Страница:
Спангенберг Евгений Павлович
Записки натуралиста
Книга известного советского зоолога и натуралиста Евгения Павловича Спангенберга (1898-1968) вводит читателя в прекрасный мир живой природы. В увлекательной форме автор рассказывает о жизни зверей и птиц на свободе и в неволе, учит заботливо и бережно относиться к природным богатствам нашей Родины. Книга иллюстрирована рисунками, выполненными известным художником-анималистом, народным художником РСФСР А. Н. Комаровым. Для широкого круга читателей.
СОДЕРЖАНИЕ
Зоолог и путешественник
От автора
ДЕТСКИЕ ГОДЫ И УНИВЕРСИТЕТ
Опасное соседство
Сивка
Фомка
Другое мое увлечение
Неудачный день
Журка
Выбор профессии
Сивка
Фомка
Другое мое увлечение
Неудачный день
Журка
Выбор профессии
ОБО ВСЕМ ПОНЕМНОГУ
Степные великаны
Преступление
По горячему следу
Навсегда затихшие звуки
Трушка
Тюка
Средства защиты
Под защиту сильного
Перепела
Неизвестное гнездышко
Необычное пение
Переведенные часы
Барсучий жир
Филины
Привычные звуки
Одно перышко
Подзатыльник
Чибисы
Немного о наших куницах
Зайцы и лоси
Преступление
По горячему следу
Навсегда затихшие звуки
Трушка
Тюка
Средства защиты
Под защиту сильного
Перепела
Неизвестное гнездышко
Необычное пение
Переведенные часы
Барсучий жир
Филины
Привычные звуки
Одно перышко
Подзатыльник
Чибисы
Немного о наших куницах
Зайцы и лоси
ЮНЫЕ ОХОТНИКИ-НАТУРАЛИСТЫ
Вася
Не всем быть охотником
Походная кухня
Собаки
Нелька
Цыган
Три спаниеля
Тузарка
Рыжий Джек
Два гончака
Четвероногий друг
Неизвестный дратхар
Три собачьи судьбы
Встреча с киргизской овчаркой
Не всем быть охотником
Походная кухня
Собаки
Нелька
Цыган
Три спаниеля
Тузарка
Рыжий Джек
Два гончака
Четвероногий друг
Неизвестный дратхар
Три собачьи судьбы
Встреча с киргизской овчаркой
Заключение
ЗООЛОГ И ПУТЕШЕСТВЕННИК
В 50-60-х годах у нас, молодых московских орнитологов, существовала нерушимая традиция: после каждой экспедиции сразу же, под свежим впечатлением, зайти в Зоологический музей на улице Герцена и, не спеша, во всех подробностях рассказать о прошедшей поездке невысокому, хрупкому на вид человеку, сидящему за простым лабораторным столом в заставленной коллекционными шкафами и сундуками комнате. И не было в Москве никого, кто бы более живо, с большим интересом и непосредственностью откликнулся бы на ваш рассказ, порадовался бы новым находкам, посетовал бы по поводу неудач, подсказал бы правильное решение спорных вопросов. Этим человеком был Евгений Павлович Спангенберг, автор книги, которую вам предстоит прочесть.
Пролетели годы, пришли новые люди, мало осталось и тех, кто знал его лично. Но жизнь Евгения Павловича – это большая страница в истории советской орнитологии, и знать ее должен каждый, кому дороги птицы, кому дорога наша родная природа, в ком живет дух странствий и открытий.
Евгений Павлович Спангенберг родился в 1898 году в Читинской области, в семье инженера-железнодорожника. С раннего детства все его привязанности были отданы птицам, природе, охоте. Это и сформировало жизненные интересы будущего ученого.
Вся жизнь, все помыслы Евгения Павловича были связаны с изучением животных, особенно птиц. Любовь к природе, к дальним странствиям определила его путь – путь зоолога, исследователя, ученого. С ружьем, биноклем и записной книжкой он обошел и объехал огромную территорию нашей Родины: Дальний Восток и Закавказье, тундры Кольского полуострова, Канина и нижней Колымы, пустыни Средней Азии и Казахстана, равнины Средней России, высокогорья Тянь-Шаня – тысячи и тысячи километров пути. И отовсюду привезены уникальные материалы, коллекции, наблюдения И все это – буквально на чистом энтузиазме, по большей части пешком, с большими трудностями, потому что тогда, в сороковые и даже пятидесятые годы, экспедиции снаряжались и оборудовались не так, как сейчас. Не было к услугам зоологов ни вертолетов, ни моторных лодок, ни телеметрии, ни звукозаписывающих приборов и длиннофокусной оптики. Палатка – и та была редкость!
