- Как думаешь, может быть, устроим обструкцию? Ходит, как Рокфеллер, ко всем заглядывает...
- Я за-зайду? - от двери спросил Нехаев. - Льет, будто из б-бочки.
- Конечно, конечно, - кивнул завлаб. - Извините.
- Я пока о-отряхивался, услышал... Вы про Бе-белендеева? - спросил Нехаев и добавил: - Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию...
- Вот! А надо бы обструкцию, проклятье! - Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.
- Походит - уедет, - холодно отозвался Левушкин-Александров. - У каждого своя голова.
- Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков? - Алексей Александрович кивнул. - Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично - хоть какие мне деньги предложи - тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские кости найдут успокоение...
Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.
- Все, все смотрят туда... на Запад... У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.
- Спирт есть, Вадим Владимирович, - отозвался Нехаев.
- Нет, это крепко... хотя... для сибиряков... Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.
- А, давайте! - вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву. - Пожалуйста, не в службу, а в дружбу... Принесите из буфета пирожков, что ли.
И, о позор! Он пил с Мардановым... И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: "Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю".
- А завтра мы с тобой примем на грудь, - прошептала Броня. - У меня именины.
Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?
16
С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане - тоже позвала.
Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:
- Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени - Бронислава...
- Как это нет? - грубо оборвала ее Броня. И более мягко: - Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть... Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.
- Может быть, - тут же уступила старушка.
- Ей-богу. Я даже помню... великомученица... как раз сегодня.
- Может быть, может быть, - кивала мать. - Конечно, если канонизировали...
Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.
- Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?
- Ведь правда, мамочка, - это Броня, - химии в колбасах было меньше?
Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что "Сибэнерго" образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:
- У нас другие люди! - И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея...
- Да, да, - вдруг согласилась Бронислава и, потянувшись, миролюбиво обняла Светлану. - Давайте еще выпьем. - И неожиданно повернулась к старухе, ее будто прорвало: - Вот ты, мама, молишься... А знаешь, что там все туфта на постном масле? Христа, например, распяли вовсе не две тысячи лет назад, а в тысяча девяностом пятом году. Фоменко доказал. Понимаешь?..
Мать, насупившись, молчала.
Не дождавшись от нее никакого ответа, Бронислава вскочила и, прихватив бутылку вина, потащила за руку Светлану на балкон. Они там ворковали довольно мирно несколько минут, Алексей Александрович было успокоился, но вскоре до него стали доноситься резкие голоса. Мать, опустив голову на грудь, кажется, дремала. Алексей поднялся и включил музыку.
- Потанцуем? - обрадовалась Эльза.
- Она зажилась! Она не собирается помирать! - вдруг заорала Броня. Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь - забирай опять на хрен... Мажусь или одеваюсь - уставится и молчит, молчит...
Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.
- Спасибо, сынок... - еле слышно прошептала старуха. - Я лягу.
Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:
- А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня - гнилое бревно с глазами!
- Как смеешь? - пищала Светлана. - Ты микроцефал!
- Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит...
Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:
- Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! - схватил куртку и выскочил из дому.
Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь - сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.
- Ты чего, где ты был? - невинным голосом пропела она.
У Алексея Александровича затряслись губы.
- Как... как ты можешь так о маме моей? Ты!
- Ну прости... ну погорячилась... - Поднялась и даже хотела его поцеловать открытым ртом. - Ну чего ты? Пусть у Светки поживет. Хоть неделю, блин... Чтоб мы соскучились. Я ее сама на руках на этаж подниму, лифт опять энергетики собираются отключать, Светка сказала.
- У нее там негде, - сквозь зубы выдавил Алексей Александрович.
- Как же негде? Двухкомнатная.
- А у нас трех!
- Но у нас мужчина подрастает. А она одна.
- У нее Вероника с дитем!
- Вероника с дитем? А что же у своего мужа-узбека не живет? Коттедж строят? Сколько он его будет строить? Он его будет строить всегда. А они будут жить у твоей сестры. И еще его туда пропишут...
Спорить с Брониславой - все равно что на ветру от спички прикуривать. В глаз искру вобьешь, а сигарету не зажжешь. К черту!
Алексей Александрович судорожно погладил сына по голове и пошел спать. Когда жена легла рядом, отвернулся. Но она не была бы победоносной Брониславой, если бы не возбудила его, все еще хмельного, на ночные дела, пусть и короткие... А где любовь, там и согласие...
"Как-нибудь само все образуется..." - подумал он, засыпая. Он никогда не любил свар... А возможно, просто-напросто трусом вырос, трусом, думая, что вырос брезгливым...
А еще одна идея Левушкина-Александрова состояла в том, что когда-нибудь на Земле люди, птицы, звери и рыбы начнут понимать друг друга. Уже сейчас сорока запоминает более тридцати слов, собака - десятка полтора. Лошади и свиньи умнее, чем мы про них думаем. А дельфины - и вовсе загадка с их скрипучим языком... И уже сейчас можно было бы попытаться составить будущий язык для Большого общения, учитывающий строение гортани птиц и зверей...
Утром проснулся от хохота. Жена визжит, сын Митя звонко хохочет, словно песик лает, - у них с Броней похожий смех, волнообразный.
- Что? - протирая глаза, спросил Алексей Александрович.
Броня, визжа, показала ему в сторону маминой спальни. Господи, что там? Что-то позорное совершила?..
Алексей Александрович заглянул в полусумрак маминой комнаты и с ужасом увидел: мать вся обвязана нитками и веревочками и притянута к стальным стойкам кровати.
- Как Гулливер! - смеялся мелкозубый сын. - Как Гулливер!..
Алексей Александрович быстро нагнулся и отвесил Митьке тяжелую оплеуху. Мальчик отлетел к двери и сполз на пол, Бронислава бросилась к нему и, оборачиваясь, зарычала:
- Не смей!..
- Это как вы смеете?!
- Ну, подурачился... Ты же сам ему говоришь - читай книги, не смотри телик. Вот он и прочел.
