залечено, исправлено и доведено "до нормального порядочка" пожженными и
изуродованными быковскими руками, умными и неутомимыми. И только эта
контузия не поддавалась их искусству: для ликвидации "трясучки" катер
следовало поднять на береговой эллинг, что можно было сделать только в
главной базе, а это отняло бы много времени. Катер продолжал ходить с
"трясучкой", которая почти не сказывалась ни на скорости, ни на стрельбе. Но
каждый раз, когда с мостика давали телеграфом "самый полный" и стрелка
тахометра подползала к тому проклятому числу оборотов, при котором корму
катера начинала трясти лихорадка хуже малярийной, Быков мрачнел и
демонстративно переходил из отсека бортовых моторов к своему любимцу -
среднему мотору, который, как и полагается всякому кореннику, отличался от
горячих и своенравных пристяжных добросовестностью в работе и
уравновешенностью характера.
Особенно сильно сказывалась эта тряска в корме, то есть в
кают-компании. Все предметы на столе, позвякивая или побрякивая, бойко
передвигались по линолеуму в разнообразных направлениях, пока не упирались в
медный бортик по краям стола, специально сделанный Быковым. Поэтому многие
из функций кают-компании на походе отпадали. Писать письма, например, было
бы неосторожно: родные, увидев дрожащий почерк и наскакивающие друг на друга
буквы, могли решить, что любимый сын или муж заработал на катере сильнейшее
нервное расстройство. Шахматы тоже бесполезно покоились в шкафчике с того
дня, когда на "СК 0944" произошел редчайший в истории шахматной игры случай.
Прокурор базы и флагманский врач, шедшие на катере "с оказией", вздумали
провести время за доской, по в середине партии обнаружили, что стараться,
собственно, нечего: оба короля давно уже получили мат. Произошло это потому,
что ладьи, слоны, пешки и даже солидные ферзи, дружно отплясывая на доске во
время размышлений партнеров диковинную кадриль, своевольно переменили
позиции, позорно открыв противнику своих королей. Таким образом, в
кают-компании "СК 0944" на походе можно было только принимать пищу, и то при
условии самой скупой сервировки. Впрочем, ни командиру, ни его помощнику, ни
механику на ходу было не до писем и шахмат, а случайным гостям
предоставлялось коротать время по своему усмотрению.
На этот раз в кают-компании гостей было двое - командир группы
разведчиков лейтенант Воронин и майор Луников, командир прославленного
отряда морской пехоты, оба в ватных куртках и штанах, в грубых сапогах с
низкими голенищами. Все, что было навешано на них, когда они появились на
катере: сумки, гранаты, каски, фонари, вещевые мешки, фляги, бинокли,
автоматы, запасные диски, котелки, теперь лежало грудой на диванчике левого
борта. Казалось удивительным, что все это снято с плеч всего-навсего двоих.
Тому занятию, которое они нашли себе, "трясучка" нисколько не
препятствовала. Воронин держал в руках карту крупного масштаба, а майор,
подняв глаза к подволоку, неторопливо и обстоятельно описывал местность, по
которой группе придется пробираться ночью Походило, будто на подволоке была
копия карты, - с такой точностью перечислял он приметные места, способные
служить в темноте ориентиром: резкие повороты ущелья, по которому придется
уходить от места высадки, аллею, ведущую к сгоревшим домам совхоза, откуда
лучше взять прямо на север, чтобы пересечь шоссе в наиболее пустынном месте.
Он добрался уже до виноградника, означавшего место безопасного подъема в
горы, когда в кают-компанию вошел лейтенант Решетников.
- Складывайте карту, товарищ Воронин, хозяин кушать пришел, - сказал
майор, отодвигаясь к середине дивана.
- Мы и гостей кормим, - улыбнулся Решетников, снимая ушанку.
- Да мы, собственно, кончили, - сказал Воронин, запихивая карту в
планшет. - До гор уже добрались, а там и рассвет застанет.
Майор посмотрел на него сбоку и усмехнулся, отчего сухая и как бы
выветренная кожа худощавого лица собралась в уголках глаз в мелкие морщинки,
что сразу изменило его выражение: напряженная сосредоточенность, с какой
майор искал на подволоке детали невидимой карты, исчезла, и теперь оно было
лукавым и хитровато-насмешливым.
- Кончили? - спросил он. - Это мы с вами пока без противника
разгуливали, как на кроссе в Сокольниках... А если возле шоссе - помните,
высотка там удобная - немцы заставу догадались выставить? Поищите-ка,
лейтенант, куда нам тогда подаваться... Нет, нет, - остановил он его
движение, - вы карту не трудитесь доставать, вы на нее уже насмотрелись.
Припоминайте без карты.
Лейтенант Воронин поднял глаза к подволоку, будто отыскивал там
магическую карту майора, но, видимо, для него она оказалась что-то не очень
разборчивой, так как он вздохнул и покрутил головой:
- Трудновато, товарищ майор...
- А если на берегу придется вспоминать? Тут-то легче: никто не стреляет
и не торопит... Вспоминайте, лейтенант, пока время есть. Карта у командира
должна вся в мозгу быть, мало ли что! А если вы ее потеряете?
- Я старшине Жукову вторую дал, - обиженно сказал Воронин.
- Подумаешь, сейф нашли... А если ваш Жуков на мину наступит? Нет уж,
давайте-ка без карты, а я пойду погуляю, пока светло...
Воронин откинулся на диване и плотно закрыл глаза, - очевидно, так
вспоминать карту ему было удобнее, - а майор надел каску и хотел встать, но,
взглянув на него, передумал, достал железную коробку с табаком и деловито
начал скручивать впрок папиросы, ловко приминая табак тонкими и нервными
пальцами, совсем не похожими на видавшие виды пальцы окопного воина.
Решетников тоже закурил, с любопытством разглядывая Луникова. Он слышал
о нем многое, но видел его лишь второй раз. Впервые он встретился с ним
утром у командира дивизиона при получении задания. Тогда Луников его
разочаровал. Рядом с Владыкиным, всегда подтянутым, выбритым, почти
щеголеватым, всегда свежим даже после бессонной ночи похода (чему Решетников
втайне завидовал), майор в своем мешковатом и сильно потертом кителе, в
порядком заношенных брюках, заправленных в сапоги, казался тусклым и
незапоминающимся. И его манера говорить - медленно, негромко, как бы
раздумывая вслух, перебивая себя бесконечными "а если?" - тоже невыгодно
отличалась от ясной, четкой речи Владыкина и была совсем невоенной.
