— Тут недалеко…
Аэродром располагался практически в границах города.
— Это старый наш аэропорт… В следующий раз прилетите — на новом будем встречать…
— Буду рад… Как вы тут?
— Кражи, грабежи… — Созинов привычно поплакался. — Народ у нас тут пьет по-страшному!
— И не подумаешь!
Омельчук приободрился: «Не все еще потеряно!»
По дороге, как водится, Созинов лягнул городскую милицию.
— Борьбу с пьянством совсем не ведут…
Железка испокон века конфликтовала с территориальной — более многочисленной и профессиональной. Начальникам отделений невозможно было поделить расположение первого секретаря, предисполкома. Вторых лиц. Транспортная милиция в этом поединке всегда проигрывала: у городской в руках магазины, базы, водительские права… У транспортной — только билеты на проходящие поезда да контейнеры!
Созинов снова нарушил этикет — заговорил о том, что лично его в данный момент заботило.
— Начнете проверять уже сегодня?
— Зачем время терять! — Омельчук настроен был миролюбиво.
— Тогда я сразу представлю вам личный состав…
У Созинова была надежда: «Если дела пойдут хорошо — ночью уеду…». Начальник управления мог пойти ему навстречу: «санаторная путевка», «обострение болезни…».
— За недельку думаете управиться?
В командировочном удостоверении Омельчука был указан срок: «семь дней».
«Все рассмотрел!»
— Постараемся, Павел Михайлович…
Машину тряхнуло. Городок был заштатный.
— За дороги у нас только еще берутся!
— Я вижу…
Сам Омельчук тоже был из небольшого городка, с Брянщины. То же бездорожье, некрашеные избы. В Шарье к этому добавлялись сиротские, неплодоносившие сады.
Созинов из машины знакомил с достопримечательностями:
— Раньше тут пивная была… «Красная Бавария»… Магазин книжный…
По дороге заскочили в гостиницу. Здесь же, рядом с бывшей «Баварией». Двухэтажное добротное деревянное здание. Оформление гостя не заняло и пяти минут. Номер был просторный, чистый. С эстампом над кроватью. Омельчук оставил на вешалке взятый на всякий случай с собой милицейский плащ.
— А то можно в Ветлужский устроить. В поселок. Там попристойнее. Финны такой домик отгрохали — чудо! — то ли предложил, то ли подумал Созинов.
— Я уж тут, ближе к вам!
Кейс с бутылками Омельчук прихватил с собой.
— Едем!
По пути осмотрели центр — не совсем прямую, не очень широкую улицу — Октябрьскую.
— Наш «Белый дом»!
В новом кирпичном здании размещался райком или горком.
«Сюда документы тоже могли принести!» — Омельчук взял шарьинский «Белый дом» на заметку.
Вокзальная улица была застроена двухэтажными домами, принадлежавшими железнодорожному ведомству. Линейная милиция теснилась в нескольких помещениях.
— Какой год мучаемся! Очень неудобно? — прокомментировал Созинов.
— Конечно! А дежурка?
— Непосредственно на вокзале. Я покажу.
В отделении проверяющего тоже ждали. Дежурный объявил сбор в кабинете начальника. Созинов представил личный состав:
— Секретарь партийного бюро. Замы… Старший опер уголовного розыска…
Омельчук положил глаз на старшего опера — молодого, с приятным лицом, высокими, как у девицы, бровями.
Созинов добавил несколько слов:
— ..Занимается жалобами и заявлениями. По распределению обязанностей на Виталии еще переписка по найденным вещам, неопознанные трупы, общий розыск…
Старший опер слушал потупясь.
«Выпить не дурак, сукин сын! Но работящий, тихий…» — подумал Омельчук.
На старшего опера было возложено также исполнение всех ориентировок, розыск утерянных документов.
«Он мне и нужен…»
Личный состав отпустили. Созинов повел показывать помещение — оно действительно оказалось неудобным, с избыточной подсобной площадью.
В кабинете в конце коридора Омельчук снова увидел старшего опера — тот что-то быстро выстукивал указательным и средним пальцами на портативной машинке. В кабинете был второй стол, за ним никто не сидел.
— Переписки очень много, машинистка не справляется.
— Если вы не против, то я, пожалуй, тут и обоснуюсь… — заметил Омельчук.
— Пожалуйста.
— Ты не против будешь, Виталий? — Омельчук обернулся к старшему оперу.
— Сидите, товарищ подполковник… — Старший опер вспыхнул. Он был явно польщен. — Места хватит…
— Вот и прекрасно.
Созинов был тоже рад:
— Кабинет хороший. Хотите — можно положить кейс ваш ко мне в сейф? Чтобы спокойнее!
— Не беспокойтесь.
— Значит, можно приступать?
— Да, да.
Через несколько минут в кабинет уже несли пронумерованные толстенные регистрационные журналы с входящими, исходящими… переписку по жалобам…. Отказные материалы…
— За прошлый год тоже будете смотреть? — спросила секретарь отделения.
— Пока не знаю…
Офицер постовой службы Омельчук и свои-то бумаги смотрел, можно сказать, только под дулом пистолета.
Старший опер ненадолго вышел. Вернувшись, принялся снова терзать пишущую машинку. Время от времени Омельчук ловил на себе его понимающий ясный взгляд.
— Ты чего, Виталий?
Старший опер бросил стучать.
— Головка не болит, товарищ подполковник? А то можно подлечить с дороги!
— А есть? — Омельчуку нравилась прыть его шарьинских хозяев.
— Обижаете, товарищ подполковник!
Виталий снова ненадолго убежал. Минут через двадцать он вернулся с двумя бутылками. На подоконнике в газетке «Ветлужский край» нашлись малосольные огурчики, несколько крупных, из-под домашних кур, яиц вкрутую, помидоры, колбаска. Дверь не заперли. Старший опер разлил коньяк в два стакана.
— У меня как раз тоже отходняк…
Бутылку он оставил на столе.
— Дай Бог не в последний!
«Сейчас начальник появится… Вроде случайно! — Омельчуку все было давно знакомым. — Накроет за пьянкой. Ну, держись! Я тебе это попомню, полковник!»
Виталька лихо рванул стакан, занюхал огурчиком.
— Давайте, товарищ подполковник!
— Сейчас!
Омельчук поднялся к окну. Улица внизу была узкой, с глубокими, заросшими травой канавами по обе стороны. По тротуару по одному, по два не спеша шли пешеходы. «Ну, что он там мешкает, Созинов…» Послышались шаги. На пороге возник начальник отделения. Картинка в кабинете — увы! — была не той, которую он ожидал увидеть.
