усомнился в его честности — и... И чист, оправдан, и опять все по-прежнему.
— Ладно, извини, — сказал он Лиле. — Я по делам.
Разговор дошел до этой стадии не сразу.
Когда он ехал домой, то злился, что там не Юля, а Лиля. Юле он мог бы рассказать обо всех своих неприятностях, включая идиотские бумажные самолетики. Она бы встревожилась и, быть может, испугалась, но как взрослая женщина, как разумный человек. Вместе обсудили бы, посоветовались. А эта вытаращит свои детские глаза и будет с виноватым видом что-то мямлить, на ходу угадывая, каких слов он от нее ждет. Юрий Иванович вспомнил, как однажды друг детства Харитонов, случайно встреченный и случайно же, под настроение, позванный на какое-то семейное торжество, быстро, по своему обыкновению, напившись, пялил, пялил глаза на то, как Лиля, рассеянно улыбаясь всем вокруг, с наслаждением впивается зубами в мякоть какого-то фрукта, и вдруг воскликнул: «Какая... органолептическая женщина!» Тогда никто не обратил внимания, да и мало что ляпнет Харитонов, он всегда ляпал — и словами, и поступками, и всей своей неустроенной жизнью, но Юрий Иванович уловил, запомнил. И в первые годы, глядя, с каким аппетитом и вкусом Лиля занимается домом, готовкой, всяким рукоделием, которое очень любит, возней с сыном, всем, к чему можно прикоснуться, что можно потрогать, с какой чуть ли не нежностью пробует выпеченный пирог, хорошее вино, фрукты, которые обожает, он с улыбкой думал: в самом деле, какая органолептическая женщина! А потом это стало раздражать. Он все чаще замечал, что с Лилей говорить ему не о чем, да и не хочется. И ведь не дура, и образование гуманитарное за плечами, но все втуне, будто, получив во владение дом, мужа и ребенка, она напрочь забыла все, что знала, за ненадобностью. Не читает ни книг, ни газет, ни журналов, включая дамские, а только те, где про какие-то коврики и салфетки, весь дом в ковриках и салфетках. Она даже телевизор смотрит без интереса, а все что-то шьет или вышивает, поглядывая на экран с одинаковым отсутствием любопытства, будь там хоть комедия, хоть репортаж с места очередного теракта.
При этом пытается угадать его настроения. Недавно вдруг захотела работать. В какой-нибудь, например, хорошей мастерской, где занимаются декоративными всякими вещами для дома. Карчину должно было это понравиться, но он, напротив, отнесся к ее желанию с досадой, сказав резко:
— Люди работают или для денег или чтобы реализовать себя, а иногда, кому повезет, это сочетают. Тебе-то зачем? Просто чтобы время провести?
Лиля обиделась, расплакалась. Стала уверять, что в самом деле очень хочет работать.
А еще Карчин подозревает, что Лиля не любит его и никогда не любила. Офисная девушка, каких тысячи, разве что достаточно стройна и симпатична, до двадцати пяти лет была не замужем (выбирала), а тут внимание серьезного мужчины, умеющего ухаживать, умного, обеспеченного — ей было приятно, сначала принимала ухаживания, потом приняла предложение, вышла замуж, выяснилось (и умилило Юрия Ивановича), что он у нее был первый, а вот теперь, небось, жалеет, теперь хочется кого-нибудь помоложе, а заодно попроще и поглупее!
Карчин был не прав: Лиле никого не хотелось. Она вполне довольна своей жизнью, любит свой дом, сына Никиту, любит бесконечно наводить порядок, готовить, убирать, возиться в саду... Она с детства это любит: одна, сама с собой, в уголке, и ей хорошо, и особой потребности в общении с людьми она никогда не испытывала. Она очень любит смотреть из окна на дождь, особенно когда сильный, густой. Она смотрит на деревья, куда льется вода, и часто представляет себя какой-то странной, то ли воздушной, то ли древесной рыбой, которая плыла бы сейчас среди крон и ветвей, медленно поворачивая то туда, то сюда...
Плохо одно: Карчин как был, так и остался для нее чужим человеком. Она это чувствует, как вину, старается быть нежной, послушной, потом спохватывается, вдруг он ее разгадает? Она знает, что женщины, любящие по-настоящему, могут быть и строптивыми, и требовательными. Становится такой, Карчин недоумевает. Она опять ласковеет — и так без конца. С вещами и сыном ей проще. Она всегда точно знает, когда готов пирог, какой узор вышить по краю, какие слова сказать Никите, чтобы он перестал плакать и улыбнулся. А с людьми она с детства терялась, не понимая, чего они хотят, чего ждут и, главное, почему они всегда так хмуры, печальны, злы, раздражены, ведь жизнь так понятна, так приятна и так легка, за исключением некоторых моментов. Муж неоднократно, со слов какого-то приятеля, называл ее с усмешкой органолептической женщиной, она не обижалась на это (хотя иногда делала вид, что обижается, понимая, что Карчин этого ждет и хочет), она знала, что большинство людей, в отличие от нее, не умеют с таким наслаждением осязать вкус, цвет, фактуру того, что их окружает. Если бы Лиля умела писать стихи, она бы писала об этом. Она даже пробовала — не получалось.