- Да ладно уж...- донесся до них тихий голос старухи. Она, наконец, поняла, почему не может подняться, лежала, кривя черный, беззубый рот. - Я не обижаюсь...
Как в дурном сне, Алексей Александрович принялся рвать нитки, схватил ножницы, освободил мать, обнял.
- Прости, мам.. Я этому щенку еще покажу! Наслушался здесь...
- Не надо, - попросила старуха. - Лучше помоги встать. - Качнувшись, поднялась, сделала два шага, и незамеченная нитка потянула с подоконника вазу - та, упав, покатилась по паркету.
Мальчик неуверенно засмеялся, глядя на свою мать. Алексей Александрович взял сына за уши и, пригнувшись, посмотрел ему в глаза. Тот невинно, как в такие минуты Броня, моргал и скалился.
- Смотри... - только и проскрипел отец и, быстро одевшись, поехал на работу.
17
От всего происшедшего он решился, наконец, на встречу с Белендеевым. Тот звонил уже раз семь, хотя давно мог бы взять и заглянуть в лабораторию к Левушкину-Александрову. Но Мишке-Солнцу, видимо, не хочется говорить при незнакомых людях.
Что ж, если гора не идет к Магомету... Алексей позвонил в обеденное время в Институт физики, в приемную академика Марьясова: может, снова кофе с коньяком пьют?..
Кофе с коньяком у начальства точно пили (так сообщила секретарша Кира), но Мишки-Солнца там не оказалось.
Позвонил Анне Муравьевой - та ответила, что Мишка только что доложил анекдот и отчалил. Алексей набрал номер Дома ученых - сказали, что иностранный гость с некоей дамой спустился в ресторан.
Идти, когда человек настроен развлекаться, не стоит. И Алексей Александрович долго стоял у входа в свой институт, как буриданов осел, не решаясь: в лесу покружить с полчаса (голова болела) или все же зайти в лабораторию, узнать, как там молодые сотрудники.
И в эту минуту запиликал в кармане сотовый. Алексей достал телефон, и голос Мишки в самое ухо произнес:
- Я рад был узнать, что ты спрашивал обо мне. Я уж подумал, боишься бебешников. Да мне ничего от тебя не нужно. Только посмотреть на новое поколение, якие вы нынче, и вспомнить, що в нас було... Приходи! Красавица, которая составит нам компанию, твоя давняя знакомая.
- Кто? - упало сердце у Алексея. Не Галя же Саврасова?
- О-о!.. Угадай! Имя ее носит ваша... наша гениальная поэтесса...
- Белла Денежкина? - пробормотал Алексей. Господи, ведь именно к ней когда-то с покойным Митей он шел в новогодний вечер, а попал... Может быть, сама судьба его сегодня сводит с ней, чтобы еще сильнее помучить угрызениями совести? Да и с Михаилом Ефимовичем можно будет обсудить какой-нибудь проект. Например, создание фильтров алюминиевого завода город гибнет от облаков фтора, сжигающего не то что легкие у людей - стекла домов, превращая их в пчелиные соты...
Белендеев и Белла Денежкина сидели в дальнем тихом углу ресторана, изредка освещаемые разноцветными иглами лазерного света. Оркестр придет позже, а пока что в двухэтажных колонках гитара вкрадчиво мяукает под тихий звук ударных.
- О! Уот из ит? - Мишка-Солнце, сняв с груди салфетку, поднялся, рывком протянул широкую ладошку в перстнях: - Майкл. - Неслышно рассмеялся, обнял Алексея обеими руками, припал, как к столбу. - Теперь меня так зовут... Но для вас я все тот же Миша... "Мишка-Мишка, где твоя улыбка?" И, отстранившись, кивнул в сторону стола. - Уперед!
- Здрасьте, - Алексей Александрович поздоровался с Беллой. Эта мосластая, с бледно-рыжими, завитыми в стружку волосами, в зеленом платье с огромным декольте и сверкающим крестом женщина не сразу напомнила ему ту певунью-девчонку, которую когда-то обожал университет. Но Алексей Александрович всегда жалел женщин и посему изобразил, может быть, неловко, мину восхищения: - Вы все такая же!
- О!.. - Белла переменилась в лице и стала действительно слегка похожа на себя прежнюю - зубы весело оскалила, ресницами заплескала. - А я боялась - узнает, не узнает?
Мишка-Солнце вскинул короткую руку, сверкнув дорогой запонкой, и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Он выглядел до смешного самоуверенным, хотя и прежде, говорят, не страдал от скромности. Подошедшему парню-официанту, не глядя, буркнул:
- Месье, как сегодня креветки?
- Креветок нет, - отвечал уныло официант с вислым носом, слегка подыгрывая гостю. - Креветки вышли.
- В таком случае жареного угря, месье.
- Угорь кончился, сэр. - Официант потер ухо и добавил: - Есть палтус... баранина... есть...
- Баранину, баранину! - потер ладони Белендеев. - Наши бараны не болеют коровьим бешенством. И красного вина!
- Грузинского, молдавского? - спросил официант.
Белендеев глянул снизу вверх очень строго:
- Ни в коем случае! Грузинские - подделка, а молдавские... - Он поморщился, поправил тяжелые очки. - И это всё? - как сказала одна дама на рассвете молодому мужчине.
Белла затряслась от смеха.
- Почему? - как бы обиделся официант. - Есть французские... Медок, например... Но они очень дорогие.
- Нам именно такие и надо, - ласково, как отец сыну, объяснил Белендеев официанту. - Несите! - И еще раз щелкнул пальцами.
Алексей Александрович усмехнулся. Видимо, этот диалог Мишки с официантом повторялся уже не раз. Мишка как бы сорил деньгами. Хотя, конечно, для человека с долларами наши провинциальные цены - так, семечки. Еще и еще раз Мишка-Солнце потер растопыренные ладони и сияющими глазами в сияющих очках уставился на коллегу.
- Ну-с, я очень, очень рад! Я ведь скоро уеду... Может быть, потом еще раз приеду. Исключительно из любви к Белле...
