Страница:
Во-первых, в течение сорока восьми часов мировой рекорд цен на живопись был побит дважды. Во-вторых, на земном шаре существуют по крайней мере три человека, готовых заплатить за художественное полотно почти $80 млн (как за Ван Гога, так и за Ренуара сражались как минимум трое покупателей).
Перспективы для художественного рынка вырисовывались совершенно безграничные... В зал Sotheby’s торжественно внесли десять ящиков шампанского.
Через несколько месяцев стало очевидно: то, что в мае 1990 года казалось прелюдией к нескончаемому триумфу, было в действительности лебединой песней.
«Две равно уважаемых семьи...»
Два капитана
Шедевр взаймы
Семь тощих коров
Продано, продано, продано...
Илья Нагибин
Торговцы от сохи
Да здравствует королева!
Пить в одиночку бывает полезно
Пьяное дело
Перспективы для художественного рынка вырисовывались совершенно безграничные... В зал Sotheby’s торжественно внесли десять ящиков шампанского.
Через несколько месяцев стало очевидно: то, что в мае 1990 года казалось прелюдией к нескончаемому триумфу, было в действительности лебединой песней.
«Две равно уважаемых семьи...»
Различие между двумя фирмами было сформулировано и стало афоризмом задолго до описанного всплеска конкуренции.
«Christie’s – это джентльмены, которые стараются казаться аукционерами. Sotheby’s – аукционеры, которые стремятся казаться джентльменами». Отчасти брезгливая интонация, которая ясно слышится в этом определении, разумеется, европейского происхождения. Брезгливость адресована главным образом Sotheby’s.
Конкуренты между тем бурно завоевывали клиентуру в послевоенные годы и довольно бесцеремонно обращались с концепцией святых художественных ценностей. Вместо таинственной музейной атмосферы в Sotheby’s спешно насаждали нечто, более напоминавшее универсальный магазин для долгосрочных инвесторов.
В пятидесятые-семидесятые здесь распродавали не только искусство, но и любые предметы роскоши – автомобили, вина, драгоценности, поместья.
И даже... образование. Одной из первых выпускниц художественных курсов при Sotheby’s была Каролина Кеннеди, дочка Джона и Жаклин Кенеди. Утверждают, что именно поэтому Sotheby’s получил главную «призовую игру» 1996 года – право на распродажу коллекции Джекки О.
Впрочем, к середине восьмидесятых годов XX века никакой (почти) разницы между Монтекки и Капулетти уже не было. Так как у руководства Christie’s в какой-то момент оказалось всего лишь две возможности. Либо превращаться в европейский захолустный аукцион, либо открывать офис в Нью-Йорке и начинать торговать всем, что привлекает коллекционеров. Иными словами, «аукционным арикстократам» предстояло с опозданием на полтора десятка лет отправиться по стопам конкурентов.
Сохраняя выражение легкой скуки и неистребимого благородства на очень породистых лицах, аукционеры Christie’s незаметно сменили концепцию. И уже в 1987 году выглядели ничуть не хуже соперников. Christie’s побил тогдашние рекорды дороговизны для живописи («Подсолнухи» Ван Гога за $39,9 млн), драгоценностей (бриллианты в 64-83 карата – за $6,4 млн) и автомобилей ($9,8 млн за Bugatti-41).
«Christie’s – это джентльмены, которые стараются казаться аукционерами. Sotheby’s – аукционеры, которые стремятся казаться джентльменами». Отчасти брезгливая интонация, которая ясно слышится в этом определении, разумеется, европейского происхождения. Брезгливость адресована главным образом Sotheby’s.
Sotheby’sВ дирекции Christie’s холили имидж аристократического заведения с благородно сдержанными ценами и эксклюзивным качеством. Конкурентов из Sotheby’s здесь выразительно презирали.
1744 – основатель Sotheby’s Сэмюэль Бэкер провел свой первый аукцион, на котором была выставлена библиотека из 457 книг сэра Джона Стэнли (ушла за ?826).
1823 – на аукцион выставлена библиотека Наполеона.
1913 – после выставления работ Франца Хальса Sotheby’s переключился с продаж книг на продажи произведений искусства в целом.
1958 – на аукционной продаже коллекции Голдсмита американский миллионер Пол Меллон приобрел Garcon au Gilet Rouger Сезанна за $618,2 тыс. – то есть в семь раз больше, чем когда-либо и кто-либо платил за произведение искусства XX века на английских аукционах.
1977 – Sotheby’s пустил свои акции в свободную продажу. 1983 – Альфред Таубман возглавил консорциум, который скупил акции Sotheby’s. Это снова превратило аукцион в частное предприятие.
1987 – драгоценности герцогини Виндзор были выставлены на аукционе в Женеве. Элизабет Тэйлор купила украшенные драгоценностями копии английской королевской короны и шлема принца Уэльского за $623,3 тыс.
Конкуренты между тем бурно завоевывали клиентуру в послевоенные годы и довольно бесцеремонно обращались с концепцией святых художественных ценностей. Вместо таинственной музейной атмосферы в Sotheby’s спешно насаждали нечто, более напоминавшее универсальный магазин для долгосрочных инвесторов.
В пятидесятые-семидесятые здесь распродавали не только искусство, но и любые предметы роскоши – автомобили, вина, драгоценности, поместья.
И даже... образование. Одной из первых выпускниц художественных курсов при Sotheby’s была Каролина Кеннеди, дочка Джона и Жаклин Кенеди. Утверждают, что именно поэтому Sotheby’s получил главную «призовую игру» 1996 года – право на распродажу коллекции Джекки О.