Но все же она по-своему любила мужа, хоть и никогда не скучала в его отсутствие и однажды подумала, что вряд ли стала бы горевать, если б он умер.
Когда Карчин сегодня, приехав, начал рассказывать о своих неприятностях (не обо всех, про самолетики умолчал), она постаралась быть внимательной, вникающей и сочувствующей, но увидела, что его это раздражает. Тогда попробовала показать, что относится ко всему легко — и ему как бы предлагая так же относиться. Он замолчал на полуслове и грубо спросил:
— Ну, и чего ты лыбишься?
— Я просто думаю, что все не так страшно. Успокойся.
— Дура! — закричал Карчин, хотя именно таких слов он ждал — но не от нее.
— Чего ты от меня хочешь, не понимаю? — закричала Лиля, думая, что ему нужна ссора, нужно сбросить энергию — и помогая.
— Ничего я от тебя не хочу! Я же вижу, что я тебе надоел! Ну — и проваливай! Только учти, ребенок останется у меня!
В это время и позвонил Шацкий.
И настроение Карчина изменилось в одну секунду. Опять ему показалось, что все поправимо: милицию он, конечно, натравливать, как советует Шацкий, не будет, он сейчас поедет к родителям малолетнего вора, возьмет их и отвезет на машине к этой самой бабке (Вологодская область не так уж и далеко), и там пусть что хотят делают, хоть за ноги подвешивают, но документы чтобы этот поганец вернул! И Карчин привезет их и швырнет в лицо тем, кто усомнился в его честности — и... И чист, оправдан, и опять все по-прежнему.
— Ладно, извини, — сказал он Лиле. — Я по делам.
7
Килилу было очень хорошо. Он чувствовал себя хозяином и в этом доме, и во всем дачном поселке, где можно было пройти подряд несколько улиц и не встретить ни одного человека. Сегодня с утра пораньше он отправился на пруд с удочками, найденными в разных местах, среди них были и очень хорошие, с красивыми поплавками, с катушками для наматывания лески. Килил раньше никогда не ловил рыбу, поэтому действовал наугад. Накопал на берегу червей, ловил и на них, и на хлебные катышки, и на кусочки колбасы. Сначала торопился, дергал, как только шевельнется поплавок, потом понял, что надо чуть выждать, дать зацепиться рыбе — и вот уже первый карась затрепыхался, засверкал золотом, вылетая из воды, заплясал на траве; Килил упал на него животом, боясь упустить, потом рассмотрел, аккуратно снял с крючка, только слегка повредив рыбешке губу, и отпустил: «Плыви за то, что ты первая! А губа заживет!» Но последующих уже не отпускал, предназначив их на уху. А может, хватит и пожарить. Это были всё караси, и все одинаковые, в ладонь Килила. А один раз попалась рыбина покрупнее, с чешуей посветлей, чем у карася. Наверное, плотва, подумал Килил. Или, может, какой-нибудь карп. Интересно, а щуки водятся тут?
Он так увлекся, что не заметил, как подошли трое мальчишек. Один возраста Килила, двое помладше. У старшего всклокоченные волосы были окрашены в фиолетово-розовый цвет, Килил видел такую окраску в Москве у некоторых старушек.
— Дачник, что ль? — спросил крашеный.
— Угу, — сказал Килил.
— Ловится? — спросил крашеный, хотя и так было видно, что ловится: в стеклянной банке, в воде, теснилось несколько рыбешек.
— Так себе, — сказал Килил, не желая преувеличивать свою удачу.
Голос старшего был мирным и спокойным, но Килил этому не верил.
— Между прочим, это наш пруд! — сказал один из младших, худой, с очень грязными ногами в драных кроссовках.
Второй младший, с круглой головой, молчал и обеими руками то и дело вытирал нос, из которого беспрестанно текло.
Килил не стал спорить:
— Само собой, ваш, — сказал он.
— Налог надо платить. Сто рублей! — заявил младший в кроссовках.
Килил промолчал. Знает он эти штуки. Ясно, что сто рублей они получить не надеются, это только так говорится, чтобы задраться.
— Ты чего, глухой? — спросил крашеный. — Сто рублей налог, ты понял?
— У меня нет.
— Тогда иди отсюда! — крикнул младший в кроссовках и пнул ногой по банке.
Она покатилась вниз и булькнула в воду, две рыбешки остались трепыхаться на берегу, остальные исчезли в воде вместе с банкой.
И это Килил тоже понял. Задирается не старший, а тот, кто помладше. Для того, чтобы Килил, к примеру, стукнул младшего или крикнул на него. Тут же старший начнет возмущаться: полез большой на маленького, справился! И это будет достаточной причиной для нападения.
В другое время и в другом месте Килил повел бы себя по-другому, но сейчас надо быть осторожным. Слишком ему тут нравится. Он всего лишь робкий дачник, он смотает удочки и уйдет.
И Килил начал сматывать удочки.