— Виталий!.. — Созинов не знал, что сказать. — Ты чего? Что это у тебя?
Омельчук обернулся.
— Ты его не ругай! — Московский проверяющий оказался на высоте. — Опер твой — молодец! Знает, как гостя встречать… Виталий, тащи еще стакан!
Старший опер поколебался.
— Будете, Пал Михайлович?
— Будет! Чего спрашивать! Не мужики мы, что ли?!
Созинов забормотал про обострение, санаторий.
— Чисто символически! А про проверку не беспокойтесь: не подведу! Сам с земли…
Получилось даже лучше, чем Созинов планировал. Выпили. Закусили. Омельчук распустил узел на галстуке. Посоветовал:
— Виталия ты сегодня отпусти, Пал Михалыч! Какой из него теперь работник! Я тоже вернусь в гостиницу, отдохну… Спеху нет. Заму своему скажи, чтобы набросал проект акта проверки…
У Созинова отвисла челюсть.
— Акта министерской проверки?
— Ну! Без особых там моментов… Скромно и прилично!
— Понял.
— Я сейчас отдохну. А днем пусть Виталий меня найдет. Город вместе посмотрим. Сможешь, Виталий?
— Конечно, товарищ подполковник! — Старший опер поднял высокие, как у девицы, брови. — Все будет в порядке! Не беспокойтесь!
— Тогда закрывай лавочку! Поеду отдохну… — Омельчук обернулся к начальнику отделения. — Если из Москвы будут спрашивать, я — на линии!
Созинов больше не дергался. Самолично повез Омельчука в гостиницу. Стояла оглушительная тишина. В линейном отделении и потом в машине за километры явственно был слышен стук автосцепки на товарном парке, скрип половиц в домах. В березовом отеле было тоже тихо. Из коридора доносились едва различимые равномерные шорохи. Здоровенная молодая деваха в задранной выше колен узкой юбке ловко орудовала тряпкой — мыла полы. Стекала, пенясь, мыльная молочная жижа. Деваха наступала из коридора, ритмично меняя направления тряпки и зада. Белые полные подколенки отсвечивали светло.
— Здравствуй, Люба, — Созинов поздоровался в спину. — Чистоту все наводишь! А где хозяйка?
Деваха распрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки потные пряди. У нее оказалась высокая крепкая грудь, грубое лицо с выдавшимся вперед подбородком.
«Отчего здоровых грудастых баб чаще называют Любовями?» — подумал Омельчук. Он уже не раз горел на Любках.
— Здравствуйте, Павел Михайлович.
На московского гостя вроде как и не посмотрела, нагнулась, взялась снова за тряпку.
— Что ж, отдыхайте, — пожелал Омельчуку Созинов. — Если надо будет, я подошлю за вами машину.
Омельчук спустился за ним на крыльцо. Постоял. Созинов сразу уехал. На улице, примыкавшей к гостинице, было безлюдно. Сотни изб, сведенные в кварталы. Мачты телевизионных антенн. И ни души! И снова стук автосцепки на станции.
Омельчук вернулся в предбанник. Дежурная администраторша не появилась. Горничная все так же размеренно крутила тряпкой и задом.
— Слышь, Люба! — Омельчук посмотрел на ее полные ноги, надвигавшийся на него зад. — Надо бы посидеть, поговорить… Как ты? Закусить, я думаю, мы тут найдем?
Тряпка перестала ходить. Женщина принялась не спеша разгибаться.
— Коньяк у меня с собой. Можно ко мне, в номер. А можно к тебе…
— В номер не надо… — был ответ.
На лестнице послышались шаги. Она сказала быстро:
— Выходите на улицу и ждите на углу. У кинотеатра…
Вернувшись на вокзал, Игумнов первым делом связался с картотекой МУРа. Результат не оказался неожиданным. Клички Пай-Пай, Лейтенант и Хабиби на учете не значились. Это был хороший признак. В картотеку, как правило, попадала обычно мелкая рыбешка и еще ушедшая на покой; крупная и сильная рыба ускользала.
«Ни в одном отделении на них ничего нет… Опасная группа!»
Игумнов двинулся перроном к себе. Дневное «техническое окно» — временный перерыв в движении пригородных поездов заканчивалось.Пассажиры, коротавшие время в открытом полуэтаже вокзала, теперь все ближе подтягивались к платформам, садились в электрички. Первыми уходили поезда ближайшего Подмосковья, жители Видного, Домодедова должны были освободить места в электричках, следовавших в Каширу и Ступино.
У табло, показывающего время отправления очередного поезда, Игумнова неожиданно толкнули. Несильно. Намеренно. Это был знак. Кто-то дал понять, что Игумнов ему срочно нужен. Вокруг, на станции, было слишком много нескромных глаз и ушей. Толкнувший не хотел, чтобы его отношения с начальником уголовного розыска были предметом обсуждения. Игумнов замедлил шаг. Вокруг теснились пассажиры. В сторону восьмого пути удалялся носильщик с телегой. Там, у ограды мемориального комплекса, виднелась чуть отнесенная в сторону стайка автоматов. В них продавали воду. Игумнов поискал в кармане монету, двинулся к ограде мемориала. Он ни на секунду не усомнился в том, кто именно пытался привлечь его внимание.
«Аскер…»
Носильщик был из вокзальных авторитетов, трижды судимый за кражи татарин, фигура весьма заметная на станции. Авторитет улаживал конфликты между работодателями и работополучателями в случаях, когда профком станции был бессилен, железной рукой наводил трудовую дисциплину. Через Аскера носильщики и кладовщики отстегивали часть выручки наверх. Он же обеспечивал покровительство администрации, а иногда и милиции: отмазывал попавшихся при ночной продаже спиртного, при мелких хулиганствах, сводничестве. Непростые эти функции требовали также оказания время от времени услуг вокзальной милиции, на что авторитет по мере необходимости соглашался. Особенно если это касалось залетных — чужих воров. Игумнову уже не раз приходилось разговаривать с ним конфиденциально.
У автоматов с водой никого не было. Они пили воду в метре друг от друга.
— Жара… — пожаловался авторитет. — За день жидкости литра три выпиваю…
Он осторожно огляделся. По другую сторону ограды, отделявшей перрон от мемориального комплекса «Траурный поезд В. И. Ленина», было тоже пусто.
Выдраенный до блеска паровоз, доставивший тело вождя от Герасимовки до Павелецкого, тускло отсвечивал в построенном для него саркофаге.
— Я видел сегодня этого… — Аскер отвел руку со стаканом. — Которого ты разыскиваешь.
Игумнов ждал чего-то подобного.