Впрочем, к середине восьмидесятых годов XX века никакой (почти) разницы между Монтекки и Капулетти уже не было. Так как у руководства Christie’s в какой-то момент оказалось всего лишь две возможности. Либо превращаться в европейский захолустный аукцион, либо открывать офис в Нью-Йорке и начинать торговать всем, что привлекает коллекционеров. Иными словами, «аукционным арикстократам» предстояло с опозданием на полтора десятка лет отправиться по стопам конкурентов.
Сохраняя выражение легкой скуки и неистребимого благородства на очень породистых лицах, аукционеры Christie’s незаметно сменили концепцию. И уже в 1987 году выглядели ничуть не хуже соперников. Christie’s побил тогдашние рекорды дороговизны для живописи («Подсолнухи» Ван Гога за $39,9 млн), драгоценностей (бриллианты в 64-83 карата – за $6,4 млн) и автомобилей ($9,8 млн за Bugatti-41).
Christie’sВ 1980-е годы соотношение между Sotheby’s и Christie’s на рынке продаж традиционно составляло 60:40. Оно превратилось в 50:50, после того как бразды правления в Christie’s попали в руки Кристофера Дэвиджа.
1766 – Джеймс Кристи открыл свой аукционный дом в Dalton’s Print Rooms в лондонском Pall Mall. В 1823 году фирма переезжает на Кинг Стрит, дом 8.
1778 – Екатерина Великая приобрела коллекцию сэра Роберта Уолпола за ?40 тыс.
1795 – после казни Жанны дю Барри, фаворитки Людовика XV, ее драгоценности были проданы всего за ?10 тыс.
1876 – портрет герцогини Девонширской кисти Гейнсборо продан за рекордную сумму – $10 тыс.
1990 – владелица Johnson & Johnson Бася Джонсон приобрела Badminton cabinet герцога Бифорта за $15,1 млн – максимальную цену, которую когда-либо платили за предмет меблировки.
1990 – портрет Dr.Gachet Ван Гога был продан за $82,5 млн. Покупатель из Японии завещал после своей смерти кремировать картину вместе с собой.
Два капитана
Исполнительные директора обеих фирм – Кристофер Дэвидж и Диана Брукс – заняли свои кабинеты почти одновременно. Кристофер – в Christie’s, Диана – в Sotheby’s. После чего 200-летняя конкуренция обрела вполне конкретные черты. И превратилась в своего рода спортивное состязание. Оба капитана по-своему в совершенстве олицетворяли (и продолжают олицетворять) легенды о «джентльменах» и «аукционерах».
Диана («Диди») Брукс – 47-летняя блондинка с чересчур громким голосом покоряла публику и собственное начальство неистребимой женской самостоятельностью. И исключительной непринужденностью. Непринужденность собственно и принесла ей сначала должность казначея, а затем исполнительного директора Sotheby’s.
Говорят, однажды президент фирмы Альфред Таубман вошел в комнату правления и спросил Брукс, не приготовит ли она ему кофе. «С удовольствием, – ответила дама, протягивая шефу кипу документов, – если вы будете так любезны и сделаете для меня копии вот с этих бумаг».
Карьера Брукс развивалась вполне в стиле Sotheby’s. Для начала она пять лет набиралась опыта в Citibank и лишь после этого отправилась осваивать художественный рынок.
Незаметный, консервативно одетый Кристофер Дэвидж принадлежит Christie’s как бы по наследству. Его дед начал работать в фирме еще в 1904 году. Дослужившись, впрочем, лишь до старшего кассира. Отец же вел издательство каталогов Christie’s. Особым предметом его рабочей гордости было то, что каталог выходил на неделю раньше, чем каталог Sotheby’s.
Оба исполнительных директора, невзирая на разницу имиджей, отличаются здоровым прагматизмом. И богатой фантазией, которая подсказывает им неотразимо авантюрные решения. В самых, казалось бы, скучных ситуациях.
Правда, фантазия госпожи Брукс, как правило, оказывается занимательнее.
Диана («Диди») Брукс – 47-летняя блондинка с чересчур громким голосом покоряла публику и собственное начальство неистребимой женской самостоятельностью. И исключительной непринужденностью. Непринужденность собственно и принесла ей сначала должность казначея, а затем исполнительного директора Sotheby’s.
Говорят, однажды президент фирмы Альфред Таубман вошел в комнату правления и спросил Брукс, не приготовит ли она ему кофе. «С удовольствием, – ответила дама, протягивая шефу кипу документов, – если вы будете так любезны и сделаете для меня копии вот с этих бумаг».
Карьера Брукс развивалась вполне в стиле Sotheby’s. Для начала она пять лет набиралась опыта в Citibank и лишь после этого отправилась осваивать художественный рынок.
Незаметный, консервативно одетый Кристофер Дэвидж принадлежит Christie’s как бы по наследству. Его дед начал работать в фирме еще в 1904 году. Дослужившись, впрочем, лишь до старшего кассира. Отец же вел издательство каталогов Christie’s. Особым предметом его рабочей гордости было то, что каталог выходил на неделю раньше, чем каталог Sotheby’s.
Оба исполнительных директора, невзирая на разницу имиджей, отличаются здоровым прагматизмом. И богатой фантазией, которая подсказывает им неотразимо авантюрные решения. В самых, казалось бы, скучных ситуациях.
Правда, фантазия госпожи Брукс, как правило, оказывается занимательнее.
Шедевр взаймы
В начале восьмидесятых, за несколько лет до рекордной продажи Ван Гога, аукционные цены росли вполне достойно. Но, по правде говоря, действительно впечатляющие прибыли оставались лишь мечтой.
Хозяева Christie’s заявили о стабилизации рынка и приготовились к длинной и не слишком нервической позиционной войне с конкурентами. Без сверхприбылей, но и без сверхрисков.
Диди Брукс и ее шеф, г-н Альфред Таубман, напротив, обратились к своему богатому деловому опыту и произвели ряд нововведений. Которые, впрочем, не вызвали ни у коллег, ни у специалистов решительно никакого восторга.
