Спангенберг Евгений. Записки натуралиста

   Но вот на пути зеленая мочежинка с массой пролетных азиатских бекасов. Со своеобразным криком «чирк-чирк-чирк» они вырываются из-под самых ног, высоко поднимаются в воздух, чтобы пролететь небольшое расстояние и камнем упасть с высоты на соседнее болотце. Несколько выстрелов, и я обеспечен превосходным мясом. С части убитых бекасов я снимаю шкурки для коллекции, других, сильно испорченных дробью, использую только в пищу. Ощипав и посолив заплывшее жиром мясо, я насаживаю его на проволоку и укрепляю над маленьким огоньком костра. Пятнадцать минут спустя все готово. Мой завтрак необычно вкусен и питателен.
   Поев, я продолжаю свой путь, заранее зная, что до вечера мне попадется еще не одна дичина, обеспечив вкусный и сытный ужин.
   – Юрка, ты будешь есть? – поджарив однажды мясо ожиревшего чирка-клоктуна, предложил я кусок мальчугану.
   Вот уже несколько дней мальчуган, мечтая стать охотником, безропотно шлепает за мной по болотам, осторожно носит добытых птиц и внимательно следит за каждым моим движением, когда я снимаю с них шкурки.
   – Чего не берешь? Хорошее мясо, попробуй.
   Но избалованный Юрка брезгливо морщит нос и отказывается от угощения.
   – Ах вот как, не хочешь! Не так подано? Ну и не надо, мне больше останется,– усмехаюсь я и с большим аппетитом уплетаю сочный и вкусный кусок дичи.
   Юрка жует кусок черного хлеба и пожелтевшее от времени свиное сало.
   – Это потому, что тебя дома закормили, набаловали – вот тебе и кажется все несъедобным. Погоди, побродишь по тайге голодным, тогда оценишь, что такое кусок свежего мяса для охотника.
   В скором времени, отведав как-то кусок перепелки, мальчик попросил второй и уничтожил большую краюху поджаренного на костре черного хлеба.
   – Ну как, вкусно?
   – Вкусно, кивнул головой мальчик.
   – Я же тебе говорил, что приготовлю не хуже, чем твоя бабка на сковородке.
   С этого времени он уже сам помогал мне готовить пишу, разводил огонь, обрабатывал мясо.
   – Дядя Женя, вы не забыли походную кухню? – спрашивал он, когда мы отправлялись на экскурсию.
   – С собой, в кармане! – смеясь, отвечал я.– Спрячь-ка получше спички, а то, кажется, дождь скоро будет,– подавал я ему запасную коробку.
   Однажды, возвращаясь один из леса, я выстрелил и убил крупного самца косули. Сначала я попытался , донести убитого козла целиком и, вскинув его себе на плечи, зашагал к селению. Однако зверь оказался так велик и тяжел, что я вскоре отказался от своих намерений. Пришлось поступить иначе.
   Сняв с козла шкуру и разделав тушу, я захватил с собой только незначительную часть мяса. Остальные куски я тщательно закопал в снег, слежавшийся в глубокой трещине среди небольших скал на гребне сопки. Сверху я положил выстрелянный патрон, из практики зная, что четвероногий хищник не решится близко подойти к месту, откуда исходит запах сгоревшего пороха. Скалы, где я спрятал мясо, было не трудно заметить. Они поросли пышным багульником, верхушки которого в это время были покрыты ярко-розовыми цветами. Те же кустарники предохраняли слежавшийся снег от солнца, и я рассчитывал, что мясо сохранится в свежем состоянии по крайней мере полторы-две недели. Мое предположение оправдалось. Как-то, охотясь с Юрой в тайге, я издали в бинокль заметил знакомые скалы. «Эге, да ведь это моя кладовая!» – сообразил я.
   – Юрка, а Юрка, поесть-то нам надо? – обратился я к нему.
   – А что есть-то! – развел мальчуган руками.– Ведь у нас нет ничего с собой.