Еще будучи студентом второго курса физико-математического факультета Московского университета, в 1924 году Евгений Павлович вместе со своим другом Г. А. Фейгиным совершил первую поездку в Среднюю Азию, в район нижнего течения Сырдарьи. Природа и особенно птицы этой страны покорили его воображение, и последующие четыре года он посвятил расширению и углублению исследования того же района. В 1928 году Евгений Павлович вместе со своим однокурсником, а ныне профессором С. П. Наумовым пересек Приаральские Каракумы и некоторое время работал на побережье Аральского моря. Однако он не считал исследование законченным и несколько раз снова возвращался к изучение птиц Южного Казахстана. В 1936 году он смог обследовать труднодоступный участок Кызылкумов, лежащий между старым руслом Жанадарьи и станцией Арысь. В результате этого цикла исследований, занявшего в общей сложности 9 лет экспедиционной работы, была создана база для монографического описания птиц нижней Сырдарьи и прилежащих районов. Эта сводка, опубликованная в «Трудах Зоологического музея МГУ» в 1941 году, может служить прекрасным образцом классической фаунистической работы, она содержит исчерпывающий материал по размещению и биологии птиц интереснейшей и до того времени совершенно неизученной территории. Стремление быть «первопроходцем», попасть в область орнитологического «белого пятна» и в последующие годы проявляется у Евгения Павловича постоянно. Больше всего его влекут нехоженые пути.
Параллельно исследованию Средней Азии Евгений Павлович начинает цикл экспедиций в Закавказье. Первая поездка в Азербайджан относится к 1925 году, затем Евгений Павлович работал в Ленкорани в 1929-1933 годах, в 1935-1937 годах обследовал орнитофауну Армении. Однако главная его задача – создание сводки по птицам Закавказья – осталась невыполненной.
В 1938 году внимание Евгения Павловича привлек Дальний Восток. Тогда этот край в орнитологическом отношении представлялся совершенной загадкой, и первая же поездка Евгения Павловича в долину реки Большой Уссурки принесла много неожиданного. В следующем, 1939 году Евгений Павлович снова едет на Большую Уссурку и обследует среднее ее течение со всей тщательностью, которая была присуща его полевой работе. Но итоги этих исследований сам Евгений Павлович рассматривал как сугубо предварительные и ограничился публикацией лишь нескольких статей. Только после новых поездок, последовавших уже после войны, в 1954, 1955 и 1958 годах, когда ему удалось посетить и детально обследовать южные районы Приморья, Евгений Павлович приступил к созданию монографического обзора. Эта работа, содержащая ценнейший фактический материал по биологии птиц Дальнего Востока, увидела свет только в 1965 году.
В 1946 году прерванная войной экспедиционная деятельность Евгения Павловича возобновилась. После непродолжительной, но весьма плодотворной поездки в Туркмению, когда совместно с Г. П. Дементьевым и А. К. Рустамовым он обследовал хребет Гязь-Гедык в Бадхызе, Евгений Павлович переключается на птиц Рыбинского водохранилища, где был создан Дарвинский заповедник. Эта работа была продолжена летом 1947 года, а обзор птиц Рыбинского моря, написанный совместно с И. М. Олигер, вышел двумя годами позже. Значение этой работы велико: она отражает начальный этап формирования орнитофауны искусственно созданного большого водоема и поэтому является отправной точкой для глубокого анализа всего процесса в целом. Собственно, такой анализ Евгений Павлович и ставил своей задачей, когда возобновил полевые наблюдения в Дарвинском заповеднике и прилежащих районах много позже, в 1963-1965 годы. Работа эта, однако, осталась незавершенной. Первый этап изучения фауны птиц нашей страны был завершен в 1951 –1954 годах выпуском коллективной шеститомной монографии «Птицы Советского Союза», подготовленной в стенах Зоологического музея и удостоенной Государственной премии. Лауреатом этой премии по заслугам стал и Евгений Павлович, написавший несколько разделов книги.