Решетников даже удивился: неужели это тот самый Луников, о мужестве и
решительности которого с восторгом рассказывали матросы, вернувшиеся на
крейсер из Севастополя, где они были в его отряде морской пехоты? Из этих
рассказов Решетников знал, что Луников пришел на флот из запаса в начале
войны, что сам он инженер, и даже не с производства: не то плановик, не то
редактор какой-то технической газеты. Может быть, этим и объяснялось его
невоенное многословие и этот "глубоко штатский вид", как со всей
беспощадностью молодого офицера определил Решетников свое впечатление,
слушая разговор майора с Владыкиным.
Вопрос, правда, был путаный и сложный.
Потеря катером старшего лейтенанта Сомова шлюпки, происшедшая неделю
тому назад, показывала, что бухточка (которую Луников предложил для удобства
разговора именовать "Непонятной") перестала быть тем надежным местом связи с
партизанами и подпольщиками Крыма, каким ее считали до сих пор. Здесь было
сделано уже больше десятка удачных высадок разведчиков или людей,
направляемых в партизанские отряды, здесь же принимали на катер тех, кто
возвращался с задания, и все обходилось как нельзя лучше. Этому
способствовало самое расположение бухточки: она была скрыта в высоких и
обрывистых прибрежных скалах, навигационный подход к ней был очень удобен
благодаря приметному мысу, расположенному возле нее; кроме того, бухточка
находилась вдали от деревень и курортных местечек, и немецких гарнизонов тут
не было. Все это Решетников оценил на собственном опыте, посетив бухту
трижды: два раза в порядке обучения ремеслу - на катере лейтенанта
Бабурченка, высаживавшем разведчиков и на четвертую ночь принимавшем их
обратно, и один раз вполне самостоятельно, незадолго до сомовской
неприятности, доставив в бухту пять человек и благополучно дождавшись
шлюпки.
Что произошло в бухте во время высадки очередной группы старшим
лейтенантом Сомовым - и с группой ли самой или только со шлюпкой, - могло
стать известным очень не скоро: разведчики должны были возвращаться через
фронт на Малую землю у Керчи, а радиосвязь им была запрещена. Но
обстоятельства особой важности (какие именно, Решетникову не сообщалось,
хотя он знал, что майора вызывал к себе сам командующий флотом) вынуждали
нынче же ночью не только высадить в бухте Непонятной разведчиков из отряда
Луникова, но и принять их там же на катер следующей ночью.
Последнее было возможно лишь при условий, что шестерка, высадив группу,
благополучно вернется к катеру. Если же она не вернется, то это будет
означать, что немцы и впрямь устроили в бухте Непонятной какую-то ловушку.
Тогда придется посылать с тем же заданием новую группу, но высаживать и
принимать ее в другом, более отдаленном месте.
Владыкин показал его майору на карте. Тот прикинул расстояние (здесь
Решетников впервые обратил внимание на его пальцы - тонкие пальцы
кабинетного работника) и сказал, что тогда дело затянется на восемь-девять
дней, а может быть, и больше, так как точного срока прихода группы к месту
посадки указать невозможно, и получается форменная ерунда. Так же придирчиво
обсуждая каждый вариант и ставя Владыкина в тупик своими надоедливыми "а
если?", Луников забраковал и другие предложенные тем места побережья, и
Решетников начал терять терпение. Выходило, что майор хочет организовать
путешествие своих разведчиков по тылам врага со всеми удобствами и без
всякого риска, почему Решетников мысленно обозвал его перестраховщиком.
Однако майор закончил разговор неожиданно: он положил на карту циркуль
и объявил, что, видимо, приходится рискнуть на высадку в бухте Непонятной
сегодня же ночью и что он пойдет со своими людьми сам. Если никаких
приключений не произойдет и шлюпка благополучно вернется к катеру, то для
обратной посадки катер должен быть у бухты на следующую ночь и выслать
шлюпку к тому же месту. Ну, а если катер сегодня шестерки не дождется, -
значит, на бухту Непонятную надо окончательно плюнуть, разведчики займутся
своей судьбой сами. Но в этом случае надо тотчас же доложить командующему
флотом, что задание не выполнено, и немедленно высылать катер с другой
группой в предложенное Владыкиным запасное место.
На этом разговор наконец закончился, и Решетников пошел на катер, с
досадой думая о том, что и на походе и при высадке Луников порядком еще
причинит хлопот своим слишком обстоятельным и дотошным отношением ко всякому
делу.
Однако, к удивлению его, майор ничем никого не донимал. Появившись на
"СК 0944", он деловито осмотрел шестерку, погруженную на катер, прикинул,
как удобнее разместить на ней разведчиков, попросил Решетникова дать им всем
возможность за время похода хорошенько выспаться, после чего спустился в
кают-компанию и лег поспать сам. Сейчас он сидел спокойный, отдохнувший и
даже веселый, занимаясь папиросами и насмешливо посматривая на Воронина,
который мучился с незримой своей картой.
Майор выглядел теперь совсем иначе, чем утром. Ватная куртка - одеяние
неказистое и неуклюжее - удивительно шла к нему, и было понятно, что в этой
одежде он чувствует себя свободнее и привычнее, чем в кителе. Она плотно и
удобно облегала его грудь и плечи, чем-то напоминая средневековые латы, -
вернее, выпуклую, в тисненом узоре кирасу. Может быть, этому впечатлению
способствовало то, что майор забыл снять каску, и лицо его, обрамленное
военным металлом, стало мужественнее и воинственнее. Ему было, вероятно,
порядком за тридцать, может быть, под сорок, но когда быстрым, живым
движением он поворачивал к Воронину голову и усмехался, каска скрывала его
седеющие виски, складки в углах рта - беспощадный знак прожитых годов -
расходились, и он казался совсем молодым. Да и сам он весь как-то
подобрался, посвежел, повеселел, как человек, развязавшийся с надоедливой
обязанностью и приступающий к интересной, приятной ему работе. Разговор его
показался теперь лейтенанту тоже иным: хотя Луников по-прежнему
злоупотреблял своими "а если?", так раздражавшими утром, теперь Решетников
со стыдом подумал, что необходимую для всякого решения обстоятельность и
вдумчивость он принял за перестраховку.
В том спокойствии, с каким Луников перед уходом на опасный берег
занимался заготовкой папирос, в той уверенности, с какой он, не глядя на
карту, видимо отпечатанную в его мозгу со всеми деталями, отыскивал ночной
путь, в той настойчивости, с которой он заставлял Воронина запоминать
маршрут, как и во всем его поведении с момента прихода на катер,
чувствовался совсем другой человек. Было ясно, что теперь, когда все
варианты высадки обсуждены, отброшены и оставлен только один, наилучший,
майор будет делать именно то, что решено. Эта спокойная уверенность
настолько подкупила Решетникова, что Луников внезапно ему понравился.
