Страница:
– Сто лет не сбегали. С царских времен все туда рвались, и сейчас не прекратят. Вертолеты, например, заведут. Я выезжаю на работу рано. Приспособилась. Пробки меня не особенно угнетают.
– Ради понта ты готова терпеть и не такие неудобства. Ладно, если бы ты не работала, но каждый день тратить по пять часов на дорогу… Не понимаю… Все покупают дома на Рублевке, а мы что, рыжие? И мы купим. И мы хотим быть соседями президента. Может, он соберется в гости заехать, с вопросом каким-нибудь наболевшим, а тут и мы, вот они, пожалуйста, Владимир Владимирович, спрашивайте, мы мигом сообразим и дадим совет, как искоренить в стране коррупцию. У меня сосед большой спец по этому вопросу. Не помню, откуда он, короче, возглавлял налоговую службу то ли в Ростове, то ли Вологде, не в том суть. Потом приехал в Москву, стал недвижимость скупать, вот теперь соседствуем. Большая Россия, и отовсюду едут, причем все на Рублевку.
– И не говори, понаехали… – не сдержала улыбки Алла.
– Вот именно. Понаехали, и теперь ни туда, ни оттуда не выберешься. Самое престижное времяпрепровождение – стоять в пробке на Рублевке.
– Все ясно. – Алла решила резко закончить разговор, который начал заходить в тупик. – Это не для тебя, ты помнишь времена и получше… Ты принял правильное решение. Съезди, развейся… А я пойду, пожалуй…
– Да, конечно… Спасибо, что выслушала, – сказал Вольнов, криво улыбнувшись.
– Тебе спасибо, что доверяешь. Береги себя.
– Постараюсь.
Алла неторопливо поднялась с места. Можно было бы остаться и, наконец, действительно поговорить по душам, высказать наболевшее, ведь столько всего накопилось… Невысказанность же – лучший способ окончательно угробить любые отношения. Интересно, конечно, что это за международный проект он замыслил. Хотя, возможно, сказал это так, для красного словца, чтобы заинтриговать, не более того. Однако поговорить о будущем компании необходимо, и проблема возраста стоит у него не на последнем месте. Во всяком случае, отдыхает он с большим энтузиазмом, нежели работает. Но темы эти очень трудные. Она знала непредсказуемый характер Вольнова, который любое высказывание может перевернуть с ног на голову. Возможно, сейчас ему действительно необходима ее помощь, но сколько раз она нуждалась в его участии и никогда его не находила. Что ж, пусть наконец узнает, каково это, когда от тебя отдаляются те, в ком ты был уверен и на кого надеялся.
Балийский синдром
– Ради понта ты готова терпеть и не такие неудобства. Ладно, если бы ты не работала, но каждый день тратить по пять часов на дорогу… Не понимаю… Все покупают дома на Рублевке, а мы что, рыжие? И мы купим. И мы хотим быть соседями президента. Может, он соберется в гости заехать, с вопросом каким-нибудь наболевшим, а тут и мы, вот они, пожалуйста, Владимир Владимирович, спрашивайте, мы мигом сообразим и дадим совет, как искоренить в стране коррупцию. У меня сосед большой спец по этому вопросу. Не помню, откуда он, короче, возглавлял налоговую службу то ли в Ростове, то ли Вологде, не в том суть. Потом приехал в Москву, стал недвижимость скупать, вот теперь соседствуем. Большая Россия, и отовсюду едут, причем все на Рублевку.
– И не говори, понаехали… – не сдержала улыбки Алла.
– Вот именно. Понаехали, и теперь ни туда, ни оттуда не выберешься. Самое престижное времяпрепровождение – стоять в пробке на Рублевке.
– Все ясно. – Алла решила резко закончить разговор, который начал заходить в тупик. – Это не для тебя, ты помнишь времена и получше… Ты принял правильное решение. Съезди, развейся… А я пойду, пожалуй…
– Да, конечно… Спасибо, что выслушала, – сказал Вольнов, криво улыбнувшись.
– Тебе спасибо, что доверяешь. Береги себя.
– Постараюсь.
Алла неторопливо поднялась с места. Можно было бы остаться и, наконец, действительно поговорить по душам, высказать наболевшее, ведь столько всего накопилось… Невысказанность же – лучший способ окончательно угробить любые отношения. Интересно, конечно, что это за международный проект он замыслил. Хотя, возможно, сказал это так, для красного словца, чтобы заинтриговать, не более того. Однако поговорить о будущем компании необходимо, и проблема возраста стоит у него не на последнем месте. Во всяком случае, отдыхает он с большим энтузиазмом, нежели работает. Но темы эти очень трудные. Она знала непредсказуемый характер Вольнова, который любое высказывание может перевернуть с ног на голову. Возможно, сейчас ему действительно необходима ее помощь, но сколько раз она нуждалась в его участии и никогда его не находила. Что ж, пусть наконец узнает, каково это, когда от тебя отдаляются те, в ком ты был уверен и на кого надеялся.
Балийский синдром
Что же произошло на острове? «Боинг» авиакомпании «Трансаэро» должен был вылететь из Москвы на Бали в половине первого ночи. Он бы и вылетел, но в последний момент оказалось, что одна из пассажирок, готовясь к двенадцатичасовому беспосадочному полету, переусердствовала и напилась в такой хлам, что ей сначала вызвали врача, а потом и вовсе сняли с рейса. Все это время приготовившиеся к взлету и оставшиеся на борту двести человек нервно молчали, прокручивая в голове вполне логичный вопрос: если такое начало, то что же будет дальше? Дальнейшие события для некоторых представлялись русской рулеткой, однако добровольно никто покидать самолет и откладывать поездку не стал. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет – отдавая себя в руки судьбы, обреченно рассуждали пассажиры «боинга», поглядывая в иллюминаторы, откуда был виден автокар со служащими, приехавшими снимать багаж упившейся дамы.
Наконец процедура была успешно завершена. Стюардессы призвали пристегнуть привязные ремни, все оживились, стали распаковывать выданные всем носочки, пледы, беруши, повязки для глаз.
Через проход от Вольнова сидела женщина приятной наружности, явно иностранка, судя по западному выражению лица, как сформулировал для себя Андрей Константинович, неминуемо отличающему «наших» от «не наших». В чем эта западность выражается, понять он не мог. Нечто неуловимое. Потенциальная доброжелательность, что ли… У него возникло ощущение, что где-то он ее видел. Возможно, на каком-то мероприятии или на переговорах. Лицо определенно знакомое.
