Страница:
Я натянул вожжи и снова повернул в сторону колесницы гиксосов. Колесные ножи ударили по ногам ближней лошади, и бедняга закричала от боли. Я видел, как обрывки шерсти и кожи полетели в воздух выше борта моей колесницы. Я постарался взять себя в руки и, не обращая внимания на жалобный крик лошади, опять повернул вправо. На этот раз брызги крови и осколки костей струей ударили в воздух, лошадь упала и забилась на земле, повалив своего напарника. Колесница гиксосов полетела в канаву. Я увидел, как двух людей выбросило из нее на дорогу, а возницу задавило тяжелым опрокинувшимся экипажем.
Теперь наша колесница мчалась в опасной близости от края канавы, но я сумел сдержать лошадей и отвернул в сторону.
— Тпру! — Я замедлил ход лошадей и оглянулся. Облако пыли поднялось над канавой, где только что исчезла колесница гиксосов. Я перевел упряжку на рысь. До речного берега оставалось всего двести шагов, и угроза нашей жизни миновала.
Я оглянулся последний раз. Лучник-гиксос, выпустивший в меня стрелу, лежал в неестественной позе там, куда его выкинуло из колесницы. Вельможа Интеф лежал несколько дальше на дороге. Я искренне верю, что оставил бы его, если бы не увидел, как он пошевельнулся и сел, а потом, шатаясь, поднялся на ноги.
Внезапно ненависть к нему нахлынула на меня с такой силой и ясностью, что ум мой, казалось, закипел от ярости. Будто кровеносный сосудик лопнул у меня в глазах. Все вокруг потемнело и стало багровым, будто залитым кровью. Дикий, нечленораздельный вопль вырвался из моего горла. Я круто развернул лошадей и помчался назад по насыпи.
Вельможа Интеф стоял посреди дороги. Во время падения он потерял шлем и оружие. Казалось, его оглушило, потому что он стоял, шатаясь из стороны в сторону. Я перевел лошадей на галоп, и тяжелая колесница рванулась вперед. Я правил прямо на Интефа. Борода его растрепалась, а на ленточках виднелась грязь. Глаза были мутными и словно задумчивыми, но, когда я погнал на него лошадей, они вдруг прояснились. Он резко вскинул голову.
— Нет, не надо! — вскрикнул и начал отступать назад, выставив перед собой руки, будто хотел отгородиться ими от тяжелых колес. Мы мчались прямо на Интефа, но в последний момент боги тьмы решили защитить его еще раз. Когда я уже почти на него наехал, он вдруг отпрыгнул в сторону. Я видел собственными глазами: стоял, шатаясь, слабый и беспомощный, однако через мгновение стал быстрым и ловким, как шакал, преследуемый гончими. Колесница была тяжелой и неуклюжей, и я не успел достаточно быстро повернуть в его сторону.
Я промахнулся и промчался мимо. Что есть силы натянул вожжи, но лошади пронеслись еще сотню шагов, прежде чем я совладал с ними и развернул тяжелую повозку. К этому времени вельможа Интеф уже бежал к канаве. Если бы он укрылся в ней, то был бы спасен. Я злобно выругался и погнал на него лошадей.
И вот тут боги окончательно покинули его. Он уже почти добежал до канавы, но на бегу постоянно оглядывался на меня и не смотрел под ноги. Налетел на несколько засохших комьев глины, твердых, как камни, и подвернул ногу. Тяжело повалился на землю, но сумел перекатиться и вскочил на ноги, как акробат. Пытался бежать дальше, но боль в суставе вывернутой ноги мешала ему. Проковылял шаг или два, а потом попробовал прыгать вперед к канаве на одной ноге.
— Наконец-то ты мой! — закричал я, и он повернулся ко мне лицом, стоя на одной ноге. Я мчался прямо. Лицо его побледнело, но леопардовые глаза сверкали злобой и ненавистью, переполнявшими жестокую и коварную душу.
— Он же мой отец! — закричала госпожа, прижимая лицо царевича к груди, чтобы тот не видел. — Оставь его, Таита! Он же со мной одной крови.
Я ни разу не ослушался ее за всю свою жизнь. Такое случилось впервые. Я даже не пытался управлять лошадьми. Просто смотрел в глаза Интефу. Смотрел впервые без малейшего страха.
И все-таки он чуть было не увернулся. Прыгнул в сторону так ловко и стремительно, что выскочил из-под лошадей и колес, но не уклонился от колесных ножей. Вращающийся клинок задел чешую кольчуги. Острие пронзило доспехи и зацепилось за плоть в брюшной полости. Нож вращался, кишки намотались на клинок, и теперь нож вытаскивал их из него, как рыбачка потрошит огромного серебристого окуня на рынке.
Интефа потащило за нами на скользких канатах собственных внутренностей, но постепенно он отставал, когда все новые и новые клубки кишок выдергивались из открывшейся брюшной полости. Цеплялся за них обеими руками, но они выскальзывали из пальцев, как чудовищная пуповина, приковавшая к вращающемуся колесу колесницы.
Интеф страшно кричал, и я не пожелал бы еще раз услышать такой крик. Вопли до сих пор эхом отдаются в моих кошмарных снах. Ему все-таки удалось подвергнуть меня последней пытке. Я никогда не смогу забыть этого, как бы мне ни хотелось.
Когда же отвратительный канат, тащивший его за нами по черной земле, оборвался, он рухнул посреди поля. Крики его наконец смолкли, и тело застыло на вспаханной земле.
Я остановил лошадей, и Тан, соскользнув со спины лошади, встал и подошел к колеснице. Помог госпоже и царевичу спуститься и прижал их к своей груди. Госпожа плакала.
— Ах, это было так ужасно. Что бы он ни сделал с нами, он был моим отцом.
— Теперь все в порядке. — Тан обнял ее. — Все кончено.
Царевич Мемнон глядел через плечо матери на распростертую фигуру своего дедушки с тем особым выражением любопытства, с каким дети всегда смотрят на кровавые зрелища. Потом вдруг набрал в легкие воздух и звонко произнес:
— Он был плохим дядей.
— Да, — тихо согласился я. — Он был очень плохим дядей.
— А теперь плохой дядя умер?
— Да, Мем, он умер. Теперь мы можем спать спокойно.
Я погнал лошадей вдоль берега вслед за уходящей флотилией. Когда наконец поравнялся с ладьей Крата, тот узнал нас в чужеземной колеснице. Даже с такого большого расстояния было видно, как он изумлен. Позже рассказал, что думал, будто мы уже давно находимся на борту одной из передовых ладей.
