Соломко Наталья. Пожарный кран No 1

   ПОГОНЯ
   Вам-то хорошо, вы-то уже знаете, где Анька, а Сергей Борисович мчится по коридорам за человеком в черном...
   Честно говоря, было ему очень страшно: роста Сергей Борисович среднего, а человек в черном вон какой дылда! Поди угонись за ним. И коридоры вокруг какие-то совсем незнакомые, директор еще никогда не заходил так далеко. А тот, за кем он гнался, все сворачивал да сворачивал, запутывая след. Бегал он быстро, и вот, когда Сергей Борисович свернул в очередной коридор, то никого не увидел. Человек в черном пропал, исчез. Вот и шаги его стихли вдали. Директор остался один посреди незнакомых коридоров. Он сбавил шаг, прислушался. Тишина. А местность вокруг пошла уж и вовсе дикая: какая-то бутафорская беседка, увитая плющом, рядом королевский трон, весь в пыли и паутине. На спинке трона, на ржавом гвозде, висела помятая королевская корона, а в дальнем темном углу, чуть скособочившись, стоял средневековый рыцарь из папье-маше.
   Если бы на нагруднике рыцаря не было выцарапано чьей-то искусной рукой "Васька - дурак", можно было подумать, что тут лет сто не ступала нога человека. Но сто лет назад слово "дурак" писалось несколько иначе. Вот так: "дуракъ".
   Можете себе представить, каково было Сергею Борисовичу: Аня Елькина пропала, в коридорах прячется человек в черном. "Я должен его поймать, сказал себе Сергей Борисович, - и спасти Елькину. Вперед!"
   И он снова побежал, чутко прислушиваясь, не раздастся ли где шорох, шаги. Но тишина, тишина стояла вокруг, жуткая, нежилая... Долго ли, коротко бежал он, но вдруг остановился как вкопанный: беседка, увитая плющом, фанерный королевский трон, рыцарь. На нагруднике выцарапано: "Васька - дурак". Что за чертовщина?
   Сергей Борисович поспешно прошел мимо, свернул в другой коридор и побежал.
   Увы, через десять минут он очутился у беседки, и рыцарь "Васька дурак", кажется, встретил его торжествующей ухмылкой.
   Директор с ужасом понял, что заблудился и ходит по кругу.
   ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ - КТО ОН?
   Пока Сергей Борисович отважно преследует неизвестного преступника, надо объяснить кое-что.
   Дело в том, что никакого преступника нет и не было. Так уж вышло, что в дальних коридорах директор увидел...
   Да вы и сами, наверно, уже догадались, что это был Павлик, знаменитый актер, которого не пустили в Дом пионеров и который решил воспользоваться пожарной лестницей. Путь этот был отлично ему знаком - с детства, с той не очень далекой поры, когда Павлик еще не был знаменитым актером, а бегал в Дом пионеров на репетиции. То есть был он тогда самый обыкновенный мальчишка, никакой славы у него еще не было, и черные очки он не носил (чтоб почитатели на улице не узнавали). И Юля его тогда любила.
   Ах, Юлька, ну чего ты дуешься! Теперь, когда Павлик стал такой знаменитый, кучу денег заработал, жить бы да радоваться привалившему счастью. Павлик лез по пожарной лестнице и придумывал свой разговор с Юлей: "Наймем Пашке няньку, а ты иди учись, ты ж давно мечтала. Пожалуйста - деньги есть, никаких забот, проси что хочешь! Все у нас теперь будет о'кэй, Юлька, может, даже в Москву переедем жить. Со мной не пропадешь! Кончай дуться, Юлька, глупо же это, пойми!"
   Павлику вдруг захотелось взглянуть на родную Фестивальную улицу: там, там, среди лип, когда-то бродили они с Юлей. И именно там, однажды, собравшись о духом, он Юлю поцеловал. Знаменитый актер вытянул шею, но крыши загораживали Фестивальную, он торопливо полез наверх. Как там? Все ли на месте?
   На месте все было: дома стояли, как положено, в ряд, в сквере дремали белые, все в инее, липы, а в конце улицы темнел, как и в прежние времена, лес... Будто на ладони лежала перед Павликом улица, он смотрел, смотрел на нее. А улица на него не смотрела, не хотела родная улица видеть знаменитого Павлика...
