Смит Уилбур. Божество реки

   — А Лостра согласилась на этот брак?
   — Конечно, нет. Она наверняка ничего еще не знает. Неужели ты можешь хоть на мгновение поверить, что ее возражения будут чего-то стоить против воли отца и желания фараона? Сейчас ее слова ничего не значат.
   — Что же нам делать, старина?
   Несмотря на свое горе, я был благодарен ему за это «нам», так как оно включало меня в число его друзей.
   — У нас есть только одна возможность, — предупредил я его. — В тот же вечер, когда фараон объявит о бракосочетании с госпожой Лострой, он прикажет заключить тебя под стражу или, что еще хуже, подпишет приговор о смертной казни. Царь слушает вельможу Интефа, и тот убедит его. А повод у него для этого найдется. Тебя обвинят в попытке мятежа.
   — Я не хочу жить без Лостры и не хочу другой жены. Если царь отнимет ее у меня, пусть забирает мою голову как свадебный подарок. — Он сказал это без всякой театральности, и мне с трудом удалось разыграть гнев и презрение.
   — Ты говоришь, как старая жалкая старуха, которая отдает себя в руки судьбы и даже не пытается бороться. Как ты можешь говорить о прекрасной и бессмертной любви, если ты не хочешь бороться за нее?
   — Как можно бороться с царем и богом? — тихо спросил Тан. — С царем, которому ты дал клятву верности, и богом, который так же далек и недоступен для смертного, как солнце.
   — Как царь он недостоин твоей верности. Ты же ясно показал это в своей речи. Он слабый, сомневающийся старик, который разделил два царства и заставил нашу родину обливаться кровью, стоя на коленях.
   — А как быть с богом? — тихо переспросил Тан, как будто его не интересовал мой ответ, хотя я знал, что он был очень религиозным человеком, как и многие великие воины.
   — С богом? — Я постарался говорить издевательски. — В твоей руке с мечом гораздо больше божественной силы, чем во всем его маленьком слабом теле.
   — Так что же ты предлагаешь? — спросил он обманчиво тихо. — Чего же ты от меня хочешь?
   Я перевел дыхание и выпалил:
   — Твои подчиненные, твои воины пойдут за тобой в подземное царство. Народ обожает тебя за смелость и честность… — Я остановился, потому что лицо его в лунном свете не предвещало ничего хорошего.
   Тан молчал. Я успел насчитать по крайней мере двадцать ударов собственного сердца, прежде чем он мягко приказал мне продолжать:
   — Говори, говори все.
   — Тан, ты станешь благороднейшим фараоном нашей родины, нашей Та-Мери за последнюю тысячу лет. Вместе с госпожой Лострой ты сможешь повести страну и весь народ к былому величию. Призови свои отряды и иди со своими людьми по насыпи туда, где находится этот фараон, беззащитный и легкоуязвимый. К восходу солнца ты станешь правителем Верхнего царства. Через год ты победишь узурпатора, и оба царства воссоединятся. — Я вскочил на ноги и встал к нему лицом. — Тан, вельможа Харраб, твоя судьба и любимая женщина ждут тебя. Бери же их в свои руки, могучие руки воина!
   — Да, у меня руки воина. — Он поднял руки и посмотрел на них. — Эти руки воевали за отчизну и защищали ее законного царя. Ты оказываешь мне плохую услугу, старина. Это не руки предателя, а душа моя — не душа богохульника, который попытается сбросить с трона бога и погубить его, чтобы занять его место в пантеоне.
   Я застонал в отчаянии.
   — Ты станешь величайшим фараоном за последние пятьсот лет. Тебе не придется объявлять себя богом, если сама мысль об этом оскорбляет тебя. Сделай же это, умоляю тебя, ради Египта и ради женщины, которую мы оба любим!
   — А сможет ли Лостра любить предателя так, как она любила воина и патриота? Не думаю. — Он покачал головой.
