Страница:
- Там я поняла, как человечен Киев, самый родной мне город!
А мне после разговора с бывшей киевлянкой вспомнились чудесные стихи талантливого советского еврейского поэта-киевлянина Давида Гофштейна о своем городе, вспомнились строки, открывающие стихотворение "Киев";
Родной до слез, родной до боли,
Тебя я вижу, город мой!..
Гофштейн писал это в 1943 году, когда его родной Киев изнывал под пятой гитлеровских захватчиков. Поэт обращался к советским воинам, сражавшимся на Днепре:
Умножьте грозные удары,
Чтобы днепровскую струю
Окрасить вражьей кровью ярой...
Вероятно, Теплицкая, бывшая актриса еврейского театра, знает лучшие стихи Гофштейна, страстно ненавидевшего шовинизм и с подлинной нежностью воспевавшего братство народов. Знает, что из евреев-киевлян, покидавших родной город, поэт воспевал только тех, кто по зову сердца уезжал в таврические степи и дальневосточную тайгу хлебопашествовать и строить новые города. Напрасно Теплицкая не вспомнила те строки поэта, когда задумала поменять советское гражданство на израильское. Может быть, ей с мужем не пришлось бы сейчас коротать тоскливые вечера в шумном городе на Дунае, где людям без родины так тяжело.
И все же быть гражданином в Израиле еще хуже, чем беженцем в Вене.
Инженер Злоцкий, взвешивая каждое слово, без ложной аффектации говорит:
- Знаете, если бы передо мной стоял выбор - смерть или возвращение в Израиль, я выбрал бы первое.
Немало "благополучных" - бывших граждан самых разных стран - встретил я некоторое время спустя в Бельгии и других странах, куда они при первой возможности бежали из Израиля.
Их погнали оттуда не материальные лишения, не бытовые неурядицы, не ограниченные возможности заниматься любимым делом, хотя каждому в этом плане там было хуже, нежели на оставленной Родине. Эти люди обосновывали свое бегство из сионистского государства совсем иными мотивами. Они взволнованно говорили, как трудно отказаться от традиций своей истинной родины. Их на чужбине больно било по сердцу все, что и в крупном и в мелочах отличает Израиль от родной страны. Их мучительно подтачивала ностальгия - неизбывная тоска по тому, что стало близким и дорогим с детских лет. Их несказанно раздражала беспринципность новых сограждан, безнадежно зараженных обывательским, архаичным подходом к моральным проблемам, к семье, к друзьям.
Об этом мне рассказывали в самых разнообразных вариантах. Я приведу здесь только одно высказывание, услышанное от сравнительно молодого еще врача-ларинголога, бывшего гражданина Словакии:
- В студенческие годы я насмешливо отнесся к мысли Ларошфуко: "Ум и сердце человека, так же, как и его речь, хранят отпечаток страны, в которой он родился". К тому времени мне уже довелось несколько раз побывать за границей - и, считая себя бывалым, все изведавшим человеком, я подтрунивал над наивностью замечательного французского мыслителя. Моя невеста, ныне жена и спутница в несбыточных попытках найти "вторую родину" в Израиле, охотно соглашалась тогда со мной. Ныне мы поняли, как легкомысленно отнеслись к точному и умному высказыванию Ларошфуко. В наших сердцах и умах навсегда отпечаталось столько словацкого, что без этого нам трудно будет до конца жизни. И этого утраченного не заменят нам никакие материальные блага, если бы нам и удалось их достичь в страшном Израиле, да, трижды страшном для мыслящего человека!.. Наша родина - Чехословакия.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ЧУЖБИНА?
Изборожденные надолбами аллеи старого замка Шёнау мне довелось увидеть еще до того, как австрийское правительство официально заявило, что не желает иметь на своей территории пересыльный пункт для направляющихся в Израиль бывших советских граждан.
И я упоминаю об этом отнюдь не для того, чтобы живописно обрисовать ров с водой и мрачную ограду с колючей проволокой, опоясывающие заброшенный замок со столь поэтичным названием: "шёнау" означает "красивая лужайка". Не собираюсь описывать и многочисленную внешнюю и внутреннюю охрану: молодчиков в голубых, армейских рубашках с автоматами через плечо и портативными рациями на широких черных поясах.
В конце концов не столь уж важно, в каком именно месте содержит израильская администрация бывших советских граждан сразу после того, как они покидают нашу землю, - в Шёнау или в другом пересыльном пункте. Важно другое: именно с пересыльного пункта, именуемого в обиходе "этапкой", начинается для них чужбина. Здесь они не только заполняют первые израильские анкеты. Здесь, за зарешеченными окнами, сквозь которые доносится глухой лай овчарок, представители сионистских властей подвергают своих будущих граждан первому так называемому опросу (а точнее, допросу). Многочасовому, пытливому, подробнейшему.
- Вопросы откровенно разведывательные, - рассказывает врач Любовь Ильинична Гордина, бывшая рижанка. - В каждом из нас стремились найти "информатора" или на худой конец клеветника. Даже от женщин, которые в противоположность Израилю не подлежат, как известно, в Советском Союзе призыву на военную службу, даже от женщин пытаются получить подробности о расположении советских воинских частей. А от мужчин требуют пространных письменных ответов на этот вопрос. Я слышала, как сохнутовец, который долго допрашивал молодого человека, проживавшего ранее на Украине, не мог скрыть своего большого раздражения: "Неужели ты в самом деле такой наивный? Неужели не мог сам сообразить, что нам нужны не твои клятвы!.."
С этим рассказом Гординой до поразительности точно совпадают рассказы бывшего киевлянина Гольдинова, бывшего рижанина Мишуловина и других, хотя все они находились на пересыльном пункте не в и то же время да и допрашивали их не одни и те же инспектора.
Первому допросу (второй происходит уже на аэродроме Лод) сионистские руководители придают огромное значение: еще несколько часов тому назад человек находился на территории Советского Союза, он нервно возбужден, еще не вполне осознал то, что с ним произошло, надо этим сполна воспользоваться! И на каждого, кто переступит порог изолированного от внешнего мира пересыльного пункта, обрушивается нескончаемый поток вопросов:
- Есть ли среди ваших знакомых в Советском Союзе люди, работающие над новыми изобретениями и научными открытиями? Знаете ли вы их точный адрес? Как, по-вашему, можно побудить их к выезду в Израиль?
