Это демон в человеческом обличье, говорил второй, сам не принадлежащий к человеческому роду – потому что не бывает у людей желтых кошачьих глаз. Но при нем был знак королевского посланца, и никто не усомнился в его словах.
   Он рассказал о злодеянии в замке Рэйнфлик: из дочери бароны вытянули всю жизненную силу и красивая девушка превратилась в сморщенный, иссохший труп. Лердвих не хотел верить – он почти боготворил незнакомца – но в последующие дни не мог забыть о том, что услышал из уст королевского посланца. Неужели все это правда?.. Лакайра была далеко не единственной жертвой незнакомца; если оборотень не лгал, то Лердвих той ночью повстречался с настоящим чудовищем, которому не место среди людей. Но он помнил и другое: незнакомец, кем бы он ни был, помог Лердвиху найти себя. Он вернул в жизнь юноши смысл, показал, что путь, который тот выбрал для себя – не иллюзия, не ложь; заставил поверить, что колдовство возможно, что в тюрьме обыденного мира есть потайная дверь, через которую можно вырваться наружу, в свободный, подлинный мир. Как же к нему теперь относиться? Пусть для Лердвиха он был спасителем, но для многих других он был палачом, нелюдем – и нельзя сказать, что эти «многие» были неправы. Лердвих чувствовал себя так, как будто его разрывали надвое. Две правды противостояли друг другу в его сознании, рвали его на части; и он не мог отказаться ни от одной из правд во имя другой. Палач или спаситель?..
   Мучительное внутреннее противостояние закончилось так же внезапно, как началось. В детстве Лердвиха едва не загрызла огромная одичавшая собака; с тех пор он начал бояться собак. Он ничего не мог поделать с собой: в своих мыслях он любил этих существ, но, встречая их, непроизвольно испытывал ужас, словно проваливался сквозь время в тот момент своей жизни, когда здоровенная бешеная тварь, захлебываясь рычанием и лаем, рвала его тело… Он не мог избавиться от страха, и собаки чувствовали его состояние; теперь он сам делал себя их жертвой. Он выглядел забавно, пытаясь убежать или защититься; и вскоре стал предметом насмешек со стороны соседских детей. Прошло пять или шесть лет; два подростка, Лердвих и Карбат, сцепились из-за какой-то ерунды; в отчаянной драке Лердвих победил своего соперника, да еще и посмеялся над ним. Карбат был вне себя от бешенства; он плакал от бессилья и боли, а деревенские дети улюлюкали ему вслед, когда он оставлял поле боя. План мести созрел быстро. Карбат стал науськивать на Лердвиха своего дворового пса, Хага: все ведь знали, что Лердвих боится собак. Один раз Хаг серьезно покусал его; если бы не вмешался Секвер, неизвестно, чем бы все закончилось. Прошли годы, мальчишки выросли и перестали «воевать» друг с другом – хотя неприязнь между ними и сохранилась. Хаг по-прежнему охранял двор, но на цепь его никто не сажал; и если случалось так, что Лердвих проходил мимо и Хаг слышал его запах, то пес бросался проверять: заперты ли ворота. И если оказывалось, что незаперты, то он выскакивал на улицу и пытался добраться до человечка, чей едва замаскированный страх вызывал в нем такую ярость…
   Миновала неделя с тех пор, как ушел королевский посланец. Поздним вечером Лердвих возвращался домой. Засов положили небрежно, и ветер распахнул соседские ворота. Хаг выскочил на улицу; в его горле зарождалось глухое рычание, когда он бежал к своему врагу. Внутренности юноши заледенели от страха, но на этот раз страх не обернулся трусливым бегством, он перешел в какое-то иное качество. Мир сдвинулся, дух Ламисеры был здесь, совсем рядом, наполняя сердце восторгом, мучительным экстазом, энергией, выталкивающей человечка за пределы себя… Черная тень Ламисеры рванулась вперед, протянулась от Лердвиха к бегущему псу, и Хаг остановился. Он тоже почувствовал, что все изменилось. Черная фигура, маячившая перед ним, внушала страх и ненависть, от нее веяло смертельным холодом. Хаг припал на брюхо и зарычал, но тень не исчезла, а стала гуще, сильнее; он хотел броситься на нее, но не мог. Тогда он заскулил и отполз…