Не лишне напомнить, что Альфред Таубман, прежде чем стать президентом Sotheby’s, извлекал миллионные прибыли из сети универсальных магазинов. Что ему впоследствии припоминали конкуренты, неоднократно пеняя на то, что продажа Модильяни весьма отличается от торговли, например, дезодорантами. Сам господин Таубман так вовсе не считал.
Так вот, к середине восьмидесятых руководство Sotheby’s осчастливило своих клиентов парочкой приятных новшеств. После этого цены на Sotheby’s как бы сами собою устремились ввысь.
Аукцион стал предлагать своим особо любимым клиентам ненавязчивую финансовую поддержку в так называемых «особых ситуациях». Которая позволяла им торговаться, как бы не слишком задумываясь о возможностях собственного кошелька. К сожалению, это было прибыльное, но довольно рискованное предприятие. В чем Sotheby’s однажды пришлось убедиться. Весьма, к слову, чувствительно.
Речь шла снова о Ван Гоге, и дело было осенью 1987-го.
На торги выставили легендарные «Ирисы», и из всех покупателей в день торгов особенно выделялся некий австралийский джентльмен с приключенческой фамилией Бонд и прозаичным именем Алан. Он как-то чрезвычайно самоуверенно набавлял цену. Результатом была впечатляющая сумма в $54 млн. Каковую цифру эксперты уже приготовились заносить в списки рекордов. Правда, через некоторое время после заключения сделки шум поутих. И вскоре возобновился с новой силой.
Дело в том, что у господина Бонда $54 млн не было. Ни в день аукциона, ни год спустя. Ровно половину суммы ему любезно одолжил сам Sotheby’s. Просто чтобы придать торговле недостающую живость. Когда выяснилось, что господин Бонд совершенно некредитоспособен, Sotheby’s пришлось в обстановке строгой секретности искать нового покупателя на «засвеченную» картину. «Ирисы» в результате оказались в музее Гетти.
Сумму этой окончательной сделки Sotheby’s категорически отказался разглашать. Даже под угрозой грандиозного скандала, который, впрочем, и так состоялся.
Потенциальный рекорд так и остался незарегистрированным. Зато аукционная торговля и впрямь заметно оживилась. На целых три года.
Хозяева Christie’s заявили о стабилизации рынка и приготовились к длинной и не слишком нервической позиционной войне с конкурентами. Без сверхприбылей, но и без сверхрисков.
Диди Брукс и ее шеф, г-н Альфред Таубман, напротив, обратились к своему богатому деловому опыту и произвели ряд нововведений. Которые, впрочем, не вызвали ни у коллег, ни у специалистов решительно никакого восторга.
Не лишне напомнить, что Альфред Таубман, прежде чем стать президентом Sotheby’s, извлекал миллионные прибыли из сети универсальных магазинов. Что ему впоследствии припоминали конкуренты, неоднократно пеняя на то, что продажа Модильяни весьма отличается от торговли, например, дезодорантами. Сам господин Таубман так вовсе не считал.
Так вот, к середине восьмидесятых руководство Sotheby’s осчастливило своих клиентов парочкой приятных новшеств. После этого цены на Sotheby’s как бы сами собою устремились ввысь.
Аукцион стал предлагать своим особо любимым клиентам ненавязчивую финансовую поддержку в так называемых «особых ситуациях». Которая позволяла им торговаться, как бы не слишком задумываясь о возможностях собственного кошелька. К сожалению, это было прибыльное, но довольно рискованное предприятие. В чем Sotheby’s однажды пришлось убедиться. Весьма, к слову, чувствительно.
Речь шла снова о Ван Гоге, и дело было осенью 1987-го.
На торги выставили легендарные «Ирисы», и из всех покупателей в день торгов особенно выделялся некий австралийский джентльмен с приключенческой фамилией Бонд и прозаичным именем Алан. Он как-то чрезвычайно самоуверенно набавлял цену. Результатом была впечатляющая сумма в $54 млн. Каковую цифру эксперты уже приготовились заносить в списки рекордов. Правда, через некоторое время после заключения сделки шум поутих. И вскоре возобновился с новой силой.
Дело в том, что у господина Бонда $54 млн не было. Ни в день аукциона, ни год спустя. Ровно половину суммы ему любезно одолжил сам Sotheby’s. Просто чтобы придать торговле недостающую живость. Когда выяснилось, что господин Бонд совершенно некредитоспособен, Sotheby’s пришлось в обстановке строгой секретности искать нового покупателя на «засвеченную» картину. «Ирисы» в результате оказались в музее Гетти.
Сумму этой окончательной сделки Sotheby’s категорически отказался разглашать. Даже под угрозой грандиозного скандала, который, впрочем, и так состоялся.
Потенциальный рекорд так и остался незарегистрированным. Зато аукционная торговля и впрямь заметно оживилась. На целых три года.
Семь тощих коров
Резкому падению цен в 1990 году до сих пор никакого удовлетворительного объяснения не найдено. Особенно глубокомысленные специалисты отчего-то упоминали войну в Персидском заливе.
И цены на нефть, на которые в финансовом мире, как водится, можно свалить все, что угодно. Доподлинно известно лишь одно – триумфы 15-18 мая 1990 года, с коих мы начали нашу историю, оказались последними. На следующие пять лет.
Со стороны катастрофа выглядела вполне благопристойно. Торги все так же начинались и заканчивались в срок, клиентов не убавлялось. Миллионы исправно перекочевывали с одних счетов на другие.
Только это были уже совершенно не те миллионы.
Аукционисты, которым в худших традициях экономического кризиса даже иногда переставали платить зарплату, мрачнели все больше и больше. Самое болезненное поражение выпало на долю Sotheby’s.