— У нас их навалом разыскивается…
— Перед планеркой сегодня носильщикам объявили… Мусульманин, а глаза голубые… Из-за них все время смотрел в сторону.
— Ты сам его видел?
— Мы постояли немного.
— Как он одет?
— Двубортный костюм, галстук. Второй, с ним — русский. Оба — спортсмены. Приезжие.
— Похоже…
— Это они. Можно было, конечно, потолковать и побольше. Но эти заботы!
Игумнов знал его проблемы. Каждый раз они повторялись с одним и тем же финалом.
Кладовщик камеры хранения из молодых оказался неаккуратен: он прикрепил к чемодану использованную квитанцию, а деньги открыто положил в карман. На вокзалах не было ни одного кладовщика, который не проделывал бы то же самое. Администрация отлично это знала. Однако этот сделал все на глазах приехавшего прокурора из провинции. Случай получил огласку — виновного на шесть месяцев пришлось перевести в носильщики.
Авторитет открыто намекал: в качестве ответной услуги Игумнов должен был вернуть неудачника в камеру хранения.
— Жить-то всем надо! А если наказывать, то сначала ветеранов! Ударников комтруда! Ведь так?
Игумнов был с ним согласен, но сейчас его интересовали Голубоглазый и его партнер.
— Что им надо было на вокзале?
— Приехали вроде к директору ресторана.
Игумнов понял, что носильщик в курсе.
— В чем там дело?
— Меня достает этот… — Авторитет хотел определенности. — Молодой! Из камеры хранения… И отец его тоже ходит. Как два телка, честное слово. «Помоги да помоги!»… Могу я им сказать, что вопрос решится положительно?
Он предлагал сделку.
Работать на контору из одного чувства патриотизма охотников находилось мало. Нормальных средств, чтобы расплатиться за получаемые сведения, как водится во всех полициях мира, у милиции никогда не было. Оставалось выручать засыпавшихся жуликов.
Игумнов кивнул.
— Лучше бы уже на этой неделе! — Носильщик сразу успокоился. — А с Голубоглазым вот что… Кто-то сказал, что через директора ресторана можно достать товар.
— Он назвал его?
— Японские головные платки.
— Понял.
С час назад он уже слышал об импортных платках. В отделе разборов ГАИ. Было ли это простым совпадением?
Носильщик бросил монету в автомат, налил еще стакан. За оградой музея-депо показалась крупная высокая женщина, стрелок ВОХРа — форменная юбка облегала ее, как опорную колонну.
— Вообще-то они достали было платки… Но контора накрыла, отобрала товар. Еле ноги унесли…
— Давно? — как перед тем носильщик у Андижанца, спросил Игумнов.
— Чуть не повязали! Вчера.
«Если узнать, кто задерживал, можно попытаться установить бригаду. Надо дать ориентировку по городу…»
— Кто из них об этом рассказал?
— Русак…
Игумнов отметил правдоподобность.
«Верно. Голубоглазого накануне не было в Москве!»
С Голубоглазым вообще выходила неувязка: он выскочил из поезда, хотя не имел никакого отношения к краже у Больших Боссов… А тут, на вокзале, кроме всего, ударял по другому ведомству… Это была родная вотчина ОБХСС!
— Они ходили к директору ресторана?
— По-моему, нет… — Носильщик ни словом не обмолвился о своей роли в происшедшем. — Такие вот дела… — Носильщик для
приличия помолчал. — Так я могу успокоить этого телка?
— Пусть подойдет к начальнику станции. Я позвоню.
Носильщик достал из кармана спичечный коробок.
— Это Голубоглазый оставил. Там номер машины…
Игумнов взял купленный товар. «Томская спичечная фабрика… Из Сибири!» На обратной стороне стояло выведенное шариковым стержнем: «ММТ 71-31».
«Такси… Седьмой парк! Первая колонна!» Игумнов задумался.
— Много платков у них отобрали?
— Не говорили.
— А кто адресовал в ресторан?
— Тоже…
Нового директора ресторана Игумнов не знал. Тот появился в общей волне, хлынувшей на места, освободившиеся с началом Большого московского разбора в торговле.
« Пора и познакомиться!»
В коридоре перед кабинетом стояло несколько человек, все — проштрафившиеся работяги вокзального общепита, ожидавшие выволочку. Никто из них не возвысил голос, когда Игумнов решительно открыл дверь в предбанник.
— Да-а…
При новом хозяине тут стало еще теснее. Разнокалиберная мебель. Стол с пишущей машинкой. Кресло. Вешалка. Перед зеркалом висел дамский длиннющий плащ, предполагавший под собою в носке короткую юбку-мини.
Так и оказалось.
Владелица мини — высокая девица, перегнувшись через стол, поливала цветы, стоявшие на низкой подставке, на полу. Нижняя часть ее туловища находилась на уровне письменного стола.
— Вам директора? — спросила от пола.
— Хочу с ним поговорить. Я начальник розыска.
Девица разогнулась. В узком проходе они почти касались друг друга.
— Он занят.
— Я, между прочим, тоже.
Он с ходу открыл дверь. Лысоватый насупленный человек за столом листал бумаги. Взглянул недовольно. Игумнов, не ожидая приглашения, придвинул кресло. Представился. Начал резко:
— Я по поводу людей, которые интересовались у вас платками. Дело это серьезное!
Он почувствовал, что попал в точку.
— Вы их давно знаете?
— Мы вообще незнакомы… — Директор держал себя уверенно.
— Почему они обратились к вам?
Ответ прозвучал неожиданный:
— Я не могу обсуждать этот вопрос… Меня предупредили.
Игумнов узнал высокий слог инструктажа смежной службы: у кагэбэшников даже для вокзального ресторана существовала совершенно особая государственная тайна.
Директор был не первый, кто пытался играть на взаимоотношениях обоих ведомств.
— Если мы не найдем общий язык, я попрошу вас официально…
Разговор с уголовным розыском оказался тяжелее, чем с чекистами.
— Со мной разговаривал один человек… Я слышал его впервые.
— О каком товаре шла речь?
— Импортные платки.
— Он наверняка вам представился! Кто он или откуда, или кто вас рекомендовал…
— Верно! — Директор вспомнил: — Он сказал, что он из Андижана…
«Снова Центральная Азия!..»
— Вы его видели?
— Он гак и не пришел.
— Кому вы сообщили о звонке?
— Вот телефон… — директор ткнул в календарь.
Мизантропическое настроение, в котором он находился до прихода Игумнова, его быстро покинуло; теперь он был заинтересован в том, чтобы его жизнь на вокзале была такой же, как до этого визита.