   "Сговорились они все, что ли?" - расстроился знаменитый. Никто не хотел его видеть: ни Юля, ни Михаил Павлович... А Юлин брат и вовсе вчера сказал, что милицию вызовет, если Павлик еще придет!
   "Вот помиримся с Юлькой, я тебе покажу! - грозно думает Павлик. - Ты у меня узнаешь, как близких родственников в дом не пускать! Ничего! успокаивает себя знаменитый. - Приду к ней в библиотеку, уж тогда мне никто не помешает! Только бы Михаилу Павловичу на глаза не попасться..."
   Говорят, люди к старости делаются мягче. По Михаилу Павловичу что-то этого не заметно. Как сказал два года назад: "Павел, то, что ты собираешься сделать, - предательство!" - так и стоит на своем... Слишком уж строг он, Михаил Павлович Еремушкин. Строг и старомоден, вот что!
   В детстве-то Павлик этого не понимал, все, что говорил и делал Еремушкин, казалось ему замечательным. Но теперь Павлик вырос, теперь-то он понял: жить так, как учил Михаил Павлович, невозможно.
   Долг, честь, благородство!.. Глупости какие! Живи Павлик так, как учил Михаил Павлович, где бы он сейчас был? Работал бы в каком-нибудь захолустном театрике и получал сто рублей в месяц... А на сто рублей попробуй проживи, какой уж тут долг, какая честь... Все-таки Михаил Павлович - идеалист, не знает жизни.
   Только бы, только бы Павлику с ним не встретиться. Потому что Михаил Павлович хоть и идеалист, а рука у него тяжелая, Павлик знает... Однажды, давно, они гуляли - Павлик, Кузя и Михаил Павлович. Кузя был еще совсем малышом, Павлик - тоже не очень взрослым, Еремушкин угощал их мороженым и рассказывал о поэте Пушкине. Дело было в городском саду. Михаил Павлович и Павлик настолько были увлечены разговором, что ничего вокруг не замечали, а Кузя, который по малолетству многого в разговоре не понимал, глазел по сторонам. Он-то и дернул Михаила Павловича за рукав:
   - Деда, а там дяденька тетеньку бьет.
   Так вот, с тех пор десять лет прошло, а Павлик все равно отлично помнит, что Михаил Павлович сделал с тем дяденькой.
   Крутой человек Михаил Павлович! Кто его знает, что ему придет в голову, если он увидит, что Павлик все-таки явился. Между прочим, окно все не открывали, неужели мальчишка забыл?..
   "Ерунда какая! - подумал Павлик. - Лезу, как воришка... Рассказать кому - не поверят!"
   Он начинал мерзнуть. Постучать, что ли? Бесполезно, кто сейчас будет торчать в дальних коридорах?
   ...Но нет - только знаменитый стукнул в окно, как с той стороны кто-то подошел - и открыл!
   - Спасибо! - поблагодарил Павлик, из-за клубов морозного пара еще не разглядев, кто это. Но потом-то клубы рассеялись...
   - Михаил Павлович? - испуганно пробормотал знаменитый и поспешно шагнул назад.
   В последний миг Михаил Павлович все-таки успел поймать его за воротник куртки.
   СУП С КОТОМ
   Знаменитый актер лежал поперек подоконника: голова тут, а ноги в "луноходах" - торчат над заснеженной улицей...
   А Михаилу Павловичу, видно, казалось, что Павлик все еще падает... Он мертвой хваткой держал его за ворот, а в груди у него больно колотилось сердце. Последним, отчаянным рывком он втащил Павлика в помещение и побелел как мел.
   Знаменитый встал на трясущихся ногах, оглянулся назад, в холодную пустоту, откуда его только что вытянули.
   - Уйди с глаз! - приказал ему Еремушкин, и знаменитый Павлик, опустив голову, побрел по коридору...
   А Михаил Павлович неверно шагнул от окна, прислонился к стене и замер, боясь расплескать горячую, черную боль слева, в груди.
   - Михаил Павлович! - шепотом позвала Анька.
   - Ничего, - сквозь зубы ответил он. - Давай-ка я маленько посижу с тобой рядышком...
   Осторожно, по стенке, опустился он на пол рядом с Анькой и закрыл глаза.
