Соломко Наталья. Пожарный кран No 1

   "Ну потерпи еще немного. Сама понимаешь, для меня это очень важно..."
   От так и сказал: "для меня". Не "для нас". Что-то с ним случилось такое, непонятное... Он начал думать только о себе и о том, какой он замечательный и талантливый... Конечно, он знал, что у них с Юлей скоро родится сын, знал, что Юле трудно будет одной, но ему очень хотелось сниматься в кино...
   А Юля обиделась на Павлика. Вот какая вышла история: Павлик приехал, а она его видеть не хочет!
   - Звонил мне утром, - вздохнул Михаил Павлович. - В гости просился...
   - А вы?
   - Я... - Михаил Павлович нахмурился, покачал головой. - Сказал, чтоб ноги его тут не было. И на входе предупредил, чтоб не пускали... Пусть помучается...
   СЕРГЕЙ БОРИСОВИЧ ИДЕТ ПО СЛЕДУ
   Перед самым началом второй елки директора Дома пионеров разыскал Яша Айрапетян и сообщил следующее:
   - Несколько дней назад Аня сказала мне, что за ней следит какой-то человек. Он везде ходит за ней и делает вид, что оказался тут совершенно случайно. Человек этот среднего роста, одет во все черное и говорит с едва заметным иностранным акцентом. В общем, ясно, что Аню Елькину похитили иностранные шпионы...
   - Че-го? - потрясенно спросил Сергей Борисович.
   В общем, ясно, что Яша Айрапетян совершенно заврался! Какие еще шпионы?! Зачем им похищать Аню Елькину? И потом, что же: одет шпион во все черное, а пуговица у него - светлая? Глупости какие! Так не бывает!
   Нет, не поверил Сергей Борисович в сказку про шпионов. Но все-таки слова Айрапетяна чем-то его очень насторожили. Он и сам долго не мог понять - чем. Ушел в дальний коридор, где было пусто и тихо, и все думал, думал. И наконец додумался. Уж больно странно ведет себя Айрапетян в последнее время, вот в чем дело!
   Ушел из кружка ракетостроения ни с того ни с сего.
   Ни с того ни с сего записался в пионерский театр.
   Зачем-то нынче утром запустил ракету.
   И вот еще сочинил нелепейшую небылицу про шпионов. А зачем? Слишком много во всем этом загадочного, настораживающего, не так ли? Должна, должна быть причина!
   "Начнем с самого последнего, - решил директор. - Айрапетян сочинил про шпионов. С какой целью?"
   А чего тут долго думать! Чтобы сбить со следа!
   "Но не Айрапетян же похитил Елькину! - испуганно думает Сергей Борисович. - Или... или он - соучастник?"
   Директор представил себе Яшу, маленького, тихого, сутулого... Неужели Айрапетян что-то знает?
   "Нет, надо немедленно как следует поговорить с этим загадочным мальчиком!" - решил директор и торопливо отправился за кулисы. Елка уже началась, в коридорах и в фойе было пусто. Сергей Борисович поспешил и вдруг чуть не растянулся на паркетном полу: у него развязался шнурок... Он наклонился, чтобы устранить этот беспорядок, да так и замер, чувствуя, что волосы у него встают дыбом...
   На полу, на желтом паркете, темнели капли крови...
   Они отпечатались не частой, но отчетливой цепочкой.
   - Что это?.. Как это?.. - едва выговорил Сергей Борисович, поднимая голову и глядя вдаль, в коридоры, куда вели красные точки...
   И вполне можно представить, что почувствовал он, увидя там высокую темную фигуру, которая, крадучись, удалялась...
   - Стой! Стрелять буду! - с отчаянием крикнул Сергей Борисович, хотя стрелять ему было не из чего.
   Темная фигура метнулась в соседний коридор и скрылась, пропала. Ни секунды не раздумывая, безоружный директор бросился за нею...
   Часть вторая
   ПОЖАРНЫЙ КРАН No 1
   И плакать, и смеяться, не замедлив,
   Сумеет тот, кто юн и желторот.
   Кто вырос, тот угрюм и привередлив,
   Кому еще расти, тот все поймет...
   Гёте. "Фауст"
   ГДЕ АНЬКА?
   Где Анька, где Анька...