   – Ну, это не беда. Собери-ка хворосту да костер разожги, а я сейчас схожу вон к тому болотцу. Наверное, там есть горные дупели или утки.
   С этими словами я сбросил заплечный мешок, снял куртку и сумку и, захватив только заряженное ружье, пошел сначала по направлению к болоту, а потом, когда, по моим расчетам, Юрка потерял меня из виду, повернул к знакомым скалам с багульником. Минут через двадцать, забыв даже выстрелить, я возвратился к нашему лагерю. В руке я держал большой кусок мяса. Мясо поразило мальчишку.
   – Дяда Женя, что это, что это вы убили? – раскрыл было рот Юрка.
   Но я не хотел открывать ему тайну кладовой и сумел избежать объяснения.
   – Что это ты костер до сих пор не развел? – сделав сердитое лицо, спросил я его вместо ответа.– Даже хворосту собрать лень. Наверное, ты думаешь, что на этом месте мы весь день торчать будем? – ворчал я, обмывая в родничке кусок козлиного мяса.
   А Юрка уже не расспрашивал меня о добытой дичине. Стараясь загладить свою ошибку, он мигом собрал целую кучу сухого валежника и чиркал спичками. Струйка душистого дыма в неподвижном воздухе да потрескивание огонька дали мне знать, что все готово.
   Прошло около недели. Однажды мы с Юркой вновь бродили в горной тайге. Незадолго до наступления вечера выбрались на окраину сопок. Ниже нас широко раскинулась низменность с тонкими болотами и клочками густого осинника. Осмотревшись кругом, я сообразил, что мы находимся примерно в полукилометре от моей кладовой. Только на этот раз мы приблизились к заросшим багульником скалам не с юго-запада, как в прошлый раз, а с востока. Ни слова не сказав о своей догадке мальчугану, я обратился к нему со следующими словами:
   – Знаешь, Юрка, я так голоден, что не в состоянии сейчас тащиться через болото. Ведь до дома не менее пяти километров. Давай поедим как следует, передохнем немного, а когда луна поднимется, пойдем той дорогой, что идет от вашей заимки.
   Мальчуган согласился.
   – Вот только поесть что-нибудь достать надо. Разводи-ка костер, а я схожу на охоту.
   И я направился к знакомым скалам, для пущей важности на ходу перезаряжая трехстволку.
   Юрка насторожился и, как мне показалось, проводил меня странным взглядом. В его глазах светились не то надежда, не то сомнение, а быть может, просто ирония. И этому нельзя удивляться. Посудите сами – ведь более часа мы шли по тайге, рассчитывая добыть хотя бы рябчика, но так и не сделали ни единого выстрела. Во что стрелять, если, как будто назло, не встречается никакой дичи? А тут – разводи костер, сейчас принесу дичину, готовить будем. «Держи карман шире!» – вероятно, рассуждал про себя проголодавшийся Юрка.
   – Что же ты стоишь, зря время теряешь? – крикнул я ему издалека, скрываясь за деревьями.
   Вот и моя кладовая. Снег в трещине запылился и осел значительно ниже. Ножом я раскапываю хранилище и извлекаю наружу большой кусок козлятины. Потом несколько раз стреляю из ружья. Ведь мне необходимо выстрелить, чтобы не сразу объяснить Юрке, откуда я беру мясо. Наконец гремит выстрел, и тогда неторопливой походкой я направляюсь к нашему лагерю. Меня встречает Юрка. «Ну где твоя дичь, что убил?» – без слов вопрошают его глаза, вся фигура.
   Но язык не повинуется мальчугану, глаза и рот его широко раскрыты,– в моих руках он замечает не убитую птицу, не зверя, а, как и в прошлый раз, большой кусок мяса.