Игумнов заглянул:
«Учреждение № 1, Управление КГБ на транспорте… Понятно…»
— Мне сказали, чтобы в подобных случаях я звонил им. Другое дело — работа ресторана: заказы, обеды… Тут — милиция!
— Обеды меня не интересуют…
— И напрасно! — Директор понял, что переборщил. — Я пригласил отличного повара. Такие печеночные паштеты!..
Игумнов поднялся. Дальнейший разговор с директором был беспредметен, а о паштетах Игумнов кое-что знал.
— В них добавляют сердце… — К нему поступала информация. — Сердце много дешевле печенки. Две смены назад купили полтонны сердца на мясокомбинате. За наличные. Так что…
Директор так и отпал.
— Ничего об этом не слышал!
— Неважно.
— Вы уже уходите?
Директор проводил Игумнова в коридор. При их появлении «штрафники»-работяги, как один, поднялись.
— Вы действительно не хотите у нас пообедать? — пропел директор. — Но, может, поужинаете?
— В другой раз…
«Штрафники» заулыбались.
«Голубоглазый и его напарник шли к старому директору… Вокзальный авторитет перехватил их, объяснил: что к чему…»
Носильщик работал на обе стороны, но, к чести авторитета, на милицию — без желания и только по необходимости.
«Лишнего не скажет!»
Но с этим уже ничего нельзя было поделать.
В таксомоторном парке трубку сняла молодая женщина, очевидно, диспетчер:
— Машина утром выезжала на час. К Ярославскому вокзалу, — она изъяснялась четко, по-командирски. — С тех пор стоит в гараже.
— Сегодня будет еще на линии?
— Она выедет вечером.
— С тем же водителем?
— Он один работает! У него нет сменщика…
— А фамилия?
— Карпухин…
— Карпухин Константин Иванович?
— Да. По-моему, вы уже звонили. Интересовались.
— Не уверен.
— Я вам ответила: «Сегодня он работает в ночь». Я все помню! Вы еще спросили: «Как он работал вчера?»
— А что вы мне сказали?
— «Вчера он работал в вечер!» Так?
— Да. Спасибо…
Игумнов положил трубку.
— Это тот самый Карпухин, которого мы сегодня тормозили на скоростняке…
Зам, к которому он обращался, промолчал.
«Таксопарк. Импортные платки. Сожженная рэкетирами в Туле иномарка… Нам-то? Вокзальным разыскникам! Больше всех нужно?»
— А звонил диспетчеру Голубоглазый! Номер телефона был записан на его спичечном коробке!.. Занятная цепочка! Не замечаешь?
Цуканов вздохнул.
— Карпухин — таксист, личный водитель Хабиби, оптовика, поставщика импортных платков. В прошлом возил вора в законе — Афанасия.
— Так…
— А Голубоглазый и его партнер ищут эти платки. Накануне они где-то достали, но контора отобрала…
Цуканов расстегнул пуговицу на пиджаке — уродливо спускавшийся книзу живот напоминал боксерскую грушу.
— Звонил я в Управление БХСС. Вчера они никого не прихватывали с импортными платками и ни на кого не наезжали!
3.
Аэродром располагался практически в границах города.
— Это старый наш аэропорт… В следующий раз прилетите — на новом будем встречать…
— Буду рад… Как вы тут?
— Кражи, грабежи… — Созинов привычно поплакался. — Народ у нас тут пьет по-страшному!
— И не подумаешь!
Омельчук приободрился: «Не все еще потеряно!»
По дороге, как водится, Созинов лягнул городскую милицию.
— Борьбу с пьянством совсем не ведут…
Железка испокон века конфликтовала с территориальной — более многочисленной и профессиональной. Начальникам отделений невозможно было поделить расположение первого секретаря, предисполкома. Вторых лиц. Транспортная милиция в этом поединке всегда проигрывала: у городской в руках магазины, базы, водительские права… У транспортной — только билеты на проходящие поезда да контейнеры!
Созинов снова нарушил этикет — заговорил о том, что лично его в данный момент заботило.
— Начнете проверять уже сегодня?
— Зачем время терять! — Омельчук настроен был миролюбиво.
— Тогда я сразу представлю вам личный состав…
У Созинова была надежда: «Если дела пойдут хорошо — ночью уеду…». Начальник управления мог пойти ему навстречу: «санаторная путевка», «обострение болезни…».
— За недельку думаете управиться?
В командировочном удостоверении Омельчука был указан срок: «семь дней».
«Все рассмотрел!»
— Постараемся, Павел Михайлович…
Машину тряхнуло. Городок был заштатный.
— За дороги у нас только еще берутся!
— Я вижу…
Сам Омельчук тоже был из небольшого городка, с Брянщины. То же бездорожье, некрашеные избы. В Шарье к этому добавлялись сиротские, неплодоносившие сады.
Созинов из машины знакомил с достопримечательностями:
— Раньше тут пивная была… «Красная Бавария»… Магазин книжный…
По дороге заскочили в гостиницу. Здесь же, рядом с бывшей «Баварией». Двухэтажное добротное деревянное здание. Оформление гостя не заняло и пяти минут. Номер был просторный, чистый. С эстампом над кроватью. Омельчук оставил на вешалке взятый на всякий случай с собой милицейский плащ.
— А то можно в Ветлужский устроить. В поселок. Там попристойнее. Финны такой домик отгрохали — чудо! — то ли предложил, то ли подумал Созинов.
— Я уж тут, ближе к вам!
Кейс с бутылками Омельчук прихватил с собой.
— Едем!
По пути осмотрели центр — не совсем прямую, не очень широкую улицу — Октябрьскую.
— Наш «Белый дом»!
В новом кирпичном здании размещался райком или горком.
«Сюда документы тоже могли принести!» — Омельчук взял шарьинский «Белый дом» на заметку.
Вокзальная улица была застроена двухэтажными домами, принадлежавшими железнодорожному ведомству. Линейная милиция теснилась в нескольких помещениях.
— Какой год мучаемся! Очень неудобно? — прокомментировал Созинов.
— Конечно! А дежурка?
— Непосредственно на вокзале. Я покажу.
В отделении проверяющего тоже ждали. Дежурный объявил сбор в кабинете начальника. Созинов представил личный состав:
— Секретарь партийного бюро. Замы… Старший опер уголовного розыска…
Омельчук положил глаз на старшего опера — молодого, с приятным лицом, высокими, как у девицы, бровями.
Созинов добавил несколько слов:
— ..Занимается жалобами и заявлениями. По распределению обязанностей на Виталии еще переписка по найденным вещам, неопознанные трупы, общий розыск…
Старший опер слушал потупясь.