- Да ну брось! - зарделась Белла, хотя прекрасно понимала, что его слова не более чем дежурный комплимент.
- Клянусь теоремой Пифа и Гора, как сказал мне один студент в Торонто. Это было еще, когда Гор был вице-президентом Америки... Именно тогда я решил перебраться туда, где этот самый Гор, если, конечно, его не успел застрелить Пиф... - Разливая принесенное вино, он продолжать городить чушь и все посматривал нежными глазищами на молодого ученого. - Ну-с, за нас за усех!
И странно: миновал час, второй, они сидели, улыбались, а разговор был ни о чем. Белендеев как бы тянул время. Лишь когда Белла, глянув на свои часики, ахнула: "Боже, я опаздываю на концерт!" - и ушла, картинно лавируя между столиками, Мишка-Солнце отодвинул фужер с вином, из которого он, кстати, отпил самую малость, и, сделав серьезное лицо, повернулся вместе со стулом к Алексею:
- Говори. Прости, что я на "ты", я старше. У тебя проблемы?
- В смысле?
- В претворении в жизнь идей.
- Всему свое время, - осторожно ответил Алексей Александрович.
- Уже двадцать первый век, мальчик. Извини, что я так. А до двадцать второго ты не дотянешь. Да и я не дотяну. А общечеловеческие ценности должны принадлежать человечеству, прости за тавтологию. У тебя никаких просьб к более старшему дяде?
Алексей Александрович почему-то вспомнил о Белле: верно, не один уже раз здесь разыгрывался ее спешный уход на концерт. Белендеев, беря ее с собой в ресторан, как бы случайно здесь встречался с местными учеными. Наверное, он понимал, что за ним не могут не приглядывать компетентные органы, говоря языком времен СССР.
Но Алексею Александровичу нечего остерегаться. Уже лет десять, как никакими секретными разработками он не занят. Да и вряд ли нужны Мишке-Солнцу его вчерашние идеи о возникновении и развитии биомасс, все это можно прочесть в его монографиях...
Но оказалось, Белендеев куда более осведомлен в его делах.
- Слушай, - почти не двигая губами, пробормотал он. - Я знаю про твой стенд...
- Это уже ерунда!
- Не плюй в колодец - вылетит, не поймаешь... И про твою "Трубу очищения"... Может, бред, а может, нет... В конце концов каждый талант имеет право на безумие... И про твою совсем уж обалденную идею спрогнозировать некий будущий язык для всего живого...
- Откуда? - искренне изумился Левушкин-Александров. "Кажется, я Ленке Золотовой рассказывал". Вот трепачи!
- И я, старик, ее не отметаю с порога. На Западе любят непонятное. Может, она-то как раз и будет твоей визитной карточкой. Но сейчас не об этом. Я хотел бы с тобой говорить как с будущим нобелевским лауреатом. Да, да, я уверен. Я никого более вот так не приглашаю, только тебя. Поехали, старичок. Вначале будет вид на жительство, а потом и гражданство. Упреждая возможное возражение, он поднял мизинец с блеснувшим камушком. Если захочешь. Я, например, не отказывался от российского, меня его лишили. - Белендеев доверительно поморгал за толстыми стеклами очков и отпил от бокала. - Подумай. Если тебя держит всякая чушь, стоит ли губить жизнь?
- У меня сын, мать... - начал говорить Алексей Александрович, морщась из-за мерзкого чувства, что приходится оправдываться. Но этот человек иных слов не поймет. - Поверьте, это не чушь.
- Ах, да, да! Но ты их сможешь потом перетащить. Слушай сюда. - Он понизил голос: - Скоро везде будет сплошная Чечня, я знаю, у меня информированные друзья-политики... - И, как бы спохватившись, как бы изобразив, что сболтнул лишнего, перевел в шутку: - По ночам вызываю на спиритический сеанс Нострадамуса.
Алексей Александрович молча смотрел на раков, которых им подали к пиву.
- А не хочешь - пойдем по пути банальному... Заключим официальный, повторяю, официальный контракт между твоей лабораторией и моей фирмой, причем с этого контракта принятый у вас процент отчислений пойдет в госбюджет, то есть выиграют все... А?
Над этим стоит подумать. Это можно. Но в таком случае Мишке надо было договариваться с директором Кунцевым, пока тот не улетел в Испанию. У лаборатории нет своего расчетного счета.
- Однако лично для тебя - эксклюзивное предложение: уехать. И не расстраивай меня, соглашайся. Ты сколько получаешь в институте?
- Мне хватает, - уже слегка раздражаясь, пробормотал Алексей.
- Да, ты завлаб, профессор... Так сколько?
- Ну, полторы.
- Полторы тысячи... рублей? Пятьдесят баксов?! Милый, ты на меня не злись, я не стоматолог со сверлом... Ты так долго не протянешь! Тебе еще сорока нет, а бледный, весь как струна... Тебе надо отоспаться, отъесться... Я тебе там все условия создам! И не только тебе. Многие согласились ехать... В конце концов наука не знает границ. Мы там будем стенкой. Сибирская стенка... Все ахнут! Твоя фамилия, моя фамилия... Я согласен на вторые роли... - Белендеев замурлыкал.
"Что?! Он предлагает вечное соавторство?! А чего ты ожидал? Но что он понимает в биологии, физик? А ты сам что понимал в ней десять лет назад? Дело не в этом... Откровенен, как на базаре".
Белендеев с улыбкой смотрел на молодого профессора. И, как бы забыв уже о деловой основе своего предложения, восторженно замахал руками в перстнях:
- Ах, жаль, нету на свете Гришки! Мы бы там устроили новый Кавендиш! Не согласен? - Алексей Александрович медленно качал головой. - Почему?! Ведь Капицу даже при Сталине не упрекали, что продал Родину. А Бузукин многих бы затмил! Разве нет?
- Да... Он - да. Я уважал его... но... как бы это выразить...