– Я, когда беру это в руки, – по-английски обратился Андрей к незнакомке, крутя в руках повязку, – почему-то всегда вспоминаю Венецию, их маски, карнавал. Если сделать прорези для глаз, отличная маска получится.
В ответ дама слегка улыбнулась ему, но ничего не ответила.
– Вы бывали в Венеции? – пошел на второй заход Вольнов.
– Бывала не раз, – коротко ответила дама, видимо не расположенная к беседе.
– Возможно, там я вас и видел, – сделал радостное заключение Вольнов.
– Возможно, – лаконично согласилась дама.
– Не хотите выпить? – не сдавался Андрей.
– Я бы не отказалась, но правила этого не допускают, а значит, и я не хочу.
– Приятно познакомиться со столь законопослушной гражданкой. Вольнов Андрей Константинович, – считая, что пришло время представиться, сообщил он свое имя и протянул визитку.
– Люси. Люси Магвайер. – Поняв, что сопротивление бесполезно и попутчиков так же, как родственников, не выбирают, она достала из сумочки свою визитную карточку.
Сидевшая у окна Матильда спокойно отреагировала на оживленную беседу своего спутника с соседкой слева. Правда, в свой адрес со времени отъезда из Москвы в аэропорт она услышала лишь несколько фраз, типа «где билеты?», которых уж никак нельзя было не произнести. Всем своим видом Вольнов давал понять, что тяготится ее обществом. А показательный флирт, который он завел сразу, как только самолет стал набирать высоту, – это лишь продолжение линии, проводимой им в последнее время. Эта линия должна была привести к полному разрыву их связи.
Однако Матильда категорически отказывалась замечать изменения в отношениях, которые, надо сказать, никогда не отличались особой преданностью с его стороны. Она сразу решила, что соседка через проход ей не соперница, поскольку совершенно не входит в круг вольновской избирательности. Девушки после двадцати пяти лет ему уже давно не нравятся, этой же даме определенно далеко за тридцать, если не за сорок. При нынешнем развитии косметологии определить возраст женщины – занятие трудное и малоперспективное. Для Вольнова она явно некондиция, несмотря на холеность и очевидную привлекательность.
«Нет, опасности она никакой не представляет, – оценивающе оглядев попутчицу, подумала Матильда и надела на глаза повязку. – Пусть общается с ней. Если он это делает демонстративно, то меня на испуг не возьмешь. Будет так, как я захочу. Он кокетничает с первой встречной, а я буду спать все двенадцать часов. Его старания спровоцировать меня на скандал – пустое дело. У него своя игра, а у меня своя».
Матильда заснула или сделала вид, что заснула. Вольнову было безразлично. Он тут же достал бутылку виски и вновь предложил новой знакомой составить ему компанию. На этот раз она согласилась Они немного поболтали – кто где бывал, кто что видел. Дама сказала, что летит на Бали, где условилась встретиться с мужем. Они собирались отметить очередную годовщину свадьбы. Вольнов тут же сообщил, что ни с кем не связан столь тесными узами и считает их анахронизмом. Попутчица деликатно заметила, что, по ее наблюдению, он путешествует не один.
– Не люблю ездить один. Девушка взялась сопровождать меня, но это ничего не значит.
– Совсем ничего? – искренне удивилась попутчица.
– Абсолютно, – беспечно заверил ее стареющий плейбой.
Еще совсем недавно он ни за что не сделал бы подобного заявления. Но в данной ситуации на то было две причины. Во-первых, дорожное знакомство ни к чему не обязывает. Иной раз совершенно посторонние люди, особенно в поездах, заключающих пассажиров в небольшое пространство на целые сутки, рассказывают о себе такие вещи, которых не доверили бы близким друзьям. А во-вторых, Вольнову совершенно необходимо было вслух произнести то, что давно зрело в его душе, требующей свободы. И виной тому сама Матильда, которая на протяжении уже долгого времени сопровождала его во всех вояжах. Брал он ее с собой больше по привычке, а не из желания быть вместе с ней. Поначалу она ни в чем ему не перечила, не высовывалась, знала свое место, чем и устраивала Андрея Константиновича. Но в последнее время, видимо решив упрочить их отношения простым и проверенным способом, к месту и не к месту стала говорить о детях, используя при этом дедуктивный метод – от общего к частному. Сначала она восторгалась каким-нибудь ребенком, или детской мебелью, или фильмом, но неизменно ее спич заканчивался коронной фразой:
– Ах, ну как же будет славно, когда у нас появится малыш.
Вольнов поначалу не обращал внимания на ее уловки. Но постепенно они стали его напрягать.
Она повсюду расставила свои и его детские фотографии и постоянно предлагала их рассматривать, неизменно переводя разговор на свою излюбленную тему.
– Он будет такой же красивый, как я, и такой же умный, как ты. Представляешь? – проворковала она однажды.
– С трудом. Только этот вопрос я уже слышал.
– Да, знаю. У тебя было две жены.
– Нет, его задала одна актриса Бернарду Шоу, – спокойно ответил Вольнов.
– И как он отреагировал на ее предложение?
– Спросил, а если будет наоборот?
– Ну, в нашем случае такой поворот не представляет опасности. Не такая уж я дура, а ты и вовсе красавец.
– Я и не говорю, что ты дура. Наоборот, при более чем скромных профессиональных возможностях добиться эфира и моего расположения… Это уже кое-что. Действительно, в голове у тебя кое-что должно быть, но… боюсь, ребенку этого будет маловато. Что до моей красоты, то, скажем, в женском облике я буду не так привлекателен. Не так страшен черт, как его малютки… – лениво парировал Андрей.
– Не понимаю, ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок? Ты все время стараешься уйти от серьезного разговора, – не выдержала Матильда.
– Серьезного? О чем? – искренне удивился Вольнов. Он, как всегда, был далеко в своих мыслях, мало следил за ходом беседы, совершенно не вникая в смысл слов партнерши.
– Ты надо мной издеваешься?! – вспылила она.
– Нет, конечно. Просто я устал и никаких серьезных разговоров вести не в состоянии. Надо будет съездить куда-нибудь, развеяться. Сейчас я не готов обсуждать эту тему.
– Может быть, обсудим ее на отдыхе? – с надеждой спросила Матильда.