Художественная коллекция семейства Фордов числилась среди наиболее перспективных в сезоне 1990 года. Однако корыстные члены автомобильной династии соглашались отдать право на распродажу только в том случае, если организатор аукциона предоставит им финансовую гарантию на определенную сумму.
Sotheby’s оценил коллекцию в $51 млн и гарантировал Фордам именно эту сумму. Торги же выдали несколько более скромный результат в... $30 млн.
Аукцион вынужден был доплатить разницу с собственных счетов и остался с тринадцатью картинами, на которые и вовсе не нашлось желающих.
Один незадачливый владелец Ferrari GTO 1962 года выпуска неосмотриельно отказался продать свое «сокровище» за $20,5 млн (ему самому в 1964 году за этот раритетный автомобиль пришлось выложить «целых» $12 тыс.). Случилось это в начале 1990 года. А живописная цена отчасти объяснялась тем, что эта модель была выпущена всего в тридцати шести экземплярах.
В 1992 году за злополучный Ferrari уже предлагали не более $3 млн.
Другой остроумный собиратель – шведский промышленник Ханс Тулен – разорился на спекуляциях с недвижимостью. Но банки-кредиторы хранили олимпийское спокойствие, ибо Тулен владел сотней коллекционных автомобилей, которые оценивали в $80 млн.
Когда дошло до расплаты, банкиры наложили руку на коллекцию. Последняя, к их неприятному изумлению, уже «подешевела» до... $20 млн.
От отчаяния остроумные руководители Sotheby’s стали устраивать распродажи каких-то уж совершенно сказочных предметов. За $200 тыс. на продажу выставляли обтрепанный советский космический скафандр. За $5 тыс. – тюбик с концентратом картофельного супа, не съеденного кем-то из американских астронавтов в 1969 году.
И цены на нефть, на которые в финансовом мире, как водится, можно свалить все, что угодно. Доподлинно известно лишь одно – триумфы 15-18 мая 1990 года, с коих мы начали нашу историю, оказались последними. На следующие пять лет.
Со стороны катастрофа выглядела вполне благопристойно. Торги все так же начинались и заканчивались в срок, клиентов не убавлялось. Миллионы исправно перекочевывали с одних счетов на другие.
Только это были уже совершенно не те миллионы.
Аукционисты, которым в худших традициях экономического кризиса даже иногда переставали платить зарплату, мрачнели все больше и больше. Самое болезненное поражение выпало на долю Sotheby’s.
Художественная коллекция семейства Фордов числилась среди наиболее перспективных в сезоне 1990 года. Однако корыстные члены автомобильной династии соглашались отдать право на распродажу только в том случае, если организатор аукциона предоставит им финансовую гарантию на определенную сумму.
Sotheby’s оценил коллекцию в $51 млн и гарантировал Фордам именно эту сумму. Торги же выдали несколько более скромный результат в... $30 млн.
Аукцион вынужден был доплатить разницу с собственных счетов и остался с тринадцатью картинами, на которые и вовсе не нашлось желающих.
Sotheby’s, объем продаж:Особенно жестоко обманутыми чувствовали себя коллекционеры редких автомобилей. Ибо цены на их лучшие экспонаты таяли на глазах.
1989 год – $2,9 млрд;
1991 год – $1,1 млрд;
1994 год – $1,3 млрд.
Чистая прибыль:
1989 год – $112 млн;
1992 год – $4 млн;
1993 год – $19 млн.
Цена акций:
1989 год – $37 за акцию;
1990 год – $10 за акцию.
Christie’s, объем продаж:
1989 год – $2,2 млрд;
1991 год – $1 млрд.
Чистая прибыль:
1989 год – $19 млн;
1991 год – $7 млн.
Цена акций:
1989 год – $6 за акцию;
1990 год – $3 за акцию.
Один незадачливый владелец Ferrari GTO 1962 года выпуска неосмотриельно отказался продать свое «сокровище» за $20,5 млн (ему самому в 1964 году за этот раритетный автомобиль пришлось выложить «целых» $12 тыс.). Случилось это в начале 1990 года. А живописная цена отчасти объяснялась тем, что эта модель была выпущена всего в тридцати шести экземплярах.
В 1992 году за злополучный Ferrari уже предлагали не более $3 млн.
Другой остроумный собиратель – шведский промышленник Ханс Тулен – разорился на спекуляциях с недвижимостью. Но банки-кредиторы хранили олимпийское спокойствие, ибо Тулен владел сотней коллекционных автомобилей, которые оценивали в $80 млн.
Когда дошло до расплаты, банкиры наложили руку на коллекцию. Последняя, к их неприятному изумлению, уже «подешевела» до... $20 млн.
От отчаяния остроумные руководители Sotheby’s стали устраивать распродажи каких-то уж совершенно сказочных предметов. За $200 тыс. на продажу выставляли обтрепанный советский космический скафандр. За $5 тыс. – тюбик с концентратом картофельного супа, не съеденного кем-то из американских астронавтов в 1969 году.
Продано, продано, продано...
Четыре «голодных» года привели руководство обоих аукционов в состояние нервического возбуждения. Как шумная госпожа Брукс, так и сдержанный господин Дэвидж с нездоровым блеском в глазах имитировали отличное настроение и уверенность в завтрашнем дне.
Ни тем, ни другим они не располагали. И тут некая высшая сила проявила нежданное милосердие. То ли ветер подул с другой стороны, то ли пресловутые цены на нефть сдвинулись в нужном направлении.
Диана Брукс и Кристофер Дэвидж вычислили самых внушительных клиентов 1995 года. Дальнейшие действия были спланированы в жанре военной кампании. Среди всего, что должно было обрушиться в 1995 году на аукционы, имелись три чрезвычайно аппетитных коллекции.