— И убочки баши! — заявил вдруг круглоголовый, еле выговаривая слова сквозь забитый нос. — Вон эти бве точно твои, Вить!
— И правда! — обрадовался крашеный Витя. — А я думал, куда делись? Воруем удочки, дачник?
— Ничего я не ворую, — сказал Килил. — Это отцовы удочки. Он сейчас на машине подъедет.
Мальчишки оглянулись.
Килил хотел пройти мимо них, но крашеный ухватился за удочки.
— Куда? Отдавай, тебе говорят!
Килил некоторое время смотрел на него. Глаза крашеного были наглыми и веселыми. Он был не один, он был у себя дома, правда была на его стороне. Килил бросил удочки на землю.
— Подавись!
И пошел прочь.
Но мальчишки не хотели так просто прекратить забаву.
— Вить, он обзывается! — обратил внимание крашеного сопливый.
Но тот и сам уже шел за Килилом, говоря:
— Ты постой. Че это ты так? Подавись! Ты че, недоволен, что ли?
— Доволен, доволен, — сказал Килил, не оборачиваясь.
— Нет, ты недоволен! А сейчас ты будешь доволен!
Крашеный не стал больше доискиваться поводов для драки, он просто подскочил к Килилу, намереваясь смазать его кулаком по затылку.
Килил отпрыгнул в сторону. Он уже успел присмотреть суковатую палку длиной в метр и в руку толщиной. Схватил ее, поднял.
Трое остановились.
— Башки порасшибаю! — сказал Килил.
— Трус! — сказал крашеный, беря на самолюбие. — С палкой и дурак может!
— А я как раз дурак!
— Как лаз дулак! — передразнил сопливый картавость Килила, И, нагнувшись, поднял комок сухой грязи, кинул в Килила.
Тут и его друзья поняли, что делать, тоже начали кидаться грязью и камнями.
Килил отступал спиной, уворачиваясь, отбивая камни палкой. В него попал всего один, в ногу, не больно. Килил уже был в начале дачной улицы. Тут он чуть не оступился, оглянулся, увидел у забора кучку щебенки. И открыл ответный огонь. Попал в сопливого, тот взвизгнул. Килилу было удобней: щебенка под рукой, а им приходилось искать снаряды. Поэтому они стали прятаться за деревьями у пруда. Улучив момент, когда они все попрятались, Килил побежал. Бежал, сворачивая и петляя, уводя преследователей (если они преследуют) от своего дома.
Возвращался к дому осторожно, медленно, постоянно оглядываясь.
Вскипятил воды, попил чаю и сказал себе, что ничего страшного не случилось. Наверняка у этих местных пацанов такие стычки с дачниками происходят чуть не каждый день. Вряд ли они будут специально искать его, тем более что они хоть и пострадали от его камней, зато получили удочки.
Но в поселок лучше пару дней не ходить. Да и не надо: продуктами он запасся.
Жалко, ухи не будет. Зато можно сходить в тот лес, который за дачами, и поискать грибы.
Килил отправился туда. Дачные участки, чем ближе к лесу, тем были все дряхлее и запущеннее, а потом началось поле, все в ямах и траншеях. Некоторые были укреплены досками и бревнами, и Килил догадался, что это не просто траншеи, а окопы. А вон какие-то большие зеленые щиты. Наверно, это военный полигон, а щиты — мишени, тут солдаты учатся стрелять. Значит, должны быть патроны, пусть даже стреляные. И Килил, забыв о грибах, начал поиски. И вскоре набил полные карманы пустыми гильзами, а потом начали попадаться настоящие патроны. То есть не совсем настоящие, без пуль, головки сдавлены на конус и покрашены красной или синей краской. Но, сравнивая с гильзами, Килил увидел, что капсюли у них целые. Наверно, это холостые патроны, которыми стреляют для шума[5]. А потом попались сразу два целых, лежавшие рядышком. Абсолютно настоящие, да еще новенькие, желтые, приятно тяжелые в руке. Килил выкинул пустые гильзы, потерявшие для него интерес, и вернулся домой со своим богатством, чувствуя себя совершенно счастливым человеком.
Он так увлекся, что не заметил, как подошли трое мальчишек. Один возраста Килила, двое помладше. У старшего всклокоченные волосы были окрашены в фиолетово-розовый цвет, Килил видел такую окраску в Москве у некоторых старушек.
— Дачник, что ль? — спросил крашеный.
— Угу, — сказал Килил.
— Ловится? — спросил крашеный, хотя и так было видно, что ловится: в стеклянной банке, в воде, теснилось несколько рыбешек.
— Так себе, — сказал Килил, не желая преувеличивать свою удачу.
Голос старшего был мирным и спокойным, но Килил этому не верил.
— Между прочим, это наш пруд! — сказал один из младших, худой, с очень грязными ногами в драных кроссовках.
Второй младший, с круглой головой, молчал и обеими руками то и дело вытирал нос, из которого беспрестанно текло.
Килил не стал спорить:
— Само собой, ваш, — сказал он.
— Налог надо платить. Сто рублей! — заявил младший в кроссовках.