– Не исключено. Как пойдет, – уклончиво ответил Вольнов и с тех пор всеми силами старался свести общение с юной подругой к прожиточному минимуму. То есть заговаривал с ней только в экстренных случаях, если она забывала выключить воду в ванне и могла залить соседей. Но чаще это были короткие распоряжения, чтобы вовремя сдала в чистку костюмы, купила билеты, приготовила завтрак и все в таком духе.
В самолете, где стюардессы постоянно разносили соки и кормили каждые два часа, тем для разговора с ней просто не было.
Чем настырнее вела себя Матильда, чем конкретнее становились ее притязания, тем активнее отдалялся Вольнов, в котором зрело устойчивое желание расстаться со столь упорной претенденткой на его руку и сердце.
Конечно, новая знакомая никоим образом не могла бы претендовать на место Матильды, а тем более занять его. И дело не в том, что она замужем. Это вообще не проблема, по мнению Вольнова. Другой вопрос, что Людмила, или, как она представилась, Люси, несмотря на свою очевидную привлекательность, действительно была не в его вкусе. Совсем не юное создание, а весьма деловая прагматичная особа. Ее лицо не случайно показалось Вольнову знакомым. Люси сама подсказала ему, что они действительно встречались в коридорах студии, к тому же она изредка принимала участие в некоторых ток-шоу как знаток жизни на две страны и настроений русской эмиграции в Америке.
Люси Магвайер на самом деле была экспертом в этом вопросе. Она и сама жила на две страны, в последнее время все чаще стала появляться в России, но уезжать из Америки не собиралась, в отличие от родителей, которые, по ее рассказам, эмигрировали, как многие, в конце восьмидесятых, а в конце девяностых вернулись обратно.
Постепенно попутчики разговорились. Они давно перешли на русский. Люси поведала историю переезда ее родителей в Нью-Йорк. Они давно рвались туда – в России жизни никакой, джинсы купить – проблема, жвачку – тоже.
Вольнов лениво слушал ее, но спать не хотелось. Фильм «Пираты Карибского моря» он видел, а живая беседа сокращала время в полете. Люси вообще не могла спать в самолете, потому неожиданное общение ее тоже обрадовало. Поняв, что попутчик готов взять на себя роль слушателя, она с удовольствием стала рассказывать о себе. Для Андрея ее голос звучал «белым» шумом, сливающимся с урчанием двигателей. Но при этом он все же реагировал на все ее реплики, и вполне своевременно.
– Отец у меня совершеннейший экстремист. Не знаю, откуда это пошло, может, от воспитания, может, еще от чего-то. Всю жизнь был антикоммунистом.
– Правда? – без особого интереса спросил Вольнов, только чтобы поддержать беседу. – Я жил в другой среде. Мне это не близко.
– Знаю, знаю. Власть вас опекала. Зачем кусать кормящую руку.
– Вот именно. А вашего отца, значит, власть держала на голодном пайке?
– Ну уж нет, мой папенька в любой ситуации и при любых режимах выживет. – Она немного помолчала, как будто что-то вспоминая, и проговорила скорее себе, чем собеседнику: – Он у меня, как выяснилось, человек-загадка. Много нового о нем узнала совсем недавно. Немало мне рассказал, вот и решила приехать в Россию. – Она спохватилась и продолжила уже совсем другим тоном: – Его всегда заботил вопрос душевного комфорта. При этом он был членом партии, но тогда не было иного выхода.
– Ну да. Без этого карьеру не сделать.
– И еще, чтобы ее сделать, надо было сотрудничать с КГБ.
– Да? Я не сотрудничал, и вроде что-то получилось.
– Видимо, у вас была другая ситуация. Вообще с трудом разбираюсь в той жизни, а вы меня еще и сбиваете. Если не интересно, то я могу не рассказывать.
– Рассказывайте, у вас такой приятный голос, моторы рокочут так успокаивающе, я вспоминаю прошлое, мне кажется, что я молодой, но сейчас здесь, с вами, и меня вербует КГБ.
– Это было бы крайне непатриотично. Я гражданка Соединенных Штатов и вербую вас в ЦРУ.
– Тоже неплохо, – лениво отозвался Вольнов. Ему нравился этот безответственный треп, напоминавший о былой жизни и ничего общего с его личными представлениями о прошлом не имевший. – И как же папа сотрудничал с КГБ? Доносил, сдавал адреса, явки?
– Все проще. Следил за коллегами. Каждую неделю составлял отчеты о том, кто с кем о чем разговаривал. Но никогда правду в этих отчетах не писал, никого не подставлял. Так вы все и жили, вернее, выживали в тоталитарном режиме и при этом еще пели песни, написанные моим прадедом про утро, которое встречает прохладой…
– Господи, все в кучу: кони, люди, революционные поэты-песенники.
– Да… Насыщенная история. Но энтузиазм первых пятилеток, которым горели предки, нам по наследству не достался.
– Надо же, дедушка чуть ли не про паровоз пел, а в вас никакого патриотизма, папа экстремист.
– Я патриотка своей страны, Америки. Никакой ностальгии по России не испытываю. Меня привезли туда в десять лет, а что было до этого, я помню смутно.
Все мои воспоминания – рассказы родителей. Они были врачами-психиатрами, а еще увлекались музыкой, а их родители были технарями, инженерами, которые создавали российскую военную авиацию. Мой дед участвовал в строительстве авиационных и военных заводов в Польше, Германии, работал и в Японии. Из своих бесконечных поездок привозил папе жвачку, джинсы, пластинки, магнитофоны. Оттуда пошло увлечение музыкой: «Битлз», «Дип пепл». Папа, сравнивая то, что продавалось тогда в Москве, с теми вещами, которые ему привозил мой дед, приходил к заключению, что жить в России плохо. Он видел яркие упаковки западных товаров и не верил утверждениям, которые слышал каждый день по телевизору в выступлениях Хрущева, а потом и Брежнева, говоривших о том, что это вредно для советского сознания. Еще отец привозил ему глянцевые журналы с красивыми картинками. И этот так называемый «разврат» очень сильно на него повлиял. Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание КГБ. Он понял, что люди, которые увлекаются западными вещами, неугодны строю.
– Господи, какой бред, – проговорил Вольнов, сбившийся со счета, какой стакан виски он допивает. – Что ж вы вернулись в такой кошмар?
– Странный вопрос. Сейчас-то все с точностью до наоборот. Отец при всех его талантах заводить знакомства не смог стать своим в Америке. Там он – эмигрант, а значит, человек второго сорта. Вернувшись же сюда, он сразу был принят в светской тусовке – его приглашают, всюду зовут на ток-шоу, он даже в кино снимается, играет американцев. К нему относятся с огромным уважением. И все потому, что он из Америки.
