Страница:
Зал почти опустел, и последними были Лена и Монгрот.
– Тебе везет, лжепророк, – крикнул кнехт. – Прощай!
– Прощай! – крикнула Лена и исчезла.
– Жаль, что мы не успели всех эвакуировать. А впрочем, ерунда… – И Монгрот тоже исчез, после чего устройство рухнуло, рассыпавшись с металлическим лязгом
Ну а я, найдя выход, пошел бродить по этому дому, потом по коридору, перешел в другой.
Подождав полчаса и не получив от меня известий, добровольцы рискнули влезть в здание. Осмотрев его, они пошли по моим следам, было это было нетрудно сделать, потому что кнехтов после Монгрота оставалось видимо-невидимо, а после меня – лишь трупы, трупы, трупы…
Мне их не было жаль!
41
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
42
43
44
– Тебе везет, лжепророк, – крикнул кнехт. – Прощай!
– Прощай! – крикнула Лена и исчезла.
– Жаль, что мы не успели всех эвакуировать. А впрочем, ерунда… – И Монгрот тоже исчез, после чего устройство рухнуло, рассыпавшись с металлическим лязгом
Ну а я, найдя выход, пошел бродить по этому дому, потом по коридору, перешел в другой.
Подождав полчаса и не получив от меня известий, добровольцы рискнули влезть в здание. Осмотрев его, они пошли по моим следам, было это было нетрудно сделать, потому что кнехтов после Монгрота оставалось видимо-невидимо, а после меня – лишь трупы, трупы, трупы…
Мне их не было жаль!
41
УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ
Была уже глубокая ночь, когда перед тем, как отправиться спать, я вместе с Мстишей и Михайловым поехал к замку. Темная громада готического собора уходила ввысь. Комплекс был не менее трехсот метров в диаметре, то есть около километра по периметру.
Сплошная стена, сходящаяся в заостренной башне высоко вверху. Кругом были сады, достаточно ухоженные, – аллеи, клумбы, беседки и что-то похожее па животных, проглядывавших в подстриженных кустах. Звезды обсыпали небо, светил месяц, деревья отбрасывали черные тени, и ведущая к единственной двери в каменной стене центральная аллея волшебным образом подействовала на меня.
Только что я занимался кровавой работой – рассекал, кромсал, рубил… Нет, не работой. Я испытывал острое, мрачное, жестокое удовольствие и даже сердился, видя возрастающее количество абров и людей внутри. А сейчас, словно выздоравливающий, я всматривался вокруг… Какая чудная ночь! Какой яркий месяц горит на небосклоне! Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще шире, шире некуда. Все вокруг в серебряном свете, и чуден воздух, и душист, и полон неги, и движет океан ароматов. Божественная ночь! Ночь, когда мы достигли замка Бога-Отца, Создателя нашего. Все спит в саду. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. На душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Я оглянулся на товарищей в безотчетной тревоге, что они узнают, о чем я думаю… Нет. Мстиша зорко выискивал врагов по сторонам, Виктор тоже.
– Такая красота! – вдруг сказал Виктор. – Божественная ночь!
– Да, красиво, – подтвердил Мстиша.
А тут мы и приехали. Подоспел Темер с факелом, и стали четче видны буквы па каменной плите, наглухо закрывающей вход в арку.
– Здесь письмена, – сказал Темер. – Вы можете прочесть?
– Да, – отозвался Михайлов. – Здесь написано; "Входить можно только паломникам".
– Значит, вам, – задумчиво сказал Мстиша.
– Значит, и тебе, наш Пророк? – спросил Темер. – Как же!..
Больше ничего не было сказано и, постояв еще немного, мы отправились отдыхать.
Утро вечера…
Сплошная стена, сходящаяся в заостренной башне высоко вверху. Кругом были сады, достаточно ухоженные, – аллеи, клумбы, беседки и что-то похожее па животных, проглядывавших в подстриженных кустах. Звезды обсыпали небо, светил месяц, деревья отбрасывали черные тени, и ведущая к единственной двери в каменной стене центральная аллея волшебным образом подействовала на меня.
Только что я занимался кровавой работой – рассекал, кромсал, рубил… Нет, не работой. Я испытывал острое, мрачное, жестокое удовольствие и даже сердился, видя возрастающее количество абров и людей внутри. А сейчас, словно выздоравливающий, я всматривался вокруг… Какая чудная ночь! Какой яркий месяц горит на небосклоне! Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще шире, шире некуда. Все вокруг в серебряном свете, и чуден воздух, и душист, и полон неги, и движет океан ароматов. Божественная ночь! Ночь, когда мы достигли замка Бога-Отца, Создателя нашего. Все спит в саду. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. На душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Я оглянулся на товарищей в безотчетной тревоге, что они узнают, о чем я думаю… Нет. Мстиша зорко выискивал врагов по сторонам, Виктор тоже.
– Такая красота! – вдруг сказал Виктор. – Божественная ночь!
– Да, красиво, – подтвердил Мстиша.
А тут мы и приехали. Подоспел Темер с факелом, и стали четче видны буквы па каменной плите, наглухо закрывающей вход в арку.
– Здесь письмена, – сказал Темер. – Вы можете прочесть?
– Да, – отозвался Михайлов. – Здесь написано; "Входить можно только паломникам".
– Значит, вам, – задумчиво сказал Мстиша.
– Значит, и тебе, наш Пророк? – спросил Темер. – Как же!..
Больше ничего не было сказано и, постояв еще немного, мы отправились отдыхать.
Утро вечера…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПОЗНАНИЕ СЕБЯ
42
ПРИБЫТИЕ НА ПЛАНЕТОИД
Утро набирало силу. Солнце слепящим шаром высвечивало небо вблизи, но дальше, не справляясь, лишь разливало синеву. На западе пышные хребты гор в сочных волнах зелени были испещрены тенями далеких облаков. Конец лета.
Далеко в степи звенела песнь рога Меня переполняла печаль и дикая жажда освобождения непостижимая загадка скрывалась за каменным арочным входом с неприметной надписью, соблазняя бесконечным соблазном
Это был конец, конец. Это было начало путешествия, поиск и разгадка новых тайн
Мы ехали по аллее к замку Бога-Императора. Как ночью. Нас провожали люди, абры, арланы – все, с которыми столько пережито за несколько последних месяцев.