   В дальнем, за тридевять коридоров, тупичке, под большим красным ящиком, на котором белыми буквами выведено: ПК No 1...
   Ничегошеньки с ней как будто не случилось: руки целы, ноги целы и нет поблизости никаких иностранных шпионов... Стоит себе Анька под пожарным краном, в кругу, очерченном мелом, а рядом - небольшой черный ящик... На верхней его грани зловеще горит рубиновый глазок.
   Стоять под пожарным краном, между прочим, не очень-то удобно: ящик висит в метре от пола, не выпрямиться под ним.
   Но Анька стоит, подпирает ящик плечами. Так когда-то атланты держали небо...
   Хорошо им было: стой на краю земли да держи на плечах синее небо с птицами и облаками... А Аньке каково? Она ведь знает, что актер имеет право не явиться на спектакль только в одном-единственном случае...
   А она - жива. И все равно стоит...
   Но в десять часов утра, когда вдали прозвенел последний, третий звонок, призывающий артистов и зрителей к началу, Анька Елькина села на корточки и горько заплакала...
   АНЯ, ДАЙ ДУШУ!
   Не могла Анька уйти из-под крана, понимаете? Потому что Кузя уже изобрел свою Машину!..
   Разбитый графин, вырванная пуговица - это все пустяки. Просто Кузя гнался за Анькой, а она возьми да и растянись в темноте на сцене. Если б не это, ни за что бы он Аньку не поймал! А пуговицу она ему оторвала в знак протеста, когда большой, сильный Кузя запросто взял ее под мышку и потащил в дальние коридоры... С одной стороны - Анька, с другой - какой-то черный ящик, Анька тогда еще не знала, что это такое...
   Аньке все-таки удалось вырваться, да только разве ей с Кузей справиться! Хорошо, пожарный кран оказался рядом: Анька подскочила, рывком открыла дверцу (благо, вместо пломбы была обыкновенная бумажка) и вцепилась в вентиль:
   - Только подойди!
   - Успокойся, - усмехнулся Кузя и сел на подоконник.
   И осторожно-осторожно поставил рядом свой черный ящик - будто он был хрустальный... А потом, склонившись над ним, произнес почтительно:
   - Ты хотела с ней встретиться. Она здесь. Она тебя слушает.
   А дальше было вот что: черный ящик загудел, вспыхнув рубиновым светом, и неживой, железный голос зазвучал оттуда, четко и равнодушно выговаривая слова и будто вбивая после каждого гвоздь:
   - Ты. Елькина. Аня.
   Внутри у Аньки похолодело и замерло.
   - Я. Машина. Он. Меня. Изобрел. Теперь. Мне. Нужна. Ты. Подойди.
   "Как же!" - подумала Анька, вжимаясь лопатками в стену.
   - Не бойся. Ты. Мне. Нравишься, - снова принялась вбивать гвозди Машина. - Я. Тебя. Выбрала.
   - Куда?.. - переглотнув комок в горле, спросила Анька.
   Мертвым голосом, услышав который однажды, хотелось убежать, позабыть его и больше никогда не вспоминать, Машина сообщила:
   - Мне. Нужна. Твоя. Душа. Иначе. Не будет. Контакта.
   - Она что, полоумная?.. - испуганно спросила Анька у Кузи.
   Глаза у него стали круглые.
   - Хочешь, чтоб она за такие слова по тебе молнией шарахнула?! зашептал он. - Она не полоумная, а просто еще не подключилась...
   - Куда?
   - "Куда-куда"! - передразнил Кузя. - Глупая ты все-таки! К людям, куда еще. А чтобы подключиться, ей нужна живая душа, понятно? Она ведь железная, а люди - живые... Между ними как бы пропасть, понимаешь?
   Анька кивнула.
   - Ну и вот... Нужен мост. Она выбрала тебя, твою душу. Почему-то именно ты ей подходишь для подключения, поняла?
   - Поняла! - сверкнула Анька глазами. - Не дам!
   - Глупо! - пожал плечами Кузя. - Она сделает людей счастливыми, она будет управлять ими мудро и правильно. Ты не думай, люди даже и не заметят, что что-то изменилось, им будет казаться, что они свободны. Я мог бы тебе объяснить подробно, но, во-первых, мне некогда, а во-вторых, ты все равно не поймешь...