   - Только не умирайте, пожалуйста! - закричала Анька. - Я вас очень прошу! - и, обхватив Михаила Павловича за шею, заплакала.
   - Ну и глупая ты у меня... - с трудом выговорил он. - Зачем же я буду умирать, вот выдумала...
   Он открыл глаза и улыбнулся Аньке. И подумал: "Надо менять работу. А то, и вправду, помру однажды у них на глазах..."
   Анька ревела уже в голос.
   - Да не помру, не помру, - пообещал Михаил Павлович, прислушиваясь, как боль отпускает понемножку. - Подожду уж, пока ты вырастешь.
   Анька стихла.
   - А потом? - спросила она настороженно.
   Михаил Павлович молчал. А что он мог ответить?
   - Ну, потом... - вздохнул он печально. - Суп с котом!
   И Анька снова отчаянно заревела.
   - Не хочу! Не хочу! Не хочу! - твердила она. - Хочу, чтоб вы были всегда!
   - Ну перестань, - попросил Еремушкин. - Ревушка... Прилично разве ходить мне в мокром пиджаке? Ладно, никогда не умру.
   Они долго сидели рядышком в меловом кругу под краном: Михаил Павлович - приходя в себя, а Анька - уткнувшись носом ему в плечо и тихонько всхлипывая.
   - Очень больно? - спросила она шепотом.
   - Терпимо.
   - А тукает?
   Михаил Павлович расстегнул пиджак, прижал Анькину ладошку к груди.
   - Тукает! - успокоилась Анька. - А когда оно болит, то это как?
   - Коленки разбивала?
   - Ну.
   - И как?
   - Сначала - очень больно. А потом - саднит только.
   - Вот и у меня, - сказал Михаил Павлович, - саднит только...
   НЕКОТОРЫЕ ПЕЧАЛЬНЫЕ ПОДРОБНОСТИ ИЗ ЖИЗНИ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА
   - Ну, а кровь? - спросят некоторые, не очень догадливые.
   На это надо ответить:
   - Ну а Вовка? Забыли вы разве про него?!
   Вовка едва дохромал до переодевалки, плюхнулся на диван и, шипя от боли, закатал штанину.
   - Здоровски! - сказал Балабанчик с восхищением и жалостью. - Кто тебя?
   Вовка вкратце изложил.
   - Как же ты теперь Горыныча играть будешь? - озаботился Васька. - Там вон сколько бегать и прыгать надо! А у тебя кровь все идет... Гляди, весь пол закапал!
   Вовка и сам не знал, что делать. А больно было ой как!
   - День какой-то, - вздохнул Васька, - непутевый! Всем не везет. И Анька пропала...
   - Ка-ак? - раскрыл глаза Вовка. - Ку-куда?!
   - Никто не знает! - таинственным шепотом доложил Балабанчик. Ищем-ищем! Даже директор этим делом занимается. Только пока ничего.
   В ответ Вовка сказал речь: мучительно застревая на каждом слоге и половину не договаривая, он ругал Ваську и весь Дом пионеров, будто это они были виноваты.
   - Мо-о-может, она ле-ежит где и у-у-у-у... Я по-о-ойду ее и-и-и-и...
   - Куда ты пойдешь? - махнул рукой Балабанчик. - Погляди на себя!
   - Пойду! А вы-ы все-е...
   - Живо одевайся! - крикнул Мотя, влетая, и замер. - Это что?
   - Ни-и-ичего! - сердито крикнул Вовка. - Анька где-е?
   Мотя вздохнул.
   - Еще не нашли.
   - Я и-и-искать по-по...
   - Васька! - хмуро решил Мотя. - У тебя сегодня бенефис! Будешь играть Горыныча! А ты - сиди, я тебя "зеленкой" помажу! И забинтовать надо. Только чтоб Михаил Павлович не увидел.
   Мотя унесся за медикаментами. Вовка, насупленный и тревожный, наставлял Балабанчика:
   - Бе-бе-береги хвост! Оборвут.
   Это было главное в роли Змея Горыныча. Слов у Вовки почти не было, зато какой у него был хвост!
   Будь проклят тот художник, который его придумал! Ему, видно, и в голову не приходило, сколько мучений придется вынести бедному чудищу из-за этого хвоста.