- А я его любил! - прервал Мишка-Солнце Алексея Александровича, поняв главное: тот на его условия не согласен. Ничего, еще созреет. - О, социализьм и коммунизьм, сиськи-масиськи... Ты, может, и не помнишь, как Брежнев выговаривал "систематически"? - Белендеев закатился в визгливом бисерном смехе, как женщина, поправил очки и вдруг привстал, глядя в сторону выхода: - Ба! Ба-ба! Белла!
Действительно, виляя бедрами между столами, возвращалась к ним она, бывшая университетская богиня, потускневшая за десять с лишним лет, как потускнела серебряная школьная медаль Алексея Александровича - недавно попалась на глаза: черная, словно ногами топтали.
Конечно, так и есть: Мишка и Белла договариваются каждый вечер - она уходит и возвращается. Но Алексей Александрович согласия не дал. Хотя впрямую и не сказал: нет.
Может быть, поэтому Мишка-Солнце смотрел теперь только на Беллу, очарованно сияя. И с Левушкиным-Александровым простился небрежно:
- Ну, гуд бай, старик! Оревуар!..
18
Жизнь как маятник - только Левушкин-Александров отказал Белендееву, как вдруг из Москвы пришел факс: "Приглашаетесь в Комитет по науке при Госдуме для доработки закона о ввозе отработанных радиоактивных материалов на территорию Российской Федерации. Транспортные расходы и гостиницу Комитет берет на себя. С уважением, Богомолов".
Кто такой Богомолов? Черт его знает! Но почему бы не съездить? Сейчас билет до Москвы стоит больше пяти тысяч рублей. Когда он еще там побывает...
Бронислава гордо задышала, как гармонь:
- Я горжусь тобой. - И поцеловала при маме.
И мать едва ли не тем же слогом:
- С Богом, сыночек.
И остались они у порога плечом к плечу, две женщины, как истинно родные. Может быть, уж не станет больше жена обижать старую...
Москва поразила Алексея Александровича новыми, сказочной красоты корпусами из металла и черного стекла, из зеленого и алого камня, бесчисленным количеством иностранных вывесок и рекламных щитов. Но Москва и оскорбила телефонными звонками всю ночь с более чем настойчивыми предложениями "девочек".
Однако еще более его задело, даже привело в бешенство само заседание в Комитете Госдумы на Охотном ряду: никто здесь его мнением не интересовался. Говорили два лысых словоохотливых москвича, похожих, как Добчинский и Бобчинский из Гоголя, которые друг друга перебивали, любезно поправляли, и еще выступала некая мужеподобная дама, излагавшая тягучим голосом детские истины, что народ достоин лучшей жизни, то есть без радиации. Когда Алексей Александрович, побледнев от бессилия, все же попытался вклиниться в их разговор, заместитель председателя или кто он там, косоглазый бородач, шепнул:
- После перерыва... вам первому слово.
Но после перерыва вдруг выяснилось, что заседания более не будет, оно переносится на неделю в связи с тем, что в Думу приехал представитель Президента и сейчас будет встреча с ним, однако эта встреча закрытая. Впрочем, если уважаемый Левушкин-Александров желает, то может остаться на неделю, а если у него сложности со временем, то он может в письменном виде передать свои соображения в Комитет Госдумы, где они буду самым тщательным образом изучены.
Алексей Александрович молча повернулся и пошел прочь. Затем, злясь на себя, вернулся, узнал, где бухгалтерия, получил деньги и поехал в Домодедово, чтобы улететь ближайшим рейсом домой, в Сибирь.
И вот тут-то судьба, словно сжалившись над измученным человеком, подарила ему встречу в самолете...
Этот грузный, грудастый господин в желтом кожаном пиджаке и желтых кожаных брюках случайно оказался рядом, в соседнем кресле. Левушкин-Александров и Севастьянов (такая была фамилия у нового знакомого) выпили красного вина и слово за слово разговорились. И что-то Алексея Александровича потянуло пооткровенничать о своих изысканиях... У Севастьянова губы бантиком, как у ребенка, словно он всему удивляется, это и подкупило.
- Как, как? Труба очищения? - И вот малознакомый человек просит любую из идей Левушкина-Александрова, хотя бы самую маленькую, обозначить его именем... Пусть даже так: использовать его фамилию через черточку после и без того двойной фамилии ученого.
- Еще солиднее будет! Нет?! - И хрипло, задыхаясь, хохочет. Он, как боров, но веселый боров с круглыми желтоватыми глазами. - А я денег дам! Сколько хотите! Я простой бизнесмен, не шибко грамотный, можно сказать, купец, но науку поддержу!
Алексея Александровича это предложение развеселило, и он подумал, почему бы не переназвать индекс Левушкина-Александрова в какой-нибудь из новых статей индексом Левушкина-Александрова-Севастьянова? Объяснять соседу подробно, что это означает, не имело смысла, но ученый все же сказал, что речь идет о скорости роста биомассы в голодном режиме...
- А мы будем бороться с голодом! Денег дам - сколько хочешь! - хрипел богатый человек, весь упакованный в поскрипывающую кожу. - Вот клянусь в небесах, пока не сели... Да разрази меня Господь!..
Алексей Александрович улыбнулся:
- Боюсь, не получится... Надо мно-ого... - Он и на секунду не поверил, что случайный знакомый может вложить серьезные средства в малопонятное дело.
- А я и дам много, - продолжал толстяк, ерзая в кресле, словно у него снизу чесалось. - Нечего перед иностранцами гнуться. Хер им в ухо!
Самое удивительное, как только самолет приземлился, Севастьянов повез своего друга-ученого на черной длинной машине в свою фирму, расположенную в одном здании с известным банком "Лилия". Молодые охранники откозыряли коротконогому хозяину, внимательно оглядев его гостя. В лифте "Для служебного пользования" (красными буквами!) Севастьянов и Левушкин-Александров поднялись на седьмой, верхний этаж, где бизнесмен, едва ли не обнимая за талию молодого ученого, провел его к главному бухгалтеру, полной женщине, которая вся, можно сказать, фосфоресцировала от кремов и украшений, где Алексею Александровичу мгновенно выдали безо всякой расписки сто тысяч долларов.