- Поздно собрались выйти, товарищ майор, - сказал он с сожалением. -
Закат нынче выдавали - мировой!..
Луников улыбнулся.
- Да вот мы тут с картой подзадержались. Долго вы там, лейтенант? Вас
давно уже немцы окружили, и разведчики с вами пропали, и я влип.
Воронин раскрыл глаза.
- Слева балочка есть удобная, а куда она выводит, хоть убей, не
вспомню, - сказал он, сердясь на себя. - Придется обратно в карту лезть,
товарищ майор...
- Что ж, лезьте, - вздохнул Луников. - Только в последний раз. Коли и
потом не доложите, оставлю на катере.
Воронин поспешно зашуршал картой, и по тому, с какой яростью накинулся
он на злополучную балку, Решетников понял, что угроза майора не была
шуточной, и это тоже ему понравилось. Он с гордостью подумал, что, спроси
его самого, как подходить к бухте Непонятной, никому не пришлось бы
дожидаться, пока он сбегает в рубку за картой, и с насмешливым сожалением
покосился на Воронина, который снова откинулся на диване, закрыл глаза и
зашептал что-то про себя, будто повторяя урок.
В кают-компанию вошел главный старшина Быков, стеснительно держа за
спиной трижды вымытые руки, на которых все же остались черные и желтые пятна
- неистребимые следы вечной возни с моторами.
- В цейтнот попали, лейтенант, посудой уже гремят, - сказал Луников,
убирая коробку с табаком. - Вот мы с хозяевами сейчас ваши сто грамм
разопьем, чтобы у вас голова свежее была!
Он снял каску и рассмеялся, и в этом смехе Решетникову снова показалось
что-то необыкновенно привлекательное. Теперь майор уже окончательно его
покорил.
Решетников был еще в том возрасте, когда человек бессознательно ищет
среди встречающихся ему людей того, кому хочется подражать, - вернее, того,
кто своим примером может показать, как обращаться с людьми, любить их или
ненавидеть, командовать, драться с врагом, - словом, научить как вести себя
в той непонятной еще, сложной и полной всяких неожиданностей жизни, которая
открывает перед молодым человеком свой таинственный простор. Он сменил уже
несколько таких образцов, увлекаясь ими при первом знакомстве и
разочаровываясь при ближайшем, но каждый из них оставил в его характере свой
след - в жестах, в манере говорить, в понимании людей. И сейчас ему стало
жаль, что Луников мелькнет в его жизни одной вот этой встречей; очень
захотелось быть с ним в одном отряде или на одном корабле, и он всем сердцем
понял, почему с таким восторгом отзывались о майоре те, кто его знал.
Решетников тоже рассмеялся:
- Не пьем, товарищ майор! Такая у нас катерная служба: бережем на
случай купанья или на шторм. Но для гостей... - Он приоткрыл дверь в
коридорчик, где и в самом деле кто-то гремел посудой, и крикнул: - Товарищ
Жадан, гостям по сто грамм!
В дверях появился Микола Жадан - единственный на катере матрос строевой
специальности, он же кок, он же вестовой кают-компании, он же установщик
прицела кормового орудия: на катерах, по малости их, и люди и помещения
выполняют одновременно несколько разнообразных функций. В руках у него был
дымящийся бачок с супом, а на мизинце висел котелок. Как ухитрился он
спуститься по отвесному трапику, было загадкой.
- Сейчас достану, товарищ командир, ужо вот накрою, - с готовностью
ответил Жадан и, поставив суп на стол, начал расставлять тарелки и
раскладывать вилки и ложки, которые, подвергаясь трясучему закону
кают-компании, немедленно зазвенели и поползли по столу, как крупные бойкие
тараканы.
- Нет, нет, не нужно, - поспешно сказал Луников. - Это я больше для
красного словца. Нам с лейтенантом по возрасту вредно: я для этого староват,
а он молод. А вот почему вы, моряки, не пьете, удивительно...
- У каждого своя привычка, - объяснил Решетников серьезно, подхватывая
ложку, которая вовсе уже подобралась к краю стола. - Вот наш механик,
например, предпочитает накопить за неделю и уж заодно разделаться, а то,
говорит, со ста грамм одно раздражение... Так, что ли, товарищ Быков?
- Вы уж скажете, товарищ лейтенант, - сконфузился Быков. - Один только
раз и случилось, а вы попрекаете...
- А я вот сейчас майору расскажу, как случилось, - пригрозил
Решетников. - Хотите?
Быков затомился, но, на его счастье, Жадан закончил нехитрую сервировку
и придвинул котелок к тарелке Решетникова. Тот нахмурился:
- В честь чего это мне особая пища? Что я, больной?
- Так, товарищ же лейтенант, - возразил Жадан, ловко разливая суп из
бачка по тарелкам, - на базе нынче обратно пшено на ужин выдали, вы ж его не
уважаете. А тут консервный суп с обеда, кушайте на здоровье...
Луников быстро вскинул глаза на Жадана и усмехнулся, как бы отметив
что-то про себя. Решетников, увидя это, вдруг вспылил:
- Опять вы фокусы показываете! Сколько раз вам говорить: давайте мне,
что всем! Безобразие... Гостям одно, хозяину другое...
- А вы о гостях не беспокойтесь, мы как раз пшенный суп больше уважаем,
- успокаивающе сказал майор и протянул руку к тарелке: - Довольно, товарищ
Жадан, хватит...
- Кушайте, кушайте, - гостеприимно отозвался Жадан, - можно и добавки
принесть, я лишнего наварил, когда еще вам горяченького приведется...
Он постоял у двери, посматривая то на гостей, то на командира. Широкое
веснушчатое его лицо выражало полнейшее удовлетворение тем, что все со
вкусом принялись за еду. Потом он сообщил тем же радушным тоном:
- На второе капуста с колбаской и какава.
- Откуда какао? - удивился Быков.
- Шефская какава. Я как в госпиталь к Сизову ходил, у врачихи выпросил.
Сказал, в такой поход идем, что без витамина не доберешься.
Решетников посмотрел на него, собираясь что-то сказать, потом сердито
махнул рукой и уткнулся в свой "особый суп". Жадан исчез. Луников посмотрел
ему вслед и перевел взгляд на Решетникова:
- Ну чего вы на него накинулись? Жадан ваш - душа человек, и плохо,
если вы этого не видите... Да вы отлично видите, только ершитесь перед
гостями...
- Конечно вижу, - сказал Решетников, не поднимая головы, - только
все-таки...