Покидая колесницу, я распряг лошадей и отпустил их. Потом мы вошли в воду и вброд дошли до маленькой лодки, которую Крат послал за нами.
ГИКСОСЫ не могли так просто отпустить нас. День за днем их колесницы преследовали флотилию по обоим берегам Нила. Оглядываясь назад, мы всякий раз видели за кормой «Дыхания Гора» тучи пыли над отрядами врага. Часто пыль смешивалась с черным дымом над городами и деревнями, расположенными по берегам реки и теперь разграбленными и сожженными гиксосами. Когда мы проходили мимо какоголибо египетского города, небольшая стайка лодок присоединялась к нашей флотилии. С каждым днем она увеличивалась.
Когда ветер становился неблагоприятным, отряды колесниц догоняли нас. Тогда сверкающие экипажи неслись на наших глазах по обоим берегам реки, и мы слышали грубые, но бессильные насмешливые выкрики. Вечный Нил защищал нас, как и многие столетия назад. Потом снова устанавливался северный ветер, и мы уходили вперед, а тучи пыли отставали, уплывая к северному горизонту.
— Лошади не смогут долго преследовать нас, — сказал я Тану утром двенадцатого дня.
— Не надейся на это. Салита влекут сокровища фараона Мамоса и законный наследник престола, — просто ответил Тан. — Золото и власть чудеснейшим образом придают силы и решимость человеку. Мы еще встретимся с этим варваром.
На следующий день ветер переменился, и колесницы медленно догнали и перегнали первые лодки флотилии, приближающиеся к воротам Хапи, первому из коридоров в отвесных скалах, которые сжимали реку ниже Элефантины. Между высокими стенами скал Нил сужался до ширины не более четырехсот шагов от берега до берега, и черные гранитные утесы вздымались в небо прямо из бурной воды. Течение выталкивало нас из ворот, и скорость ладей начала снижаться. Тан приказал сменить гребцов.
— По-моему, ты прав, Таита. Именно здесь они будут ждать, — мрачно сказал он и почти в тот же момент протянул руку к скалам. — Вон они.
«Дыхание Гора», возглавлявшая флот, уже входила в ворота Хапи, и нам пришлось вскинуть головы, чтоб посмотреть на вершины скал. Снизу фигурки лучников гиксосов на высоких утесах казались коротенькими толстоногими карликами.
— С такой высоты нас достанут стрелой от берега до берега, — пробормотал Тан. — Мы будем легкой добычей большую часть дня. Всем придется трудно, особенно женщинам и детям.
Проход через ворота Хапи оказался гораздо труднее, чем предполагал Тан. Первая же стрела, выпущенная с утесов, описала в воздухе темную дымную дугу и с шипением ушла в воду в какой-то пяди от носа нашей ладьи.
— Зажигательные стрелы, — кивнул Тан. — Ты снова оказался прав, Таита. Этот варвар быстро учится.
— Обезьяны легко усваивают новые штуки. — Я ненавидел гиксосов не меньше самого грубого вояки в нашем флоте.
— Сейчас посмотрим, могут ли твои насосы качать воду на корабли так же, как они выкачивают ее из трюмов, — сказал Тан.
Я ожидал атаки зажигательными стрелами, и последние четыре дня мы переделывали ладьи, которые Тан оборудовал водяными насосами моего изобретения. Теперь перед входом в ворота Хапи каждый из наших кораблей подходил к ним. Тан приказывал кормчим спустить паруса, и моряки начинали качать воду на палубу и снасти. Затем они наполняли кожаные ведра водой и расставляли их по палубе, чтобы те были под рукой. После этого одна из ладей сопровождала корабль в гранитном коридоре реки под дождем зажигательных стрел гиксосов.
Флотилии потребовалось два дня, чтобы пройти через ворота Хапи, так как высокие скалы закрывали ветер. В ущелье было жарко, и каждой ладье приходилось идти на веслах против сильного течения. Стрелы летели в нас красивыми искрящимися дугами и со стуком впивались в мачты и палубы. Вонзившись, каждая из них вспыхивала, и нам приходилось тушить небольшой пожар, передавая ведра с водой по цепочке или качая воду насосом сопровождающей лодки. Мы ничем не могли ответить гиксосам, потому что лучники сидели на высоких утесах: выше полета стрелы из наших слабых луков. Когда Ремрем попытался высадиться на берег и скинуть их с этих насестов, они без труда остановили его воинов и заставили с большими потерями отступить на ладьи.
Корабли, преодолевшие коридор Хапи. были покрыты темными обгорелыми пятнами. Многие оказались не столь удачливыми. Пламя, вспыхивавшее на борту, побеждало ведра и насосы и пожирало корабль. Его приходилось бросать, и он начинал дрейфовать вниз по течению, причиняя адские муки остальным ладьям флотилии. В большинстве случаев нам удавалось снять команду и пассажиров до того, как пожар охватит корабль, но иногда было уже поздно. Крики женщин и детей, охваченных огнем, до сих пор раздаются в моих ушах, и кровь стынет в жилах. Я никогда не забуду один образ того ужасного дня: молодая женщина прыгнула с палубы горящей барки в воду, а волосы ее полыхали, как брачный венец.
В воротах Хапи мы потеряли пятьдесят кораблей. Черные флаги были подняты на каждой ладье, когда мы подошли к Элефантине, но теперь гиксосы, казалось, устали преследовать нас, скача за флотилией вдоль реки. Тучи пыли, стоявшие на северном горизонте, исчезли, и мы получили передышку. Теперь мы могли оплакать наших мертвых и починить корабли.
Однако никто не верил, что варвары оставят нас в покое. Сокровища фараона — слишком заманчивая добыча. Они не могли отказаться от нее.
ВЫНУЖДЕННЫЕ проводить все время на палубе ладьи, мы с царевичем Мемноном часто сидели вместе под навесом на кормовой надстройке. Мальчуган жадно слушал мои рассказы или смотрел, как я придумывал и вырезал из дерева первую модель нового лука для нашего войска, такого же, как кривой лук гиксосов. Он уже научился старой доброй детской хитрости и постоянно задавал вопросы, чтобы я не отвлекался.
— А теперь что ты делаешь, Тата?
— Я делаю новый лук.
— Лук? А зачем?