В 1955 году Евгений Павлович начал цикл работ по фауне птиц европейских тундр. Совместно с В. В. Леоновичем он совершает первую рекогносцировочную поездку на полуостров Канин, а в 1956-1957 годах проводит там полный полевой сезон. Чтобы сравнить орнитологическую характеристику европейских тундр с азиатскими, Евгений Павлович задумал и осуществил в 1959 году трудную экспедицию на северо-восток нашей страны, в низовья Колымы. Экспедиции на север оказались в высшей мере плодотворными и помимо богатых коллекционных материалов дали массу интереснейших наблюдений, которые легли в основу более чем десятка статей.
Перечень мест, где работал Евгений Павлович, будет неполным, если не упомянуть Крым, который Евгений Павлович очень любил. Как только выдавалось несколько более или менее свободных дней, он исчезал из Москвы и неизменно объявлялся в Крыму.
Характерной чертой Евгения Павловича как ученого было стремление побывать в одном и том же месте несколько раз. Ему постоянно казалось, что он что-то пропустил, что-то не учел, что-то не доработал. Такие повторные экспедиции позволили Евгению Павловичу не только исследовать фауну с исчерпывающей полнотой, но и проследить изменения в ее составе на протяжении ряда лет, что в свою очередь давало ключ к расшифровке причин этих изменений.
Он был необычайно строг и требователен к себе и своим работам. К публикации он допускал только совершенно безупречный материал и факты, которые проверял всесторонне. То, в чем он не был уверен, могло годами ждать окончательного подтверждения: Евгений Павлович считал, что лучше промолчать, чем говорить предположительно. Никаких домыслов, никаких гипотез – только проверенные факты! Вот почему его работы составляют золотой фонд отечественной орнитологической литературы. С годами их значение не снижается, а скорее возрастает.
Птиц Евгений Павлович знал отлично. Он мог безошибочно назвать любую птицу, увидев ее даже мельком или услышав голос. Загадок для него почти не было. Особое мастерство, какое-то почти сверхъестественное чутье проявлял он при отыскивании птичьих гнезд, и в его коллекции были кладки, которых ни до, ни после него не находил никто.
Евгений Павлович был выдающимся коллекционером. За свою жизнь он собрал богатейшую коллекцию птиц, большинство которых хранится сейчас в Зоологическом музее МГУ. Среди этих коллекций – уникальные экземпляры, ценность которых не определишь никакими деньгами.
Евгений Павлович был человеком в высшей степени своеобразным. Он не относился к категории людей, про которых говорят «широкая натура», «душа нараспашку». Нет, скорее он был замкнут, молчалив, как-то болезненно насторожен и недоверчив при первом знакомстве. Но вот вы заговаривали с ним о птицах – и все менялось: в его глазах возникала такая теплота, такой свет, такая радость, что всякая неловкость и натянутость первых минут таяла, уходила бесследно. Завоевать дружбу Евгения Павловича было нелегко, и «паролем» к ней были птицы. Он жил аскетом, не требуя для себя комфорта. Те, кто бывал у него дома, помнят коммунальную квартиру в старом доме, где собственное «жизненное пространство» Евгения Павловича ограничивалось небольшой комнатой. Письменный стол, постель, шкаф с книгами, коробки с коллекциями. Спартанская обстановка. А модная мебель и прочие атрибуты современного быта – зачем они были ему? Зато сколько захватывающих споров, сколько увлекательных рассказов слышали эти стены! Когда годы и здоровье наложили ограничения на его дальние поездки, для нас, молодых московских орнитологов, стало обычаем привозить что-нибудь особенно интересное для Евгения Павловича. Благодарный взгляд его был для нас лучшей наградой.