Во-первых, три картины (Пикассо, Матисс, Ренуар) из собрания некоей госпожи Памеллы Харриман. Их предварительно оценили в $20 млн.
Во-вторых, коллекция семейства Колен, которая могла в случае удачи уйти миллионов за тридцать.
И, наконец, в-третьих, коллекция недавно скончавшейся госпожи Джин Стрэлем. Которая стоила больше, чем две остальные вместе взятые.
Собрание покойной госпожи Стрэлем и превратило аукционный сезон в головокружительную авантюру. К полному, кстати сказать, изумлению всех действующих лиц.
Дело в том, что Джин Стрэлем при жизни весьма высоко ценила интеллигентность и сугубо британский шарм аукционеров Christie’s. И все свои приобретения и продажи совершала исключительно при их посредстве. Почтенная дама вполне недвусмысленно заявляла, что именно Christie’s принадлежит честь устроить окончательную распродажу после ее кончины. А также всячески намекала на то, что это обстоятельство упомянуто в ее завещании.
Christie’s в ответ оказывал госпоже Стрэлем некоторые мелкие, но весьма ощутимые любезности. Например, устраивал распродажу ее коллекции скульптур совершенно безвозмездно. Чтобы не омрачать идиллические отношения с клиенткой такими меркантильными подробностями, как комиссионные.
Причиной такого эксклюзивного внимания была не столько сама коллекция, сколько один ее экспонат. «Портрет Фернандеса де Сото» работы Пабло Пикассо. Того самого «голубого периода», который на художественных аукционах считается самой большой редкостью. Более того, был в наличии даже и вполне конкретный любитель живописи, вот уже несколько лет жаждавший приобрести нечто «от Пикассо». И исключительно «голубого периода».
Любителя звали сэр Эндрю Ллойд Уэббер. И, подобно госпоже Стрэлем, он также предпочитал иметь дело исключительно с Christie’s. Иными словами, предварительная программа сезона складывалась следующим образом. Коллекция Стрэлем и готовый на все Ллойд Уэббер принадлежат Christie’s. А за Памеллу Харриман и семейство Коленов предстоит вести тяжкие позиционные бои.
Но тут Диана Брукс произвела целый ряд не вполне понятных действий.
Во-первых, она пригласила на обед владельца одной картинной галереи Дэвида Мэйсона. Который был посредником сэра Ллойда Уэббера на художественных аукционах.
Во-вторых, она с непонятным безразличием забросила как госпожу Памеллу Харриман, так и семейство Коленов. И вместо того чтобы посылать к ним экспертов, предлагать скидки с комиссионных, гарантии и льготы, безучастно наблюдала за тем, как обе коллекции уплывают в руки конкурентов.
После того как было объявлено, что Christie’s действительно получил право на обе коллекции, Диана Брукс отправилась к наследникам госпожи Стрэлем. И обратила их внимание на то, что ни один, даже самый достойный, аукцион в мире не в состоянии справиться с тремя столь внушительными распродажами за один сезон.
Вероятно, «Диди» Брукс вложила в это предприятие всю свою деловую настырность и дамское очарование. В итоге самая дорогостоящая коллекция сезона – коллекция Стрэлем – и впрямь была передана ее Sotheby’s.
Разумеется, под исполненные боли вопли конкурентов, которые слишком поздно спохватились, что в завещании на самом-то деле ничего не сказано. А на джентльменское соглашение в суде не сошлешься. В мае 1995 года в течение буквально трех дней был получен ответ сразу на два вопроса.
Первый. Кто из конкурирующих фирм займет первое место?
И второй. Можно ли считать, что художественный рынок вышел из четырехлетнего кризиса, едва ли не стоившего жизни двум крупнейшим аукционам мира?
Обе коллекции, проданные с Christie’s, принесли в совокупности ожидаемые $50 млн. Распродажа собрания Стрэлем на Sotheby’s закончилась с результатом $62 млн, который вполне можно счесть сногсшибательным.
Сэр Эндрю Ллойд Уэббер не обманул возложенных на него надежд. И даже в последнюю минуту разрешил своему посреднику Дэвиду Мэйсону повышать цену не до $25 млн (как это было оговорено накануне), а до $30 млн. Торговля прекратилась на двадцати шести с половиной. Вместе с комиссионными Пикассо обошелся Уэбберу в $29,5 млн. И был немедленно отправлен в его поместье в сопровождении двух телохранителей.
Это была самая дорогая продажа на обоих аукционах за последние пять лет. По уровню цен хотя бы отдаленно сопоставимая с продажами до катастрофы 1990 года. В кабинетах обеих фирм раздался вздох облегчения. Шаткое равновесие восстановили.
Ни тем, ни другим они не располагали. И тут некая высшая сила проявила нежданное милосердие. То ли ветер подул с другой стороны, то ли пресловутые цены на нефть сдвинулись в нужном направлении.
Диана Брукс и Кристофер Дэвидж вычислили самых внушительных клиентов 1995 года. Дальнейшие действия были спланированы в жанре военной кампании. Среди всего, что должно было обрушиться в 1995 году на аукционы, имелись три чрезвычайно аппетитных коллекции.
Во-первых, три картины (Пикассо, Матисс, Ренуар) из собрания некоей госпожи Памеллы Харриман. Их предварительно оценили в $20 млн.
Во-вторых, коллекция семейства Колен, которая могла в случае удачи уйти миллионов за тридцать.
И, наконец, в-третьих, коллекция недавно скончавшейся госпожи Джин Стрэлем. Которая стоила больше, чем две остальные вместе взятые.
Собрание покойной госпожи Стрэлем и превратило аукционный сезон в головокружительную авантюру. К полному, кстати сказать, изумлению всех действующих лиц.