- Я за-зайду? - от двери спросил Нехаев. - Льет, будто из б-бочки.
- Конечно, конечно, - кивнул завлаб. - Извините.
- Я пока о-отряхивался, услышал... Вы про Бе-белендеева? - спросил Нехаев и добавил: - Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию...
- Вот! А надо бы обструкцию, проклятье! - Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.
- Походит - уедет, - холодно отозвался Левушкин-Александров. - У каждого своя голова.
- Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков? - Алексей Александрович кивнул. - Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично - хоть какие мне деньги предложи - тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские кости найдут успокоение...
Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.
- Все, все смотрят туда... на Запад... У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.
- Спирт есть, Вадим Владимирович, - отозвался Нехаев.
- Нет, это крепко... хотя... для сибиряков... Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.
- А, давайте! - вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву. - Пожалуйста, не в службу, а в дружбу... Принесите из буфета пирожков, что ли.
И, о позор! Он пил с Мардановым... И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: "Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю".
- А завтра мы с тобой примем на грудь, - прошептала Броня. - У меня именины.
Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?
16
С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане - тоже позвала.
Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:
- Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени - Бронислава...
- Как это нет? - грубо оборвала ее Броня. И более мягко: - Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть... Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.
- Может быть, - тут же уступила старушка.
- Ей-богу. Я даже помню... великомученица... как раз сегодня.
- Может быть, может быть, - кивала мать. - Конечно, если канонизировали...
Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.
- Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?
- Ведь правда, мамочка, - это Броня, - химии в колбасах было меньше?
Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что "Сибэнерго" образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:
- У нас другие люди! - И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея...
- Да, да, - вдруг согласилась Бронислава и, потянувшись, миролюбиво обняла Светлану. - Давайте еще выпьем. - И неожиданно повернулась к старухе, ее будто прорвало: - Вот ты, мама, молишься... А знаешь, что там все туфта на постном масле? Христа, например, распяли вовсе не две тысячи лет назад, а в тысяча девяностом пятом году. Фоменко доказал. Понимаешь?..
Мать, насупившись, молчала.
Не дождавшись от нее никакого ответа, Бронислава вскочила и, прихватив бутылку вина, потащила за руку Светлану на балкон. Они там ворковали довольно мирно несколько минут, Алексей Александрович было успокоился, но вскоре до него стали доноситься резкие голоса. Мать, опустив голову на грудь, кажется, дремала. Алексей поднялся и включил музыку.
- Потанцуем? - обрадовалась Эльза.
- Она зажилась! Она не собирается помирать! - вдруг заорала Броня. Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь - забирай опять на хрен... Мажусь или одеваюсь - уставится и молчит, молчит...
Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.
- Спасибо, сынок... - еле слышно прошептала старуха. - Я лягу.
Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:
- А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня - гнилое бревно с глазами!
- Как смеешь? - пищала Светлана. - Ты микроцефал!
- Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит...
Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:
- Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! - схватил куртку и выскочил из дому.
Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь - сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.
- Ты чего, где ты был? - невинным голосом пропела она.
У Алексея Александровича затряслись губы.
- Как... как ты можешь так о маме моей? Ты!
- Ну прости... ну погорячилась... - Поднялась и даже хотела его поцеловать открытым ртом. - Ну чего ты? Пусть у Светки поживет. Хоть неделю, блин... Чтоб мы соскучились. Я ее сама на руках на этаж подниму, лифт опять энергетики собираются отключать, Светка сказала.
- У нее там негде, - сквозь зубы выдавил Алексей Александрович.
- Как же негде? Двухкомнатная.
- А у нас трех!
- Но у нас мужчина подрастает. А она одна.
- У нее Вероника с дитем!
- Вероника с дитем? А что же у своего мужа-узбека не живет? Коттедж строят? Сколько он его будет строить? Он его будет строить всегда. А они будут жить у твоей сестры. И еще его туда пропишут...
Спорить с Брониславой - все равно что на ветру от спички прикуривать. В глаз искру вобьешь, а сигарету не зажжешь. К черту!
Алексей Александрович судорожно погладил сына по голове и пошел спать. Когда жена легла рядом, отвернулся. Но она не была бы победоносной Брониславой, если бы не возбудила его, все еще хмельного, на ночные дела, пусть и короткие... А где любовь, там и согласие...
"Как-нибудь само все образуется..." - подумал он, засыпая. Он никогда не любил свар... А возможно, просто-напросто трусом вырос, трусом, думая, что вырос брезгливым...
А еще одна идея Левушкина-Александрова состояла в том, что когда-нибудь на Земле люди, птицы, звери и рыбы начнут понимать друг друга. Уже сейчас сорока запоминает более тридцати слов, собака - десятка полтора. Лошади и свиньи умнее, чем мы про них думаем. А дельфины - и вовсе загадка с их скрипучим языком... И уже сейчас можно было бы попытаться составить будущий язык для Большого общения, учитывающий строение гортани птиц и зверей...
Утром проснулся от хохота. Жена визжит, сын Митя звонко хохочет, словно песик лает, - у них с Броней похожий смех, волнообразный.
- Что? - протирая глаза, спросил Алексей Александрович.
Броня, визжа, показала ему в сторону маминой спальни. Господи, что там? Что-то позорное совершила?..
Алексей Александрович заглянул в полусумрак маминой комнаты и с ужасом увидел: мать вся обвязана нитками и веревочками и притянута к стальным стойкам кровати.
- Как Гулливер! - смеялся мелкозубый сын. - Как Гулливер!..
Алексей Александрович быстро нагнулся и отвесил Митьке тяжелую оплеуху. Мальчик отлетел к двери и сполз на пол, Бронислава бросилась к нему и, оборачиваясь, зарычала:
- Не смей!..
- Это как вы смеете?!
- Ну, подурачился... Ты же сам ему говоришь - читай книги, не смотри телик. Вот он и прочел.
- Да ладно уж...- донесся до них тихий голос старухи. Она, наконец, поняла, почему не может подняться, лежала, кривя черный, беззубый рот. - Я не обижаюсь...