   Видно, он считал Аньку маленькой, глупой, этот самоуверенный изобретатель. И напрасно - все она поняла!
   Эта железная Машина заставит людей жить по своим железным законам. Люди станут как роботы, но не догадаются об этом, будут думать, что они как люди...
   - Дай. Душу. Так. Надо. За это. Проси. Что. Захочешь. Мы. Будем. Дружить.
   Здорово придумано! Только Анька знает, как это называется ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Анька, между прочим, в школе историю учит, знает про троянского коня... Да нет, тут даже еще страшнее: будто город в осаде и люди решили биться до конца, а кто-то один ночью взял и открыл врагу ворота!..
   - Слушай, дай душу, не жадничай, - вздохнул Кузя. - Для науки же. Твое имя потом в историю впишут - золотыми буквами!
   - Подавись ты своими золотыми буквами!
   - Аня. Дай. Душу.
   Анька даже не ответила, только показала Машине фигушку.
   - Может, поменять на что хочешь? - предложил Кузя.
   - Нет! - рассердилась Анька. - И отстаньте от меня.
   - Ну, Елькина!..
   - Ни за что! Сказала: нет - и все! Я знаешь какая упрямая! Со мной спорить бесполезно.
   - Ой уж! - хмыкнул Кузя, и глаза его полыхнули желтым шкодливым огнем. - А хочешь, переспорю?!
   - Мало каши ел!
   - Поглядим! Спорим, что ты сойдешь с места раньше, чем я сосчитаю до трех!
   - На что? - сразу загорелась Анька. - На Машину, спорим?
   - Хорошо, - кивнул Кузя. - Если проспоришь, отдашь душу. Согласна?
   И Анька, конечно, согласилась. Потому что решила, что с места не сойдет ни за что. Пусть Кузя и Машина хоть что делают, она будет стоять! Это ж недолго, он всего до трех считать будет. А Кузя поспешно, видно боясь, как бы Анька не передумала, достал из кармана мелок и очертил вокруг Аньки круг.
   - Выйдешь за черту - проиграла! Начали! Ра-аз! - сказал Кузя.
   Анька стояла не шелохнувшись.
   - Два-а... - сказал Кузя. И спрыгнул с подоконника...
   Анька стояла, смотрела, как он берет под мышку свою Машину и идет неторопливо по коридору...
   - Между прочим, - оглянулся Кузя, - елка начинается через двадцать минут... Если хочешь, стой тут и жди, пока я сосчитаю до трех... Только я пока не собираюсь.
   Он засмеялся, подмигнул Аньке:
   - Посмотрела бы ты сейчас на свое лицо! Вот так-то, Елькина. Душу принесешь вечером. Перевяжи розовой ленточкой... А впрочем... - Кузя вернулся, поставил Машину у границы мелового круга. - К чему тянуть? Как только ты переступишь черту, она сама заберет твою драгоценную душу... Чао!
   И Кузя ушел. Ему пора было в лес, кататься на лыжах с Катей.
   А Аньке пора было со всех ног бежать за кулисы и переодеваться. Но она стояла в меловом кругу под пожарным краном, не мигая, глядела на страшный рубиновый огонь.
   Машина тоже не мигала. Она молчала и караулила Анькину душу.
   АНЬКИНА ОЧЕРЕДЬ
   Вот будет техничка тетя Клава когда-нибудь прибирать в дальних коридорах и наткнется на Анькин скелет...
   Конечно, сначала Аньку будут искать. Может, объявление дадут в газете:
   Пропала девочка двенадцати лет, похожая на мальчика: волосы
   светлые, коротко остриженные, нос курносый, глаза
   темно-коричневые. Была одета в старую лыжную куртку, в джинсы с
   заплаткой на левом колене и огромные унты. Просьба к гражданам и
   организациям...
   Да только откуда гражданам и организациям знать, где Анька...
   А может, и не дадут никакого объявления. Мамин муж, Максим Петрович, даже, наверно, обрадуется. Ну и пусть, Аньке плевать!
   А мама?..
   Анька шмыгает носом, вытирает ладошкой слезы.
   Скоро у мамы родится новая дочка, и она быстро забудет об Аньке...