   — Она будет любить тебя, несмотря ни на что… Но Тан оборвал меня.
   — Тебе не убедить меня. Лостра — женщина чести и добродетели. Стань я предателем и вором, я потеряю право на ее уважение. А кроме того, не смогу уважать себя или считать достойным ее нежной любви, если сделаю то, к чему ты меня побуждаешь. А это для меня не менее важно. Не говори больше об этом, если ценишь нашу дружбу. Я не требую себе двойной короны и никогда не посягну на нее.
   Да услышит меня Гор и да отвернется он от меня, если я когда-нибудь нарушу эту клятву.
   Дело было кончено. Я так хорошо знал его, этого большого дикого осла, которого я тем не менее любил всем своим сердцем. И он действительно сказал то, что думал, и сдержит свое слово любой ценой.
   — Так что же ты будешь делать, упрямец? — в ярости спросил я. — Что бы я ни говорил, ты не желаешь меня слушать. Все хочешь сделать сам? Или ты стал настолько мудрым, что можешь обойтись без моего совета?
   — Я охотно приму твой совет, если он будет разумным. — Он протянул руку и посадил меня рядом с собой. — Подожди, Таита, нам нужна твоя помощь. Она нужна и мне, и Лостре как никогда раньше. Не бросай нас! Помоги нам найти честный выход из создавшегося положения.
   — Боюсь, такого нет, — вздохнул я. Мысли мои метались, как щепки в быстрых водах Нила. — Если ты не желаешь надевать на свою голову корону, тебе нельзя оставаться здесь. Ты должен взять Лостру на руки и унести ее прочь.
   Он уставился на меня.
   — Покинуть Египет! Ты не можешь говорить об этом серьезно. Это же мой мир. И мир Лостры.
   — Нет! — заверил я его. — Я имел в виду другое. В Египте есть еще один фараон. Тому фараону тоже нужны воины и честные люди. Ты можешь многое предложить такому царю. Твоя слава в Нижнем царстве нисколько не меньше, чем здесь, в Карнаке. Возьми Лостру на палубу «Дыхания Гора», и пусть твоя ладья полетит вниз по течению. Ни один корабль не догонит тебя. Через десять дней при попутном ветре ты будешь при дворе красного фараона в Мемфисе и дашь ему клятву верности…
   — Клянусь Гором, ты все равно хочешь сделать меня предателем, — резко оборвал он меня. — Дать клятву верности узурпатору, так ведь? Тогда как же быть с клятвой, которую я дал фараону Мамосу? Разве она ничего не значит для меня? Что я за человек такой, если могу давать клятвы верности каждому царю или отщепенцу, который попадется у меня на пути? Клятвами нельзя торговать или брать их назад, их дают на всю жизнь. Я дал клятву верности только настоящему фараону Мамосу.
   — Тому самому настоящему фараону, который хочет жениться на твоей любимой и прикажет удавить тебя веревкой, — угрюмо подсказал я ему, и это наконец его поколебало.
   — Ты прав, конечно, нам не следует оставаться в Карнаке. Но я не могу стать предателем и нарушить клятву верности, подняв меч против своего царя.
   — Твое чувство чести слишком сложно для меня. — Я не смог удержаться от издевки. — Насколько я понимаю, оно готово убить нас всех. Ты сказал мне, что не хочешь делать. А теперь скажи мне, что ты хочешь и как спасти госпожу Лостру от ее ужасной судьбы.
   — Да, старина, у тебя есть полное право сердиться на меня. Я просил тебя о помощи и совете, ты дал мне их, но я их презрел. Прошу тебя, побудь со мной еще немного. — Тан вскочил на ноги и начал ходить вокруг кучи камней, как леопард в зверинце фараона, и бормотать что-то себе под нос, качая головой и сжимая и разжимая кулаки, будто готовился напасть на врага.
   Наконец он остановился передо мной.