— Ладно, сейчас я тебе расскажу. Наши простые дугообразные луки не только слабы, но и плохи. Их нельзя использовать на колесницах. — Он внимательно и серьезно слушал меня. Даже когда царевич был еще совсем ребенком, я не пытался сюсюкать и всегда обращался с ним как с равным. Если мальчик иногда и не понимал моих слов, то хотя бы привыкал к моему голосу. — Теперь я совершенно уверен, что наше будущее связано с лошадьми и колесницами. Ваше царское высочество наверняка согласны со мной. — Я поглядел на него: — Ты ведь любишь лошадей, Мем?
Этот вопрос он прекрасно понял и горячо закивал:
— Я люблю лошадей, особенно Терпение и Клинка.
Я уже заполнил три свитка своими размышлениями и рисунками, посвященными тому, как лучше пользоваться новыми средствами ведения войны. Мне хотелось подробнее обсудить их с Таном, но Великий Лев Египта очень неохотно и поверхностно интересовался вопросами конницы.
— Строй себе эти проклятые штуки, если они тебе нужны, но не болтай о них лишнего, — говорил он.
Царевич гораздо охотнее слушал меня. Пока я работал, мы вели долгие беседы, которые принесли свои плоды много лет спустя. Мемнон всегда предпочитал общество Тана моему, но я не намного отставал от Тана в его глазах, и поэтому мы всегда были счастливы проводить время вместе.
С самого начала Мемнон развивался чрезвычайно быстро и был очень умным ребенком, а под моим влиянием таланты его стали расти гораздо быстрее, чем у кого бы то ни было из моих прежних учеников. Даже моя госпожа в его возрасте училась не так быстро.
Я сделал Мемнону игрушечный лук новой конструкции. Он почти мгновенно овладел им и скоро научился стрелять на всю длину палубы ладьи, что приводило в замешательство рабынь и нянек, которые обычно и становились его мишенями. Никто из них не смел прятаться, когда царевич брал в руки лук, а он почти без промаха бил по соблазнительной паре ягодиц с расстояния в двадцать шагов.
После лука любимой игрушкой стала миниатюрная колесница и лошади, которых я вырезал из дерева. Я даже сделал маленькую фигурку колесничего, ее можно было поставить в колесницу и вложить ей в руки вожжи.
Царевич сразу назвал куколку Мемом, а лошадей — Терпением и Клинком. Он без устали ползал по палубе лодки, толкая впереди себя колесницу, и изображал соответствующие звуки. Цокал языком и кричал: «Но! », «Тпру! »
Для своего возраста Мемнон был очень наблюдательным. Его темные внимательные глаза ничего не упускали. Поэтому я ничуть не удивился, когда он первым из всей команды «Дыхания Гора» заметил странную фигуру на правом берегу реки.
— Лошади! — закричал мальчик, а через некоторое время добавил: — Смотри, смотри, это Гуи!
Я подбежал к нему, и сердце мое чуть не выскочило из груди. Он был прав. Гуи мчался галопом к нам навстречу верхом на Клинке по берегу реки.
— Гуи провел лошадей к Элефантине. Я прощаю ему за это все его глупости и прегрешения. Гуи спас моих лошадей, — сказал я.
— Я очень горжусь Гуи, — серьезно добавил царевич, точно изобразив мои произношение и интонацию.
Госпожа моя и все окружающие громко рассмеялись.
ДОБРАВШИСЬ до Элефантины, мы получили небольшую передышку. Вот уже много дней не было никаких признаков преследующих нас колесниц, и новая надежда поселилась на флоте и в городе. Люди даже стали говорить, что нужно отказаться от бегства на юг и, оставшись здесь, перед порогами, собрать новое войско, которое сможет противостоять захватчикам. Я не позволил госпоже довериться соблазнительному обману, который пустил корни в столь слабой почве. Я убеждал ее, что видения лабиринтов показали нам истинный путь и что судьба наша ждала нас на юге. Тем временем ни на секунду не замедлял приготовлений к путешествию. Наверное, меня уже охватила жажда странствий и приключений, и она влекла гораздо сильнее, чем необходимость спасаться от гиксосов.
Мне хотелось увидеть, что лежит за порогами Нила. После работы на пристанях я целые ночи проводил в дворцовой библиотеке, читая рассказы людей, которые сделали первые шаги в неведомое до нас.
Они писали, что у реки нет конца и что она бежит с самого края земли. Уверяли, что за первым порогом существует еще один, более чудовищный, который не может преодолеть ни человек, ни корабль. Утверждали, что путь от первого порога до следующего занимает целый год, а река продолжается и за этим порогом.
Я хотел увидеть это. Больше всего на свете хотел увидеть, откуда течет великая река, основа нашей жизни.
Когда же я наконец засыпал над свитками при свете ламп, мне снился образ приветствующей нас богини, которая сидит на горе и из влагалища которой текут две струи воды. Хотя спал я мало, на рассвете просыпался бодрым и свежим и снова спешил на пристань, чтобы продолжить приготовления к путешествию.
К счастью, большая часть канатов для флота изготовлялась в мастерских Элефантины. Поэтому я мог выбирать лучшие канаты в стране. Одни были толщиной с палец, другие — с бедро, и я заполнил ими все свободное пространство в трюмах кораблей, еще не занятое припасами. Я понимал, как они нам понадобятся, когда мы пойдем через пороги.
Нет ничего удивительного в том, что на Элефантине подняли головы те из нас, кто был слаб духом и чья решимость поколебалась. Испытав лишения дальнего путешествия, многие решили, что сдаться на милость гиксосов предпочтительнее путешествию в глубь раскаленной пустыни юга, где их будут подстерегать дикари и невиданные звери.
Когда Тан узнал, что тысячи подданных хотят покинуть флот, то рассвирепел.
— Проклятые предатели и изменники, я знаю, что с ними делать! — криво усмехнулся он и предложил загнать их на корабли войсками.
Сначала моя госпожа поддержала его, но по другой причине. Беспокоилась о благополучии подданных. А кроме того, она дала обет не оставлять никого на милость гиксосов.
Я спорил с ними половину ночи, прежде чем убедил их, что лучше избавиться от тех, кто не хочет следовать за нами.
В конце концов царица Лостра издала указ, в котором говорилось, что каждый, кто хочет остаться в Элефантине, может сделать это. Однако она добавила кое-что к тексту указа от себя. Указ прочли вслух на каждой улице города и на пристанях, где стояли наши корабли.
Когда составили списки тех, кто желает отправиться с нами за пороги, я без малейшего удивления заметил, что в них вошли почти все, чья верность и чьи таланты были особенно ценны.
Тех, кто пожелал остаться в Элефантине, мы могли оставить без особой печали. Прежде всего это касалось жрецов.