Килил промолчал. Знает он эти штуки. Ясно, что сто рублей они получить не надеются, это только так говорится, чтобы задраться.
— Ты чего, глухой? — спросил крашеный. — Сто рублей налог, ты понял?
— У меня нет.
— Тогда иди отсюда! — крикнул младший в кроссовках и пнул ногой по банке.
Она покатилась вниз и булькнула в воду, две рыбешки остались трепыхаться на берегу, остальные исчезли в воде вместе с банкой.
И это Килил тоже понял. Задирается не старший, а тот, кто помладше. Для того, чтобы Килил, к примеру, стукнул младшего или крикнул на него. Тут же старший начнет возмущаться: полез большой на маленького, справился! И это будет достаточной причиной для нападения.
В другое время и в другом месте Килил повел бы себя по-другому, но сейчас надо быть осторожным. Слишком ему тут нравится. Он всего лишь робкий дачник, он смотает удочки и уйдет.
И Килил начал сматывать удочки.
— И убочки баши! — заявил вдруг круглоголовый, еле выговаривая слова сквозь забитый нос. — Вон эти бве точно твои, Вить!
— И правда! — обрадовался крашеный Витя. — А я думал, куда делись? Воруем удочки, дачник?
— Ничего я не ворую, — сказал Килил. — Это отцовы удочки. Он сейчас на машине подъедет.
Мальчишки оглянулись.
Килил хотел пройти мимо них, но крашеный ухватился за удочки.
— Куда? Отдавай, тебе говорят!
Килил некоторое время смотрел на него. Глаза крашеного были наглыми и веселыми. Он был не один, он был у себя дома, правда была на его стороне. Килил бросил удочки на землю.
— Подавись!
И пошел прочь.
Но мальчишки не хотели так просто прекратить забаву.
— Вить, он обзывается! — обратил внимание крашеного сопливый.
Но тот и сам уже шел за Килилом, говоря:
— Ты постой. Че это ты так? Подавись! Ты че, недоволен, что ли?
— Доволен, доволен, — сказал Килил, не оборачиваясь.
— Нет, ты недоволен! А сейчас ты будешь доволен!
Крашеный не стал больше доискиваться поводов для драки, он просто подскочил к Килилу, намереваясь смазать его кулаком по затылку.
Килил отпрыгнул в сторону. Он уже успел присмотреть суковатую палку длиной в метр и в руку толщиной. Схватил ее, поднял.
Трое остановились.
— Башки порасшибаю! — сказал Килил.
— Трус! — сказал крашеный, беря на самолюбие. — С палкой и дурак может!
— А я как раз дурак!
— Как лаз дулак! — передразнил сопливый картавость Килила, И, нагнувшись, поднял комок сухой грязи, кинул в Килила.
Тут и его друзья поняли, что делать, тоже начали кидаться грязью и камнями.
Килил отступал спиной, уворачиваясь, отбивая камни палкой. В него попал всего один, в ногу, не больно. Килил уже был в начале дачной улицы. Тут он чуть не оступился, оглянулся, увидел у забора кучку щебенки. И открыл ответный огонь. Попал в сопливого, тот взвизгнул. Килилу было удобней: щебенка под рукой, а им приходилось искать снаряды. Поэтому они стали прятаться за деревьями у пруда. Улучив момент, когда они все попрятались, Килил побежал. Бежал, сворачивая и петляя, уводя преследователей (если они преследуют) от своего дома.
Возвращался к дому осторожно, медленно, постоянно оглядываясь.
Вскипятил воды, попил чаю и сказал себе, что ничего страшного не случилось. Наверняка у этих местных пацанов такие стычки с дачниками происходят чуть не каждый день. Вряд ли они будут специально искать его, тем более что они хоть и пострадали от его камней, зато получили удочки.
Но в поселок лучше пару дней не ходить. Да и не надо: продуктами он запасся.
Жалко, ухи не будет. Зато можно сходить в тот лес, который за дачами, и поискать грибы.
Килил отправился туда. Дачные участки, чем ближе к лесу, тем были все дряхлее и запущеннее, а потом началось поле, все в ямах и траншеях. Некоторые были укреплены досками и бревнами, и Килил догадался, что это не просто траншеи, а окопы. А вон какие-то большие зеленые щиты. Наверно, это военный полигон, а щиты — мишени, тут солдаты учатся стрелять. Значит, должны быть патроны, пусть даже стреляные. И Килил, забыв о грибах, начал поиски. И вскоре набил полные карманы пустыми гильзами, а потом начали попадаться настоящие патроны. То есть не совсем настоящие, без пуль, головки сдавлены на конус и покрашены красной или синей краской. Но, сравнивая с гильзами, Килил увидел, что капсюли у них целые. Наверно, это холостые патроны, которыми стреляют для шума[5]. А потом попались сразу два целых, лежавшие рядышком. Абсолютно настоящие, да еще новенькие, желтые, приятно тяжелые в руке. Килил выкинул пустые гильзы, потерявшие для него интерес, и вернулся домой со своим богатством, чувствуя себя совершенно счастливым человеком.