- И небось приятно, что о вас на катере так заботятся?
Решетников улыбнулся:
- Почему же обо мне? Вас он и в глаза не видел, разведчиков тоже, а
лишнего наготовил. Характер у него такой, заботливый.
- Одно дело - забота, а другое... как бы сказать... ну, душевное тепло,
что ли, - раздумчиво сказал Луников. - Это и в семье великая вещь, а в
военной семье особенно. Командиру, которого бойцы любят, просто,
по-человечески любят, воевать много легче... Это для командира счастье...
Решетников хотел было возразить, что уж кому-кому, а самому майору
жаловаться не приходится, потому что те, кто был с ним в Севастополе,
видимо, так его и любили, но это показалось ему неловким, и он промолчал.
Майор с аппетитом доел суп, положил ложку в опустевшую тарелку, и она тотчас
тоненько зазвенела. Он взглянул на нее с удивлением.
- С чего это у вас такая трясучка? На всяких катерах ходил, такой не
видывал...
Решетников обрадовался перемене разговора.
- Боевое ранение, - оживленно сказал он, - это еще до меня было, пусть
механик расскажет, он тогда катер спас.
Но Быкова никак нельзя было раскачать. Несмотря на подсказки
Решетникова, которому, видимо, очень хотелось показать майору, какое золото
у него механик, он сообщил только, что правый вал был поврежден в октябре
прошлого года, когда катер сидел на камнях, и что своими средствами его
исправить нельзя. Наконец Решетников взялся рассказывать сам.
Оказалось, что Парамонов вместе с другим катером своего звена снимал с
Крымского побережья группу партизан, прижатых немцами к морю. Парамонов для
скорости подвел катера прямо к берегу, партизаны, прыгая с камня на камень,
добрались до катеров, и тут немцы открыли огонь. Уже выходили на чистую
воду, когда катер сильно стукнулся кормой о камень, и если бы не
главстаршина, так бы и остался у камней: заклинило рули, и через дейдвуд
правого вала в машинное отделение стала быстро поступать вода. Быков сумел
не только...
- Вы уж скажете, товарищ лейтенант, - перебил Быков, с некоторой
тревогой ожидавший этого места рассказа. - И воды-то было пустяки, и рули...
- А вы не перебивайте, - оборвал его Решетников. - Воды хватало, могли
и остальные моторы заглохнуть... Так вот главный старшина Быков, наш
механик, ухитрился...
Тут Решетников, желая во что бы то ни стало показать майору таланты
Быкова, пустился в такие технические подробности, которых ни Луников, ни
Воронин не поняли. Ясно было одно: что полузатопленный катер все же смог
дать ход, однако рули еще не действовали. Другой катер, которым командовал
лейтенант Калитин, тоже навалился на камни носом и сам сняться с них не мог.
Парамонов, маневрируя без руля двумя моторами, кое-как подошел к нему и
сдернул с камней. Калитин предложил повести на буксире парамоновский катер,
пока на нем не ликвидируют поломку рулей. Уже начали заводить концы, когда
выяснилось, что партизаны недосчитываются еще восьми человек. Тут новая
ракета осветила катера, стоящие рядом, и огонь немцев усилился. Парамонов,
как старший в звене, приказал Калитину отойти мористее и отвлекать на себя
огонь, чтобы поврежденный катер мог спокойно исправить рули и дождаться
оставшихся партизан. Уловка подействовала: едва Калитин отошел, немцы
перенесли весь огонь на него, решив, что сидящий на камнях катер они
прикончить успеют, а этот может уйти в море. Скоро вдалеке от камней
вспыхнуло на черной воде яркое дрожащее пламя и очередная ракета осветила
калитинский катер, весь окутанный белым дымом, из которого временами
взвивался высокий язык пламени. Но горящий катер все еще маневрировал с
отчаянным упорством, сбивая пристрелку и ухитряясь ловко уходить от залпов.
Немцы, торопясь прикончить его, оставили в покое парамоновский катер, и тот,
исправив рули и забрав партизан, вырвался под двумя моторами в море...
- А калитинский? - спросил Луников, живо заинтересованный рассказом. -
Так и сгорел?
Решетников, видимо ожидавший этого вопроса, с удовольствием улыбнулся:
- Он, товарищ майор, гореть и не думал... Это Парамонов приказал: как
поближе разрыв ляжет, зажечь на корме дымовую шашку да тряпку с бензином и
охмурять немцев... Калитин на этом деле две свои простыни погубил...
- Здорово! - расхохотался Воронин.
Засмеялся и майор.
- Парамонов, Парамонов... - сказал он вспоминая. - Постойте-ка, это не
тот Парамонов, который из Севастополя чуть не по сто человек сразу вывозил?
- Точно, товарищ майор, - подтвердил Быков. - Сто не сто, а одним
рейсом шестьдесят семь взял, вторым семьдесят шесть, а третьим восемьдесят
семь.
- Восемьдесят семь? - удивился Воронин. - Где же они тут поместились?
- По кубрикам да тут, в кают-компании... Локтем к локтю стояли, как в
трамвае, до самого Новороссийска...
- Ну-ну, - покачал головой Воронин. - Этак и перекинуться недолго...
- Если на палубе держать, очень просто. Только старший лейтенант
Парамонов всех вниз послал, ну и шел аккуратно - больше пяти градусов руля
не клал, а погода тихая, все шло нормально... - Быков усмехнулся. - То есть
нормально, пока моряков возили. А на третьем рейсе армейцев взяли, так с
ними целая сцена вышла. Никак вниз не идут: натерпелись люди, нервничают, да
и наслышаны о всяком. Кому охота в такую мышеловку лезть? Иван Александрович
и так и сяк, а они стоят наверху, вот-вот перевернемся. Тогда он как крикнет
на весь катер: "Приготовиться к погружению!" Я пошел по палубе. "Ну, -
говорю, - кто собирается поплавать, оставайтесь наверху, а мы сейчас
подводным рейсом пойдем, светает, самолеты налетят!.." В момент палуба
чистая, мы люки задраили, и метацентр на место стал.
- Здорово! - опять восхищенно воскликнул Воронин.
Майор изумленно уставился на Быкова и вдруг расхохотался, да так, что
на глазах его выступили слезы. Он взмахивал рукой, пытаясь что-то сказать,
но снова принимался хохотать настолько заразительно, что даже Решетников, не
раз слышавший эту историю, невольно засмеялся сам. Наконец Луникову удалось
вставить слова между приступами смеха:
- Так и я... И я... Я тоже полез!..
- Куда? - изумился Решетников.
- В кубрик... Там где-то, на носу...