- Кому из ваших родственников и знакомых следует поскорее организовать вызов?
- Кто из ваших знакомых, уехавших или собирающихся в Израиль, настроен не вполне сионистски? Кто, по-вашему, ехал не по собственному желанию? За кем из них надо в Израиле особенно присматривать?
А если допрашиваемый пытается уйти от ответа на подобные провокационные вопросы, ему многозначительно напоминают:
- Ваша щепетильность совсем не к месту. Вам надо не отмалчиваться, а говорить. Говорить!
Я назвал эту главу "С чего начинается чужбина?". Но сейчас, вспоминая многочисленные рассказы о допросах на пересыльных пунктах, понял, что для кое-кого из бывших советских граждан там начинается не только чужбина, но попросту вражеский стан. Некоторые из тех, кто покинул Советскую страну во имя сионистских "идеалов", сейчас вынуждены признать, что эти "идеалы" их израильские собратья рассматривают прежде всего как антисоветизм.
Стремясь сразу же заработать политический капитал и потрафить требовательным сохнутовцам, кое-кто выступает в роли импортера "литературной сенсации". Правда, большей частью охота за сенсациями заканчивается конфузом.
Так, например, некий Цви Кармаль, ныне проживающий в израильском городе Натании, поспешил объявить, что один крупнейший советский поэт лично вручил ему для опубликования в Израиле свое новое стихотворение о тяжелом положении евреев в Советской стране. Израильская пресса крикливо сообщила, как подлинный израильский патриот Кармаль, предвидя таможенный досмотр, предусмотрительно уничтожил рукопись и выучил запрещенные стихи наизусть. Стихотворение было опубликовано с многозначительным примечанием насчет того, почему приходится скрыть подлинное имя автора. Строки из стихотворения незамедлительно были процитированы в нескольких антисоветских радиопередачах. А через несколько дней пресса вынуждена была конфузливо извиниться перед читателями за "неточность". Оказывается, "запрещенное произведение крупнейшего советского поэта" - это стихотворение дореволюционного русского поэта Семена Надсона "Я рос тебе чужим...". Впервые опубликованное в 1901 году, оно, конечно, включается и в советские публикации надсоновских стихов.
ПЕРВАЯ ГРАНЬ ПАДЕНИЯ
Покамест на пересыльном пункте комплектуется очередная группа для отправки "по этапу" на аэродром Лод, сохнутовская агентура пытается любым способом отрезать бывшим советским гражданам путь назад. И прежде всего стремится получить от них какое-нибудь собственноручно подписанное высказывание антисоветского характера.
Тут на помощь израильской агентуре любезно приходит клеветническая продукция человека без родины Солженицына, издаваемая на русском языке зарубежным антисоветским отребьем.
Молодчик с пистолетом, выполнявший на пересыльном пункте Шёнау обязанности "библиотекаря", доверительно сказал Гиршу Майману:
- Я дам вам вне очереди новую книгу Солженицына. Понимаете, вне очереди! А вы хотя бы коротенько напишите по-русски, какое впечатление она произвела на вас. Не бойтесь, эти отзывы нужны только издательству и только для статистики.
- Я видел, - рассказывает Майман, - как бережно прятали в сейф эти "читательские отклики" на книги, которые вовсе не надо было всучивать "вне очереди", ибо на пересыльном пункте солженицынские "произведения" были сложены целыми штабелями. Мне это вскоре вспомнилось в Израиле. Там одному бывшему киевлянину предложили написать в сионистскую газету, что клеветнические кинокадры, вмонтированные в телевизионную передачу о Солженицыне, якобы документальны. А в действительности это были отрывки из антисоветских кинофильмов, состряпанных за рубежом по мотивам солженицынских писаний.
Тех, кто содержался на пересыльном пункте, провоцировали не только с помощью солженицынских "произведений". Для людей, причастных к искусству, использовалась еще соседствующая с замком "картинная галерея" из двух приземистых комнатушек, выбеленных на складской лад грубой известкой. В этом, с позволения сказать, выставочном зале периодически экспонируется творчество "абстракционистов", настолько отъявленных и вместе с тем безвестных, что в городских картинных галереях их произведения не находят приюта хотя бы на день.
И вот сюда организованно приводили "экскурсантов" из замка, а после пятиминутного "осмотра экспозиции" просили отразить свое впечатление в книге отзывов.
Я видел эти записи. Их немного. Но почти в каждой - восторженное упоминание о "современном искусстве в свободном мире".
Один из благодарственных отзывов подписан неким Нолиным, назвавшим себя скульптором. Правда, потом я так и не нашел этого имени в многочисленных каталогах произведений советской скульптуры. Зато узнал от беженцев из израильского города Хайфы, как "свободный мир" встретил упомянутого Нолина: когда он заговорил о скульптуре, его тотчас же прервали и предложили заняться раскрашиванием рекламных макетов.
Прощаясь со знакомыми, покидавшими Израиль, Нолин грустно вздохнул:
- Мне-то уже придется коротать свой век здесь. У вас есть хоть какая-то надежда на прощение Советского государства. А я, как одержимый, сразу же по приезде сюда с готовностью подтверждал израильским репортерам любую небылицу о советском искусстве. Вы же знаете, чем бессмысленней небылица, тем охотнее здесь ее печатают. Разве же смею просить я о возвращении советского гражданства - мне сейчас же напомнят мою клевету!
Первым делом, впрочем, напомнят это Нолину израильские власти, если он только заикнется о желании покинуть страну. Напомнят и о записи в книге отзывов картинной галереи близ Шёнау. И даже покажут для вящего эффекта фотокопию этой самой записи.
Не случайно седобородый и немногословный смотритель галереи, заметив, что, знакомясь с книгой отзывов, я пользуюсь только ручкой и блокнотом, любезно посоветовал мне:
- Вы лучше сфотографируйте, мои соседи из замка делают только так...
От одного из беженцев, рассказавших мне о запоздалых признаниях Нолина, я услышал:
- А какая, собственно, разница между ним и мной? Я, правда, не давал израильским репортерам антисоветских интервью. Но я тоже забыл, что Советская страна сделала меня человеком. Мои родители влачили бесправное существование в черте оседлости царских времен, а я стал специалистом с высшим образованием. И забыл об этом, да и не только об этом!