Евгений Павлович очень любил охоту и все, что с ней связано,– ружья, собак, сами поездки. Однако и в отношении охоты Евгений Павлович вел себя не так, как все. Для него охота была почти исключительно средством тесного общения с природой. Да и сама охота всегда выглядела как-то несерьезно: убьет он осенью пару чирков или вальдшнепа на весенней тяге – и счастлив целую неделю. Никогда он не участвовал в облавных охотах на лосей или кабанов, никогда не ездил в угодья, по-настоящему богатые дичью, хотя его нередко приглашали в благоустроенные хозяйства. Стрелял он великолепно, но демонстрировал свое искусство обычно только при охоте на бекасов, да на перепелов в Крыму. Зато говорить о ружьях и собаках, об охотничьих традициях мог часами. И, слушая его, каждый понимал, что дороги Евгению Павловичу не выстрел, не дичь, а вся атмосфера очередного выезда на свидание с природой.
Многогранность таланта Евгения Павловича особенно ярко блеснула, когда он попробовал свои силы в научно-художественной литературе. «Записки натуралиста», неоднократно переиздававшиеся и переведенные на иностранные языки, – это действительно глубоко художественное произведение. Это подлинный гимн животным, дальним дорогам, родным русскому сердцу местам. Это гимн научному поиску, радости открытия, долгой и трудной экспедиционной работе. Немало жизненных путей определила эта книга, немало людей привела в науку или, во всяком случае, открыла им глаза на природу.
Да и не только это. «Записки натуралиста» – это страницы истории, живые, бесхитростные, подчас наивные, но удивительно выразительные и предельно простые. Они с необыкновенной силой дают нам возможность почувствовать, ощутить, увидеть прошлое. А знать прошлое необходимо, чтобы еще «больше любить настоящее.
В. Е. Флинт, профессор, вице-президент Всесоюзного орнитологического общества
В 50-60-х годах у нас, молодых московских орнитологов, существовала нерушимая традиция: после каждой экспедиции сразу же, под свежим впечатлением, зайти в Зоологический музей на улице Герцена и, не спеша, во всех подробностях рассказать о прошедшей поездке невысокому, хрупкому на вид человеку, сидящему за простым лабораторным столом в заставленной коллекционными шкафами и сундуками комнате. И не было в Москве никого, кто бы более живо, с большим интересом и непосредственностью откликнулся бы на ваш рассказ, порадовался бы новым находкам, посетовал бы по поводу неудач, подсказал бы правильное решение спорных вопросов. Этим человеком был Евгений Павлович Спангенберг, автор книги, которую вам предстоит прочесть.
Пролетели годы, пришли новые люди, мало осталось и тех, кто знал его лично. Но жизнь Евгения Павловича – это большая страница в истории советской орнитологии, и знать ее должен каждый, кому дороги птицы, кому дорога наша родная природа, в ком живет дух странствий и открытий.
Евгений Павлович Спангенберг родился в 1898 году в Читинской области, в семье инженера-железнодорожника. С раннего детства все его привязанности были отданы птицам, природе, охоте. Это и сформировало жизненные интересы будущего ученого.
Вся жизнь, все помыслы Евгения Павловича были связаны с изучением животных, особенно птиц. Любовь к природе, к дальним странствиям определила его путь – путь зоолога, исследователя, ученого. С ружьем, биноклем и записной книжкой он обошел и объехал огромную территорию нашей Родины: Дальний Восток и Закавказье, тундры Кольского полуострова, Канина и нижней Колымы, пустыни Средней Азии и Казахстана, равнины Средней России, высокогорья Тянь-Шаня – тысячи и тысячи километров пути. И отовсюду привезены уникальные материалы, коллекции, наблюдения И все это – буквально на чистом энтузиазме, по большей части пешком, с большими трудностями, потому что тогда, в сороковые и даже пятидесятые годы, экспедиции снаряжались и оборудовались не так, как сейчас. Не было к услугам зоологов ни вертолетов, ни моторных лодок, ни телеметрии, ни звукозаписывающих приборов и длиннофокусной оптики. Палатка – и та была редкость!