Быков оторопело на него посмотрел:
изуродованными быковскими руками, умными и неутомимыми. И только эта
контузия не поддавалась их искусству: для ликвидации "трясучки" катер
следовало поднять на береговой эллинг, что можно было сделать только в
главной базе, а это отняло бы много времени. Катер продолжал ходить с
"трясучкой", которая почти не сказывалась ни на скорости, ни на стрельбе. Но
каждый раз, когда с мостика давали телеграфом "самый полный" и стрелка
тахометра подползала к тому проклятому числу оборотов, при котором корму
катера начинала трясти лихорадка хуже малярийной, Быков мрачнел и
демонстративно переходил из отсека бортовых моторов к своему любимцу -
среднему мотору, который, как и полагается всякому кореннику, отличался от
горячих и своенравных пристяжных добросовестностью в работе и
уравновешенностью характера.
Особенно сильно сказывалась эта тряска в корме, то есть в
кают-компании. Все предметы на столе, позвякивая или побрякивая, бойко
передвигались по линолеуму в разнообразных направлениях, пока не упирались в
медный бортик по краям стола, специально сделанный Быковым. Поэтому многие
из функций кают-компании на походе отпадали. Писать письма, например, было
бы неосторожно: родные, увидев дрожащий почерк и наскакивающие друг на друга
буквы, могли решить, что любимый сын или муж заработал на катере сильнейшее
нервное расстройство. Шахматы тоже бесполезно покоились в шкафчике с того
дня, когда на "СК 0944" произошел редчайший в истории шахматной игры случай.
Прокурор базы и флагманский врач, шедшие на катере "с оказией", вздумали
провести время за доской, по в середине партии обнаружили, что стараться,
собственно, нечего: оба короля давно уже получили мат. Произошло это потому,
что ладьи, слоны, пешки и даже солидные ферзи, дружно отплясывая на доске во
время размышлений партнеров диковинную кадриль, своевольно переменили
позиции, позорно открыв противнику своих королей. Таким образом, в
кают-компании "СК 0944" на походе можно было только принимать пищу, и то при
условии самой скупой сервировки. Впрочем, ни командиру, ни его помощнику, ни
механику на ходу было не до писем и шахмат, а случайным гостям
предоставлялось коротать время по своему усмотрению.
На этот раз в кают-компании гостей было двое - командир группы
разведчиков лейтенант Воронин и майор Луников, командир прославленного
отряда морской пехоты, оба в ватных куртках и штанах, в грубых сапогах с
низкими голенищами. Все, что было навешано на них, когда они появились на
катере: сумки, гранаты, каски, фонари, вещевые мешки, фляги, бинокли,
автоматы, запасные диски, котелки, теперь лежало грудой на диванчике левого
борта. Казалось удивительным, что все это снято с плеч всего-навсего двоих.
Тому занятию, которое они нашли себе, "трясучка" нисколько не
препятствовала. Воронин держал в руках карту крупного масштаба, а майор,
подняв глаза к подволоку, неторопливо и обстоятельно описывал местность, по
которой группе придется пробираться ночью Походило, будто на подволоке была
копия карты, - с такой точностью перечислял он приметные места, способные
служить в темноте ориентиром: резкие повороты ущелья, по которому придется
уходить от места высадки, аллею, ведущую к сгоревшим домам совхоза, откуда
лучше взять прямо на север, чтобы пересечь шоссе в наиболее пустынном месте.
Он добрался уже до виноградника, означавшего место безопасного подъема в
горы, когда в кают-компанию вошел лейтенант Решетников.
- Складывайте карту, товарищ Воронин, хозяин кушать пришел, - сказал
майор, отодвигаясь к середине дивана.
- Мы и гостей кормим, - улыбнулся Решетников, снимая ушанку.
- Да мы, собственно, кончили, - сказал Воронин, запихивая карту в
планшет. - До гор уже добрались, а там и рассвет застанет.
Майор посмотрел на него сбоку и усмехнулся, отчего сухая и как бы
выветренная кожа худощавого лица собралась в уголках глаз в мелкие морщинки,
что сразу изменило его выражение: напряженная сосредоточенность, с какой
майор искал на подволоке детали невидимой карты, исчезла, и теперь оно было
лукавым и хитровато-насмешливым.
- Кончили? - спросил он. - Это мы с вами пока без противника
разгуливали, как на кроссе в Сокольниках... А если возле шоссе - помните,
высотка там удобная - немцы заставу догадались выставить? Поищите-ка,
лейтенант, куда нам тогда подаваться... Нет, нет, - остановил он его
движение, - вы карту не трудитесь доставать, вы на нее уже насмотрелись.
Припоминайте без карты.
Лейтенант Воронин поднял глаза к подволоку, будто отыскивал там
магическую карту майора, но, видимо, для него она оказалась что-то не очень
разборчивой, так как он вздохнул и покрутил головой:
- Трудновато, товарищ майор...
- А если на берегу придется вспоминать? Тут-то легче: никто не стреляет
и не торопит... Вспоминайте, лейтенант, пока время есть. Карта у командира
должна вся в мозгу быть, мало ли что! А если вы ее потеряете?
- Я старшине Жукову вторую дал, - обиженно сказал Воронин.
- Подумаешь, сейф нашли... А если ваш Жуков на мину наступит? Нет уж,
давайте-ка без карты, а я пойду погуляю, пока светло...
Воронин откинулся на диване и плотно закрыл глаза, - очевидно, так
вспоминать карту ему было удобнее, - а майор надел каску и хотел встать, но,
взглянув на него, передумал, достал железную коробку с табаком и деловито
начал скручивать впрок папиросы, ловко приминая табак тонкими и нервными
пальцами, совсем не похожими на видавшие виды пальцы окопного воина.
Решетников тоже закурил, с любопытством разглядывая Луникова. Он слышал
о нем многое, но видел его лишь второй раз. Впервые он встретился с ним
утром у командира дивизиона при получении задания. Тогда Луников его
разочаровал. Рядом с Владыкиным, всегда подтянутым, выбритым, почти
щеголеватым, всегда свежим даже после бессонной ночи похода (чему Решетников
втайне завидовал), майор в своем мешковатом и сильно потертом кителе, в
порядком заношенных брюках, заправленных в сапоги, казался тусклым и
незапоминающимся. И его манера говорить - медленно, негромко, как бы
раздумывая вслух, перебивая себя бесконечными "а если?" - тоже невыгодно
отличалась от ясной, четкой речи Владыкина и была совсем невоенной.