Второй сказал:
- Когда гитлеровцы сжигали евреев в печах концлагерей, незнакомая белорусская семья спасла моих родителей. А потом русские люди эвакуировали их подальше от фронтовой полосы, в Узбекистан. Мать мне рассказывала, как тепло заботились о них там. А я...
Третьей мешали говорить слезы:
- Недавно моя дочь вспомнила, как в детстве провела сказочный месяц в Артеке. Разве только это я забыла! Боже мой, сколько хорошего я забыла с той минуты, когда решила покинуть землю, где узнала это хорошее!..
"Как я мог забыть?!"
Люди разного возраста, разных профессий, покинувшие разные уголки советской земли, взволнованно повторяют сейчас на все лады эту фразу. Неудивительно: израильский образ жизни на каждом шагу напоминал им о том, что они смогли, вернее, посмели забыть. Вот один из сотен, из тысячи таких примеров...
- На улице оборвался электрический провод, - рассказывает Владимир Рейзин. - На моих глазах наземь упал человек, сраженный током. Я не знал, где ближайший телефон, и беспомощно озирался вокруг. Толпа, окружавшая вначале пострадавшего, быстро стала редеть. Я крикнул: "Почему не вызывают врача?" И мне деловито объяснили: надо, мол, сперва осмотреть карманы этого человека, есть ли там деньги или на худой конец солидные документы. Я не понял, о каких документах может идти сейчас речь. И мне подсказали: речь идет о документах, подтверждающих, что этот человек сможет оплатить оказанную ему медицинскую помощь. Я разъяренно крикнул: "О чем вы думаете? Человек может погибнуть!" И услышал насмешливый ответ: "Если ты банкир, вызывай врача - сам ему и заплатишь!" Когда я рассказал своей семье об этом жутком случае, все стали припоминать, сколько раз многих из наших родственников когда-то бесплатно лечили в больницах и санаториях, сколько раз врач по первому вызову приезжал на дом и днем и ночью, сколько раз... Ах, сейчас уже поздно перечислять! Сейчас в мыслях одно: как я мог забыть об этом, забыть даже на минуту! Как я мог забыть?!
Немало подобных признаний и сожалений довелось выслушать мне от бежавших из Израиля бывших советских граждан. И, вспоминая детали и подробности их повествований, отчетливо вижу, что чужбина началась для них не с пересыльного пункта.
Она началась с черной неблагодарности братской семье советских народов. С предательски закравшейся в сердце гаденькой мыслишки насчет "второй родины". С непростительного забвения того, что по-матерински сделала для них родная земля. Такое забвение - первая грань падения, приведшего их к страшной судьбе, к тому, что ныне они бывшие граждане Советского государства.
"Как на себя через года в глаза друг другу поглядите?" спрашиваем мы этих людей выразительными строками советского поэта Евгения Антошкина. Но вот даже не через года, а через месяцы, недели, дни приходит к ним жгучее раскаяние, приходит неистребимое желание вычеркнуть из жизни время пребывания на чужбине. "Поздно вы прозрели", - приходится ответить им словами поэта.
В различных странах я, как мог убедиться читатель, беседовал со многими десятками бежавших из Израиля "бывших". В этой книге приведена только незначительная часть услышанных мною исповедей беглецов - одна трагичней другой. Но если даже бывший советский гражданин и не бежит из Израиля, а продолжает через силу тянуть свою горемычную лямку там, это отнюдь не говорит о каком-то его примирении с тяжелым владычеством сионистского режима. Наглядное тому свидетельство - полученное мною после первого издания книги письмо инженера Александра Финельда, уроженца Тбилиси, которое он прислал из Израиля после семилетней "жизни без всякого смысла" в этой стране. Понимая, что сионистские власти приклеют ему ярлычок "антисемита" и по головке за откровенность не погладят, Финельд все же не скрывает своего имени, приводит свой точный адрес и без обиняков доказывает, что советский человек попросту не в силах жить в современном Израиле.
"Пишу это письмо с единственной целью образумить заблуждающихся, донести до них правду, а то они могут поверить, что в этой, во многом еще беспомощной, стране, где бесконтрольно правят капиталисты, может существовать национальное братство, культура, воспитание, общая цель, Я хочу на собственном горьком опыте предостеречь, остановить, по возможности, легковерных людей, так как по себе знаю, что потом будет поздно, останется одна затаенная тоска.
По прибытии в Израиль вам сразу дадут понять, что с прошлым надо расстаться, а прошлое - это прежде всего образование, специальность, культура, человечность. Да, именно с этим вас заставят расстаться. А взамен всего, что было содержанием вашей жизни, вам придется приспосабливаться к умышленному издевательству, выработать в себе рабскую покорность работодателю - хищнику, ненавидящему "этих советских". А не покоритесь - будете выгнаны буквально на улицу, и никому не будет до вас дела. Ваше горе останется вашей личной проблемой, и в любом учреждении вы встретите только презрение, встретите отчужденность грубых, в какой-то степени примитивных чиновников, которые будут как бы мстить вам за все хорошее, что в вас заложено, за культуру, за образование, за чувство достоинства, за все, с чем вы сюда приехали. Это потому, что зависть и злость, да, можете мне поверить, нечеловеческая злость царит здесь.
Вы почувствуете, что никому здесь в действительности не нужны, разве что ваши жены и дочери пригодятся для извращенных наслаждений богачам, среди которых немало уголовников-рецидивистов. Вы поймете, что для них "страна отцов" - это деньги, деньги, деньги. Своих сыновей они прячут в Америке, а ваших - тут же в армию, на границу. Пока не поздно, поймите, что для них мы, советские евреи, прежде всего пешки грязной политики. Им хочется спровоцировать недружелюбие советских народов к евреям, чтобы заставить нас ехать в Израиль. А если вы приедете и убедитесь в царящей здесь нечеловеческой несправедливости, они вам нагло скажут: "А кто вас звал сюда, можете убираться!" Но бежать не дадут. Когда же люди все-таки стали любыми способами убегать, снова начались фальшивые сожаления о том, что люди, "отравленные советским образом жизни", не приспособлены к жизни в европейском (перенести Израиль из Азии в Европу для сионистской пропаганды - пара пустяков! - Ц.С.) цивилизованном государстве.
Прошу вас, напечатайте мое письмо. Может быть, я хоть кого-нибудь удержу от рокового шага, остановлю от расставания с полноценной жизнью".