   Частенько уже перед самым выходом на сцену обнаруживал его горемыка Горыныч привязанным к ножке рояля... А когда выбегал он на сцену и извергал пламя, мальчишки из балета тишком утягивали хвост в кулисы и цепляли за гвоздик, нарочно вбитый там для этой подлой цели. А ежели у тебя хвост зацеплен за гвоздик, какой же ты Горыныч? Никакой! Одни слезы. Потому что в самый разгар боя либо хвост у тебя оборвется на радость всему зрительному залу, либо сам ты грохнешься.
   "Горыныч, на выход!" - командовал дежурный режиссер.
   Вовка напяливал огнедышащие головы и, нервно прижимая к груди свой многострадальный хвост, с ревом устремлялся на сцену. "Огне-ем спа-алю-у!" - жутко выл он. Юные зрительницы при этом вжимались в кресла, а дошкольники начинали плакать и проситься домой... Вовка же, занимаясь всевозможной разрушительной деятельностью, ни секунды не был спокоен, косил глазом в кулисы, где слонялись в ожидании своего выхода мальчишки из балета. А вероломный Добрый Молодец, войдя с ними в сговор, нарочно загонял Вовку на опасное пространство возле гвоздика!
   Самое обидное было вот что: этого хилого Доброго Молодца Горыныч Вовка мог положить на лопатки мизинцем левой руки. Но по пьесе положено было ему погибнуть трусливо и бесславно - и Вовка погибал... И, уже распластавшись по сцене без признаков жизни и выключив лампочки во всех трех головах, он с тоской наблюдал, как нахальные танцоры, пользуясь его мертвой неподвижностью, ползут по-пластунски среди ватных сугробов, чтобы завязать хвост тройным морским узлом... Придется, ох придется Вовке распутывать его весь перерыв!
   В общем, одно название, что Горыныч, а если разобраться, такой же бедолага, как все.
   НОВАЯ БЕДА
   Как известно, Мотя отправился за медикаментами, чтобы перевязать раненого Вовку, но на полдороге его нагнал Айрапетян:
   - Тебя к телефону срочно!
   Звонила младшая сестра Светка.
   - Шлушай, Мотька, - сказала она. - К нам шейчаш приходила тетенька иш школы и тебя шильно ругала...
   Мотя замер.
   - Шлышишь? - спросила Светка.
   - Слышу...
   - А мама ей шкажала, что она на тебя вли-я-ни-я не имеет. Вы, шкажала, шражу идите в этот их театр и жалуйтешь там, а меня он не шлушаетша...
   - А она? - напряженно поинтересовался Мотя.
   - Я ж тебе то и жвоню, што она к вам идет... Ты шкорее шпрячьша!
   Пятилетняя Светка была верным Мотиным другом, всегда за него заступалась.
   - Спасибо, Светлана, - удрученно сказал Мотя. - Что же делать?
   - Шам виноват! - ответила Светка. - Жачем влюблялша и жапишки на уроке пишал?!
   Мотя вздохнул и положил трубку. Ужасный, ужасный был день! Только этого еще не хватало: классная руководительница идет в Дом пионеров жаловаться. И именно тогда, когда решили Михаила Павловича не волновать.
   Мотя хорошо знал свою учительницу и понял отчетливо: Михаила Павловича надо спасать!
   Но как?
   НА ПОИСКИ АНЬКИ
   Вовка, прихрамывая, брел по коридорам. Пропала Анька... Куда? Почему? Где ее искать? Непонятно... Но Вовка Гусев - настоящий друг, он облазает весь Дом пионеров, он найдет ее! И вдруг он стал как вкопанный.
   Окно! Окно-то усатому незнакомцу он позабыл открыть! Сколько уж времени прошло, поди, он там уж к лесенке примерз!
   Скорей! Вовка захромал, заспешил...
   За его спиной вдруг послышался торопливый топот. На всякий случай Вовка свернул в соседний коридор и вжался в стенку: Мотя не велел ему попадаться никому на глаза, чтоб не обнаружили подмены.
   Мимо промчался директор Дома пионеров и скрылся в дальних коридорах. "Ну и ну! - удивился Вовка. - Куда это он? Будто гонится за кем-то..."
   Переждав, когда топот стихнет, он двинулся дальше и вдруг - лицом к лицу - столкнулся с Михаилом Павловичем.
   Это была катастрофа!