   Читатель видит, что мне, наконец, удалось освободиться от всякой зависимости. С ружьем за плечами и с походной кухней я одновременно сумел избавиться и от слишком заботливых, и от скупых хозяек. Разве это не достижение? Когда же я захватывал с собой маленький полог, я имел возможность никуда не спешить и ночевать там, где заставала меня темнота. Конечно, это большое благо для охотника и натуралиста. Пусть же молодые охотники используют мой опыт и попробуют пожить среди природы не как в чужой среде, где «ночной порой и дикий зверь, и лютый человек, и леший бродит», а как в родной, привычной обстановке, как дома.
   А теперь представьте себе следующую картину. Вечереет. Солнце медленно склоняется к горизонту и тонет где-то за кудрявыми вершинами широколиственной горной тайги. Наступают ранние сумерки. Но спешить некуда. Я развожу костер и готовлю незатейливый ужин. Пока на медленном огоньке, шипя и брызгая, жарятся сочные куски дичи и румянится пропитанный жиром ломоть черного хлеба, я подготавливаюсь к ночевке. Выбрав удобное место, я выжигаю лесную подстилку, расчищаю площадку, и, установив над ней маленький полог, размещаю пожитки. За делом время идет незаметно.
   Сумерки сменяются темнотой, когда я кончаю ужин и, затоптав огонек, забираюсь под крышу палатки. В ней уютно, как дома. Но не хочется спать. С открытыми глазами долго лежу я и вслушиваюсь в ночные звуки.
   «Вак-вак-вак-вак»,– без конца выкрикивает на окраине тайги большой козодой; рявкая, перекликаются между собой косули – сначала совсем близко, потом за соседними сопками. Мощные голоса разносятся по всему лесу и вдали повторяются эхом. А с обширных болот речной долины поднимается несмолкаемый гомон от кваканья бесчисленных лягушек. Вот где-то в стороне с грохотом падает отжившее свой долгий век дерево. Глухой удар, как тяжелый вздох великана, разносится по спящей тайге. «Оххх…» – еще несколько мгновений дрожит воздух. Потом все стихает. Только в болоте продолжают квакать лягушки да «вак-вак-вак» выкрикивает козодой.
   Закрывшись курткой, я начинаю дремать. Мысли, звуки мешаются. Мне кажется, что я смотрю вдаль, а мимо медленно проходят картины уссурийской тайги, какие-то неясные образы. Хорошо засыпать после целого дня ходьбы и движения на свежем воздухе! Вдруг я вздрагиваю и открываю глаза.
   Вероятно, неизвестный лесной обитатель случайно забрел слишком близко к моей палатке. Почуяв человека, он шарахнулся в сторону и сломя голову кинулся в чащу. Оттуда доносится тяжелый топот и резкий треск сломанной ветки. Потом шум удаляется, слабеет, и вновь тишина. Только далеко, то несколько усиливаясь, то стихая, квакают в болоте лягушки да кричит азиатская совка. «Ке-вю, ке-вю»,– один за другим плывут над сонным лесом мелодичные звуки.
   «Почему в безветренную погоду упало старое дерево?» – с этим вопросом я засыпаю.

СОБАКИ

   Некоторые из моих приятелей считают, что я очеловечиваю животных. Например, любя собак, я будто бы допускаю у них сознательное мышление, а в связи с этим и поступки, присущие человеку. Не могу с этим вполне согласиться. И в то же время я утверждаю, что от высокоодаренных животных, и в частности от собак, от различных видов ворон можно ожидать таких поступков, которые на первый взгляд кажутся нам совершенно невероятными. Я уверен, что это проявление большой сообразительности, а не только привычек.
   В первую очередь это касается собак. Ведь на них, на спутниках нашей жизни, в течение целых тысячелетий особенно сказывалось влияние человека. На сообразительность собак я обратил внимание уже в детстве.
