Слепцов В.. Трудное время

   - А?
   Щетинин как будто очнулся.
   - Кушать не будете? - тем же тоном и так же угрюмо повторил лакей.
   - Нет, не буду.
   Лакей хотел было уйти.
   - Постой! Что... А-а... Барыня уж легла, не знаешь? - сбиваясь и разглядывая газету, спросил Щетинин.
   - Не могу знать.
   - А-а... Здоровы... Здорова она?
   - Не могу знать.
   Щетинин нахмурился и исподлобья посмотрел на лакея: лакей, заложив одну руку за спину, а в другой держа сапоги, стоял у притолоки и исподлобья смотрел на барина.
   - Что это у вас за привычка, - раздражительно начал Щетинин: - "Не могу знать", да "Никак нет"? Черт знает, точно рекруты какие-то.
   Лакей переступил с ноги на ногу и продолжал молча смотреть на барина.
   - Просишь, кажется, ведь, - нет!
   Молчание.
   - Последний раз прошу: не говори так, сделай милость!
   - Слушаю-с.
   Щетинин махнул рукой.
   - Ступай! Ступай уж, - говорил он умоляющим голосом.
   Лакей ушел...
   Щетинин поправил газету, хлопнул по ней ладонью и принялся было читать; но сейчас же забарабанил пальцами по столу и загляделся на подсвечник. Тихо стало; слышно, как на дворе лошадей отпрягают... Вдруг где-то, в дальних комнатах, что-то стукнуло, и зашуршало женское платье... Щетинин вздрогнул, поднял голову и начал прислушиваться: пол заскрипел... Шелест все ближе и ближе... Вот прошла в залу... Задела платьем за стул... Повернула в столовую...
   - Друг мой, прости меня, - говорила Марья Николавна, входя в кабинет.
   Щетинин бросился к ней и крепко схватил ее за обе протянутые к нему руки.
   - Я тебя огорчила, - прости! Я сама теперь вижу, что ты все-таки хороший, хороший человек.
   Щетинин положил ей на плечи свои руки и нежно смотрел ей в глаза.
   - Это совсем не нужно было, что я наговорила тебе. Я ужасно раскаивалась...
   Она сказала все это нежным, но твердым голосом; в глазах были слезы.
   - Ну, полно, полно, - говорил Щетинин, целуя ее в голову.
   - Нет, знаешь, я после, как ты уехал, целый день и тогда ночью тоже все думала, думала... Все свои мысли передумала сначала.
   - Сядем, - сказал он, обняв жену и усаживая ее на диван. - Ну, что же ты выдумала?
   Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.
   - Как же ты меня измучила-то!
   - Прости!
   - Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уж вообразил, что... Впрочем, рассказывай, рассказывай!
   - Что ты вообразил?
   - Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?
   - Да как тебе сказать? - Не знаю. Мне кажется, что со мной ничего особенного не случилось; а так вдруг представилось мне, что все это, лечение там и что хозяйством я занимаюсь, что все это ужасные глупости.
   - Да почему же? Ведь прежде это тебе не приходило в голову?
   - Прежде? Видишь ли! Как бы тебе это рассказать?.. До сих пор я все еще чего-то ждала, до последней минуты ждала; я не рассуждала, я и не думала даже ничего, я просто верила, что так нужно почему-то. Ты мне сказал тогда, давно еще: "Маша, займись хозяйством, пожалуйста!" ну, я и стала заниматься; потом пришли больные мужики, ты мне сказал: "Маша, ты бы там пошла поглядела, что у них". Я и стала лечить. Ну, и ничего. Я так все и жила и жила... Я точно будто во сне была все это время. А тут вдруг эти споры начались.
   - Так это, значит...
   - Что?
   - Нет, ничего, ничего. Так что же дальше-то?
   - Сначала мне казалось, что это он так, нарочно; потом одно время, помнишь, когда он все советовал тебе судиться с мужиками? Ведь он смеялся тогда. В это время я не знаю что, я просто готова была его убить. Я только не говорила тебе, а я все об этом разговоре думала, припомнила каждое слово... А ведь это все правда.
   - Что правда?