Не мог не выполнить искреннюю просьбу исстрадавшегося человека.
ХУЖЕ СМЕРТИ!
Бывшие!
Не слишком ли часто встречается это слово в моих документальных записях?
Нет, только оно способно точно и бескомпромиссно охарактеризовать судьбу людей, уехавших из Советского Союза в Израиль. И хотя те, о ком я рассказал, не пожелали стать израильскими гражданами, воочию убедившись, что попали на чужую землю, к чужим людям, в чужую общественную среду, словом, на чужбину, но они все равно бывшие - в самом беспощадном смысле этого слова.
Они были людьми с большими правами и перспективами. Перед ними были открыты широкие дороги, а очутились они в беспросветном тупике. Они были уверены в будущем своих детей, а сейчас не вправе открыто глянуть им в глаза, ибо в ответ встречают взгляд, полный осуждения.
Но, поглощенные собственными бедами, они все еще не могут не думать и о тех, в чье нутро только начинает проникать ядовитая червоточина сионистской пропаганды, о тех, кто еще пока стоит на грани рокового шага.
Вот почему страницы о встречах с моими бывшими согражданами я обязан закончить словами одного из самых молчаливых и сосредоточенных обитателей печального дома на Мальцгассе - инженера Зильберфайна. Он обычно молчит, даже когда вокруг сушатся омытые слезой воспоминания об Одессе, которую Зильберфайн сейчас по собственной вине не смеет уже называть родиной. И именно этот человек сказал:
- Хочется крикнуть во весь голос, крикнуть так, чтобы услышал каждый, кто ночами жадно приникает к радиоприемнику и ловит лживый "Голос Израиля", несущий столько горя! Хочется крикнуть: люди, не повторяйте нашей страшной ошибки, она может оказаться непоправимой! Люди, стать бывшим гражданином Советской Родины - хуже смерти!
Тогда в Вене Борис Зильберфайн показался мне самым, что ли, смирившимся со своей печальной судьбой, наиболее безответно покорившимся ей. Его рассуждения можно было вкратце изложить так: "Я совершил роковую ошибку - и буду безропотно нести на своих плечах тяжкое ярмо этой ошибки".
Я ошибся: Борис Зильберфайн все больше и больше ропщет против тех, кто не дает ему работы, кто заставляет его бегать по биржам труда (там на него смотрят, по его выражению, "как на неодушевленный предмет"), кто по любому поводу и без повода напоминает ему, что он человек без родины. В Одессе у него была репутация перспективного молодого специалиста, а на чужбине он, имеющий среднее и высшее техническое образование, вынужден был поменять уже более двадцати "специальностей". Из писем Бориса Зильберфайна, с которыми его родные ознакомили Антисионистский комитет советской общественности, можно узнать, что этот сорокасемилетний мужчина дошел до отчаяния, что "нету дня, когда бы ни приходили в голову мысли о самоубийстве". А ведь он среди укрывшихся в Вене беженцев из Израиля слыл "благополучным", "устроенным", "успокоившимся". Кто-то даже назвал мне его "разумным". Но, оказывается, этот часто плачущий человек вот уже второй десяток лет не живет, а "существует",
Не случайно в этом издании книги я столь подробно говорю о Зильберфайне. Его судьба - наглядный пример того, что даже те, кто всемерно пытался приспособиться к удушающей капиталистической действительности, оказались у разбитого корыта. Неизбывная тоска, ощущение собственной второсортности, вдребезги разбитые чаяния обрести "вторую родину" - таков их печальный удел. Да, у Бориса Зильберфайна большой неоплаченный счет к сионистским правителям Израиля!
Одни ли сионистские правители Израиля калечат жизнь многим людям, превращая их в бывших граждан социалистических стран? Только ли израильские буржуазные националисты осуществляют гнусные планы международного сионизма и, не стесняясь выбором средств, непрестанно заманивают в свои тенета новые и новые жертвы из среды еврейского населения разных государств?
Нет, правящие сионистские круги, все явственней ощущающие противоборство прогрессивных сил внутри страны, вынуждены все больше и больше опираться на поддержку широко разветвленной на Западе системы международного сионизма.
Значит, международный сионизм несет прямую ответственность за то, что Ближний Восток все явственней превращается в "Балканы третьей мировой войны". Зловещее сравнение! Вспомните, именно на Балканах вспыхнул огонь, запылавший страшным пожаром первой мировой войны.
Повинен международный сионизм и в том, что каждый рождающийся в Израиле младенец попадает в ярмо непомерного государственного долга: в начале 1985 года - около 8 тысяч долларов на душу населения; что Израиль, погрязший в "самой длинной" войне, ведет ее, по существу, с мирным населением: более 80 процентов жертв в Ливане (а их - десятки тысяч!) приходится на беззащитных стариков, женщин, детей; что сионистские правители Израиля совершают тяжкие преступления не только против ливанского, палестинского и других арабских народов, но и против своих же граждан.
Д В О Й Н Ы Е
ОНИ НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ПРОЩАЮТ
Неслыханно! Чрезвычайное происшествие! Требуется экстренное обсуждение!
Сионистская организация Антверпена переполошилась. Почтенный член еврейской общины, аккуратнейшим образом вносящий в сионистскую кассу любые требуемые суммы, уличен в позорном проступке. Даже в трех проступках. Он, во-первых, изучал антисемитскую литературу, во-вторых, пропагандировал ее и, в-третьих, распространял.
Да, доказано, что уважаемый бухгалтер (одни называли мне его Геирсмансом, другие - Гейремансом) не просто читал, а усердно штудировал антисемитское издание - его безжалостно уличают подчеркивания целых фраз и восклицательные знаки на полях страниц. Обвиняемый и не пытается отрицать, что криминальные пометки сделаны его рукой. Следовательно, первый проступок установлен.
Да, второй проступок - факт пропаганды порочной книги - тоже налицо: однажды вечером гость бухгалтера вслух читал выдержки из антисемитского издания в присутствии хозяина дома и двух знакомых.
Да, доказан и третий проступок - факт распространения антисемитской литературы. Изменивший идеям сионизма бухгалтер лично давал крамольную книгу на прочтение двум своим сослуживцам. Третий, к счастью, оказался стойким сионистом и своевременно доставил уличающее Геирсманса-Гейреманса издание руководителям организации.