   "Пусть хоть сто дочек себе нарожает, мне-то что! - тоскливо думает Анька. - Ну и пусть я тут умру, ну и очень хорошо!"
   Прямо против Аньки - большое заиндевевшее окно, оттуда тянет холодом, Анька ежится. За окном - пожарная лестница, по которой они сегодня залезли в Дом пионеров, чтобы не будить вахтера Мадамыча...
   Как давно это было - сто лет назад.
   За окном - белый, зимний день, за окном - большой, завьюженный Анькин город. Если спуститься по пожарной лестнице, спрыгнуть в мягкий сугроб и выбежать из дворика, то увидится низенькая деревянная улочка, стрелой летящая вниз. Вдоль нее - раскатанная ледяная дорожка. Редко кто из Анькиных друзей пройдет мимо, да только трудно удержаться на ногах - такая скорость! Малышня съезжает на портфелях - "паровозиком". Аж на соседнюю Фестивальную улицу выносит визжащий, хохочущий "паровозик"!
   Фестивальная улица - широкая, длиннющая, с липовым сквером посередке, и тянется она от площади Первой пятилетки до самого леса... Очень хорошая улица, там многие из театра живут, кто в начале, а кто у самого леса. Анька, например, живет совсем рядом. Жила. До сегодняшнего дня.
   Анька всхлипывает, с ненавистью смотрит на Машину.
   И где-то там, в старых каменных улицах, есть трехэтажный домик из красного кирпича, красивый, узорный, как пряник. На втором этаже Пряника живут в тесной от книжных шкафов и Кузиных железок квартирке Еремушкины. Анька любит этот дом... Там старый тополь во дворе, он заглядывает в окна, шумит тихонечко листьями, прячет в могучей кроне солнце. Соседям Михаила Павловича это не нравится.
   - Темно, - говорят они. - Спилить бы его к чертовой бабушке!
   Хорошо, что люди они ленивые: все лето говорят, говорят, и уже соберется кто-нибудь наточить пилу, да вдруг наступает осень... Тополь облетает, двор становится желтым, просторным: листья шуршат под ногами и уже никому не загораживают солнца. И соседи забывают о тополе. А он стоит и копит силу для будущей весны.
   Придет весна, растает снег, крутую улочку у Дома пионеров затянет травой, тополиный пух занесет двор дома-пряника, на Фестивальной зацветут липы... Ночью, если на цыпочках, чтоб не разбудить маму, пробраться на балкон, то стой и дыши сладким липовым ветром и гляди на дальние огоньки хоть до утра.
   Но все это уже не для Аньки. Анькина судьба - торчать под пожарным краном.
   "Вот возьму и вылезу! - с отчаянием думает она. - Ведь никто не узнает. Не поймет даже, что все уже не так... Почему я должна страдать за всех?"
   Разве справедливо? Вон сколько людей на свете - больших и маленьких, умных и глупых, хороших и плохих - целое человечество! И все делают что хотят. Не знает занятое своими делами человечество, что в городе, заметенном большими холодными снегами, Анька Елькина страдает за него. И стоит ей сделать только шаг - и никаких СВОИХ дел у человечества не станет: Машина даст им железное счастье, железную мудрость и железный порядок. Наверно, все будут маршировать, как оловянные солдатики, и счастливо улыбаться, не замечая друг друга. Тоска какая!
   Жалко Аньке людей. Но и себя жалко.
   А если взять и закричать изо всей силы? Может, услышат, прибегут? Анька скажет, чтоб позвали Михаила Павловича, и все ему расскажет. Он обязательно что-нибудь придумает!
   И тут Анькино лицо из несчастного превращается в упрямое и злое. "Вот, значит, ты какая! - думает о себе Анька. - Значит, пусть опять Михаил Павлович? А тебе себя жалко стало! "Все несчастья - пополам!" говорила, а чуть что - сразу в кусты!"
   Не нравится себе Анька. Анька себя презирает...
   - Не будешь ты кричать и звать Михаила Павловича! - бормочет она сердито. - Поняла у меня? Теперь твоя очередь!
   АНЬКА И КАРЛ ИВАНОВИЧ
   Потом будут говорить, что первым Аньку нашел Айрапетян, но это не совсем так. Первым ее нашел Карл Иванович, вреднейший из сверчков.