«Выпить не дурак, сукин сын! Но работящий, тихий…» — подумал Омельчук.
На старшего опера было возложено также исполнение всех ориентировок, розыск утерянных документов.
«Он мне и нужен…»
Личный состав отпустили. Созинов повел показывать помещение — оно действительно оказалось неудобным, с избыточной подсобной площадью.
В кабинете в конце коридора Омельчук снова увидел старшего опера — тот что-то быстро выстукивал указательным и средним пальцами на портативной машинке. В кабинете был второй стол, за ним никто не сидел.
— Переписки очень много, машинистка не справляется.
— Если вы не против, то я, пожалуй, тут и обоснуюсь… — заметил Омельчук.
— Пожалуйста.
— Ты не против будешь, Виталий? — Омельчук обернулся к старшему оперу.
— Сидите, товарищ подполковник… — Старший опер вспыхнул. Он был явно польщен. — Места хватит…
— Вот и прекрасно.
Созинов был тоже рад:
— Кабинет хороший. Хотите — можно положить кейс ваш ко мне в сейф? Чтобы спокойнее!
— Не беспокойтесь.
— Значит, можно приступать?
— Да, да.
Через несколько минут в кабинет уже несли пронумерованные толстенные регистрационные журналы с входящими, исходящими… переписку по жалобам…. Отказные материалы…
— За прошлый год тоже будете смотреть? — спросила секретарь отделения.
— Пока не знаю…
Офицер постовой службы Омельчук и свои-то бумаги смотрел, можно сказать, только под дулом пистолета.
Старший опер ненадолго вышел. Вернувшись, принялся снова терзать пишущую машинку. Время от времени Омельчук ловил на себе его понимающий ясный взгляд.
— Ты чего, Виталий?
Старший опер бросил стучать.
— Головка не болит, товарищ подполковник? А то можно подлечить с дороги!
— А есть? — Омельчуку нравилась прыть его шарьинских хозяев.
— Обижаете, товарищ подполковник!
Виталий снова ненадолго убежал. Минут через двадцать он вернулся с двумя бутылками. На подоконнике в газетке «Ветлужский край» нашлись малосольные огурчики, несколько крупных, из-под домашних кур, яиц вкрутую, помидоры, колбаска. Дверь не заперли. Старший опер разлил коньяк в два стакана.
— У меня как раз тоже отходняк…
Бутылку он оставил на столе.
— Дай Бог не в последний!
«Сейчас начальник появится… Вроде случайно! — Омельчуку все было давно знакомым. — Накроет за пьянкой. Ну, держись! Я тебе это попомню, полковник!»
Виталька лихо рванул стакан, занюхал огурчиком.
— Давайте, товарищ подполковник!
— Сейчас!
Омельчук поднялся к окну. Улица внизу была узкой, с глубокими, заросшими травой канавами по обе стороны. По тротуару по одному, по два не спеша шли пешеходы. «Ну, что он там мешкает, Созинов…» Послышались шаги. На пороге возник начальник отделения. Картинка в кабинете — увы! — была не той, которую он ожидал увидеть.
— Виталий!.. — Созинов не знал, что сказать. — Ты чего? Что это у тебя?
Омельчук обернулся.
— Ты его не ругай! — Московский проверяющий оказался на высоте. — Опер твой — молодец! Знает, как гостя встречать… Виталий, тащи еще стакан!
Старший опер поколебался.
— Будете, Пал Михайлович?
— Будет! Чего спрашивать! Не мужики мы, что ли?!
Созинов забормотал про обострение, санаторий.
— Чисто символически! А про проверку не беспокойтесь: не подведу! Сам с земли…
Получилось даже лучше, чем Созинов планировал. Выпили. Закусили. Омельчук распустил узел на галстуке. Посоветовал:
— Виталия ты сегодня отпусти, Пал Михалыч! Какой из него теперь работник! Я тоже вернусь в гостиницу, отдохну… Спеху нет. Заму своему скажи, чтобы набросал проект акта проверки…
У Созинова отвисла челюсть.
— Акта министерской проверки?
— Ну! Без особых там моментов… Скромно и прилично!
— Понял.
— Я сейчас отдохну. А днем пусть Виталий меня найдет. Город вместе посмотрим. Сможешь, Виталий?
— Конечно, товарищ подполковник! — Старший опер поднял высокие, как у девицы, брови. — Все будет в порядке! Не беспокойтесь!
— Тогда закрывай лавочку! Поеду отдохну… — Омельчук обернулся к начальнику отделения. — Если из Москвы будут спрашивать, я — на линии!
Созинов больше не дергался. Самолично повез Омельчука в гостиницу. Стояла оглушительная тишина. В линейном отделении и потом в машине за километры явственно был слышен стук автосцепки на товарном парке, скрип половиц в домах. В березовом отеле было тоже тихо. Из коридора доносились едва различимые равномерные шорохи. Здоровенная молодая деваха в задранной выше колен узкой юбке ловко орудовала тряпкой — мыла полы. Стекала, пенясь, мыльная молочная жижа. Деваха наступала из коридора, ритмично меняя направления тряпки и зада. Белые полные подколенки отсвечивали светло.
— Здравствуй, Люба, — Созинов поздоровался в спину. — Чистоту все наводишь! А где хозяйка?
Деваха распрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки потные пряди. У нее оказалась высокая крепкая грудь, грубое лицо с выдавшимся вперед подбородком.
«Отчего здоровых грудастых баб чаще называют Любовями?» — подумал Омельчук. Он уже не раз горел на Любках.
— Здравствуйте, Павел Михайлович.
На московского гостя вроде как и не посмотрела, нагнулась, взялась снова за тряпку.
— Что ж, отдыхайте, — пожелал Омельчуку Созинов. — Если надо будет, я подошлю за вами машину.
Омельчук спустился за ним на крыльцо. Постоял. Созинов сразу уехал. На улице, примыкавшей к гостинице, было безлюдно. Сотни изб, сведенные в кварталы. Мачты телевизионных антенн. И ни души! И снова стук автосцепки на станции.
Омельчук вернулся в предбанник. Дежурная администраторша не появилась. Горничная все так же размеренно крутила тряпкой и задом.
— Слышь, Люба! — Омельчук посмотрел на ее полные ноги, надвигавшийся на него зад. — Надо бы посидеть, поговорить… Как ты? Закусить, я думаю, мы тут найдем?
Тряпка перестала ходить. Женщина принялась не спеша разгибаться.
— Коньяк у меня с собой. Можно ко мне, в номер. А можно к тебе…
— В номер не надо… — был ответ.