Как в дурном сне, Алексей Александрович принялся рвать нитки, схватил ножницы, освободил мать, обнял.
- Прости, мам.. Я этому щенку еще покажу! Наслушался здесь...
- Не надо, - попросила старуха. - Лучше помоги встать. - Качнувшись, поднялась, сделала два шага, и незамеченная нитка потянула с подоконника вазу - та, упав, покатилась по паркету.
Мальчик неуверенно засмеялся, глядя на свою мать. Алексей Александрович взял сына за уши и, пригнувшись, посмотрел ему в глаза. Тот невинно, как в такие минуты Броня, моргал и скалился.
- Смотри... - только и проскрипел отец и, быстро одевшись, поехал на работу.
17
От всего происшедшего он решился, наконец, на встречу с Белендеевым. Тот звонил уже раз семь, хотя давно мог бы взять и заглянуть в лабораторию к Левушкину-Александрову. Но Мишке-Солнцу, видимо, не хочется говорить при незнакомых людях.
Что ж, если гора не идет к Магомету... Алексей позвонил в обеденное время в Институт физики, в приемную академика Марьясова: может, снова кофе с коньяком пьют?..
Кофе с коньяком у начальства точно пили (так сообщила секретарша Кира), но Мишки-Солнца там не оказалось.
Позвонил Анне Муравьевой - та ответила, что Мишка только что доложил анекдот и отчалил. Алексей набрал номер Дома ученых - сказали, что иностранный гость с некоей дамой спустился в ресторан.
Идти, когда человек настроен развлекаться, не стоит. И Алексей Александрович долго стоял у входа в свой институт, как буриданов осел, не решаясь: в лесу покружить с полчаса (голова болела) или все же зайти в лабораторию, узнать, как там молодые сотрудники.
И в эту минуту запиликал в кармане сотовый. Алексей достал телефон, и голос Мишки в самое ухо произнес:
- Я рад был узнать, что ты спрашивал обо мне. Я уж подумал, боишься бебешников. Да мне ничего от тебя не нужно. Только посмотреть на новое поколение, якие вы нынче, и вспомнить, що в нас було... Приходи! Красавица, которая составит нам компанию, твоя давняя знакомая.
- Кто? - упало сердце у Алексея. Не Галя же Саврасова?
- О-о!.. Угадай! Имя ее носит ваша... наша гениальная поэтесса...
- Белла Денежкина? - пробормотал Алексей. Господи, ведь именно к ней когда-то с покойным Митей он шел в новогодний вечер, а попал... Может быть, сама судьба его сегодня сводит с ней, чтобы еще сильнее помучить угрызениями совести? Да и с Михаилом Ефимовичем можно будет обсудить какой-нибудь проект. Например, создание фильтров алюминиевого завода город гибнет от облаков фтора, сжигающего не то что легкие у людей - стекла домов, превращая их в пчелиные соты...
Белендеев и Белла Денежкина сидели в дальнем тихом углу ресторана, изредка освещаемые разноцветными иглами лазерного света. Оркестр придет позже, а пока что в двухэтажных колонках гитара вкрадчиво мяукает под тихий звук ударных.
- О! Уот из ит? - Мишка-Солнце, сняв с груди салфетку, поднялся, рывком протянул широкую ладошку в перстнях: - Майкл. - Неслышно рассмеялся, обнял Алексея обеими руками, припал, как к столбу. - Теперь меня так зовут... Но для вас я все тот же Миша... "Мишка-Мишка, где твоя улыбка?" И, отстранившись, кивнул в сторону стола. - Уперед!
- Здрасьте, - Алексей Александрович поздоровался с Беллой. Эта мосластая, с бледно-рыжими, завитыми в стружку волосами, в зеленом платье с огромным декольте и сверкающим крестом женщина не сразу напомнила ему ту певунью-девчонку, которую когда-то обожал университет. Но Алексей Александрович всегда жалел женщин и посему изобразил, может быть, неловко, мину восхищения: - Вы все такая же!
- О!.. - Белла переменилась в лице и стала действительно слегка похожа на себя прежнюю - зубы весело оскалила, ресницами заплескала. - А я боялась - узнает, не узнает?
Мишка-Солнце вскинул короткую руку, сверкнув дорогой запонкой, и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Он выглядел до смешного самоуверенным, хотя и прежде, говорят, не страдал от скромности. Подошедшему парню-официанту, не глядя, буркнул:
- Месье, как сегодня креветки?
- Креветок нет, - отвечал уныло официант с вислым носом, слегка подыгрывая гостю. - Креветки вышли.
- В таком случае жареного угря, месье.
- Угорь кончился, сэр. - Официант потер ухо и добавил: - Есть палтус... баранина... есть...
- Баранину, баранину! - потер ладони Белендеев. - Наши бараны не болеют коровьим бешенством. И красного вина!
- Грузинского, молдавского? - спросил официант.
Белендеев глянул снизу вверх очень строго:
- Ни в коем случае! Грузинские - подделка, а молдавские... - Он поморщился, поправил тяжелые очки. - И это всё? - как сказала одна дама на рассвете молодому мужчине.
Белла затряслась от смеха.
- Почему? - как бы обиделся официант. - Есть французские... Медок, например... Но они очень дорогие.
- Нам именно такие и надо, - ласково, как отец сыну, объяснил Белендеев официанту. - Несите! - И еще раз щелкнул пальцами.
Алексей Александрович усмехнулся. Видимо, этот диалог Мишки с официантом повторялся уже не раз. Мишка как бы сорил деньгами. Хотя, конечно, для человека с долларами наши провинциальные цены - так, семечки. Еще и еще раз Мишка-Солнце потер растопыренные ладони и сияющими глазами в сияющих очках уставился на коллегу.
- Ну-с, я очень, очень рад! Я ведь скоро уеду... Может быть, потом еще раз приеду. Исключительно из любви к Белле...
- Да ну брось! - зарделась Белла, хотя прекрасно понимала, что его слова не более чем дежурный комплимент.
