Страница:
Несмотря на мрачную внешность, фараон Мамос был добрым и порядочным человеком. Госпожа Лостра скоро поняла это и, как и я, привязалась к нему. Еще до прибытия на остров Элефантина она обращалась с ним, как с любимым дядей, и довольно часто безыскусно сиживала у него на коленях, рассказывая какую-нибудь историю, или играла с ним в биту на палубе царской барки. Оба они, разрумянившись, смеялись, как дети. Атон признался мне, что никогда еще не видел царя таким веселым.
Свита заметила это, и очень скоро в моей госпоже признали любимицу царя. По вечерам в наших шатрах появлялись другие посетители. Они приносили просьбы или прошения и умоляли мою госпожу привлечь внимание царя к их заботам. Дары, которые предлагали, стоили намного дороже, чем те, которые доставались за мои услуги.
Госпожа моя отказалась от прощального дара отца ради одного единственного раба, поэтому отправилась в путешествие на юг нищей и зависела только от моих скромных сбережений. Однако еще до окончания нашего путешествия она собрала приличное состояние, не говоря уже о длинном списке богатых и влиятельных друзей, каждый из которых был ей чем-то обязан. Я вел тщательный учет всего нашего имущества.
Я не настолько самодоволен, чтобы делать вид, будто госпожа Лостра не смогла бы добиться признания без моей помощи. Ее красота, ум и мягкий, добрый характер сделали бы ее любимицей двора при любых обстоятельствах. Я только хочу сказать, что немного приблизил этот момент и сделал путь к нему короче и надежнее.
Наш успех при дворе принес нам и кое-какие неприятности. Как обычно, нам завидовали те, кто считал себя обделенным благосклонностью фараона, да и плотское влечение фараона к моей госпоже стало расти. Последнее усугублялось полным воздержанием, которого я от него требовал.
Однажды вечером в царском шатре, после того как я дал фараону питье из толченого рога носорога, он признался мне:
— Таита, твое средство действительно великолепно. Я не чувствовал себя столь мужественным, пожалуй, с ранней молодости, с того времени, когда еще не был царем и богом. Когда я проснулся этим утром, то почувствовал, сколь приятно окреп мой член, и даже послал за Атоном, чтобы тот посмотрел на него. Он был поражен и хотел тут же привести твою госпожу.
Меня очень встревожило такое известие. Я придал своему лицу строгое выражение и зацокал языком в знак неодобрения.
— Я благодарен вашему величеству за то, что здравый смысл не дал вам согласиться с Атоном. Вы могли с легкостью разрушить столькими трудами построенное здание. Если вам нужен сын, вы должны строго следовать моим указаниям.
Это еще раз напомнило мне, как быстро течет время и как скоро девяносто дней отсрочки подойдут к концу. Я стал готовить мою госпожу к брачной ночи, которой скоро потребует фараон.
В первую очередь мне нужно было подготовить ее сознание. И я начал с того, что указал на неизбежность этого. Если она хотела пережить царя и в конце концов уйти к Тану, ей нужно было подчиниться его воле. Лостра всегда была разумной девочкой.
— Тогда ты должен объяснить мне, чего он будет от меня ожидать, — со вздохом сказала она Однако я далеко не лучший проводник в этой области. Мой личный опыт был слишком эфемерным. Я смог объяснить ей лишь самое основное и сделал свой рассказ настолько обыденным, что ни капельки не встревожил ее.
— Мне будет больно? — поинтересовалась она, и я поспешил разуверить.
— Царь — добрый человек, у него большой опыт в обращении с молоденькими девушками. Я уверен, он будет нежен с тобой. А я приготовлю мазь, которая сделает все очень легким и безболезненным. Мы будем втирать эту мазь на ночь перед сном. Она откроет ворота. Думай про себя, что однажды Тан пройдет через эти двери, и ты только открываешь ему дорогу.
Я пытался относиться к этому отрешенно, как подобает врачу, и не извлекать из происходящего чувственных удовольствий. Да простят меня боги, но это мне не удалось. Ее женские части были настолько совершенны, что затмевали самые прекрасные цветы, когда-либо выраставшие в моем саду. Никакая роза пустыни не могла похвастаться такими изящными лепестками. Когда я наносил мазь, они покрывались собственной росой, столь мягкой и шелковистой на ощупь, что она не шла ни в какое сравнение с лекарством, сделанным моими руками.
Щеки ее розовели, голос становился сиплым, и она шептала:
— До сих пор я думала, что та часть моего тела предназначена только для одной цели. Почему же, Таита, когда ты делаешь это, я так невыносимо тоскую по Тану?
Она полностью доверяла мне и так мало разбиралась в незнакомых ощущениях, что мне приходилось постоянно напоминать себе о врачебной этике, и лишь огромные усилия воли помогали удержать мое влечение, чтобы оно не зашло слишком далеко и не перешло границы необходимого. Всю ночь потом я спал плохо. Меня тревожили сны о невозможном.
МЫ ПЛЫЛИ на юг вверх по реке, и пояса зеленой растительности на берегах начали сужаться. Пустыня сжимала реку в своих объятиях. Местами мрачные утесы черного гранита наступали на зеленые поля и выходили к самой реке, нависая над бурными водами Нила.
Самое чудовищное из подобных ущелий называлось Ворота Хапи. Воды в нем своевольно бились в пене между высоких скал. Мы прошли через Ворота Хапи и достигли наконец Элефантины, крупнейшего из большой цепочки островов, протянувшейся посередине Нила там, где высокие крутые холмы обступили с обеих сторон его русло и сжали реку в узком ущелье.
Остров Элефантина напоминал чудовищных размеров акулу, преследующую стайку мелких рыбок-островков выше по течению. По обоим берегам пустыня отличалась и по цвету, и по характеру. На западном берегу барханы Сахары были оранжевыми и дикими, как и бедуины — единственные из смертных, способные жить среди них. На востоке простиралась аравийская пустыня с ее грязно-серой землей, усеянной кое-где черными холмами, которые плясали в горячем воздухе, словно во сне. Объединяло пустыни одно: обе губили людей.