   Михаил Павлович удивленно посмотрел на Вовку, а потом на часы.
   - Разве елка еще не началась? - спросил он.
   - На-на-на... - испуганно отозвался Вовка.
   Ему хотелось зажмуриться. Потому что ведь ясно, какой будет следующий вопрос: если елка уже началась, то почему он, Вовка, бродит по коридорам вместо того, чтоб быть там, где ему положено, - за кулисами, одетым в костюм Змея Горыныча и готовым к выходу?
   И что Вовка Михаилу Павловичу ответит?
   Но Михаил Павлович больше Вовку ни о чем не спросил, только посмотрел пристально и вздохнул.
   - По коридору прямо и направо, - показал он и ушел.
   А Вовка стоял и растерянно глядел ему вслед.
   Во-первых, почему Михаил Павлович Вовку не ругает? А во-вторых, откуда он знает, что Вовке надо именно прямо и именно направо, туда, в тупичок у пожарной лестницы? Может, он и про усатого знает?.. Странно, странно все и непонятно!
   Впрочем, размышлять об этом было некогда. Вовка торопливо захромал по коридору, а потом свернул направо.
   Свернув направо, он обнаружил в тупичке пропавшую Аньку.
   ДРУЗЬЯ ССОРЯТСЯ НАВЕКИ
   - Во-от ты где! - радостно крикнул Вовка. - А все го-го-го...
   Он перевел дыхание и договорил почти не заикаясь:
   - Что ты пропала!
   При Аньке Вовка Гусев старался не заикаться, потому что она этого терпеть не могла и очень сердилась, обвиняла Вовку в том, что у него силы воли нет. "Вот скажи себе: "Больше никогда ни за что заикаться не буду!" и не заикайся, ясно тебе!" - требовала она. Легко ей так, а если у Вовки Гусева в горле застрял какой-то треугольник и мешает разговаривать?
   Ну, то есть Вовка отлично понимал, что на самом деле никакого треугольника у него в горле нет, а только кажется. Но этот проклятый треугольник, хоть и казался только, а разговаривать все равно мешал, да разве упрямице Аньке объяснишь такое? Но вот что удивительно: при Аньке Вовка Гусев почти не заикается...
   Он оглядывает непонятный черный ящик, Аньку, которая сидит на полу, обняв коленки... Что-то случилось, это же ясно!
   - Кто тебя?! - гневно спрашивает Вовка. - Говори! Он у меня получит!
   - Кузя...
   Другу все можно рассказать, он поймет. И Анька уже открывает рот, чтоб все-все рассказать Вовке Гусеву, может, вместе они что-нибудь да и придумают...
   Но Вовка хмурится, вздыхает, не глядит в глаза.
   - Ты чего?
   - Думаю, - сознается Вовка, - сказать тебе одну вещь или нет...
   - Скажи! - требует Анька: она очень любопытна.
   - А ты не обидишься?
   - Нет! - заверяет Анька. - Ну, говори!
   - Знаешь... - неуверенно мямлит Вовка, и по всему видно, что говорить ему не хочется. - Тут такое дело... Конечно, ты можешь этого еще не понимать...
   - Ну?! - торопит Анька, умирая от любопытства.
   - В общем... Ты только не обижайся... Просто ты в него влюблена!
   - В кого? - Лицо у Аньки перепуганное.
   Вовке ее жалко. Но он - настоящий друг, он должен все Аньке объяснить, раз она сама еще не понимает!
   Недавно он прочитал одну интереснейшую и умнейшую книгу (у мамы под подушкой нашел). Называется "Психология подростка". Читается взахлеб, как "Три мушкетера"! Вовка столько нового открыл для себя, что сначала был просто сам не свой.
   Например, оказывается, что все люди в их с Анькой возрасте обязательно влюбляются, можете себе представить! Ну, так положено, и никак без этого нельзя. А влюбившись, они и сами не понимают, что с ними происходит. Да и откуда им знать, ведь с ними такое впервые...
   Взрослые, так те сразу догадываются, им не впервой. Ну, они сразу начинают бегать на свидания, дарить цветы и, хотя и так все понятно, на всякий случай еще и объясняются друг другу в любви.