- Клянусь теоремой Пифа и Гора, как сказал мне один студент в Торонто. Это было еще, когда Гор был вице-президентом Америки... Именно тогда я решил перебраться туда, где этот самый Гор, если, конечно, его не успел застрелить Пиф... - Разливая принесенное вино, он продолжать городить чушь и все посматривал нежными глазищами на молодого ученого. - Ну-с, за нас за усех!
И странно: миновал час, второй, они сидели, улыбались, а разговор был ни о чем. Белендеев как бы тянул время. Лишь когда Белла, глянув на свои часики, ахнула: "Боже, я опаздываю на концерт!" - и ушла, картинно лавируя между столиками, Мишка-Солнце отодвинул фужер с вином, из которого он, кстати, отпил самую малость, и, сделав серьезное лицо, повернулся вместе со стулом к Алексею:
- Говори. Прости, что я на "ты", я старше. У тебя проблемы?
- В смысле?
- В претворении в жизнь идей.
- Всему свое время, - осторожно ответил Алексей Александрович.
- Уже двадцать первый век, мальчик. Извини, что я так. А до двадцать второго ты не дотянешь. Да и я не дотяну. А общечеловеческие ценности должны принадлежать человечеству, прости за тавтологию. У тебя никаких просьб к более старшему дяде?
Алексей Александрович почему-то вспомнил о Белле: верно, не один уже раз здесь разыгрывался ее спешный уход на концерт. Белендеев, беря ее с собой в ресторан, как бы случайно здесь встречался с местными учеными. Наверное, он понимал, что за ним не могут не приглядывать компетентные органы, говоря языком времен СССР.
Но Алексею Александровичу нечего остерегаться. Уже лет десять, как никакими секретными разработками он не занят. Да и вряд ли нужны Мишке-Солнцу его вчерашние идеи о возникновении и развитии биомасс, все это можно прочесть в его монографиях...
Но оказалось, Белендеев куда более осведомлен в его делах.
- Слушай, - почти не двигая губами, пробормотал он. - Я знаю про твой стенд...
- Это уже ерунда!
- Не плюй в колодец - вылетит, не поймаешь... И про твою "Трубу очищения"... Может, бред, а может, нет... В конце концов каждый талант имеет право на безумие... И про твою совсем уж обалденную идею спрогнозировать некий будущий язык для всего живого...
- Откуда? - искренне изумился Левушкин-Александров. "Кажется, я Ленке Золотовой рассказывал". Вот трепачи!
- И я, старик, ее не отметаю с порога. На Западе любят непонятное. Может, она-то как раз и будет твоей визитной карточкой. Но сейчас не об этом. Я хотел бы с тобой говорить как с будущим нобелевским лауреатом. Да, да, я уверен. Я никого более вот так не приглашаю, только тебя. Поехали, старичок. Вначале будет вид на жительство, а потом и гражданство. Упреждая возможное возражение, он поднял мизинец с блеснувшим камушком. Если захочешь. Я, например, не отказывался от российского, меня его лишили. - Белендеев доверительно поморгал за толстыми стеклами очков и отпил от бокала. - Подумай. Если тебя держит всякая чушь, стоит ли губить жизнь?
- У меня сын, мать... - начал говорить Алексей Александрович, морщась из-за мерзкого чувства, что приходится оправдываться. Но этот человек иных слов не поймет. - Поверьте, это не чушь.
- Ах, да, да! Но ты их сможешь потом перетащить. Слушай сюда. - Он понизил голос: - Скоро везде будет сплошная Чечня, я знаю, у меня информированные друзья-политики... - И, как бы спохватившись, как бы изобразив, что сболтнул лишнего, перевел в шутку: - По ночам вызываю на спиритический сеанс Нострадамуса.
Алексей Александрович молча смотрел на раков, которых им подали к пиву.
- А не хочешь - пойдем по пути банальному... Заключим официальный, повторяю, официальный контракт между твоей лабораторией и моей фирмой, причем с этого контракта принятый у вас процент отчислений пойдет в госбюджет, то есть выиграют все... А?
Над этим стоит подумать. Это можно. Но в таком случае Мишке надо было договариваться с директором Кунцевым, пока тот не улетел в Испанию. У лаборатории нет своего расчетного счета.
- Однако лично для тебя - эксклюзивное предложение: уехать. И не расстраивай меня, соглашайся. Ты сколько получаешь в институте?
- Мне хватает, - уже слегка раздражаясь, пробормотал Алексей.
- Да, ты завлаб, профессор... Так сколько?
- Ну, полторы.
- Полторы тысячи... рублей? Пятьдесят баксов?! Милый, ты на меня не злись, я не стоматолог со сверлом... Ты так долго не протянешь! Тебе еще сорока нет, а бледный, весь как струна... Тебе надо отоспаться, отъесться... Я тебе там все условия создам! И не только тебе. Многие согласились ехать... В конце концов наука не знает границ. Мы там будем стенкой. Сибирская стенка... Все ахнут! Твоя фамилия, моя фамилия... Я согласен на вторые роли... - Белендеев замурлыкал.
"Что?! Он предлагает вечное соавторство?! А чего ты ожидал? Но что он понимает в биологии, физик? А ты сам что понимал в ней десять лет назад? Дело не в этом... Откровенен, как на базаре".
Белендеев с улыбкой смотрел на молодого профессора. И, как бы забыв уже о деловой основе своего предложения, восторженно замахал руками в перстнях:
- Ах, жаль, нету на свете Гришки! Мы бы там устроили новый Кавендиш! Не согласен? - Алексей Александрович медленно качал головой. - Почему?! Ведь Капицу даже при Сталине не упрекали, что продал Родину. А Бузукин многих бы затмил! Разве нет?
- Да... Он - да. Я уважал его... но... как бы это выразить...