Однако время показало, что оставшиеся в Элефантине тоже доказали свою преданность. После долгих лет нашего исхода мы получили от них сведения о состоянии страны, и, что гораздо важнее, они поддерживали пламя надежды в сердцах народа, надежды на возвращение царицы Лостры и царевича Мемнона и хранили память о ней.
Постепенно за долгие и горькие годы тирании гиксосов легенда о возвращении царевича распространилась по обоим царствам, и весь народ Египта от первого порога до семи устьев дельты поверил в возвращение царевича и молился в ожидании этого дня.
ГУИ привел лошадей к Элефантине и держал их в полях на западном берегу под оранжевыми дюнами пустыни. Мы с царевичем ездили туда каждый день, и, хотя Мемнон становился все тяжелее, он по-прежнему сидел у меня на плечах, чтобы дальше видеть.
Теперь Мемнон знал своих любимцев по имени, а Терпение и Клинок подходили к нему и брали из его рук лепешки, когда он подзывал их. Когда же мальчуган в первый раз сам прокатился на спине Терпения, кобыла обращалась с ним так бережно, как будто он был ее собственным жеребенком, а царевич, крича от радости, скакал в первый раз верхом без посторонней помощи.
За время похода Гуи узнал многое об управлении табунами в пути, и теперь пригодились новые навыки, когда мы стали планировать новый этап нашего путешествия. Я объяснил Гуи ту роль, которую лошади должны были сыграть при прохождении порога, и посадил его колесничих и конюхов за изготовление упряжи.
При первой же возможности мы с Таном отправились вверх по реке на разведку порогов. Вода стояла низко, и все скалистые островки торчали наружу. Местами протоки между ними были настолько мелкими, что их можно было перейти вброд, не окунаясь с головой.
Порог тянулся на много миль, представляя собой беспорядочное переплетение протоков, разделенных грудами гранитных скал. Протоки вились между ними, как змеи. Один вид порога лишил меня обычной бодрости и напугал сложностью стоявшей перед нами задачи.
Тан сказал с обычной грубой прямотой:
— Здесь даже маленькую лодку не провести, не пропоров брюха. А что нам делать с перегруженными кораблями? Тащить их по суше на спинах твоих проклятых лошадей? — Он рассмеялся. Однако веселья я в его смехе не услышал.
Мы отправились обратно в Элефантину, но еще до возвращения в город я решил, что у нас только один выход: придется сойти с кораблей и идти по суше. Разумеется, трудно даже вообразить те трудности, которые нас ожидают. Однако, по моим оценкам, получалось, что мы можем снова собрать флотилию за порогом.
Вернувшись во дворец на Элефантине, мы сразу отправились в покои царицы Лостры, чтобы сообщить ей о результатах разведки. Она выслушала и покачала головой.
— Богиня не могла покинуть нас так скоро, — сказала Лостра и повела нас со всем своим двором в храм Хапи на южном конце острова.
Царица принесла щедрую жертву богине. Мы молились ей всю ночь и просили научить нас.
Я не верю, что благосклонность богов можно купить, перерезав горло нескольким козам или разложив гроздья винограда на каменном алтаре, однако молился не менее ревностно, чем верховный жрец, и к рассвету ягодицы мои ужасно болели от сидения на каменном полу.
Как только лучи восходящего солнца проникли в ворота святилища и осветили алтарь, госпожа послала меня в шахту Ниломера. Не успел я дойти до нижней ступени, как вдруг почувствовал, что стою по колено в воде.
Хапи услышала наши молитвы. Хотя до обычного половодья оставалось еще несколько недель, вода в реке начала подниматься.
В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, когда начался подъем воды, быстрая разведывательная ладья, посланная Таном на север следить за передвижениями гиксосов, пришла вверх по реке на крыльях северного ветра. Гиксосы снова выступили в поход. Они будут в Элефантине через неделю. Вельможа Тан немедленно отправился с главным войском готовиться к обороне порогов, оставив вельможу Меркесета и меня наблюдать за погрузкой людей. Мне удалось оторвать вельможу Меркесета от его молодой женушки ровно настолько, чтобы он подписал приказы, тщательно подготовленные мной.
На этот раз нам удалось избежать хаоса и паники, охвативших народ в Фивах, и флот наш приготовился к отплытию и ушел из города в полном порядке.
Пятьдесят тысяч египтян стояли по обоим берегам реки, плача и распевая гимны Хапи. Они махали пальмовыми ветвями, прощаясь с нами. Царица Лостра стояла на носу «Дыхания Гора» с маленьким царевичем, и оба махали руками толпам людей на берегах, пока ладья медленно уходила вверх по реке.
В двадцать один год госпожа моя достигла вершины своей красоты, и всеми, кто глядел на нее, овладевало благоговение. Красота ее повторялась в ребенке, стоявшем рядом с ней и державшем посох и плеть Египта в маленьких, но решительных ручках.
— Мы вернемся! — кричала госпожа.
— Мы вернемся, ждите нас! Мы вернемся, — повторял за ней царевич.
Легенда, которая будет поддерживать силы нашей несчастной и порабощенной страны в мрачные годы иноземного владычества, родилась в тот день на берегах великой реки.
КОГДА МЫ ДОСТИГЛИ входа в порог к следующему полудню, усеянное скалами дно ущелья покрывал гладкий, стремительный поток. Местами вода бурлила и гремела под саваном белой пены, но половодье еще не достигло вершины своей ужасной мощи.
Именно этот момент в жизненном цикле реки был наиболее благоприятен для нас. Вода стояла достаточно высоко, и корабли могли пройти по протокам, не застряв на отмелях, и в то же время течение было не настолько сильным, чтобы разбить их в щепки на гранитных уступах порогов.
Тан управлял флотом, а мы с Гуи под формальным руководством вельможи Меркесета командовали береговым отрядом. Я усадил веселого старика на вершине холма над ущельем с кувшином вина в одной руке и молодой женой в другой. Там он и оставался под навесом. Я не обращал внимания на те сбивчивые и противоречивые приказы, которые благородный вельможа посылал мне время от времени все эти дни, а продолжал заниматься проводкой кораблей через бурные стремнины.
Самые толстые канаты мы протянули вдоль берега и запрягли в них наших лошадей упряжками по десять. Мы быстро обнаружили, что можем одновременно гнать вперед десять упряжек или сто лошадей, пристегнув их к главным канатам. С большим количеством лошадей трудно было бы управиться.