Решетников даже удивился: неужели это тот самый Луников, о мужестве и
решительности которого с восторгом рассказывали матросы, вернувшиеся на
крейсер из Севастополя, где они были в его отряде морской пехоты? Из этих
рассказов Решетников знал, что Луников пришел на флот из запаса в начале
войны, что сам он инженер, и даже не с производства: не то плановик, не то
редактор какой-то технической газеты. Может быть, этим и объяснялось его
невоенное многословие и этот "глубоко штатский вид", как со всей
беспощадностью молодого офицера определил Решетников свое впечатление,
слушая разговор майора с Владыкиным.
Вопрос, правда, был путаный и сложный.
Потеря катером старшего лейтенанта Сомова шлюпки, происшедшая неделю
тому назад, показывала, что бухточка (которую Луников предложил для удобства
разговора именовать "Непонятной") перестала быть тем надежным местом связи с
партизанами и подпольщиками Крыма, каким ее считали до сих пор. Здесь было
сделано уже больше десятка удачных высадок разведчиков или людей,
направляемых в партизанские отряды, здесь же принимали на катер тех, кто
возвращался с задания, и все обходилось как нельзя лучше. Этому
способствовало самое расположение бухточки: она была скрыта в высоких и
обрывистых прибрежных скалах, навигационный подход к ней был очень удобен
благодаря приметному мысу, расположенному возле нее; кроме того, бухточка
находилась вдали от деревень и курортных местечек, и немецких гарнизонов тут
не было. Все это Решетников оценил на собственном опыте, посетив бухту
трижды: два раза в порядке обучения ремеслу - на катере лейтенанта
Бабурченка, высаживавшем разведчиков и на четвертую ночь принимавшем их
обратно, и один раз вполне самостоятельно, незадолго до сомовской
неприятности, доставив в бухту пять человек и благополучно дождавшись
шлюпки.
Что произошло в бухте во время высадки очередной группы старшим
лейтенантом Сомовым - и с группой ли самой или только со шлюпкой, - могло
стать известным очень не скоро: разведчики должны были возвращаться через
фронт на Малую землю у Керчи, а радиосвязь им была запрещена. Но
обстоятельства особой важности (какие именно, Решетникову не сообщалось,
хотя он знал, что майора вызывал к себе сам командующий флотом) вынуждали
нынче же ночью не только высадить в бухте Непонятной разведчиков из отряда
Луникова, но и принять их там же на катер следующей ночью.
Последнее было возможно лишь при условий, что шестерка, высадив группу,
благополучно вернется к катеру. Если же она не вернется, то это будет
означать, что немцы и впрямь устроили в бухте Непонятной какую-то ловушку.
Тогда придется посылать с тем же заданием новую группу, но высаживать и
принимать ее в другом, более отдаленном месте.
Владыкин показал его майору на карте. Тот прикинул расстояние (здесь
Решетников впервые обратил внимание на его пальцы - тонкие пальцы
кабинетного работника) и сказал, что тогда дело затянется на восемь-девять
дней, а может быть, и больше, так как точного срока прихода группы к месту
посадки указать невозможно, и получается форменная ерунда. Так же придирчиво
обсуждая каждый вариант и ставя Владыкина в тупик своими надоедливыми "а
если?", Луников забраковал и другие предложенные тем места побережья, и
Решетников начал терять терпение. Выходило, что майор хочет организовать
путешествие своих разведчиков по тылам врага со всеми удобствами и без
всякого риска, почему Решетников мысленно обозвал его перестраховщиком.
Однако майор закончил разговор неожиданно: он положил на карту циркуль
и объявил, что, видимо, приходится рискнуть на высадку в бухте Непонятной
сегодня же ночью и что он пойдет со своими людьми сам. Если никаких
приключений не произойдет и шлюпка благополучно вернется к катеру, то для
обратной посадки катер должен быть у бухты на следующую ночь и выслать
шлюпку к тому же месту. Ну, а если катер сегодня шестерки не дождется, -
значит, на бухту Непонятную надо окончательно плюнуть, разведчики займутся
своей судьбой сами. Но в этом случае надо тотчас же доложить командующему
флотом, что задание не выполнено, и немедленно высылать катер с другой
группой в предложенное Владыкиным запасное место.
На этом разговор наконец закончился, и Решетников пошел на катер, с
досадой думая о том, что и на походе и при высадке Луников порядком еще
причинит хлопот своим слишком обстоятельным и дотошным отношением ко всякому
делу.
Однако, к удивлению его, майор ничем никого не донимал. Появившись на
"СК 0944", он деловито осмотрел шестерку, погруженную на катер, прикинул,
как удобнее разместить на ней разведчиков, попросил Решетникова дать им всем
возможность за время похода хорошенько выспаться, после чего спустился в
кают-компанию и лег поспать сам. Сейчас он сидел спокойный, отдохнувший и
даже веселый, занимаясь папиросами и насмешливо посматривая на Воронина,
который мучился с незримой своей картой.
Майор выглядел теперь совсем иначе, чем утром. Ватная куртка - одеяние
неказистое и неуклюжее - удивительно шла к нему, и было понятно, что в этой
одежде он чувствует себя свободнее и привычнее, чем в кителе. Она плотно и
удобно облегала его грудь и плечи, чем-то напоминая средневековые латы, -
вернее, выпуклую, в тисненом узоре кирасу. Может быть, этому впечатлению
способствовало то, что майор забыл снять каску, и лицо его, обрамленное
военным металлом, стало мужественнее и воинственнее. Ему было, вероятно,
порядком за тридцать, может быть, под сорок, но когда быстрым, живым
движением он поворачивал к Воронину голову и усмехался, каска скрывала его
седеющие виски, складки в углах рта - беспощадный знак прожитых годов -
расходились, и он казался совсем молодым. Да и сам он весь как-то
подобрался, посвежел, повеселел, как человек, развязавшийся с надоедливой
обязанностью и приступающий к интересной, приятной ему работе. Разговор его
показался теперь лейтенанту тоже иным: хотя Луников по-прежнему
злоупотреблял своими "а если?", так раздражавшими утром, теперь Решетников
со стыдом подумал, что необходимую для всякого решения обстоятельность и
вдумчивость он принял за перестраховку.
В том спокойствии, с каким Луников перед уходом на опасный берег
занимался заготовкой папирос, в той уверенности, с какой он, не глядя на
карту, видимо отпечатанную в его мозгу со всеми деталями, отыскивал ночной
путь, в той настойчивости, с которой он заставлял Воронина запоминать
маршрут, как и во всем его поведении с момента прихода на катер,
чувствовался совсем другой человек. Было ясно, что теперь, когда все
варианты высадки обсуждены, отброшены и оставлен только один, наилучший,
майор будет делать именно то, что решено. Эта спокойная уверенность
настолько подкупила Решетникова, что Луников внезапно ему понравился.