   - Сидишь, стало быть? - проворчал он. - Небось и помирать тут надумала? Не рановато?..
   - Явился... - сварливо отозвалась Анька. - Раньше-то где тебя носило? Твое дело - приносить счастье, а ты?
   Карл Иванович обиженно заскрипел.
   Хорошо обыкновенным сверчкам, живущим в обыкновенных домах, а знаете, сколько терпения и трудолюбия надо иметь, чтоб быть сверчком Дома пионеров... Карл Иванович сверчал с утра до ночи, но разве это кто-нибудь ценил... Немудрено, что характер у него испортился и он стал брюзгой.
   - "Приносить счастье"!.. - передразнил он Аньку. - Да разве на вас на всех напасешься? Беречь-то умеете ли? Да вы из самого счастливого счастья умудритесь несчастье себе устроить! А кто потом виноват? Карл Иванович! Зачем Кузю дразнила?! Мешал он тебе?
   - Терпеть не могу! - сморщилась Анька.
   - Да? - ехидно переспросил Карл Иванович и так взглянул на нее, будто хотел сказать: кое-что знаю, да не проболтаюсь!
   А Анька почему-то отвела глаза и нахмурилась. Наверно, и на самом деле была у нее какая-то тайна, да только ясно: лучше не совать туда носу!
   - Дурак он глупый, твой Кузя!
   - Ты больно умная, - язвительно бормочет Карл Иванович. - Вот и сиди теперь тут со своей душой. Много ты в ней, в душе-то, понимаешь? От горшка два вершка, а туда же.
   - Понимаю, - вздохнула Анька. - Мне бабушка Егорьева, еще когда я в первом классе училась, все объяснила...
   Глаза у Аньки грустные: она опять вспомнила про папу. Про то, как он пропал, а Анька топала ногами и кричала, что хочет, чтоб он вернулся.
   А смерти все равно было, чего Анька хочет, а чего - не хочет: папа не возвращался, а мама все плакала и говорила: папа умер. А как это - умер? Куда - умер?
   Но никто Аньке не мог ответить. Одна девочка сказала, что человек умирает в землю и там его едят червяки.
   Папу съели червяки? Глупость и неправда! Это не папу закопали, а того, ненастоящего!
   Так бы Анька ничего и не поняла, если бы не бабушка Егорьева.
   - Папа на небе, - сказала она.
   Анька удивилась:
   - В космосе?
   - В космосе - космонавты! - строго объяснила бабушка Егорьева. - А папа - на небе. Так положено: человек помирает, а душа его летит на небо, к боженьке...
   - Неправда! - надулась Анька. - Бога нет!
   Она ведь тогда уже в школе училась и кое-что знала.
   - Может, и нет... - вздохнула старенькая Егорьева. - Теперь многие так считают. А только душа все равно на небо летит, куда ж ей еще?
   Тогда-то и узнала Анька про душу. Она есть у каждого человека, обязательно! И каждый человек должен всю жизнь о ней заботиться, а иначе она зачерствеет, станет злой. Конечно, слишком много с нею хлопот, но тут уж ничего не поделать: без души человеку никак нельзя. Если у человека нет души, то он не человек, а так - тело. Когда человек остается без души, это и называется "умер". Значит, его больше нет на земле, душа улетела на небо, там у нее другой дом, где она будет жить всегда. Она ведь бессмертная, душа!
   Анька сидит под пожарным краном, думает о том, как летит где-то там, в холодной темной вышине, папина душа и тоскует по тем, кто остался на земле. И Анька по папе тоскует.
   - Знаешь, какой он у меня! - говорит она шепотом Карлу Ивановичу. - Я все-все помню, ты не думай! Он мне всегда про все рассказывал: и как он в маму влюбился, и как потом ждал меня и очень боялся, что я буду какой-нибудь не такой... Потом-то выяснилось, что я именно такая, о какой он мечтал. А теперь он там. Скучает по маме и по мне - и ждет.
   Карл Иванович слушает, пригорюнившись.
   - А мама женилась на Максиме Петровиче. Понимаешь, что случилось?