– Да, у нас почему-то это вызывает священное почитание. А у вас тоже не сложилось там?
– О нет, у меня все по-другому. Я американка. У меня муж – стопроцентный американец, сын рожден в Америке и при желании может баллотироваться в президенты Соединенных Штатов. Я приехала в Москву потому, что здесь полно свободных ниш. Мой муж – продюсер многих программ на национальном телевидении, а я его форматы продаю здесь. Знаете, какая любимая фраза моего отца?
– Страшно подумать.
– Он любит говорить: «Хотите избавиться от подделок, выбросите все русское на помойку». Россия может изобрести автомобиль? Не может. Россия может изобрести холодильник? Не может. Россия может сделать телевизор или видеоплеер? Не может. Если Россия не может изобрести этих предметов, то она и музыку не может изобрести, не может изобрести ценный телевизионный продукт.
– Знаете что: вы – патриотка своей страны, а я своей. Я за державу в ответе, – сразу протрезвел Вольнов. – И скажу вам, что лично я произвожу очень даже ценный телевизионный продукт, имеющий огромный рейтинг.
– Я знаю. Но ведь вы не изобретали велосипед. Ток-шоу, реалити-шоу – все это наш формат, у нас позаимствовано. А ваш «Судный час» продан вам коллегой моего мужа.
– О, я смотрю, вы там все друг друга знаете. И в курсе всех наших дел. Не думал, что вы смотрите наш канал.
– Я все смотрю. Это моя работа.
– О нет, о работе мне сейчас совсем не хочется говорить, – капризно заявил Вольнов. Мысленно он уже проклинал себя за то, что завел разговор с этой дамой. «Кой черт занес меня в эти дебри? Что за люди эти женщины. Всем что-нибудь надо. Одной ребенка подавай. Эта уже успела замучить своими американизмами и явно хочет мне что-то впарить. Отличная возможность. Никакой защиты, высота одиннадцать тысяч метров без парашюта, а у нее небось наготове целый пакет предложений. Надо держаться от нее подальше».
– А кто говорит о работе? – изумленно спросила Люси. – Вы – мужчина, который вдохновляет совершенно на другие мысли.
– На другие я сейчас совершенно не способен. Что-то многовато сегодня выпил. Пожалуй, можно уже и вздремнуть.
– Самое время. Уже светает, – легко подхватила Люси его предложение. – Надо немного отдохнуть, а то режим собью.
– Какой может быть режим в самолете? – передумав спать, опять заговорил Вольнов после довольно продолжительной паузы. Видимо, до него долго доходило странное заявление американки о каком-то там режиме.
– Режим должен быть везде, – резонно ответила она бодрым голосом. Спать ей не хотелось. – Особенно после самолета. Прилетим, поеду к массажисту, а утром пробежка.
– Да-а, женщины удивительные существа. Выживаемость на грани фантастики. Я бы завтра никуда не побежал, даже если бы меня суд к этому приговорил.
– Выносливость – признак хорошей породы.
– Значит, на ипподроме меня бы забраковали, – усмехнулся Вольнов.
– Главное, что бизнес вас не бракует. Столько лет – и на коне, – без тени лести заметила Люси.
– Бизнес – это, конечно, хорошо. Только вот…
В это время стюардессы стали разносить завтрак, что очень порадовало Вольнова.
– Отлично, а то я уже проголодался. Не кормили часа три или даже четыре.
– Да, так и до голодного обморока недалеко, – засмеялась Люси.
Многие пассажиры спали. У наших героев было такое чувство, что они летят в самолете одни. Приятное ощущение, будто совершают что-то недозволенное, а потому безумно их радующее. Как шкодливые дети, которые, проснувшись посреди ночи, пробрались на кухню, чтобы съесть весь шоколад. Этот ранний завтрак почему-то доставил им обоим огромное удовольствие и дал необычайно радостный настрой.
– Так что именно вы имели в виду, говоря «только вот…»?
– Когда? – не сразу понял Вольнов.
– Ну до того, как мы совершенно безответственно объедались в ночи.
– Секундочку, мы позавтракали. Ужин-то мы отдали врагу. Сделали все как надо. Завтрак схомячили сами.
– Да мы и похожи, наверное, были на двух хомяков. Итак, «только вот…».
– Только вот в трамвае на меня больше не смотрят, – улыбаясь, томно проговорил Вольнов.
– Ах вот почему вы летаете самолетами!
– Именно. Трамваи в Индонезию не ходят. Знаете, это Блок так говорил, когда заметил, что стал стареть. Он ведь с большой любовью относился к своей наружности. Очень ценил. Впрочем, вы вряд ли его знаете. У вас в Америке свои поэты.
– О! Похвально. Все же корни дают о себе знать. Жаль, что не могу принять на свой счет.
– Корни здесь ни при чем. Я училась в Колумбийском университете, и у нас был великолепный профессор по мировой литературе. Русские поэты и писатели читали лекции по русской литературе. Мы прекрасно информированы. Но отчего же такая низкая самооценка?
– Отчего? От времени. От его безжалостной быстротечности. У меня та же беда. Уже не смотрят.
– Я думаю, вы кокетничаете. Вы, несомненно, по трамваям-то не ездите. Все больше на машине самого что ни на есть представительского класса. А в такой машине и бедный Александр Александрович не перестал бы пользоваться успехом, доживи он хоть до восьмидесяти лет.
– Так я вам понравился только из-за машины?
– Кто это вам сказал, что вы мне понравились? – рассмеялась Люси. – А я-то переживала, что у вас низкая самооценка. Какой там…
– Конечно понравился, и самооценка тут ни при чем. Вы провели со мной всю ночь. Мы вместе позавтракали. Вы считаете, что это не повод для знакомства? – В голосе Вольнова появились бархатные нотки.
– И правда всю ночь, – невольно смутилась Люси, что ей на самом деле было не очень свойственно. – Да, что-то я сегодня разговорилась. Вам говорить не хотелось, так я болтала за двоих. Обычно я не так словоохотлива.
– Что ж, как выяснилось, мы остановимся в одном отеле. Все только начинается. Посмотрим, насколько вы объективно себя оцениваете.
– Вы думаете, наша совместная ночь будет иметь продолжение?
– Как честный человек, я просто обязан так думать.