   - Да он говорил. Правда ведь? Да?
   - Мм...
   - Нет, в самом деле, подумай; что мы такое делаем? Помещики как помещики. Меня это мучило ужасно. Ну, положим, ты вот все говоришь, что ты там пример, что ли, им хочешь показать, ну, я не знаю. Нет, а я-то что же тут?
   Щетинин ничего не отвечал. Он, нахмурившись, глядел в окно и отвертывал кисть у своего халата. На дворе начинало светать.
   - Вспомнила я, - помолчав немного, заговорила опять Марья Николавна, вспомнила, как мы с тобой сначала говорили там о разных жертвах, а теперь посмотрела: какие же это жертвы?
   Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, - решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, - так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого.
   Я ведь не училась быть доктором, я ничего не умею. Так что же я могу сделать?
   - Ну, расскажи-ка лучше, что же ты придумала, - прервал ее Щетинин.
   - А вот что, - сказала она, приложив палец к щеке и как будто во что-то всматриваясь. - Я теперь все поняла. Ты тут совсем не виноват.
   Щетинин немного повел бровями.
   - Помнишь, тогда с мужиками ты все хлопотал, чтобы они... Как это?
   - Ну, да; ну, да, - нетерпеливо сказал Щетинин.
   - Чтобы у них все было общее. Как это называется?
   - Да все равно. Так что же ты-то думаешь теперь?
   - Погоди, не перебивай меня! Что я хотела? Да. Вот ведь ты тогда ошибся?
   - Ошибся, - тихо ответил Щетинин.
   - Ведь ты им добра желал?
   - Да...
   - Так почему же это не удалось?
   - А потому, что они дураки, - резко ответил Щетинин.
   Марья Николавна приостановилась.
   - Своей же пользы не понимают, - прибавил Щетинин и, привстав на локте, потянул к себе подушку.
   - Так за что же ты на них сердишься? - с удивлением спросила Марья Николавна.
   - И не думаю. С какой стати мне на них сердиться?
   - Ну, да. Ведь они в этом не виноваты, что не понимают. Они ошибаются. Ты и сам тоже ошибался. Их надо учить, тогда они поймут. Так ведь?
   - Конечно, - размышляя, ответил Щетинин. - Только кто же это их будет учить? Уж не ты ли? - поднимая голову, спросил он.
   - Да, я. Что ты на меня смотришь? Ну, да. Я буду их учить. Наберу детей и заведу у себя школу. Ведь это хорошо я придумала? А?
   Щетинин опять опустил голову на подушку и сказал:
   - Разумеется. Что ж тут. Только я не знаю...
   - Что ты не знаешь? Сумею ли я справиться с этим делом?
   - То-то, сумеешь ли? Ведь тут терпенье страшное...
   - Не беспокойся. Насчет терпенья я... Да притом, вот и Рязанов, - Ведь он проживет здесь все лето, - он мне поможет, расскажет, как надо все делать.
   -Рязанов?!. Да. - Щетинин поморщился. - Нет, уж ты лучше с этим к нему не обращайся.
   - Почему же?
   - Да так. Он вообще...
   - Что вообще?
   - Вообще... Он на это смотрит как-то странно.
   Марья Николавна задумалась.
   - Да разве ты с ним говорил что-нибудь об этом?
   - Нет, не говорил, но мне так кажется, судя...
   - Да нет; не может быть. Он не такой. Я, впрочем, сама с ним поговорю.
   - Да. Ну, так, стало быть, - говорил Щетинин, приподымаясь и заглядывая Марье Николавне в лицо,  - стало быть, ты не сердишься. Это главное.
   - Нет: да ведь я и тогда не сердилась. Ведь это совсем не то. Ну, что же там в городе?
   - Чтo, в городе такая мерзость! Перепились все, как сапожники. Только всего и было. Однако уж светает.
   - В самом деле, - сказала Марья Николавна вставая. - Так я завтра же начну это. Переговорю, во-первых, с Рязановым...
   - Да, да; это хорошо.
   - А потом... И начну. Только вот... Погоди!
   Щетинин хотел ее обнять.
   - Только вот книг нужно достать.