   Равнодушно наблюдая за ним, Лердвих вдруг осознал, что нет никакого духа Ламисеры; есть другой Лердвих, еще пару недель назад неизвестный ему самому – Лердвих Ламисера. Он понял, что человек – нечто большее, чем кажется; понял, что до сих пор знал лишь крошечный кусочек настоящего себя. Он повернулся и пошел к своему дому. По мере того, как слабела сила и таял Лердвих Ламисера, юноша возвращался к своему обычному миру. Но память о произошедшем осталась. Теперь, в «обычном» мире, сделанное уже не вызывало в нем восторга, а только страх. Лердвих понял, что ничем не отличается от человека, разыскиваемого королевским посланником. Пес уже мертв, Лердвих отнял у него жизнь. Пока Хаг еще может ходить, но через несколько дней, а может – часов – издохнет: Лердвих повредил его жизненную сущность так сильно, что исцелить ее уже невозможно. В эти минуты Лердвих узнал о себе несколько неприятных вещей. Он убил Хага, но будь в ту минуту рядом со своей собакой хозяин – пощадил бы Лердвих его? Нет. Он мог убить, чтобы спасти свою жизнь; мог убить того, кто пытался его унизить. Мог ли он убить за оскорбление?.. За одну насмешку?.. Только за то, что тот или иной встречный просто не понравился ему?.. Убить ради мешка с золотом, после которого ни ему, ни Ане, ни детям не придется больше страдать от людей барона, унижаться перед ними, голодать зимой?.. Ради половины мешка?.. А ради одного кошелька с золотом?..
   Лердвих смотрел внутрь себя и находил одни и те же ответы: да, да, да… Он вполне способен на все это. Он не знал себя, потому что у него никогда не было подлинной силы. Теперь сила пришла, и он начал раскрываться: но каков он? кто он? Все тот же добрый мечтательный паренек? Уже нет. Чудовище? Возможно. Такое же чудовище, как и тот, за кем охотились власти… Разница в том, что он, Лердвих, только начинает свой путь, а тот, второй, его уже прошел.
   Проще всего было сказать, что во всем виновата полученная сила, что именно она влияет на его поведение; но он был слишком честен, чтобы перекладывать ответственность на чужие плечи. Сила – это просто сила и ничего более; она откликается на его желания и подчиняется им. Проблема была в том, что он и сам подчинялся своим желаниям: желания не вытекали из «я», а жили своей собственной жизнью, растворяя «я» в себе. Люди полагают, что они свободны, если ничто не препятствует им осуществить свои желания – Лердвих узнал, что это чудовищная ложь: на деле все обстоит совершенно иначе. Желания владеют людьми, создавая у людей иллюзию того, что являются их естественными продолжениями; однако человек служит своим желаниям, а не наоборот. Меряя шагами каморку, Лердвих думал, как можно избавиться от этой зависимости. Зависимости от того, что он так долго считал органичной, необходимейшей частью самого себя, но что – на самом деле – им самим вовсе не являлось… Чтобы обрести подлинную свободу, он должен уничтожить все свои желания или каким-то образом победить их; но как этого достичь, он не мог и представить.
   Чувствуя, что не сможет заснуть, Лердвих спустился вниз. Он думал о Хаге, о незнакомце, об управляющих этим миром Князьях Света и Тьмы, о себе самом – обо всем… У постели Делилы сидела Ана. Несколько дней назад девочка сильно простудилась. У нее был жар. Ана варила какие-то горькие настойки, поила дочь теплым молоком с маслом, но болезнь не проходила.
   – Ана, – сказал Лердвих. – Иди спать.
   Он сел на краешек кровати, осторожно прикоснулся к лицу племянницы. Кожа Делилы горела; мокрая ткань, которую Ана положила ей на лоб, потихоньку сохла. Лердвих смочил повязку в плошке с водой и заново положил ее. Делила проснулась и попросила пить; сделав несколько глотков, она опять заснула. Лердвих смотрел на нее, и чувствовал, как сострадание захлестывает его сердце: племянница была такой крошечной, худенькой, слабой… Пульсируя, сила начала пробуждаться в нем – но на этот раз не для того, чтобы разрушать. Он ощутил, как дух Ламисеры окутывает Делилу, проникает в нее и пожирает духа болезни; он исцелил ее, выправил те незримые течения в Делиле, которые были повреждены, поменял их насыщенность и цвет… Лердвих не знал, что надо делать, он никогда не лечил людей таким образом и книги на этот счет ничего не говорили – но Лердвих Ламисера знал, и ему не нужны были книги. Сила, которую обрел юноша, могла не только убивать, но и исцелять; вернее сказать, она убивала всегда, но иногда, убивая, могла и даровать жизнь. Он убил болезнь, и тем самым вылечил девочку.
