Слепцов В.. Трудное время

   Домашнее хозяйство шло своим порядком: она им почти не занималась. Щетинин этих прогулок как будто и не замечал; один раз только он спросил жену:
   - А что же твоя школа?
   - Да я ее отложила до осени, - отвечала Марья Николавна.
   - Теперь лето, кто же будет заниматься? - жарко.
   Щетинин посмотрел ей в глаза, но ничего не сказал и начал петь. Она заговорила о другом.
   - Почему вы перестали спорить с Александр Васильичем? - спросила она Рязанова.
   - Да вы видите, что ему это неприятно.
   - Так что ж такое?
   - Зачем же я буду безо всякой нужды раздражать человека?
   - Да, это правда. Ну, так вы со мной по крайней мере спорьте! Я очень люблю, когда вы спорите.
   Марья Николавна, однако, не могла удержаться и иногда при муже начинала какой-нибудь разговор, имеющий свойство вызывать жаркие прения; Рязанов в подобных случаях обыкновенно прекращал в самом начале зарождавшийся спор каким-нибудь коротким замечанием, против которого возражать было нечего.
   Один раз вечером он сидел в своей комнате и собирался идти гулять; вдруг входит Марья Николавна.
   - Приходите к нам сейчас!
   - Зачем?
   - К нам гости приехали, и одна барыня тут есть. Мне очень хочется, чтобы вы ее видели.
   - К чему же это нужно?
   - Ни к чему не нужно, а так... Ну, я вас прошу.
   Рязанов пожал плечами.
   - Приходите же!
   Марья Николавна подобрала свое платье и побежала в дом.
   Рязанов застал гостей на террасе: Марья Николавна разливала чай; рядом с нею сидела дама лет тридцати пяти, с худощавым лицом и немного прищуренными глазами, которые она старалась сделать проницательными. Тут же немного поодаль стоял знакомый Рязанову посредник, Семен Семеныч, и разговаривал с мужем этой дамы. Марья Николавна улыбнулась и познакомила Рязанова с гостями. Он сел к столу. Приезжая дама прищурилась еще больше, но, встретясь глазами с Рязановым, заморгала и начала чесать себе глаз. Посредник в то же время говорил ее мужу:
   - Что же мне прикажете делать? Их вон нелегкая угораздила, - три года сряду горят. Горят, и кончено. Что с них взять?
   - Да нельзя ли хоть что-нибудь получить? - приставал помещик.
   - Вы в мое положение войдите: мне жену за границу нужно отправлять. Нельзя ли их переселить, что ли?
   - Да вы их сколько раз уж переселяли?
   - Что ж такое? Ну, два раза. Эка важность!
   - Ну, как же вы хотите? Это бесчеловечно. А третий раз переселите, так и вовсе по миру пойдут.
   - Да ведь не то, чтобы в самом деле, а нельзя ли по крайней мере хоть припугнуть их переселением?
   - Идите чай пить, - позвала их Марья Николавна.
   - Нет, вот-с, я вам доложу, Марья Николавна, - говорил посредник, принимая стакан. - Merci, я без сливок. Досталось мне в участке именьице, Отрада село, - знаете? Две тысячи недоимки, третий год не платят. Что хотите вот! Предместник мой, Павел Иваныч, бился, бился, так и бросил: ничего сделать не мог. И роту водили, и драли-то их - ничего. А я в три недели взыскал все до последней копейки и пальцем никого не тронул.
   - Как же это? - спросила Марья Николавна.
   - А очень просто: приехал, созвал,  - деньги! - нету денег, и кончено. Народ - разбойники.
   - Так нету денег? - нету. Хорошо я сейчас, кто первый попался из толпы,  - сюда его! Ты не хочешь платить? - Не хочу. - Взять его! Другого: ты не хочешь платить? - Батюшка, отец родной!