На лестнице послышались шаги. Она сказала быстро:
— Выходите на улицу и ждите на углу. У кинотеатра…
Вернувшись на вокзал, Игумнов первым делом связался с картотекой МУРа. Результат не оказался неожиданным. Клички Пай-Пай, Лейтенант и Хабиби на учете не значились. Это был хороший признак. В картотеку, как правило, попадала обычно мелкая рыбешка и еще ушедшая на покой; крупная и сильная рыба ускользала.
«Ни в одном отделении на них ничего нет… Опасная группа!»
Игумнов двинулся перроном к себе. Дневное «техническое окно» — временный перерыв в движении пригородных поездов заканчивалось.Пассажиры, коротавшие время в открытом полуэтаже вокзала, теперь все ближе подтягивались к платформам, садились в электрички. Первыми уходили поезда ближайшего Подмосковья, жители Видного, Домодедова должны были освободить места в электричках, следовавших в Каширу и Ступино.
У табло, показывающего время отправления очередного поезда, Игумнова неожиданно толкнули. Несильно. Намеренно. Это был знак. Кто-то дал понять, что Игумнов ему срочно нужен. Вокруг, на станции, было слишком много нескромных глаз и ушей. Толкнувший не хотел, чтобы его отношения с начальником уголовного розыска были предметом обсуждения. Игумнов замедлил шаг. Вокруг теснились пассажиры. В сторону восьмого пути удалялся носильщик с телегой. Там, у ограды мемориального комплекса, виднелась чуть отнесенная в сторону стайка автоматов. В них продавали воду. Игумнов поискал в кармане монету, двинулся к ограде мемориала. Он ни на секунду не усомнился в том, кто именно пытался привлечь его внимание.
«Аскер…»
Носильщик был из вокзальных авторитетов, трижды судимый за кражи татарин, фигура весьма заметная на станции. Авторитет улаживал конфликты между работодателями и работополучателями в случаях, когда профком станции был бессилен, железной рукой наводил трудовую дисциплину. Через Аскера носильщики и кладовщики отстегивали часть выручки наверх. Он же обеспечивал покровительство администрации, а иногда и милиции: отмазывал попавшихся при ночной продаже спиртного, при мелких хулиганствах, сводничестве. Непростые эти функции требовали также оказания время от времени услуг вокзальной милиции, на что авторитет по мере необходимости соглашался. Особенно если это касалось залетных — чужих воров. Игумнову уже не раз приходилось разговаривать с ним конфиденциально.
У автоматов с водой никого не было. Они пили воду в метре друг от друга.
— Жара… — пожаловался авторитет. — За день жидкости литра три выпиваю…
Он осторожно огляделся. По другую сторону ограды, отделявшей перрон от мемориального комплекса «Траурный поезд В. И. Ленина», было тоже пусто.
Выдраенный до блеска паровоз, доставивший тело вождя от Герасимовки до Павелецкого, тускло отсвечивал в построенном для него саркофаге.
— Я видел сегодня этого… — Аскер отвел руку со стаканом. — Которого ты разыскиваешь.
Игумнов ждал чего-то подобного.
— У нас их навалом разыскивается…
— Перед планеркой сегодня носильщикам объявили… Мусульманин, а глаза голубые… Из-за них все время смотрел в сторону.
— Ты сам его видел?
— Мы постояли немного.
— Как он одет?
— Двубортный костюм, галстук. Второй, с ним — русский. Оба — спортсмены. Приезжие.
— Похоже…
— Это они. Можно было, конечно, потолковать и побольше. Но эти заботы!
Игумнов знал его проблемы. Каждый раз они повторялись с одним и тем же финалом.
Кладовщик камеры хранения из молодых оказался неаккуратен: он прикрепил к чемодану использованную квитанцию, а деньги открыто положил в карман. На вокзалах не было ни одного кладовщика, который не проделывал бы то же самое. Администрация отлично это знала. Однако этот сделал все на глазах приехавшего прокурора из провинции. Случай получил огласку — виновного на шесть месяцев пришлось перевести в носильщики.
Авторитет открыто намекал: в качестве ответной услуги Игумнов должен был вернуть неудачника в камеру хранения.
— Жить-то всем надо! А если наказывать, то сначала ветеранов! Ударников комтруда! Ведь так?
Игумнов был с ним согласен, но сейчас его интересовали Голубоглазый и его партнер.
— Что им надо было на вокзале?
— Приехали вроде к директору ресторана.
Игумнов понял, что носильщик в курсе.
— В чем там дело?
— Меня достает этот… — Авторитет хотел определенности. — Молодой! Из камеры хранения… И отец его тоже ходит. Как два телка, честное слово. «Помоги да помоги!»… Могу я им сказать, что вопрос решится положительно?
Он предлагал сделку.
Работать на контору из одного чувства патриотизма охотников находилось мало. Нормальных средств, чтобы расплатиться за получаемые сведения, как водится во всех полициях мира, у милиции никогда не было. Оставалось выручать засыпавшихся жуликов.
Игумнов кивнул.
— Лучше бы уже на этой неделе! — Носильщик сразу успокоился. — А с Голубоглазым вот что… Кто-то сказал, что через директора ресторана можно достать товар.
— Он назвал его?
— Японские головные платки.
— Понял.
С час назад он уже слышал об импортных платках. В отделе разборов ГАИ. Было ли это простым совпадением?
Носильщик бросил монету в автомат, налил еще стакан. За оградой музея-депо показалась крупная высокая женщина, стрелок ВОХРа — форменная юбка облегала ее, как опорную колонну.
— Вообще-то они достали было платки… Но контора накрыла, отобрала товар. Еле ноги унесли…
— Давно? — как перед тем носильщик у Андижанца, спросил Игумнов.
— Чуть не повязали! Вчера.
«Если узнать, кто задерживал, можно попытаться установить бригаду. Надо дать ориентировку по городу…»
— Кто из них об этом рассказал?
— Русак…
Игумнов отметил правдоподобность.
«Верно. Голубоглазого накануне не было в Москве!»
С Голубоглазым вообще выходила неувязка: он выскочил из поезда, хотя не имел никакого отношения к краже у Больших Боссов… А тут, на вокзале, кроме всего, ударял по другому ведомству… Это была родная вотчина ОБХСС!
— Они ходили к директору ресторана?
— По-моему, нет… — Носильщик ни словом не обмолвился о своей роли в происшедшем. — Такие вот дела… — Носильщик для
приличия помолчал. — Так я могу успокоить этого телка?
— Пусть подойдет к начальнику станции. Я позвоню.
Носильщик достал из кармана спичечный коробок.
— Это Голубоглазый оставил. Там номер машины…
Игумнов взял купленный товар. «Томская спичечная фабрика… Из Сибири!» На обратной стороне стояло выведенное шариковым стержнем: «ММТ 71-31».