А мне после разговора с бывшей киевлянкой вспомнились чудесные стихи талантливого советского еврейского поэта-киевлянина Давида Гофштейна о своем городе, вспомнились строки, открывающие стихотворение "Киев";
Родной до слез, родной до боли,
Тебя я вижу, город мой!..
Гофштейн писал это в 1943 году, когда его родной Киев изнывал под пятой гитлеровских захватчиков. Поэт обращался к советским воинам, сражавшимся на Днепре:
Умножьте грозные удары,
Чтобы днепровскую струю
Окрасить вражьей кровью ярой...
Вероятно, Теплицкая, бывшая актриса еврейского театра, знает лучшие стихи Гофштейна, страстно ненавидевшего шовинизм и с подлинной нежностью воспевавшего братство народов. Знает, что из евреев-киевлян, покидавших родной город, поэт воспевал только тех, кто по зову сердца уезжал в таврические степи и дальневосточную тайгу хлебопашествовать и строить новые города. Напрасно Теплицкая не вспомнила те строки поэта, когда задумала поменять советское гражданство на израильское. Может быть, ей с мужем не пришлось бы сейчас коротать тоскливые вечера в шумном городе на Дунае, где людям без родины так тяжело.
И все же быть гражданином в Израиле еще хуже, чем беженцем в Вене.
Инженер Злоцкий, взвешивая каждое слово, без ложной аффектации говорит:
- Знаете, если бы передо мной стоял выбор - смерть или возвращение в Израиль, я выбрал бы первое.
Немало "благополучных" - бывших граждан самых разных стран - встретил я некоторое время спустя в Бельгии и других странах, куда они при первой возможности бежали из Израиля.
Их погнали оттуда не материальные лишения, не бытовые неурядицы, не ограниченные возможности заниматься любимым делом, хотя каждому в этом плане там было хуже, нежели на оставленной Родине. Эти люди обосновывали свое бегство из сионистского государства совсем иными мотивами. Они взволнованно говорили, как трудно отказаться от традиций своей истинной родины. Их на чужбине больно било по сердцу все, что и в крупном и в мелочах отличает Израиль от родной страны. Их мучительно подтачивала ностальгия - неизбывная тоска по тому, что стало близким и дорогим с детских лет. Их несказанно раздражала беспринципность новых сограждан, безнадежно зараженных обывательским, архаичным подходом к моральным проблемам, к семье, к друзьям.
Об этом мне рассказывали в самых разнообразных вариантах. Я приведу здесь только одно высказывание, услышанное от сравнительно молодого еще врача-ларинголога, бывшего гражданина Словакии:
- В студенческие годы я насмешливо отнесся к мысли Ларошфуко: "Ум и сердце человека, так же, как и его речь, хранят отпечаток страны, в которой он родился". К тому времени мне уже довелось несколько раз побывать за границей - и, считая себя бывалым, все изведавшим человеком, я подтрунивал над наивностью замечательного французского мыслителя. Моя невеста, ныне жена и спутница в несбыточных попытках найти "вторую родину" в Израиле, охотно соглашалась тогда со мной. Ныне мы поняли, как легкомысленно отнеслись к точному и умному высказыванию Ларошфуко. В наших сердцах и умах навсегда отпечаталось столько словацкого, что без этого нам трудно будет до конца жизни. И этого утраченного не заменят нам никакие материальные блага, если бы нам и удалось их достичь в страшном Израиле, да, трижды страшном для мыслящего человека!.. Наша родина - Чехословакия.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ЧУЖБИНА?
Изборожденные надолбами аллеи старого замка Шёнау мне довелось увидеть еще до того, как австрийское правительство официально заявило, что не желает иметь на своей территории пересыльный пункт для направляющихся в Израиль бывших советских граждан.
И я упоминаю об этом отнюдь не для того, чтобы живописно обрисовать ров с водой и мрачную ограду с колючей проволокой, опоясывающие заброшенный замок со столь поэтичным названием: "шёнау" означает "красивая лужайка". Не собираюсь описывать и многочисленную внешнюю и внутреннюю охрану: молодчиков в голубых, армейских рубашках с автоматами через плечо и портативными рациями на широких черных поясах.
В конце концов не столь уж важно, в каком именно месте содержит израильская администрация бывших советских граждан сразу после того, как они покидают нашу землю, - в Шёнау или в другом пересыльном пункте. Важно другое: именно с пересыльного пункта, именуемого в обиходе "этапкой", начинается для них чужбина. Здесь они не только заполняют первые израильские анкеты. Здесь, за зарешеченными окнами, сквозь которые доносится глухой лай овчарок, представители сионистских властей подвергают своих будущих граждан первому так называемому опросу (а точнее, допросу). Многочасовому, пытливому, подробнейшему.
- Вопросы откровенно разведывательные, - рассказывает врач Любовь Ильинична Гордина, бывшая рижанка. - В каждом из нас стремились найти "информатора" или на худой конец клеветника. Даже от женщин, которые в противоположность Израилю не подлежат, как известно, в Советском Союзе призыву на военную службу, даже от женщин пытаются получить подробности о расположении советских воинских частей. А от мужчин требуют пространных письменных ответов на этот вопрос. Я слышала, как сохнутовец, который долго допрашивал молодого человека, проживавшего ранее на Украине, не мог скрыть своего большого раздражения: "Неужели ты в самом деле такой наивный? Неужели не мог сам сообразить, что нам нужны не твои клятвы!.."
С этим рассказом Гординой до поразительности точно совпадают рассказы бывшего киевлянина Гольдинова, бывшего рижанина Мишуловина и других, хотя все они находились на пересыльном пункте не в и то же время да и допрашивали их не одни и те же инспектора.
Первому допросу (второй происходит уже на аэродроме Лод) сионистские руководители придают огромное значение: еще несколько часов тому назад человек находился на территории Советского Союза, он нервно возбужден, еще не вполне осознал то, что с ним произошло, надо этим сполна воспользоваться! И на каждого, кто переступит порог изолированного от внешнего мира пересыльного пункта, обрушивается нескончаемый поток вопросов:
- Есть ли среди ваших знакомых в Советском Союзе люди, работающие над новыми изобретениями и научными открытиями? Знаете ли вы их точный адрес? Как, по-вашему, можно побудить их к выезду в Израиль?
- Кому из ваших родственников и знакомых следует поскорее организовать вызов?
- Кто из ваших знакомых, уехавших или собирающихся в Израиль, настроен не вполне сионистски? Кто, по-вашему, ехал не по собственному желанию? За кем из них надо в Израиле особенно присматривать?
А если допрашиваемый пытается уйти от ответа на подобные провокационные вопросы, ему многозначительно напоминают:
- Ваша щепетильность совсем не к месту. Вам надо не отмалчиваться, а говорить. Говорить!
Я назвал эту главу "С чего начинается чужбина?". Но сейчас, вспоминая многочисленные рассказы о допросах на пересыльных пунктах, понял, что для кое-кого из бывших советских граждан там начинается не только чужбина, но попросту вражеский стан. Некоторые из тех, кто покинул Советскую страну во имя сионистских "идеалов", сейчас вынуждены признать, что эти "идеалы" их израильские собратья рассматривают прежде всего как антисоветизм.
Стремясь сразу же заработать политический капитал и потрафить требовательным сохнутовцам, кое-кто выступает в роли импортера "литературной сенсации". Правда, большей частью охота за сенсациями заканчивается конфузом.
Так, например, некий Цви Кармаль, ныне проживающий в израильском городе Натании, поспешил объявить, что один крупнейший советский поэт лично вручил ему для опубликования в Израиле свое новое стихотворение о тяжелом положении евреев в Советской стране. Израильская пресса крикливо сообщила, как подлинный израильский патриот Кармаль, предвидя таможенный досмотр, предусмотрительно уничтожил рукопись и выучил запрещенные стихи наизусть. Стихотворение было опубликовано с многозначительным примечанием насчет того, почему приходится скрыть подлинное имя автора. Строки из стихотворения незамедлительно были процитированы в нескольких антисоветских радиопередачах. А через несколько дней пресса вынуждена была конфузливо извиниться перед читателями за "неточность". Оказывается, "запрещенное произведение крупнейшего советского поэта" - это стихотворение дореволюционного русского поэта Семена Надсона "Я рос тебе чужим...". Впервые опубликованное в 1901 году, оно, конечно, включается и в советские публикации надсоновских стихов.
ПЕРВАЯ ГРАНЬ ПАДЕНИЯ
Покамест на пересыльном пункте комплектуется очередная группа для отправки "по этапу" на аэродром Лод, сохнутовская агентура пытается любым способом отрезать бывшим советским гражданам путь назад. И прежде всего стремится получить от них какое-нибудь собственноручно подписанное высказывание антисоветского характера.
Тут на помощь израильской агентуре любезно приходит клеветническая продукция человека без родины Солженицына, издаваемая на русском языке зарубежным антисоветским отребьем.
Молодчик с пистолетом, выполнявший на пересыльном пункте Шёнау обязанности "библиотекаря", доверительно сказал Гиршу Майману:
- Я дам вам вне очереди новую книгу Солженицына. Понимаете, вне очереди! А вы хотя бы коротенько напишите по-русски, какое впечатление она произвела на вас. Не бойтесь, эти отзывы нужны только издательству и только для статистики.
- Я видел, - рассказывает Майман, - как бережно прятали в сейф эти "читательские отклики" на книги, которые вовсе не надо было всучивать "вне очереди", ибо на пересыльном пункте солженицынские "произведения" были сложены целыми штабелями. Мне это вскоре вспомнилось в Израиле. Там одному бывшему киевлянину предложили написать в сионистскую газету, что клеветнические кинокадры, вмонтированные в телевизионную передачу о Солженицыне, якобы документальны. А в действительности это были отрывки из антисоветских кинофильмов, состряпанных за рубежом по мотивам солженицынских писаний.
Тех, кто содержался на пересыльном пункте, провоцировали не только с помощью солженицынских "произведений". Для людей, причастных к искусству, использовалась еще соседствующая с замком "картинная галерея" из двух приземистых комнатушек, выбеленных на складской лад грубой известкой. В этом, с позволения сказать, выставочном зале периодически экспонируется творчество "абстракционистов", настолько отъявленных и вместе с тем безвестных, что в городских картинных галереях их произведения не находят приюта хотя бы на день.
И вот сюда организованно приводили "экскурсантов" из замка, а после пятиминутного "осмотра экспозиции" просили отразить свое впечатление в книге отзывов.
Я видел эти записи. Их немного. Но почти в каждой - восторженное упоминание о "современном искусстве в свободном мире".
Один из благодарственных отзывов подписан неким Нолиным, назвавшим себя скульптором. Правда, потом я так и не нашел этого имени в многочисленных каталогах произведений советской скульптуры. Зато узнал от беженцев из израильского города Хайфы, как "свободный мир" встретил упомянутого Нолина: когда он заговорил о скульптуре, его тотчас же прервали и предложили заняться раскрашиванием рекламных макетов.
Прощаясь со знакомыми, покидавшими Израиль, Нолин грустно вздохнул:
- Мне-то уже придется коротать свой век здесь. У вас есть хоть какая-то надежда на прощение Советского государства. А я, как одержимый, сразу же по приезде сюда с готовностью подтверждал израильским репортерам любую небылицу о советском искусстве. Вы же знаете, чем бессмысленней небылица, тем охотнее здесь ее печатают. Разве же смею просить я о возвращении советского гражданства - мне сейчас же напомнят мою клевету!
Первым делом, впрочем, напомнят это Нолину израильские власти, если он только заикнется о желании покинуть страну. Напомнят и о записи в книге отзывов картинной галереи близ Шёнау. И даже покажут для вящего эффекта фотокопию этой самой записи.
Не случайно седобородый и немногословный смотритель галереи, заметив, что, знакомясь с книгой отзывов, я пользуюсь только ручкой и блокнотом, любезно посоветовал мне:
- Вы лучше сфотографируйте, мои соседи из замка делают только так...
От одного из беженцев, рассказавших мне о запоздалых признаниях Нолина, я услышал:
- А какая, собственно, разница между ним и мной? Я, правда, не давал израильским репортерам антисоветских интервью. Но я тоже забыл, что Советская страна сделала меня человеком. Мои родители влачили бесправное существование в черте оседлости царских времен, а я стал специалистом с высшим образованием. И забыл об этом, да и не только об этом!
Второй сказал:
- Когда гитлеровцы сжигали евреев в печах концлагерей, незнакомая белорусская семья спасла моих родителей. А потом русские люди эвакуировали их подальше от фронтовой полосы, в Узбекистан. Мать мне рассказывала, как тепло заботились о них там. А я...
Третьей мешали говорить слезы:
- Недавно моя дочь вспомнила, как в детстве провела сказочный месяц в Артеке. Разве только это я забыла! Боже мой, сколько хорошего я забыла с той минуты, когда решила покинуть землю, где узнала это хорошее!..
"Как я мог забыть?!"
Люди разного возраста, разных профессий, покинувшие разные уголки советской земли, взволнованно повторяют сейчас на все лады эту фразу. Неудивительно: израильский образ жизни на каждом шагу напоминал им о том, что они смогли, вернее, посмели забыть. Вот один из сотен, из тысячи таких примеров...
- На улице оборвался электрический провод, - рассказывает Владимир Рейзин. - На моих глазах наземь упал человек, сраженный током. Я не знал, где ближайший телефон, и беспомощно озирался вокруг. Толпа, окружавшая вначале пострадавшего, быстро стала редеть. Я крикнул: "Почему не вызывают врача?" И мне деловито объяснили: надо, мол, сперва осмотреть карманы этого человека, есть ли там деньги или на худой конец солидные документы. Я не понял, о каких документах может идти сейчас речь. И мне подсказали: речь идет о документах, подтверждающих, что этот человек сможет оплатить оказанную ему медицинскую помощь. Я разъяренно крикнул: "О чем вы думаете? Человек может погибнуть!" И услышал насмешливый ответ: "Если ты банкир, вызывай врача - сам ему и заплатишь!" Когда я рассказал своей семье об этом жутком случае, все стали припоминать, сколько раз многих из наших родственников когда-то бесплатно лечили в больницах и санаториях, сколько раз врач по первому вызову приезжал на дом и днем и ночью, сколько раз... Ах, сейчас уже поздно перечислять! Сейчас в мыслях одно: как я мог забыть об этом, забыть даже на минуту! Как я мог забыть?!
Немало подобных признаний и сожалений довелось выслушать мне от бежавших из Израиля бывших советских граждан. И, вспоминая детали и подробности их повествований, отчетливо вижу, что чужбина началась для них не с пересыльного пункта.
Она началась с черной неблагодарности братской семье советских народов. С предательски закравшейся в сердце гаденькой мыслишки насчет "второй родины". С непростительного забвения того, что по-матерински сделала для них родная земля. Такое забвение - первая грань падения, приведшего их к страшной судьбе, к тому, что ныне они бывшие граждане Советского государства.
"Как на себя через года в глаза друг другу поглядите?" спрашиваем мы этих людей выразительными строками советского поэта Евгения Антошкина. Но вот даже не через года, а через месяцы, недели, дни приходит к ним жгучее раскаяние, приходит неистребимое желание вычеркнуть из жизни время пребывания на чужбине. "Поздно вы прозрели", - приходится ответить им словами поэта.
В различных странах я, как мог убедиться читатель, беседовал со многими десятками бежавших из Израиля "бывших". В этой книге приведена только незначительная часть услышанных мною исповедей беглецов - одна трагичней другой. Но если даже бывший советский гражданин и не бежит из Израиля, а продолжает через силу тянуть свою горемычную лямку там, это отнюдь не говорит о каком-то его примирении с тяжелым владычеством сионистского режима. Наглядное тому свидетельство - полученное мною после первого издания книги письмо инженера Александра Финельда, уроженца Тбилиси, которое он прислал из Израиля после семилетней "жизни без всякого смысла" в этой стране. Понимая, что сионистские власти приклеют ему ярлычок "антисемита" и по головке за откровенность не погладят, Финельд все же не скрывает своего имени, приводит свой точный адрес и без обиняков доказывает, что советский человек попросту не в силах жить в современном Израиле.
"Пишу это письмо с единственной целью образумить заблуждающихся, донести до них правду, а то они могут поверить, что в этой, во многом еще беспомощной, стране, где бесконтрольно правят капиталисты, может существовать национальное братство, культура, воспитание, общая цель, Я хочу на собственном горьком опыте предостеречь, остановить, по возможности, легковерных людей, так как по себе знаю, что потом будет поздно, останется одна затаенная тоска.
По прибытии в Израиль вам сразу дадут понять, что с прошлым надо расстаться, а прошлое - это прежде всего образование, специальность, культура, человечность. Да, именно с этим вас заставят расстаться. А взамен всего, что было содержанием вашей жизни, вам придется приспосабливаться к умышленному издевательству, выработать в себе рабскую покорность работодателю - хищнику, ненавидящему "этих советских". А не покоритесь - будете выгнаны буквально на улицу, и никому не будет до вас дела. Ваше горе останется вашей личной проблемой, и в любом учреждении вы встретите только презрение, встретите отчужденность грубых, в какой-то степени примитивных чиновников, которые будут как бы мстить вам за все хорошее, что в вас заложено, за культуру, за образование, за чувство достоинства, за все, с чем вы сюда приехали. Это потому, что зависть и злость, да, можете мне поверить, нечеловеческая злость царит здесь.
Вы почувствуете, что никому здесь в действительности не нужны, разве что ваши жены и дочери пригодятся для извращенных наслаждений богачам, среди которых немало уголовников-рецидивистов. Вы поймете, что для них "страна отцов" - это деньги, деньги, деньги. Своих сыновей они прячут в Америке, а ваших - тут же в армию, на границу. Пока не поздно, поймите, что для них мы, советские евреи, прежде всего пешки грязной политики. Им хочется спровоцировать недружелюбие советских народов к евреям, чтобы заставить нас ехать в Израиль. А если вы приедете и убедитесь в царящей здесь нечеловеческой несправедливости, они вам нагло скажут: "А кто вас звал сюда, можете убираться!" Но бежать не дадут. Когда же люди все-таки стали любыми способами убегать, снова начались фальшивые сожаления о том, что люди, "отравленные советским образом жизни", не приспособлены к жизни в европейском (перенести Израиль из Азии в Европу для сионистской пропаганды - пара пустяков! - Ц.С.) цивилизованном государстве.
Прошу вас, напечатайте мое письмо. Может быть, я хоть кого-нибудь удержу от рокового шага, остановлю от расставания с полноценной жизнью".
