Слепцов В.. Трудное время

   - Ты мне сказал: мы будем вместе работать, мы будем делать великое дело, которое, может быть, погубит нас, и не только нас, но и всех наших; но я не боюсь этого. Если вы чувствуете в себе силы, пойдемте вместе. Я и пошла. Конечно, я тогда еще была глупа, я не совсем понимала, что ты там мне рассказывал. Я только чувствовала, я догадывалась. И я бы пошла куда угодно. Ведь ты видел, я очень любила мою мать, и я ее бросила. Она чуть не умерла с горя, а я все-таки ее бросила, потому что я думала, я верила, что мы будем делать настоящее дело. И чем же все это кончилось? Тем, что ты ругаешься с мужиками из-за каждой копейки, а я огурцы солю да слушаю, как мужики бьют своих жен - и хлопаю на них глазами. Послушаю, послушаю, потом опять примусь огурцы солить. Да если бы я желала быть такой, какою ты меня сделал, - так я бы вышла за какого-нибудь Шишкина, теперь у меня, может быть, уж трое детей было бы. Тогда я по крайней мере знала бы, что я самка, что я мать; знала бы, что я себя гублю для детей, а теперь... Пойми, что я с радостию пошла бы землю копать, если бы это нужно было для общего дела. А теперь... Что я такое? - экономка господина Щетинина; просто-напросто экономка, которая выгадывает каждый грош и только и думает о том: ах, как бы кто не съел лишнего фунта хлеба! Ах, как бы... Какая гадость!..
   Она встала и хотела идти, но Щетинин сделал движение остановить ее. Она обернулась к нему и сказала:
   - Нет; ведь я это все уж давно, давно поняла, и все это у меня вертелось в голове; только я как-то не могла хорошенько всего сообразить; ну, а теперь вот эти разговоры мне помогли. Я тут очень расстроилась, взволновалась. Это совсем лишнее. И случилось потому, что я все эти мысли долго очень скрывала: все хотела себя разуверить; а ведь, по-настоящему, знаешь, надо бы что сделать? Надо бы мне, ничего не говоря, просто...
   - Маша! - подходя к ней, дрожащим голосом сказал Щетинин, схватив ее за руку. - Маша! Что ты говоришь? Да ведь... Ну, да... Да ведь я люблю тебя. Ты понимаешь это?
   - Да и я тебя люблю... - сдерживая слезы, говорила она,  - Я понимаю, что и ты... Ты... ошибся, да я-то, не могу я так. Пойми! Не могу я... Огурцы солить...
   Щетинин взял себя за волосы и, зажмурившись, бросился на диван.
   Когда он открыл глаза, Марьи Николавны в комнате уже не было.
   Он посмотрел на дверь, встал и начал ходить из угла в угол, опустив голову и заложив руки за спину. По лицу его видно было, что ему беспрестанно приходили в голову какие-то новые, страшные мысли, которые то пугали его, то заставляли безо всякой нужды хвататься за разные вещи, разбросанные на столах. Он остановился перед окном, побарабанил по стеклу, потом помуслил палец и написал на стекле: огурцы, потом быстро стер это слово и, закинув обе руки на затылок, пошел было к двери, но вернулся, схватил щетку и начал чесать себе голову. Чесал, чесал долго, кстати и комод почесал, вдруг бросил щетку, сел на диван и закрыл себе лицо руками. Через несколько минут он открыл лицо, уперся локтями в колени и уставился в пол. Опять встал, тихо подошел к зеркалу и, глядя в него, осторожно, не торопясь, но совсем, по-видимому, бессознательно, снял галстух, расстегнул жилет и хотел было снять сюртук, но тут же опять вздернул его на себя так, что подкладка затрещала, и ушел. В темном коридоре он остановился перед комнатою своей жены и хотел было отворить дверь, но она была заперта.
   - Кто там? - спросила Марья Николавна.
   - Можно войти? - нерешительно спросил Щетинин.
   - Зачем?!.
   Щетинин молчал. Из комнаты тоже ответа не было. Он постоял еще немного, тихо отнял руку от двери и вернулся в кабинет. Медленно сел на диван, развернул книгу, подпер голову рукою и стал смотреть в книгу; осторожно соскоблил муху, приплюснутую между страницами, перевернул лист, не замечая, что книга лежит вверх ногами, и опять углубился в чтение.