   У детей же все не так... Допустим, скажет мальчик девочке: "Приходи на свидание"... А девочка знаете что в ответ ему? "Дурак!" И даже может портфелем по голове стукнуть! Сами понимаете, что, если тебе дали портфелем по башке, дарить цветы просто глупо!
   А уж в любви объясняться... Пусть ненормальные объясняются! Стыдно, неужели непонятно? Как это - взять и сказать: "Я тебя люблю". Лучше уж, как некоторые, нарисовать любимую девочку в тетрадке для ролей и подписать: "Вера - дура"... Или, как некоторые другие, ходить и твердить: "Я его терпеть не могу!"
   В общем, ясно, что тогда, четыре года назад, когда клялись не влюбляться, были они маленькие и глупые... Никуда им от этой любви не деться... Вот только как же - дом у моря?.. Может, все-таки как-нибудь можно, чтоб и дом у моря и влюбляться?
   - В кого! - переспрашивает Анька уже грозно.
   - В кого, в кого... В Кузю, - говорит Вовка Гусев.
   Обратите внимание: он совершенно не заикается и ждет, что Анька его за это похвалит. Но напрасно он ждет.
   - Ты что - дурак! - Анька сверкает глазами. - Да я его терпеть...
   - Это тебе только кажется, - перебивает Вовка. - А на самом де...
   Но договорить он не успел: Аня Елькина изо всей силы двинула ему локтем! Вовка лязгнул зубами и смолк.
   - Еще хочешь?!
   - Хо-хо-хо... - От обиды у Вовки опять встал поперек горла проклятый треугольник. Ах, Анька, Анька... Ты была Вовке Гусеву лучшим другом, а теперь мало того, что влюбилась в какого-то там Кузю, так еще и дерешься, будто Вовка в этом виноват.
   - Иди отсюда, раз ты такой неумный! - закричала Анька. Гусятина-поросятина!
   Вовка онемел. Никогда, никогда она такого ему не говорила! Только самые страшные враги обзывали так Вовку.
   Он встал и, хромая, пошел прочь. Уйти хотелось гордо, без слез, но не вышло. Не от боли были те слезы. От обиды.
   - Ну-ну-ну и целуйся со-о своим Ку-ку-ку!.. - мучительно заикаясь, выкрикнул он.
   Тяжелый Анькин унт, пролетев в нескольких сантиметрах от Вовкиной головы, стукнул в стенку.
   - Ма-а-азила! - завопил Вовка. - Влю-у-убилась, влю-у-у...
   У Аньки, между прочим, было два унта. И во второй раз она, между прочим, не промахнулась.
   Это точное попадание произвело на Вовку Гусева довольно странное действие: он покачнулся, глаза его остекленели на мгновение. Но он не замолчал!
   - Мазила! Влюбилась! Влюбилась! Так тебе и надо! - во все горло кричал он, несясь по коридору и всхлипывая.
   И при этом совершенно не заикался!
   "ПОЙ МНЕ ПЕСНЮ ПРО ЛЮБОВЬ!"
   С грохотом обвалилось синее Анькино небо.
   Треснув, рассыпалась на кусочки радуга.
   Покосился, ушел в песок по самую крышу дом на берегу моря.
   Померкло солнце, сорвались с неба звезды.
   Ничего не осталось - мрак и пустыня. Только страшно, выжидающе горит рубиновый огонь Машины.
   Хорошо, хоть пожарный кран No 1 среди такой катастрофы стоит надежно, незыблемо, прикрывает Аньку от падающих обломков.
   Сказал Вовка свои глупые слова - и будто выпустил джинна из бутылки.
   - Неправда! - бормочет Анька с отчаянием. - Ни в кого я не... Неправда, неправда!
   Но все так и было, как Вовка сказал. Анька и сама уже давно догадалась об этом. А потом как-то забыла.
   Так сны забываются: снятся, снятся - и ты спешишь куда-то, так бежишь, так боишься опоздать, что земля уходит из-под ног, и, раскинув руки, вот уже летишь ты в небесном просторе, кричишь что-то, смеешься и плачешь.
   Поди вспомни, проснувшись, куда это ты спешил так, отчего смеялся, плакал отчего?
   - Неправда, не хочу! - твердит влюбленная Анька, сидя под пожарным краном, а вокруг дымятся развалины ее мира, славного, привычного мира, где прожила она почти двенадцать лет, твердо зная, что все девчонки воображалы и болтушки, что никакой любви нет, а есть только верная дружба.