Окруженный безжизненными просторами остров радовал глаз, сверкая, как изумруд, в серебряной оправе реки. Название свое он получил от огромных гладких камней, лежащих на берегу, как стадо слонов. Возможно также, что имя ему дала процветающая торговля слоновой костью, которую уже тысячу лет привозили на остров из далеких земель Куша за порогами Нила.
Дворец фараона занимал большую часть острова, и злые языки поговаривали, будто фараон специально выбрал этот остров как самую южную точку царства, чтобы находиться как можно дальше от красного лжефараона Севера.
Широкие протоки, омывавшие остров с обеих сторон, защищали его и дворец фараона от нападения врага, а расположившиеся по обоим берегам реки западный и восточный Элефантины образовали второй по величине и по населению город в Верхнем царстве — достойный соперник Мемфиса, столицы красного фараона Нижнего царства.
Остров Элефантина покрывали деревья, как ни одно другое место в Египте. Половодье приносило их семена в течение тысяч лет, и они укоренялись в плодородных наносных почвах, также оставленных бурными водами Нила.
Во время моей последней поездки в Элефантину, когда я наблюдал за изменением уровня воды в реке от имени вельможи Интефа, Стража вод, я провел много месяцев на этом острове. С помощью старшего садовника составил список названий и описания всех растений дворцовых садов и теперь рассказывал о них своей госпоже. Там росли фикусы, деревья, которые нельзя встретить ни в каком ином месте Египта. Их плоды зреют не на ветвях, как на других деревьях, а на стволе, а корни извиваются и переплетаются, как совокупляющиеся питоны. Были там также деревьядраконы, чья кора, если ее порезать, пускала струйку яркокрасного сока. Были там смоковницы Куша и сотни других деревьев, простиравших тенистый шатер над зеленым островком.
Царский дворец был построен на прочном материковом граните, который лежал под плодородной почвой острова, образуя его каркас. Я часто поражался тому, что все цари, все фараоны пятидесяти династий, уходящих корнями более чем на тысячу лет в глубину нашей истории, тратили столько жизненных сил и сокровищ на строительство обширных, вечных гробниц из гранита и мрамора, а жизнь проводили в дворцах с глинобитными стенами и соломенными крышами. По сравнению с великолепным погребальным храмом фараона Мамоса в Карнаке, его дворец на острове был весьма скромным строением, и ему явно не хватало правильности линий и симметрии, что оскорбляло мои чувства математика и архитектора. Хотя это столпотворение зданий из красной глины и покосившихся крыш и не было лишено определенного деревенского очарования, но у меня руки сами тянулись к линейке и отвесу, когда я смотрел на них.
Как только мы сошли на берег и были доставлены в покои, отведенные Лостре на женской половине, истинная прелесть Элефантины открылась нам. Мы, конечно, поселились в окруженном стеной гареме на северной части острова. Размеры и обстановка нашего жилища подтверждали наше привилегированное положение как при царе, так и при постельничем. Атон отвел нам эти помещения, а он, как и большинство придворных, оказался совершенно беззащитным против природных чар моей госпожи, и превратился в самого страстного ее обожателя.
Он предоставил в наше распоряжение около дюжины просторных комнат со своим двориком и своими кухнями. Боковая калитка в главной стене гарема вела прямо к реке и каменной пристани. В первый же день я приобрел плоскодонную лодочку, на которой можно было охотиться на водяную дичь и ловить рыбу. Я держал ее у каменной пристани.
Что касается остального, каким бы удобным ни казалось наше жилище, оно не удовлетворило ни меня, ни мою госпожу, и мы немедленно занялись его обустройством и украшением. При содействии моего старого друга, главного садовника, я разбил во дворике собственный садик и построил в нем беседку с соломенной крышей, где мы проводили время в нестерпимую жару и где я держал своих соколов сапсанов.
Около пристани я установил журавль, который постоянно качал воду. Вода эта по керамическим трубам проходила в пруды в нашем саду, где росли лилии и плавали рыбки. Излишки воды из этих прудов вытекали в узкую сточную канавку. Я провел ее через стену в комнате моей госпожи. Она пересекала комнату в дальнем конце и уходила в другую стену, за которой вытекала прямо в реку. Из ароматной древесины кедра я сделал небольшую табуреточку: вместо сиденья там была дырка. Я поставил табуреточку над канавкой, и все, что падало через эту дырку, уносилось прочь потоком воды. Госпожа моя была в восторге от этого нововведения и стала проводить на моем стуле гораздо больше времени, чем было необходимо, чтобы справить нужду, для которой он был предназначен.
Стены нашего жилища были из красной глины, и их ничто не украшало. Мы набросали эскизы фресок для каждой комнаты. Я обвел контуры и перевел на стены, а затем моя госпожа и ее служанки раскрасили их. На фресках изображались сцены из жизни богов и чудесные пейзажи, населенные удивительными животными и птицами. Разумеется, для Исиды позировала сама госпожа Лостра, и не было ничего удивительного, что в центре каждой картины находился Гор и что у Гора, по настоянию госпожи, всегда были золотистые рыжеватые кудри и он всегда напоминал одного нашего знакомого.
Эти фрески взволновали всю женскую половину, и каждая из царских жён посетила нас. Они приходили, пили шербет и осматривали картины на стенах. Мы стали законодателями моды, и от меня стали требовать совета, как украсить комнаты гарема, за подходящий гонорар, разумеется. В результате мы получили множество новых друзей среди царских жен и значительно увеличили наше состояние.
Скоро царь услышал о наших фресках и лично пришел осмотреть их. Лостра провела его по своим комнатам. Фараон заметил табуретку над канавкой, и госпожа моя гордо, без тени сомнения согласилась показать царю, как она ею пользуется, и с хихиканьем пустила звонкую струйку.
Она была еще столь невинна, что не поняла, как эта сценка подействовала на ее мужа. Я понял по выражению его лица, что любая попытка увеличить период воздержания будет сопряжена с большими трудностями.
Потом фараон посидел немного в беседке и выпил чашу вина, громко смеясь над выходками моей госпожи.
— Таита, ты должен построить для меня такой же сад с прудами и беседку, только большего размера, и, пока ты будешь заниматься этим, сделай мне такой же водяной стул.