   ЗАСТУПНИК АЙРАПЕТЯН
   Конечно, во время елки уходить из-за кулис нельзя. Но правильно заметил Сергей Борисович: попав в пионерский театр, примерный Айрапетян быстро научился нарушать дисциплину.
   Будто кто прошептал Айрапетяну на ухо: иди и ищи ее! И все время подталкивал, торопил.
   Можно сказать: ноги сами собой привели его к Аньке.
   Она сидела, обняв коленки, думала о чем-то и Айрапетяна не сразу заметила - он тихо подошел, он вообще был тихоней.
   Долго ли, коротко сидела она так, а потом подняла глаза и увидела: прямо против нее стоит человек небольшого роста - одет в мохнатую шкуру, до глаз зарос бородой, в руках старинное ружье. Посторонний, увидав этакое, перепугался бы до смерти, но Аньке-то ясно: это Айрапетян в костюме Робинзона.
   Она ему ужасно обрадовалась и сказала:
   - Чего приперся?
   Такой уж у Аньки был характер.
   - Тебя ищу, - ответил тихоня Айрапетян. - Кто тебя? Почему у тебя глаза заплаканные?
   Зря он так.
   - У самого у тебя - заплаканные! - рассердилась Анька.
   За кого этот новичок ее принимает? Может, думает, что Анька, как девчонка, нюни распускает?!
   - Если хочешь знать, я никогда не плачу!
   - Неправда, - помотал головой Яша. - Ты плачешь. Только ты гордая и не любишь, чтоб об этом знали.
   Ох, и получил бы он за такие слова, если б Анька могла до него дотянуться!
   - А ну иди отсюда! - велела она. - Звали тебя?
   - Нет, - сознался Айрапетян. - Я сам... - и тут заметил странный черный ящик. - Что это, Аня?
   - Не подходи!
   Яша послушно замер. Некоторое время он настороженно разглядывал Машину.
   - Ты из-за этого тут сидишь?
   - Не твое дело, - буркнула Анька. - Скажи лучше, елка сорвалась?
   Ох, как она обрадовалась, когда узнала, что все в порядке и Михаилу Павловичу ничего не сказали!
   - А ты еще долго тут будешь?
   Анька не ответила. Но Айрапетян и сам догадался по тревожным ее глазам: долго...
   - Тогда Михаил Павлович все равно узнает. И станет волноваться.
   - А я ему письмо напишу, - печально отозвалась Анька. - Что я в другой город уехала. У тебя ручка есть?
   Ручка у Яши была, а бумаги не было. Анька сорвала с красного ящика полоску бумаги, на которой написано было: "Проверено. Пожарный кран No 1. 5 сентября".
   - Сунь ему в дверь, - велела она. - Только, чтоб никто не видал. И никому не говори, где я!
   - Почему?
   Но Анька опять не ответила.
   - Айрапетян! - раздался вдали сердитый Мотин голос. - Где тебя носит?! На выход!
   - Иди!
   - А ты? - заупрямился Айрапетян.
   - Мне нельзя.
   - Я без тебя не пойду, Аня...
   - Хочешь, чтоб я тебя стукнула? - прищурилась Анька.
   - Все равно не пойду.
   - Хочешь, чтоб елка сорвалась? Чтоб Михаил Павлович волноваться начал?!
   Яша и сам понимал, что она права. Перед тем как убежать на сцену (зрители ждут, пора, пора!), он спросил робко:
   - Можно, я еще приду, Аня?
   А когда пришел, то доложил, что к розыскам подключился Сергей Борисович. Он ведет себя как настоящий Шерлок Холмс и, судя по всему, очень скоро найдет Аньку.
   - Айрапетян! - взмолилась она. - Придумай что-нибудь! Нельзя мне, чтоб меня находили! Знаешь, что случится, если я отсюда уйду?
   - Что?
   Анька молчала. Но, повторяем, Яша был догадлив. И конечно, и сам понял: случится ужасное...
   Вот и пришлось Яше Айрапетяну сочинить историю про иностранных шпионов, чтоб сбить директора со следа.
   ПРО МАШЕНЬКУ
   Михаил Павлович отправился на третий этаж, туда, где, если верить "Плану эвакуации в случае пожарной опасности", находился загадочный пожарный кран No 1...