   - Без разговоров! Взять его! Да таким манером отобрал десять человек,  - в анбар, на хлеб и на воду! Время-то, знаете, рабочее, мужику каждый час дорог, - сиди! Старшине сказал: -ты мне отвечаешь за них. Если ты, да у меня, да хоть одну ракалию выпустишь, - всех сыновей твоих в солдаты! Только ты их и видел. Отлично. А сам уехал. Через неделю приезжаю,  - Ну, что, голубчики? Как? - Кормилец, батюшка, помилуй! - Ага! Покаялись? Что-о? - прикажи нас наказать! - Нет, зачем же? Я вас наказывать не буду, а вот ступайте-ка вы теперь же, при мне, на село и просите своих, чтобы они вас выручили! - пустил их - через полчаса семьсот целковых принесли. Прекрасно. Засадить их еще на неделю! Да ведь я вам скажу, до чего-с: как щепки исхудали, глаза впалые. Приезжаю в другой раз - опять та же комедия. В три недели все до последней копейки взыскал.
   Кончив рассказ, посредник хлебнул из стакана и самодовольно посмотрел на всех.
   - Да, - со вздохом сказал помещик. - Вот ведь вы, Семен Семеныч, для других делаете, а для меня не можете. Это нехорошо-с.
   - Да ведь странный же вы человек, позвольте вам сказать, воодушевляясь, заговорил посредник. - Как же вы своих сравниваете? Ваших сколько угодно сажай, - ничего не будет, только с голоду подохнут. Что с них взять? - Ведь они нищие.
   - Нет; это что-с. Это не отговорка. Желания нет у вас. Вот главное-то что.
   - И чудак же вы только, извините меня, - закричал посредник.
   Начался спор и продолжался до тех пор, пока пили чай. Рязанов все время молчал. После чаю пришел батюшка, раскланялся и спросил:
   - А хозяин?
   - На хуторе.
   - По обыкновению.
   Марья Николавна позвала Рязанова в залу и сказала ему:
   - Поговорите, пожалуйста, с этой дамой; мне очень хочется знать, что вы о ней скажете.
   - Да ведь я, право, не умею с дамами разговаривать.
   - Ну, ничего. А как же вы со мной-то разговариваете? Разве я тоже не дама? - смеясь, говорила она. - А знаете, в самом деле, - прибавила Марья Николавна,  - как они мне все стали противны теперь, если бы вы только знали! А делать нечего, надо идти. Пойдемте, - шепнула она ему, выходя на террасу и с улыбкою оборачиваясь назад. Потом она взяла гостью под руку, сошла с нею в сад и позвала Рязанова. Они втроем пошли по аллее. Начинало смеркаться.
   - Вы пишете? - спросила у Рязанова дама.
   - Пишу.
   - Ах, опишите, пожалуйста, здешний уезд!
   - Зачем же это?
   - Здесь такие гадости делаются, вы себе представить не можете; особенно в суде.
   Рязанов молчал.
   - Vous n'avez-pas l'idee, ma chere, ce que c'est 1, - сказала она, обращаясь к Марье Николавне. - Сил никаких нет. Представьте, полгода мужу моему не выдают свидетельства. Пожалуйста, обличите это все, мсьё Рязанов! Я вас прошу.
   - Вот скоро новые суды будут 2, - заметила Марья Николавна.
   - Je vous en felicite 3, - ответила дама. - Нет, уж избавьте! знаем мы эти новые. У нас
   всё так. Тоже всё кричали: ах, посредники, посредники! Ну, вот вам и посредники. На что они годны, je vous demande un peu 4 . Не может недоимки взыскать! Новые суды. Non ma chere, on ne nous y prendra plus 5.
   Они молча прошли еще аллею и повернули к дому.
   - Вот еще там земство какое-то выдумали, - начала было дама. - Правду Катков 6 говорит, que c'est une kyrielle. C'est bien vrai, ma chere 7. Я не знаю, что это такое. Денег ни у кого нет, les chemins sont atroces 8...
   - Не хотите ли отдохнуть? - перебила ее Марья Николавна, входя на лестницу.
   - Нет-с, вот в Пензе случай был тоже, - заговорил батюшка при появлении Рязанова. -Идет по улице духовное лицо-с; а по ту сторону мещанин какой-то пьяный, да вот эдак: "Фю-фю-фю! О-го-го!"- говорит...
   Батюшка встал со стула, подперся в бок рукою и представил мещанина.
   - Нет-с, как вы полагаете? Мещанина-то ведь за эти дела... Тово, сослали. А всего только и слов его было, что огого. Так вот оно что-с, заключил батюшка, насмешливо посматривая на Рязанова.
   - Это что, - сказал посредник.
   - В Саратове со мной случай был. Как я одного молодца оборвал!..