   Навязалась на Анькину голову проклятущая любовь эта, а зачем она, что с ней Аньке делать?
   - Не хочу! Не надо мне!
   - Крику-то! Шуму! - недовольно проскрипел тонкий голосок, и из-под обломка радуги вылез помятый Карл Иванович. - Конец света, да и только.
   Он оглядел Анькины руины и попенял, осерчав:
   - Эка любовь-то у тебя неповоротлива, все вдребезги разнесла...
   Анька молчала, тоскливо глядела мимо.
   - Вечно так, - брюзжал Карл Иванович, - дров наломают, а ты отдувайся. Ну чего зыркаешь? Живо мне песню пой! Про любовь.
   - Я про любовь не знаю! - мрачно созналась Анька.
   - Тьфу, и чему вас нынче в школе-то учат? Подпевай!
   И он затянул тихонько:
   Гори, гори, моя звезда,
   Звезда любви приветная,
   Ты у меня одна, заветная,
   Другой не будет никогда...
   Карл Иванович трудится, что-то строит из обломков и поет.
   Анька сидит под пожарным краном и мрачно подпевает.
   - Шибче, шибче пой, а то у меня ничего не получится! - командует работяга сверчок.
   Анька подпевает шибче.
   И вот потихоньку возвращается на место рухнувшее небо, но уж больно оно серенькое, пасмурное. Однако вот и звезды загораются.
   - А солнце где? - уныло спрашивает Анька. - А радуга?
   - Много хочешь, мало улыбаешься! - строжает Карл Иванович. - Ты пой, пой давай.
   В ЗАКОЛДОВАННОМ ЛЕСУ
   Лес стоял синий, туманный, но вот Кузя и Катя выехали на огромный белый склон, и он вдруг засиял ослепительно.
   - Смотри, смотри! - ахнула Катя. - Как в сказке! Будто он был заколдованный, а мы пришли и расколдовали.
   Если бы такое сказала не Катя, а какая-нибудь другая девочка, Кузя поморщился бы только: какие еще сказки, просто солнце поднялось выше верхушек сосен и кристаллы снега отразили его лучи, неужели непонятно!
   Но с Катей все было иначе, все, что говорила она, полно было прекрасного, таинственного смысла. Почему-то рядом с Катей Кузя начинал замечать то, что раньше казалось неважным и ненужным.
   Когда он ее видел, внутри у него делалось так тревожно и радостно, что просто взял бы и полетел.
   В общем, надо честно признать: хоть и считал Кузя чувства ненужными и отжившими, рядом с Катей становилось ясно, что в самом Кузе они отжили еще не окончательно. Это плохо. Надо с ними (с чувствами то есть) бороться и искоренять, чтоб не мешали жить. Ведь Кузя хочет стать мудрым, как электронно-вычислительная машина. Но вот беда: когда Катя рядом, бороться и искоренять эти самые чувства бесполезно - их так много, что, того и гляди, они сами искоренят Кузю вместе с его умной Машиной, вот какие дела...
   Понятно, что Кузя пытается им не поддаваться. Ему, например, сейчас очень хочется сказать Кате: "Я люблю тебя!" - а он вместо этого принимается громким голосом рассказывать о своей Машине: какая она будет умная, все за всех рассчитает и не даст никому делать глупости.
   - Все будут счастливые, потому что Машина не допустит страданий! горячо говорит Кузя и при этом размахивает руками. - Приведу простой пример, чтоб тебе было понятней...
   Вы ведь уже знаете: Кузя любит объяснять все на простых примерах.
   - Простой пример: представь себе, что какой-нибудь Саша полюбил какую-нибудь Наташу. Они поженились. А спустя некоторое время выяснилось, что они, оказывается, ошиблись: им только казалось, что они любят друг друга. А теперь им стало совершенно ясно, что они терпеть друг друга не могут! И вот они живут и страдают. Ссорятся, говорят друг другу злые слова. Конечно, никто им не запрещает расстаться, разъехаться в разные концы города (можно и вовсе в разные города) и больше никогда друг друга не видеть. Но у них, между прочим, есть сын. Назовем его Алеша. И если они расстанутся, то страдать перестанут, но тогда страдать будет Алеша. Он ведь их обоих любит...