Еще будучи студентом второго курса физико-математического факультета Московского университета, в 1924 году Евгений Павлович вместе со своим другом Г. А. Фейгиным совершил первую поездку в Среднюю Азию, в район нижнего течения Сырдарьи. Природа и особенно птицы этой страны покорили его воображение, и последующие четыре года он посвятил расширению и углублению исследования того же района. В 1928 году Евгений Павлович вместе со своим однокурсником, а ныне профессором С. П. Наумовым пересек Приаральские Каракумы и некоторое время работал на побережье Аральского моря. Однако он не считал исследование законченным и несколько раз снова возвращался к изучение птиц Южного Казахстана. В 1936 году он смог обследовать труднодоступный участок Кызылкумов, лежащий между старым руслом Жанадарьи и станцией Арысь. В результате этого цикла исследований, занявшего в общей сложности 9 лет экспедиционной работы, была создана база для монографического описания птиц нижней Сырдарьи и прилежащих районов. Эта сводка, опубликованная в «Трудах Зоологического музея МГУ» в 1941 году, может служить прекрасным образцом классической фаунистической работы, она содержит исчерпывающий материал по размещению и биологии птиц интереснейшей и до того времени совершенно неизученной территории. Стремление быть «первопроходцем», попасть в область орнитологического «белого пятна» и в последующие годы проявляется у Евгения Павловича постоянно. Больше всего его влекут нехоженые пути.
Параллельно исследованию Средней Азии Евгений Павлович начинает цикл экспедиций в Закавказье. Первая поездка в Азербайджан относится к 1925 году, затем Евгений Павлович работал в Ленкорани в 1929-1933 годах, в 1935-1937 годах обследовал орнитофауну Армении. Однако главная его задача – создание сводки по птицам Закавказья – осталась невыполненной.
В 1938 году внимание Евгения Павловича привлек Дальний Восток. Тогда этот край в орнитологическом отношении представлялся совершенной загадкой, и первая же поездка Евгения Павловича в долину реки Большой Уссурки принесла много неожиданного. В следующем, 1939 году Евгений Павлович снова едет на Большую Уссурку и обследует среднее ее течение со всей тщательностью, которая была присуща его полевой работе. Но итоги этих исследований сам Евгений Павлович рассматривал как сугубо предварительные и ограничился публикацией лишь нескольких статей. Только после новых поездок, последовавших уже после войны, в 1954, 1955 и 1958 годах, когда ему удалось посетить и детально обследовать южные районы Приморья, Евгений Павлович приступил к созданию монографического обзора. Эта работа, содержащая ценнейший фактический материал по биологии птиц Дальнего Востока, увидела свет только в 1965 году.
В 1946 году прерванная войной экспедиционная деятельность Евгения Павловича возобновилась. После непродолжительной, но весьма плодотворной поездки в Туркмению, когда совместно с Г. П. Дементьевым и А. К. Рустамовым он обследовал хребет Гязь-Гедык в Бадхызе, Евгений Павлович переключается на птиц Рыбинского водохранилища, где был создан Дарвинский заповедник. Эта работа была продолжена летом 1947 года, а обзор птиц Рыбинского моря, написанный совместно с И. М. Олигер, вышел двумя годами позже. Значение этой работы велико: она отражает начальный этап формирования орнитофауны искусственно созданного большого водоема и поэтому является отправной точкой для глубокого анализа всего процесса в целом. Собственно, такой анализ Евгений Павлович и ставил своей задачей, когда возобновил полевые наблюдения в Дарвинском заповеднике и прилежащих районах много позже, в 1963-1965 годы. Работа эта, однако, осталась незавершенной. Первый этап изучения фауны птиц нашей страны был завершен в 1951 –1954 годах выпуском коллективной шеститомной монографии «Птицы Советского Союза», подготовленной в стенах Зоологического музея и удостоенной Государственной премии. Лауреатом этой премии по заслугам стал и Евгений Павлович, написавший несколько разделов книги.
В 1955 году Евгений Павлович начал цикл работ по фауне птиц европейских тундр. Совместно с В. В. Леоновичем он совершает первую рекогносцировочную поездку на полуостров Канин, а в 1956-1957 годах проводит там полный полевой сезон. Чтобы сравнить орнитологическую характеристику европейских тундр с азиатскими, Евгений Павлович задумал и осуществил в 1959 году трудную экспедицию на северо-восток нашей страны, в низовья Колымы. Экспедиции на север оказались в высшей мере плодотворными и помимо богатых коллекционных материалов дали массу интереснейших наблюдений, которые легли в основу более чем десятка статей.
Перечень мест, где работал Евгений Павлович, будет неполным, если не упомянуть Крым, который Евгений Павлович очень любил. Как только выдавалось несколько более или менее свободных дней, он исчезал из Москвы и неизменно объявлялся в Крыму.