   Как сейчас, помню курьезный случай с моей няней Васильевной. В нашем доме она была своим человеком. Когда мы подросли, Васильевна незаметно и постепенно забрала в свои руки хозяйство. Очень любила няня домашнюю птицу и, когда мы жили на маленькой железнодорожной станции Ахтуба, развела кур и индеек в несметном количестве. Осенью и зимой птиц кормили отрубями, замешивая их теплой водой в продолговатых деревянных корытцах с длинной продольной перекладиной в середине. Эта перекладина мешала птицам забраться с ногами в корыто и была удобна для переноски кормушки.
   В одно зимнее утро, поставив полное корытце с отрубями против кухни, Васильевна открыла форточку, выставила через нее половую щетку и стала следить, как кормятся домашние птицы. Когда к корму подлетали вороны, она возможно дальше высовывала щетку наружу и начинала ее крутить. Озадаченные этим, осторожные вороны медленно отлетали в сторону. Вдруг во двор забежала большая дворняга. Она засунула морду в корытце и стала с жадностью глотать отруби. При появлении чужого пса птицы разлетелись.
   Энергично выдернув щетку из форточки, Васильевна бросилась с ней в сени, а оттуда во двор. Вот тут-то и произошел замечательный случай, вызвавший среди нас, ребят, бурю восторга и невольные аплодисменты, а у нашей няни негодование.
   Только одно мгновение собака не знала что делать. Она униженно, с мольбой, смотрела на старуху и вдруг, видимо сообразив, что кроме побоев от. нее ничего не дождешься, зубами схватила корытце за перекладину и, напрягая все силы, быстро исчезла с ним за воротами. Отбежав с корытцем метров на двести от нашего дома, находчивая собака спокойно закончила свой завтрак.
   Раздраженная Васильевна еще долго кричала, что она найдет управу на этих разбойников, что у моего отца зря на стене висит ружье и что она попросит какого-то Прохора или Сидора перестрелять всех собак на станции. Но я хорошо знал, что все это одни слова – Васильевна все забудет, как сядет пить чай, и не со зла она кричит, а просто от скуки. И хотя, любя Васильевну, я ничего не сказал ей, но был полностью на стороне голодной собаки.
   О проявлениях сообразительности у собак и вообще о случаях с собаками мне и хочется рассказать ребятам. Если же мою книгу будут читать взрослые, то пусть они не подумают, что я страстный, увлекающийся собачник. Пород собак, например, я совсем не знаю и могу не обратить внимания на самого чистокровного медалиста. Но мимо некоторых собак независимо от их породы не могу пройти равнодушно. Болит мое сердце, когда я вижу страдания этого «умного» и совершенно по-особому самоотверженно преданного человеку животного.
   Мне исполнилось шестнадцать лет, когда я был свидетелем одной немой сцены, оставившей неизгладимый след в моей памяти. И хотя эта сцена – самое обычное, повседневное явление в нашей жизни, я уж позволю себе рассказать о ней читателям. И рассказать не так, как будто это давно прошло и поблекло от времени, а как будто я вижу эту сцену сейчас и мне не полсотни, а шестнадцать лет.
   Было теплое летнее утро. Солнце довольно высоко успело подняться над горизонтом и бросало ласковые лучи на тихий город, на дощатые заборы улиц, блестело в окнах. На освещенном солнцем клочке деревянного тротуара у двухэтажного дома сидел мальчик лет пяти с толстым, уже сильно подросшим щенком.
   Опустившись на корточки, он неумелыми ручонками разворачивал бумажный пакетик, доставал из него кусочки хлеба и кормил ими щенка. По розовому личику мальчугана текли крупные слезы.
   Вероятно, совсем недавно упитанный и такой симпатичный щенок с ласковыми детскими глазами жил в тепле и холе. И вдруг капризная судьба изменилась. Безжалостная чесотка или стригущий лишай изуродовали его блестящую низкую шерсть, голая кожа покрылась гнойниками и красными пятнами. И баловень стал никому не нужен, опасен. Его сторонились, отводили глаза при случайном взгляде – он всюду мешал, стал лишним во всем мире. И щенок уже не лез к людям, не ждал от них ласки. И только сейчас; греясь на солнце под чужим забором, по-видимому, в последние дни своей жизни, в ребенке нашел участие.
   Вместо того чтобы поступить справедливо и оборвать лишнюю жизнь отверженного, мы часто допускаем малодушие. Занеся животное подальше от дома, мы оставляем его под чужим забором – пусть другие страдают, глядя на бездомного горемыку. И торопясь домой, наверное для того, чтобы быстрым движением и усталостью заглушить сострадание, делаем так много ненужных поворотов в глухие случайные переулки. А может быть, по простоте душевной пытаемся запутать следы? Вдруг по ним нас найдет совесть?
   Наверное, эта сцена повлияла на мое отношение к собакам – при всяких обстоятельствах я не мог оставаться к ним равнодушным. Однажды, казалось, у меня не осталось никакого выхода – я должен был застрелить собаку, но я не сделал этого, и все обошлось благополучно. Этим случаем я поделюсь позже, а сейчас расскажу о смешных и трогательных поступках наших друзей. Рассказ начну с собаки, принадлежащей одному из крымских охотников. Звали ее Нелька.

НЕЛЬКА

   С Нелькой и с ее хозяином Алешей Чабаном я познакомился на Южном побережье Крыма.
   Это случилось в одно сентябрьское утро, замечательное тем, что пролетные перепела в большом числе остановились на дневку, превратив бедные дичью холмы в богатейшие охотничьи угодья. С рассвета на холмах собрались, вероятно, почти все алуштинские охотники. Если кто-либо из них в это утро вынужден был остаться в городе, он, прислушиваясь к беспрерывной стрельбе, безусловно, не был способен ни на какую полезную деятельность.
   Около восьми часов стрельба резко сократилась. Охотники спешили домой, чтобы, наскоро переодевшись и проглотив завтрак, успеть на работу. На холмах осталось два-три человека. Однако выстрелы продолжались довольно долго. Но вот сентябрьское солнце поднялось высоко, напоминая, что Крым – не Север, пора, наконец, и собакам, и людям поискать живительной тени.
   Я спустился с холма в долину и у гремящего ручейка, под шапкой векового грецкого ореха, столкнулся с Алешей Чабаном и его Нелькой.
   Если бы я был знатоком собачьих пород, я сразу бы обратил на Нельку внимание. Но я ничего не смыслю в этом вопросе, и только год спустя совершенно случайно выяснил, что Нелька – самых чистых кровей кофейно-пегий пойнтер. Но тогда это не имело для меня значения. Если бы мне сказали, что она беспородная дворняга, я не изменил бы о ней своего мнения. В моих глазах Нелька была незаменимым помощником серьезного охотника, скромной и сообразительной собакой.
   Необходимо сказать, что Алеша Чабан сравнительно недавно пристрастился к охоте, а Нелька в то время уже достигла семилетнего стажа полевой работы. К Алеше она попала не щенком, а уже взрослой, хорошо натасканной и испытанной собакой. Ее хозяин был средним стрелком, но из-под стойки стрелял с выдержкой и редко делал промахи. Нелька обладала изумительным верхним чутьем, прекрасной стойкой и широким поиском. Оба спокойные, неторопливые, на охоте они удивительно подходили друг к другу. Недостатки сравнительно молодого стрелка скрашивались превосходной работой собаки, и Алеша всегда возвращался с охоты обвешанный дичью. Обычно серьезный охотник своей выдержкой постепенно прививает собаке хорошие полевые качества. Здесь же, по-видимому, было обратное явление: безупречной работой Нелька постепенно воспитала в хозяине выдержанного, спокойного охотника.
   – Что ты, Чабан, на голом шифере уселся – вальдшнепа, что ли, высиживаешь? – иногда посмеется над ним приятель.
   – Ничего, это вам через кусты продираться приходится, мне ноги бить не надо, у меня Нелька есть,– отшучивался Алеша. И действительно, вскоре из заросшего оврага крадучись появится Нелька. Как-то особенно взглянув на хозяина, она осторожно подводит его к найденному вальдшнепу и делает стойку.
   – Пора, Нелька,– спокойно подает сигнал Алеша, удобно встав и приготовившись к выстрелу.
   – Ну и спуделял! – с невозмутимым спокойствием качал иной раз головой Алеша, действительно бессовестно промазав по зайцу. С таким же спокойствием Нелька провожала глазами зверя и, убедившись, что он невредим, вновь приступала к отыскиванию другой дичи. Как-то на охоте Алеша выстрелил в перепела. Он летел над глубокой балкой и после выстрела свалился на дно, в густую дубовую поросль.
   – Подождем, а пока закусим,– обратился ко мне Алеша, вытаскивая ломоть белого хлеба и две кисти винограда «чауша».
   Мы уселись на шифер и, болтая о всякой всячине, не заметили, как вернулась собака. А она нет-нет да ткнет носом хозяина в спину и опять стоит сзади, так как мы сидим над крутым склоном и подойти спереди к нам неудобно.
   – Да что тебе, Нелька? – начал было охотник и вдруг вспомнил.– Ах да, перепел,– взял он изо рта собаки убитую птицу и сунул ее в сумку.
   – Как человек,– невольно кивнул я на собаку.
   – Умна, что и говорить,– согласился мой спутник.
   Но один замечательный случай особенно врезался в память –я его никогда не забуду.
   Как-то зашел я к Алеше, чтоб договориться с ним о предстоящей охоте. Я застал его в кухне. Разложив на широком дубовом столе всякие банки, мешочки, мерки, пыжи, он заряжал патроны. Кроме Алеши в квартире никого не было.
   – Давай помогу,– подсел я к столу, и мы, распределив между собой работу, вспоминали сроки прошлогоднего прилета вальдшнепа, места высыпок, наши удачные выходы.
   Скрипнула наружная дверь.
   – Кто там? – окликнул хозяин. Но вместо ответа, громко стуча по деревянному полу когтями, в квартиру проникла Нелька. Обойдя пустые комнаты, она подошла к Алеше, ткнула его в руку носом и уселась рядом.
   – Ладно, ладно, иди спать,– погладил он собаку и, повернувшись к ней спиной, вновь занялся делом.
   Но Нелька и не подумала уходить от хозяина. Сидя около его стула, она то дремала, свесив свою голову, то осторожно тыкала его носом и вновь погружалась в дремоту.
   Прошло около получаса. Домой возвратилась жена Алеши и также приняла участие в нашей беседе.
   – Да что тебе нужно? – вдруг с некоторым раздражением обратился Алеша к собаке.– Тычет и тычет мокрым носом – иди-ка на место.
   – Не кипятись,– заступилась за Нельку жена Алеши.– Посмотри-ка лучше – она что-то во рту держит.
   – Ну, что у тебя там? – едва смягчив раздраженный тон, обратился к собаке Алеша. И, обрадованная тем, что на нее, наконец, обратили внимание, Нелька сунула в руку Алеши какой-то комочек.
   – О… рубль! – с удивлением развернул Алеша смятую, мокрую от собачьих слюней бумажку.
   – Ты знаешь, Алеша, ведь это, наверное, мои деньги,– оживилась его жена.– У меня сегодня два рубля ветром унесло, когда я на базар шла. Посмотри-ка, нет ли у нее второго рубля во рту.– Но Нельке, видимо, хотелось спать, и возня с рублем ужасно ей надоела. Не ожидая приказания, она вытолкнула языком вторую замусоленную бумажку на руку хозяина.
   – Вот и второй твой рубль,– протянул Алеша жене вторую кредитку.-Молодец, Нелька,– трудовую копейку беречь умеешь!
   А Нелька, скромно выразив свое удовольствие, поспешила в сени и растянулась там на прохладном полу.

ЦЫГАН

   По моим понятиям, Цыган был самой обыкновенной дворняжкой. Впрочем, эту породу собак как будто называют южнорусской овчаркой. Но уж поскольку данный вопрос для меня мало известен, я лучше опишу внешность собаки, предоставив решать самим читателям – дворняжка Цыган или овчарка.
   Представьте себе черного кудлатого пса среднего роста, с висячими ушами. Хоть шерсть у него вьется, как у барана, но она неопределенного, не то черного, не то бурого, цвета, без блеска и такая жесткая, как щетина. Посмотришь на невзрачного пса – нет в нем ничего замечательного: кудлата, и только! Одно привлекает внимание – глаза. Сквозь завитки и клочья грубой побуревшей шерсти блестящие выпуклые карие глаза смотрят на вас как будто из глубины самого собачьего сердца. Проходя мимо, вам вдруг захочется сказать собаке несколько ласковых слов, потрепать ее грубую шерсть, и за это кудлатый пес проводит вас теплым благодарным взглядом.
   С Цыганом я столкнулся на Дамчинском участке Астраханского заповедника. Он сам избрал себе хозяйку в лице доброй и симпатичной пожилой женщины. Звали ее Марусей. Она готовила обеды для сотрудников и гостей заповедника. Около кухни, в тени мостков, ведущих к столовой, и протекала незатейливая жизнь Цыгана; здесь его можно было найти в течение большей части суток.
   – А где же Цыган? – однажды, закончив ужин, спросила приехавшая на практику девушка. В руке она держала тарелку с остатками жареной рыбы.
   – Ой, не знаю, где наш Цыган,– разведя руками, ответила с улыбкой Маруся.-Вчера Саша из винтовки стрелял – так после этого Цыгана дня два не увидишь. Отсиживается где-нибудь.
   – Почему же это, Маруся? –вмешался я в разговор. Меня заинтересовали слова женщины.
   Ужин был кончен; все разошлись из столовой. Сгустились вечерние сумерки. Пользуясь свободной минуткой, Маруся присела у столика и рассказала мне историю жизни своего любимца – кудлатого пса.
   У Цыгана не было хозяина; вместе с другими дворнягами он принадлежал Дамчинскому кордону Астраханского заповедника. В общем собакам жилось неплохо. И вдруг случилась беда. В тростники Дамчинского участка из прилегающих степей забежал волк. Однажды в окрестностях кордона он набросился на шедшую по дороге женщину; каким-то чудом ей удалось отбиться от серого хищника. В тот же день волк ворвался в группу жавших тростник рабочих и при этой схватке расстался с жизнью. Убитый зверь оказался бешеным. Несколько дней спустя из Астрахани пришел страшный приговор. На всякий случай, чтобы предупредить распространение опасной болезни, предлагалось уничтожить всех собак заповедника, и собак на Дамчинском кордоне не стало.
   Но как же остался Цыган, почему он и сейчас здравствует?
   Чудом каким-то уцелела эта собака. Направленные в пса четыре выстрела не отняли у него жизни. Быть может, только напуганный, но возможно и раненый Цыган исчез из селения. С этого страшного дня его больше никто не видел.
   «Погиб, наверное, бедный раненый пес среди тростниковых зарослей»,-решили в поселке и вскоре перестали об этом думать. И только впечатлительным детям в непогожие вечера, когда под порывами ветра стонали потемневшие ветлы и шуршал тростник, как-то жутко было выходить из дому. Им казалось, что в глубине тростниковых зарослей, далеко от кордона, жалуясь на свое одиночество, тоскливо воет собака.
   С тех пор прошло около полугода.
   Однажды наблюдатель участка обратил внимание на следы какого-то зверя, удивившие его своими размерами. «Крупнее лисицы, крупнее енотовидной собаки – не волк же это?» – ломал он голову.