Дело в том, что Джин Стрэлем при жизни весьма высоко ценила интеллигентность и сугубо британский шарм аукционеров Christie’s. И все свои приобретения и продажи совершала исключительно при их посредстве. Почтенная дама вполне недвусмысленно заявляла, что именно Christie’s принадлежит честь устроить окончательную распродажу после ее кончины. А также всячески намекала на то, что это обстоятельство упомянуто в ее завещании.
Christie’s в ответ оказывал госпоже Стрэлем некоторые мелкие, но весьма ощутимые любезности. Например, устраивал распродажу ее коллекции скульптур совершенно безвозмездно. Чтобы не омрачать идиллические отношения с клиенткой такими меркантильными подробностями, как комиссионные.
Причиной такого эксклюзивного внимания была не столько сама коллекция, сколько один ее экспонат. «Портрет Фернандеса де Сото» работы Пабло Пикассо. Того самого «голубого периода», который на художественных аукционах считается самой большой редкостью. Более того, был в наличии даже и вполне конкретный любитель живописи, вот уже несколько лет жаждавший приобрести нечто «от Пикассо». И исключительно «голубого периода».
Любителя звали сэр Эндрю Ллойд Уэббер. И, подобно госпоже Стрэлем, он также предпочитал иметь дело исключительно с Christie’s. Иными словами, предварительная программа сезона складывалась следующим образом. Коллекция Стрэлем и готовый на все Ллойд Уэббер принадлежат Christie’s. А за Памеллу Харриман и семейство Коленов предстоит вести тяжкие позиционные бои.
Но тут Диана Брукс произвела целый ряд не вполне понятных действий.
Во-первых, она пригласила на обед владельца одной картинной галереи Дэвида Мэйсона. Который был посредником сэра Ллойда Уэббера на художественных аукционах.
Во-вторых, она с непонятным безразличием забросила как госпожу Памеллу Харриман, так и семейство Коленов. И вместо того чтобы посылать к ним экспертов, предлагать скидки с комиссионных, гарантии и льготы, безучастно наблюдала за тем, как обе коллекции уплывают в руки конкурентов.
После того как было объявлено, что Christie’s действительно получил право на обе коллекции, Диана Брукс отправилась к наследникам госпожи Стрэлем. И обратила их внимание на то, что ни один, даже самый достойный, аукцион в мире не в состоянии справиться с тремя столь внушительными распродажами за один сезон.
Вероятно, «Диди» Брукс вложила в это предприятие всю свою деловую настырность и дамское очарование. В итоге самая дорогостоящая коллекция сезона – коллекция Стрэлем – и впрямь была передана ее Sotheby’s.
Разумеется, под исполненные боли вопли конкурентов, которые слишком поздно спохватились, что в завещании на самом-то деле ничего не сказано. А на джентльменское соглашение в суде не сошлешься. В мае 1995 года в течение буквально трех дней был получен ответ сразу на два вопроса.
Первый. Кто из конкурирующих фирм займет первое место?
И второй. Можно ли считать, что художественный рынок вышел из четырехлетнего кризиса, едва ли не стоившего жизни двум крупнейшим аукционам мира?
Обе коллекции, проданные с Christie’s, принесли в совокупности ожидаемые $50 млн. Распродажа собрания Стрэлем на Sotheby’s закончилась с результатом $62 млн, который вполне можно счесть сногсшибательным.
Сэр Эндрю Ллойд Уэббер не обманул возложенных на него надежд. И даже в последнюю минуту разрешил своему посреднику Дэвиду Мэйсону повышать цену не до $25 млн (как это было оговорено накануне), а до $30 млн. Торговля прекратилась на двадцати шести с половиной. Вместе с комиссионными Пикассо обошелся Уэбберу в $29,5 млн. И был немедленно отправлен в его поместье в сопровождении двух телохранителей.
Это была самая дорогая продажа на обоих аукционах за последние пять лет. По уровню цен хотя бы отдаленно сопоставимая с продажами до катастрофы 1990 года. В кабинетах обеих фирм раздался вздох облегчения. Шаткое равновесие восстановили.
Илья Нагибин
(ДЕНЬГИ № 43 (247) от 03.11.1999)
19 STORY: Все смешалось в доме Чивасов
В Шотландии все овеяно легендой – будь то озеро Лох-Несс или клан Маклауд, клан бессмертного Горца, борющегося с темными силами. Есть свое предание и у семьи Чивасов, фамилия которых красуется на бутылках знаменитого виски. Мол, своим успехом Джеймс Чивас обязан тому что почти полтора века назад нарушил главную заповедь выпивающего человека – «не мешай напитки». Как бы то ни было, но с той поры самыми продаваемыми сортами стали виски blended, то есть «смешанные».
Торговцы от сохи
Шотландское слово «chivas» восходит к древнекельтскому seims («узкое место», «устье реки»). Так называлась местность на северо-востоке Шотландии, где в Северное море впадает река Ис, берущая свое начало в Грампианских горах. Издревле выходцы из этих мест носили фамилию Чивас. Шотландцы произносят ее как «Шиэвас», смакуя гласные, словно горная река неспешно журчит по камням.
200 лет назад жил здесь потомственный земледелец Роберт Чивас, у которого было 12 детей. Десять сыновей, достигнув совершеннолетия, как водится, один за другим покинули отчий дом. Старший брат Уильям стал шкипером на торговом судне, и судьба понесла его к берегам Индии, Цейлона и Японии. А Джеймс и Джон подались в город Абердин, чтобы посвятить себя торговле.
Портовый Абердин в начале XIX века развивался даже быстрее, чем шотландская столица Эдинбург, во многом благодаря своему географическому положению: близость города к морю располагала к товарообмену. В Абердин свозили зерно, шерсть и продукты с Хайленда – северных районов Шотландии, сюда же приходили с континента и из колоний суда, трюмы которых ломились от товаров. Только с 1801 по 1841 год население Абердина выросло с 27 тыс. до 63 тыс. человек.