«Такси… Седьмой парк! Первая колонна!» Игумнов задумался.
— Много платков у них отобрали?
— Не говорили.
— А кто адресовал в ресторан?
— Тоже…
Нового директора ресторана Игумнов не знал. Тот появился в общей волне, хлынувшей на места, освободившиеся с началом Большого московского разбора в торговле.
« Пора и познакомиться!»
В коридоре перед кабинетом стояло несколько человек, все — проштрафившиеся работяги вокзального общепита, ожидавшие выволочку. Никто из них не возвысил голос, когда Игумнов решительно открыл дверь в предбанник.
— Да-а…
При новом хозяине тут стало еще теснее. Разнокалиберная мебель. Стол с пишущей машинкой. Кресло. Вешалка. Перед зеркалом висел дамский длиннющий плащ, предполагавший под собою в носке короткую юбку-мини.
Так и оказалось.
Владелица мини — высокая девица, перегнувшись через стол, поливала цветы, стоявшие на низкой подставке, на полу. Нижняя часть ее туловища находилась на уровне письменного стола.
— Вам директора? — спросила от пола.
— Хочу с ним поговорить. Я начальник розыска.
Девица разогнулась. В узком проходе они почти касались друг друга.
— Он занят.
— Я, между прочим, тоже.
Он с ходу открыл дверь. Лысоватый насупленный человек за столом листал бумаги. Взглянул недовольно. Игумнов, не ожидая приглашения, придвинул кресло. Представился. Начал резко:
— Я по поводу людей, которые интересовались у вас платками. Дело это серьезное!
Он почувствовал, что попал в точку.
— Вы их давно знаете?
— Мы вообще незнакомы… — Директор держал себя уверенно.
— Почему они обратились к вам?
Ответ прозвучал неожиданный:
— Я не могу обсуждать этот вопрос… Меня предупредили.
Игумнов узнал высокий слог инструктажа смежной службы: у кагэбэшников даже для вокзального ресторана существовала совершенно особая государственная тайна.
Директор был не первый, кто пытался играть на взаимоотношениях обоих ведомств.
— Если мы не найдем общий язык, я попрошу вас официально…
Разговор с уголовным розыском оказался тяжелее, чем с чекистами.
— Со мной разговаривал один человек… Я слышал его впервые.
— О каком товаре шла речь?
— Импортные платки.
— Он наверняка вам представился! Кто он или откуда, или кто вас рекомендовал…
— Верно! — Директор вспомнил: — Он сказал, что он из Андижана…
«Снова Центральная Азия!..»
— Вы его видели?
— Он гак и не пришел.
— Кому вы сообщили о звонке?
— Вот телефон… — директор ткнул в календарь.
Мизантропическое настроение, в котором он находился до прихода Игумнова, его быстро покинуло; теперь он был заинтересован в том, чтобы его жизнь на вокзале была такой же, как до этого визита.
Игумнов заглянул:
«Учреждение № 1, Управление КГБ на транспорте… Понятно…»
— Мне сказали, чтобы в подобных случаях я звонил им. Другое дело — работа ресторана: заказы, обеды… Тут — милиция!
— Обеды меня не интересуют…
— И напрасно! — Директор понял, что переборщил. — Я пригласил отличного повара. Такие печеночные паштеты!..
Игумнов поднялся. Дальнейший разговор с директором был беспредметен, а о паштетах Игумнов кое-что знал.
— В них добавляют сердце… — К нему поступала информация. — Сердце много дешевле печенки. Две смены назад купили полтонны сердца на мясокомбинате. За наличные. Так что…
Директор так и отпал.
— Ничего об этом не слышал!
— Неважно.
— Вы уже уходите?
Директор проводил Игумнова в коридор. При их появлении «штрафники»-работяги, как один, поднялись.
— Вы действительно не хотите у нас пообедать? — пропел директор. — Но, может, поужинаете?
— В другой раз…
«Штрафники» заулыбались.
«Голубоглазый и его напарник шли к старому директору… Вокзальный авторитет перехватил их, объяснил: что к чему…»
Носильщик работал на обе стороны, но, к чести авторитета, на милицию — без желания и только по необходимости.
«Лишнего не скажет!»
Но с этим уже ничего нельзя было поделать.
В таксомоторном парке трубку сняла молодая женщина, очевидно, диспетчер:
— Машина утром выезжала на час. К Ярославскому вокзалу, — она изъяснялась четко, по-командирски. — С тех пор стоит в гараже.
— Сегодня будет еще на линии?
— Она выедет вечером.
— С тем же водителем?
— Он один работает! У него нет сменщика…
— А фамилия?
— Карпухин…
— Карпухин Константин Иванович?
— Да. По-моему, вы уже звонили. Интересовались.
— Не уверен.
— Я вам ответила: «Сегодня он работает в ночь». Я все помню! Вы еще спросили: «Как он работал вчера?»
— А что вы мне сказали?
— «Вчера он работал в вечер!» Так?
— Да. Спасибо…
Игумнов положил трубку.
— Это тот самый Карпухин, которого мы сегодня тормозили на скоростняке…
Зам, к которому он обращался, промолчал.
«Таксопарк. Импортные платки. Сожженная рэкетирами в Туле иномарка… Нам-то? Вокзальным разыскникам! Больше всех нужно?»
— А звонил диспетчеру Голубоглазый! Номер телефона был записан на его спичечном коробке!.. Занятная цепочка! Не замечаешь?
Цуканов вздохнул.
— Карпухин — таксист, личный водитель Хабиби, оптовика, поставщика импортных платков. В прошлом возил вора в законе — Афанасия.
— Так…
— А Голубоглазый и его партнер ищут эти платки. Накануне они где-то достали, но контора отобрала…
Цуканов расстегнул пуговицу на пиджаке — уродливо спускавшийся книзу живот напоминал боксерскую грушу.
— Звонил я в Управление БХСС. Вчера они никого не прихватывали с импортными платками и ни на кого не наезжали!
3.
— Вы секретарь парткома фабрики? — еще от двери спросил Качан.
— А ты не знал? — Высокий, крупный мужчина за столом поднял голову. — Входишь в партком и думаешь — сразу на склад попал!
Секретарь парткома хмуро взглянул на Качана, перевел взгляд на младшего инспектора, державшегося позади. Карпец ответил обычной обманчиво-приветливой, чуть заискивающей улыбкой. Менты представились:
— Качан, старший оперуполномоченный.
— Старшина Карпец, младший инспектор.
Оба не произвели впечатления.