В салоне самолета стало заметно оживленнее. Пассажиры просыпались, прохаживались, разминая затекшие конечности, стюардессы разносили соки, чай, кофе, завтраки. Проснулась и Матильда.
– Я найду вас, – одними губами сказал Вольнов, улыбнувшись Люси, и закрыл глаза, сделав вид, что спит.
Люси улыбнулась в ответ, тоже закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон. Очнулась она, лишь почувствовав, как шасси коснулись земли, самолет затрясло, словно телегу на кочках. Эта тряска приятно бодрила после двенадцатичасового перелета. В такие моменты миссис Магвайер физически ощущала, как к ней возвращаются жизненные силы. Она оживала, будто забытый на солнце срезанный цветок, который наконец-то поставили в воду. Сердце, весь полет прижатое к лопатке тяжелой рукой ожидания турбулентности и прочих ужасов, навеянных блокбастерами, начинает радостно биться, хочется вскочить и сразу бежать на свободу, целовать землю от радости возвращения в целости и сохранности.
Люси панически боялась летать, но не признавалась в этом даже самой себе. Летать-то приходилось много и часто. Но каждый раз, садясь в самолет, она испытывала чувство неизмеримой тоски, какую наверняка переживают герои сказок, которых огромные птицы, держа клювом за шиворот, зачем-то перетаскивают через океан. Она чувствовала себя такой же маленькой сказочной героиней, болтающейся в клюве огромного животного. А вдруг тот захочет чихнуть? В томительном ожидании завершения полета воображение подбрасывало все новые и новые вопросы, рисовало жуткие картины. И так всегда.
Люси благодарно взглянула на своего попутчика, который продолжал безмятежно спать. Благодаря ему на этот раз она легко пережила свои страхи, что, правда, никоим образом не уменьшило ее радости от окончания столь долгого перелета.
На этом, казалось бы, дорожное знакомство и закончилось. Когда Люси добралась до отеля, по местному времени было уже шесть часов вечера. В номере решила не задерживаться. Как только принесли багаж, она торопливо раскрыла чемодан, не особо задумываясь, что надеть, взяла первый попавшийся открытый сарафан и легкие босоножки. Быстро приняла душ, оделась и через пять минут уже была в машине, очень быстро доставившей ее в спа-салон на трехчасовой массаж.
В отель Люси вернулась довольно поздно. Есть не хотелось, она взяла в баре свежевыжатый сок и решила посидеть возле бассейна. Из ресторана доносилась приятная музыка, вдалеке слышался шум океана, легкий ветерок смягчал сумасшедшую влажность, давая возможность постепенно привыкнуть к ней и получать удовольствие, ощущая себя буквально как рыба в воде. Люси прикрыла глаза, размышляя о том, что очень редко балует себя. Никак не могла вспомнить, когда вот так просто, безо всякого дела, проводила время. Русские – молодцы, ездят отдыхать каждый раз на две недели, она такого не может себе позволить. Все расписано по минутам…
Наконец процедура была успешно завершена. Стюардессы призвали пристегнуть привязные ремни, все оживились, стали распаковывать выданные всем носочки, пледы, беруши, повязки для глаз.
Через проход от Вольнова сидела женщина приятной наружности, явно иностранка, судя по западному выражению лица, как сформулировал для себя Андрей Константинович, неминуемо отличающему «наших» от «не наших». В чем эта западность выражается, понять он не мог. Нечто неуловимое. Потенциальная доброжелательность, что ли… У него возникло ощущение, что где-то он ее видел. Возможно, на каком-то мероприятии или на переговорах. Лицо определенно знакомое.
– Я, когда беру это в руки, – по-английски обратился Андрей к незнакомке, крутя в руках повязку, – почему-то всегда вспоминаю Венецию, их маски, карнавал. Если сделать прорези для глаз, отличная маска получится.
В ответ дама слегка улыбнулась ему, но ничего не ответила.
– Вы бывали в Венеции? – пошел на второй заход Вольнов.
– Бывала не раз, – коротко ответила дама, видимо не расположенная к беседе.
– Возможно, там я вас и видел, – сделал радостное заключение Вольнов.
– Возможно, – лаконично согласилась дама.
– Не хотите выпить? – не сдавался Андрей.
– Я бы не отказалась, но правила этого не допускают, а значит, и я не хочу.
– Приятно познакомиться со столь законопослушной гражданкой. Вольнов Андрей Константинович, – считая, что пришло время представиться, сообщил он свое имя и протянул визитку.
– Люси. Люси Магвайер. – Поняв, что сопротивление бесполезно и попутчиков так же, как родственников, не выбирают, она достала из сумочки свою визитную карточку.
Сидевшая у окна Матильда спокойно отреагировала на оживленную беседу своего спутника с соседкой слева. Правда, в свой адрес со времени отъезда из Москвы в аэропорт она услышала лишь несколько фраз, типа «где билеты?», которых уж никак нельзя было не произнести. Всем своим видом Вольнов давал понять, что тяготится ее обществом. А показательный флирт, который он завел сразу, как только самолет стал набирать высоту, – это лишь продолжение линии, проводимой им в последнее время. Эта линия должна была привести к полному разрыву их связи.
Однако Матильда категорически отказывалась замечать изменения в отношениях, которые, надо сказать, никогда не отличались особой преданностью с его стороны. Она сразу решила, что соседка через проход ей не соперница, поскольку совершенно не входит в круг вольновской избирательности. Девушки после двадцати пяти лет ему уже давно не нравятся, этой же даме определенно далеко за тридцать, если не за сорок. При нынешнем развитии косметологии определить возраст женщины – занятие трудное и малоперспективное. Для Вольнова она явно некондиция, несмотря на холеность и очевидную привлекательность.
«Нет, опасности она никакой не представляет, – оценивающе оглядев попутчицу, подумала Матильда и надела на глаза повязку. – Пусть общается с ней. Если он это делает демонстративно, то меня на испуг не возьмешь. Будет так, как я захочу. Он кокетничает с первой встречной, а я буду спать все двенадцать часов. Его старания спровоцировать меня на скандал – пустое дело. У него своя игра, а у меня своя».
Матильда заснула или сделала вид, что заснула. Вольнову было безразлично. Он тут же достал бутылку виски и вновь предложил новой знакомой составить ему компанию. На этот раз она согласилась Они немного поболтали – кто где бывал, кто что видел. Дама сказала, что летит на Бали, где условилась встретиться с мужем. Они собирались отметить очередную годовщину свадьбы. Вольнов тут же сообщил, что ни с кем не связан столь тесными узами и считает их анахронизмом. Попутчица деликатно заметила, что, по ее наблюдению, он путешествует не один.