Сначала пути Джона и Джеймса Чивасов в Абердине разошлись. Джон устроился в крупную одежную лавку, дослужился до управляющего и в конце концов открыл свое дело – стал шляпным мастером. Джеймс же нанялся продавцом в дорогой продовольственный магазин Уильяма Эдварда на Кастл-стрит. Он прилежно торговал шотландским сыром, ветчиной, маринованными говяжьими языками, а также заморской экзотикой – чаем и карри. Усердие Джеймса не осталось незамеченным, и в конце концов хозяин магазина Эдвард сделал его партнером по бизнесу. Главное, чему научил Джеймса его опытный коллега, – товары должны быть только высочайшего качества, а покупатель в магазине – царь и бог.
В 1839 году преуспевающие компаньоны переехали на Кинг-стрит, 13 (число это еще сыграет свою роль в судьбе компании). Это был магазин новейшего устройства – большая торговая площадь, просторные подвалы для хранения пива, вина и других напитков.
200 лет назад жил здесь потомственный земледелец Роберт Чивас, у которого было 12 детей. Десять сыновей, достигнув совершеннолетия, как водится, один за другим покинули отчий дом. Старший брат Уильям стал шкипером на торговом судне, и судьба понесла его к берегам Индии, Цейлона и Японии. А Джеймс и Джон подались в город Абердин, чтобы посвятить себя торговле.
Портовый Абердин в начале XIX века развивался даже быстрее, чем шотландская столица Эдинбург, во многом благодаря своему географическому положению: близость города к морю располагала к товарообмену. В Абердин свозили зерно, шерсть и продукты с Хайленда – северных районов Шотландии, сюда же приходили с континента и из колоний суда, трюмы которых ломились от товаров. Только с 1801 по 1841 год население Абердина выросло с 27 тыс. до 63 тыс. человек.
Сначала пути Джона и Джеймса Чивасов в Абердине разошлись. Джон устроился в крупную одежную лавку, дослужился до управляющего и в конце концов открыл свое дело – стал шляпным мастером. Джеймс же нанялся продавцом в дорогой продовольственный магазин Уильяма Эдварда на Кастл-стрит. Он прилежно торговал шотландским сыром, ветчиной, маринованными говяжьими языками, а также заморской экзотикой – чаем и карри. Усердие Джеймса не осталось незамеченным, и в конце концов хозяин магазина Эдвард сделал его партнером по бизнесу. Главное, чему научил Джеймса его опытный коллега, – товары должны быть только высочайшего качества, а покупатель в магазине – царь и бог.
В 1839 году преуспевающие компаньоны переехали на Кинг-стрит, 13 (число это еще сыграет свою роль в судьбе компании). Это был магазин новейшего устройства – большая торговая площадь, просторные подвалы для хранения пива, вина и других напитков.
Да здравствует королева!
В 1842 году Шотландию впервые посетила королева Виктория. Ей так понравились эти места (холмистые пейзажи, пастбища, виды на море, многочисленные речушки и озера, неспешное, почти курортное течение жизни – и в то же время близость цивилизации), что на следующий год она вернулась, а при королевском дворе появилось понятие «шотландские каникулы». Вскоре Виктория купила замок и поместье Бэлморал, благоустроив их так, чтобы они годились для светских утех и развлечений – охоты, конной езды, балов и морских прогулок. Вслед за королевой потянулась свита, и Шотландия стала входить в моду.
В августе 1843 года Чивас получил письмо: лорд Ливерпульский сообщал, что «королева Виктория дарует Джеймсу Чивасу милость стать поставщиком продуктов двора Ее Императорского Величества». С той поры такие письма (сейчас бы их назвали контрактами) приходили на Кинг-стрит, 13 ежегодно. Примеру королевы последовали герцогиня Кентская и принц Уэльский.
После смерти Уильяма Эдварда бизнес перешел к Джеймсу. Он начал практиковать такой удобный для клиентов вид услуг, как индивидуальный заказ. Сохранилась записка от герцога Эдинбургского, страдавшего ревматизмом, в которой тот просит Чиваса, помимо провизии, прислать ему несколько пар шерстяных носков. Джеймс Чивас снискал себе славу безотказного исполнителя самых невероятных поручений. Лорд Абердинский, например, доверял ему и пригласить оркестр для бала, и доставить морем такую диковинку, как пианино.
Магазин на Кинг-стрит, 13 рекламировал себя так: «Все, что может понадобиться богатой семье». Клиентов становилось все больше, их запросы росли. И Джеймс Чивас пригласил в компаньоны родного брата Джона, преуспевающего шляпного мастера. В 1857 году магазин на Кинг-стрит, 13 украсила вывеска: Chivas Brothers.
В августе 1843 года Чивас получил письмо: лорд Ливерпульский сообщал, что «королева Виктория дарует Джеймсу Чивасу милость стать поставщиком продуктов двора Ее Императорского Величества». С той поры такие письма (сейчас бы их назвали контрактами) приходили на Кинг-стрит, 13 ежегодно. Примеру королевы последовали герцогиня Кентская и принц Уэльский.
После смерти Уильяма Эдварда бизнес перешел к Джеймсу. Он начал практиковать такой удобный для клиентов вид услуг, как индивидуальный заказ. Сохранилась записка от герцога Эдинбургского, страдавшего ревматизмом, в которой тот просит Чиваса, помимо провизии, прислать ему несколько пар шерстяных носков. Джеймс Чивас снискал себе славу безотказного исполнителя самых невероятных поручений. Лорд Абердинский, например, доверял ему и пригласить оркестр для бала, и доставить морем такую диковинку, как пианино.