   — Я не готов к предательству, но с тяжелым сердцем я могу представить себя трусом. Если Лостра согласится бежать со мной, я повторяю, если только она согласится, я готов. Я увезу ее с этой земли, которую мы оба так любим.
   — Куда ты отправишься?
   — Я знаю, Лостра не сможет покинуть нашу реку. Эта река — не только ее жизнь, но и моя. У нас остается одно место, куда можно бежать. — Он поднял правую руку, и мышцы его заблестели в лунном свете. И показал на юг. — Мы отправимся вверх по Нилу, в глубь Африки, в земли Куша и дальше. Мы пойдем за пороги, в неисследованные земли, где еще не ступала нога цивилизованного человека. Возможно, там, если боги будут добры к нам, мы построим себе новую Та-Мери.
   — Кто отправится с тобой?
   — Крат, разумеется, и те из военачальников и воинов, кто жаждет приключений. Я обращусь к ним с речью сегодня ночью и позволю им сделать выбор. Мне, наверное, понадобится ладей пять с командами. Мы должны быть готовы отправиться на рассвете. Ты вернешься в Некрополь и приведешь сюда Лостру.
   — А я? — тихо спросил я. — Меня вы с собой возьмете?
   — Тебя? — он засмеялся. Теперь, когда решение принято, его настроение снова поднялось, как сокол взлетает с перчатки охотника.
   — А ты и правда сможешь бросить свой сад и книги, свои мистерии и строительство храмов? Путешествие будет трудным и опасным. Ты действительно хочешь этого, Таита?
   — Я не могу отпустить вас одних. Кто же будет удерживать тебя от глупостей? А какие опасности будут угрожать моей госпоже? Если меня не окажется рядом, я не смогу направлять вас.
   — Ладно! — Он хлопнул меня по спине. — Пошли. Я не сомневался, что ты пойдешь с нами. Знаю, Лостра во всяком случае без тебя никуда не отправится. Хватит болтать. Нам есть, чем заняться. Прежде всего скажем Крату и другим о наших намерениях и позволим им сделать выбор. Затем тебе нужно будет отправиться в Некрополь и привести Лостру, пока я занимаюсь приготовлениями к путешествию. Я пошлю с тобой дюжину своих лучших воинов, но вы должны поторопиться — уже за полночь, и третья стража началась.
   Я, конечно, глупый романтик. Когда мы за этими разговорами спешили обратно в лагерь у устья канала, я пришел в такое восторженное состояние, что мое чувство опасности притупилось. Тан первым заметил угрожающее движение в лунном свете впереди нас. Он схватил меня за руку и потянул за суковатое дерево.
   — Вооруженный отряд, — прошептал он, — и я заметил блеск бронзовых наконечников. Отряд большой, человек тридцать или сорок, наверное.
   — Видимо, это разбойники или разведчики из Нижнего царства, — пробурчал Тан, который, как и я, был встревожен поведением этих людей. Они не шли по бурлацкой тропе вдоль канала, а осторожно крались по полю, разворачиваясь так, чтобы окружить лагерь Тана на берегу реки.
   — Сюда! — опытный глаз воина быстро нашел мелкий овражек, который вел к реке, и Тан потащил меня туда. Мы спрыгнули в него и бегом направились к лагерю. Тан выскочил из оврага и громким воплем поднял на ноги лагерь.
   — К оружию! Синие, ко мне! Стройся вокруг меня! — Это был боевой клич стражи Синего Крокодила, и его немедленно подхватили сотники и десятники отряда. Лагерь закипел. Люди, спавшие у огня, вскочили на ноги и расхватали сложенное оружие, а шатры их начальников, казалось, взорвались, будто те не спали, а напряженно ждали зова Тана. С мечами в руках они заняли места в строю, и я увидел Крата впереди всех.
   Я был изумлен быстротой их действий, хотя и знал, что это испытанные в бою ветераны. Не успел я толком перевести дух, как они уже построились в колонны, прикрылись щитами, как гигантская черепаха, и выставили длинные копья в темноту. Неизвестный отряд наверняка был перепуган шумом и приготовлениями к бою. И хотя я по-прежнему мог разглядеть блеск оружия и силуэты людей во мраке ночи, смертоносная атака, которой мы боялись, так и не началась.