- А я его любил! - прервал Мишка-Солнце Алексея Александровича, поняв главное: тот на его условия не согласен. Ничего, еще созреет. - О, социализьм и коммунизьм, сиськи-масиськи... Ты, может, и не помнишь, как Брежнев выговаривал "систематически"? - Белендеев закатился в визгливом бисерном смехе, как женщина, поправил очки и вдруг привстал, глядя в сторону выхода: - Ба! Ба-ба! Белла!
Действительно, виляя бедрами между столами, возвращалась к ним она, бывшая университетская богиня, потускневшая за десять с лишним лет, как потускнела серебряная школьная медаль Алексея Александровича - недавно попалась на глаза: черная, словно ногами топтали.
Конечно, так и есть: Мишка и Белла договариваются каждый вечер - она уходит и возвращается. Но Алексей Александрович согласия не дал. Хотя впрямую и не сказал: нет.
Может быть, поэтому Мишка-Солнце смотрел теперь только на Беллу, очарованно сияя. И с Левушкиным-Александровым простился небрежно:
- Ну, гуд бай, старик! Оревуар!..
18
Жизнь как маятник - только Левушкин-Александров отказал Белендееву, как вдруг из Москвы пришел факс: "Приглашаетесь в Комитет по науке при Госдуме для доработки закона о ввозе отработанных радиоактивных материалов на территорию Российской Федерации. Транспортные расходы и гостиницу Комитет берет на себя. С уважением, Богомолов".
Кто такой Богомолов? Черт его знает! Но почему бы не съездить? Сейчас билет до Москвы стоит больше пяти тысяч рублей. Когда он еще там побывает...
Бронислава гордо задышала, как гармонь:
- Я горжусь тобой. - И поцеловала при маме.
И мать едва ли не тем же слогом:
- С Богом, сыночек.
И остались они у порога плечом к плечу, две женщины, как истинно родные. Может быть, уж не станет больше жена обижать старую...
Москва поразила Алексея Александровича новыми, сказочной красоты корпусами из металла и черного стекла, из зеленого и алого камня, бесчисленным количеством иностранных вывесок и рекламных щитов. Но Москва и оскорбила телефонными звонками всю ночь с более чем настойчивыми предложениями "девочек".
Однако еще более его задело, даже привело в бешенство само заседание в Комитете Госдумы на Охотном ряду: никто здесь его мнением не интересовался. Говорили два лысых словоохотливых москвича, похожих, как Добчинский и Бобчинский из Гоголя, которые друг друга перебивали, любезно поправляли, и еще выступала некая мужеподобная дама, излагавшая тягучим голосом детские истины, что народ достоин лучшей жизни, то есть без радиации. Когда Алексей Александрович, побледнев от бессилия, все же попытался вклиниться в их разговор, заместитель председателя или кто он там, косоглазый бородач, шепнул:
- После перерыва... вам первому слово.
Но после перерыва вдруг выяснилось, что заседания более не будет, оно переносится на неделю в связи с тем, что в Думу приехал представитель Президента и сейчас будет встреча с ним, однако эта встреча закрытая. Впрочем, если уважаемый Левушкин-Александров желает, то может остаться на неделю, а если у него сложности со временем, то он может в письменном виде передать свои соображения в Комитет Госдумы, где они буду самым тщательным образом изучены.
Алексей Александрович молча повернулся и пошел прочь. Затем, злясь на себя, вернулся, узнал, где бухгалтерия, получил деньги и поехал в Домодедово, чтобы улететь ближайшим рейсом домой, в Сибирь.
И вот тут-то судьба, словно сжалившись над измученным человеком, подарила ему встречу в самолете...
Этот грузный, грудастый господин в желтом кожаном пиджаке и желтых кожаных брюках случайно оказался рядом, в соседнем кресле. Левушкин-Александров и Севастьянов (такая была фамилия у нового знакомого) выпили красного вина и слово за слово разговорились. И что-то Алексея Александровича потянуло пооткровенничать о своих изысканиях... У Севастьянова губы бантиком, как у ребенка, словно он всему удивляется, это и подкупило.
- Как, как? Труба очищения? - И вот малознакомый человек просит любую из идей Левушкина-Александрова, хотя бы самую маленькую, обозначить его именем... Пусть даже так: использовать его фамилию через черточку после и без того двойной фамилии ученого.
- Еще солиднее будет! Нет?! - И хрипло, задыхаясь, хохочет. Он, как боров, но веселый боров с круглыми желтоватыми глазами. - А я денег дам! Сколько хотите! Я простой бизнесмен, не шибко грамотный, можно сказать, купец, но науку поддержу!
Алексея Александровича это предложение развеселило, и он подумал, почему бы не переназвать индекс Левушкина-Александрова в какой-нибудь из новых статей индексом Левушкина-Александрова-Севастьянова? Объяснять соседу подробно, что это означает, не имело смысла, но ученый все же сказал, что речь идет о скорости роста биомассы в голодном режиме...
- А мы будем бороться с голодом! Денег дам - сколько хочешь! - хрипел богатый человек, весь упакованный в поскрипывающую кожу. - Вот клянусь в небесах, пока не сели... Да разрази меня Господь!..
Алексей Александрович улыбнулся:
- Боюсь, не получится... Надо мно-ого... - Он и на секунду не поверил, что случайный знакомый может вложить серьезные средства в малопонятное дело.
- А я и дам много, - продолжал толстяк, ерзая в кресле, словно у него снизу чесалось. - Нечего перед иностранцами гнуться. Хер им в ухо!
Самое удивительное, как только самолет приземлился, Севастьянов повез своего друга-ученого на черной длинной машине в свою фирму, расположенную в одном здании с известным банком "Лилия". Молодые охранники откозыряли коротконогому хозяину, внимательно оглядев его гостя. В лифте "Для служебного пользования" (красными буквами!) Севастьянов и Левушкин-Александров поднялись на седьмой, верхний этаж, где бизнесмен, едва ли не обнимая за талию молодого ученого, провел его к главному бухгалтеру, полной женщине, которая вся, можно сказать, фосфоресцировала от кремов и украшений, где Алексею Александровичу мгновенно выдали безо всякой расписки сто тысяч долларов.