   - Достанем, всего достанем.
   - Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!
   - А что?
   - Ты там бы мог купить.
   - Что ж такое? Можно послать.
   - Так ты завтра же... Постой! Завтра же пошли!
   - Пошлю. Как же я устал-то, господи! - говорил Щетинин, потягиваясь. Ну, теперь спать!
   VII
   На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.
   Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, - оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить; потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу.
   Так просидела она с полчаса, отвернувшись в сторону и в раздумье перебирая пальцами свое платье; только глаза ее медленно переходили с одной вещи на другую, ни на чем не останавливаясь и ничего не выражая, кроме одной какой-то мысли, которая не давала ей покоя. Пасмурный свет из окна, проходя сквозь зеленую занавеску, бледно ложился на одну сторону ее красивого, но и без того печального лица, неясно обозначая щеку, висок с неподвижною бровью и далеко откинутую назад темную косу.
   Вошла горничная.
   - Что ты, Поля? - мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.
   - Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед - иголку?
   - Все равно. Сама увидишь, как лучше.
   Горничная молчала.
   - Ну, запошей, что ли.
   - Там вон девочку привели, - улыбаясь, сказала горничная.
   - Какую девочку?
   - Да мать привела, крестьянскую. Больная.
   Горничная фыркнула.
   - Что ж ты смеешься?
   - Очень уж смешно. У девочки в ухе...
   Горничная опять засмеялась.
   - Что ж у ней в ухе?
   - Горох вырос.
   - Как горох вырос?
   - Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.
   Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток.
   Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.
   - Зачем это? Мне не надо.
   - Ну! - сказала баба, все-таки отдавая яйца.
   - Нет, право, мне не надо.
   - Ну! Ничаво.
   Баба старалась поймать ее руку.
   - Ах, какая ты! Ведь я тебе сказала, что не возьму, - говорила Марья Николавна, спрятав свои руки.
   - О? Ну, мотри же! А то возьми! Что ж?.. Ничаво.
   - Не возьмет. Дура! Говорят тебе, - смеясь, прибавила горничная.
   - Да ведь у нас денег нету. Какие у нас деньги?
   Марья Николавна улыбнулась.
   - А то я пзнички 1 принесу коли.
   - Ничего мне не надо.
   - Ну, благодарим покорно, - кланяясь, говорила баба. - Целуй у барыни ручку, - сказала она своей девочке. - Проси ручку! Сопли-то утри! Скажи: пожалуйте, мол, сударыня, ручку! Проси скорей!
   - Нет, нет; и этого не надо, - конфузясь, говорила Марья Николавна. - А ты лучше вот что послушай-ка!
   - Чаво-с?
   Баба самой себе утерла нос.
   - Ты из какой деревни?
   - Мы-то?
   - Ну, да.
   - А мы вот кaменски.
   - Это недалеко ведь, кажется?
   - Возлe. За речкой-то вот.
   - Который год твоей девочке?
   - Девочки-ти? Да, мотри, никак девятый годочек пошел.
   Марья Николавна нагнулась к девочке и взяла ее за подбородок. Девочка пугливо вскинула глазами кверху и ухватилась за подол своей матери.
   - Как тебя зовут? - спросила девочку Марья Николавна.
   Девочка молчала.
   - Что ж ты, дура, молчишь? - говорила ей мать. - Скажи: Фроськой, мол, сударыня. Говори скорей!
   - Фроськой, - прошептала девочка, схватилась обеими руками за мать и уткнулась носом ей в живот.
   - Послушай, милая, - вдруг как-то решительно заговорила Марья Николавна и улыбнулась. - Отдай ее мне, я буду ее учить.
   Баба взглянула на Марью Николавну и тоже улыбнулась и, нагнувшись к девочке, сказала:
   - Вон, слышишь, барыня-то что говорит? Учить, говорит. Чу, мотри не балуй! Как забалуешь, учить.
   Девочка взглянула на Марью Николавну и сейчас же опять спряталась.
   - Ах, нет. Ты не понимаешь, - торопливо заговорила Марья Николавна. - Я ведь это не нарочно говорю. В самом деле, давай я ее буду учить.