- Поздно собрались выйти, товарищ майор, - сказал он с сожалением. -
Закат нынче выдавали - мировой!..
Луников улыбнулся.
- Да вот мы тут с картой подзадержались. Долго вы там, лейтенант? Вас
давно уже немцы окружили, и разведчики с вами пропали, и я влип.
Воронин раскрыл глаза.
- Слева балочка есть удобная, а куда она выводит, хоть убей, не
вспомню, - сказал он, сердясь на себя. - Придется обратно в карту лезть,
товарищ майор...
- Что ж, лезьте, - вздохнул Луников. - Только в последний раз. Коли и
потом не доложите, оставлю на катере.
Воронин поспешно зашуршал картой, и по тому, с какой яростью накинулся
он на злополучную балку, Решетников понял, что угроза майора не была
шуточной, и это тоже ему понравилось. Он с гордостью подумал, что, спроси
его самого, как подходить к бухте Непонятной, никому не пришлось бы
дожидаться, пока он сбегает в рубку за картой, и с насмешливым сожалением
покосился на Воронина, который снова откинулся на диване, закрыл глаза и
зашептал что-то про себя, будто повторяя урок.
В кают-компанию вошел главный старшина Быков, стеснительно держа за
спиной трижды вымытые руки, на которых все же остались черные и желтые пятна
- неистребимые следы вечной возни с моторами.
- В цейтнот попали, лейтенант, посудой уже гремят, - сказал Луников,
убирая коробку с табаком. - Вот мы с хозяевами сейчас ваши сто грамм
разопьем, чтобы у вас голова свежее была!
Он снял каску и рассмеялся, и в этом смехе Решетникову снова показалось
что-то необыкновенно привлекательное. Теперь майор уже окончательно его
покорил.
Решетников был еще в том возрасте, когда человек бессознательно ищет
среди встречающихся ему людей того, кому хочется подражать, - вернее, того,
кто своим примером может показать, как обращаться с людьми, любить их или
ненавидеть, командовать, драться с врагом, - словом, научить как вести себя
в той непонятной еще, сложной и полной всяких неожиданностей жизни, которая
открывает перед молодым человеком свой таинственный простор. Он сменил уже
несколько таких образцов, увлекаясь ими при первом знакомстве и
разочаровываясь при ближайшем, но каждый из них оставил в его характере свой
след - в жестах, в манере говорить, в понимании людей. И сейчас ему стало
жаль, что Луников мелькнет в его жизни одной вот этой встречей; очень
захотелось быть с ним в одном отряде или на одном корабле, и он всем сердцем
понял, почему с таким восторгом отзывались о майоре те, кто его знал.
Решетников тоже рассмеялся:
- Не пьем, товарищ майор! Такая у нас катерная служба: бережем на
случай купанья или на шторм. Но для гостей... - Он приоткрыл дверь в
коридорчик, где и в самом деле кто-то гремел посудой, и крикнул: - Товарищ
Жадан, гостям по сто грамм!
В дверях появился Микола Жадан - единственный на катере матрос строевой
специальности, он же кок, он же вестовой кают-компании, он же установщик
прицела кормового орудия: на катерах, по малости их, и люди и помещения
выполняют одновременно несколько разнообразных функций. В руках у него был
дымящийся бачок с супом, а на мизинце висел котелок. Как ухитрился он
спуститься по отвесному трапику, было загадкой.
- Сейчас достану, товарищ командир, ужо вот накрою, - с готовностью
ответил Жадан и, поставив суп на стол, начал расставлять тарелки и
раскладывать вилки и ложки, которые, подвергаясь трясучему закону
кают-компании, немедленно зазвенели и поползли по столу, как крупные бойкие
тараканы.
- Нет, нет, не нужно, - поспешно сказал Луников. - Это я больше для
красного словца. Нам с лейтенантом по возрасту вредно: я для этого староват,
а он молод. А вот почему вы, моряки, не пьете, удивительно...
- У каждого своя привычка, - объяснил Решетников серьезно, подхватывая
ложку, которая вовсе уже подобралась к краю стола. - Вот наш механик,
например, предпочитает накопить за неделю и уж заодно разделаться, а то,
говорит, со ста грамм одно раздражение... Так, что ли, товарищ Быков?
- Вы уж скажете, товарищ лейтенант, - сконфузился Быков. - Один только
раз и случилось, а вы попрекаете...
- А я вот сейчас майору расскажу, как случилось, - пригрозил
Решетников. - Хотите?
Быков затомился, но, на его счастье, Жадан закончил нехитрую сервировку
и придвинул котелок к тарелке Решетникова. Тот нахмурился:
- В честь чего это мне особая пища? Что я, больной?
- Так, товарищ же лейтенант, - возразил Жадан, ловко разливая суп из
бачка по тарелкам, - на базе нынче обратно пшено на ужин выдали, вы ж его не
уважаете. А тут консервный суп с обеда, кушайте на здоровье...
Луников быстро вскинул глаза на Жадана и усмехнулся, как бы отметив
что-то про себя. Решетников, увидя это, вдруг вспылил:
- Опять вы фокусы показываете! Сколько раз вам говорить: давайте мне,
что всем! Безобразие... Гостям одно, хозяину другое...
- А вы о гостях не беспокойтесь, мы как раз пшенный суп больше уважаем,
- успокаивающе сказал майор и протянул руку к тарелке: - Довольно, товарищ
Жадан, хватит...
- Кушайте, кушайте, - гостеприимно отозвался Жадан, - можно и добавки
принесть, я лишнего наварил, когда еще вам горяченького приведется...
Он постоял у двери, посматривая то на гостей, то на командира. Широкое
веснушчатое его лицо выражало полнейшее удовлетворение тем, что все со
вкусом принялись за еду. Потом он сообщил тем же радушным тоном:
- На второе капуста с колбаской и какава.
- Откуда какао? - удивился Быков.
- Шефская какава. Я как в госпиталь к Сизову ходил, у врачихи выпросил.
Сказал, в такой поход идем, что без витамина не доберешься.
Решетников посмотрел на него, собираясь что-то сказать, потом сердито
махнул рукой и уткнулся в свой "особый суп". Жадан исчез. Луников посмотрел
ему вслед и перевел взгляд на Решетникова:
- Ну чего вы на него накинулись? Жадан ваш - душа человек, и плохо,
если вы этого не видите... Да вы отлично видите, только ершитесь перед
гостями...
- Конечно вижу, - сказал Решетников, не поднимая головы, - только
все-таки...