8
Ольга и Геран собирались в дорогу. Как только Ольга узнала от Полины новость, тут же решила: ехать. Теперь все ясно, Килил отправился к бабке. Ему там очень понравилось, когда они там были, он с большой неохотой уезжал и даже говорил, что хочет вернуться сюда насовсем. Ольга торопливо давала Гоше указания: сходить в милицию и узнать, нет ли чего нового (на тот случай, если Килил поехал куда-нибудь не туда и его, может, видели еще в каком месте), а потом сидеть дома; возможен вариант, что Килил передумал и вернется с полдороги. Геран звонил на вокзал и узнал, что ближайший поезд через три часа. О наличии билетов сказать не могут, только в кассах. Ольга была уверена, что билеты будут. В крайнем случае придется заплатить бригадиру проводников и устроиться в служебном купе, она ездила так к матери, когда та заболела.
Тут появился Карчин.
По дороге сюда он все ждал неприятностей. Каких-нибудь опять самолетиков или еще чего-то в этом духе. Не смотрел на перекрестках, стоя перед светофорами, ни вправо, ни влево. Вдруг телефон переливчатой мелодией известил, что пришло письменное сообщение, SMS-ка. Карчин нажал на кнопку, прочел: «Целую, Даша». Какая Даша? Что еще за Даша и с какой стати ей вздумалось его поцеловать? Мимолетная подружка? — но у него давно уже нет мимолетных подружек. Было дело, грешен, якшался с несколькими проститутками, из них две считали его своим постоянным клиентом. Он хотел позвонить по указанному номеру, но тут новое сообщение. «Целую, Соня». И еще одно: «Целую, Микса». И еще: «Целую, Дана». И еще: «Целую, Борис». И еще: «Целую, В. В.» Сообщения сыпались одно за другим, телефон сигналил не переставая. Карчин отключил звук, бросив трубку на сиденье. Краем глаза видел, как дисплей то и дело вспыхивает, получая все новые сообщения. Карчин отключил телефон совсем. Надо бы посмотреть, есть ли там функция запрета приема сообщений; раньше в ней не было надобности.
Настрой у Юрия Ивановича был решительный. Он увидел сборы и сразу все понял.
— Что, хотите поехать туда и перепрятать сына? Извините, не получится! Варианта два: я вызываю наряд милиции и едем туда вместе — или едем без милиции, сами. И вы там хоть что с ним делайте, хоть наизнанку выверните, но чтобы документы были!
— Опять хамите? — стоя в двери своей комнаты, поинтересовался Гоша.
— Заткнитесь, юноша, вас это не касается! Ну? Едем?
— Мы и так собрались, — сказала Ольга. — Думаете, мы не волнуемся? Мы сами только что узнали. А вам кто сказал?
— Неважно. Узнали они! Скажите еще, что не сами его туда отправили! Ладно, не будем. Вы собрались? Отлично! Едем!
Геран догадался:
— Вы на машине, что ли, хотите?
— Конечно. На поезде и дольше, и вообще. Хочу контролировать ситуацию. Не беспокойтесь, у меня машина комфортная!
— Не уверен, что это быстрее... — начал вслух размышлять Геран, но Ольга уже была согласна. Поезд через три часа, а тут — уже сейчас. Для нее это было решающее обстоятельство. Чтобы уже ехать, не томиться ожиданием, приближаться к Килилу. Только бы он был там!
— Может, телеграмму срочную пока матери послать? — спохватилась она.
— Нет уж, никаких телеграмм! — возразил Карчин. — Поехали!
И они поехали.
Пока выбирались из Москвы, Карчин немного остыл и не раз задавался вопросом, не глупость ли он делает? Ехать столько времени с чужими и неприятными людьми ради сомнительного результата... С чего он взял, что там мальчишка признается и все вернет? Должен вернуть! — тут же возражал он себе. Деваться ему некуда, и родителям тоже, они, можно сказать, пойманы с поличным!
На выезде вспомнил, что давно ничего не ел. Остановился у супермаркета, хмуро сказал Герану:
— Пойдемте, продуктов возьмем в дорогу.
— Да у нас все есть, — сказала Ольга.
— А у меня нет. Можете ничего не покупать — или за мой счет. Угощаю.
— Опасаетесь нас оставлять в машине? — спросил Геран.
— Да, опасаюсь!
— Ну что ж, пойдемте.
Вернувшись, Карчин положил пакет с едой на соседнее сиденье (Ольга и Геран сидели сзади), начал доставать и есть колбасу, сыр, хлеб, запивал йогуртом, смотрел при этом перед собой или в сторону, стараясь не попадать взглядом в зеркало заднего обзора, не видеть лиц постылых попутчиков.
— Что же вы все куски какие-то? — спросила Ольга. — У меня тут завернуто: картошка еще горячая, котлеты.
Карчин молча отрицательно потряс головой: обойдусь.
Поехали дальше.
У Карчина были с собой только карты Москвы и области, он не знал дороги, поэтому останавливался, спрашивал у сведущих дальнобойщиков. Пока двигались правильно. Геран и Ольга в этом ему помочь не могли, никогда не ездили в Вологду на машине. Да он у них и не спрашивал.