– Не люблю ездить один. Девушка взялась сопровождать меня, но это ничего не значит.
– Совсем ничего? – искренне удивилась попутчица.
– Абсолютно, – беспечно заверил ее стареющий плейбой.
Еще совсем недавно он ни за что не сделал бы подобного заявления. Но в данной ситуации на то было две причины. Во-первых, дорожное знакомство ни к чему не обязывает. Иной раз совершенно посторонние люди, особенно в поездах, заключающих пассажиров в небольшое пространство на целые сутки, рассказывают о себе такие вещи, которых не доверили бы близким друзьям. А во-вторых, Вольнову совершенно необходимо было вслух произнести то, что давно зрело в его душе, требующей свободы. И виной тому сама Матильда, которая на протяжении уже долгого времени сопровождала его во всех вояжах. Брал он ее с собой больше по привычке, а не из желания быть вместе с ней. Поначалу она ни в чем ему не перечила, не высовывалась, знала свое место, чем и устраивала Андрея Константиновича. Но в последнее время, видимо решив упрочить их отношения простым и проверенным способом, к месту и не к месту стала говорить о детях, используя при этом дедуктивный метод – от общего к частному. Сначала она восторгалась каким-нибудь ребенком, или детской мебелью, или фильмом, но неизменно ее спич заканчивался коронной фразой:
– Ах, ну как же будет славно, когда у нас появится малыш.
Вольнов поначалу не обращал внимания на ее уловки. Но постепенно они стали его напрягать.
Она повсюду расставила свои и его детские фотографии и постоянно предлагала их рассматривать, неизменно переводя разговор на свою излюбленную тему.
– Он будет такой же красивый, как я, и такой же умный, как ты. Представляешь? – проворковала она однажды.
– С трудом. Только этот вопрос я уже слышал.
– Да, знаю. У тебя было две жены.
– Нет, его задала одна актриса Бернарду Шоу, – спокойно ответил Вольнов.
– И как он отреагировал на ее предложение?
– Спросил, а если будет наоборот?
– Ну, в нашем случае такой поворот не представляет опасности. Не такая уж я дура, а ты и вовсе красавец.
– Я и не говорю, что ты дура. Наоборот, при более чем скромных профессиональных возможностях добиться эфира и моего расположения… Это уже кое-что. Действительно, в голове у тебя кое-что должно быть, но… боюсь, ребенку этого будет маловато. Что до моей красоты, то, скажем, в женском облике я буду не так привлекателен. Не так страшен черт, как его малютки… – лениво парировал Андрей.
– Не понимаю, ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок? Ты все время стараешься уйти от серьезного разговора, – не выдержала Матильда.
– Серьезного? О чем? – искренне удивился Вольнов. Он, как всегда, был далеко в своих мыслях, мало следил за ходом беседы, совершенно не вникая в смысл слов партнерши.
– Ты надо мной издеваешься?! – вспылила она.
– Нет, конечно. Просто я устал и никаких серьезных разговоров вести не в состоянии. Надо будет съездить куда-нибудь, развеяться. Сейчас я не готов обсуждать эту тему.
– Может быть, обсудим ее на отдыхе? – с надеждой спросила Матильда.
– Не исключено. Как пойдет, – уклончиво ответил Вольнов и с тех пор всеми силами старался свести общение с юной подругой к прожиточному минимуму. То есть заговаривал с ней только в экстренных случаях, если она забывала выключить воду в ванне и могла залить соседей. Но чаще это были короткие распоряжения, чтобы вовремя сдала в чистку костюмы, купила билеты, приготовила завтрак и все в таком духе.
В самолете, где стюардессы постоянно разносили соки и кормили каждые два часа, тем для разговора с ней просто не было.
Чем настырнее вела себя Матильда, чем конкретнее становились ее притязания, тем активнее отдалялся Вольнов, в котором зрело устойчивое желание расстаться со столь упорной претенденткой на его руку и сердце.
Конечно, новая знакомая никоим образом не могла бы претендовать на место Матильды, а тем более занять его. И дело не в том, что она замужем. Это вообще не проблема, по мнению Вольнова. Другой вопрос, что Людмила, или, как она представилась, Люси, несмотря на свою очевидную привлекательность, действительно была не в его вкусе. Совсем не юное создание, а весьма деловая прагматичная особа. Ее лицо не случайно показалось Вольнову знакомым. Люси сама подсказала ему, что они действительно встречались в коридорах студии, к тому же она изредка принимала участие в некоторых ток-шоу как знаток жизни на две страны и настроений русской эмиграции в Америке.
Люси Магвайер на самом деле была экспертом в этом вопросе. Она и сама жила на две страны, в последнее время все чаще стала появляться в России, но уезжать из Америки не собиралась, в отличие от родителей, которые, по ее рассказам, эмигрировали, как многие, в конце восьмидесятых, а в конце девяностых вернулись обратно.
Постепенно попутчики разговорились. Они давно перешли на русский. Люси поведала историю переезда ее родителей в Нью-Йорк. Они давно рвались туда – в России жизни никакой, джинсы купить – проблема, жвачку – тоже.
Вольнов лениво слушал ее, но спать не хотелось. Фильм «Пираты Карибского моря» он видел, а живая беседа сокращала время в полете. Люси вообще не могла спать в самолете, потому неожиданное общение ее тоже обрадовало. Поняв, что попутчик готов взять на себя роль слушателя, она с удовольствием стала рассказывать о себе. Для Андрея ее голос звучал «белым» шумом, сливающимся с урчанием двигателей. Но при этом он все же реагировал на все ее реплики, и вполне своевременно.
– Отец у меня совершеннейший экстремист. Не знаю, откуда это пошло, может, от воспитания, может, еще от чего-то. Всю жизнь был антикоммунистом.
– Правда? – без особого интереса спросил Вольнов, только чтобы поддержать беседу. – Я жил в другой среде. Мне это не близко.
– Знаю, знаю. Власть вас опекала. Зачем кусать кормящую руку.
– Вот именно. А вашего отца, значит, власть держала на голодном пайке?