Теперь наша колесница мчалась в опасной близости от края канавы, но я сумел сдержать лошадей и отвернул в сторону.
— Тпру! — Я замедлил ход лошадей и оглянулся. Облако пыли поднялось над канавой, где только что исчезла колесница гиксосов. Я перевел упряжку на рысь. До речного берега оставалось всего двести шагов, и угроза нашей жизни миновала.
Я оглянулся последний раз. Лучник-гиксос, выпустивший в меня стрелу, лежал в неестественной позе там, куда его выкинуло из колесницы. Вельможа Интеф лежал несколько дальше на дороге. Я искренне верю, что оставил бы его, если бы не увидел, как он пошевельнулся и сел, а потом, шатаясь, поднялся на ноги.
Внезапно ненависть к нему нахлынула на меня с такой силой и ясностью, что ум мой, казалось, закипел от ярости. Будто кровеносный сосудик лопнул у меня в глазах. Все вокруг потемнело и стало багровым, будто залитым кровью. Дикий, нечленораздельный вопль вырвался из моего горла. Я круто развернул лошадей и помчался назад по насыпи.
Вельможа Интеф стоял посреди дороги. Во время падения он потерял шлем и оружие. Казалось, его оглушило, потому что он стоял, шатаясь из стороны в сторону. Я перевел лошадей на галоп, и тяжелая колесница рванулась вперед. Я правил прямо на Интефа. Борода его растрепалась, а на ленточках виднелась грязь. Глаза были мутными и словно задумчивыми, но, когда я погнал на него лошадей, они вдруг прояснились. Он резко вскинул голову.
— Нет, не надо! — вскрикнул и начал отступать назад, выставив перед собой руки, будто хотел отгородиться ими от тяжелых колес. Мы мчались прямо на Интефа, но в последний момент боги тьмы решили защитить его еще раз. Когда я уже почти на него наехал, он вдруг отпрыгнул в сторону. Я видел собственными глазами: стоял, шатаясь, слабый и беспомощный, однако через мгновение стал быстрым и ловким, как шакал, преследуемый гончими. Колесница была тяжелой и неуклюжей, и я не успел достаточно быстро повернуть в его сторону.
Я промахнулся и промчался мимо. Что есть силы натянул вожжи, но лошади пронеслись еще сотню шагов, прежде чем я совладал с ними и развернул тяжелую повозку. К этому времени вельможа Интеф уже бежал к канаве. Если бы он укрылся в ней, то был бы спасен. Я злобно выругался и погнал на него лошадей.
И вот тут боги окончательно покинули его. Он уже почти добежал до канавы, но на бегу постоянно оглядывался на меня и не смотрел под ноги. Налетел на несколько засохших комьев глины, твердых, как камни, и подвернул ногу. Тяжело повалился на землю, но сумел перекатиться и вскочил на ноги, как акробат. Пытался бежать дальше, но боль в суставе вывернутой ноги мешала ему. Проковылял шаг или два, а потом попробовал прыгать вперед к канаве на одной ноге.
— Наконец-то ты мой! — закричал я, и он повернулся ко мне лицом, стоя на одной ноге. Я мчался прямо. Лицо его побледнело, но леопардовые глаза сверкали злобой и ненавистью, переполнявшими жестокую и коварную душу.
— Он же мой отец! — закричала госпожа, прижимая лицо царевича к груди, чтобы тот не видел. — Оставь его, Таита! Он же со мной одной крови.
Я ни разу не ослушался ее за всю свою жизнь. Такое случилось впервые. Я даже не пытался управлять лошадьми. Просто смотрел в глаза Интефу. Смотрел впервые без малейшего страха.
И все-таки он чуть было не увернулся. Прыгнул в сторону так ловко и стремительно, что выскочил из-под лошадей и колес, но не уклонился от колесных ножей. Вращающийся клинок задел чешую кольчуги. Острие пронзило доспехи и зацепилось за плоть в брюшной полости. Нож вращался, кишки намотались на клинок, и теперь нож вытаскивал их из него, как рыбачка потрошит огромного серебристого окуня на рынке.
Интефа потащило за нами на скользких канатах собственных внутренностей, но постепенно он отставал, когда все новые и новые клубки кишок выдергивались из открывшейся брюшной полости. Цеплялся за них обеими руками, но они выскальзывали из пальцев, как чудовищная пуповина, приковавшая к вращающемуся колесу колесницы.
Интеф страшно кричал, и я не пожелал бы еще раз услышать такой крик. Вопли до сих пор эхом отдаются в моих кошмарных снах. Ему все-таки удалось подвергнуть меня последней пытке. Я никогда не смогу забыть этого, как бы мне ни хотелось.
Когда же отвратительный канат, тащивший его за нами по черной земле, оборвался, он рухнул посреди поля. Крики его наконец смолкли, и тело застыло на вспаханной земле.
Я остановил лошадей, и Тан, соскользнув со спины лошади, встал и подошел к колеснице. Помог госпоже и царевичу спуститься и прижал их к своей груди. Госпожа плакала.
— Ах, это было так ужасно. Что бы он ни сделал с нами, он был моим отцом.
— Теперь все в порядке. — Тан обнял ее. — Все кончено.
Царевич Мемнон глядел через плечо матери на распростертую фигуру своего дедушки с тем особым выражением любопытства, с каким дети всегда смотрят на кровавые зрелища. Потом вдруг набрал в легкие воздух и звонко произнес:
— Он был плохим дядей.
— Да, — тихо согласился я. — Он был очень плохим дядей.
— А теперь плохой дядя умер?
— Да, Мем, он умер. Теперь мы можем спать спокойно.
Я погнал лошадей вдоль берега вслед за уходящей флотилией. Когда наконец поравнялся с ладьей Крата, тот узнал нас в чужеземной колеснице. Даже с такого большого расстояния было видно, как он изумлен. Позже рассказал, что думал, будто мы уже давно находимся на борту одной из передовых ладей.
Покидая колесницу, я распряг лошадей и отпустил их. Потом мы вошли в воду и вброд дошли до маленькой лодки, которую Крат послал за нами.
ГИКСОСЫ не могли так просто отпустить нас. День за днем их колесницы преследовали флотилию по обоим берегам Нила. Оглядываясь назад, мы всякий раз видели за кормой «Дыхания Гора» тучи пыли над отрядами врага. Часто пыль смешивалась с черным дымом над городами и деревнями, расположенными по берегам реки и теперь разграбленными и сожженными гиксосами. Когда мы проходили мимо какоголибо египетского города, небольшая стайка лодок присоединялась к нашей флотилии. С каждым днем она увеличивалась.