Характерной чертой Евгения Павловича как ученого было стремление побывать в одном и том же месте несколько раз. Ему постоянно казалось, что он что-то пропустил, что-то не учел, что-то не доработал. Такие повторные экспедиции позволили Евгению Павловичу не только исследовать фауну с исчерпывающей полнотой, но и проследить изменения в ее составе на протяжении ряда лет, что в свою очередь давало ключ к расшифровке причин этих изменений.
Он был необычайно строг и требователен к себе и своим работам. К публикации он допускал только совершенно безупречный материал и факты, которые проверял всесторонне. То, в чем он не был уверен, могло годами ждать окончательного подтверждения: Евгений Павлович считал, что лучше промолчать, чем говорить предположительно. Никаких домыслов, никаких гипотез – только проверенные факты! Вот почему его работы составляют золотой фонд отечественной орнитологической литературы. С годами их значение не снижается, а скорее возрастает.
Птиц Евгений Павлович знал отлично. Он мог безошибочно назвать любую птицу, увидев ее даже мельком или услышав голос. Загадок для него почти не было. Особое мастерство, какое-то почти сверхъестественное чутье проявлял он при отыскивании птичьих гнезд, и в его коллекции были кладки, которых ни до, ни после него не находил никто.
Евгений Павлович был выдающимся коллекционером. За свою жизнь он собрал богатейшую коллекцию птиц, большинство которых хранится сейчас в Зоологическом музее МГУ. Среди этих коллекций – уникальные экземпляры, ценность которых не определишь никакими деньгами.
Евгений Павлович был человеком в высшей степени своеобразным. Он не относился к категории людей, про которых говорят «широкая натура», «душа нараспашку». Нет, скорее он был замкнут, молчалив, как-то болезненно насторожен и недоверчив при первом знакомстве. Но вот вы заговаривали с ним о птицах – и все менялось: в его глазах возникала такая теплота, такой свет, такая радость, что всякая неловкость и натянутость первых минут таяла, уходила бесследно. Завоевать дружбу Евгения Павловича было нелегко, и «паролем» к ней были птицы. Он жил аскетом, не требуя для себя комфорта. Те, кто бывал у него дома, помнят коммунальную квартиру в старом доме, где собственное «жизненное пространство» Евгения Павловича ограничивалось небольшой комнатой. Письменный стол, постель, шкаф с книгами, коробки с коллекциями. Спартанская обстановка. А модная мебель и прочие атрибуты современного быта – зачем они были ему? Зато сколько захватывающих споров, сколько увлекательных рассказов слышали эти стены! Когда годы и здоровье наложили ограничения на его дальние поездки, для нас, молодых московских орнитологов, стало обычаем привозить что-нибудь особенно интересное для Евгения Павловича. Благодарный взгляд его был для нас лучшей наградой.
Евгений Павлович очень любил охоту и все, что с ней связано,– ружья, собак, сами поездки. Однако и в отношении охоты Евгений Павлович вел себя не так, как все. Для него охота была почти исключительно средством тесного общения с природой. Да и сама охота всегда выглядела как-то несерьезно: убьет он осенью пару чирков или вальдшнепа на весенней тяге – и счастлив целую неделю. Никогда он не участвовал в облавных охотах на лосей или кабанов, никогда не ездил в угодья, по-настоящему богатые дичью, хотя его нередко приглашали в благоустроенные хозяйства. Стрелял он великолепно, но демонстрировал свое искусство обычно только при охоте на бекасов, да на перепелов в Крыму. Зато говорить о ружьях и собаках, об охотничьих традициях мог часами. И, слушая его, каждый понимал, что дороги Евгению Павловичу не выстрел, не дичь, а вся атмосфера очередного выезда на свидание с природой.
Многогранность таланта Евгения Павловича особенно ярко блеснула, когда он попробовал свои силы в научно-художественной литературе. «Записки натуралиста», неоднократно переиздававшиеся и переведенные на иностранные языки, – это действительно глубоко художественное произведение. Это подлинный гимн животным, дальним дорогам, родным русскому сердцу местам. Это гимн научному поиску, радости открытия, долгой и трудной экспедиционной работе. Немало жизненных путей определила эта книга, немало людей привела в науку или, во всяком случае, открыла им глаза на природу.