Не мог не выполнить искреннюю просьбу исстрадавшегося человека.
ХУЖЕ СМЕРТИ!
Бывшие!
Не слишком ли часто встречается это слово в моих документальных записях?
Нет, только оно способно точно и бескомпромиссно охарактеризовать судьбу людей, уехавших из Советского Союза в Израиль. И хотя те, о ком я рассказал, не пожелали стать израильскими гражданами, воочию убедившись, что попали на чужую землю, к чужим людям, в чужую общественную среду, словом, на чужбину, но они все равно бывшие - в самом беспощадном смысле этого слова.
Они были людьми с большими правами и перспективами. Перед ними были открыты широкие дороги, а очутились они в беспросветном тупике. Они были уверены в будущем своих детей, а сейчас не вправе открыто глянуть им в глаза, ибо в ответ встречают взгляд, полный осуждения.
Но, поглощенные собственными бедами, они все еще не могут не думать и о тех, в чье нутро только начинает проникать ядовитая червоточина сионистской пропаганды, о тех, кто еще пока стоит на грани рокового шага.
Вот почему страницы о встречах с моими бывшими согражданами я обязан закончить словами одного из самых молчаливых и сосредоточенных обитателей печального дома на Мальцгассе - инженера Зильберфайна. Он обычно молчит, даже когда вокруг сушатся омытые слезой воспоминания об Одессе, которую Зильберфайн сейчас по собственной вине не смеет уже называть родиной. И именно этот человек сказал:
- Хочется крикнуть во весь голос, крикнуть так, чтобы услышал каждый, кто ночами жадно приникает к радиоприемнику и ловит лживый "Голос Израиля", несущий столько горя! Хочется крикнуть: люди, не повторяйте нашей страшной ошибки, она может оказаться непоправимой! Люди, стать бывшим гражданином Советской Родины - хуже смерти!
Тогда в Вене Борис Зильберфайн показался мне самым, что ли, смирившимся со своей печальной судьбой, наиболее безответно покорившимся ей. Его рассуждения можно было вкратце изложить так: "Я совершил роковую ошибку - и буду безропотно нести на своих плечах тяжкое ярмо этой ошибки".
Я ошибся: Борис Зильберфайн все больше и больше ропщет против тех, кто не дает ему работы, кто заставляет его бегать по биржам труда (там на него смотрят, по его выражению, "как на неодушевленный предмет"), кто по любому поводу и без повода напоминает ему, что он человек без родины. В Одессе у него была репутация перспективного молодого специалиста, а на чужбине он, имеющий среднее и высшее техническое образование, вынужден был поменять уже более двадцати "специальностей". Из писем Бориса Зильберфайна, с которыми его родные ознакомили Антисионистский комитет советской общественности, можно узнать, что этот сорокасемилетний мужчина дошел до отчаяния, что "нету дня, когда бы ни приходили в голову мысли о самоубийстве". А ведь он среди укрывшихся в Вене беженцев из Израиля слыл "благополучным", "устроенным", "успокоившимся". Кто-то даже назвал мне его "разумным". Но, оказывается, этот часто плачущий человек вот уже второй десяток лет не живет, а "существует",
Не случайно в этом издании книги я столь подробно говорю о Зильберфайне. Его судьба - наглядный пример того, что даже те, кто всемерно пытался приспособиться к удушающей капиталистической действительности, оказались у разбитого корыта. Неизбывная тоска, ощущение собственной второсортности, вдребезги разбитые чаяния обрести "вторую родину" - таков их печальный удел. Да, у Бориса Зильберфайна большой неоплаченный счет к сионистским правителям Израиля!
Одни ли сионистские правители Израиля калечат жизнь многим людям, превращая их в бывших граждан социалистических стран? Только ли израильские буржуазные националисты осуществляют гнусные планы международного сионизма и, не стесняясь выбором средств, непрестанно заманивают в свои тенета новые и новые жертвы из среды еврейского населения разных государств?
Нет, правящие сионистские круги, все явственней ощущающие противоборство прогрессивных сил внутри страны, вынуждены все больше и больше опираться на поддержку широко разветвленной на Западе системы международного сионизма.
Значит, международный сионизм несет прямую ответственность за то, что Ближний Восток все явственней превращается в "Балканы третьей мировой войны". Зловещее сравнение! Вспомните, именно на Балканах вспыхнул огонь, запылавший страшным пожаром первой мировой войны.
Повинен международный сионизм и в том, что каждый рождающийся в Израиле младенец попадает в ярмо непомерного государственного долга: в начале 1985 года - около 8 тысяч долларов на душу населения; что Израиль, погрязший в "самой длинной" войне, ведет ее, по существу, с мирным населением: более 80 процентов жертв в Ливане (а их - десятки тысяч!) приходится на беззащитных стариков, женщин, детей; что сионистские правители Израиля совершают тяжкие преступления не только против ливанского, палестинского и других арабских народов, но и против своих же граждан.
Д В О Й Н Ы Е
ОНИ НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ПРОЩАЮТ
Неслыханно! Чрезвычайное происшествие! Требуется экстренное обсуждение!
Сионистская организация Антверпена переполошилась. Почтенный член еврейской общины, аккуратнейшим образом вносящий в сионистскую кассу любые требуемые суммы, уличен в позорном проступке. Даже в трех проступках. Он, во-первых, изучал антисемитскую литературу, во-вторых, пропагандировал ее и, в-третьих, распространял.
Да, доказано, что уважаемый бухгалтер (одни называли мне его Геирсмансом, другие - Гейремансом) не просто читал, а усердно штудировал антисемитское издание - его безжалостно уличают подчеркивания целых фраз и восклицательные знаки на полях страниц. Обвиняемый и не пытается отрицать, что криминальные пометки сделаны его рукой. Следовательно, первый проступок установлен.
Да, второй проступок - факт пропаганды порочной книги - тоже налицо: однажды вечером гость бухгалтера вслух читал выдержки из антисемитского издания в присутствии хозяина дома и двух знакомых.
Да, доказан и третий проступок - факт распространения антисемитской литературы. Изменивший идеям сионизма бухгалтер лично давал крамольную книгу на прочтение двум своим сослуживцам. Третий, к счастью, оказался стойким сионистом и своевременно доставил уличающее Геирсманса-Гейреманса издание руководителям организации.