Уходя, он приказал мне пройтись с ним немного, для вида собираясь обсудить новый сад, но я понимал, в чем дело. Не успели мы выйти с женской половины, как он горячо заговорил:
— Прошлой ночью мне снилась твоя госполо. Когда я проснулся, обнаружил, что семя мое выплеснулось на простыни. Со мной не случалось такого с тех пор, как я был мальчишкой. Эта маленькая быстрая девчушка не выходит у меня из головы ни во сне, ни наяву. Я наверняка смогу родить с ней сына и не думаю, что следует откладывать это надолго. Как ты думаешь, лекарь, я уже готов для попытки?
— Я советую вам строго выдержать девяносто дней, ваше величество. Если мы сделаем попытку раньше, это будет серьезной ошибкой. — Называть желание царя ошибкой было опасно, но я отчаянно пытался сохранить отсрочку. — Было бы крайне неумно испортить наши шансы на успех, когда ждать осталось так недолго.
В конце концов я настоял на своем, и он ушел от меня с очень мрачным видом.
Когда я вернулся на женскую половину, то предупредил госпожу о намерении царя, и она почти не расстроилась — так хорошо я подготовил ее к этому неизбежному событию. К этому времени она уже привыкла к роли любимицы царя, а обещание скорого и неизбежного конца ее заключению на острове Элефантина облегчало страдания. Говоря по справедливости, наше пребывание на острове нельзя было назвать пленом. Мы, египтяне, самые цивилизованные люди на земле. Мы хорошо обращаемся с нашими женами. Я слышал, что другие народы — кушиты, хурриты и ливийцы, например, — с чрезвычайной, противоестественной жестокостью обращаются с женами и дочерьми.
Ливийцы превращают гарем в тюрьму, где женщины проводят всю свою жизнь и где они не смеют видеть мужчин, не считая евнухов и детей. Говорят, что даже собаки и кошки мужского пола не допускаются в их гаремы — настолько велико чувство собственности!
Хурриты же обращаются со своими женщинами еще хуже. Они не только заставляют женщин оставаться дома и не разрешают им выходить, но и заставляют скрывать тела от ступней до кистей рук и носить маску на лице даже в стенах гарема. Только муж женщины видит ее лицо.
Первобытные племена Куша ведут себя хуже всех остальных. Когда женщины достигают зрелого возраста, они обрезают их самым жестоким образом: вырезают клитор и внутренние губы влагалища, удаляя источник полового возбуждения, чтобы женщина не испытывала соблазна уйти от своего мужа.
Это может показаться чудовищным, почти невероятным, но я сам видел результаты подобных хирургических операций. Три из рабынь моей госпожи были пойманы работорговцами после того, как достигли зрелости, и собственный отец ножом сделал им обрезание. Когда я осматривал зияющие дыры, оставленные его рукой, меня тошнило при виде грубых шрамов, и мои чувства лекаря были глубоко оскорблены таким намеренным нанесением ущерба человеческому телу, этому шедевру богов. По моим наблюдениям, обрезание не достигает намеченной цели, так как лишает жертву наиболее приятных женских черт характера и делает ее холодной, расчетливой и жестокой. Женщина превращается в бесполое чудовище.
Мы же, египтяне, в отличие от многих народов, чтим наших женщин и обращаемся с ними с большим уважением, хотя и не считаем их равными мужчине. Ни один муж не имеет права бить жену, не обратившись за разрешением к властям: по закону он обязан одевать, кормить и содержать свою супругу в соответствии со своим положением в обществе. Жена царя или знатного египтянина не обязана проводить все время на женской половине и может в сопровождении соответствующей свиты свободно ходить по городу или за его стенами. Ее не заставляют скрывать свои прелести, но в соответствии с модой или по собственному капризу она может сидеть за столом мужа во время приема пищи, не скрывая лица и грудей, и развлекать его товарищей разговорами и песнями.
По закону она может иметь собственных рабов, землю и собственное состояние, отдельное от состояния мужа, хотя дети, которых она рожает, принадлежат только ему. Может охотиться с соколами, ловить рыбу и даже стрелять из лука, хотя такие мужские занятия, как борьба и фехтование на мечах, женщинам запрещаются. Они по справедливости не могут заниматься определенными видами деятельности, такими, например, как законодательство или архитектура, но женщина высокого рождения или жена высокородного человека — особа влиятельная и обладает законными правами и достоинством. Естественно, это не распространяется на блудниц или жен простых людей. Они имеют те же права, что и рабочий скот — быки и ослы.
Таким образом, я и моя госпожа были свободны и могли спокойно осматривать оба города на берегах Нила и то, что было за их стенами. На улицах Элефантины госпожа Лостра скоро стала любимицей народа, простые люди собирались вокруг нее, чтобы получить благословение или воспользоваться щедростью. Они восхваляли ее изящество и красоту так же, как и жители родных Фив. По ее указанию я всегда носил большую сумку с пирожными и сладостями, которыми она набивала рты всех оборванцев, какие только встречались у нас на пути и кого, по ее мнению, следовало накормить. Где бы мы ни находились, нас всегда окружала кричащая и пляшущая стайка детей.
Госпожа моя рада была посидеть на пороге бедной хижины с женой хозяина дома или под деревом на крестьянском поле и послушать рассказ простой женщины о ее заботах и невзгодах. При первой же возможности она вступалась за бедняков перед фараоном. Часто он снисходительно улыбался и соглашался исправить несправедливости, о которых она говорила. Так возникла ее слава защитницы простых людей. Даже проходя по самым мрачным и бедным улицам города, Лостра оставляла после себя улыбки и радостный смех.
Иногда мы целыми днями ловили рыбу с маленькой лодки в спокойных водах лагун, остающихся после разлива Нила, или расставляли приманки на диких уток. Я сделал маленький лук, который соответствовал силе моей госпожи. Разумеется, ему было далеко до огромного лука Ланаты, который я изготовил для Тана, но он вполне подходил для охоты на водяную дичь. Госпожа Лостра стреляла из лука намного лучше большинства воинов, которые постоянно бьют по мишеням, и если она пускала стрелу, очень редко мне не приходилось прыгать в воду за подбитой уткой или гусем.