- И небось приятно, что о вас на катере так заботятся?
Решетников улыбнулся:
- Почему же обо мне? Вас он и в глаза не видел, разведчиков тоже, а
лишнего наготовил. Характер у него такой, заботливый.
- Одно дело - забота, а другое... как бы сказать... ну, душевное тепло,
что ли, - раздумчиво сказал Луников. - Это и в семье великая вещь, а в
военной семье особенно. Командиру, которого бойцы любят, просто,
по-человечески любят, воевать много легче... Это для командира счастье...
Решетников хотел было возразить, что уж кому-кому, а самому майору
жаловаться не приходится, потому что те, кто был с ним в Севастополе,
видимо, так его и любили, но это показалось ему неловким, и он промолчал.
Майор с аппетитом доел суп, положил ложку в опустевшую тарелку, и она тотчас
тоненько зазвенела. Он взглянул на нее с удивлением.
- С чего это у вас такая трясучка? На всяких катерах ходил, такой не
видывал...
Решетников обрадовался перемене разговора.
- Боевое ранение, - оживленно сказал он, - это еще до меня было, пусть
механик расскажет, он тогда катер спас.
Но Быкова никак нельзя было раскачать. Несмотря на подсказки
Решетникова, которому, видимо, очень хотелось показать майору, какое золото
у него механик, он сообщил только, что правый вал был поврежден в октябре
прошлого года, когда катер сидел на камнях, и что своими средствами его
исправить нельзя. Наконец Решетников взялся рассказывать сам.
Оказалось, что Парамонов вместе с другим катером своего звена снимал с
Крымского побережья группу партизан, прижатых немцами к морю. Парамонов для
скорости подвел катера прямо к берегу, партизаны, прыгая с камня на камень,
добрались до катеров, и тут немцы открыли огонь. Уже выходили на чистую
воду, когда катер сильно стукнулся кормой о камень, и если бы не
главстаршина, так бы и остался у камней: заклинило рули, и через дейдвуд
правого вала в машинное отделение стала быстро поступать вода. Быков сумел
не только...
- Вы уж скажете, товарищ лейтенант, - перебил Быков, с некоторой
тревогой ожидавший этого места рассказа. - И воды-то было пустяки, и рули...
- А вы не перебивайте, - оборвал его Решетников. - Воды хватало, могли
и остальные моторы заглохнуть... Так вот главный старшина Быков, наш
механик, ухитрился...
Тут Решетников, желая во что бы то ни стало показать майору таланты
Быкова, пустился в такие технические подробности, которых ни Луников, ни
Воронин не поняли. Ясно было одно: что полузатопленный катер все же смог
дать ход, однако рули еще не действовали. Другой катер, которым командовал
лейтенант Калитин, тоже навалился на камни носом и сам сняться с них не мог.
Парамонов, маневрируя без руля двумя моторами, кое-как подошел к нему и
сдернул с камней. Калитин предложил повести на буксире парамоновский катер,
пока на нем не ликвидируют поломку рулей. Уже начали заводить концы, когда
выяснилось, что партизаны недосчитываются еще восьми человек. Тут новая
ракета осветила катера, стоящие рядом, и огонь немцев усилился. Парамонов,
как старший в звене, приказал Калитину отойти мористее и отвлекать на себя
огонь, чтобы поврежденный катер мог спокойно исправить рули и дождаться
оставшихся партизан. Уловка подействовала: едва Калитин отошел, немцы
перенесли весь огонь на него, решив, что сидящий на камнях катер они
прикончить успеют, а этот может уйти в море. Скоро вдалеке от камней
вспыхнуло на черной воде яркое дрожащее пламя и очередная ракета осветила
калитинский катер, весь окутанный белым дымом, из которого временами
взвивался высокий язык пламени. Но горящий катер все еще маневрировал с
отчаянным упорством, сбивая пристрелку и ухитряясь ловко уходить от залпов.
Немцы, торопясь прикончить его, оставили в покое парамоновский катер, и тот,
исправив рули и забрав партизан, вырвался под двумя моторами в море...
- А калитинский? - спросил Луников, живо заинтересованный рассказом. -
Так и сгорел?
Решетников, видимо ожидавший этого вопроса, с удовольствием улыбнулся:
- Он, товарищ майор, гореть и не думал... Это Парамонов приказал: как
поближе разрыв ляжет, зажечь на корме дымовую шашку да тряпку с бензином и
охмурять немцев... Калитин на этом деле две свои простыни погубил...
- Здорово! - расхохотался Воронин.
Засмеялся и майор.
- Парамонов, Парамонов... - сказал он вспоминая. - Постойте-ка, это не
тот Парамонов, который из Севастополя чуть не по сто человек сразу вывозил?
- Точно, товарищ майор, - подтвердил Быков. - Сто не сто, а одним
рейсом шестьдесят семь взял, вторым семьдесят шесть, а третьим восемьдесят
семь.
- Восемьдесят семь? - удивился Воронин. - Где же они тут поместились?
- По кубрикам да тут, в кают-компании... Локтем к локтю стояли, как в
трамвае, до самого Новороссийска...
- Ну-ну, - покачал головой Воронин. - Этак и перекинуться недолго...
- Если на палубе держать, очень просто. Только старший лейтенант
Парамонов всех вниз послал, ну и шел аккуратно - больше пяти градусов руля
не клал, а погода тихая, все шло нормально... - Быков усмехнулся. - То есть
нормально, пока моряков возили. А на третьем рейсе армейцев взяли, так с
ними целая сцена вышла. Никак вниз не идут: натерпелись люди, нервничают, да
и наслышаны о всяком. Кому охота в такую мышеловку лезть? Иван Александрович
и так и сяк, а они стоят наверху, вот-вот перевернемся. Тогда он как крикнет
на весь катер: "Приготовиться к погружению!" Я пошел по палубе. "Ну, -
говорю, - кто собирается поплавать, оставайтесь наверху, а мы сейчас
подводным рейсом пойдем, светает, самолеты налетят!.." В момент палуба
чистая, мы люки задраили, и метацентр на место стал.
- Здорово! - опять восхищенно воскликнул Воронин.
Майор изумленно уставился на Быкова и вдруг расхохотался, да так, что
на глазах его выступили слезы. Он взмахивал рукой, пытаясь что-то сказать,
но снова принимался хохотать настолько заразительно, что даже Решетников, не
раз слышавший эту историю, невольно засмеялся сам. Наконец Луникову удалось
вставить слова между приступами смеха:
- Так и я... И я... Я тоже полез!..
- Куда? - изумился Решетников.
- В кубрик... Там где-то, на носу...
Быков оторопело на него посмотрел: