В марте 1934 года под руководством Пятса и генерала Лайдонера был произведен военный переворот в Эстонии и установлена диктатура. В мае 1934 года диктаторский режим был введен в Латвии президентом страны К. Ульманисом.
Подобно фашистским режимам в Италии и Германии, власти в прибалтийских странах опирались на правящую политическую партию и военизированные “охранные отряды” (айзсарги — в Латвии, кайцелиты — в Эстонии, шаулисы — в Литве). Остальные политические партии были запрещены, а многие инакомыслящие оказались за решеткой.
Особенностью прибалтийских режимов стала их коррумпированность. О продажности государственных чиновников, включая высших, становилось широко известно в пределах небольших государств. Многие знали и о тесных связях высших политических деятелей с иностранными банками и зарубежными спецслужбами, особенно германскими.
После прихода Гитлера к власти в Германии нацисты не скрывали своих планов возобновления экспансии на Восток, что, в частности, означало захват Прибалтики. На географических картах, издаваемых в Германии, прибалтийские государства порой обозначались как исконные немецкие земли. Внутри Прибалтики нацисты опирались на активную поддержку значительной части немецкого населения и их сторонников среди эстонцев, латышей и литовцев. В Эстонии существовала откровенно пронацистская партия вапсовцев, попытавшаяся даже организовать государственный переворот.
Порой в Германии развертывались шумные кампании “в защиту немецкого населения Прибалтики” от мнимых притеснений. Опыт событий в Чехословакии и Польше впоследствии показал, что такие кампании предшествовали началу германской агрессии.
Одновременно Германия усиливала своё влияние на правящие круги. Советская разведка сообщала 2 июня 1936 года: “В процессе продолжающегося германо-эстонского сближения идет усиленное насаждение немцев в Эстонии. Заключив ту или иную торговую сделку с Эстонией, Германия, как правило, получает при этом разрешение эстонского правительства на въезд и длительное пребывание в стране определенного количества немцев. Такой характер сделок, заключенных с Германией в правительственных кругах, держится в тайне. Большое содействие Германии в смысле усиления ее влияния в Эстонии оказывает банк “Шелл”, от которого экономически зависит большинство руководителей эстонского правительства. Так, командующий армией генерал Лайдонер состоит членом совета этого банка; президент Пятс ведет с банком “Шелл” коммерческие операции… Есть целый ряд данных, свидетельствующих о том, что Пятс и Лайдонер получают от Германии денежную дотацию… Германское правительство обещает Эстонии закупить весь эстонский экспорт по более дорогой цене, чем СССР”.
Сообщалось также, что “премьер-министр Эстонии Энпалу является ярым германофилом и в последнее время ведёт активную политику в правительстве по сближению Эстонии с Германией”. Обращалось внимание на субсидирование Энпалу “народного национального союза немцев в Эстонии”. Говорилось, что “Энпалу просил обратить внимание на планомерное воспитание будущих вождей немецкого населения в Эстонии с таким расчетом, чтобы в нужный момент народный национальный союз немцев в Эстонии смог дать руководителей для немецкого движения”. Указывалось, что “эстонское правительство в лице Энпалу и министра просвещения Канна благожелательно расположены к легализации в Эстонии немецкой фашистской молодежной организации “Гитлерюгенд”, но проводить в жизнь это боятся, в силу возможного протеста со стороны советского полпредства”.
В “спецсообщении” Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР в сентябре 1936 года говорилось: “Некоторые руководители эстонского правительства всё больше и больше связываются с немцами, которые всё глубже проникают в Эстонию. В Эстонии определенно чувствуется приготовление к войне и к потере самостоятельности. Лайдонер, Сельтер, а отчасти и Пятс уверены в том, что с началом войны немцы оккупируют Эстонию. В правительственных кругах муссируются слухи о том, что в ближайшие два года начнется война Германии с СССР, что Германия, безусловно, займет Эстонию, страна потеряет свою самостоятельность, и поэтому правительство должно подготовить следующие мероприятия: перевод государственных предприятий в частные руки и организация крупных капиталов, которыми можно было бы потом воспользоваться для сохранения нации. Распространяя такие мысли, правительство пытается обосновать и объяснить уже начавшийся переход крупных пакетов акций предприятий, финансируемых государством, в руки частных лиц, особенно в руки семьи Пятса и лиц, близко стоящих к Лайдонеру. Например, министр Сельтер купил у частных немцев в Берлине акции разных заводов на сумму 750 тысяч эстонских крон. Сельтер купил все это на свое имя, хотя все знают, что он лично таких средств не имеет. Бывший эстонский президент Теннисон в разговоре о внешней политике Эстонии рассказал почти всё то, что изложено выше, и добавил, что окружение Пятса и его семьи начинает выглядеть чудовищно”.
Разведка сообщала: “Эстонские правительственные круги считают, что и латвийское правительство находится целиком на службе Германии. В частности, там хорошо известно, что генеральный секретарь латвийского МИДа Мунтерс является германским агентом, а президент Латвии Ульманис всецело зависит от Берлина”.
Прогерманская ориентация в верхах Эстонии и Латвии шла вразрез с настроениями народов этих республик. Посол Чехословакии в Латвии сообщал 21 сентября 1938 года в Прагу: “Даже при поверхностном знакомстве с положением в Латвии нетрудно убедиться в том, что латышский народ в большинстве своем настроен антинемецки. Подобные антинемецкие настроения берут свое начало еще со времен владычества прибалтийских баронов в Латвии… Наиболее многочисленный слой Латвии крестьянство, хотя оно и не сочувствует политике, проводимой в Советском Союзе в области сельского хозяйства, всё же страшится её менее, чем власти баронов, о которых латышский народ знает, что они полны мести за проведенную в Латвии земельную реформу… Эти бароны в большинстве своем входят в национал-социалистические дружины, которые в случае оккупации Латвии немецкими войсками смогут расправляться с неугодным им элементом, а бароны займут наиболее важные административные посты”.
Из той же докладной записки следовало, что антигерманские настроения были распространены и в Эстонии: “Знатоки предсказывают, что Эстония в случае войны и поражения польской политики скорее встанет на сторону России, чем на сторону Германии”.
Оценивая позицию Литвы, посол Чехословакии писал: “Что касается Литвы, то дать ответ здесь еще труднее, ибо Литва до сих пор играла на двух струнах: немецкой и русской”. Но, заявлял посол, скорее всего “Литва также решила бы в пользу России”.
Несмотря на симпатии к фашистам в Италии, президент Сметона настороженно относился к нацистской Германии. Еще в декабре 1933 года Сметона так оценил роль германского нацизма: “Он открыто агрессивен и стремится не только получить утраченные в последней войне земли, но и новые территории за счет балтийских стран, а потом и России”.
К концу 30-х годов в правящих кругах Литвы усилилась обеспокоенность угрозой, исходившей от Германии и Польши. Посланник Финляндии в Литве сообщал 29 марта 1937 года в Хельсинки: “Территория Литвы находится между Германией, Советским Союзом и Польшей. Если произойдет столкновение между этими государствами, то это будет стоить Литве жизни. Такая устрашающая перспектива заставляет Литву искать самую надежную позицию. Является аксиомой, что искать защиты у Англии и Франции — нельзя, они далеко. Нейтралитет? Но на практике нейтралитет означает полнейшую изолированность. Таким образом, Литва должна выбирать между Польшей, Германией и Советским Союзом, причём Литва выбирает последнее. Трудности, существующие у Литвы во взаимоотношениях с Германией и Польшей, не существуют у нее во взаимоотношениях с Советским Союзом… В Литве не сомневаются в том, что Советский Союз естественный друг, и если опасность, угрожающую со стороны Польши и Германии, расценивают как очень большую, то является только естественным, что дружба с Советским Союзом занимает такое большое место во внешней политике Литвы”.
В ответ на сближение с Советским Союзом Литвы в этой республике активизировалась германская агентура. Советская разведка сообщала, что 10 и 28 июня 1938 года “в Клайпеде в районе порта немцами были организованы многочисленные демонстрации, которые носили ярко выраженный фашистский характер и сопровождались лозунгами в честь Гитлера и великой Германии. Демонстрации были приурочены к дням захода в порт немецких пассажирских пароходов. При разгоне последней демонстрации было применено оружие. Насчитывается более 100 человек раненых, из которых несколько человек тяжело и один умер. Среди пострадавших большинство литовцев. В Клайпеде царит сильное возбуждение… Литовские правительственные круги убеждены в том, что события в Клайпеде спровоцированы немцами и являются подготовкой к захвату Клайпедской области Германией”.
Вскоре Гитлер перешёл от провокаций к действиям. В марте 1939 года Литве был предъявлен ультиматум с требованием передать Клайпеду (Мемель) и прилегающий к городу район Германии. Попытки Литвы заручиться поддержкой Англии и Франции к успеху не привели. Литовское правительство капитулировало и подписало 22 марта 1939 года договор о передаче Клайпеды Германии.
Хотя Германия декларировала в этом договоре обязательства о ненападении на Литву, латвийская миссия в Брюсселе сообщала: “Никто не верит, что Германия остановится на границах Клайпедской области, она в первый подходящий момент пойдет дальше. Судьбу Литвы считают уже решенной и с такой же точки зрения начинают смотреть также на Латвию”.
Французская газета “Ле Суар” от 14 апреля 1939 года писала: “Кто хочет начать военный поход против России, тому надо держать в своих руках Клайпеду. Клайпедская область — это хороший мост для нападения. После Клайпеды, надо думать, последует Данциг, а затем после Данцига — Рижский порт в Латвии. После него, очевидно, Таллин в Эстонии. Эти порты в руках Германии будут пистолетами, направленными против Прибалтики и против России… Балтийское море станет озером Германии”.
В ходе переговоров весной 1939 года между Польшей и Германией по поводу Данцига немцы предлагали полякам вместо Данцигского коридора выход к морю за счет земель Латвии.
Одновременно германская дипломатия усилила давление на Эстонию и Латвию, чтобы добиться подписания с ними договоров о ненападении. Такие договоры были подписаны 7 июня 1939 года. В Латвии шутили: “Германия может быть теперь спокойна: Латвия на неё не нападет”. На деле новые договоры использовались для усиления германского влияния.
Уже в июне 1939 года Эстонию посетил начальник штаба сухопутных сил Германии Гальдер, а затем начальник германской военной разведки Канарис. Утверждалось, что они обсуждали ввод немецких войск в Эстонию, в том числе и сухопутным путем через Латвию и Литву. 21 июня итальянский посланник в Таллине сообщал в Рим о том, что в “правящих кругах Эстонии говорят о возможности оккупации Германией островов Хийумаа и Сааремаа”.
14 июля четыре германских эсминца прибыли в Рижский порт. Агент латвийской охранки сообщал: “Немцам известно до последней мелочи всё, что намереваются предпринять латыши… В каждом государственном и общественном учреждении они имеют своих агентов и доброжелателей. Поэтому нечего удивляться, что Германия полностью осведомлена о положении не только в экономике, но и в военном ведомстве”.
Казалось, что захват прибалтийских стран Германией — это дело времени. Тогда в случае войны германские войска оказались бы под Ленинградом за несколько дней.
Тем временем начавшийся весной 1939 года кризис в германо-польских отношениях свидетельствовал, что скорой войны в Европе не избежать. Начались консультации между Москвой, Парижем и Лондоном о коллективном отпоре германской агрессии. В ходе этих консультаций 8 мая 1939 года Великобритания объявила, что в случае германской агрессии СССР должен прийти на помощь Польше, Румынии и Бельгии, но Великобритания и Франция отказывались помогать СССР, если бы Германия захватила прибалтийские страны. Как свидетельствовал советник американского посольства в Париже 30 мая: “Если Латвия и Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии и не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи, то обязательство о взаимопомощи не вступит в силу”.
К тому же после заключения договора с Германией Латвия объявила, что не нуждается в гарантиях своих границ других стран. На этом основании Великобритания усилила свои возражения против обязательств помощи СССР в случае вторжения Германии в прибалтийские страны.
Латвийский посланник в Брюсселе сообщал китайскому послу в Бельгии: “Оставляя прибалтийские государства вне гарантий, Германии указывают путь к границам Советского Союза… Если определенные границы оставляют негарантированными, то из этого ясно, что… Чемберлен желает, чтобы Германия всё же оказалась в конце концов в состоянии конфликта с Советским Союзом, что является давнишним планом Чемберлена”.
Вновь и вновь советская дипломатия требовала от Запада распространения гарантий на прибалтийские страны. Снова и снова эти требования отвергались.
В ходе начавшихся в августе 1939 года англо-франко-советских переговоров советская делегация настаивала на вводе англо-французских военно-морских эскадр в Балтийское море и предлагала разместить их на Аландских островах, Моонзундском архипелаге, в портах Ханко, Пярну, Хаапсалу, Айнами, Лиепая. СССР предлагал, чтобы советский Балтийский флот действовал совместно с англо-французскими эскадрами. Эти предложения Запад отвергал.
Лицемерная политика Запада, проявившаяся, с одной стороны, в срыве реальных соглашений по отпору германской агрессии, а с другой стороны, в проведении тайных переговоров с Германией, имевших целью достижение нового “Мюнхена”, была обусловлена желанием развязать советско-германскую войну.
В этих условиях СССР пошел на подписание 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении. С одной стороны, благодаря этому договору СССР получил отсрочку от войны с Германией почти на два года, которые были использованы для наращивания советского военного потенциала. С другой стороны, прилагавшийся к договору секретный протокол гарантировал СССР невмешательство Германии в дела западных областей Украины, Белоруссии, Бессарабии, Прибалтики и Финляндии.
После пакта Молотова — Риббентропа
В течение лета 1939 года сотрудничество прибалтийских стран с “третьим рейхом” существенно расширилось. В августе Эстония и Латвия подписали с Германией секретные соглашения о гарантиях их границ. Правительство Литвы согласилось с проектом секретного договора, предложенного Германией, который предусматривал установление “протектората германского рейха”.
В течение августа в правящих кругах Прибалтики готовились к большим событиям. В отчете полпреда СССР в Таллине К. Н. Никитина за период с 25 июля по 23 августа 1939 года говорилось о широко распространенном в Эстонии убеждении в том, что “Германия, собрав урожай, должна была начать войну, и не с кем иным, как с СССР… Поэтому эстонское правительство принимало все меры к тому, чтобы к этому сроку провести и закончить подготовку общественного мнения. На певческих праздниках произносили политические речи, в которых развивали теорию эстонского нейтралитета, позволяя неоднократно резкие выпады по поводу гарантий, которые якобы СССР навязывает прибалтийским странам вопреки и помимо их желаний… Эстонцы считали, что при создавшейся ситуации местом разрешения мировых проблем станет Балтийское море и Прибалтика, а основным пунктом столкновения сил будет Эстония. А поскольку это так, то значение Эстонии в международном масштабе возрастает до решающих размеров”.
Одновременно в прибалтийских странах усиливались военные приготовления. Укреплялось военное сотрудничество Эстонии, Латвии и Финляндии. Шла подготовка к строительству автострады от Восточной Пруссии к советской границе. Как сообщал К. Н. Никитин, “давнишний план соединения морских, воздушных, железнодорожных и шоссейных путей для нанесения молниеносного удара отнюдь не потерял ни на минуту своей актуальности”. Одновременно сообщалось, что “в соответствии с военными приготовлениями проведён в жизнь закон о создании в промышленности и торговле двухмесячных запасов сырья и фабрикатов, а среди населения двухмесячных запасов продовольствия”.
Эти приготовления, как и воинственные заявления, делались из расчёта на то, что Эстония будет воевать на стороне Германии. К. Н. Никитин писал: “Ориентируясь всецело на Германию, действуя всецело по шпаргалке из Берлина, Эстония всё своё хозяйство приспособила к хозяйству своего господина”. Вследствие ориентации на Германию Эстония резко увеличила вывоз продовольственных и сырьевых товаров. В результате этого “вопреки обычным правилам прошлых лет за первое полугодие 1939 года баланс внешней торговли Эстонии имеет активное, в пользу Эстонии, сальдо… Германия предпочитает скупать у эстонских промышленников этот полуфабрикат и ввозить в Эстонию свои ткани, то есть, иначе говоря, сводя текстильную обрабатывающую промышленность Эстонии совсем на нет”.
Подписание договора 23 августа 1939 года резко изменило обстановку, в которой развивалось германо-эстонское сотрудничество и расцветали химерические мечты о ключевой роли Эстонии в мировой политике. К. Н. Никитин писал, что “заключение между СССР и Германией пакта о ненападении произвело настолько ошеломляющее впечатление”, что эстонское правительство “буквально растерялось и чувствовало себя первое время совершенно дезориентированным. Правительство, столько времени подготовлявшееся к войне с СССР на стороне Германии, правительство, тайно подстрекаемое Англией к пропуску немецких войск через свою территорию, правительство, распространявшее и муссировавшее слухи о проснувшемся красном империализме СССР и об агрессивных планах СССР под видом “гарантий” о неприкосновенности прибалтийских стран, теперь вдруг увидело, что все его усилия в этом направлении оказались напрасными. Тщательно культивируемая и распространяемая в народе мысль о том, что Эстония… теперь, при наличии предстоящей схватки между Германией и СССР, приобретает значение фактора огромной важности, от которого зависит склонение в ту или иную сторону чаши весов при разрешении исхода предстоящей борьбы, вдруг потеряла всякую значимость, и все эти махинации, коими стремились “поднять дух” эстонского народа, обнажились во всей их мизерности. Получалось, что никаких гарантий СССР Эстонии не предлагал и предлагать не собирается и что Эстония может отстаивать свою самостоятельность сама… Для воображаемой эстонцами великой исторической миссии “вершителя судеб” двух больших государств надобности не было и раньше, а теперь и эта видимость отпала… Эта черствая действительность сильно обескуражила эстонские руководящие круги, лишила их мнимой роли и отняла надежду на скорый разгром ненавистного им коммунистического колосса, расправа с которым была им так близка и по вкусу. Советский Союз… вдруг как бы заново встал перед Эстонией в своей силе и мощи и заставил трезво взглянуть на окружающие события”.
Главнокомандующий эстонской армией генерал Лайдонер позже вспоминал, что сразу после заключения советско-германского договора о ненападении “Пятс предложил послать кого-либо из военных немедленно в Берлин, чтобы постараться узнать через военные круги, а если можно — через адмирала Канариса истину по этому вопросу. Я предложил послать туда полковника Маазинга, как наиболее известного Канарису. В тот же день или днем позже Маазинг вылетел в Берлин и очень быстро вернулся обратно. Особенных результатов он там не достиг, так как адмирал Канарис заявил ему, что относительно договора с Советским Союзом он ничего сказать не может. По возвращении из Германии Маазинг был настроен пессимистически. Во время доклада о результатах поездки в Берлин он заявил мне, что лучше было бы нам до заключения договора начать войну с СССР”.
Эстонское правительство, подчеркивал полпред Никитин в своей депеше в Москву, “было и остается враждебным Советскому Союзу. При всем стремлении эстонских правящих кругов говорить о войне нейтрально — их симпатии с Гитлером, с фашизмом”. В то же время, как отмечал К. Никитин, “фашистски настроенные круги (крупные промышленники и торговцы) в пакте о ненападении Германии с СССР видели измену со стороны Гитлера и, не стесняясь, говорили: “Продал, подлец!” Как указывал полпред, “развернувшиеся мировые события стратегически поставили Эстонию в такое положение, что она очутилась лицом к лицу и наедине с красным коминтерновским восточным соседом, который не только сейчас не заикается о каких бы то ни было гарантиях, а того и гляди захочет вдруг вернуть свою бывшую провинцию, если не всю, то по крайней мере пограничные районы, заселенные таким ненадежным и беспокойным в силу национальных со стороны эстонцев издевательств русским населением. Эта боязнь заставила их вновь гнать войска на эстонско-советскую границу и переносить часть укреплений, а частично и строить их заново, на левый берег реки Наровы”.
В то же время начало мировой войны прервало торговые связи Эстонии с рядом стран. Последовавшее ухудшение экономической обстановки заставляло и часть правящих кругов Эстонии задумываться о расширении сотрудничества с Советским Союзом. Подобные настроения широко распространялись среди различных слоев населения. Как отмечалось в отчете полпреда, эта “группа, довольно разнообразная по своему социальному положению, но ненавидящая немецкое прежнее баронство и хорошо помнящая их владычество, говорила, что они с большой охотой готовы пойти под власть СССР… Характерно поведение коммерсантов-евреев. Они открыто говорят: “Чёрт с ними, с магазинами, лишь бы пустили в Россию, всё отдадим, мы просто устали жить…”. О простом рабочем классе и пограничном русском трудовом крестьянстве не говорю. У этих настроение определенное, хотят жить с СССР”.
Антисоветские же настроения разделяла прежде всего наиболее состоятельная часть немецкого меньшинства, проживавшего в Эстонии. Позже в своей беседе с К. Н. Никитиным председатель Государственного совета Эстонии М. И. Пунга сообщал, что ведущие деятели немецкого меньшинства в Эстонии направили Гитлеру петицию с призывом к оккупации страны.
Надежда на то, что Германия помешает вступлению советских войск в Эстонию, проявлялась и в поведении эстонской дипломатии. Вслед за Маазингом в Берлин был направлен агент эстонской политической полиции барон Юкскюль с тем же поручением — выяснить, как советско-германский договор отразится на судьбе Эстонии. Барона обнадежили, а вскоре в середине сентября 1939 года в Таллин прибыл руководящий работник немецкой разведки доктор Клее. Из бесед с ним ведущих членов правительства Эстонии последним стало ясно, что война Германии с Советским Союзом лишь отложена по стратегическим соображениям, а подготовка к войне будет продолжаться.
24 сентября в Москву прибыл министр иностранных дел Эстонии К. Сельтер для подписания советско-эстонского договора о торговле. В ходе переговоров с Сельтером нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов заявил о неудовлетворительном состоянии советско-эстонских отношений, сославшись на побег интернированной польской подводной лодки. Сельтеру был представлен проект договора о взаимопомощи, в соответствии с которым СССР получал возможность размещать на территории Эстонии военно-воздушные, военно-морские базы и сухопутные войска. Делегация Эстонии отказалась подписать договор и покинула Москву.
Как сообщалось в докладной замнаркома внутренних дел СССР Масленникова от 27 сентября, “в прилегающей к СССР пограничной полосе Эстонии, под видом проведения осенних маневров, происходило сосредоточение полевых частей эстонской армии. Граница была усилена. На отдельные кордоны были доставлены станковые пулеметы и установлены орудия в направлении СССР. В районе Усть-Нарова отмечалось передвижение танков. В город Нарву прибыло несколько войсковых подразделений, приведенных в боевую готовность. На начало октября был намечен призыв состава 1909-1916 годов рождения, а приписанных к артиллерийским частям — в возрасте до 40 лет”. В свою очередь, по сведениям эстонских властей, к границам Эстонии было подведено около 160 тысяч советских войск.
Одновременно сразу после предложения Молотова Сельтеру о заключении договора о взаимной помощи эстонское правительство вновь направило своих эмиссаров в Берлин — полковника Маазинга и барона Юкскюля. Вернувшись в Таллин, они сообщили: германское правительство рассматривает размещение советских войск на эстонской территории как временное явление.
Подобно фашистским режимам в Италии и Германии, власти в прибалтийских странах опирались на правящую политическую партию и военизированные “охранные отряды” (айзсарги — в Латвии, кайцелиты — в Эстонии, шаулисы — в Литве). Остальные политические партии были запрещены, а многие инакомыслящие оказались за решеткой.
Особенностью прибалтийских режимов стала их коррумпированность. О продажности государственных чиновников, включая высших, становилось широко известно в пределах небольших государств. Многие знали и о тесных связях высших политических деятелей с иностранными банками и зарубежными спецслужбами, особенно германскими.
После прихода Гитлера к власти в Германии нацисты не скрывали своих планов возобновления экспансии на Восток, что, в частности, означало захват Прибалтики. На географических картах, издаваемых в Германии, прибалтийские государства порой обозначались как исконные немецкие земли. Внутри Прибалтики нацисты опирались на активную поддержку значительной части немецкого населения и их сторонников среди эстонцев, латышей и литовцев. В Эстонии существовала откровенно пронацистская партия вапсовцев, попытавшаяся даже организовать государственный переворот.
Порой в Германии развертывались шумные кампании “в защиту немецкого населения Прибалтики” от мнимых притеснений. Опыт событий в Чехословакии и Польше впоследствии показал, что такие кампании предшествовали началу германской агрессии.
Одновременно Германия усиливала своё влияние на правящие круги. Советская разведка сообщала 2 июня 1936 года: “В процессе продолжающегося германо-эстонского сближения идет усиленное насаждение немцев в Эстонии. Заключив ту или иную торговую сделку с Эстонией, Германия, как правило, получает при этом разрешение эстонского правительства на въезд и длительное пребывание в стране определенного количества немцев. Такой характер сделок, заключенных с Германией в правительственных кругах, держится в тайне. Большое содействие Германии в смысле усиления ее влияния в Эстонии оказывает банк “Шелл”, от которого экономически зависит большинство руководителей эстонского правительства. Так, командующий армией генерал Лайдонер состоит членом совета этого банка; президент Пятс ведет с банком “Шелл” коммерческие операции… Есть целый ряд данных, свидетельствующих о том, что Пятс и Лайдонер получают от Германии денежную дотацию… Германское правительство обещает Эстонии закупить весь эстонский экспорт по более дорогой цене, чем СССР”.
Сообщалось также, что “премьер-министр Эстонии Энпалу является ярым германофилом и в последнее время ведёт активную политику в правительстве по сближению Эстонии с Германией”. Обращалось внимание на субсидирование Энпалу “народного национального союза немцев в Эстонии”. Говорилось, что “Энпалу просил обратить внимание на планомерное воспитание будущих вождей немецкого населения в Эстонии с таким расчетом, чтобы в нужный момент народный национальный союз немцев в Эстонии смог дать руководителей для немецкого движения”. Указывалось, что “эстонское правительство в лице Энпалу и министра просвещения Канна благожелательно расположены к легализации в Эстонии немецкой фашистской молодежной организации “Гитлерюгенд”, но проводить в жизнь это боятся, в силу возможного протеста со стороны советского полпредства”.
В “спецсообщении” Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР в сентябре 1936 года говорилось: “Некоторые руководители эстонского правительства всё больше и больше связываются с немцами, которые всё глубже проникают в Эстонию. В Эстонии определенно чувствуется приготовление к войне и к потере самостоятельности. Лайдонер, Сельтер, а отчасти и Пятс уверены в том, что с началом войны немцы оккупируют Эстонию. В правительственных кругах муссируются слухи о том, что в ближайшие два года начнется война Германии с СССР, что Германия, безусловно, займет Эстонию, страна потеряет свою самостоятельность, и поэтому правительство должно подготовить следующие мероприятия: перевод государственных предприятий в частные руки и организация крупных капиталов, которыми можно было бы потом воспользоваться для сохранения нации. Распространяя такие мысли, правительство пытается обосновать и объяснить уже начавшийся переход крупных пакетов акций предприятий, финансируемых государством, в руки частных лиц, особенно в руки семьи Пятса и лиц, близко стоящих к Лайдонеру. Например, министр Сельтер купил у частных немцев в Берлине акции разных заводов на сумму 750 тысяч эстонских крон. Сельтер купил все это на свое имя, хотя все знают, что он лично таких средств не имеет. Бывший эстонский президент Теннисон в разговоре о внешней политике Эстонии рассказал почти всё то, что изложено выше, и добавил, что окружение Пятса и его семьи начинает выглядеть чудовищно”.
Разведка сообщала: “Эстонские правительственные круги считают, что и латвийское правительство находится целиком на службе Германии. В частности, там хорошо известно, что генеральный секретарь латвийского МИДа Мунтерс является германским агентом, а президент Латвии Ульманис всецело зависит от Берлина”.
Прогерманская ориентация в верхах Эстонии и Латвии шла вразрез с настроениями народов этих республик. Посол Чехословакии в Латвии сообщал 21 сентября 1938 года в Прагу: “Даже при поверхностном знакомстве с положением в Латвии нетрудно убедиться в том, что латышский народ в большинстве своем настроен антинемецки. Подобные антинемецкие настроения берут свое начало еще со времен владычества прибалтийских баронов в Латвии… Наиболее многочисленный слой Латвии крестьянство, хотя оно и не сочувствует политике, проводимой в Советском Союзе в области сельского хозяйства, всё же страшится её менее, чем власти баронов, о которых латышский народ знает, что они полны мести за проведенную в Латвии земельную реформу… Эти бароны в большинстве своем входят в национал-социалистические дружины, которые в случае оккупации Латвии немецкими войсками смогут расправляться с неугодным им элементом, а бароны займут наиболее важные административные посты”.
Из той же докладной записки следовало, что антигерманские настроения были распространены и в Эстонии: “Знатоки предсказывают, что Эстония в случае войны и поражения польской политики скорее встанет на сторону России, чем на сторону Германии”.
Оценивая позицию Литвы, посол Чехословакии писал: “Что касается Литвы, то дать ответ здесь еще труднее, ибо Литва до сих пор играла на двух струнах: немецкой и русской”. Но, заявлял посол, скорее всего “Литва также решила бы в пользу России”.
Несмотря на симпатии к фашистам в Италии, президент Сметона настороженно относился к нацистской Германии. Еще в декабре 1933 года Сметона так оценил роль германского нацизма: “Он открыто агрессивен и стремится не только получить утраченные в последней войне земли, но и новые территории за счет балтийских стран, а потом и России”.
К концу 30-х годов в правящих кругах Литвы усилилась обеспокоенность угрозой, исходившей от Германии и Польши. Посланник Финляндии в Литве сообщал 29 марта 1937 года в Хельсинки: “Территория Литвы находится между Германией, Советским Союзом и Польшей. Если произойдет столкновение между этими государствами, то это будет стоить Литве жизни. Такая устрашающая перспектива заставляет Литву искать самую надежную позицию. Является аксиомой, что искать защиты у Англии и Франции — нельзя, они далеко. Нейтралитет? Но на практике нейтралитет означает полнейшую изолированность. Таким образом, Литва должна выбирать между Польшей, Германией и Советским Союзом, причём Литва выбирает последнее. Трудности, существующие у Литвы во взаимоотношениях с Германией и Польшей, не существуют у нее во взаимоотношениях с Советским Союзом… В Литве не сомневаются в том, что Советский Союз естественный друг, и если опасность, угрожающую со стороны Польши и Германии, расценивают как очень большую, то является только естественным, что дружба с Советским Союзом занимает такое большое место во внешней политике Литвы”.
В ответ на сближение с Советским Союзом Литвы в этой республике активизировалась германская агентура. Советская разведка сообщала, что 10 и 28 июня 1938 года “в Клайпеде в районе порта немцами были организованы многочисленные демонстрации, которые носили ярко выраженный фашистский характер и сопровождались лозунгами в честь Гитлера и великой Германии. Демонстрации были приурочены к дням захода в порт немецких пассажирских пароходов. При разгоне последней демонстрации было применено оружие. Насчитывается более 100 человек раненых, из которых несколько человек тяжело и один умер. Среди пострадавших большинство литовцев. В Клайпеде царит сильное возбуждение… Литовские правительственные круги убеждены в том, что события в Клайпеде спровоцированы немцами и являются подготовкой к захвату Клайпедской области Германией”.
Вскоре Гитлер перешёл от провокаций к действиям. В марте 1939 года Литве был предъявлен ультиматум с требованием передать Клайпеду (Мемель) и прилегающий к городу район Германии. Попытки Литвы заручиться поддержкой Англии и Франции к успеху не привели. Литовское правительство капитулировало и подписало 22 марта 1939 года договор о передаче Клайпеды Германии.
Хотя Германия декларировала в этом договоре обязательства о ненападении на Литву, латвийская миссия в Брюсселе сообщала: “Никто не верит, что Германия остановится на границах Клайпедской области, она в первый подходящий момент пойдет дальше. Судьбу Литвы считают уже решенной и с такой же точки зрения начинают смотреть также на Латвию”.
Французская газета “Ле Суар” от 14 апреля 1939 года писала: “Кто хочет начать военный поход против России, тому надо держать в своих руках Клайпеду. Клайпедская область — это хороший мост для нападения. После Клайпеды, надо думать, последует Данциг, а затем после Данцига — Рижский порт в Латвии. После него, очевидно, Таллин в Эстонии. Эти порты в руках Германии будут пистолетами, направленными против Прибалтики и против России… Балтийское море станет озером Германии”.
В ходе переговоров весной 1939 года между Польшей и Германией по поводу Данцига немцы предлагали полякам вместо Данцигского коридора выход к морю за счет земель Латвии.
Одновременно германская дипломатия усилила давление на Эстонию и Латвию, чтобы добиться подписания с ними договоров о ненападении. Такие договоры были подписаны 7 июня 1939 года. В Латвии шутили: “Германия может быть теперь спокойна: Латвия на неё не нападет”. На деле новые договоры использовались для усиления германского влияния.
Уже в июне 1939 года Эстонию посетил начальник штаба сухопутных сил Германии Гальдер, а затем начальник германской военной разведки Канарис. Утверждалось, что они обсуждали ввод немецких войск в Эстонию, в том числе и сухопутным путем через Латвию и Литву. 21 июня итальянский посланник в Таллине сообщал в Рим о том, что в “правящих кругах Эстонии говорят о возможности оккупации Германией островов Хийумаа и Сааремаа”.
14 июля четыре германских эсминца прибыли в Рижский порт. Агент латвийской охранки сообщал: “Немцам известно до последней мелочи всё, что намереваются предпринять латыши… В каждом государственном и общественном учреждении они имеют своих агентов и доброжелателей. Поэтому нечего удивляться, что Германия полностью осведомлена о положении не только в экономике, но и в военном ведомстве”.
Казалось, что захват прибалтийских стран Германией — это дело времени. Тогда в случае войны германские войска оказались бы под Ленинградом за несколько дней.
Тем временем начавшийся весной 1939 года кризис в германо-польских отношениях свидетельствовал, что скорой войны в Европе не избежать. Начались консультации между Москвой, Парижем и Лондоном о коллективном отпоре германской агрессии. В ходе этих консультаций 8 мая 1939 года Великобритания объявила, что в случае германской агрессии СССР должен прийти на помощь Польше, Румынии и Бельгии, но Великобритания и Франция отказывались помогать СССР, если бы Германия захватила прибалтийские страны. Как свидетельствовал советник американского посольства в Париже 30 мая: “Если Латвия и Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии и не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи, то обязательство о взаимопомощи не вступит в силу”.
К тому же после заключения договора с Германией Латвия объявила, что не нуждается в гарантиях своих границ других стран. На этом основании Великобритания усилила свои возражения против обязательств помощи СССР в случае вторжения Германии в прибалтийские страны.
Латвийский посланник в Брюсселе сообщал китайскому послу в Бельгии: “Оставляя прибалтийские государства вне гарантий, Германии указывают путь к границам Советского Союза… Если определенные границы оставляют негарантированными, то из этого ясно, что… Чемберлен желает, чтобы Германия всё же оказалась в конце концов в состоянии конфликта с Советским Союзом, что является давнишним планом Чемберлена”.
Вновь и вновь советская дипломатия требовала от Запада распространения гарантий на прибалтийские страны. Снова и снова эти требования отвергались.
В ходе начавшихся в августе 1939 года англо-франко-советских переговоров советская делегация настаивала на вводе англо-французских военно-морских эскадр в Балтийское море и предлагала разместить их на Аландских островах, Моонзундском архипелаге, в портах Ханко, Пярну, Хаапсалу, Айнами, Лиепая. СССР предлагал, чтобы советский Балтийский флот действовал совместно с англо-французскими эскадрами. Эти предложения Запад отвергал.
Лицемерная политика Запада, проявившаяся, с одной стороны, в срыве реальных соглашений по отпору германской агрессии, а с другой стороны, в проведении тайных переговоров с Германией, имевших целью достижение нового “Мюнхена”, была обусловлена желанием развязать советско-германскую войну.
В этих условиях СССР пошел на подписание 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении. С одной стороны, благодаря этому договору СССР получил отсрочку от войны с Германией почти на два года, которые были использованы для наращивания советского военного потенциала. С другой стороны, прилагавшийся к договору секретный протокол гарантировал СССР невмешательство Германии в дела западных областей Украины, Белоруссии, Бессарабии, Прибалтики и Финляндии.
После пакта Молотова — Риббентропа
В течение лета 1939 года сотрудничество прибалтийских стран с “третьим рейхом” существенно расширилось. В августе Эстония и Латвия подписали с Германией секретные соглашения о гарантиях их границ. Правительство Литвы согласилось с проектом секретного договора, предложенного Германией, который предусматривал установление “протектората германского рейха”.
В течение августа в правящих кругах Прибалтики готовились к большим событиям. В отчете полпреда СССР в Таллине К. Н. Никитина за период с 25 июля по 23 августа 1939 года говорилось о широко распространенном в Эстонии убеждении в том, что “Германия, собрав урожай, должна была начать войну, и не с кем иным, как с СССР… Поэтому эстонское правительство принимало все меры к тому, чтобы к этому сроку провести и закончить подготовку общественного мнения. На певческих праздниках произносили политические речи, в которых развивали теорию эстонского нейтралитета, позволяя неоднократно резкие выпады по поводу гарантий, которые якобы СССР навязывает прибалтийским странам вопреки и помимо их желаний… Эстонцы считали, что при создавшейся ситуации местом разрешения мировых проблем станет Балтийское море и Прибалтика, а основным пунктом столкновения сил будет Эстония. А поскольку это так, то значение Эстонии в международном масштабе возрастает до решающих размеров”.
Одновременно в прибалтийских странах усиливались военные приготовления. Укреплялось военное сотрудничество Эстонии, Латвии и Финляндии. Шла подготовка к строительству автострады от Восточной Пруссии к советской границе. Как сообщал К. Н. Никитин, “давнишний план соединения морских, воздушных, железнодорожных и шоссейных путей для нанесения молниеносного удара отнюдь не потерял ни на минуту своей актуальности”. Одновременно сообщалось, что “в соответствии с военными приготовлениями проведён в жизнь закон о создании в промышленности и торговле двухмесячных запасов сырья и фабрикатов, а среди населения двухмесячных запасов продовольствия”.
Эти приготовления, как и воинственные заявления, делались из расчёта на то, что Эстония будет воевать на стороне Германии. К. Н. Никитин писал: “Ориентируясь всецело на Германию, действуя всецело по шпаргалке из Берлина, Эстония всё своё хозяйство приспособила к хозяйству своего господина”. Вследствие ориентации на Германию Эстония резко увеличила вывоз продовольственных и сырьевых товаров. В результате этого “вопреки обычным правилам прошлых лет за первое полугодие 1939 года баланс внешней торговли Эстонии имеет активное, в пользу Эстонии, сальдо… Германия предпочитает скупать у эстонских промышленников этот полуфабрикат и ввозить в Эстонию свои ткани, то есть, иначе говоря, сводя текстильную обрабатывающую промышленность Эстонии совсем на нет”.
Подписание договора 23 августа 1939 года резко изменило обстановку, в которой развивалось германо-эстонское сотрудничество и расцветали химерические мечты о ключевой роли Эстонии в мировой политике. К. Н. Никитин писал, что “заключение между СССР и Германией пакта о ненападении произвело настолько ошеломляющее впечатление”, что эстонское правительство “буквально растерялось и чувствовало себя первое время совершенно дезориентированным. Правительство, столько времени подготовлявшееся к войне с СССР на стороне Германии, правительство, тайно подстрекаемое Англией к пропуску немецких войск через свою территорию, правительство, распространявшее и муссировавшее слухи о проснувшемся красном империализме СССР и об агрессивных планах СССР под видом “гарантий” о неприкосновенности прибалтийских стран, теперь вдруг увидело, что все его усилия в этом направлении оказались напрасными. Тщательно культивируемая и распространяемая в народе мысль о том, что Эстония… теперь, при наличии предстоящей схватки между Германией и СССР, приобретает значение фактора огромной важности, от которого зависит склонение в ту или иную сторону чаши весов при разрешении исхода предстоящей борьбы, вдруг потеряла всякую значимость, и все эти махинации, коими стремились “поднять дух” эстонского народа, обнажились во всей их мизерности. Получалось, что никаких гарантий СССР Эстонии не предлагал и предлагать не собирается и что Эстония может отстаивать свою самостоятельность сама… Для воображаемой эстонцами великой исторической миссии “вершителя судеб” двух больших государств надобности не было и раньше, а теперь и эта видимость отпала… Эта черствая действительность сильно обескуражила эстонские руководящие круги, лишила их мнимой роли и отняла надежду на скорый разгром ненавистного им коммунистического колосса, расправа с которым была им так близка и по вкусу. Советский Союз… вдруг как бы заново встал перед Эстонией в своей силе и мощи и заставил трезво взглянуть на окружающие события”.
Главнокомандующий эстонской армией генерал Лайдонер позже вспоминал, что сразу после заключения советско-германского договора о ненападении “Пятс предложил послать кого-либо из военных немедленно в Берлин, чтобы постараться узнать через военные круги, а если можно — через адмирала Канариса истину по этому вопросу. Я предложил послать туда полковника Маазинга, как наиболее известного Канарису. В тот же день или днем позже Маазинг вылетел в Берлин и очень быстро вернулся обратно. Особенных результатов он там не достиг, так как адмирал Канарис заявил ему, что относительно договора с Советским Союзом он ничего сказать не может. По возвращении из Германии Маазинг был настроен пессимистически. Во время доклада о результатах поездки в Берлин он заявил мне, что лучше было бы нам до заключения договора начать войну с СССР”.
Эстонское правительство, подчеркивал полпред Никитин в своей депеше в Москву, “было и остается враждебным Советскому Союзу. При всем стремлении эстонских правящих кругов говорить о войне нейтрально — их симпатии с Гитлером, с фашизмом”. В то же время, как отмечал К. Никитин, “фашистски настроенные круги (крупные промышленники и торговцы) в пакте о ненападении Германии с СССР видели измену со стороны Гитлера и, не стесняясь, говорили: “Продал, подлец!” Как указывал полпред, “развернувшиеся мировые события стратегически поставили Эстонию в такое положение, что она очутилась лицом к лицу и наедине с красным коминтерновским восточным соседом, который не только сейчас не заикается о каких бы то ни было гарантиях, а того и гляди захочет вдруг вернуть свою бывшую провинцию, если не всю, то по крайней мере пограничные районы, заселенные таким ненадежным и беспокойным в силу национальных со стороны эстонцев издевательств русским населением. Эта боязнь заставила их вновь гнать войска на эстонско-советскую границу и переносить часть укреплений, а частично и строить их заново, на левый берег реки Наровы”.
В то же время начало мировой войны прервало торговые связи Эстонии с рядом стран. Последовавшее ухудшение экономической обстановки заставляло и часть правящих кругов Эстонии задумываться о расширении сотрудничества с Советским Союзом. Подобные настроения широко распространялись среди различных слоев населения. Как отмечалось в отчете полпреда, эта “группа, довольно разнообразная по своему социальному положению, но ненавидящая немецкое прежнее баронство и хорошо помнящая их владычество, говорила, что они с большой охотой готовы пойти под власть СССР… Характерно поведение коммерсантов-евреев. Они открыто говорят: “Чёрт с ними, с магазинами, лишь бы пустили в Россию, всё отдадим, мы просто устали жить…”. О простом рабочем классе и пограничном русском трудовом крестьянстве не говорю. У этих настроение определенное, хотят жить с СССР”.
Антисоветские же настроения разделяла прежде всего наиболее состоятельная часть немецкого меньшинства, проживавшего в Эстонии. Позже в своей беседе с К. Н. Никитиным председатель Государственного совета Эстонии М. И. Пунга сообщал, что ведущие деятели немецкого меньшинства в Эстонии направили Гитлеру петицию с призывом к оккупации страны.
Надежда на то, что Германия помешает вступлению советских войск в Эстонию, проявлялась и в поведении эстонской дипломатии. Вслед за Маазингом в Берлин был направлен агент эстонской политической полиции барон Юкскюль с тем же поручением — выяснить, как советско-германский договор отразится на судьбе Эстонии. Барона обнадежили, а вскоре в середине сентября 1939 года в Таллин прибыл руководящий работник немецкой разведки доктор Клее. Из бесед с ним ведущих членов правительства Эстонии последним стало ясно, что война Германии с Советским Союзом лишь отложена по стратегическим соображениям, а подготовка к войне будет продолжаться.
24 сентября в Москву прибыл министр иностранных дел Эстонии К. Сельтер для подписания советско-эстонского договора о торговле. В ходе переговоров с Сельтером нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов заявил о неудовлетворительном состоянии советско-эстонских отношений, сославшись на побег интернированной польской подводной лодки. Сельтеру был представлен проект договора о взаимопомощи, в соответствии с которым СССР получал возможность размещать на территории Эстонии военно-воздушные, военно-морские базы и сухопутные войска. Делегация Эстонии отказалась подписать договор и покинула Москву.
Как сообщалось в докладной замнаркома внутренних дел СССР Масленникова от 27 сентября, “в прилегающей к СССР пограничной полосе Эстонии, под видом проведения осенних маневров, происходило сосредоточение полевых частей эстонской армии. Граница была усилена. На отдельные кордоны были доставлены станковые пулеметы и установлены орудия в направлении СССР. В районе Усть-Нарова отмечалось передвижение танков. В город Нарву прибыло несколько войсковых подразделений, приведенных в боевую готовность. На начало октября был намечен призыв состава 1909-1916 годов рождения, а приписанных к артиллерийским частям — в возрасте до 40 лет”. В свою очередь, по сведениям эстонских властей, к границам Эстонии было подведено около 160 тысяч советских войск.
Одновременно сразу после предложения Молотова Сельтеру о заключении договора о взаимной помощи эстонское правительство вновь направило своих эмиссаров в Берлин — полковника Маазинга и барона Юкскюля. Вернувшись в Таллин, они сообщили: германское правительство рассматривает размещение советских войск на эстонской территории как временное явление.