   - Ох, уж барыня! Что только они выдумают! - смеясь, говорила горничная.
   Баба смотрела на них в недоумении.
   - Грамоте учить. Знаешь, читать и писать, - толковала бабе Марья Николавна.
   - Это на что же так-то? - не понимая, спрашивала баба.
   - Она у тебя грамотная будет; будет уметь читать и писать, сосчитать, когда что нужно, письмо написать...
   Горничная фыркнула себе в руку.
   - Какая ты... Странная! Что ж тут смешного? - вспыхнув, заметила Марья Николавна.
   - Ох, уж и не знаю... - говорила баба, улыбаясь и посматривая на горничную.
   - Чего ж тут не знать? Это очень просто, - зачастила Марья Николавна.
   - Ох, нет. Ох, уж не замай же она... Нет, уж помилуйте, сударыня!
   - Да отчего же?
   - Нет, уж сделайте божескую милость, - низко кланяясь, говорила баба. Что с нее взять? Малый робенок.
   Баба придерживала девочку, как будто у ней кто-нибудь хотел ее отнять. Девочка вдруг заревела.
   - Ты, может, боишься, что ей здесь будет нехорошо?
   - Нет, уж помилуйте, сударыня! Одна она у меня, девочка-то. Коли так, уж легче же я курочку вам принесу за лечение.
   Марья Николавна молча постояла перед бабою, грустно улыбнулась, посмотрела на нее и сказала:
   - Не надо. Ни курочки, ни девочки твоей мне не надо. Успокойся! - и ушла опять в свою комнату.
   Немного погодя она вышла на крыльцо с зонтиком в руке и отправилась в людскую.
   В людской сильно пахло щами и горячим ржаным хлебом, который лежал на лавке, прикрытый полотенцем. У окна сидел кучер и курил трубку; стряпуха собралась было разуваться и поставила одну ногу на скамейку; по полу, отрывисто чавкая, бродил поросенок; рядом с кучером, на лавке же, сидела двухлетняя девочка и ковыряла большою деревянною ложкою в пустом горшке, из которого всякий раз шумно вылетали мухи.
   Кучер говорил девочке, дотрагиваясь до нее трубкою:
   - Грушка!
   - Мм! - с неудовольствием отзывалась девочка.
   - Это у тебя что?
   - Ммм!..
   - Что это у тебя?
   - Мм-ма-а! - кричала девочка, хлопая ложкою по горшку.
   - Что ты, охальник, к робенку-то пристаешь! - кричала стряпуха.
   В это время вошла Марья Николавна. Кучер встал и спрятал трубку за спину, стряпуха тоже встала и обдернулась. Марья Николавна поклонилась им, посмотрела вокруг и сказала:
   - Как тут пахнет!
   Кучер со стряпухою ничего не ответили. Марья Николавна подошла к девочке, погладила ее по голове и спросила:
   - Это Груша?
   - Грушка-с, - кланяясь, подтвердила стряпуха.
   - Мм. Маленькая, - Вполголоса произнесла Марья Николавна, постояла еще несколько минут, взглянула на печку и заметила, что тараканов много.
   - Довольно-с, - сказал кучер.
   - Вы хоть бы выводили их.
   - Выводили-с, - ответила стряпуха.
   - Ведь это для себя же, - добавила Марья Николавна.
   - Это справедливо, - подтвердил кучер. - Насчет чистоты ежели.
   - Бог их знает. Уж и не знаю, что с ними делать, - говорила стряпуха, с сокрушением глядя на тараканов.
   - Варом нет лучше, - заметил кучер, подходя к печке.
   Сказав это, он сбросил одного таракана на пол и раздавил его ногою.
   - До смерти не любит, как ежели его ошпаришь, - ту ж минуту помирает.
   - Ну, да, - рассеянно сказала Марья Николавна. - А где столяр? - вдруг спросила она.
   - Да никак они там, с Иван Степанычем, скрыпку, что ли то, налаживают, - ответила стряпуха.
   - Какую скрыпку? Клетку строют для чижа, - сказал кучер.
   - И то, мотри, клетку, а я скрыпку, - поправилась стряпуха.
   - В сарае балуются, - добавил кучер.
   Марья Николавна вышла на двор и послала кучера за столяром.
   Пришел столяр, скинул с головы ремешок и поклонился.
   - Послушай, - сказала ему Марья Николавна,  - ее можешь ли ты сделать стол?
   - Что ж, это можно-с, - подумав, ответил столяр.
   - Простой, понимаешь, совсем простой.
   - Слушаю-с. А сколь велик будет стол?
   - Да вот этак, я думаю.
   Она показала зонтиком на земле.
   Столяр поглядел и сказал:
   - Ничего. Это можно-с.
   - И еще две скамейки такие, длинные.
   - И это все ничего, бочкa, значит, в наград 2.
   - Ну, я это не понимаю.
   - Все дюйма полтора толщины доски потребуются, - говорил столяр, показывая два пальца.
   После того Марья Николавна прошла во флигель, где жил Рязанов, и велела там очистить одну пустую комнату, всю заваленную разным хламом; а сама отправилась по дороге к селу.
   Солнце пекло; она шла скоро, слегка шмыгая платьем, и прищурясь смотрела вперед. Неподалеку от церкви попался ей старый, проживавший в селе мещанин. Он шел с мельницы, с удочками на плече, и нес на веревочке пескарей.
   - Мое вам почтение, сударыня, - сказал он, низко кланяясь.
   - Ах, здравствуйте!
   - Гулять изволите?
   - Да.
   - Очень прекрасно-с.
   - Вы, кажется, рыбу ловили?
   - Что делать, сударыня, - большую охоту имею.
   - Семейство ваше как?
   - Благодарю моего создателя, - слава богу-с.
   - Дети ваши что делают? Старший где?
   - Учится-с.
   - Где же?
   - Комзино село изволите знать? Ну вот-с, в мальчиках у купца в лавочке. Сам пожелал Федю моего у себя иметь, призывает. Приходим. - Какое, говорю, будет ваше положение? - а наше положение, говорит, будет вот какое: на первый раз, говорит, мы ему ничего не положим; а там посмотрим, ежели, говорит, будет стараться, тогда что положим. - Подумали, подумали мы с супругой: что ж, нечeм ему баловаться - вешаться, незамай же он учится. Так и отдали.
   - Ну, а младший?
   - Материн баловник. Махонький дома пока при матери-с. Тоже учится, родителей утешает.
   - Кто же его учит?
   - Сама-с.
   - И охотно учится?
   - Охотник смертный. И тепериче, доложу вам, не то чтобы бить, а даже то есть пальцем не трогаем.
   - Как же вы делаете?
   - Пряником-с. Пряником, и кончено дело-с. Возьмет это мать в руки пряник. "Ну-ка, говорит, Миша, прочитай богородицу!" и ту ж минуту садится, книжку берет, молитву читает. И так это чудесно мать приучила, занялся; верите ли, в одну неделю всю азбуку понял.
   - Вот как. Прощайте!
   - До приятного свидания-с.
   Марья Николавна пошла дальше. На селе было совсем пусто; старухи, сидевшие у ворот, вставали и низко кланялись ей издали.
   Под одним амбаром лежала куча ребятишек, тут же прыгала привязанная за ногу галка. Марья Николавна заглянула под амбар и спросила:
   - Что вы тут делаете?
   Ребятишки притаились. Она нагнулась еще ниже, поглядела на них - они стали прятаться друг за друга.
   - Приходите ко мне ужо, я вам гостинцев дам, - ласковым голосом сказала она им.
   Молчат.
   - Придете, что ли? Зачем вы галку-то мучите? - спросила она, не дождавшись ответа.
   Из-под амбара кто-то дернул за веревку, галка закричала и, ковыляя на одной ноге, скрылась под амбаром.
   Марья Николавна постояла еще немного, вздохнула и пошла. Она остановилась у священнического дома и хотела отворить калитку; на дворе залаяла собака, но калитка была заперта изнутри и не отворялась.
   - Кто там? - недовольным голосом спросил батюшка со двора.
   - Это я, Марья Николавна.
   - Ах, извините, сударыня! Пожалуйте!
   Батюшка был в одном полукафтанье, с засученными рукавами; он заторопился и, продолжая извиняться, ввел Марью Николавну в горницу.
   - Я к вам только на минуту, - говорила она входя. - Здравствуйте, матушка!
   Матушка поклонилась и вдруг бросилась сметать со стола.
   - Я вам, кажется, помешала.
   - Нет, ничего-с. Помилуйте! За честь почту, что удостоили. А я, признаться, тут по хозяйству, было... Коровке вот бог дал, - отелилась; ну, я, знаете, сам... Все тут: и хозяин и бабушка. Ха, ха, ха! Что делать?
   Марья Николавна улыбнулась.
   - При народе-то, знаете, немножко неловко, - вполголоса прибавил батюшка. - Так как, можно сказать, служитель алтаря, ну, оно, знаете, странно несколько. Соблазн для простых людей.
   - А я было к вам за делом, батюшка, - начала Марья Николавна.
   - Самоварчик не прикажете ли?  - спросила матушка.
   - Нет, нет; благодарю вас. А я вот что, батюшка...
   - Что вам угодно, сударыня? Вы извините меня, ради бога, что я так. Сейчас рясу надену.
   - Зачем же это? Не беспокойтесь.
   - Нельзя же-с. Все, знаете, приличие требует.
   Батюшка сходил за занавеску, надел рясу, пригладил волосы, кашлянул, наконец вышел и сказал:
   - Еще здравствуйте!
   - Я, батюшка, к вам поговорить пришла, - торопливо начала Марья Николавна. - У нас тут в селе школа есть.
   - Да-с.
   - Там ведь крестьянские дети учатся. Так я вот что придумала: мне бы самой хотелось их учить.
   - То есть как-с?
   Батюшка откинулся назад и прищурился.
   - Да так просто учить читать, писать; ну, вообще, что сама знаю: географию там, арифметику?..
   - М-да-с, - размышляя, говорил батюшка. - Что же-с? Это как вам угодно. Конечно...
   - Вот видите ли, мне хочется занятие найти; а то ведь я что же? Я ничего не делаю. Так все равно время... А тут по крайней мере польза.
   - Без сомнения, - говорил батюшка, глядя в пол.
   - Ну, и девочек я могла бы рукодельям учить... Все-таки хоть что-нибудь.
   - Конечно, конечно-с. Только вот изволите видеть... Теперь у нас этим самым делом писарь заведует. Человек он небогатый; ну, а крестьяне тоже много дать не могут: мучки там или крупиц, кто что.
   - Ах, да ведь я, разумеется, даром буду учить, - перебила его Марья Николавна.
   - Нет-с, я насчет писаря-то, что ему-то оно, знаете, помощь, как бедному человеку; ну, а ежели они у вас будут учиться...
   Марья Николавна задумалась было, но сейчас же спохватилась и сказала:
   - Да. Но это ничего. Ему можно заплатить. Это ничего.
   - Дело ваше, - сказал батюшка и развел руками.
   Посидев еще немного, Марья Николавна встала и ушла.
   - Ишь ее разбирает, - говорил батюшка, снимая рясу.
   - Ты про кого? - не расслушав, спросила матушка.
   - Да все про нее же.
   - Что про нее?
   - Зуда, говорю.
   - О!
   - А это все тот жеребец настроивает, он; непременно.
   - Уж это как бог свят.
   Вернувшись от батюшки, Марья Николавна зашла опять во флигель и остановилась в дверях; стряпуха, засучив платье, ходила на четвереньках по комнате и мыла пол. Марья Николавна постояла немного, осмотрела стены, велела открыть окно и вошла в контору.
   - Газеты привезли? - спросила она, входя в контору.
   - Чего-с? - крикнул Иван Степаныч, высунувшись в одном жилете из своей каморки, и опять спрятался.
   - Привез вчера Александр Васильич из города газеты?
   - Привезли-с, - Входя в комнату уже в сюртуке, отвечал Иван Степаныч. Коканцев разбили 3, этих самых англичан у них отняли, - объяснял он, счищая пух с сюртука.
   - Каких англичан?
   - Или итальянцев, что ли. Пес их знает. Вообще европейского звания. Военнопленных. Ну, а между прочим, феферу им задали порядочного.
   - Вот что, - рассеянно заметила Марья Николавна.
   - Да-с, - прибавил Иван Степаныч. - Теперь все спокойно.
   - Что, Яков Васильич дома? - спросила Марья Николавна.
   - Дома, - ответил из-за перегородки Рязанов.
   - Можно к вам войти?
   - Войдите!
   - Я еще у вас тут ни разу не была, - говорила она, входя в комнату.
   Она села и посмотрела вокруг.
   - Здесь ничего.
   - Да, ничего, только блох много.
   - А я у себя школу хочу завести.
   - Вот как! Что ж, это хорошо.
   - Небольшую, знаете, пока.
   - Небольшую?
   - Пока.
   - Да. Пока, а потом и больше?
   - Потом, может быть, и больше.
   - Да, да, да.
   Рязанов встал и тихо прошелся по комнате; Марья Николавна следила за ним глазами.
   - Школу, - сказал он про себя и, остановившись пред Марьей Николавной, спросил:
   - Для чего же, собственно, Вы желаете ее устроить?
   - Как для чего?
   - С какой целью то есть?
   - Странный вопрос! Обыкновенно для чего: это полезно.
   - Действительно.
   Рязанов еще раз, два прошелся из угла в угол.
   - И скоро?
   - Что скоро? - быстро переспросила Марья Николавна.
   - Да школу-то заведете?
   - Я завтра хочу начать. Мне бы, знаете, хотелось поскорей.
   - То-то. Не опоздать бы.
   - Я уж все приготовила и с батюшкой переговорила.
   - Да? Уж переговорили?
   - Переговорила.
   - Ага. Так за чем же дело стало?
   - Ни за чем не стало, только...
   - Что-с?
   - Да я хотела... Как ваше мнение?
   - Это о школах-то? Вообще я хорошего мнения. Вещь полезная.
   - Нет, я хотела вас спросить о моей школе, что вы думаете?
   - Да ведь ее еще нет. Или вы желаете знать мое мнение о том, что вы-то вот школу заводите?
   - Ну, да, да. Что вы думаете?
   - Что ж я могу думать? Знаю я теперь, что вам захотелось школу завести; ну, и заведете. Я и буду знать, что вот захотела и завела школу. Больше ничего я не знаю, следовательно и думать мне тут не о чем.
   - А если я вас прошу подумать, - сказала Марья Николавна, слегка покраснев.
   - Это еще не резон, - садясь напротив нее, ответил Рязанов.
   - Почему школа, для чего школа, зачем школа, - Ведь это все не известно. Вы ведь и сами-то хорошенько не знаете, почему именно школу нужно заводить. Вон вы говорите, - полезно. Ну, прекрасно. Да ведь мало ли полезных вещей на свете. Тоже ведь и польза-то бывает всяческая.
   - Стало быть, вы находите, - подумав, сказала Марья Николавна, - что я не гожусь на это дело?
   - Ничего я не нахожу. Как же я могу судить о том, чего я не знаю?
   Рязанов опять встал и начал ходить.
   - Какие это у вас книги?
   - Разные-с.
   Она взяла одну книгу, развернула и прочла заглавие.
   - Что это, хорошая книга?
   - Как для кого. Для вас, может быть, и хороша будет.
   - Что же в ней написано?
   - Написано-то в ней много, да только все это в двух словах можно бы сказать.
   - Какие же это два слова?
   - "Ежели ты хочешь строить храм, то прими заранее меры, дабы неприятельская кавалерия не сделала из него конюшни".
   - А больше ничего нет?
   - Остальное все пустяки.
   - Ну, так я и не буду ее читать.
   - Как хотите.
   После этого разговора Марья Николавна ушла домой и до вечера просидела в своей комнате.
   VIII
   - С этим гуманством, ей-богу, обовшивеешь совсем, - кричал утром Иван Степаныч, швыряя что-то и бегая в конторе из угла в угол. - Гуманничают, гуманничают, точно у них в самом деле тысяча душ; а тут вот человек без рубашки сидит.