Чтобы не было гнетущей тишины, Карчин включил радио, но оно очень быстро стало раздражать еще больше, чем тишина.
Меж тем уже смеркалось.
Геран что-то тихо сказал Ольге.
Она так же тихо запротестовала.
Геран настойчиво повторил и обратился к Карчину:
— Уважаемый Юрий Иванович, давайте отдохнем минут пятнадцать. Нам надо отлучиться, а потом мы бы хотели перекусить.
Карчин молча остановился.
Геран и Ольга вышли из машины на травяную обочину. Сначала отлучились в разные стороны от шоссе, а потом, расстелив газету, принялись ужинать. Картошку Ольга укутала умело, она была еще теплой, котлеты тоже, до Карчина донеслись увлекательные запахи.
— Присоединяйтесь, Юрий Иванович! — позвала Ольга.
Карчин, помедлив, вышел из машины, взял одну картофелину, ломоть хлеба, котлету, положил это на обрывок газеты, вернулся в машину и там съел.
Через некоторое время Ольга и Геран сели в машину, и Ольга сказала:
— Вы не беспокойтесь, Юрий Иванович! Если Килька все-таки что-то взял по глупости, он обязательно вернет!
Карчин с досадой глянул на нее через зеркало: не надо, мол, утешений! Но ничего не сказал. И глянул еще раз. Он впервые разглядел, какие приятные у этой женщины глаза, не то чтобы красивые, красивых глаз он много повидал, а какие-то понимающие, теплые... именно приятные. И хоть была она почти одного возраста с Карчиным, но не показалась в этот момент старухой. И даже нелепая мысль возникла: наверно, повезло чуреку с этой женщиной. Он ведь там какую-то литературу сочиняет, а она, судя по всему, из тех жен, которые всегда вникают в дела мужа. Юля вот тоже вникала, и это Карчину не нравилось, а теперь вот — не хватает...
Дорога, на которую посоветовал свернуть очередной дальнобойщик, была очень уж пустынной. К тому же двухполосная, с ухабами, не похожая на междугородную трассу. Карчин, обогнав большой автофургон, посигналил, остановился, пошел спросить. Водитель, молодой парень, высунулся сверху. Карчин задал вопрос, парень рассмеялся:
— Вам теперь обратно километров тридцать! Не туда едете!
— Тьфу, ё! Насоветовал, гад!
— Это кто же тебе удружил? — поинтересовался парень (в дороге часто водители на ты без различия возраста и положения: один путь, одну участь делят, чего уж тут!)
— А какая разница? На фуре тоже ехал.
— Не красная такая? «Экспресс» на боку написано?
— Ну.
— А мужик пожилой такой, седоватый? Осипыч?
— Не знаю, Осипыч он или нет, а вроде он. У него, что ли, шутки такие?
— Именно! — рассмеялся парень. — Ты понимаешь, у этого Осипыча был целый автопарк. Полсотни машин, я серьезно! А потом разорился. За неделю — нет ничего. Даже дом отобрали!
— Бандиты,что ли?
— Зачем, все честно, государство! Ну, в смысле, тоже по-бандитски, конечно: какой-то чиновник подвел его под банкротство, не знаю, как это делается, ну, и все продали с потрохами, а Купреев, его же, ты слышишь, приятель, Осипыча, чуть ли не даже двоюродный брат, врать не буду, он этот автопарк за три копейки купил. Или за четыре. Ну, даром почти, я серьезно! И смотри какая фишка: Осипыч оказался весь в долгах, Купреев сам вчера на дальних коптился, а теперь хозяин, а Осипыча посадил простым шофером, ты понял? Да еще самую поганую машину дал, не считая моей, конечно, — парень, тем не менее, хлопнул по рулю своей кормилицы, которую оскорбил, не без некоторой нежности. — Вот он и злится теперь. Любимое дело, как у него спросит кто дорогу, особенно если на хорошей машине, он его обязательно в сторону пошлет, а то и вообще обратно! Вам еще повезло, что не так далеко отъехали!
Карчин не понимал, зачем он тянет время, стоит и слушает эту пустую болтовню. Надо возвращаться и ехать дальше. Но он, слушая и рассеянно глядя на пустую дорогу, опять засомневался: а стоит ли ехать? Однако, стряхнув с себя задумчивость и нерешительность, спросил водителя, нет ли у него карты.
— Есть вообще-то, вожу по привычке, хотя наизусть все помню.
— Продай.
— Нет. Помнить-то помню, а все-таки есть сложные места.
Карчин понял парня и назвал хорошую цену.
Для видимости секунду поколебавшись, парень отдал карту и взял деньги. И бесплатно показал, какими именно трассами и дорогами лучше всего доехать до места назначения. Карчин, достав ручку, прочертил этот путь.
Развернулись, поехали обратно.
Выехали на трассу.
Стало совсем темно.