   Прошло полчаса. Наконец он вздохнул, отодвинул книгу от себя, посмотрел кругом и пошел во флигель.
   Рязанов лежал на кровати и смотрел в потолок. На стуле подле него горела свеча; тут же валялась на полу развернутая книга.
   - Ты что? - спросил его Рязанов.
   - Я, брат... Вот что: история тут вышла...
   - Какая история?
   Рязанов повернулся на бок; Щетинин стоял над ним и рассматривал свечу.
   - А такая, что... Как бы это тебе сказать?.. Там, знаешь, это бывает...
   - Где бывает?
   - Да в городе. Как они, черт? Как это называется?.. Съезды. Ну да. Мировые съезды бывают.
   - Так что ж?
   - Ну, поедем!
   - У тебя дело, что ли, там есть?
   - Какое, к черту, дело? На кой мне их!
   - Так зачем же ты меня зовешь?
   - Да я тебя зову, видишь ли, зачем...
   Щетинин отошел к окну.
   - Я тебя, любезный друг, зову... - продолжал он, поднимая с полу книгу и перелистывая ее,  - чтобы... Понимаешь, не скучно было. И мне веселей, и тебе веселей. Понял? Ну да. Коптеть тут в деревне. Что хорошего? Так ведь? говорил Щетинин, складывая книгу и отдавая ее Рязанову.
   Рязанов пристально посмотрел на него и взял книгу.
   - Что ты такое мелешь? - наконец спросил он. - Ты, должно быть, болен, болен, что ли?
   - Да, брат; у меня ужасно голова болит. Прощай!
   Рязанов посмотрел ему вслед, пожал плечами, опять раскрыл книгу и принялся читать.
   Щетинин, вернувшись домой, прошел прямо в спальню, зажег свечу и сел на стул у кровати. На подушках лежала ночная кофта и чепчик Марьи Николавны. Постель, как была постлана, так и осталась неизмятою. На столике, рядом с подушками, стоял графин с водою. Щетинин налил стакан, выпил и долго, со стаканом в руке, глядел на подушку, потом поставил его на столик, поправил одеяло и ушел в кабинет.
   На другое утро приказчик несколько раз приходил за делом, - Щетинин все спал. Часов в девять подали самовар, Марья Николавна вышла в столовую, заварила чай; в передней показались мужики. Наконец разбудили Щетинина, приказчик вошел в кабинет. Барин сидел за письменным столом, протирая глаза, и ничего не понимал. Приказчик постоял у двери, поглядел, сделал шаг вперед, поклонился, подождал и, кашлянув, решился спросить:
   - Лексан Васильич.
   - А?
   - Во флигаре прикажете потолки настилать, или погодить до вас?
   - Погодить, погодить...
   - Стало быть, сами изволите быть?
   - Ну, да. Конечно.
   Щетинин все протирал себе глаза и никак не мог их протереть.
   Приказчик еще немного помолчал.
   В это время Щетинин уж начал дремать, облокотившись на стол. Приказчик кашлянул еще раз; Щетинин вздрогнул и открыл глаза.
   - Насчет крюковских мужиков будет ваше приказание? - спросил приказчик погромче.
   - Как же, как же, брат...
   - Леску позволите им отпустить?
   - Что ж, пусть их!..
   - Все маненько почистится лесок.
   - А?
   - Почистится, мол.
   - Ну, да. Чего тут еще...
   - Глядеть так-то быдто лучше, веселей.
   - Хх! отличная, брат, штука!
   Щетинин улыбнулся и сейчас же опять задремал.
   Через несколько минут приказчик спросил:
   - Так когда же изволите приехать?
   - Куда?
   - А на футор-с?
   - Ну, вот еще! за коим чертом я туда поеду? Не видал я тваво футора, говорил Щетинин недовольным голосом и опустил голову на стол.
   - Что ты к нему пристаешь? - из столовой вполголоса сказала приказчику Марья Николавна.
   - Разве ты не видишь, что он спит?
   - Кто спит? Я сплю? Это неправда! - вскочив со стула, говорил Щетинин. - Я не сплю.
   Приказчик все еще стоял в дверях. Щетинин широко открыл глаза, потянулся, посмотрел вокруг, наморщил брови и задумался.