   Как только воины Тана построились, он приказал выступать. Мы часто спорили с ним о превосходстве атаки над обороной, и теперь его войско плотным строем двинулось вперед, готовое броситься в атаку по команде Тана. Зрелище это, наверное, было ужасающим, так как скоро из темноты раздался голос. В нем слышались панические нотки:
   — Мы — воины фараона и идем по его приказу. Остановитесь!
   — Стойте! Но будьте начеку! — Тан остановил продвижение и спросил: — Какому фараону служите? Красному узурпатору или истинному фараону Мамосу?
   — Мы служим истинному царю, божественному Мамосу, правителю Верхнего и Нижнего царств. Я посланец царя.
   — Выйди вперед, посланец царя, который крадется в ночи, как вор! Выйди вперед и скажи, зачем ты послан! — предложил Тан и вполголоса сказал Крату:
   — Будь готов к предательству. Воздух полон лжи. Зажги костры, нам нужен свет.
   Крат отдал приказ, и тут же на пылающие угли бросили связки сухого хвороста. Пламя взметнулось вверх, и темнота отступила. В красноватом сиянии костров из темноты выступил вожак неизвестного отряда и прокричал:
   — Мое имя Нетер, лучший из десяти тысяч. Я начальник личной стражи фараона. Я держу ястребиную печать, и мне приказано задержать и поместить под стражу Тана, вельможу Харраба.
   — Клянусь Гором, он лжет и не краснеет, — прорычал Крат. — Ты же не мошенник, за которым охотятся стражники. Он оскорбляет и тебя, и весь отряд. Дай нам разделаться с ними, и я суну эту печать ему в задницу.
   — Стой! — Тан сдержал его. — Пусть скажет все. — Он снова заговорил громко: — Командир Нетер, покажи печать.
   Нетер поднял над головой печать. Это была маленькая статуэтка царственного ястреба из блестящего голубого фарфора. Печать со знаком ястреба была личным знаком фараона. Ее обладатель имел право приказывать, эти действия и приказы имели силу указов самого фараона. Под страхом смерти никто не должел был сомневаться в его правоте или мешать ему. Обладатель печати нес ответственность только перед самим фараоном.
   — Я Тан, вельможа Харраб, — произнес Тан. — Я признаю печать.
   — Господин, господин, — горячо зашептал Крат, — не отправляйся к фараону. Ты идешь на верную смерть. Я говорил с другими командирами. Весь отряд встанет за тебя, да что я говорю, все войско фараона встанет за тебя. Скажи только слово, мы сделаем тебя царем раньше, чем взойдет солнце.
   — Мои уши глухи к твоим словам, — мягко сказал Тан, но таким угрожающим тоном, что его слова значили больше, чем вопль или рык. — Но только сейчас, Крат, сын Майдума. Если ты еще раз заговоришь со мной о предательстве и измене, я сам доставлю тебя слугам фараона, и пусть его гнев обрушится на тебя.
   Он отвернулся от Крата, взял меня за руку и отвел в сторону.
   — Поздно, старина. Боги воспротивились нашему предприятию. Я должен довериться здравому смыслу царя. Если он действительно бог, то сможет заглянуть в мое сердце и увидеть, что в нем нет зла. — Он еще раз коснулся моей руки, и этот легкий жест значил больше, чем теплые объятия. — Отправляйся к Лостре и расскажи, что случилось и почему эта случилось. Скажи ей, что я люблю ее и, что бы ни случилось, буду любить и в этой и в следующей жизни. Скажи ей, что я буду ждать ее до конца жизни и до конца вечности, если понадобится.
   Затем Тан сунул свой меч в ножны и с пустыми руками направился к обладателю ястребиной печати.
   — Я готов выполнить приказ царя, — просто сказал он. Воины за его спиной засвистели и заворчали, загремели мечами по щитам, но Тан обернулся и взглядом успокоил их, а потом вышел вперед. Охрана царя окружила его, и они трусцой поспешили в Некрополь по бурлацкой тропинке вдоль канала.
 
   ЛАГЕРЬ был переполнен разгневанными, озлобленными молодыми воинами, когда я покинул его и последовал за Таном и сопровождавшими его стражниками. Вернувшись в Некрополь, я направился прямо в покои госпожи Лостры. К своему огорчению, обнаружил, что они уже пусты, и только три маленькие служанки с обычной томной ленью собирали остатки вещей в большой сундук кедрового дерева. — Где ваша госпожа? — строго спросил я. Старшая и самая дерзкая из них поковыряла в носу и уклончиво ответила:
   — Там, где тебе не достать ее, евнух. — Остальные захихикали. Все они ревновали меня к госпоже Лостре.
   — Отвечай прямо или я выпорю твою наглую задницу, маленькая плутовка. — Я уже несколько раз делал это, поэтому она сдалась и угрюмо пробормотала:
   — Ее забрали в гарем фараона, там твое влияние бессильно. Хоть у тебя и нет яиц, стража не пустит тебя к женщинам царя.
   Конечно, она была права, но все же следовало попытаться. Теперь я буду нужен госпоже, как никогда.
   Как я и опасался, стража у входа на женскую половину царя была неумолима. Они знали, кто я, но им был дан приказ никого не допускать к Лостре, даже самых близких членов ее свиты.
   Я потратил золотое кольцо и такой дорогой ценой смог добиться только одного: один из стражников обещал передать мою записку. Я написал ее на небольшом клочке папируса, легкомысленно пытаясь подбодрить госпожу. Я не осмелился рассказать ей все и тем более о том, какая опасность грозила Тану. Не мог даже называть его имени, но мне нужно было как-то заверить ее, что он любит и защитит. Однако эта вынужденная трата золота оказалась напрасной. Как я узнал позже, Лостра не получила записки. Неужели в нашем предательском мире и в самом деле никому нельзя доверять?
   Я больше не видел ни Тана, ни госпожу Лостру до самого вечера последнего дня праздника Осириса.
 
   ПРАЗДНИК заканчивался в храме Осириса. И снова, казалось, все население Фив собралось во дворе храма. Народ стоял так плотно, что от жары трудно было дышать. Я чувствовал себя отвратительно, так как мало спал в последние две ночи из-за множества тревог и хлопот, свалившихся на мою голову. Не считая неопределенности в судьбе Тана, вельможа Интеф возложил на меня тяжелое бремя организации бракосочетания царя и его дочери, а здесь мои обязанности противоречили моим желаниям. Вдобавок ко всему я был разлучен со своей госпожей и с трудом переносил разлуку. Не знаю, как пережил эти два дня. Даже мальчики-рабы начали беспокоиться за меня. Они заявляли, что я никогда не выглядел так плохо, да и настроение мое никогда не было таким скверным.
   Дважды во время речи фараона, которая показалась мне бесконечной, я чувствовал, что теряю равновесие и вот-вот упаду в обморок. Однако заставлял себя держаться, пока царь монотонным голосом произносил прописные истины и полуправды, пытаясь скрыть настоящее положение дел в царстве и умиротворить народ.
   Как и следовало ожидать, он ни разу не упомянул красного фараона Севера или гражданскую войну, развязанную в стране, если не считать таких туманных выражений, как «наши смутные времена» или «дезертирство» и «мятеж». Однако, прислушавшись, я внезапно понял, что он говорит о том же, о чем упоминал Тан в своей речи, и даже пытается найти средство против каждого из упоминаемых зол.
   Правда, делал это, как обычно, неумело и неуверенно. И все же он запомнил то, что говорил Тан, и это придало мне силы и заставило сосредоточиться на словах фараона. Я постарался протиснуться через толпу, чтобы получше разглядеть трон и его самого. К тому времени, когда мне это удалось, царь говорил о наглости и дерзости рабов и о непорядочности низших слоев общества. Тан упоминал об этом в своей речи. Решение фараона меня изумило:
   — Отныне владелец раба может наказывать его за дерзость пятьюдесятью ударами кнута, не обращаясь к властям за разрешением.
   Я улыбнулся, вспомнив, как этот же фараон чуть было не разрушил само государство двенадцать лет назад, объявив нечто прямо противоположное сразу после воешествия на трон. Он еще был полон добрых идей и решился полностью уничтожить древний, честный и благородный институт рабства. Хотел выпустить на свободу всех рабов в Египте и сделать каждого раба свободным человеком.
   Даже теперь, через столько лет, я не могу понять, что заставило его пойти на такой неразумный шаг. Я считал рабство и крепостное право институтами, на которых основано величие наций. Отбросы общества не могут править. Управление страной можно доверить только тем, кто был рожден и воспитан в готовности управлять другими. Свобода — это привилегия, а не право. Толпе нужен сильный властелин. Если его не будет, в стране воцарится анархия. Абсолютный монарх, рабство и крепостное право — вот три опоры, на которых держится наше государство и которые позволили нам стать цивилизованными людьми.
   Было очень поучительно наблюдать, как рабы сами взбунтовались, почуяв перспективу насильно стать свободными. Я был еще молод в то время, но и меня это очень встревожило: кому хочется быть выброшенным из своего теплого и безопасного убежища на половине мальчиков, чтобы добывать крохи на пропитание в мусорных кучах с толпой других освобожденных рабов. Плохой господин лучше, чем никакой.
   Конечно, такой глупый поступок поверг все царство в хаос. Войско было на грани мятежа. Если бы красный фараон Севера воспользовался тогда беспорядком, история страны была бы совершенно иной. В конце концов наш фараон поспешно отменил ошибочный указ об освобождении рабов и сумел удержаться на троне. Теперь же, чуть более десяти лет спустя, он вводил усиленные наказания рабов за дерзость. Это было так характерно для нашего вечно колеблющегося и вечно ошибающегося фараона! Я сделал вид, будто вытираю пот со лба, чтобы скрыть улыбку. Это была первая улыбка, появившаяся на моем лице за последние два дня.
   — С этого дня нанесение увечья самому себе с, целью избежать военной службы будет строго наказываться, — монотонно продолжал царь. — Всякий молодой человек, который требует освобождения от военной службы, должен будет предстать перед судом из трех военачальников, из коих хотя бы один должен быть в ранге не ниже начальника сотни.
   На этот раз на моем лице появилась улыбка одобрения, неохотного, но одобрения. Хоть раз фараон пошел по правильному пути. Я с наслаждением погляжу, как Менсет и Собек покажут свои кисти рук с отрезанными большими пальцами какому-нибудь ветерану речных войн. С каким нежным сочувствием он их выслушает!
   — Штраф за этот проступок составит тысячу золотых колец. — Клянусь круглым пузом Сета, это заставит молодых красавчиков вздрогнуть, а вельможе Интефу придется заплатить штраф от их имени!
   Несмотря на все тревоги, я почувствовал, что настроение мое улучшается. Фараон продолжал:
   — С нынешнего дня каждая блудница, занимающаяся своим ремеслом в общественном месте, если это место не отведено для таких занятий властями, будет наказываться штрафом в десять золотых колец. — На этот раз я едва сумел сдержать смех. Вот так благочестивый Тан постарался превратить всех мужчин Фив в честных и аскетичных граждан. Мне стало интересно, как солдаты и моряки, отправляющиеся в увольнение, отнесутся к подобному вмешательству в их развлечения. Ясность ума фараона, как обычно, продолжалась недолго. Каждый дурак знает, что бессмысленно законодательным путем управлять половыми потребностями людей.