Все молчали. У всех было чувство, которое одолевает каждого, кто проживает безвылазно в городе и вдруг оказывается среди российских просторов, на безлюдной дороге, где от села до села успеваешь соскучиться взглядом, а от города до города еще томительней, и уже кажется, что заехал очень далеко, но дорожный указатель напомнит — путь только начат, и думаешь с уважением, но и со страхом, с гордостью, но и с растерянностью, с радостью открытия, но и с какой-то смутной печалью: господи боже ты мой, в какой непредставимо огромной стране мы живем!
Тут появился Карчин.
По дороге сюда он все ждал неприятностей. Каких-нибудь опять самолетиков или еще чего-то в этом духе. Не смотрел на перекрестках, стоя перед светофорами, ни вправо, ни влево. Вдруг телефон переливчатой мелодией известил, что пришло письменное сообщение, SMS-ка. Карчин нажал на кнопку, прочел: «Целую, Даша». Какая Даша? Что еще за Даша и с какой стати ей вздумалось его поцеловать? Мимолетная подружка? — но у него давно уже нет мимолетных подружек. Было дело, грешен, якшался с несколькими проститутками, из них две считали его своим постоянным клиентом. Он хотел позвонить по указанному номеру, но тут новое сообщение. «Целую, Соня». И еще одно: «Целую, Микса». И еще: «Целую, Дана». И еще: «Целую, Борис». И еще: «Целую, В. В.» Сообщения сыпались одно за другим, телефон сигналил не переставая. Карчин отключил звук, бросив трубку на сиденье. Краем глаза видел, как дисплей то и дело вспыхивает, получая все новые сообщения. Карчин отключил телефон совсем. Надо бы посмотреть, есть ли там функция запрета приема сообщений; раньше в ней не было надобности.
Настрой у Юрия Ивановича был решительный. Он увидел сборы и сразу все понял.
— Что, хотите поехать туда и перепрятать сына? Извините, не получится! Варианта два: я вызываю наряд милиции и едем туда вместе — или едем без милиции, сами. И вы там хоть что с ним делайте, хоть наизнанку выверните, но чтобы документы были!
— Опять хамите? — стоя в двери своей комнаты, поинтересовался Гоша.
— Заткнитесь, юноша, вас это не касается! Ну? Едем?
— Мы и так собрались, — сказала Ольга. — Думаете, мы не волнуемся? Мы сами только что узнали. А вам кто сказал?
— Неважно. Узнали они! Скажите еще, что не сами его туда отправили! Ладно, не будем. Вы собрались? Отлично! Едем!
Геран догадался:
— Вы на машине, что ли, хотите?
— Конечно. На поезде и дольше, и вообще. Хочу контролировать ситуацию. Не беспокойтесь, у меня машина комфортная!
— Не уверен, что это быстрее... — начал вслух размышлять Геран, но Ольга уже была согласна. Поезд через три часа, а тут — уже сейчас. Для нее это было решающее обстоятельство. Чтобы уже ехать, не томиться ожиданием, приближаться к Килилу. Только бы он был там!
— Может, телеграмму срочную пока матери послать? — спохватилась она.
— Нет уж, никаких телеграмм! — возразил Карчин. — Поехали!
И они поехали.
Пока выбирались из Москвы, Карчин немного остыл и не раз задавался вопросом, не глупость ли он делает? Ехать столько времени с чужими и неприятными людьми ради сомнительного результата... С чего он взял, что там мальчишка признается и все вернет? Должен вернуть! — тут же возражал он себе. Деваться ему некуда, и родителям тоже, они, можно сказать, пойманы с поличным!
На выезде вспомнил, что давно ничего не ел. Остановился у супермаркета, хмуро сказал Герану:
— Пойдемте, продуктов возьмем в дорогу.
— Да у нас все есть, — сказала Ольга.
— А у меня нет. Можете ничего не покупать — или за мой счет. Угощаю.
— Опасаетесь нас оставлять в машине? — спросил Геран.
— Да, опасаюсь!
— Ну что ж, пойдемте.
Вернувшись, Карчин положил пакет с едой на соседнее сиденье (Ольга и Геран сидели сзади), начал доставать и есть колбасу, сыр, хлеб, запивал йогуртом, смотрел при этом перед собой или в сторону, стараясь не попадать взглядом в зеркало заднего обзора, не видеть лиц постылых попутчиков.
— Что же вы все куски какие-то? — спросила Ольга. — У меня тут завернуто: картошка еще горячая, котлеты.
Карчин молча отрицательно потряс головой: обойдусь.
Поехали дальше.
У Карчина были с собой только карты Москвы и области, он не знал дороги, поэтому останавливался, спрашивал у сведущих дальнобойщиков. Пока двигались правильно. Геран и Ольга в этом ему помочь не могли, никогда не ездили в Вологду на машине. Да он у них и не спрашивал.
Чтобы не было гнетущей тишины, Карчин включил радио, но оно очень быстро стало раздражать еще больше, чем тишина.
Меж тем уже смеркалось.
Геран что-то тихо сказал Ольге.
Она так же тихо запротестовала.