   Делила пропотела, к утру жар спал. Она кашляла и была еще слаба, но у нее проснулся аппетит и вечером она уже сидела за общим столом со всеми, уплетая за обе щеки оладьи с медом. Лердвих смотрел на нее и думал о том, что нашел способ быть свободным. В его поступке не было ничего особенного, он действовал, потому что любил Делилу и, в определенной степени, был так же зависим от своей любви к девочке, как и от страха перед Хагом. Желания противостояли друг другу: любовь и ненависть, радость и страх. Можно было воспользоваться силой одного, чтобы победить другого. Получалось, его свобода состояла в том, чтобы самому выбирать себе господина. Это не так уж много. Но по сравнению с полным рабством, в котором он провел всю свою жизнь – не так уж мало. Пока он думал, что его желания – это он сам, он был их рабом; сейчас его статус изменился – он стал слугой, вольным в выборе хозяина. Он наберется сил, а потом, возможно, найдет способ стать полноправным владыкой в доме своей души… Хотя Лердвих и понимал, как нелегко будет этого достичь. Он начинал смутно догадываться о том, что этот дом – вся вселенная, от Эдема до Дна…
   Таковы были его мечты и мысли – как всегда, фантастические, запутанные, отчасти непонятные даже ему самому. Реальность жила своей жизнью. Через два дня явились солдаты и стали выносить из погреба все, что там было. Лицо Секвера побагровело от бешенства, огромные кулаки то сжимались, то разжимались, будто бы их обладатель вот-вот намеревался вцепиться в чье-то горло. Но Ана обнимала мужа, и Секвер ни в кого не вцепился. Он был бессилен что-либо сделать. Бессилен был и Лердвих – только в другом смысле. Он намеревался победить «плохие» желания с помощью «хороших» – но, смотря на наглые морды баронских солдат, он понял, что не хочет побеждать. Смерть раскрылась, словно волшебный цветок теней, и потянулась к людям. Он ощутил незримые токи-течения солдат как свои собственные и вошел в них, он чувствовал разрушительную силу, которой отзывалось каждое прикосновение к их жизненным телам, но не испытывал никаких угрызений совести. Пройдет немного времени – дни, а может, недели – и некоторые из них умрут; другие тяжело заболеют. Он знал, что так будет. Он не сразу понял, как называется то, что он с ними сделал: это дошло до него чуть позже. «Порча» – затасканное словечко, по делу и без его обожают употреблять невежественные суеверные люди… Теперь Лердвих узнал, что же – на самом деле – оно означает.

Глава четырнадцатая

   …На следующее утро они продолжили путь к верховьям Велаты. Эдрик знал, что пройдет еще несколько дней, и они увидят далеко впереди изломанную гряду Ханнарок, Гор Гнева. Иногда в Речном Королевстве их еще называют Птичьими Горами – за то, что на их крутых утесах никто, кроме птиц, жить не способен. Ханнарок с севера полукольцом охватывают Пустое Море, чьи мутные, пахнущие серой воды совершенно лишены морских обитателей.
   Древняя катастрофа, сотворившая Хеплитскую Пустыню и Выплаканное Море, омертвила Море Мечтаний, которое с тех пор и стали называть Пустым. И хотя за прошедшие века люди основательно заселили почти все земли, которые только можно было заселить, берега Пустого Моря так и остались безлюдными.
   Легенды о причинах катастрофы говорят следующее.
   Когда-то на небе сияли не два Светила, как теперь, а три: Солнце, Луна и Горгелойг, Черное Светило, пылавшее всеми цветами Тьмы. Земля пребывала в хаосе, людей еще не сотворили, и юные боги не враждовали друг с другом. Точнее сказать, в те дни перворожденные дети Светил богами еще не были, а были только бессмертными. Некоторые так бессмертными и остались.
   Идиллия продолжалась до тех пор, пока не разгорелся спор за божественный напиток анкавалэн. В той войне, длившейся довольно долгое время (боги попутно успели заселить землю людьми и прочими бегающими, летающими и ползающими тварями), Черное Солнце низвергли, а из его осколков сотворили ночь.
   Луне повезло немногим меньше. Ее плоть была умерщвлена, сила – отнята, а душа скована и заточена внутри ее собственных Сфер. Так Солнце стало высшим над мирами.