   Несмотря на сомнения в мудрости нашего царя, я почувствовал, что мной овладевает какой-то восторженный трепет. Очевидно, царь очень серьезно отнесся ко всему, о чем говорил Тан в своей речи. Сможет ли он теперь обвинить Тана в подстрекательстве к мятежу? Однако фараон еще не закончил.
   — До моего сведения было доведено, что некоторые чиновники нашего государства злоупотребляют моим расположением и постами, которые я доверил им. Эти чиновники, занимающиеся сбором податей и управлением имуществом, обязаны будут представить отчет о своей деятельности. Если их признают виновными в расхищении имущества и взяточничестве, они будут немедленно осуждены на смерть через удушение.
   Народ заволновался, люди недоверчиво зашептались: неужели царь действительно хочет обуздать своих сборщиков податей?
   Затем в задних рядах раздался крик:
   — Велик наш фараон! Да здравствует фараон! — Крик был подхвачен толпой, и храм зазвенел от восторженных криков. Царь совершенно не ожидал таких восторгов со стороны присутствующих, по крайней мере так скоро. Даже мне со своего места вдали от трона было видно, что ему это понравилось. Хмурое лицо, казалось, чуть-чуть просветлело, словно двойная корона перестала давить лоб. Теперь я был уверен, что у Тана есть шанс избежать удавки палача.
   Когда крики восторга наконец смолкли, царь продолжил. И, как обычно, свел на нет все, чего смог добиться.
   — Моему доверенному лицу, великому визирю, вельможе Интефу поручается лично провести расследование деятельности всех государственных чиновников. Ему будут даны полномочия обыскивать жилища и заключать под стражу их самих. Он будет дарить жизнь или смерть.
   На этот раз одобрительные крики были лишь слабым эхом предыдущих восторгов. Я воспользовался ими, чтобы скрыть издевательскую усмешку. Фараон посылал голодного леопарда в курятник считать цыплят. То-то вельможа Интеф позабавится в царской сокровищнице! А какое перераспределение доходов произойдет, когда мой господин начнет разбирать дела и доить сборщиков податей, вытягивая из них тайные сбережения!
   У нашего фараона был редкий дар уничтожать или разрушать самые благородные чувства и намерения своим неумелым правлением. Мне стало интересно, какую еще глупость он совершит, и не пришлось долго ждать.
   — Довольно долгое время меня беспокоили беззакония, творящиеся в Верхнем царстве и угрожающие жизни и имуществу честных подданных. Я решил заняться этими вопросами, когда придет срок. Однако недавно мне напомнили о них столь несвоевременно и вредоносно, что это походило на подстрекательство к мятежу. И произошло это под прикрытием праздника Осириса. Однако праздник божества не может защитить изменника и богохульника, который осмелился оскорбить своими нападками личность и божественную природу царя. — Фараон сделал многозначительную паузу. Было ясно, что он говорит о Тане, и я снова критически отнесся к его суждениям. Сильный фараон не стал бы объяснять причины своих поступков народу или пытаться завоевать его одобрение. Он бы просто произнес приговор, и дело было бы кончено.
   — Я, разумеется, имею в виду Тана, вельможу Харраба, который исполнял роль великого бога Гора в мистерии Осириса. Тан был заключен под стражу по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Мнения моих советников по поводу его вины разделились. Есть среди них люди, которые хотят, чтобы он понес высшую меру наказания… — Я увидел, как вельможа Интеф, стоявший рядом с троном, на какое-то мгновение отвел глаза. Я укрепился в мысли, что он возглавлял тех, кто хотел казнить Тана. — Но есть среди них и те, кто считает, что речь на празднике была вдохновлена божественными силами, и говорил не Тан, вельможа Харраб, а истинный голос великого бога Гора, который решил указать нам на эти недостатки. Если это действительно так, то смертный, чьим голосом бог решил говорить, не может нести ответственности за свои поступки.