Всякий раз, когда царь отправлялся на соколиную охоту, он приглашал мою госпожу. Я шел вместе с ней по краю зарослей папируса с соколом на руке. Как только цапля взлетала со скрытого в глубине камышей водного пространства и, тяжело ударяя крыльями, поднималась над тростниками, Лостра стаскивала за веревочку капюшон с головы сокола, целовала его и говорила:
— Лети быстро и точно к цели, красавец мой! — И великолепный маленький убийца взмывал в небо, сверкнув желтыми глазами.
Как зачарованные смотрели мы, как сокол поднимался высоко над своей добычей, а потом складывал серпообразные крылья и падал на нее с такой скоростью, что ветер пел у него в оперении. Звук удара отчетливо доносился за двести шагов. Облачко бледно-голубых перьев быстро расплывалось в синем небе и рассеивалось на ветру, а сокол, прикованный к добыче кривыми когтями, с разгона ударялся с ней о землю. Госпожа моя взвизгивала от восторга и бежала, как мальчишка, подбирать птицу, лаская сокола и осыпая его похвалами, а потом скармливала ему отрезанную голову цапли.
Я люблю всех существ, обитающих в воде, на суше и в воздухе, и госпожа моя разделяет мои чувства. Я часто поражаюсь, почему мы оба так увлекаемся преследованием дичи. Я долго ломал голову над этой загадкой и не мог найти ответа. Может быть, люди — и мужчины и женщины — самые свирепые хищники Земли? Поэтому мы чувствуем родство с соколом и его стремительной красотой. Цапли и гуси были отданы соколу богами, как его добыча. Точно так же, теми же богами человеку было дано господствовать над всеми существами, живущими на Земле. Мы не можем бросать вызов чувствам, которыми нас наделили боги.
С самого раннего возраста, с того самого времени, когда госпожа Лостра стала достаточно сильной и выносливой, чтобы ходить на охоту, я разрешал ей сопровождать меня с Таном в охотничьих и рыбацких походах. Чтобы скрыть свою ненависть к сопернику, вельможе Харрабу, господин Интеф отпускал меня на охоту с молодым Таном.
Много лет назад мы с Таном приобрели заброшенную хижину рыбака, которую обнаружили на краю болота ниже Карнака. Мы превратили эту хижину в тайное охотничье логово. Край пустыни был совсем недалеко. Таким образом, мы без труда могли отправляться на рыбалку в лагуны или охотиться с соколом на гигантских дроф в пустыне.
Вначале Тану не нравилось вторжение нескладной девятилетней девочки с худой мальчишеской грудью в его мир охотника. Однако очень скоро он привык к ее присутствию и даже находил его удобным, так как теперь было кого послать в лагерь за какой-нибудь мелочью или заставить сделать нудную работу в хижине.
Так мало-помалу Лостра усвоила все традиции и премудрости жизни под открытым небом. Она выучила истинные названия каждой рыбы и птицы и могла пользоваться гарпуном и охотничьим луком с одинаковой ловкостью. Под конец Тан даже стал гордиться ею, как будто это он, а не я позволял ей участвовать в наших походах.
Она была с нами в черных скалистых холмах над долиной реки, когда Тан убил льва, нападавшего на крестьянский скот. Лев этот оказался старым и мощным самцом, тело его покрывали шрамы. Его черная грива волновалась с каждым шагом, как пшеница на ветру, а голос походил на гром небесный. Мы спустили на него мою свору гончих и преследовали льва от самого загона, где он задрал буйвола, пока собаки не загнали его в тупик у вершины узкого оврага. Когда мы подошли, лев сразу узнал в нас своих врагов и бросился вперед, отмахнувшись от собак.
Он несся на нас с ревом и рыком, а госпожа моя стояла бесстрашно у левого плеча Тана, нацелив на зверя свой маленький лук. Разумеется, льва убил Тан из мощной Ланаты — стрела со свистом вошла в разинутую пасть зверя. В тот день мы оба видели мужество госпожи Лостры.
Мне кажется, именно тогда Тан впервые осознал свои чувства к ней, а для моей госпожи охота и преследование зверя навсегда были связаны с образом любимого. С тех самых времен она стала ярой охотницей. Научилась от Тана и от меня уважать и любить дичь, но не обременяла себя чувством вины, когда приходилось пользоваться богоданным правом господства над всеми существами, живущими на Земле, которые служат нам вьючными животными, источником пищи или дичью на охоте.
У нас, у людей, есть право господствовать над зверями, но точно так же, как мы господствуем над ними, фараон господствует над всеми мужчинами и женщинами, и никто не может перечить ему. На девяностую ночь царь послал Атона за моей госпожой.
БЛАГОДАРЯ нашей дружбе и доброму отношению Атона к моей госпоже мы узнали об этом задолго до его появления. Я успел закончить последние приготовления раньше, чем он вошел в комнату.
Я еще раз отрепетировал с госпожой, что ей нужно говорить царю и как она должна себя вести. Затем наложил мазь, которую изготовил специально для этого случая. Она обладала не только смягчающими и смазывающими свойствами, но содержала также вытяжку особой травы, с помощью которой я в некоторых случаях смягчал боль, когда лечил зубы или другие незначительные раны. Эта мазь лишала чувствительности слизистые покровы тела.
Лостра держалась смело, пока в дверях комнаты не появился Атон, а потом мужество оставило ее. Она повернулась ко мне, и я увидел у нее в глазах слезы.
— Я не могу идти одна. Я боюсь. Пожалуйста, пойдем со мной, Таита. — Она побледнела под гримом, который я столь тщательно наложил, и задрожала так, что маленькие белые зубки застучали во рту.
— Госпожа, это же невозможно, пойми. Фараон послал за тобой. Сейчас я не могу помочь тебе.
И тут Атон пришел к ней на помощь.
— Может быть, Таите стоит пойти со мной и подождать в прихожей перед спальней царя. В конце концов, он царский лекарь, его услуги могут понадобиться, — предложил постельничий тонким голосом, и госпожа моя, встав на цыпочки, поцеловала его в толстую щеку.
— Ты так добр, Атон, — прошептала она, а он покраснел.
Госпожа Лостра крепко держала меня за руку, пока мы шли за Атоном в спальню царя по лабиринту дворцовых переходов. В прихожей перед спальней крепко сжала мои пальцы, потом отпустила их и подошла к двери. Там остановилась и оглянулась. Никогда еще не казалась она мне столь прелестной, юной и ранимой. Сердце мое разрывалось, но я улыбнулся, чтобы подбодрить. Она улыбнулась в ответ и прошла в комнату, отодвинув занавеску. Я услышал приглушенное приветствие царя и ее тихий ответ.
Свита заметила это, и очень скоро в моей госпоже признали любимицу царя. По вечерам в наших шатрах появлялись другие посетители. Они приносили просьбы или прошения и умоляли мою госпожу привлечь внимание царя к их заботам. Дары, которые предлагали, стоили намного дороже, чем те, которые доставались за мои услуги.
Госпожа моя отказалась от прощального дара отца ради одного единственного раба, поэтому отправилась в путешествие на юг нищей и зависела только от моих скромных сбережений. Однако еще до окончания нашего путешествия она собрала приличное состояние, не говоря уже о длинном списке богатых и влиятельных друзей, каждый из которых был ей чем-то обязан. Я вел тщательный учет всего нашего имущества.
Я не настолько самодоволен, чтобы делать вид, будто госпожа Лостра не смогла бы добиться признания без моей помощи. Ее красота, ум и мягкий, добрый характер сделали бы ее любимицей двора при любых обстоятельствах. Я только хочу сказать, что немного приблизил этот момент и сделал путь к нему короче и надежнее.
Наш успех при дворе принес нам и кое-какие неприятности. Как обычно, нам завидовали те, кто считал себя обделенным благосклонностью фараона, да и плотское влечение фараона к моей госпоже стало расти. Последнее усугублялось полным воздержанием, которого я от него требовал.
Однажды вечером в царском шатре, после того как я дал фараону питье из толченого рога носорога, он признался мне:
— Таита, твое средство действительно великолепно. Я не чувствовал себя столь мужественным, пожалуй, с ранней молодости, с того времени, когда еще не был царем и богом. Когда я проснулся этим утром, то почувствовал, сколь приятно окреп мой член, и даже послал за Атоном, чтобы тот посмотрел на него. Он был поражен и хотел тут же привести твою госпожу.
Меня очень встревожило такое известие. Я придал своему лицу строгое выражение и зацокал языком в знак неодобрения.
— Я благодарен вашему величеству за то, что здравый смысл не дал вам согласиться с Атоном. Вы могли с легкостью разрушить столькими трудами построенное здание. Если вам нужен сын, вы должны строго следовать моим указаниям.
Это еще раз напомнило мне, как быстро течет время и как скоро девяносто дней отсрочки подойдут к концу. Я стал готовить мою госпожу к брачной ночи, которой скоро потребует фараон.
В первую очередь мне нужно было подготовить ее сознание. И я начал с того, что указал на неизбежность этого. Если она хотела пережить царя и в конце концов уйти к Тану, ей нужно было подчиниться его воле. Лостра всегда была разумной девочкой.
— Тогда ты должен объяснить мне, чего он будет от меня ожидать, — со вздохом сказала она Однако я далеко не лучший проводник в этой области. Мой личный опыт был слишком эфемерным. Я смог объяснить ей лишь самое основное и сделал свой рассказ настолько обыденным, что ни капельки не встревожил ее.
— Мне будет больно? — поинтересовалась она, и я поспешил разуверить.
— Царь — добрый человек, у него большой опыт в обращении с молоденькими девушками. Я уверен, он будет нежен с тобой. А я приготовлю мазь, которая сделает все очень легким и безболезненным. Мы будем втирать эту мазь на ночь перед сном. Она откроет ворота. Думай про себя, что однажды Тан пройдет через эти двери, и ты только открываешь ему дорогу.
Я пытался относиться к этому отрешенно, как подобает врачу, и не извлекать из происходящего чувственных удовольствий. Да простят меня боги, но это мне не удалось. Ее женские части были настолько совершенны, что затмевали самые прекрасные цветы, когда-либо выраставшие в моем саду. Никакая роза пустыни не могла похвастаться такими изящными лепестками. Когда я наносил мазь, они покрывались собственной росой, столь мягкой и шелковистой на ощупь, что она не шла ни в какое сравнение с лекарством, сделанным моими руками.
Щеки ее розовели, голос становился сиплым, и она шептала:
— До сих пор я думала, что та часть моего тела предназначена только для одной цели. Почему же, Таита, когда ты делаешь это, я так невыносимо тоскую по Тану?
Она полностью доверяла мне и так мало разбиралась в незнакомых ощущениях, что мне приходилось постоянно напоминать себе о врачебной этике, и лишь огромные усилия воли помогали удержать мое влечение, чтобы оно не зашло слишком далеко и не перешло границы необходимого. Всю ночь потом я спал плохо. Меня тревожили сны о невозможном.
МЫ ПЛЫЛИ на юг вверх по реке, и пояса зеленой растительности на берегах начали сужаться. Пустыня сжимала реку в своих объятиях. Местами мрачные утесы черного гранита наступали на зеленые поля и выходили к самой реке, нависая над бурными водами Нила.
Самое чудовищное из подобных ущелий называлось Ворота Хапи. Воды в нем своевольно бились в пене между высоких скал. Мы прошли через Ворота Хапи и достигли наконец Элефантины, крупнейшего из большой цепочки островов, протянувшейся посередине Нила там, где высокие крутые холмы обступили с обеих сторон его русло и сжали реку в узком ущелье.
Остров Элефантина напоминал чудовищных размеров акулу, преследующую стайку мелких рыбок-островков выше по течению. По обоим берегам пустыня отличалась и по цвету, и по характеру. На западном берегу барханы Сахары были оранжевыми и дикими, как и бедуины — единственные из смертных, способные жить среди них. На востоке простиралась аравийская пустыня с ее грязно-серой землей, усеянной кое-где черными холмами, которые плясали в горячем воздухе, словно во сне. Объединяло пустыни одно: обе губили людей.
Окруженный безжизненными просторами остров радовал глаз, сверкая, как изумруд, в серебряной оправе реки. Название свое он получил от огромных гладких камней, лежащих на берегу, как стадо слонов. Возможно также, что имя ему дала процветающая торговля слоновой костью, которую уже тысячу лет привозили на остров из далеких земель Куша за порогами Нила.
Дворец фараона занимал большую часть острова, и злые языки поговаривали, будто фараон специально выбрал этот остров как самую южную точку царства, чтобы находиться как можно дальше от красного лжефараона Севера.
Широкие протоки, омывавшие остров с обеих сторон, защищали его и дворец фараона от нападения врага, а расположившиеся по обоим берегам реки западный и восточный Элефантины образовали второй по величине и по населению город в Верхнем царстве — достойный соперник Мемфиса, столицы красного фараона Нижнего царства.
Остров Элефантина покрывали деревья, как ни одно другое место в Египте. Половодье приносило их семена в течение тысяч лет, и они укоренялись в плодородных наносных почвах, также оставленных бурными водами Нила.
Во время моей последней поездки в Элефантину, когда я наблюдал за изменением уровня воды в реке от имени вельможи Интефа, Стража вод, я провел много месяцев на этом острове. С помощью старшего садовника составил список названий и описания всех растений дворцовых садов и теперь рассказывал о них своей госпоже. Там росли фикусы, деревья, которые нельзя встретить ни в каком ином месте Египта. Их плоды зреют не на ветвях, как на других деревьях, а на стволе, а корни извиваются и переплетаются, как совокупляющиеся питоны. Были там также деревьядраконы, чья кора, если ее порезать, пускала струйку яркокрасного сока. Были там смоковницы Куша и сотни других деревьев, простиравших тенистый шатер над зеленым островком.
Царский дворец был построен на прочном материковом граните, который лежал под плодородной почвой острова, образуя его каркас. Я часто поражался тому, что все цари, все фараоны пятидесяти династий, уходящих корнями более чем на тысячу лет в глубину нашей истории, тратили столько жизненных сил и сокровищ на строительство обширных, вечных гробниц из гранита и мрамора, а жизнь проводили в дворцах с глинобитными стенами и соломенными крышами. По сравнению с великолепным погребальным храмом фараона Мамоса в Карнаке, его дворец на острове был весьма скромным строением, и ему явно не хватало правильности линий и симметрии, что оскорбляло мои чувства математика и архитектора. Хотя это столпотворение зданий из красной глины и покосившихся крыш и не было лишено определенного деревенского очарования, но у меня руки сами тянулись к линейке и отвесу, когда я смотрел на них.
Как только мы сошли на берег и были доставлены в покои, отведенные Лостре на женской половине, истинная прелесть Элефантины открылась нам. Мы, конечно, поселились в окруженном стеной гареме на северной части острова. Размеры и обстановка нашего жилища подтверждали наше привилегированное положение как при царе, так и при постельничем. Атон отвел нам эти помещения, а он, как и большинство придворных, оказался совершенно беззащитным против природных чар моей госпожи, и превратился в самого страстного ее обожателя.
Он предоставил в наше распоряжение около дюжины просторных комнат со своим двориком и своими кухнями. Боковая калитка в главной стене гарема вела прямо к реке и каменной пристани. В первый же день я приобрел плоскодонную лодочку, на которой можно было охотиться на водяную дичь и ловить рыбу. Я держал ее у каменной пристани.
Что касается остального, каким бы удобным ни казалось наше жилище, оно не удовлетворило ни меня, ни мою госпожу, и мы немедленно занялись его обустройством и украшением. При содействии моего старого друга, главного садовника, я разбил во дворике собственный садик и построил в нем беседку с соломенной крышей, где мы проводили время в нестерпимую жару и где я держал своих соколов сапсанов.
Около пристани я установил журавль, который постоянно качал воду. Вода эта по керамическим трубам проходила в пруды в нашем саду, где росли лилии и плавали рыбки. Излишки воды из этих прудов вытекали в узкую сточную канавку. Я провел ее через стену в комнате моей госпожи. Она пересекала комнату в дальнем конце и уходила в другую стену, за которой вытекала прямо в реку. Из ароматной древесины кедра я сделал небольшую табуреточку: вместо сиденья там была дырка. Я поставил табуреточку над канавкой, и все, что падало через эту дырку, уносилось прочь потоком воды. Госпожа моя была в восторге от этого нововведения и стала проводить на моем стуле гораздо больше времени, чем было необходимо, чтобы справить нужду, для которой он был предназначен.
Стены нашего жилища были из красной глины, и их ничто не украшало. Мы набросали эскизы фресок для каждой комнаты. Я обвел контуры и перевел на стены, а затем моя госпожа и ее служанки раскрасили их. На фресках изображались сцены из жизни богов и чудесные пейзажи, населенные удивительными животными и птицами. Разумеется, для Исиды позировала сама госпожа Лостра, и не было ничего удивительного, что в центре каждой картины находился Гор и что у Гора, по настоянию госпожи, всегда были золотистые рыжеватые кудри и он всегда напоминал одного нашего знакомого.
Эти фрески взволновали всю женскую половину, и каждая из царских жён посетила нас. Они приходили, пили шербет и осматривали картины на стенах. Мы стали законодателями моды, и от меня стали требовать совета, как украсить комнаты гарема, за подходящий гонорар, разумеется. В результате мы получили множество новых друзей среди царских жен и значительно увеличили наше состояние.
Скоро царь услышал о наших фресках и лично пришел осмотреть их. Лостра провела его по своим комнатам. Фараон заметил табуретку над канавкой, и госпожа моя гордо, без тени сомнения согласилась показать царю, как она ею пользуется, и с хихиканьем пустила звонкую струйку.
Она была еще столь невинна, что не поняла, как эта сценка подействовала на ее мужа. Я понял по выражению его лица, что любая попытка увеличить период воздержания будет сопряжена с большими трудностями.
Потом фараон посидел немного в беседке и выпил чашу вина, громко смеясь над выходками моей госпожи.
— Таита, ты должен построить для меня такой же сад с прудами и беседку, только большего размера, и, пока ты будешь заниматься этим, сделай мне такой же водяной стул.
Уходя, он приказал мне пройтись с ним немного, для вида собираясь обсудить новый сад, но я понимал, в чем дело. Не успели мы выйти с женской половины, как он горячо заговорил:
— Прошлой ночью мне снилась твоя госполо. Когда я проснулся, обнаружил, что семя мое выплеснулось на простыни. Со мной не случалось такого с тех пор, как я был мальчишкой. Эта маленькая быстрая девчушка не выходит у меня из головы ни во сне, ни наяву. Я наверняка смогу родить с ней сына и не думаю, что следует откладывать это надолго. Как ты думаешь, лекарь, я уже готов для попытки?
— Я советую вам строго выдержать девяносто дней, ваше величество. Если мы сделаем попытку раньше, это будет серьезной ошибкой. — Называть желание царя ошибкой было опасно, но я отчаянно пытался сохранить отсрочку. — Было бы крайне неумно испортить наши шансы на успех, когда ждать осталось так недолго.
В конце концов я настоял на своем, и он ушел от меня с очень мрачным видом.
Когда я вернулся на женскую половину, то предупредил госпожу о намерении царя, и она почти не расстроилась — так хорошо я подготовил ее к этому неизбежному событию. К этому времени она уже привыкла к роли любимицы царя, а обещание скорого и неизбежного конца ее заключению на острове Элефантина облегчало страдания. Говоря по справедливости, наше пребывание на острове нельзя было назвать пленом. Мы, египтяне, самые цивилизованные люди на земле. Мы хорошо обращаемся с нашими женами. Я слышал, что другие народы — кушиты, хурриты и ливийцы, например, — с чрезвычайной, противоестественной жестокостью обращаются с женами и дочерьми.
Ливийцы превращают гарем в тюрьму, где женщины проводят всю свою жизнь и где они не смеют видеть мужчин, не считая евнухов и детей. Говорят, что даже собаки и кошки мужского пола не допускаются в их гаремы — настолько велико чувство собственности!
Хурриты же обращаются со своими женщинами еще хуже. Они не только заставляют женщин оставаться дома и не разрешают им выходить, но и заставляют скрывать тела от ступней до кистей рук и носить маску на лице даже в стенах гарема. Только муж женщины видит ее лицо.
Первобытные племена Куша ведут себя хуже всех остальных. Когда женщины достигают зрелого возраста, они обрезают их самым жестоким образом: вырезают клитор и внутренние губы влагалища, удаляя источник полового возбуждения, чтобы женщина не испытывала соблазна уйти от своего мужа.
Это может показаться чудовищным, почти невероятным, но я сам видел результаты подобных хирургических операций. Три из рабынь моей госпожи были пойманы работорговцами после того, как достигли зрелости, и собственный отец ножом сделал им обрезание. Когда я осматривал зияющие дыры, оставленные его рукой, меня тошнило при виде грубых шрамов, и мои чувства лекаря были глубоко оскорблены таким намеренным нанесением ущерба человеческому телу, этому шедевру богов. По моим наблюдениям, обрезание не достигает намеченной цели, так как лишает жертву наиболее приятных женских черт характера и делает ее холодной, расчетливой и жестокой. Женщина превращается в бесполое чудовище.
Мы же, египтяне, в отличие от многих народов, чтим наших женщин и обращаемся с ними с большим уважением, хотя и не считаем их равными мужчине. Ни один муж не имеет права бить жену, не обратившись за разрешением к властям: по закону он обязан одевать, кормить и содержать свою супругу в соответствии со своим положением в обществе. Жена царя или знатного египтянина не обязана проводить все время на женской половине и может в сопровождении соответствующей свиты свободно ходить по городу или за его стенами. Ее не заставляют скрывать свои прелести, но в соответствии с модой или по собственному капризу она может сидеть за столом мужа во время приема пищи, не скрывая лица и грудей, и развлекать его товарищей разговорами и песнями.
По закону она может иметь собственных рабов, землю и собственное состояние, отдельное от состояния мужа, хотя дети, которых она рожает, принадлежат только ему. Может охотиться с соколами, ловить рыбу и даже стрелять из лука, хотя такие мужские занятия, как борьба и фехтование на мечах, женщинам запрещаются. Они по справедливости не могут заниматься определенными видами деятельности, такими, например, как законодательство или архитектура, но женщина высокого рождения или жена высокородного человека — особа влиятельная и обладает законными правами и достоинством. Естественно, это не распространяется на блудниц или жен простых людей. Они имеют те же права, что и рабочий скот — быки и ослы.
Таким образом, я и моя госпожа были свободны и могли спокойно осматривать оба города на берегах Нила и то, что было за их стенами. На улицах Элефантины госпожа Лостра скоро стала любимицей народа, простые люди собирались вокруг нее, чтобы получить благословение или воспользоваться щедростью. Они восхваляли ее изящество и красоту так же, как и жители родных Фив. По ее указанию я всегда носил большую сумку с пирожными и сладостями, которыми она набивала рты всех оборванцев, какие только встречались у нас на пути и кого, по ее мнению, следовало накормить. Где бы мы ни находились, нас всегда окружала кричащая и пляшущая стайка детей.
Госпожа моя рада была посидеть на пороге бедной хижины с женой хозяина дома или под деревом на крестьянском поле и послушать рассказ простой женщины о ее заботах и невзгодах. При первой же возможности она вступалась за бедняков перед фараоном. Часто он снисходительно улыбался и соглашался исправить несправедливости, о которых она говорила. Так возникла ее слава защитницы простых людей. Даже проходя по самым мрачным и бедным улицам города, Лостра оставляла после себя улыбки и радостный смех.
Иногда мы целыми днями ловили рыбу с маленькой лодки в спокойных водах лагун, остающихся после разлива Нила, или расставляли приманки на диких уток. Я сделал маленький лук, который соответствовал силе моей госпожи. Разумеется, ему было далеко до огромного лука Ланаты, который я изготовил для Тана, но он вполне подходил для охоты на водяную дичь. Госпожа Лостра стреляла из лука намного лучше большинства воинов, которые постоянно бьют по мишеням, и если она пускала стрелу, очень редко мне не приходилось прыгать в воду за подбитой уткой или гусем.
Всякий раз, когда царь отправлялся на соколиную охоту, он приглашал мою госпожу. Я шел вместе с ней по краю зарослей папируса с соколом на руке. Как только цапля взлетала со скрытого в глубине камышей водного пространства и, тяжело ударяя крыльями, поднималась над тростниками, Лостра стаскивала за веревочку капюшон с головы сокола, целовала его и говорила:
— Лети быстро и точно к цели, красавец мой! — И великолепный маленький убийца взмывал в небо, сверкнув желтыми глазами.
Как зачарованные смотрели мы, как сокол поднимался высоко над своей добычей, а потом складывал серпообразные крылья и падал на нее с такой скоростью, что ветер пел у него в оперении. Звук удара отчетливо доносился за двести шагов. Облачко бледно-голубых перьев быстро расплывалось в синем небе и рассеивалось на ветру, а сокол, прикованный к добыче кривыми когтями, с разгона ударялся с ней о землю. Госпожа моя взвизгивала от восторга и бежала, как мальчишка, подбирать птицу, лаская сокола и осыпая его похвалами, а потом скармливала ему отрезанную голову цапли.
Я люблю всех существ, обитающих в воде, на суше и в воздухе, и госпожа моя разделяет мои чувства. Я часто поражаюсь, почему мы оба так увлекаемся преследованием дичи. Я долго ломал голову над этой загадкой и не мог найти ответа. Может быть, люди — и мужчины и женщины — самые свирепые хищники Земли? Поэтому мы чувствуем родство с соколом и его стремительной красотой. Цапли и гуси были отданы соколу богами, как его добыча. Точно так же, теми же богами человеку было дано господствовать над всеми существами, живущими на Земле. Мы не можем бросать вызов чувствам, которыми нас наделили боги.
С самого раннего возраста, с того самого времени, когда госпожа Лостра стала достаточно сильной и выносливой, чтобы ходить на охоту, я разрешал ей сопровождать меня с Таном в охотничьих и рыбацких походах. Чтобы скрыть свою ненависть к сопернику, вельможе Харрабу, господин Интеф отпускал меня на охоту с молодым Таном.
Много лет назад мы с Таном приобрели заброшенную хижину рыбака, которую обнаружили на краю болота ниже Карнака. Мы превратили эту хижину в тайное охотничье логово. Край пустыни был совсем недалеко. Таким образом, мы без труда могли отправляться на рыбалку в лагуны или охотиться с соколом на гигантских дроф в пустыне.
Вначале Тану не нравилось вторжение нескладной девятилетней девочки с худой мальчишеской грудью в его мир охотника. Однако очень скоро он привык к ее присутствию и даже находил его удобным, так как теперь было кого послать в лагерь за какой-нибудь мелочью или заставить сделать нудную работу в хижине.
Так мало-помалу Лостра усвоила все традиции и премудрости жизни под открытым небом. Она выучила истинные названия каждой рыбы и птицы и могла пользоваться гарпуном и охотничьим луком с одинаковой ловкостью. Под конец Тан даже стал гордиться ею, как будто это он, а не я позволял ей участвовать в наших походах.
Она была с нами в черных скалистых холмах над долиной реки, когда Тан убил льва, нападавшего на крестьянский скот. Лев этот оказался старым и мощным самцом, тело его покрывали шрамы. Его черная грива волновалась с каждым шагом, как пшеница на ветру, а голос походил на гром небесный. Мы спустили на него мою свору гончих и преследовали льва от самого загона, где он задрал буйвола, пока собаки не загнали его в тупик у вершины узкого оврага. Когда мы подошли, лев сразу узнал в нас своих врагов и бросился вперед, отмахнувшись от собак.
Он несся на нас с ревом и рыком, а госпожа моя стояла бесстрашно у левого плеча Тана, нацелив на зверя свой маленький лук. Разумеется, льва убил Тан из мощной Ланаты — стрела со свистом вошла в разинутую пасть зверя. В тот день мы оба видели мужество госпожи Лостры.
Мне кажется, именно тогда Тан впервые осознал свои чувства к ней, а для моей госпожи охота и преследование зверя навсегда были связаны с образом любимого. С тех самых времен она стала ярой охотницей. Научилась от Тана и от меня уважать и любить дичь, но не обременяла себя чувством вины, когда приходилось пользоваться богоданным правом господства над всеми существами, живущими на Земле, которые служат нам вьючными животными, источником пищи или дичью на охоте.
У нас, у людей, есть право господствовать над зверями, но точно так же, как мы господствуем над ними, фараон господствует над всеми мужчинами и женщинами, и никто не может перечить ему. На девяностую ночь царь послал Атона за моей госпожой.
БЛАГОДАРЯ нашей дружбе и доброму отношению Атона к моей госпоже мы узнали об этом задолго до его появления. Я успел закончить последние приготовления раньше, чем он вошел в комнату.
Я еще раз отрепетировал с госпожой, что ей нужно говорить царю и как она должна себя вести. Затем наложил мазь, которую изготовил специально для этого случая. Она обладала не только смягчающими и смазывающими свойствами, но содержала также вытяжку особой травы, с помощью которой я в некоторых случаях смягчал боль, когда лечил зубы или другие незначительные раны. Эта мазь лишала чувствительности слизистые покровы тела.
Лостра держалась смело, пока в дверях комнаты не появился Атон, а потом мужество оставило ее. Она повернулась ко мне, и я увидел у нее в глазах слезы.
— Я не могу идти одна. Я боюсь. Пожалуйста, пойдем со мной, Таита. — Она побледнела под гримом, который я столь тщательно наложил, и задрожала так, что маленькие белые зубки застучали во рту.
— Госпожа, это же невозможно, пойми. Фараон послал за тобой. Сейчас я не могу помочь тебе.
И тут Атон пришел к ней на помощь.
— Может быть, Таите стоит пойти со мной и подождать в прихожей перед спальней царя. В конце концов, он царский лекарь, его услуги могут понадобиться, — предложил постельничий тонким голосом, и госпожа моя, встав на цыпочки, поцеловала его в толстую щеку.
— Ты так добр, Атон, — прошептала она, а он покраснел.
Госпожа Лостра крепко держала меня за руку, пока мы шли за Атоном в спальню царя по лабиринту дворцовых переходов. В прихожей перед спальней крепко сжала мои пальцы, потом отпустила их и подошла к двери. Там остановилась и оглянулась. Никогда еще не казалась она мне столь прелестной, юной и ранимой. Сердце мое разрывалось, но я улыбнулся, чтобы подбодрить. Она улыбнулась в ответ и прошла в комнату, отодвинув занавеску. Я услышал приглушенное приветствие царя и ее тихий ответ.