Магазин на Кинг-стрит, 13 рекламировал себя так: «Все, что может понадобиться богатой семье». Клиентов становилось все больше, их запросы росли. И Джеймс Чивас пригласил в компаньоны родного брата Джона, преуспевающего шляпного мастера. В 1857 году магазин на Кинг-стрит, 13 украсила вывеска: Chivas Brothers.
Пить в одиночку бывает полезно
Важной частью ассортимента магазина братьев Чивасов был виски, хотя и весьма популярный в Шотландии, в Англии же особой славы не снискавший. В 1836 году королевская комиссия в своем ежегодном отчете заключила: «Значительного спроса на виски в чистом виде не существует. Самым популярным напитком среди богатых мужчин в Англии остается бренди. Виски считают недостойным дворянина питьем».
Но к 1860-м годам ситуация изменилась. Причин тому было три. Во-первых, викторианская мода на Шотландию и все шотландское достигла апогея. Во-вторых, французские виноградники поразила какая-то зараза – бренди, коньяки и вина не то чтобы исчезли вовсе, но вздорожали неимоверно. В-третьих, ирландец Коффи придумал и запатентовал новый способ получения спирта из зерна, который позволял быстро производить дешевый виски.
Шотландский напиток стал альтернативой коньяку (кстати, считают, что первоначальным значением слова whisky было «вода жизни»). Причем особенно ценился виски, который делали в окрестностях Абердина. Местность здесь холмистая, и потому вода кристально чистая, отчего местный скотч обладает мягким вкусом – в отличие от виски из других районов Шотландии, где торфяные почвы через воду передают напитку свой резкий запах.
Известно, что вкус и запах виски зависят от множества нюансов: от качества зерна, от способа его соложения, от воды, наконец, от того, в какой бочке и как долго его выдерживали. Джеймс Чивас знал о виски практически все.
Как-то раз после окончания рабочего дня, закрыв магазин, Джеймс спустился в подвал, где хранилось множество бутылок с виски, и решил пропустить рюмочку-другую. Сначала из одной бутылки, потом из другой, потом из двух разом. Третья рюмка показалась ему вкуснее предыдущих, и он записал номера бутылок и пропорции смеси. Так происходило каждый вечер.
Неизвестно, сколь долго продолжал Чивас свои эксперименты, но журнал с записями получился увесистым. В конце концов на свет появились первые два сорта смешанного (blended) виски девятилетней выдержки – Royal Glendee и Royal Strathythan. Покупателям новинка понравилась. Уже к концу 1860-х годов Чивас начал получать заказы со всех концов Соединенного Королевства. Эти два сорта стали приносить компании самую большую прибыль, в числе почитателей оказались пожилой Чарльз Диккенс и молодой Уинстон Черчилль.
Но к 1860-м годам ситуация изменилась. Причин тому было три. Во-первых, викторианская мода на Шотландию и все шотландское достигла апогея. Во-вторых, французские виноградники поразила какая-то зараза – бренди, коньяки и вина не то чтобы исчезли вовсе, но вздорожали неимоверно. В-третьих, ирландец Коффи придумал и запатентовал новый способ получения спирта из зерна, который позволял быстро производить дешевый виски.
Шотландский напиток стал альтернативой коньяку (кстати, считают, что первоначальным значением слова whisky было «вода жизни»). Причем особенно ценился виски, который делали в окрестностях Абердина. Местность здесь холмистая, и потому вода кристально чистая, отчего местный скотч обладает мягким вкусом – в отличие от виски из других районов Шотландии, где торфяные почвы через воду передают напитку свой резкий запах.
Известно, что вкус и запах виски зависят от множества нюансов: от качества зерна, от способа его соложения, от воды, наконец, от того, в какой бочке и как долго его выдерживали. Джеймс Чивас знал о виски практически все.
Как-то раз после окончания рабочего дня, закрыв магазин, Джеймс спустился в подвал, где хранилось множество бутылок с виски, и решил пропустить рюмочку-другую. Сначала из одной бутылки, потом из другой, потом из двух разом. Третья рюмка показалась ему вкуснее предыдущих, и он записал номера бутылок и пропорции смеси. Так происходило каждый вечер.
Неизвестно, сколь долго продолжал Чивас свои эксперименты, но журнал с записями получился увесистым. В конце концов на свет появились первые два сорта смешанного (blended) виски девятилетней выдержки – Royal Glendee и Royal Strathythan. Покупателям новинка понравилась. Уже к концу 1860-х годов Чивас начал получать заказы со всех концов Соединенного Королевства. Эти два сорта стали приносить компании самую большую прибыль, в числе почитателей оказались пожилой Чарльз Диккенс и молодой Уинстон Черчилль.
Пьяное дело
Джеймс Чивас оставил своим четверым детям процветающее дело. Перед смертью, в 1886 году, он купил поместье Колти, а при нем целую деревню, открыл сеть магазинов.
Хотя у детей был хороший стартовый капитал, дело отца решили продолжить только два сына – Джеймс и Александр. Однако Джеймс Чивас-младший не унаследовал деловой сметки отца. Наделав долгов, он отправился искать счастья за океан. Там история повторилась, и Джеймс, вернувшись, потребовал продать свою долю в деле, чтобы расплатиться по долгам. Последовала серия судебных тяжб, о результатах которых, как и о дальнейшей судьбе Джеймса Чиваса-младшего, история умалчивает.
Хотя у детей был хороший стартовый капитал, дело отца решили продолжить только два сына – Джеймс и Александр. Однако Джеймс Чивас-младший не унаследовал деловой сметки отца. Наделав долгов, он отправился искать счастья за океан. Там история повторилась, и Джеймс, вернувшись, потребовал продать свою долю в деле, чтобы расплатиться по долгам. Последовала серия судебных тяжб, о результатах которых, как и о дальнейшей судьбе Джеймса Чиваса-младшего, история умалчивает.