   Отведав анкавалэна, верные Солнцу бессмертные стали богами и поселились в Эдеме, между Сверкающей Обителью и Верхними Мирами. Лунные Князья были заперты вместе со своей родительницей, а Темных Князей обрекли вечно пребывать на Дне Нижних Миров. Они признали верховную власть Солнца, и за то им позволили править некоторой частью демонических царств – той частью, которой Боги Света не могли повелевать сами: силами зла, смерти, распада и истощения.
   Но нашлось несколько приближенных Горгелойга, которые отвергли союз с Солнечными Богами. Они взрастили последнего сотворенного Горгелойгом бессмертного – Солнечного Убийцу, Убивающего. Они называли себя Последовавшими, имея в виду, что идут дорогой Черного Солнца, не изменяя своему творцу и господину, и продолжают воплощать его замысел о том, каким должно быть миру. Но вышло так, что они лишь разделили его участь и были выброшены в ничто вслед за Горгелойгом.
   Об этом сложена масса легенд: о том, как Солнце открыло замыслы темных бессмертных богам, о том, как боги трижды приходили на остров, где рос Убивающий и трижды были обмануты Лицемером, примерявшим каждый раз новые лица, о том, как на остров пришел Князь Мертвых, но не смог забрать Убивающего, как началась новая война, которую назовут потом Войной Остывших Светил, и как верные Горгелойгу были разбиты. Элайна, любимица Солнца, зачаровала Убивающего, а боги сковали его нерушимыми оковами. Но (как говорится в тех же легендах) когда настанет конец этого мира, Убивающий вырвется на свободу и низвергнет Солнце. А потом Солнце воскреснет и зло будет уничтожено окончательно.
   …В последнем – в полном и окончательном уничтожении всякого зла – Эдрик сильно сомневался. Даже боги в свое время осознали необходимость существования зла и тьмы – как антитезы добру и свету – для поддержания целостности мироздания, начавшего разрушаться после Падения Горгелойга. Если уничтожить Нижние Миры, рухнут и Верхние. А чем тогда станут править боги?
   Кроме того, в самой их борьбе зло становилось добром и наоборот – так, что уже невозможно было отличить, где тьма, а где свет. Конечно, люди почитали Богов Света как всесвятых и всеблагих, однако именно громовой жезл Осолагбора расколол материк надвое, из-за чего образовалось Выплаканное Море, и иссушил Страну Хрустальных Городов, превратив ее в Хеплитскую пустыню. Другой бог, Салург, наслал на землю великий дождь, уничтоживший почти все живое – только для того, чтобы умертвить хуриджаров, огненных демонов, рожденных от брака Земли и Ада. Судьбы простых смертных заботили Богов Света меньше всего, когда они использовали свое оружие против темных бессмертных. Даже в легендах, которые включены гешскими жрецами в каноны (не говоря уже о тех, что отринуты и признаны еретическими) – даже в них боги предстают зачастую самыми обычными убийцами, кровосмесителями, клятвопреступниками и ворами.
   Имена Последовавших за Черным Светилом были преданы забвению. Поверженные враги, желавшие на заре времен разрушить мир для того, чтобы отомстить Солнцу, превратились в пугалку для богобоязненной паствы. Последовавшие стали Последышами, а Лицемер и Истязатель – персонажами детских считалок и страшных сказок. Кроме того, их имена использовали, когда хотели выругаться более-менее цензурно.
   …Эдрик думал о богах потому, что до сих пор не решил еще, как относиться к своему спутнику. Боги поделили все, что есть, на черное и белое, и в этом мире Льюис Телмарид, безусловно, был чудовищем, заслуживающим самой мучительной смерти. Но Эдрик не жил в черно-белом мире. Как действовал бы он сам, окажись он в ситуации, аналогичной той, в которую попал Льюис?.. Идеальный выбор между Добром и Злом существовал лишь в рамках гешской религии, которая сама являлась лишь средством контроля, позволяя богам и их слугам держать в подчинении безропотное людское стадо. На практике, однако, и боги, и их жрецы менее чем кто-либо стремились следовать идеалам, которые они сами же и провозглашали. Этим доказывалась та очевидная истина, которую исповедовала Школа Железного Листа: нет ни добра, ни зла вне человеческого воображения; выбор всегда происходит не между абсолютными величинами, а между относительными; каждый сам определяет, кто он есть, насколько силен или слаб. Непреклонная воля, с которой Льюис Телмарид шел к намеченной цели, по-своему импонировала Эдрику: в рамках его собственных представлений воля, внутренняя сила, сила духа и была той единственной ценностью, которая определяла все остальное. Мир, в котором жил Эдрик, не раздирался надвое бесконечной борьбой добра и зла, не расщеплялся неразрешимым противоречием между «должно, но не хочу» и «хочу, но нельзя». Мир Эдрика был целостным, тяготевшим к единому центру, и этим центром было чистое «я», освобожденное от всех влечений и качеств. Воля – вот та сила, которая исходила от «я», и позволяла ему проявлять себя в поступках, не привязывая себя ни к чему, действуя непреклонно, свободно и бесстрастно.