– Ну уж нет, мой папенька в любой ситуации и при любых режимах выживет. – Она немного помолчала, как будто что-то вспоминая, и проговорила скорее себе, чем собеседнику: – Он у меня, как выяснилось, человек-загадка. Много нового о нем узнала совсем недавно. Немало мне рассказал, вот и решила приехать в Россию. – Она спохватилась и продолжила уже совсем другим тоном: – Его всегда заботил вопрос душевного комфорта. При этом он был членом партии, но тогда не было иного выхода.
– Ну да. Без этого карьеру не сделать.
– И еще, чтобы ее сделать, надо было сотрудничать с КГБ.
– Да? Я не сотрудничал, и вроде что-то получилось.
– Видимо, у вас была другая ситуация. Вообще с трудом разбираюсь в той жизни, а вы меня еще и сбиваете. Если не интересно, то я могу не рассказывать.
– Рассказывайте, у вас такой приятный голос, моторы рокочут так успокаивающе, я вспоминаю прошлое, мне кажется, что я молодой, но сейчас здесь, с вами, и меня вербует КГБ.
– Это было бы крайне непатриотично. Я гражданка Соединенных Штатов и вербую вас в ЦРУ.
– Тоже неплохо, – лениво отозвался Вольнов. Ему нравился этот безответственный треп, напоминавший о былой жизни и ничего общего с его личными представлениями о прошлом не имевший. – И как же папа сотрудничал с КГБ? Доносил, сдавал адреса, явки?
– Все проще. Следил за коллегами. Каждую неделю составлял отчеты о том, кто с кем о чем разговаривал. Но никогда правду в этих отчетах не писал, никого не подставлял. Так вы все и жили, вернее, выживали в тоталитарном режиме и при этом еще пели песни, написанные моим прадедом про утро, которое встречает прохладой…
– Господи, все в кучу: кони, люди, революционные поэты-песенники.
– Да… Насыщенная история. Но энтузиазм первых пятилеток, которым горели предки, нам по наследству не достался.
– Надо же, дедушка чуть ли не про паровоз пел, а в вас никакого патриотизма, папа экстремист.
– Я патриотка своей страны, Америки. Никакой ностальгии по России не испытываю. Меня привезли туда в десять лет, а что было до этого, я помню смутно.
Все мои воспоминания – рассказы родителей. Они были врачами-психиатрами, а еще увлекались музыкой, а их родители были технарями, инженерами, которые создавали российскую военную авиацию. Мой дед участвовал в строительстве авиационных и военных заводов в Польше, Германии, работал и в Японии. Из своих бесконечных поездок привозил папе жвачку, джинсы, пластинки, магнитофоны. Оттуда пошло увлечение музыкой: «Битлз», «Дип пепл». Папа, сравнивая то, что продавалось тогда в Москве, с теми вещами, которые ему привозил мой дед, приходил к заключению, что жить в России плохо. Он видел яркие упаковки западных товаров и не верил утверждениям, которые слышал каждый день по телевизору в выступлениях Хрущева, а потом и Брежнева, говоривших о том, что это вредно для советского сознания. Еще отец привозил ему глянцевые журналы с красивыми картинками. И этот так называемый «разврат» очень сильно на него повлиял. Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание КГБ. Он понял, что люди, которые увлекаются западными вещами, неугодны строю.
– Господи, какой бред, – проговорил Вольнов, сбившийся со счета, какой стакан виски он допивает. – Что ж вы вернулись в такой кошмар?
– Странный вопрос. Сейчас-то все с точностью до наоборот. Отец при всех его талантах заводить знакомства не смог стать своим в Америке. Там он – эмигрант, а значит, человек второго сорта. Вернувшись же сюда, он сразу был принят в светской тусовке – его приглашают, всюду зовут на ток-шоу, он даже в кино снимается, играет американцев. К нему относятся с огромным уважением. И все потому, что он из Америки.
– Да, у нас почему-то это вызывает священное почитание. А у вас тоже не сложилось там?
– О нет, у меня все по-другому. Я американка. У меня муж – стопроцентный американец, сын рожден в Америке и при желании может баллотироваться в президенты Соединенных Штатов. Я приехала в Москву потому, что здесь полно свободных ниш. Мой муж – продюсер многих программ на национальном телевидении, а я его форматы продаю здесь. Знаете, какая любимая фраза моего отца?
– Страшно подумать.
– Он любит говорить: «Хотите избавиться от подделок, выбросите все русское на помойку». Россия может изобрести автомобиль? Не может. Россия может изобрести холодильник? Не может. Россия может сделать телевизор или видеоплеер? Не может. Если Россия не может изобрести этих предметов, то она и музыку не может изобрести, не может изобрести ценный телевизионный продукт.
– Знаете что: вы – патриотка своей страны, а я своей. Я за державу в ответе, – сразу протрезвел Вольнов. – И скажу вам, что лично я произвожу очень даже ценный телевизионный продукт, имеющий огромный рейтинг.
– Я знаю. Но ведь вы не изобретали велосипед. Ток-шоу, реалити-шоу – все это наш формат, у нас позаимствовано. А ваш «Судный час» продан вам коллегой моего мужа.
– О, я смотрю, вы там все друг друга знаете. И в курсе всех наших дел. Не думал, что вы смотрите наш канал.
– Я все смотрю. Это моя работа.
– О нет, о работе мне сейчас совсем не хочется говорить, – капризно заявил Вольнов. Мысленно он уже проклинал себя за то, что завел разговор с этой дамой. «Кой черт занес меня в эти дебри? Что за люди эти женщины. Всем что-нибудь надо. Одной ребенка подавай. Эта уже успела замучить своими американизмами и явно хочет мне что-то впарить. Отличная возможность. Никакой защиты, высота одиннадцать тысяч метров без парашюта, а у нее небось наготове целый пакет предложений. Надо держаться от нее подальше».
– А кто говорит о работе? – изумленно спросила Люси. – Вы – мужчина, который вдохновляет совершенно на другие мысли.
– На другие я сейчас совершенно не способен. Что-то многовато сегодня выпил. Пожалуй, можно уже и вздремнуть.
– Самое время. Уже светает, – легко подхватила Люси его предложение. – Надо немного отдохнуть, а то режим собью.
– Какой может быть режим в самолете? – передумав спать, опять заговорил Вольнов после довольно продолжительной паузы. Видимо, до него долго доходило странное заявление американки о каком-то там режиме.
– Режим должен быть везде, – резонно ответила она бодрым голосом. Спать ей не хотелось. – Особенно после самолета. Прилетим, поеду к массажисту, а утром пробежка.