   Михаил Павлович вовсе не был уверен, что найдет там Аньку, но навстречу ему попался Айрапетян, который в одной руке держал стакан с компотом, а в другой кусок хлеба и котлету и все время оглядывался, будто проверял, не следят ли за ним.
   - Простите... - испуганно пробормотал он, налетев на Михаила Павловича. - Вы не думайте - это я себе компот несу.
   Для убедительности Яша поспешно отпил из стакана.
   - А я и не думаю, - успокоил его Михаил Павлович, уже не сомневаясь, что Анька где-то близко. И спросил как бы между прочим: - Ты случаем Анну не видел?
   У Айрапетяна был полный рот компота, поэтому он молчал и только усиленно мотал головой. И при этом поспешно отступал. Уже издалека он спросил настороженно:
   - А что случилось, Михаил Павлович?
   - Абсолютно ничего! - весело отвечал Еремушкин. - Тишь, гладь и божья благодать.
   Это у Машеньки, Кузиной бабушки, была такая поговорка, и, неторопливо шагая по длинному коридору, Михаил Павлович тихонько улыбался и думал о Машеньке и о той поре, когда она еще не была Кузиной бабушкой...
   Она еще совсем девчонкой была, Машенька, радистка партизанского отряда, а младшего лейтенанта Еремушкина направили туда обучать партизан своему опасному ремеслу: Еремушкин был сапером. Длинный, худющий, с пушком на верхней губе - так выглядел он в ту далекую непозабытую пору. Не отличить от Кузи, только форма военная.
   Впервые он Машеньку у костра увидал и спросил покровительственно, свысока, то есть так, как и положено спрашивать боевому офицеру восемнадцати лет у пигалицы с косичками, неизвестно зачем оказавшейся на войне:
   - Воюем, стало быть? Ну и как у вас тут?
   Он ведь тогда еще не знал, что Машенька неделю бродила по лесу, тащила на себе рацию, а немцы за ней охотились. Так уж вышло: самолет, в котором летела Машенькина группа, подбили над линией фронта, и прыгнуть-то все успели, но опустились, можно сказать, прямо немцам в лапы, только Машенька и уцелела.
   Конечно, ничего этого Машенька молоденькому младшему лейтенанту не рассказала, а на вопрос: "Как у вас тут?" - ответила, улыбнувшись:
   - Тишь, гладь и божья благодать...
   Сколько лет прошло, а Михаил Павлович все помнил, помнил ту Машенькину улыбку...
   "Михаил Павлович, расскажите про войну!" Но сколько ни упрашивали, он никогда не рассказывал. Знал: им про подвиги подавай да про то, какой ты в ту пору был героический и отважный. А Михаил Павлович всю войну боялся.
   За маму боялся и за братика, оставшихся в Москве.
   За друзей Севу и Юрика, тоже где-то воевавших.
   А потом еще и за Машеньку...
   А после войны не осталось у него ни мамы, ни братика, ни друзей. Только Машенька. Но об этом Михаил Павлович рассказывать никому не хотел. Разве только Аньке немножко.
   Потому что - необъяснимо - но Анька была удивительно похожа на Машеньку... Ну то есть это совершенно непонятно, но, когда Анька улыбалась, Михаилу Павловичу хотелось закрыть глаза. Та, давняя, юная Машенька смотрела на него, только без косичек.
   Он всегда мечтал о внучке, именно о такой! Ничего, что с ней забот не оберешься, с упрямицей. Ничего, что она больше походит на мальчишку, вечно попадает в истории. Ничего, ничего, это пройдет!
   - Когда? - с интересом спросил с потолка Карл Иванович, он любил подслушивать чужие мысли.
   А Михаил Павлович улыбнулся:
   - Думаю, очень скоро.
   - Прямо, потом направо, - подсказал сверчок.
   Так оно и было: свернув из коридора в тупичок, Михаил Павлович обнаружил Аньку. Она сидела на полу и не сводила сердитых горестных глаз с некой черной коробки, на которой горел красный огонек. Михаил Павлович сразу догадался, что это такое. Ах, Кузя, Кузя...
   - Бедная ты моя Анька... - вздохнул Михаил Павлович и шагнул к проклятой Машине.
   - Не трогайте! - строго сказала Анька. - И пожалуйста, не волнуйтесь - сейчас моя очередь!