   Поэтому в мире Эдрика Льюис Телмарид не был чудовищем. Там вообще не было ни праведников, ни негодяев. Там были враги Эдрика и союзники Эдрика, слабые и сильные, рабы богов и те, кто пытался следовать собственной дорогой. Только тот, кто обладал внутренней силой, мог стать Эдрику другом или врагом. Тот же, кто собственной волей не обладал – с точки зрения Эдрика Мардельта, не существовал вовсе.
   Такой вот незатейливой философии он придерживался.
* * *
   Их попытались задержать у Бисариха – торгового городка, расположенного там, где начинался самый южный караванный путь, ведущий от оживленных городов Речного Королевства к океанскому побережью. Здесь от Велаты отделялся ее рукав, впадавший через пятьдесят миль в Горькое Озеро. Проток – быстрый и бурный; и поскольку Эдрик и Льюис не собирались соваться в город, им пришлось воспользоваться бродом. У брода, однако, их ждали: полсотни солдат, спешно выведенных из крепости Агимор, что прикрывала Бисарих с запада, и чародей Хаздор Киправельт, комендант этой самой крепости.
   Хаздор – сорокапятилетний мужчина могучего телосложения, облаченный в посеребренные доспехи, уверенно восседал на крупной пегой кобыле. Перед ним расположилось полтора десятка лучников, а перед лучниками – мечники и копейщики. Хаздор прибыл на берег буквально за несколько минут до того, как там появились беглецы. Об их приближении он узнал слишком поздно и организовать полноценную засаду просто не успел.
   Когда Эдрик и Льюис выехали из леса к рокочущей реке, стрелки уже приладили стрелы и натянули тетивы луков, до предела. Солдаты двинулись к всадникам, собираясь взять их в полукольцо.
   – Ручаюсь, по нашему следу скачет еще полсотни, – не поворачивая головы, беззаботно обронил Эдрик.
   Льюис молчал, яростно сверля глазами подступавших солдат. Их было слишком много, чтобы Игра, магия или собственный клинок могли помочь ему. Так глупо попасться!.. И когда? Когда они уже почти вырвались из Речного Королевства, когда конечная цель пути стала близка, как никогда ранее…
   – Бросайте оружие и сдавайтесь, – приказал Хаздор Киправельт. В правой руке он сжимал серебряный жезл, хрустальная сфера на конце которого горела лиловым огнем. Заклятье, которое готовился, в случае сопротивления беглецов, произнести Хаздор, было не атакующим, а защитным: в послании, что доставил почтовый голубь, было сказано, что, по крайней мере, один из беглецов – опасный колдун. Люди Хаздора защищены, но опытный заклинатель способен снять или проломить охранные чары, и комендант собирался пресечь любые попытки черного мага применить Искусство против простых солдат. Он защитит солдат от враждебной магии, а они уж как-нибудь управятся с этими двумя.
   Эдрик поднял руки, показывая, что он не вооружен.
   Льюис, ощущая бессильный гнев, смотрел, как его спутник слезает с лошади. Разум подсказывал: последуй его примеру, сдайся. Пусть они решат, что победили тебя, пусть возьмут в плен. Потом ты найдешь способ вовлечь кого-нибудь в Игру. Ты получишь огромный, но кратковременный приток силы – и сбежишь. Может быть даже, полакомишься колдуном – кто знает?..
   Разум подсовывал великолепные картины. Но чутье твердило: не лги себе. Ты не выберешься отсюда живым. Предложение сдаться – всего лишь уловка, на самом деле никто не собирается брать тебя в плен. Они не идиоты. Они знают, как ты опасен. Тебя убьют прямо здесь и сейчас, вне зависимости от того, что ты будешь делать. Разница лишь в том, что если ты сдашься, то пойдешь под нож, как покорная скотина.
   Телмарид не был бы магом, если б не привык доверять своему чутью. Собственная беспомощность бесила его, безвыходность создавшейся ситуации наполняла его сердце дикой яростью. Сдаваться он не собирался.