   Рязанов вышел в залу.
   - Послушайте! Нет, уйдите отсюда, пожалуйста! Я их видеть не могу с вами вместе.
   - Да я и так хотел уйти.
   - Мне досадно, гадко. Простите меня, что я позвала вас сюда!
   Рязанов ушел во флигель и лег спать. Часу в двенадцатом пришел туда посредник. Ему приготовили постель в конторе.
   - А я вам хочу маленькое предложение сделать, - сказал он, входя к Рязанову.
   - Какое предложение?
   - Не хотите ли завтра со мной прокатиться по участку? Для вас как для столичного жителя это будет любопытно.
   Рязанов подумал и согласился.
   X
   В четвертом часу утра приказчик разбудил Рязанова и посредника. Вышли на крыльцо: погода хмурая, петухи поют, того и гляди дождь пойдет; у подъезда стоит тарантас. Посредник зевает и охает.
   - И охота вам. Спали бы, - ворчит Иван Степаныч, в одной рубашке выглядывая из окна.
   - Нельзя, батенька, - служба, - отвечает посредник.
   Сели, поехали.
   Народ на селе сбирается в поле; сонные бабы с ведрами, овцы, едкий запах свежего дыма, мужики шапки снимают.
   - Здорово, - невыспавшимся голосом покрикивает им посредник и засыпает.
   Выехали в поле: роса, ветерок подувает, небо с востока покраснело, из побуревших озимых вылетает перепел...
   Овраг, заросший орешником, внизу- мост. Пристяжные, понурив головы, шагом спускаются под гору и дружно подхватывают в гору; вдруг сильный толчок, - посредник всхрапывает, открывает глаза, бессмысленно смотрит по сторонам и опять засыпает.
   Туман поднялся, все чище и чище становится даль, ярче цветa, прозрачнее воздух, и встают кругом одно за другим далекие села, леса и озера... Вдруг засверкала роса, загорелась медная бляха на шлее у коренной, и побежали от лошадей по траве длинные черные тени - солнце взошло...
   Рязанов глядел, все глядел, как лошади бегут, как жаворонки сверху падают в зеленую рожь и опять, точно по ступенькам, поднимаются выше и выше; как стадо пасется по косогору...
   Вон лежит в лощине свинья, а на свинье сидит ворона.
   - Семен Семеныч! А Семен Семеныч!
   - М?
   - Извольте вставать!
   - Мгм.
   - Семен Семеныч!
   - М-м?
   - Приехали.
   - А! Приехали. Где старшина?
   - Я здесь, Семен Семеныч. Пожалуйте, я вас высажу.
   - Самовар есть?
   - Сейчас будет готов.
   - Живо! Ну, как у вас? - спрашивает посредник, входя в волостное правление.
   - Всё слава богу-с, - кланяясь, отвечает старшина.
   Писарь, в нанковом пиджаке 1, сметает рукавом пыль со стола, тоже кланяется и отходит к стенке.
   - Хорошо, - говорит посредник, садится и все еще сонными глазами осматривает стены. Лицо у него измято, вдоль лба красный рубец.
   Старшина стоит, наклонившись немного вперед и заложив руки за спину.
   - Принесите-ка там портфель!
   Старшина с писарем бросаются вон из избы.
   Солнце начинает сильно пригревать, мухи толкутся в окне, на дворе отпрягают лошадей.
   - Вот этот у меня старшина ничего, - говорит посредник Рязанову,  только неопытен еще, расторопности мало.
   - Мм, - отвечает Рязанов.
   Старшина бережно, точно боится расплескать что-нибудь, вносит портфель и, положив его на стол, отходит к сторонке. Писарь на цыпочках крадется к шкафу и вытягивается за спиной старшины.
   - Ну, а недоимка у вас как? - спрашивает посредник, надевая себе на шею цепь.
   - Плохо-с, - со вздохом отвечает старшина.
   - Что ж ты, братец, не понуждаешь?
   - Понуждаем-с, - вполголоса отвечает писарь, бесстрастно глядя на посредника.
   - Мы понуждаем-с, - уныло склоня голову набок, повторяет старшина.
   - Стало быть, плохо понуждаешь, - говорит посредник. - Вон помещик жалуется мне, что вы до сих пор не можете остальных пятисот уплатить с прошлого года, с октября. Ведь это срам!
   Писарь стремительно подходит к столу и, порывшись в бумагах, почтительно указывает мизинцем в книгу, говоря:
   - С пятнадцатого февраля сего года остается четыреста девяносто пять рублей семьдесят две копейки-с.
   - Ну, да, - подтверждает посредник. - Слаб ты, брат; вот что я тебе скажу, - обращается он к старшине.
   Старшина вздыхает.
   - Разве, ты думаешь, мне приятно слушать жалобы на вас?
   Старшина наморщивает брови и старается не глядеть на посредника.
   - Ну, опишут, продадут. Что хорошего? Сам ты посуди!
   - Хорошего мало-с, - рассматривая свои сапоги, отвечает старшина.
   - То-то вот и есть, - наставительно заключает посредник.
   - Сами вы себя не бережете.
   Несколько минут тяжелого молчания.
   - О-охо-хо! - Вздыхает посредник. - Так как же, брат?
   - Чего извольте? - тревожно спрашивает старшина.
   - Насчет самовара-то?
   - Шумит-с.
   Писарь бросается в дверь.
   - Н-да, - в раздумье глядя в потолок, говорит посредник.
   - Все божья воля-с, - со вздохом замечает старшина.
   - Да, брат, вот как продадут, тогда и узнаешь божью волю.
   Слышно, как в сенях писарь раздувает самовар.
   - Дела какие-нибудь есть? - внезапно спрашивает посредник.
   Старшина глядит в дверь на писаря и манит его пальцем.
   - Есть, васкродье, - входя в комнату и обчищаясь, говорит писарь. Жалоба временнообязанной крестьянки Викулиной, сельца Завидовки, на побои, нанесенные ей в пьяном виде крестьянином того же сельца, Федором Игнатьевым.
   - Разобрали?
   - Разобрали-с, - весело отвечает старшина.
   - Как решили?
   - А так решили, что малость попужали обоих-с.
   - То есть как?
   - Да то есть хворостом-с, - уже совершенно смеясь, отвечал старшина.
   - А. Это хорошо. Главное, у меня пьянства этого чтобы не было. Слышишь?
   - Слушаю-с.
   - Еще что?
   - Еще-с... - сделав шаг вперед, доносит писарь. - Еще дело о загнатии двух свиней с поросятами, принадлежащих удельного ведомства крестьянину Петру Герасимову.
   - Кто загнал?
   - Здешний обыватель-с. Да Петр Герасимов жалуется теперь, что так как, говорит, во время загнатия, говорит, мальчишке его нанесены были побои...
   - Ну!
   - Но, а здешний обыватель в показании своем показал, что якобы, то есть, ограничился надранием вихров-с.
   - Да. Ну, так что же теперь?
   - Да они, Семен Семеныч, насчет того, то есть, пуще сумляваются, вмешивается старшина, - что которые, говорит, например, эти самые свиньи теперь загнаты...
   - Да...
   - То есть неправильно-с, - добавляет писарь.
   - Это так точно, - подтверждает старшина. - Почему что как у них это смешательство вышло, ну, и по заметности...
   - Вражда эта у них идет давно-с, - таинственно сообщает писарь. - И, собственно, насчет баб-с.
   - Да что тут! Это прямо надо сказать, такую они промеж себя эту пустоту завели, такую-то пустоту... Ах, никак самовар-от ушел.
   Старшина выбегает в сени и приносит самовар; писарь подает чашки и связку кренделей.
   - Как же решили это дело? - спрашивает посредник.
   - Да никак не решили, - отвечает старшина, выгоняя из чайника мух. Кшу, проклятые! Хотели было они, признаться, до вашей милости доходить...
   - Внушение сделано, чтобы не утруждать по пустякам, - добавляет писарь.
   - Оштрафовать нужно, - решает посредник. - Ты их отштрафуй по рублю серебром в пользу церкви! Слышишь?
   - Это можно-с.
   Посредник заваривает чай; Рязанов читает развешанные по стенам циркуляры и списки должностных лиц.
   - А главное, - продолжает посредник,  - вино. У меня чтобы и духу его не было. Слышишь?
   - Слушаю-с, - неохотно отвечает старшина.
   - От него все и зло, - рассуждает посредник.
   - Это так-с, - утверждает старшина.
   Писарь сдержанно кашляет в горсть.
   - Пьяный человек на все способен. Он и в ухо тебя ударит...
   - Ударит. Это как есть.
   - И подожжет.
   - Подожжет-с. Долго ли ему поджечь.
   - Вон они, пожары-то 2!
   - Да, да. О господи!
   - Народ толкует, поляки жгут...
   - Толкуют, точно. Ах, разбойники!
   - Нет, не они. Где им!
   - Это все от вина.
   - Так, так. Это все от него, от проклятого. А что я вас хочу спросить, Семен Семеныч.
   - Что?
   - Типерь который мы помещику оброк платим...
   - Ну?
   - Народ болтает, колько, говорит, ни плати, все равно это, говорит, что ничего.
   - Да. Пока на выкуп не пойдете, это все не впрок. Век свой будете платить, и все-таки земля помещичья.
   - Вот что! значит, его же царствию не будет конца?
   - Не будет. Что ж делать? Сами вы глупы.
   - Это справедливо, что мы глупы. Дураки! Да еще какие дураки-то!
   - Так-то, ребятушки. Сколько вам раз говорил, - Вздохнув, говорит посредник. - Сливки есть?
   - Есть-с.
   Старшина приносит в деревянной чашке сливки и вытаскивает оттуда мух.
   - О, каторжные! Извольте, Семен Семеныч!
   - Что, и у вас, должно быть, много мух?
   - Такая-то муха - беда, - почтительно улыбаясь, отвечает старшина. - И с чего только это она берется?
   Посредник с Рязановым пьют чай; старшина смотрит в окно; писарь от нечего делать приводит в порядок лежащие на столе бумаги, перья и сургуч.
   Молчание.
   - Ну, а школа как идет? - спрашивает посредник, прихлебывая из стакана.
   - Слава богу-с.
   - Учит батюшка-то?
   - Когда и поучит. Ничего.
   - Много учеников?
   - Довольно-таки.
   - А сколько именно?
   - Да так, надо сказать... - старшина вопросительно смотрит на писаря. С пяток никак есть.
   - Вовсе мало-с, - отвечает писарь.
   - Не так чтобы оченно много-с, - кивая головой, докладывает старшина.
   - Ты за этим наблюдай, - говорит посредник,  - чтобы непременно учились. От этого для вас самих же польза будет.
   - Известно, польза-с. Типерь который мальчик грамоте знает, и сейчас он это может, например, всякую книжку читать и что к чему. Очень прикрасно-с.
   - Да, вот кабы побольше грамотных было, и пьянства бы меньше. Вместо того чтобы в кабак идти, он стал бы книжку читать.
   - Книжку. Сейчас бы книжку читать. Это верно-с.
   - Отчего же это так мало охотников-то учиться?
   - А так, надо полагать, по глупости это больше-с.
   - Что ж, твое дело им внушить, растолковать.
   - Я уж довольно хорошо им внушал и батюшке тоже говорил: Вы, говорю, батюшка, глядите, посредник велел, так чтобы нам с вами в ответе не быть.
   - А он что?
   - Ну, а он: хорошо, говорит, ступай! У меня вон, говорит, сено-то еще не кошoно. Так-то. Опять и мужички вот тоже из того опасаются, что которых грамотных, слышь, всех угнать в кантонисты 3 хотят.
   - Это все вздор. Вы этому не верьте!
   - Слушаю-с.
   - А чтo, бумага, которую я онамедни прислал, - подписали?
   - С-сумляваются-с.
   - Вот я тебе покажу, - сумляваются! Какой же ты старшина после этого? Дня через три я
   назад поеду, так чтобы к тому времени была подписана. Слышишь?
   - Слушаю-с, - нетвердо выговаривает старшина.
   Посредник начинает потеть и вытирает себе лицо платком.
   - А вот я забыл вашей милости доложить - батюшка тут приходил с садовником. У них опять эти пустяки вышли.
   - Какие пустяки?
   - Из телят. Зашли батюшкины телята к садовнику в огород; садовник их загнал, стало быть это, на двор, запер. Батюшка, значит, сейчас приходит; так и так, как ты мог полковницких телят загонять?
   - Каких полковницких телят?
   - Да то есть это батюшкиных-то. Он так считает, что, мол, полковник я.
   - Да.
   - Ну, теперь это теща его выскочила, телят, обнаковенно, угнали...
   - Ну, что же?
   - Кто их разберет? Садовник жалится: он, говорит, у меня на шесть целковых обощии помял, а батюшка теперь за бесчестие с него, то есть, требует пятнадцать, что ли то...
   - Пятнадцать целковых, - подтверждает писарь.
   - За какое же бесчестие?
   - Ну, тещу его, слышь, обидел.
   - Как же он ее обидел?
   - Слюнявой, что ли то, назвал. Уж бог его знает. Слюнявая, говорит, ты, - смеясь, объясняет старшина. - Ну, а батюшка говорит, мне, говорит, это очень обидно. Пятнадцать целковых теперь с него и требует.
   Посредник тоже засмеялся; даже писарь хихикнул себе в горсть.
   - Ну, это я после разберу, - вставая, говорит посредник. - А теперь, брат, вот что: вели-ка ты мне лошадок привести!
   - Готовы-с.
   - Молодец, - говорит посредник, трепля старшину по плечу.
   Старшина кланяется, потом вместе с писарем провожают посредника на крыльцо.
   На козлах сидит мужик, лошади земские.
   - Ты дорогу-то знаешь ли?
   - Будьте спокойны.
   - Гляди, малый, - толкует мужику старшина,  - чуть что, так ты и того, полегоньку!
   Мужик самоуверенно встряхивает шапкой.
   В это время в конце села показывается небольшая кучка людей. Завидя посредника, они еще издали снимают шапки и, понурив головы, медленно подвигаются к правлению. Впереди всех идет баба, за нею молодой мужик, позади идут старики.
   - Это еще что такое? - Всматриваясь в них, спрашивает у старшины посредник. - Это, кажется, опять давешние муж с женой, что разводиться-то хотели?
   - Они самые-с, - улыбаясь, отвечает старшина.
   - Вот, батенька, - говорит посредник Рязанову,  - обратите внимание, женский вопрос! Вы как об нас думаете? И мы тоже не отстаем. Можете себе представить, с тех пор, как объявили им свободу, недели не проходит без того, чтобы не приходили бабы с просьбою развести их с мужьями. Потеха.
   Старшина с писарем смеются.
   - Ну, и что же? - спрашивает Рязанов.
   - Да у меня этот вопрос решается очень просто. Здорово, ребятушки, говорит он просителям, которые в это время подходят к крыльцу.
   Они молча кланяются.
   - Что скажете?
   - К вашей милости.
   Баба становится на колени.
   - Встань, голубушка, встань! Что валяться? Говори дело! Видно, опять накутила? Старички, сказывайте, как и что!
   - Чаво сказывать-то? Батюшка, Семен Семеныч! Вот баба от рук отбилась совсем.
   - Слышишь, что старики говорят? Как тебя, - Маланья?
   - Аграфена.
   - Слышишь, Аграфена? И не стыд но это тебе?
   Баба не выказывает стыда ни малейшего; даже, напротив того, окидывает стариков презрительным взглядом. Под глазом у ней синяк. Посредник несколько затрудняется.
   - Не слухатся, вовсе не стала слухаться, - шамшит сзади старик.
   - Ни за скотиной, ни что, - добавляет другой.
   - Такая-то озорница баба, беда, - подтверждает старшина.
   Посредник качает головой.
   - У них вся родня такая, непутная, - замечает старшина.
   - Как же это ты так, Аграфена? А? - спрашивает посредник.
   Баба ничего не отвечает.
   - А ты, молодец, чего же смотришь? - обращается он к ее мужу. - Ведь ты ей муж, глава.
   Муж встряхивает волосами. Лицо у него глупое и печальное, губы толстые.
   - Ты должен учить жену, чтобы она почитала старших, - наставляет его посредник. - Да.
   Муж насупливает брови и сосредоточенно смотрит в землю, держа шапку в обеих руках.
   - А ежели твоя жена не будет стариков уважать, - продолжает посредник,  - что же тогда будет? Ну, хорошо ли это, - подумайте-ка!
   - Вот и я так-то им говорю завсегда, - добавляет старшина, указывая на просителей,  - потому нам в законе показано: ты бабу кормить корми, а учить учи!
   - Ну, это ты врешь, - останавливает его посредник. - Этого в законе не показано; но мы должны жить в любви и в согласии, потому что так богу угодно.
   - Это справедливо-с, - подтверждает старшина.
   - Ну да; однако мне некогда тут с вами растабарывать. Ты, голубушка, дурь-то из головы выкинь! Ежели кто тебя станет сбивать, приди и скажи вот ему - старшине. А ты, молодец, присматривай за женой и внушай ей почтение к старшим! Ну, теперь поди сюда, Аграфена, и ты, как тебя?
   - Митрий.
   - Аграфена и Дмитрий, поцелуйтесь и живите, как бог повелевает: любите друг друга, уважайте родителей, слушайте начальников. Дай бог вам счастия!
   - Семен Семеныч! - говорит старшина.
   - Что ты?
   - Да уж прикажите ее кстати поучить старичкам-то. Маненько попужать бы ее здесь, в правлении, для страху.
   - Нет; пока не нужно. Итак, друзья, ступайте с богом.
   Просители кланяются и уходят.
   Старшина с писарем усаживают посредника в тарантас.
   - Ну, совсем, что ли? - спрашивает старшина.
   - Совсем.
   - Хорошо сели?
   - Хорошо.
   - Ну, господи бослови! Ямщик, трогай!
   - А, дуй вас горой!
   Поехали.
   - Теперь еще от них многого и не требуйте, - говорит Рязанову посредник.
   - Да я ничего не требую. Впрочем, и теперь уж успехи заметны значительные.
   Разговор не клеится. Посредник понемногу начинает напевать романс.
   - "Скажите ей, как дорого мне стоит..." Здорово! - между пением покрикивает он встречным мужикам.
   - "И трудно мне..." откуда везешь? - высунувшись из тарантаса, спрашивает он у мужика, везущего бревна. Мужик торопливо останавливает лошадь и, скинув шапку, кричит:
   - Из Ключей.
   - Почем покупал?
   Но уже ничего не слышно, что отвечает мужик; видно только, что он дергает лошадь, разевает рот и машет рукою.
   - "Скажите ей, как стрррашно сердце ноет", - снова затягивает посредник.
   Едут полем; земские лошади с выщипанными хвостами бегут резво; ноги у них косматые, уши длинные.
   - Эх, вы, гусары, - весело покрикивает ямщик, постегивая их по резвым ногам.
   Жарко становится. В поле тишь; на небе неподвижно стоят белые облака с висящими в воздухе ястребами.
   Посредник перестает петь - одолела его дремота; у Рязанова тоже начинают слипаться глаза...
   - Ты что же не кланяешься? А?
   Рязанов открывает глаза: деревня, у тарантаса стоит мужик, посредник его спрашивает:
   - Отвалятся у тебя руки - шапку снять? А?
   Мужик молчит.
   - Мне твой поклон не нужен, - толкует ему посредник. - Вас, дураков, вежливости учат, для вашей же пользы, понимаешь?
   - Понимаем, - глядя в поле, отвечает мужик.
   - А вот, чтобы ты вперед помнил и со всеми был вежлив, я тебя велю на сутки в анбар. Друзья, - обращается посредник к стоящим поодаль мужикам, отведите этого невежу к старосте и скажите, что, мол, посредник велел его на сутки в холодную запереть.
   Два мужика подходят, берут невежу под руки и ведут, не оглядываясь, тихо ведут, держа свои шапки под мышками. Невежа растопырил локти и переваливается из стороны в сторону; ноги у него короткие, босые.
   - Трогай, - говорит ямщику посредник.
   - Но! Милые, - задумчиво вскрикивает ямщик.
   Едут молча.
   - Все еще из них эту грубость никак не выбьешь, - смеясь обращается посредник к Рязанову.
   - Да, - отвечает Рязанов.
   Съехали под гору. За речкой другая деревня видна. Попадаются мужики из поля, конные и пешие с косами на плечах.
   - Здорово, ребятушки! Обедать, что ли? - спрашивает их посредник.
   - Обедать, кормилец.
   - Хлеб да соль, - вслед им кричит посредник.
   Въехали в деревню. По самой средине улицы лежит что-то большое, покрытое холстиною.
   - Стой! Что это? Ямщик, открой!
   Лежит мужичье тело, в стоптанных лаптях, брюхо у него раздуло, глаза выпучены; в головах чашечка стоит, в чашечке медные деньги.