– Да-а, женщины удивительные существа. Выживаемость на грани фантастики. Я бы завтра никуда не побежал, даже если бы меня суд к этому приговорил.
– Выносливость – признак хорошей породы.
– Значит, на ипподроме меня бы забраковали, – усмехнулся Вольнов.
– Главное, что бизнес вас не бракует. Столько лет – и на коне, – без тени лести заметила Люси.
– Бизнес – это, конечно, хорошо. Только вот…
В это время стюардессы стали разносить завтрак, что очень порадовало Вольнова.
– Отлично, а то я уже проголодался. Не кормили часа три или даже четыре.
– Да, так и до голодного обморока недалеко, – засмеялась Люси.
Многие пассажиры спали. У наших героев было такое чувство, что они летят в самолете одни. Приятное ощущение, будто совершают что-то недозволенное, а потому безумно их радующее. Как шкодливые дети, которые, проснувшись посреди ночи, пробрались на кухню, чтобы съесть весь шоколад. Этот ранний завтрак почему-то доставил им обоим огромное удовольствие и дал необычайно радостный настрой.
– Так что именно вы имели в виду, говоря «только вот…»?
– Когда? – не сразу понял Вольнов.
– Ну до того, как мы совершенно безответственно объедались в ночи.
– Секундочку, мы позавтракали. Ужин-то мы отдали врагу. Сделали все как надо. Завтрак схомячили сами.
– Да мы и похожи, наверное, были на двух хомяков. Итак, «только вот…».
– Только вот в трамвае на меня больше не смотрят, – улыбаясь, томно проговорил Вольнов.
– Ах вот почему вы летаете самолетами!
– Именно. Трамваи в Индонезию не ходят. Знаете, это Блок так говорил, когда заметил, что стал стареть. Он ведь с большой любовью относился к своей наружности. Очень ценил. Впрочем, вы вряд ли его знаете. У вас в Америке свои поэты.
– О! Похвально. Все же корни дают о себе знать. Жаль, что не могу принять на свой счет.
– Корни здесь ни при чем. Я училась в Колумбийском университете, и у нас был великолепный профессор по мировой литературе. Русские поэты и писатели читали лекции по русской литературе. Мы прекрасно информированы. Но отчего же такая низкая самооценка?
– Отчего? От времени. От его безжалостной быстротечности. У меня та же беда. Уже не смотрят.
– Я думаю, вы кокетничаете. Вы, несомненно, по трамваям-то не ездите. Все больше на машине самого что ни на есть представительского класса. А в такой машине и бедный Александр Александрович не перестал бы пользоваться успехом, доживи он хоть до восьмидесяти лет.
– Так я вам понравился только из-за машины?
– Кто это вам сказал, что вы мне понравились? – рассмеялась Люси. – А я-то переживала, что у вас низкая самооценка. Какой там…
– Конечно понравился, и самооценка тут ни при чем. Вы провели со мной всю ночь. Мы вместе позавтракали. Вы считаете, что это не повод для знакомства? – В голосе Вольнова появились бархатные нотки.
– И правда всю ночь, – невольно смутилась Люси, что ей на самом деле было не очень свойственно. – Да, что-то я сегодня разговорилась. Вам говорить не хотелось, так я болтала за двоих. Обычно я не так словоохотлива.
– Что ж, как выяснилось, мы остановимся в одном отеле. Все только начинается. Посмотрим, насколько вы объективно себя оцениваете.
– Вы думаете, наша совместная ночь будет иметь продолжение?
– Как честный человек, я просто обязан так думать.
В салоне самолета стало заметно оживленнее. Пассажиры просыпались, прохаживались, разминая затекшие конечности, стюардессы разносили соки, чай, кофе, завтраки. Проснулась и Матильда.
– Я найду вас, – одними губами сказал Вольнов, улыбнувшись Люси, и закрыл глаза, сделав вид, что спит.
Люси улыбнулась в ответ, тоже закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон. Очнулась она, лишь почувствовав, как шасси коснулись земли, самолет затрясло, словно телегу на кочках. Эта тряска приятно бодрила после двенадцатичасового перелета. В такие моменты миссис Магвайер физически ощущала, как к ней возвращаются жизненные силы. Она оживала, будто забытый на солнце срезанный цветок, который наконец-то поставили в воду. Сердце, весь полет прижатое к лопатке тяжелой рукой ожидания турбулентности и прочих ужасов, навеянных блокбастерами, начинает радостно биться, хочется вскочить и сразу бежать на свободу, целовать землю от радости возвращения в целости и сохранности.
Люси панически боялась летать, но не признавалась в этом даже самой себе. Летать-то приходилось много и часто. Но каждый раз, садясь в самолет, она испытывала чувство неизмеримой тоски, какую наверняка переживают герои сказок, которых огромные птицы, держа клювом за шиворот, зачем-то перетаскивают через океан. Она чувствовала себя такой же маленькой сказочной героиней, болтающейся в клюве огромного животного. А вдруг тот захочет чихнуть? В томительном ожидании завершения полета воображение подбрасывало все новые и новые вопросы, рисовало жуткие картины. И так всегда.
Люси благодарно взглянула на своего попутчика, который продолжал безмятежно спать. Благодаря ему на этот раз она легко пережила свои страхи, что, правда, никоим образом не уменьшило ее радости от окончания столь долгого перелета.
На этом, казалось бы, дорожное знакомство и закончилось. Когда Люси добралась до отеля, по местному времени было уже шесть часов вечера. В номере решила не задерживаться. Как только принесли багаж, она торопливо раскрыла чемодан, не особо задумываясь, что надеть, взяла первый попавшийся открытый сарафан и легкие босоножки. Быстро приняла душ, оделась и через пять минут уже была в машине, очень быстро доставившей ее в спа-салон на трехчасовой массаж.
В отель Люси вернулась довольно поздно. Есть не хотелось, она взяла в баре свежевыжатый сок и решила посидеть возле бассейна. Из ресторана доносилась приятная музыка, вдалеке слышался шум океана, легкий ветерок смягчал сумасшедшую влажность, давая возможность постепенно привыкнуть к ней и получать удовольствие, ощущая себя буквально как рыба в воде. Люси прикрыла глаза, размышляя о том, что очень редко балует себя. Никак не могла вспомнить, когда вот так просто, безо всякого дела, проводила время. Русские – молодцы, ездят отдыхать каждый раз на две недели, она такого не может себе позволить. Все расписано по минутам…