   Через десяток шагов Эдрик сблизился с солдатами, которые двигались ему навстречу.
   И вот тут начали происходить непонятные вещи.
   Никто не понял, каким образом один из солдат Хаздора упал на землю, а его копье вдруг перекочевало в руки Эдрика. Соратники упавшего бросились к Мардельту. Эдрик, будто танцуя, сделал несколько легких, свободных движений. За движениями копья в его руках взгляд уследить не успевал. Еще три человека упали. У одно была проломлена височная кость, у второго – раздроблено колено, у третьего – смята нижняя челюсть.
   Хаздору стало ясно, что негодяи по-хорошему не хотят, и он скомандовал лучникам:
   – Пли!
   Лучники выпустили стрелы не в Эдрика – тот со всех сторон был окружен пехотинцами – а в Льюиса. Но они опоздали. В тот момент, когда они отпустили тетивы луков, Льюис уже начал падать с лошади. Он не представлял, на что надеется его товарищ, выходя без оружия и без доспехов против пятидесяти вооруженных людей, понял только одно: оставаться в создавшейся ситуации дальше под прицелом – самоубийство. Падая, он слышал, как стрелы свистели над седлом, но времени на то, чтобы произнести даже самую короткую благодарственную молитву Богам Тьмы, у него не было. Одна из стрел попала в Ягоду и лошадь, заржав, прянула прочь. Бормоча охранное заклятье, Льюис откатился за дерево. Прижался к стволу. Быстро выглянул, чтобы оценить ситуацию.
   Происходило что-то странное. Полсотни бывалых, обученных, хорошо вооруженных солдат не могли справиться с одним-единственным человеком, у которого не было ни кольчуги, ни шлема, ни щита, ни меча, ни боевого коня – ничего, кроме отнятого у одного из солдат копья. Кстати сказать, железным наконечником Эдрик никого не бил, и даже улучил несколько мгновений, чтобы обломать его. Полученным таким образом «оружием» он пользовался как обыкновенным шестом. Противников он как будто бы вовсе не замечал, двигаясь раскованно, свободно, с какой-то развязной ленцой. Словно озорной мальчишка решил постучать палкой по неподвижным пенькам. Его удары казались легкими, небрежными, но это было обманчивое впечатление – каждый из них выводил из строя одного солдата. Доспехи, защищавшие их тела, Эдрика не останавливали. Он не бил в грудь, в живот, в плечи – не бил туда, где плоть закрывали сплошные пластины. Его больше привлекали коленные и локтевые суставы, кисти рук, открытые части лица. Здесь не было рыцарей, закованных в железо с ног до головы, и древко копья, порядком помятое от ударов, выискивало цели с беспощадной точностью. Попытки лучников подстрелить Эдрика также ни к чему не привели: его почему-то не оказывалось там, куда летели стрелы, и те либо втыкались в землю, либо попадали в солдат Хаздора.
   Указав жезлом на Эдрика, чародей произнес короткое, но мощное парализующее заклинание. Из хрустальной сферы вылетели светящиеся лиловые линии, складываясь в воздухе в подобие полупризрачной сети… Но до Эдрика они не долетели – что-то вмешалось в действие заклятья. Линии спутались, смятая сеть замерла на середине пути. Подняв взгляд, Хаздор увидел второго беглеца – он уже не прятался за деревом, а стоял, полузакрыв глаза, вытянув вперед левую руку. Секундой позже Льюис сделал кистью вращательное движение, и сеть, закручиваясь в том же направлении, растаяла в воздухе.
   Взмахнув жезлом, Хаздор выкрикнул три коротких слова, призывая к себе Огонь, Смерть и Свет. Их мощи достало бы с избытом, чтобы испепелить, уничтожить черного мага. Но воспользоваться призванной силой он не успел. Он еще не закончил говорить, как Льюис уже начал произносить собственное заклятье, содержавшее в себе те же три колдовских слова, но вывернутые наоборот. Заклятье, которое плел Хаздор, начало разрушаться за долю секунды до того, как он спустил Стихии с цепи. Оковы распались, совершенный порядок рухнул, Стихии вернулись в те колдовские царства, из которых они были призваны. «Его колдовство – такое же, как у скайферов, – подумал Хаздор. – Оно разъедает мои заклятия…»
   – Стреляйте в колдуна! – заревел комендант Агимора, указывая на человека рядом с деревом.