   - Да, - как будто припоминая что-то, произнес он. - Это так... - потом, заметив приказчика, прибавил: - Ты, брат, вот что: ты там... Как это сказать?.. Ты, любезнейший... Ну, да; ты вели лошадей поскорее заложить, говорил он, уже совершенно очнувшись. - А насчет дел, это там после, мы увидим. Ступай!
   - Мужички тоже было... - заговорил приказчик, указывая на мужиков, стоявших в передней.
   - Гони их, - крикнул Щетинин.
   Пришел Рязанов; Щетинин наскоро выпил стакан чаю, умылся. Во все это время никто из них не сказал ни одного слова. Как только выехали в поле, Щетинин заснул и проспал до самого города.
   V
   Действительно, в городе был мировой съезд и к тому же - крестьянская ярмарка. По улицам бродили пьяные мужики и разряженные бабы; на базарной площади стояли палатки и шалаши с товарами; в подвижном трактире играла музыка и пели песни; солнце пекло, пыль тучею стояла над толпою мужиков, двигавшейся во все стороны; между возов пробирался на паре караковых исправник 1, с верховым полицейским служителем позади. В толпе ходили управляющие, барыни с узлами и с раскрасневшимися лицами.
   В сторонке, у весов, стояло шесть человек гарнизонных солдат в суконных галстухах и в белых холщовых мундирах. Перед ними прохаживался капитан: он делал им смотр и ругался, а сам был пьян. Солдаты тоже были пьяные и, вздыхая, равнодушно посматривали на проходящих.
   Тут же стояли дрожки 2, на которых приехал капитан. Он все собирался уехать, несколько раз подходил к дрожкам и поднимал ногу, но сейчас же опять возвращался и опять принимался ругаться. На правом фланге стоял солдат с заплаканным лицом. Он был пьянее всех; стоя ввытяжку, он плакал и не сводил глаз с своего командира.
   - Я тебе по-ка-жу, твою мать, я тебе покажу! - кричал капитан, наступая на солдата.
   - Готов, завсегда готов, - Вытягивая лицо вперед, отвечал солдат.
   - Молчать!
   - Слушаю, васскрродье.
   - В гррроб заколочу!..
   - С радостью...
   Бац.
   Солдат заморгал глазами и выставил свое лицо еще больше вперед. Проходящие мужики останавливались. Солдат всхлипывал и, не утирая слез, прямо смотрел в глаза начальнику.
   - У! Рраспротак, - рычал капитан, косясь на солдата и подходя к дрожкам.
   - С моим с удовольствием! - крикнул солдат.
   - Молчать! - заревел капитан, снова подлетая к солдату.
   По улицам ездили и бродили помещики; в домах тоже везде виднелась водка и закуска; из отворенных окон вылетал табачный дым вместе со смехом и звоном графинов.
   В этот день назначено было открытие по возобновлении дворянского клуба, с переименованием его в соединенный, так как в новом клубе предполагалось соединить все сословия.
   Мировой съезд помещался в том же здании, а потому у ворот и на крыльце толпились мужики, вызванные посредниками в город по делам.
   Щетинин с Рязановым прошлись по ярмарке и отправились в клуб. На дороге им попались дворяне; они шли вчетвером, обнявшись, в ногу и наигрывали марш на губах.
   Впереди маршировал маленький толстенький помещик и размахивал планом полюбовного размежевания вместо сабли.
   - Здравия желаем, ваше-ство-о! - гаркнули дворяне, поравнявшись со Щетининым, и пошли дальше.
   - Спасибо, ребята! - крикнул высунувшийся из окна помещик.
   - Рады стараться...
   - По чарке на брата! Идите сюда! - кричал он, махая рукою.
   - Правое плечо вперед, - марш! - скомандовал начальник, и отряд завернул в ворота.
   По улице пронесся легонький тарантас, запряженный тройкою маленьких лошадок. В нем сидел полный мужчина в военной фуражке, но с бородою, и делал Щетинину ручкою. Он поклонился.
   Из окон выглядывали дамы и говорили, показывая на Щетинина с Рязановым: "вон они, коммунисты!"
   Щетинин шел молча и рассеянно глядел по сторонам, рассеянно отвечая на поклоны. В клубе у подъезда стояли и лежали сельские власти: старшины, сотские 3, старосты и проч.; некоторые пристроились в тени, а шляпы их торчали на заборе.
   Заседание мирового съезда еще не кончилось. В зале, посреди не, стоял большой стол, за которым сидели посредники с цепями на шее и с председателем во главе. Вокруг них толпились помещики, управляющие и поверенные; прочие дворяне бродили по зале и, по-видимому, скучали. Из буфета слышался бойкий разговор, смех и остроты.
   - Да будет вам, - уговаривал один помещик посредников. - Ну что в самом деле пристали! водку пора пить.
   - Погодите, - с озабоченным видом отвечали посредники. - Не мешайте!
   - Позвольте мне, господа, прочесть вам, - громко заговорил один из посредников, обращаясь к съезду,  - письмо, полученное мною на днях от землевладельца, господина Пичугина.
   - Слушаем-с, - ответил председатель и сделал серьезное лицо.
   Посредник начал читать: "Милостивый государь, Иван Андреевич, не имея чести быть лично с вами знаком, имею честь довести до сведения Вашего следующий анекдот. 1863 года, мая 12-го числа, крестьянин-собственник сельца Ждановки, Антон Тимофеев, приидя ко мне на барский двор в развращенном виде, с наглостию требовал от меня, чтобы я отдал ему его баб, угрожая мне в противном случае подать на меня жалобу мировому посреднику. И когда я выслал ему сказать через временно обязанную 4 женщину мою Арину Семенову, что по условию я могу пользоваться его бабами все лето, то он за это начал женщину мою всячески ругать, называя ее стерва и при том показывая ей язык. После этого что же, всякая скотина может безнаказанно наплевать мне в лицо! Конечно, они теперь вольные и могут все делать. Но я этого так не оставлю и буду просить высшие власти о защите меня от притеснения и своеволия мужиков. Нет, это много будет, если всем их пошлостям подражать. Им и без того отдано все, а мы лишены всего. Имею честь быть..." и проч.
   - Господа! - воскликнул один из стоявших у стола помещиков, - господа, кому угодно пари, что господин Пичугин этого, как его, собственника-то, собаками затравил?
   - Ну, вот!
   - Да не угодно ли на пари? Я его знаю. Вы не верьте тому, что он пишет. Это он все врет, все сам сочинил.
   Начался спор. Собрание между тем, поручив посреднику исследовать дело на месте, перешло к рассмотрению проекта, представленного одною помещицею, желавшею переселить крестьян в безводную пустыню. Немец, поверенный этой барыни, развернул план и положил его на стол перед собранием. Посредники стали рассматривать план: пустыня и на плане оказалась безводною; но, несмотря на это, поверенный утверждал, что для самих же крестьян так будет лучше. Позвали крестьян. Они вошли, осторожно ступая по крашеному полу, поклонились и встряхнули головами. Председатель начал им объяснять желание помещицы и указал на плане участок. Мужики выслушали и сказали - слушаем-с; только один из них как-то боком косился на план и, прищурив один глаз, шевелил губами. Но когда спросили их, согласны ли они на это, мужики все вдруг заговорили, полезли к плану и стали водить пальцами. Доверитель вступился и просил председателя не дозволять мужикам пачкать план. Мужикам запретили трогать его пальцами и велели отойти от стола.
   - Ну, что, батюшка, как у вас свободный труд процветает? - спрашивал Щетинина один помещик, доедая бутерброд.
   - Да ничего, - нехотя отвечал Щетинин.
   - Ну, и славу богу, - улыбаясь, сказал помещик. - Мужики ваши все ли в добром здоровье, собственнички-то, собственнички? А? То-то, чай, богу за вас молят? Теперь какие небось каменны палаты себе построили. Че-ево-с?
   - Почем я знаю, - с неудовольствием сказал Щетинин.
   - Да; или вы нынче уж в это не входите? Так-с. Нет, вот я, признаться, - немного погодя прибавил помещик,  - все вот хожу да думаю, как бы мне своих на издельную повинность переманить; а там-то бы уж я их пробрал; я бы им показал кузькину мать, в чем она ходит, они бы у меня живо откупились. Да, главная вещь, нейдут, подлецы, ни туда ни сюда.
   - Как поживаете? - говорил Щетинин, раскланиваясь с другим, только что вышедшим из буфета помещиком.
   - Вот как видите, - отвечал тот. - Закусываем. Как же нам еще поживать? Ха, ха, ха! Вот с Иван Павлычем уж по третьей прошлись. Да, черт, их не дождешься, - говорил он, указывая на посредников. - Господа, что же это такое наконец? Скоро ли вы опростаетесь? В буфете всю водку выпили, уж за херес принялись.
   - Да велите накрывать, - заговорили другие.
   - Стол нужен.
   - Господа, тащите их от стола!
   - Эй, человек, подай, братец, ведро воды, мы их водой разольем. Одно средство.
   - Ха, ха, ха!
   - Нет, серьезно, господа. Ну, что это за гадость! Все есть хотят. Кого вы хотите удивить?
   - Что тут еще разговаривать с ними! Господа, вставайте! Заседание кончилось. Дела к черту! Гоните мужиков! Эй, вы, пошли вон!
   Таким образом кончилось заседание. Посредники, с озабоченными и утомленными лицами, складывали дела, снимали цепи, потягивались и уходили в буфет.
   - Александр Васильич, голубчик, давно ли вы здесь? - говорил один из них, подходя к Щетинину. - Позвольте вас поцеловать, душа моя. Et, madame votre epouse, comment ce porte't'elle? 5
   - Благодарю вас. Мой товарищ, Яков Васильич Рязанов; мировой посредник нашего участка, Семен Семеныч, - познакомьтесь, - говорил Щетинин.
   - Очень рад, очень рад, - говорил посредник, расшаркиваясь и пожимая руку Рязанову. - Ах, позвольте, ваша фамилия мне знакома - Рязанов. - Да. Теперь я помню. Мы с вашим батюшкой вместе служили.
   - Что же вы с ним, всенощную или обедню служили? - спросил Рязанов.
   - То есть как?..
   - Я не знаю, как. Должно быть, соборне. А то как же еще?
   Посредник с недоумением смотрел на Рязанова.
   - Да разве ваш батюшка не служил в гродненских гусарах?
   - Нет; он больше в селах пресвитером служил.
   - То есть...
   - Попом-с.
   - Да. Ну, так это не тот Рязанов, которого я знал, - конфузясь, говорил посредник.
   - Я думаю, что не тот.
   Стали стол накрывать. В ожидании обеда дворяне прохаживались по зале, закусывали и разговаривали.
   - Господа, послушайте-ка!
   - Ну!
   - Не слыхал ли, или не читал ли кто, - земство 6, что за штука такая?
   - Ну, вот еще что выдумал? Давай я тебя за это поцелую.
   - Да нет, постой, братец, нельзя же.
   - Чего тут нельзя! Иди-ка, брат, лучше водку пить. Разговаривать тут еще... Земство! Тебе какое дело?
   - Как какое дело? Это вы отчаянные головы, вам все нипочем, а у меня, брат, дети. Господа, нет, серьезно, скажите, коли кто знает!
   - Вот пристал!
   - Пристанешь, брат. Ты небось за меня не заплатишь.
   - Изволь, душка, заплачу, только пойдем вместе выпьем по рюмочке.
   - Уйди ты от меня, сделай милость! Иван Павлыч, вы, батюшка, не знаете ли? Вы, кажется, журналами-то занимаетесь.
   - Что такое?
   - О земстве не читали ли чего?
   - Как же, читал.
   - Ну, что же?
   - А ей-богу не знаю, голубчик.
   - Да нет ли газет каких-нибудь?
   - Какие тут газеты? Вон поди в буфете спроси! Эй, человек, подай ему порцию газет!
   - Черти! Всю водку вылакали. Налей мне хоть рому, что ли!
   - Так как же насчет земства-то? А? Так никто и не знает?
   - Спроси у предводителя.
   - Предводитель, скажи, братец, на милость, никак я толку не добьюсь, какая такая штука это земство? Что за зверь? Пoдать, что ли, это какая? А?
   - А это, вот видишь ты, какая вещь...
   - Да ты сам-то знаешь ли?
   - Ну, вот еще. Мне нельзя не знать.
   - То-то. Смотри не ври. Ну!
   - Это дело, как бы тебе сказать? Государственное.
   - Ну, да ладно. Об этом ты нам не рассказывай; а вот суть-то, главная суть-то в чем?
   - Тут, брат, вся сила в выборах.
   - Вот что. Кого же выбирать-то?
   - Выборных.
   - Да. Опять-таки выборных же и выбирать. Ну, а за коим же чертом их выбирать-то станут?
   - А они там это будут рассуждать.
   - Да, да, да. О чем же это они будут рассуждать?
   - Об разных там предметах: об дорогах, о снабжении мостов и так далее.
   - Да. Это, значит, по дорожной части. Ну, и за это мы им будем деньги платить? Так, что ли?
   - Так.
   - Ну, брат предводитель, спасибо, что рассказал. Теперь пойдем по рюмочке дернем.
   За несколько минут до обеда на улице загремели бубенчики, и у крыльца остановилась взмыленная тройка отличных серых коней. В залу вошел полный, румяный молодой помещик в английском пиджаке, с пледом на руке.
   - Петя! Душка! Вот он, урод! Мамочка! Давно ли?..
   - Что у вас тут такое? Сословия сближаются? Ах, вы, шуты гороховые! Где же мужики-то?
   - Какие мужики? Они там, на крыльце.
   - А как же сословия-то?
   - Ну, вот еще, сословия!
   - Зачем же вы наврали?
   - Кто тебе наврал? Вон, гляди, видишь, Лаков сидит. Чего же тебе еще?
   На диване действительно сидел купец с красным носом и бессмысленно водил глазами.
   - Да он, скотина, и теперь уж пьян. Лаков, что, брат, ты уж успел?
   - Успел, - кивая головой и улыбаясь, отвечал купец.
   - Экое животное!
   - Нельзя... Ярмонка.
   Из буфета выглядывал другой купец и, стоя в дверях, подобострастно кланялся, не решаясь войти в залу.
   - А! И ты здесь, чертова перечница! Что же ты сюда нейдешь?
   - Он не смеет.
   - Я не смею-с.
   - Ну, хорошо, братец; стой там, стой! мы тебя после обеда посвятим.
   - Посвятим, посвятим...
   Купец кланялся.
   Подали суп. Стали садиться за стол. Купец лаков тоже взялся за стул.
   - Что ж, господа, мне-то можно?
   - Садись, чучело, садись, ничего.
   Купец сел.
   - Эй, половой, подай графин водки!
   - За стол водку не подают. Что ты? Разве здесь кабак? - говорили купцу соседи.
   - Ну, шампанского. Черт те дери!
   - Много ли-с?
   - Полбутылки.
   - Эх ты! Полбутылки! Мужик! Где ты сидишь, вспомни!
   - Что ж такое? Ну, мы полдюжину спросим. Подай полдюжины!
   - Слушаю-с.
   - Да закусить чего-нибудь, солененького. Проворней! Эх, в рот те шило...
   - Лаков, веди себя скромней, - кричали ему с другого конца.
   - Я и так скромно.
   - Господа, слышали, в Саратове какой случай был?
   - Какой?
   - Поджигателей поймали 7. Теперь там такое дело... Оказывается, что тут замешаны разные лица...
   - Эка штука! У нас мужики двоих поймали; взяли, дурачье, и отпустили.
   - А что, позвольте вас спросить, - спросил Рязанова его сосед, уездный учитель,  - телеграмму посылать будут 8?
   - Я не знаю.
   - Что он такое говорит?
   - Я говорю-с насчет телеграммы.
   - Какой телеграммы?
   - То есть от всех сословий, вот теперь, во время обеда. Разве не будут?
   - Нет; телеграммы не будет, а вот речь Петр Михайлович произнесет - на латинском языке.
   - Ах, в самом деле! Петя, - кричал один посредник,  - речь, брат, непременно сегодня речь!
   - Уж это после обеда, - отвечал Петя.
   - Нет, он на прошлой неделе, - мы с ним на охоте были, - уморил: собрал мужиков и им латинскую речь сказал.
   - Ха, ха, ха!
   После супа захлопали пробки и стали разносить шампанское.
   - Господа, за соединение сословий! Лаков, слышишь, чучело?
   - А, дуй вас горой!
   - Ха, ха, ха! Однако ты, чертов сын, не ругайся!
   - "Устюшкина мать собиралась умирать..." - затянул Лаков.
   - Этих свиней никогда не надо пускать, - рассуждали дворяне.
   - Вот посадили его за стол, а он и ноги на стол.
   - "Умереть не умерла, только время провела". Что ж такое? Я за свои деньги... Ай у нас денег нет?
   - Иван Павлыч, ваше здоровье, - чокались через стол помещики.
   - Эх, драть-то вас на шест, - кричал между тем Лаков.
   - Господа, что же это такое?
   - Mais, mon cher, que voulez-vous donc? C'est un paysan 9.
   - Эй, послушай, ты, мужик, - говорил Лакову один помещик. - Если ты, скотина, еще будешь неприлично себя вести, тебя сейчас выведут.
   - Ты недостоин сидеть с порядочными людьми за столом.
   Лаков струсил.
   - Будешь смирно сидеть?
   - Я смирно. Истинный бог... Подлец хочу быть, - смирно.
   - Ну, так молчи же, не ругайся!
   - В тринклятии провалиться - не ругался.
   - Господа, за процветание клуба, - провозгласил предводитель.
   - "Устюшкина мать..." - заревел Лаков. - Ай у нас денег нет? Всех вас куплю, продам и опять выкуплю.
   - Нет, это из рук вон. Его нужно вывести.
   - Вот они деньги, - получай! Эй! Кто у вас тут получает, - получай! Триста целковых... На всех... Жертвую, раздуй вас горой!..
   - Вывести, вывести его! - кричали дворяне.
   - Стой, - говорил Лаков. - За четыре бутылки назад деньги подай! Ладно. Ну, теперь выводи!
   Через час после обеда дворяне ходили по комнатам, как во сне, все что-то говорили друг другу, кричали, пели и требовали всё шампанского и шампанского. В одной комнате хором пели какую-то песню, но потом образовалось два хора, и уж никто никого не слушал; только и можно было разобрать:
   - Кубок янтарный...
   - Чтобы солнцем не пекло...
   - Полон давно...
   - Чтобы сало не текло.
   - Господа, это подлость!.. Ура-а - шампанского!.. Пей, пей, пей!.. Позвольте вам сказать!.. Чтобы солнцем... Поди к черту! Ура - шампанского!..
   В то же время один помещик, сидя на столе, выводил тоненьким голоском: "Век юный, пре-елестный, дру-у-зья-аа, про-о-ле-етит..." 10
   - Во-одки! - вдруг заорал кто-то отчаянным голосом.
   В другой комнате происходило посвящение купца Стратонова. Судья, сидя на кресле, произносил какие-то слова, а хор повторял их. Два посредника держали под руки купца Стратонова и заставляли его кланяться судье. Купец кланялся в ноги и просил ручку. Судья накрывал его полою своего сюртука и произносил "аксиос" 11, "аксиос"; хор подхватывал; третий посредник махал цепью, как будто кадилом.
   Щетинин с Рязановым вышли на крыльцо. Смеркалось. У ворот клуба их уже дожидался запряженный тарантас. На дворе видно было, как один помещик стоял, упершись в стену лбом, и мучительно расплачивался за обед.
   Перед освещенными окнами клуба стояли мальчики и вели между собою следующий разговор:
   - Ты туда не ходи! Там мировой.
   - Это съезд.
   - Он тебя съест.
   - Кто?
   - А мировой-то. Ишь ты! Ишь! Вон он какой страшный! Глядите, братцы! зубы-то, зубы!..
   - Ур-а-а! - ревели в клубе дворяне и кидали в окна пустые бутылки.
   По улицам бродили пьяные мужики. Ярмарка кончилась.
   - Что ты такое начал рассказывать, когда я приехал, помнишь? - про какое-то социальное дело? - спросил Рязанов своего товарища, когда они выехали в поле.
   - Нет, оставь это, прошу я тебя, сделай милость, оставь, - ответил Щетинин.
   VI
   Щетинин с Рязановым вернулись из города ночью, часу в первом; Рязанов отправился к себе во флигель, а Щетинин прошел прямо в кабинет, разделся, прочел письма, развернул газету и, облокотившись над нею, задумался.
   Прошло несколько минут.
   - Кушать не будете? - угрюмо спросил его лакей.