– Вы принесли нам удачу, – сказал Ставр. – С вашим приходом изменился мир – он никогда не будет прежним. Мне жаль, что ты, все вы уходите…
Рядом со мной, держа меня за руку, шла Рона – моя служанка и почитательница Она не могла сдержать слез, и в глубине души я сам не знал, что делать смеяться или плакать?..
Мстиша, Арсун, Сангор, Темер, даже Ставр – все вдруг стали чужими, уже отрывались и падали в прошлое товарищи-побратимы вместе с теми, о которых, живы они сейчас или нет, сердце уже говорит, а язык повторяет: они были…
Вот наглухо закрытая камнем арка входа, веками заманивающая паломников. Уходит ввысь, кажется, вот-вот рухнет громада замка. Я слез с коня – за мной спешились другие – и подошел ко входу, который внезапно и без предупреждения стал приоткрываться; толстая плита, скрежеща неровностями граней, поползла в сторону.
Вот и настал день прощания; песни разноцветных птиц на деревьях, аллея, купающаяся в юном жемчужном свете утра. Ветер зашелестел в листве, и пока мы, повернувшись к тем, кого оставляли здесь, смотрели, все они вновь стали расплываться, прядью дыма растворяясь в заре…
Я пропустил товарищей вперед и уходил последним. А когда остановился на пороге, мир этот – с людьми, чешуйчатыми абрами, кентаврами, смертью, победой, утратами – уже окончательно показался далеким и утраченным; или, следовало бы сказать, мы были как люди, которые стоят на холме над только что покинутым городом, но не скажут "город близко", а обратят глаза к далеким, уходящим в небо горам…
Плита медленно поползла назад…
Мы не остались в темноте. Длинный коридор освещался через отверстия-отдушины. И света было достаточно, чтобы разглядеть в десяти-двенадцати метрах арку, закрытую глухой черной мембраной. Все как недавно… и как давно в Мечтограде. И также, как тогда, я шагнул первым…
На этот раз переход был мгновенным – словно бы перешагнул порог и вновь стоял в коридоре, правда несколько изменившемся; материал не тот, пластик, имитирующий грубо шлифованный камень, а дальше – лифт, красная мембрана, тут же лопнувшая, когда вошел я. За мной все остальные, все семь человек. Михайлов с Малининым несли Илью, обнимавшего их за шею.
Кабина лифта внутри была покрыта красноватым металлопластиком. Внезапно воздух словно уплотнился, контуры людей дрогнули. Тут же, чмокнув, вновь исчезла мембрана – лифт доставил нас по назначению. Мы вышли.
Вышли мы в большой овальный зал, перегороженный поперек пультом с множеством приборов, перед которым и по периметру стен располагались огромные экраны.
– Я знаю, где мы, – быстро сказал Михайлов.
– Да, знакомо, – подтвердил Малинин. Они подошли к пульту, неся Илью.
– Кресло! – приказал Виктор, и из пола выпрыгнуло типовое прозрачное кресло.
– Так где мы, Витя? – нетерпеливо спросила Марго.
– Разведбот дальнего радиуса действия.
Пощелкивая, начали вдруг переливаться огоньки на пульте. Вспыхнув яркой точкой, электрическая струя волной прошлась по стенам, один за другим оживляя экраны.
– Совершенно верно, господа! Поздравляю с окончанием путешествия. И прошу рассаживаться.
На экране перед пультом огромное, на всю стену, возникло лицо нашего Бога-Императора.
Вот все и закончилось. А может, и не начиналось?..
Мы рассаживавались по креслам.
– Теперь уже скоро, – успокоил нас Создатель. – Хочу спросить вас: знает ли кто-нибудь о планетоидах серии К-35000?
– Я слышал, – подтвердил Малипин.
– И я, – отозвался Исаев. – Но разве они еще существуют?
– Конечно, они ведь практически вечные. Но для тех, кто незнаком с проблемой, я скажу несколько слов. Итак, около двадцати тысяч лет назад цивилизация старой Земли создала несколько сот подобных планетоидов с искусственным мозгом той же серии. Вначале станции предназначались для стабилизации времени и пространства тех секторов галактики, где они были установлены. Все планетоиды, вернее, искусственный интеллект планетоидов до сих пор продолжают функционировать. Но после заката земной цивилизации и возникновения союзов миров приоритет задач, стоявших перед Мозгом любого планетоида, изменился. Мы сейчас отправимся к ближайшему планетоиду в седьмой сектор Альфы Водолея. Это и есть конечный пункт вашего путешествия.
– Что с нами будет? – спросил Илья.
– Все будет хорошо. Если вы все еще тревожитесь относительно своих ног, то уже не стоит. Будут вам ноги, а вам, – кивнул он Кочетову, – рука. Впрочем, это не важно, – неожиданно добавил он. – Прошу приготовиться к полету. Полет продлится двадцать семь минут по бортовому времени Счастливого пути.
Мигнув, лицо Создателя исчезло. Вместо него возникла панорама окрестностей дворца Императора. Абры уже уходили прочь, за ними потянулись арланы. Несколько человек и арланов все еще стояли у входной арки. Мне показалось, я различил Мстишу, рыжего Сангора. Скорее всего показалось.
Вдруг башня замка, расколовшись на лепестки, легла по сторонам. Мы медленно всплывали вверх, все выше и выше. Точечки людей, абров и арланов не изменили размеренного движения, из чего я заключил, что нас не видят и не слышат,
Сразу стало светлее – горизонт на обзорных экранах рухнул вниз. Всплыл и стал тонуть материк; темные участки леса, желтая степь, тут и там сверкающие капли озер – все быстро отдалялось, уменьшалось, растворялось в общем цветном фоне. Планета, будто мячик, отпрянула, открывая звезды, сначала бледные, потом ярче, пока экраны не засыпало искрящейся пылью.
Звездная пыль, дрогнув, размазалась по экрану, словно провели огромной кистью, – корабль прыгнул в межпространственный туннель, и в этом состоянии, которое и состоянием назвать было трудно, потому что там, где нет времени, не может быть ничего, в том числе и состояния, мы и летели. Но как-то все шло, и даже метроном отсчитывал бортовое время, что вообще-то было абсурдом, но это так.
Потом все пошло в обратном порядке. Появился расколотый по дуге чернильной тенью ослепительный полумесяц планетоида. Горизонта еще не было видно, корабль летел слишком высоко. Какая-то атмосфера все же здесь была; как всегда в полете с включенным антиметеоритным полем, возник и, по мере увеличения плотности поверхностных газов, все более усиливался едкий визг, все выше и противней, – и вдруг исчез, перейдя границу слышимости.
Планета качнулась; гладким мыльным пузырем мутно светился огромный купол внизу. Возник и метнулся прямо в глаза отраженный мяч солнца. Внезапно, еще ярче – сбоку и на долю секунды – мелькнуло второе, настоящее искусственное маленькое солнце: оба огненных шара еще пылали на внутренностях век, а корабль уже зашел на круговую орбиту.
Затем началось снижение. Сопротивление разряженной атмосферы больше никак не проявлялось. Поверхность планеты – мутный бриллиант с гладким вздутием защитного купола – лежала внизу, слегка покачиваясь, словно гигантский плот. Дистанция по приборам почти тысяча километров, чуть меньше. Видны были отдельные кристаллы – многогранные, высокие, низкие, – дистанция скрадывала размеры.
Еще ближе – и, словно песчаная рябь под водой, вся поверхность внизу покрылась сетью концентрических окружностей. Центр пестро переливающейся сети был где-то внизу, а по периметру огромного, пятидесятикилометрового круга, десятка два других, меньших – словно кольца радуги с птичьего полета Едко-зеленые, изумрудные по вершинам, в промежутках волны светились теплыми тонами спектра, но так же едко, с переливами: алые, оранжевые, желтые…
– Как красиво! – вдруг сказала Катенька, и все посмотрели на нее.
– Да, красиво, – подтвердил Малинин и взял жену за руку. Все как-то зашевелились; возглас Катеньки разрядил напряжение.
А внизу, в районе защитного поля, запульсировав, зеленые волны слились в огромный пузырь – дрожащий, переливающийся изумрудными оттенками. Такие же, однако меньшего размера, пузыри выросли по периметру. Они увеличивались, местами перекрывая друг друга, и там, где пульсирующая зелень отдавала голубизной, вытягивались тонкие синие нити. Медленно переплетаясь, они вдруг рванулись вверх, образуя горловину, все расширяющимся раструбом, охватившим наш корабль.
– Это каждый раз здесь подобный катаклизм или это в честь нашего прибытия? – иронично задал вопрос Исаев.
– Дорогой, не отвлекайся, – сказала Марго. – Смотри, как красиво!
Мы погружались в принимавшее нас поле. Вокруг, казалось, извергалось море огня, вулкан, фонтан ослепительных гейзеров, расцвеченный радужными переливами. И все бурлило, шипело, рвалось выше и выше.
Вдруг свет померк на мгновение, экраны потемнели, и тут же появилось строгое молодое очень правильное и красивое лицо, в котором без труда можно было признать робота, тут же представившегося:
– Меня зовут Персей. Я биоробот, управляющий станцией К – 15575. Рад видеть вас нашими гостями.
Далеко в степи звенела песнь рога Меня переполняла печаль и дикая жажда освобождения непостижимая загадка скрывалась за каменным арочным входом с неприметной надписью, соблазняя бесконечным соблазном
Это был конец, конец. Это было начало путешествия, поиск и разгадка новых тайн
Мы ехали по аллее к замку Бога-Императора. Как ночью. Нас провожали люди, абры, арланы – все, с которыми столько пережито за несколько последних месяцев.
– Вы принесли нам удачу, – сказал Ставр. – С вашим приходом изменился мир – он никогда не будет прежним. Мне жаль, что ты, все вы уходите…
Рядом со мной, держа меня за руку, шла Рона – моя служанка и почитательница Она не могла сдержать слез, и в глубине души я сам не знал, что делать смеяться или плакать?..
Мстиша, Арсун, Сангор, Темер, даже Ставр – все вдруг стали чужими, уже отрывались и падали в прошлое товарищи-побратимы вместе с теми, о которых, живы они сейчас или нет, сердце уже говорит, а язык повторяет: они были…
Вот наглухо закрытая камнем арка входа, веками заманивающая паломников. Уходит ввысь, кажется, вот-вот рухнет громада замка. Я слез с коня – за мной спешились другие – и подошел ко входу, который внезапно и без предупреждения стал приоткрываться; толстая плита, скрежеща неровностями граней, поползла в сторону.
Вот и настал день прощания; песни разноцветных птиц на деревьях, аллея, купающаяся в юном жемчужном свете утра. Ветер зашелестел в листве, и пока мы, повернувшись к тем, кого оставляли здесь, смотрели, все они вновь стали расплываться, прядью дыма растворяясь в заре…
Я пропустил товарищей вперед и уходил последним. А когда остановился на пороге, мир этот – с людьми, чешуйчатыми абрами, кентаврами, смертью, победой, утратами – уже окончательно показался далеким и утраченным; или, следовало бы сказать, мы были как люди, которые стоят на холме над только что покинутым городом, но не скажут "город близко", а обратят глаза к далеким, уходящим в небо горам…
Плита медленно поползла назад…
Мы не остались в темноте. Длинный коридор освещался через отверстия-отдушины. И света было достаточно, чтобы разглядеть в десяти-двенадцати метрах арку, закрытую глухой черной мембраной. Все как недавно… и как давно в Мечтограде. И также, как тогда, я шагнул первым…
На этот раз переход был мгновенным – словно бы перешагнул порог и вновь стоял в коридоре, правда несколько изменившемся; материал не тот, пластик, имитирующий грубо шлифованный камень, а дальше – лифт, красная мембрана, тут же лопнувшая, когда вошел я. За мной все остальные, все семь человек. Михайлов с Малининым несли Илью, обнимавшего их за шею.
Кабина лифта внутри была покрыта красноватым металлопластиком. Внезапно воздух словно уплотнился, контуры людей дрогнули. Тут же, чмокнув, вновь исчезла мембрана – лифт доставил нас по назначению. Мы вышли.
Вышли мы в большой овальный зал, перегороженный поперек пультом с множеством приборов, перед которым и по периметру стен располагались огромные экраны.
– Я знаю, где мы, – быстро сказал Михайлов.
– Да, знакомо, – подтвердил Малинин. Они подошли к пульту, неся Илью.
– Кресло! – приказал Виктор, и из пола выпрыгнуло типовое прозрачное кресло.
– Так где мы, Витя? – нетерпеливо спросила Марго.
– Разведбот дальнего радиуса действия.
Пощелкивая, начали вдруг переливаться огоньки на пульте. Вспыхнув яркой точкой, электрическая струя волной прошлась по стенам, один за другим оживляя экраны.
– Совершенно верно, господа! Поздравляю с окончанием путешествия. И прошу рассаживаться.
На экране перед пультом огромное, на всю стену, возникло лицо нашего Бога-Императора.
Вот все и закончилось. А может, и не начиналось?..
Мы рассаживавались по креслам.
– Теперь уже скоро, – успокоил нас Создатель. – Хочу спросить вас: знает ли кто-нибудь о планетоидах серии К-35000?
– Я слышал, – подтвердил Малипин.
– И я, – отозвался Исаев. – Но разве они еще существуют?
– Конечно, они ведь практически вечные. Но для тех, кто незнаком с проблемой, я скажу несколько слов. Итак, около двадцати тысяч лет назад цивилизация старой Земли создала несколько сот подобных планетоидов с искусственным мозгом той же серии. Вначале станции предназначались для стабилизации времени и пространства тех секторов галактики, где они были установлены. Все планетоиды, вернее, искусственный интеллект планетоидов до сих пор продолжают функционировать. Но после заката земной цивилизации и возникновения союзов миров приоритет задач, стоявших перед Мозгом любого планетоида, изменился. Мы сейчас отправимся к ближайшему планетоиду в седьмой сектор Альфы Водолея. Это и есть конечный пункт вашего путешествия.
– Что с нами будет? – спросил Илья.
– Все будет хорошо. Если вы все еще тревожитесь относительно своих ног, то уже не стоит. Будут вам ноги, а вам, – кивнул он Кочетову, – рука. Впрочем, это не важно, – неожиданно добавил он. – Прошу приготовиться к полету. Полет продлится двадцать семь минут по бортовому времени Счастливого пути.
Мигнув, лицо Создателя исчезло. Вместо него возникла панорама окрестностей дворца Императора. Абры уже уходили прочь, за ними потянулись арланы. Несколько человек и арланов все еще стояли у входной арки. Мне показалось, я различил Мстишу, рыжего Сангора. Скорее всего показалось.
Вдруг башня замка, расколовшись на лепестки, легла по сторонам. Мы медленно всплывали вверх, все выше и выше. Точечки людей, абров и арланов не изменили размеренного движения, из чего я заключил, что нас не видят и не слышат,
Сразу стало светлее – горизонт на обзорных экранах рухнул вниз. Всплыл и стал тонуть материк; темные участки леса, желтая степь, тут и там сверкающие капли озер – все быстро отдалялось, уменьшалось, растворялось в общем цветном фоне. Планета, будто мячик, отпрянула, открывая звезды, сначала бледные, потом ярче, пока экраны не засыпало искрящейся пылью.
Звездная пыль, дрогнув, размазалась по экрану, словно провели огромной кистью, – корабль прыгнул в межпространственный туннель, и в этом состоянии, которое и состоянием назвать было трудно, потому что там, где нет времени, не может быть ничего, в том числе и состояния, мы и летели. Но как-то все шло, и даже метроном отсчитывал бортовое время, что вообще-то было абсурдом, но это так.
Потом все пошло в обратном порядке. Появился расколотый по дуге чернильной тенью ослепительный полумесяц планетоида. Горизонта еще не было видно, корабль летел слишком высоко. Какая-то атмосфера все же здесь была; как всегда в полете с включенным антиметеоритным полем, возник и, по мере увеличения плотности поверхностных газов, все более усиливался едкий визг, все выше и противней, – и вдруг исчез, перейдя границу слышимости.
Планета качнулась; гладким мыльным пузырем мутно светился огромный купол внизу. Возник и метнулся прямо в глаза отраженный мяч солнца. Внезапно, еще ярче – сбоку и на долю секунды – мелькнуло второе, настоящее искусственное маленькое солнце: оба огненных шара еще пылали на внутренностях век, а корабль уже зашел на круговую орбиту.
Затем началось снижение. Сопротивление разряженной атмосферы больше никак не проявлялось. Поверхность планеты – мутный бриллиант с гладким вздутием защитного купола – лежала внизу, слегка покачиваясь, словно гигантский плот. Дистанция по приборам почти тысяча километров, чуть меньше. Видны были отдельные кристаллы – многогранные, высокие, низкие, – дистанция скрадывала размеры.
Еще ближе – и, словно песчаная рябь под водой, вся поверхность внизу покрылась сетью концентрических окружностей. Центр пестро переливающейся сети был где-то внизу, а по периметру огромного, пятидесятикилометрового круга, десятка два других, меньших – словно кольца радуги с птичьего полета Едко-зеленые, изумрудные по вершинам, в промежутках волны светились теплыми тонами спектра, но так же едко, с переливами: алые, оранжевые, желтые…
– Как красиво! – вдруг сказала Катенька, и все посмотрели на нее.
– Да, красиво, – подтвердил Малинин и взял жену за руку. Все как-то зашевелились; возглас Катеньки разрядил напряжение.
А внизу, в районе защитного поля, запульсировав, зеленые волны слились в огромный пузырь – дрожащий, переливающийся изумрудными оттенками. Такие же, однако меньшего размера, пузыри выросли по периметру. Они увеличивались, местами перекрывая друг друга, и там, где пульсирующая зелень отдавала голубизной, вытягивались тонкие синие нити. Медленно переплетаясь, они вдруг рванулись вверх, образуя горловину, все расширяющимся раструбом, охватившим наш корабль.
– Это каждый раз здесь подобный катаклизм или это в честь нашего прибытия? – иронично задал вопрос Исаев.
– Дорогой, не отвлекайся, – сказала Марго. – Смотри, как красиво!
Мы погружались в принимавшее нас поле. Вокруг, казалось, извергалось море огня, вулкан, фонтан ослепительных гейзеров, расцвеченный радужными переливами. И все бурлило, шипело, рвалось выше и выше.
Вдруг свет померк на мгновение, экраны потемнели, и тут же появилось строгое молодое очень правильное и красивое лицо, в котором без труда можно было признать робота, тут же представившегося:
– Меня зовут Персей. Я биоробот, управляющий станцией К – 15575. Рад видеть вас нашими гостями.
43
ПРИОБЩЕНИЕ
Вначале была тьма, и ватная тишина, и сырая рыхлость расползшегося сознания, и полное равнодушие перед следующим мигом возможных трансформации. Да вероятно, их и не было, этих трансформаций, потому что сознание мое еще не выделило себя как конечность в той бесконечности, что служила мне пристанищем. Я сам был этой бесконечностью, пугающей, словно пропасть, дно которой затянуто дымкой бездны Я разметался по Вселенной, заполняя пустоты тончайшей пленкой своего естества. Я был всем, и все было мной; плавали, бились, дробились песчинки, кванты, атомы. Гигантская спираль времени вплеталась в меня сотами ходов. И не было ничего конкретного, потому что не было ничего стоящего внимания. И негде было отыскать точку отсчета, потому что все было бесконечно и все существовало всегда, и я сам, являясь частицей и сутью этой необъятной вечности, растворялся в безликой освобожденности. И вечно пульсировали во мне Галактики, звезды, планеты…
То, что я был всем, а значит, ничем, очень смущало Я попробовал собрать свое распыленное Я С большим трудом, звезда к звезде, планета к планете, я пытался упорядочить хаос, опутывая пустоты сетью своей воли
Я медленно продвигался от простого к сложному.
Смиренно надеясь отыскать свое место в этом безликом мире.
Вдруг возникло время, и разум мой оказался втиснут в прежнюю силовую клетку, и конкретный мир открылся в блеске н свете, раздробленном на цвета. Сильный свет лился со всех сторон. Воздух источал изысканный цветовой букет, столь ненавязчивый, что его палитра не различалась
Посреди необъятного зала плавно вращался огромный серебристый шар, словно маленькая планета, плыл он в волнах силовых полей, спокойно обозревая и свой участок Космоса, и плазму, в глубине которой бесшумно работал гигантский механизм контроля за стабильностью Времени и Пространства. Но в то же, время я четко осознавал, что являюсь этим гигантским супермозгом, одним из тех нескольких сотен, что были гордостью старого человечества, памятником его гения и могущества, в то же время я оставался Сергеем Владимировичем Волковым и кем-то еще, еще, еще… Это противоречие, впрочем, нисколько не волновало – было просто любопытной загадкой, которой можно было бы заняться сейчас, но можно и отложить на будущее.
Внезапно в неслышном, еле ощутимом звуке будто лопнувшей во мне струны я ощутил в себе знание, – словно кто-то подключил контакт, который и сдерживал лавину прояснения. Я отдался новым ощущениям. Теперь у меня не было сомнения, что я – Мозг серии К – 15583, более двадцати пяти тысяч лет назад смонтированный в этом секторе Галактики, И здесь поджидала первая неожиданность. Я отлично помнил начало – день своего подключения, но в тоже время был непоколебимо убежден в своем вечном существовании. Вечностью был я сам, и я был творцом Вечности. Тот мир, что создал меня, сам был порождением моей воли.
Так же внезапно, как и раньше, в меня вливалось знание, потом еще раз, словно волна шла за волной. Снизойдя до следующего уровня, я осознал, что в этой системе координат являюсь Сергеем Волковым, мятущемся человеком, проблемы которого с точки зрения высшего порядка просто смешны. Я заставил себя забыть о том, что являюсь просто набором импульсов, навеки сохраненных ячейками памяти Мозга. Я забыл, что меня нет, что на самом деле ничего не существует.
– Ты ошибаешься, – услышал я спокойный голос. Передо мной, перед шаром Мозга стоял робот Персей, управляющий станцией.
– Ты ошибаешься, – повторил робот. – Мыслишь – значит, существуешь. И мир, в котором ты существуешь, дается тебе в ощущениях, и так ли уж важен механизм? Ты же сам только что был Мозгом, был Богом! Ты можешь вспомнить, каково это, быть Богом. И что это дает – какие эмоции, ощущения?..
– Никаких…
– Вспомни.
– Покой, нирвана, отсутствие всего, ничто, равновесие…
– Хватит, не перечисляй. В конце концов, одним их определением станет смерть, небытие.
– Кто ты? – спросил я.
– Я Персей, биоробот. Но в данный момент с тобой говорю я, Мозг. Так удобнее. Персей – мои руки и ноги. Очень надежные.
– Но где я?
– Такие вопросы меня ставят в тупик. Сейчас ты часть меня, но живая часть, из плоти и крови, и в тоже время набор импульсов.
– Я не понимаю.
– Не надо понимать. Человек рождается для жизни, а не для понимания. В понимании – смерть, мы уже договорились. Или небытие, как удобнее.
– Оставим это. Но как же моя жизнь? Кто я, кто такой Сергей Волков?
– Узнаешь. Вначале я хочу раскрыть смысл самого института паломничества. Если хочешь.
– Я знаю. Паломники, становясь частью тебя, частью Мозга, творят личную Вселенную, в которой могут сами жить.
– Да, ты вспомнил.
– Возможно, не знаю. Что будет со мной?
– Ты вернешься в свой, мир.
– Набором импульсов? Насколько все это реально?
– Совершенно реально. Насколько вообще реально любое существование. Конечно, это модель, но модель настолько приближенная к оригиналу, что сама стала оригиналом.
– Но если каждому паломнику создавать собственную Вселенную, тоже заселенную людьми, которые, в свою очередь, захотят быть паломниками… Как это возможно? Не понимаю…
– Понять нетрудно. Мир создан по образу и подобию… В каждой твари – Бог, который силится осознать себя… Мы все одно, носящие миллиард миров, которые тоже – одно.
– Нет…
– Да. Что объединяет нас, тебя и меня? Разум. Но тобой движут инстинкты. Что движет мной, лишенного инстинктов? Программа? Это только часть меня, и эта часть успешным исполнением локализуется сама собой. А что движет Богом, лишенным власти инстинктов, любой программы, которая суть движитель самой жизни? Сознание – структура, позволяющая войти в контакт. Осознавшие себя становятся творцами. Вы, люди, творите свои вселенные бессознательно, потому вы и являетесь частью сотворенного вами. Ты сам – Вселенная, замкнувшая на себе Большую Вселенную и Микровселенную тоже.
– Но что мне это дает?
– Не смеши.
– Я не понимаю, не понимаю…
– Живи!
То, что я был всем, а значит, ничем, очень смущало Я попробовал собрать свое распыленное Я С большим трудом, звезда к звезде, планета к планете, я пытался упорядочить хаос, опутывая пустоты сетью своей воли
Я медленно продвигался от простого к сложному.
Смиренно надеясь отыскать свое место в этом безликом мире.
Вдруг возникло время, и разум мой оказался втиснут в прежнюю силовую клетку, и конкретный мир открылся в блеске н свете, раздробленном на цвета. Сильный свет лился со всех сторон. Воздух источал изысканный цветовой букет, столь ненавязчивый, что его палитра не различалась
Посреди необъятного зала плавно вращался огромный серебристый шар, словно маленькая планета, плыл он в волнах силовых полей, спокойно обозревая и свой участок Космоса, и плазму, в глубине которой бесшумно работал гигантский механизм контроля за стабильностью Времени и Пространства. Но в то же, время я четко осознавал, что являюсь этим гигантским супермозгом, одним из тех нескольких сотен, что были гордостью старого человечества, памятником его гения и могущества, в то же время я оставался Сергеем Владимировичем Волковым и кем-то еще, еще, еще… Это противоречие, впрочем, нисколько не волновало – было просто любопытной загадкой, которой можно было бы заняться сейчас, но можно и отложить на будущее.
Внезапно в неслышном, еле ощутимом звуке будто лопнувшей во мне струны я ощутил в себе знание, – словно кто-то подключил контакт, который и сдерживал лавину прояснения. Я отдался новым ощущениям. Теперь у меня не было сомнения, что я – Мозг серии К – 15583, более двадцати пяти тысяч лет назад смонтированный в этом секторе Галактики, И здесь поджидала первая неожиданность. Я отлично помнил начало – день своего подключения, но в тоже время был непоколебимо убежден в своем вечном существовании. Вечностью был я сам, и я был творцом Вечности. Тот мир, что создал меня, сам был порождением моей воли.
Так же внезапно, как и раньше, в меня вливалось знание, потом еще раз, словно волна шла за волной. Снизойдя до следующего уровня, я осознал, что в этой системе координат являюсь Сергеем Волковым, мятущемся человеком, проблемы которого с точки зрения высшего порядка просто смешны. Я заставил себя забыть о том, что являюсь просто набором импульсов, навеки сохраненных ячейками памяти Мозга. Я забыл, что меня нет, что на самом деле ничего не существует.
– Ты ошибаешься, – услышал я спокойный голос. Передо мной, перед шаром Мозга стоял робот Персей, управляющий станцией.
– Ты ошибаешься, – повторил робот. – Мыслишь – значит, существуешь. И мир, в котором ты существуешь, дается тебе в ощущениях, и так ли уж важен механизм? Ты же сам только что был Мозгом, был Богом! Ты можешь вспомнить, каково это, быть Богом. И что это дает – какие эмоции, ощущения?..
– Никаких…
– Вспомни.
– Покой, нирвана, отсутствие всего, ничто, равновесие…
– Хватит, не перечисляй. В конце концов, одним их определением станет смерть, небытие.
– Кто ты? – спросил я.
– Я Персей, биоробот. Но в данный момент с тобой говорю я, Мозг. Так удобнее. Персей – мои руки и ноги. Очень надежные.
– Но где я?
– Такие вопросы меня ставят в тупик. Сейчас ты часть меня, но живая часть, из плоти и крови, и в тоже время набор импульсов.
– Я не понимаю.
– Не надо понимать. Человек рождается для жизни, а не для понимания. В понимании – смерть, мы уже договорились. Или небытие, как удобнее.
– Оставим это. Но как же моя жизнь? Кто я, кто такой Сергей Волков?
– Узнаешь. Вначале я хочу раскрыть смысл самого института паломничества. Если хочешь.
– Я знаю. Паломники, становясь частью тебя, частью Мозга, творят личную Вселенную, в которой могут сами жить.
– Да, ты вспомнил.
– Возможно, не знаю. Что будет со мной?
– Ты вернешься в свой, мир.
– Набором импульсов? Насколько все это реально?
– Совершенно реально. Насколько вообще реально любое существование. Конечно, это модель, но модель настолько приближенная к оригиналу, что сама стала оригиналом.
– Но если каждому паломнику создавать собственную Вселенную, тоже заселенную людьми, которые, в свою очередь, захотят быть паломниками… Как это возможно? Не понимаю…
– Понять нетрудно. Мир создан по образу и подобию… В каждой твари – Бог, который силится осознать себя… Мы все одно, носящие миллиард миров, которые тоже – одно.
– Нет…
– Да. Что объединяет нас, тебя и меня? Разум. Но тобой движут инстинкты. Что движет мной, лишенного инстинктов? Программа? Это только часть меня, и эта часть успешным исполнением локализуется сама собой. А что движет Богом, лишенным власти инстинктов, любой программы, которая суть движитель самой жизни? Сознание – структура, позволяющая войти в контакт. Осознавшие себя становятся творцами. Вы, люди, творите свои вселенные бессознательно, потому вы и являетесь частью сотворенного вами. Ты сам – Вселенная, замкнувшая на себе Большую Вселенную и Микровселенную тоже.
– Но что мне это дает?
– Не смеши.
– Я не понимаю, не понимаю…
– Живи!
44
ЭКСКУРСИЯ
Проснувшись утром, я некоторое время лежал в постели, щурясь от света, который чуткие датчики моего состояния немедленно включили, стоило открыть глаза. Говоря утро, я подразумеваю условное время, потому что планетоиды располагались вне ближайшей солнечной системы и цикличность внутреннего времени традиционно определялось земными условиями.
Утром по всему городку включали свет, десятки тысяч паломников с множества непонятно каких планет постепенно пробуждались, шли на предписанные процедуры, вроде той, что провели вчера с нами, – жизнь текла.
Мы находились здесь уже третий день, и не скажу, что нас заставили долго ждать. Не трогали только первый день, давая отдохнуть и осмотреться.
Это был небольшой городок, крытый куполом защиты. И полупрозрачный купол был единственной преградой, мешавшей космосу вобрать нас. Впрочем, все зависело от точки зрения; стоило в легких скафандрах выйти за пределы купола – а мы собирались это совершить сегодня, – космос оказывался вокруг тебя.
Я посмотрел в экран, имитирующий сейчас окно, и увидел море, брызги воды, пену, близко проносящиеся на скорости гребешки волн. Полная иллюзия, что смотришь в иллюминатор. Внезапно окно пересекла леска, и тут же появилась, ударив хвостом по стеклу, только что пойманная красновато-золотая рыба.
Я встал, захватил халат и пошел в душ. Воды здесь, как и всего прочего, было вдосталь. Мозг либо его управляющие наладили вполне комфортную жизнь.
Едва я успел одеться, пришел Семен Кочетов. Он сел в кресло и уставился на меня своими холодными серыми глазами.
– Меня послали за вами. Общее собрание решило завтракать в ресторане. Тут рядом, кстати. Он помолчал и спросил:
– Как вам здесь?
– А никак. Я все равно ничего толком не понял.
– А я понял. Нас опять поймали в ловушку.
– Ну, я бы так не говорил… – промямлил я, пораженный отчаянием, прозвучавшим в его голосе.
– Бросьте. Как дергали нас за ниточки, так и продолжают: любовь, родина, долг, ответственность… Вот возьму и устрою в своем мире глобальную войну до последней капли крови. Чтобы все против всех. Подолью побольше черной ненависти, и посмотрим.
– А жить как тогда? – довольно глупо вопросил я.
– А это и будет жизнь.
По голубому куполу ползло земное солнце. Все, что касалось внешней атрибутики, – то эталоном здесь служила Земля. Мы с Семеном прошли по небольшой тенистой улочке, обошли толстую липу и вышли к летнему ресторану, разбросавшему столики и кресла прямо на обочине дороги. Впрочем, транспорт в городке отсутствовал за ненадобностью, везде бродили пешеходы, диковато, но приветливо оглядывая друг друга.
Как мы уже знали, конвейер работал быстро и времени прохлаждаться здесь не давали; три-четыре дня – и отправляйся к себе домой. И уверен, большинство, как и я, так ничего и не поняли в этой божественной неразберихе.
Нам соорудили большой круглый стол. Был и Илья, которому, пока не будут регенерированы ноги, сделали нечто вроде протезов с гравитационной подпиткой. Двигался он как и раньше, и у меня отлегло от сердца.
Мы все чинно поздоровались, расселись и некоторое время были заняты выбором блюд. Только Марго раздраженно поинтересовалась:
– Так мы идем сегодня на экскурсию? Муж ей ответил подчеркнуто заботливо, чем заставил подозревать себя в плохом настроении супруги:
– Конечно, дорогая, мы же договаривались.
Я не совсем еще осознал всю колоссальную мощь перемен, обрушившихся на нас. Будучи одинок и внутренне сопротивляясь озарениям сознания как явлению только мешающему жить, я еще не понимал, что статус Бога-Создателя, одаривая нас новой, фактически бессмертной жизнью, безвозвратно разлучал с прежней. И наши замужние пары, конечно же, будут разлучены, хотя бы вначале, пока условия существования в личных вселенных не станут ясны; с ходу же попасть в мир супруга было страшно.
Но настроение было все равно прекрасное, и, откинувшись на спинку кресла, потягивая горячий крепкий кофе, перемежая глоток с затяжкой обнаруженной здесь сигареты, я вбирал все: и стойку робота с живым улыбчивым лицом, и столиких вокруг, редко занятые одиночками, и красную брусчатку на псевдопроезжей части дороги, и дрожащую пятнистую тень на панелях сиреневых домов от распяленных листьев каштана или подобного ему дерева.
Пробежала совсем невозможная здесь маленькая беспородная собака, остановилась возле нас, осмотрела каждого и безошибочно подошла к хмурому майору Михайлову (цивилизация живо напомнила старую расстановку должностей), который машинально протянул ей кусок недоеденного мяса, деликатно снятый с ладони.
Катенька подставляла лицо иллюзорному солнцу, гревшему, впрочем, по-настоящему, и, глядя на нее, я представил совершенный мир, где эталоном совершенства будет она, королева, богиня, чудо!
Малинин хихикнул, и все посмотрели на него.
– Извини, Кирилл, – сказал он Исаеву, – но я подумал, что ты сам срубил сук, на котором всю жизнь сидел; как ты теперь будешь бороться против власти?
– Ты тоже меня извини, Виктор, но не пошел бы ты подальше. Не видишь, и без тебя тошно.
– А по-моему, все хорошо, – сказал веселый философ, – мы даже в гостях сможем бывать друг у друга. Если захотите, конечно
Покончив с едой, мы поднялись и, сверив маршрут с объяснением бармена, двинулись по увлажненной кем-то мостовой к пункту выдачи прогулочных скафандров. Скафандры представляли собой пояс с эмиттерами (в просторечии аккумуляторами), который мы тут же надели поверх брюк, а дамы закрепили на талии чудных платьиц, регулярно менять которые они умудрялись даже здесь. Довершил скафандр обруч для головы, в момент активизации превращавший каждого в христианского святого с нимбом.
Там же на пункте проката был и выход, куда мы и прошли, прежде насладившись святостью наших голов.
И тут… нет, мы знали, что планетоид покрыт или состоит из кристаллов, даже видели что-то при посадке, но здесь, воочию!.. Мы благоговейно молчали, застыв… Как можно передать словами, как описать!.. Грани, блеск, гигантские плоскости… Вся поверхность была в кристаллах, светящихся под искусственным солнцем купола, а возможно, и собственным светом. Большие, как небоскреб, и маленькие, крошечные, которые сотнями можно было бы поместить в ладони. Нас уже предупреждали, что все они сросшиеся – кристалл в кристалле – и лучше не пытаться отбивать. И цвета!..
Сначала опаловый, наилегчайший, сверхтонкий, и бесконечность небесного, молочно-голубоватого, а в нем желтизна, тоже размытая, с радужным отливом, и темнее… темнее. А когда уже видишь эту размытость или белизну – не понять, сразу розовое, дальше алое, красное, почти синее, до горизонта. И все светится: сверху, снизу, везде. Пространство, сотканное из солнечных нитей, – все видишь, чувствуешь, осязаешь…
Утром по всему городку включали свет, десятки тысяч паломников с множества непонятно каких планет постепенно пробуждались, шли на предписанные процедуры, вроде той, что провели вчера с нами, – жизнь текла.
Мы находились здесь уже третий день, и не скажу, что нас заставили долго ждать. Не трогали только первый день, давая отдохнуть и осмотреться.
Это был небольшой городок, крытый куполом защиты. И полупрозрачный купол был единственной преградой, мешавшей космосу вобрать нас. Впрочем, все зависело от точки зрения; стоило в легких скафандрах выйти за пределы купола – а мы собирались это совершить сегодня, – космос оказывался вокруг тебя.
Я посмотрел в экран, имитирующий сейчас окно, и увидел море, брызги воды, пену, близко проносящиеся на скорости гребешки волн. Полная иллюзия, что смотришь в иллюминатор. Внезапно окно пересекла леска, и тут же появилась, ударив хвостом по стеклу, только что пойманная красновато-золотая рыба.
Я встал, захватил халат и пошел в душ. Воды здесь, как и всего прочего, было вдосталь. Мозг либо его управляющие наладили вполне комфортную жизнь.
Едва я успел одеться, пришел Семен Кочетов. Он сел в кресло и уставился на меня своими холодными серыми глазами.
– Меня послали за вами. Общее собрание решило завтракать в ресторане. Тут рядом, кстати. Он помолчал и спросил:
– Как вам здесь?
– А никак. Я все равно ничего толком не понял.
– А я понял. Нас опять поймали в ловушку.
– Ну, я бы так не говорил… – промямлил я, пораженный отчаянием, прозвучавшим в его голосе.
– Бросьте. Как дергали нас за ниточки, так и продолжают: любовь, родина, долг, ответственность… Вот возьму и устрою в своем мире глобальную войну до последней капли крови. Чтобы все против всех. Подолью побольше черной ненависти, и посмотрим.
– А жить как тогда? – довольно глупо вопросил я.
– А это и будет жизнь.
По голубому куполу ползло земное солнце. Все, что касалось внешней атрибутики, – то эталоном здесь служила Земля. Мы с Семеном прошли по небольшой тенистой улочке, обошли толстую липу и вышли к летнему ресторану, разбросавшему столики и кресла прямо на обочине дороги. Впрочем, транспорт в городке отсутствовал за ненадобностью, везде бродили пешеходы, диковато, но приветливо оглядывая друг друга.
Как мы уже знали, конвейер работал быстро и времени прохлаждаться здесь не давали; три-четыре дня – и отправляйся к себе домой. И уверен, большинство, как и я, так ничего и не поняли в этой божественной неразберихе.
Нам соорудили большой круглый стол. Был и Илья, которому, пока не будут регенерированы ноги, сделали нечто вроде протезов с гравитационной подпиткой. Двигался он как и раньше, и у меня отлегло от сердца.
Мы все чинно поздоровались, расселись и некоторое время были заняты выбором блюд. Только Марго раздраженно поинтересовалась:
– Так мы идем сегодня на экскурсию? Муж ей ответил подчеркнуто заботливо, чем заставил подозревать себя в плохом настроении супруги:
– Конечно, дорогая, мы же договаривались.
Я не совсем еще осознал всю колоссальную мощь перемен, обрушившихся на нас. Будучи одинок и внутренне сопротивляясь озарениям сознания как явлению только мешающему жить, я еще не понимал, что статус Бога-Создателя, одаривая нас новой, фактически бессмертной жизнью, безвозвратно разлучал с прежней. И наши замужние пары, конечно же, будут разлучены, хотя бы вначале, пока условия существования в личных вселенных не станут ясны; с ходу же попасть в мир супруга было страшно.
Но настроение было все равно прекрасное, и, откинувшись на спинку кресла, потягивая горячий крепкий кофе, перемежая глоток с затяжкой обнаруженной здесь сигареты, я вбирал все: и стойку робота с живым улыбчивым лицом, и столиких вокруг, редко занятые одиночками, и красную брусчатку на псевдопроезжей части дороги, и дрожащую пятнистую тень на панелях сиреневых домов от распяленных листьев каштана или подобного ему дерева.
Пробежала совсем невозможная здесь маленькая беспородная собака, остановилась возле нас, осмотрела каждого и безошибочно подошла к хмурому майору Михайлову (цивилизация живо напомнила старую расстановку должностей), который машинально протянул ей кусок недоеденного мяса, деликатно снятый с ладони.
Катенька подставляла лицо иллюзорному солнцу, гревшему, впрочем, по-настоящему, и, глядя на нее, я представил совершенный мир, где эталоном совершенства будет она, королева, богиня, чудо!
Малинин хихикнул, и все посмотрели на него.
– Извини, Кирилл, – сказал он Исаеву, – но я подумал, что ты сам срубил сук, на котором всю жизнь сидел; как ты теперь будешь бороться против власти?
– Ты тоже меня извини, Виктор, но не пошел бы ты подальше. Не видишь, и без тебя тошно.
– А по-моему, все хорошо, – сказал веселый философ, – мы даже в гостях сможем бывать друг у друга. Если захотите, конечно
Покончив с едой, мы поднялись и, сверив маршрут с объяснением бармена, двинулись по увлажненной кем-то мостовой к пункту выдачи прогулочных скафандров. Скафандры представляли собой пояс с эмиттерами (в просторечии аккумуляторами), который мы тут же надели поверх брюк, а дамы закрепили на талии чудных платьиц, регулярно менять которые они умудрялись даже здесь. Довершил скафандр обруч для головы, в момент активизации превращавший каждого в христианского святого с нимбом.
Там же на пункте проката был и выход, куда мы и прошли, прежде насладившись святостью наших голов.
И тут… нет, мы знали, что планетоид покрыт или состоит из кристаллов, даже видели что-то при посадке, но здесь, воочию!.. Мы благоговейно молчали, застыв… Как можно передать словами, как описать!.. Грани, блеск, гигантские плоскости… Вся поверхность была в кристаллах, светящихся под искусственным солнцем купола, а возможно, и собственным светом. Большие, как небоскреб, и маленькие, крошечные, которые сотнями можно было бы поместить в ладони. Нас уже предупреждали, что все они сросшиеся – кристалл в кристалле – и лучше не пытаться отбивать. И цвета!..
Сначала опаловый, наилегчайший, сверхтонкий, и бесконечность небесного, молочно-голубоватого, а в нем желтизна, тоже размытая, с радужным отливом, и темнее… темнее. А когда уже видишь эту размытость или белизну – не понять, сразу розовое, дальше алое, красное, почти синее, до горизонта. И все светится: сверху, снизу, везде. Пространство, сотканное из солнечных нитей, – все видишь, чувствуешь, осязаешь…