Когда ветер становился неблагоприятным, отряды колесниц догоняли нас. Тогда сверкающие экипажи неслись на наших глазах по обоим берегам реки, и мы слышали грубые, но бессильные насмешливые выкрики. Вечный Нил защищал нас, как и многие столетия назад. Потом снова устанавливался северный ветер, и мы уходили вперед, а тучи пыли отставали, уплывая к северному горизонту.
— Лошади не смогут долго преследовать нас, — сказал я Тану утром двенадцатого дня.
— Не надейся на это. Салита влекут сокровища фараона Мамоса и законный наследник престола, — просто ответил Тан. — Золото и власть чудеснейшим образом придают силы и решимость человеку. Мы еще встретимся с этим варваром.
На следующий день ветер переменился, и колесницы медленно догнали и перегнали первые лодки флотилии, приближающиеся к воротам Хапи, первому из коридоров в отвесных скалах, которые сжимали реку ниже Элефантины. Между высокими стенами скал Нил сужался до ширины не более четырехсот шагов от берега до берега, и черные гранитные утесы вздымались в небо прямо из бурной воды. Течение выталкивало нас из ворот, и скорость ладей начала снижаться. Тан приказал сменить гребцов.
— По-моему, ты прав, Таита. Именно здесь они будут ждать, — мрачно сказал он и почти в тот же момент протянул руку к скалам. — Вон они.
«Дыхание Гора», возглавлявшая флот, уже входила в ворота Хапи, и нам пришлось вскинуть головы, чтоб посмотреть на вершины скал. Снизу фигурки лучников гиксосов на высоких утесах казались коротенькими толстоногими карликами.
— С такой высоты нас достанут стрелой от берега до берега, — пробормотал Тан. — Мы будем легкой добычей большую часть дня. Всем придется трудно, особенно женщинам и детям.
Проход через ворота Хапи оказался гораздо труднее, чем предполагал Тан. Первая же стрела, выпущенная с утесов, описала в воздухе темную дымную дугу и с шипением ушла в воду в какой-то пяди от носа нашей ладьи.
— Зажигательные стрелы, — кивнул Тан. — Ты снова оказался прав, Таита. Этот варвар быстро учится.
— Обезьяны легко усваивают новые штуки. — Я ненавидел гиксосов не меньше самого грубого вояки в нашем флоте.
— Сейчас посмотрим, могут ли твои насосы качать воду на корабли так же, как они выкачивают ее из трюмов, — сказал Тан.
Я ожидал атаки зажигательными стрелами, и последние четыре дня мы переделывали ладьи, которые Тан оборудовал водяными насосами моего изобретения. Теперь перед входом в ворота Хапи каждый из наших кораблей подходил к ним. Тан приказывал кормчим спустить паруса, и моряки начинали качать воду на палубу и снасти. Затем они наполняли кожаные ведра водой и расставляли их по палубе, чтобы те были под рукой. После этого одна из ладей сопровождала корабль в гранитном коридоре реки под дождем зажигательных стрел гиксосов.
Флотилии потребовалось два дня, чтобы пройти через ворота Хапи, так как высокие скалы закрывали ветер. В ущелье было жарко, и каждой ладье приходилось идти на веслах против сильного течения. Стрелы летели в нас красивыми искрящимися дугами и со стуком впивались в мачты и палубы. Вонзившись, каждая из них вспыхивала, и нам приходилось тушить небольшой пожар, передавая ведра с водой по цепочке или качая воду насосом сопровождающей лодки. Мы ничем не могли ответить гиксосам, потому что лучники сидели на высоких утесах: выше полета стрелы из наших слабых луков. Когда Ремрем попытался высадиться на берег и скинуть их с этих насестов, они без труда остановили его воинов и заставили с большими потерями отступить на ладьи.
Корабли, преодолевшие коридор Хапи. были покрыты темными обгорелыми пятнами. Многие оказались не столь удачливыми. Пламя, вспыхивавшее на борту, побеждало ведра и насосы и пожирало корабль. Его приходилось бросать, и он начинал дрейфовать вниз по течению, причиняя адские муки остальным ладьям флотилии. В большинстве случаев нам удавалось снять команду и пассажиров до того, как пожар охватит корабль, но иногда было уже поздно. Крики женщин и детей, охваченных огнем, до сих пор раздаются в моих ушах, и кровь стынет в жилах. Я никогда не забуду один образ того ужасного дня: молодая женщина прыгнула с палубы горящей барки в воду, а волосы ее полыхали, как брачный венец.
В воротах Хапи мы потеряли пятьдесят кораблей. Черные флаги были подняты на каждой ладье, когда мы подошли к Элефантине, но теперь гиксосы, казалось, устали преследовать нас, скача за флотилией вдоль реки. Тучи пыли, стоявшие на северном горизонте, исчезли, и мы получили передышку. Теперь мы могли оплакать наших мертвых и починить корабли.
Однако никто не верил, что варвары оставят нас в покое. Сокровища фараона — слишком заманчивая добыча. Они не могли отказаться от нее.
ВЫНУЖДЕННЫЕ проводить все время на палубе ладьи, мы с царевичем Мемноном часто сидели вместе под навесом на кормовой надстройке. Мальчуган жадно слушал мои рассказы или смотрел, как я придумывал и вырезал из дерева первую модель нового лука для нашего войска, такого же, как кривой лук гиксосов. Он уже научился старой доброй детской хитрости и постоянно задавал вопросы, чтобы я не отвлекался.
— А теперь что ты делаешь, Тата?
— Я делаю новый лук.
— Лук? А зачем?
— Ладно, сейчас я тебе расскажу. Наши простые дугообразные луки не только слабы, но и плохи. Их нельзя использовать на колесницах. — Он внимательно и серьезно слушал меня. Даже когда царевич был еще совсем ребенком, я не пытался сюсюкать и всегда обращался с ним как с равным. Если мальчик иногда и не понимал моих слов, то хотя бы привыкал к моему голосу. — Теперь я совершенно уверен, что наше будущее связано с лошадьми и колесницами. Ваше царское высочество наверняка согласны со мной. — Я поглядел на него: — Ты ведь любишь лошадей, Мем?
Этот вопрос он прекрасно понял и горячо закивал:
— Я люблю лошадей, особенно Терпение и Клинка.
Я уже заполнил три свитка своими размышлениями и рисунками, посвященными тому, как лучше пользоваться новыми средствами ведения войны. Мне хотелось подробнее обсудить их с Таном, но Великий Лев Египта очень неохотно и поверхностно интересовался вопросами конницы.
— Строй себе эти проклятые штуки, если они тебе нужны, но не болтай о них лишнего, — говорил он.
Царевич гораздо охотнее слушал меня. Пока я работал, мы вели долгие беседы, которые принесли свои плоды много лет спустя. Мемнон всегда предпочитал общество Тана моему, но я не намного отставал от Тана в его глазах, и поэтому мы всегда были счастливы проводить время вместе.
С самого начала Мемнон развивался чрезвычайно быстро и был очень умным ребенком, а под моим влиянием таланты его стали расти гораздо быстрее, чем у кого бы то ни было из моих прежних учеников. Даже моя госпожа в его возрасте училась не так быстро.
Я сделал Мемнону игрушечный лук новой конструкции. Он почти мгновенно овладел им и скоро научился стрелять на всю длину палубы ладьи, что приводило в замешательство рабынь и нянек, которые обычно и становились его мишенями. Никто из них не смел прятаться, когда царевич брал в руки лук, а он почти без промаха бил по соблазнительной паре ягодиц с расстояния в двадцать шагов.
После лука любимой игрушкой стала миниатюрная колесница и лошади, которых я вырезал из дерева. Я даже сделал маленькую фигурку колесничего, ее можно было поставить в колесницу и вложить ей в руки вожжи.
Царевич сразу назвал куколку Мемом, а лошадей — Терпением и Клинком. Он без устали ползал по палубе лодки, толкая впереди себя колесницу, и изображал соответствующие звуки. Цокал языком и кричал: «Но! », «Тпру! »
Для своего возраста Мемнон был очень наблюдательным. Его темные внимательные глаза ничего не упускали. Поэтому я ничуть не удивился, когда он первым из всей команды «Дыхания Гора» заметил странную фигуру на правом берегу реки.
— Лошади! — закричал мальчик, а через некоторое время добавил: — Смотри, смотри, это Гуи!
Я подбежал к нему, и сердце мое чуть не выскочило из груди. Он был прав. Гуи мчался галопом к нам навстречу верхом на Клинке по берегу реки.
— Гуи провел лошадей к Элефантине. Я прощаю ему за это все его глупости и прегрешения. Гуи спас моих лошадей, — сказал я.
— Я очень горжусь Гуи, — серьезно добавил царевич, точно изобразив мои произношение и интонацию.
Госпожа моя и все окружающие громко рассмеялись.
ДОБРАВШИСЬ до Элефантины, мы получили небольшую передышку. Вот уже много дней не было никаких признаков преследующих нас колесниц, и новая надежда поселилась на флоте и в городе. Люди даже стали говорить, что нужно отказаться от бегства на юг и, оставшись здесь, перед порогами, собрать новое войско, которое сможет противостоять захватчикам. Я не позволил госпоже довериться соблазнительному обману, который пустил корни в столь слабой почве. Я убеждал ее, что видения лабиринтов показали нам истинный путь и что судьба наша ждала нас на юге. Тем временем ни на секунду не замедлял приготовлений к путешествию. Наверное, меня уже охватила жажда странствий и приключений, и она влекла гораздо сильнее, чем необходимость спасаться от гиксосов.
Мне хотелось увидеть, что лежит за порогами Нила. После работы на пристанях я целые ночи проводил в дворцовой библиотеке, читая рассказы людей, которые сделали первые шаги в неведомое до нас.
Они писали, что у реки нет конца и что она бежит с самого края земли. Уверяли, что за первым порогом существует еще один, более чудовищный, который не может преодолеть ни человек, ни корабль. Утверждали, что путь от первого порога до следующего занимает целый год, а река продолжается и за этим порогом.
Я хотел увидеть это. Больше всего на свете хотел увидеть, откуда течет великая река, основа нашей жизни.
Когда же я наконец засыпал над свитками при свете ламп, мне снился образ приветствующей нас богини, которая сидит на горе и из влагалища которой текут две струи воды. Хотя спал я мало, на рассвете просыпался бодрым и свежим и снова спешил на пристань, чтобы продолжить приготовления к путешествию.
К счастью, большая часть канатов для флота изготовлялась в мастерских Элефантины. Поэтому я мог выбирать лучшие канаты в стране. Одни были толщиной с палец, другие — с бедро, и я заполнил ими все свободное пространство в трюмах кораблей, еще не занятое припасами. Я понимал, как они нам понадобятся, когда мы пойдем через пороги.
Нет ничего удивительного в том, что на Элефантине подняли головы те из нас, кто был слаб духом и чья решимость поколебалась. Испытав лишения дальнего путешествия, многие решили, что сдаться на милость гиксосов предпочтительнее путешествию в глубь раскаленной пустыни юга, где их будут подстерегать дикари и невиданные звери.
Когда Тан узнал, что тысячи подданных хотят покинуть флот, то рассвирепел.
— Проклятые предатели и изменники, я знаю, что с ними делать! — криво усмехнулся он и предложил загнать их на корабли войсками.
Сначала моя госпожа поддержала его, но по другой причине. Беспокоилась о благополучии подданных. А кроме того, она дала обет не оставлять никого на милость гиксосов.
Я спорил с ними половину ночи, прежде чем убедил их, что лучше избавиться от тех, кто не хочет следовать за нами.
В конце концов царица Лостра издала указ, в котором говорилось, что каждый, кто хочет остаться в Элефантине, может сделать это. Однако она добавила кое-что к тексту указа от себя. Указ прочли вслух на каждой улице города и на пристанях, где стояли наши корабли.
«Я, царица Лостра, правительница Египта, мать царевича Мемнона, наследника двойной короны обоих царств, даю народу своей страны торжественное обещание. Я клянусь перед всеми богами и призываю их засвидетельствовать мою клятву: я клянусь, что по достижении царевичем совершеннолетия я вернусь с ним в город Элефантину, возведу его на трон Египта и возложу на его голову двойную корону, чтобы он изгнал поработителей и милостиво правил вами всю свою жизнь. Я, царица Лостра, правительница Египта, говорю вам это».Этот ее указ и клятва умножили стократно любовь и верность простого народа к моей госпоже и царевичу. Я сомневаюсь, чтобы за всю тысячелетнюю историю нашей страны какой-нибудь ее правитель был так обожаем народом.
Когда составили списки тех, кто желает отправиться с нами за пороги, я без малейшего удивления заметил, что в них вошли почти все, чья верность и чьи таланты были особенно ценны.
Тех, кто пожелал остаться в Элефантине, мы могли оставить без особой печали. Прежде всего это касалось жрецов.
Однако время показало, что оставшиеся в Элефантине тоже доказали свою преданность. После долгих лет нашего исхода мы получили от них сведения о состоянии страны, и, что гораздо важнее, они поддерживали пламя надежды в сердцах народа, надежды на возвращение царицы Лостры и царевича Мемнона и хранили память о ней.
Постепенно за долгие и горькие годы тирании гиксосов легенда о возвращении царевича распространилась по обоим царствам, и весь народ Египта от первого порога до семи устьев дельты поверил в возвращение царевича и молился в ожидании этого дня.
ГУИ привел лошадей к Элефантине и держал их в полях на западном берегу под оранжевыми дюнами пустыни. Мы с царевичем ездили туда каждый день, и, хотя Мемнон становился все тяжелее, он по-прежнему сидел у меня на плечах, чтобы дальше видеть.
Теперь Мемнон знал своих любимцев по имени, а Терпение и Клинок подходили к нему и брали из его рук лепешки, когда он подзывал их. Когда же мальчуган в первый раз сам прокатился на спине Терпения, кобыла обращалась с ним так бережно, как будто он был ее собственным жеребенком, а царевич, крича от радости, скакал в первый раз верхом без посторонней помощи.
За время похода Гуи узнал многое об управлении табунами в пути, и теперь пригодились новые навыки, когда мы стали планировать новый этап нашего путешествия. Я объяснил Гуи ту роль, которую лошади должны были сыграть при прохождении порога, и посадил его колесничих и конюхов за изготовление упряжи.
При первой же возможности мы с Таном отправились вверх по реке на разведку порогов. Вода стояла низко, и все скалистые островки торчали наружу. Местами протоки между ними были настолько мелкими, что их можно было перейти вброд, не окунаясь с головой.
Порог тянулся на много миль, представляя собой беспорядочное переплетение протоков, разделенных грудами гранитных скал. Протоки вились между ними, как змеи. Один вид порога лишил меня обычной бодрости и напугал сложностью стоявшей перед нами задачи.
Тан сказал с обычной грубой прямотой:
— Здесь даже маленькую лодку не провести, не пропоров брюха. А что нам делать с перегруженными кораблями? Тащить их по суше на спинах твоих проклятых лошадей? — Он рассмеялся. Однако веселья я в его смехе не услышал.
Мы отправились обратно в Элефантину, но еще до возвращения в город я решил, что у нас только один выход: придется сойти с кораблей и идти по суше. Разумеется, трудно даже вообразить те трудности, которые нас ожидают. Однако, по моим оценкам, получалось, что мы можем снова собрать флотилию за порогом.
Вернувшись во дворец на Элефантине, мы сразу отправились в покои царицы Лостры, чтобы сообщить ей о результатах разведки. Она выслушала и покачала головой.
— Богиня не могла покинуть нас так скоро, — сказала Лостра и повела нас со всем своим двором в храм Хапи на южном конце острова.
Царица принесла щедрую жертву богине. Мы молились ей всю ночь и просили научить нас.
Я не верю, что благосклонность богов можно купить, перерезав горло нескольким козам или разложив гроздья винограда на каменном алтаре, однако молился не менее ревностно, чем верховный жрец, и к рассвету ягодицы мои ужасно болели от сидения на каменном полу.
Как только лучи восходящего солнца проникли в ворота святилища и осветили алтарь, госпожа послала меня в шахту Ниломера. Не успел я дойти до нижней ступени, как вдруг почувствовал, что стою по колено в воде.
Хапи услышала наши молитвы. Хотя до обычного половодья оставалось еще несколько недель, вода в реке начала подниматься.
В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, когда начался подъем воды, быстрая разведывательная ладья, посланная Таном на север следить за передвижениями гиксосов, пришла вверх по реке на крыльях северного ветра. Гиксосы снова выступили в поход. Они будут в Элефантине через неделю. Вельможа Тан немедленно отправился с главным войском готовиться к обороне порогов, оставив вельможу Меркесета и меня наблюдать за погрузкой людей. Мне удалось оторвать вельможу Меркесета от его молодой женушки ровно настолько, чтобы он подписал приказы, тщательно подготовленные мной.
На этот раз нам удалось избежать хаоса и паники, охвативших народ в Фивах, и флот наш приготовился к отплытию и ушел из города в полном порядке.
Пятьдесят тысяч египтян стояли по обоим берегам реки, плача и распевая гимны Хапи. Они махали пальмовыми ветвями, прощаясь с нами. Царица Лостра стояла на носу «Дыхания Гора» с маленьким царевичем, и оба махали руками толпам людей на берегах, пока ладья медленно уходила вверх по реке.
В двадцать один год госпожа моя достигла вершины своей красоты, и всеми, кто глядел на нее, овладевало благоговение. Красота ее повторялась в ребенке, стоявшем рядом с ней и державшем посох и плеть Египта в маленьких, но решительных ручках.
— Мы вернемся! — кричала госпожа.
— Мы вернемся, ждите нас! Мы вернемся, — повторял за ней царевич.
Легенда, которая будет поддерживать силы нашей несчастной и порабощенной страны в мрачные годы иноземного владычества, родилась в тот день на берегах великой реки.
КОГДА МЫ ДОСТИГЛИ входа в порог к следующему полудню, усеянное скалами дно ущелья покрывал гладкий, стремительный поток. Местами вода бурлила и гремела под саваном белой пены, но половодье еще не достигло вершины своей ужасной мощи.
Именно этот момент в жизненном цикле реки был наиболее благоприятен для нас. Вода стояла достаточно высоко, и корабли могли пройти по протокам, не застряв на отмелях, и в то же время течение было не настолько сильным, чтобы разбить их в щепки на гранитных уступах порогов.
Тан управлял флотом, а мы с Гуи под формальным руководством вельможи Меркесета командовали береговым отрядом. Я усадил веселого старика на вершине холма над ущельем с кувшином вина в одной руке и молодой женой в другой. Там он и оставался под навесом. Я не обращал внимания на те сбивчивые и противоречивые приказы, которые благородный вельможа посылал мне время от времени все эти дни, а продолжал заниматься проводкой кораблей через бурные стремнины.
Самые толстые канаты мы протянули вдоль берега и запрягли в них наших лошадей упряжками по десять. Мы быстро обнаружили, что можем одновременно гнать вперед десять упряжек или сто лошадей, пристегнув их к главным канатам. С большим количеством лошадей трудно было бы управиться.