Геран настойчиво повторил и обратился к Карчину:
— Уважаемый Юрий Иванович, давайте отдохнем минут пятнадцать. Нам надо отлучиться, а потом мы бы хотели перекусить.
Карчин молча остановился.
Геран и Ольга вышли из машины на травяную обочину. Сначала отлучились в разные стороны от шоссе, а потом, расстелив газету, принялись ужинать. Картошку Ольга укутала умело, она была еще теплой, котлеты тоже, до Карчина донеслись увлекательные запахи.
— Присоединяйтесь, Юрий Иванович! — позвала Ольга.
Карчин, помедлив, вышел из машины, взял одну картофелину, ломоть хлеба, котлету, положил это на обрывок газеты, вернулся в машину и там съел.
Через некоторое время Ольга и Геран сели в машину, и Ольга сказала:
— Вы не беспокойтесь, Юрий Иванович! Если Килька все-таки что-то взял по глупости, он обязательно вернет!
Карчин с досадой глянул на нее через зеркало: не надо, мол, утешений! Но ничего не сказал. И глянул еще раз. Он впервые разглядел, какие приятные у этой женщины глаза, не то чтобы красивые, красивых глаз он много повидал, а какие-то понимающие, теплые... именно приятные. И хоть была она почти одного возраста с Карчиным, но не показалась в этот момент старухой. И даже нелепая мысль возникла: наверно, повезло чуреку с этой женщиной. Он ведь там какую-то литературу сочиняет, а она, судя по всему, из тех жен, которые всегда вникают в дела мужа. Юля вот тоже вникала, и это Карчину не нравилось, а теперь вот — не хватает...
Дорога, на которую посоветовал свернуть очередной дальнобойщик, была очень уж пустынной. К тому же двухполосная, с ухабами, не похожая на междугородную трассу. Карчин, обогнав большой автофургон, посигналил, остановился, пошел спросить. Водитель, молодой парень, высунулся сверху. Карчин задал вопрос, парень рассмеялся:
— Вам теперь обратно километров тридцать! Не туда едете!
— Тьфу, ё! Насоветовал, гад!
— Это кто же тебе удружил? — поинтересовался парень (в дороге часто водители на ты без различия возраста и положения: один путь, одну участь делят, чего уж тут!)
— А какая разница? На фуре тоже ехал.
— Не красная такая? «Экспресс» на боку написано?
— Ну.
— А мужик пожилой такой, седоватый? Осипыч?
— Не знаю, Осипыч он или нет, а вроде он. У него, что ли, шутки такие?
— Именно! — рассмеялся парень. — Ты понимаешь, у этого Осипыча был целый автопарк. Полсотни машин, я серьезно! А потом разорился. За неделю — нет ничего. Даже дом отобрали!
— Бандиты,что ли?
— Зачем, все честно, государство! Ну, в смысле, тоже по-бандитски, конечно: какой-то чиновник подвел его под банкротство, не знаю, как это делается, ну, и все продали с потрохами, а Купреев, его же, ты слышишь, приятель, Осипыча, чуть ли не даже двоюродный брат, врать не буду, он этот автопарк за три копейки купил. Или за четыре. Ну, даром почти, я серьезно! И смотри какая фишка: Осипыч оказался весь в долгах, Купреев сам вчера на дальних коптился, а теперь хозяин, а Осипыча посадил простым шофером, ты понял? Да еще самую поганую машину дал, не считая моей, конечно, — парень, тем не менее, хлопнул по рулю своей кормилицы, которую оскорбил, не без некоторой нежности. — Вот он и злится теперь. Любимое дело, как у него спросит кто дорогу, особенно если на хорошей машине, он его обязательно в сторону пошлет, а то и вообще обратно! Вам еще повезло, что не так далеко отъехали!
Карчин не понимал, зачем он тянет время, стоит и слушает эту пустую болтовню. Надо возвращаться и ехать дальше. Но он, слушая и рассеянно глядя на пустую дорогу, опять засомневался: а стоит ли ехать? Однако, стряхнув с себя задумчивость и нерешительность, спросил водителя, нет ли у него карты.
— Есть вообще-то, вожу по привычке, хотя наизусть все помню.
— Продай.
— Нет. Помнить-то помню, а все-таки есть сложные места.
Карчин понял парня и назвал хорошую цену.
Для видимости секунду поколебавшись, парень отдал карту и взял деньги. И бесплатно показал, какими именно трассами и дорогами лучше всего доехать до места назначения. Карчин, достав ручку, прочертил этот путь.
Развернулись, поехали обратно.
Выехали на трассу.
Стало совсем темно.
Все молчали. У всех было чувство, которое одолевает каждого, кто проживает безвылазно в городе и вдруг оказывается среди российских просторов, на безлюдной дороге, где от села до села успеваешь соскучиться взглядом, а от города до города еще томительней, и уже кажется, что заехал очень далеко, но дорожный указатель напомнит — путь только начат, и думаешь с уважением, но и со страхом, с гордостью, но и с растерянностью, с радостью открытия, но и с какой-то смутной печалью: господи боже ты мой, в какой непредставимо огромной стране мы живем!