«Если за обрезками кожи — ничего не дам! Завскладом нашли! Пусть побегают! Эка невидаль — „милиция“!»
Пока секретарь что-то еще продолжал писать за письменным столом, Качан осмотрелся. Кабинет был просторный. В углу, рядом, высился тяжелый сейф. Прямо перед письменным — еще стол, приставной, покрытый зеленым сукном.
За стеной стучали станки.
Секретарь закончил наконец предложение, отложил ручку.
«Мелочь! Шелупонь милицейская… А тоже туда!»
Когда из проходной позвонили о том, что к нему двое из милиции, он сразу отказался их принять.
«Как чувствовал!»
— Они говорят: «На две минуты делов!» — крикнул вахтер в трубку.
День был муторный. Райком потребовал цифры по учебе молодых коммунистов. Отдельно по слушателям, по пропагандистам, отдельно по рабочим, по инженерно-техническому персоналу…
Пока менты шли от проходной, он уже не мог сосредоточиться.
«Любой мент чувствует себя важной персоной от того, что на штанах у него кант! — Мысль эта не покидала. — Что-нибудь понадобится — и пожалуйста! Без звонка, без разрешения! Прямо к освобожденному секретарю…»
Он вперился в Качана.
— Ну! Слушаю! Две минуты, как просили… Лишним временем не располагаю.
Старший опер, похожий на студента, в очках, достал из кейса бумагу.
— Мы должны произвести тут обыск.
Беспардонность ментов не знала границ!
— Что-о?
Карпец, стоявший поодаль, на всякий случай улыбнулся. Обманно. Заискивающе, суетливо.
— Вот постановление.
— Даты!..
Он выхватил у Качана бумажонку, не глядя бросил в корзинку.
— А теперь вон отсюда! Разговор окончен! Вы в парткоме! Разговариваете с членом райкома! — Он знал, что делать. — Николаич, ты? — Услышав знакомый голос, отошел сердцем. — Тут два чудака… Чтобы не сказать хуже… Вокзальная милиция Картузова… Хотят — ты слышал такое! — произвести обыск в парткоме! — Он засмеялся. — Анекдот!
Телефон работал хорошо. Было слышно, как на том конце провода спросили:
— А санкция прокурора есть? На постановлении?
— Я, право, и не смотрел… Я думаю: «Если что — из райкома бы позвонили!» Я весь день на месте!
— А ты посмотри!
— Сейчас… — Секретарь нагнулся, достал из корзинки для бумаг мятый листок. — Вот оно — передо мной… — Он расправил бумагу. — Так… «Постановление на обыск»…
— В левом углу! Должно быть написано: «Обыск санкционирую. Прокурор…» Подпись и печать.
— Есть! «Московский транспортный прокурор!..»
— Тогда ничего не поделаешь! — был ответ.
Секретарь бросил трубку.
— Что искать-то будете? Все перед вами!
Кроме сейфа, стульев, письменного стола и второго — приставного, — в парткоме ничего больше не было. Вдоль стен висели в рамочках портреты членов Политбюро, графики соцсоревнований, агитация — «XXVII съезду партии — достойную встречу»…
— А ты не знал? — Высокий, крупный мужчина за столом поднял голову. — Входишь в партком и думаешь — сразу на склад попал!
Секретарь парткома хмуро взглянул на Качана, перевел взгляд на младшего инспектора, державшегося позади. Карпец ответил обычной обманчиво-приветливой, чуть заискивающей улыбкой. Менты представились:
— Качан, старший оперуполномоченный.
— Старшина Карпец, младший инспектор.
Оба не произвели впечатления.
«Если за обрезками кожи — ничего не дам! Завскладом нашли! Пусть побегают! Эка невидаль — „милиция“!»
Пока секретарь что-то еще продолжал писать за письменным столом, Качан осмотрелся. Кабинет был просторный. В углу, рядом, высился тяжелый сейф. Прямо перед письменным — еще стол, приставной, покрытый зеленым сукном.
За стеной стучали станки.
Секретарь закончил наконец предложение, отложил ручку.
«Мелочь! Шелупонь милицейская… А тоже туда!»
Когда из проходной позвонили о том, что к нему двое из милиции, он сразу отказался их принять.
«Как чувствовал!»
— Они говорят: «На две минуты делов!» — крикнул вахтер в трубку.
День был муторный. Райком потребовал цифры по учебе молодых коммунистов. Отдельно по слушателям, по пропагандистам, отдельно по рабочим, по инженерно-техническому персоналу…
Пока менты шли от проходной, он уже не мог сосредоточиться.
«Любой мент чувствует себя важной персоной от того, что на штанах у него кант! — Мысль эта не покидала. — Что-нибудь понадобится — и пожалуйста! Без звонка, без разрешения! Прямо к освобожденному секретарю…»
Он вперился в Качана.
— Ну! Слушаю! Две минуты, как просили… Лишним временем не располагаю.
Старший опер, похожий на студента, в очках, достал из кейса бумагу.
— Мы должны произвести тут обыск.
Беспардонность ментов не знала границ!
— Что-о?
Карпец, стоявший поодаль, на всякий случай улыбнулся. Обманно. Заискивающе, суетливо.
— Вот постановление.
— Даты!..
Он выхватил у Качана бумажонку, не глядя бросил в корзинку.
— А теперь вон отсюда! Разговор окончен! Вы в парткоме! Разговариваете с членом райкома! — Он знал, что делать. — Николаич, ты? — Услышав знакомый голос, отошел сердцем. — Тут два чудака… Чтобы не сказать хуже… Вокзальная милиция Картузова… Хотят — ты слышал такое! — произвести обыск в парткоме! — Он засмеялся. — Анекдот!
Телефон работал хорошо. Было слышно, как на том конце провода спросили:
— А санкция прокурора есть? На постановлении?
— Я, право, и не смотрел… Я думаю: «Если что — из райкома бы позвонили!» Я весь день на месте!
— А ты посмотри!
— Сейчас… — Секретарь нагнулся, достал из корзинки для бумаг мятый листок. — Вот оно — передо мной… — Он расправил бумагу. — Так… «Постановление на обыск»…
— В левом углу! Должно быть написано: «Обыск санкционирую. Прокурор…» Подпись и печать.
— Есть! «Московский транспортный прокурор!..»
— Тогда ничего не поделаешь! — был ответ.
Секретарь бросил трубку.
— Что искать-то будете? Все перед вами!
Кроме сейфа, стульев, письменного стола и второго — приставного, — в парткоме ничего больше не было. Вдоль стен висели в рамочках портреты членов Политбюро, графики соцсоревнований, агитация — «XXVII съезду партии — достойную встречу»…