Да и не только это. «Записки натуралиста» – это страницы истории, живые, бесхитростные, подчас наивные, но удивительно выразительные и предельно простые. Они с необыкновенной силой дают нам возможность почувствовать, ощутить, увидеть прошлое. А знать прошлое необходимо, чтобы еще «больше любить настоящее.
В. Е. Флинт, профессор, вице-президент Всесоюзного орнитологического общества
ОТ АВТОРА
Есть люди, каждая беседа с которыми оставляет неизгладимый след. Именно таким человеком и был мой учитель, профессор Борис Михайлович Житков. Когда я поступил в Московский университет, он читал курс зоологии позвоночных, много писал научных и научно-популярных статей, книг и как-то совсем незаметно руководил работой многих студентов.
– Знаете, друзья,– однажды во время беседы обратился он к нам,– за свою жизнь я написал ряд полезных книг, но интересно, что только с тех пор, как мой однофамилец Борис Житков издал свои увлекательные рассказы, я стал пользоваться особенной популярностью.
Года два тому назад меня остановил в нашем дворе маленький мальчуган.
– Это ты написал о слонах? – спросил он, глядя в упор.
– Нет, это другой Житков,– пояснил я.
Одно мгновение, казалось, мальчуган был озадачен моим ответом.
– Но ты Житков? – наконец спросил он.
– Да, Житков.
– И Борис?
– Да, и Борис,– ответил я.
– Ну, если ты Житков и Борис – значит, это ты написал о слонах,-безапелляционно заявил он.
Этот маленький эпизод из жизни старика-профессора, рассказанный нам между прочим, не пропал бесследно. Я понял, что необходимо уметь писать не только научные, но и научно-популярные книги. Ведь их прочтет и оценит не узкий круг специалистов, а масса людей, причем людей самых разнообразных профессий и возрастов. И хотя я не писатель, а научный работник, но, любя науку и вспоминая слова своего учителя, я решил в этой книге в доступной форме изложить те наблюдения над животными, которые вошли в мои научные работы.
Мое раннее детство протекало в Ленинграде. Когда наступало лето, наша семья выезжала на дачу, но жизнь за городом почти изгладилась из моей памяти. Я хорошо помню только отдельные моменты. Как-то в воскресный день мы с отцом, вооружившись сачком и банками, отправились к небольшому пруду и, ловя тритонов и карасиков, провели на его берегу большую часть дня. Эта маленькая экскурсия живо сохранилась в моей памяти. В тот день я впервые услышал пение полевого жаворонка. Он взлетел недалеко от меня из травы, поднялся в голубую высь, и в течение долгого времени оттуда лилась чудная песня – ей, казалось, не будет конца. Много времени прошло с того дня, но и сейчас, когда бываю весной в поле, я вслушиваюсь в звуки, знакомые с детства, и пытаюсь отыскать в голубом небе маленького певца.
Несравненно лучше я помню свою жизнь в городе. Вспоминается скучная осень и сырая зима; небо, вечно затянутое серыми тучами; как сквозь сито, моросит мелкий дождь, плачут окна. Тускло было на улице, но дома я не скучал. Усевшись на кушетку, часами перелистывал толстые книги, рассматривал картинки и мысленно уносился на далекий юг, где, по моим понятиям, вечно блестело яркое солнце на голубом небе. Однажды отец приобрел десять томов Брема, и эти книги с изображениями разнообразных животных вскоре стали для меня самой большой драгоценностью. Уже в раннем детстве больше всего меня интересовали животные, их повадки и образ жизни. Недавно мне попала в руки моя детская тетрадка с наклеенными картинками. Она оказалась заполненной рисунками всевозможных зверей и птиц.
Приезд к нам деда сделал мою жизнь еще более интересной. В то время ему было 70 лет. За свою жизнь дед – большой любитель природы – много путешествовал и охотился на разнообразных животных. С его приездом в нашей квартире появились чучела белых цапель, уток, фазанов и мелких птичек, перья которых отливали всеми цветами радуги. Эти птицы были собраны Дедом во время его интересных и долгих поездок.
Переходя от одного чучела к другому, я не мог оторвать глаз, сравнивал их с рисунками в книгах, расспрашивал деда.
Но не только чучела птиц привез с собой дед. Из своих вещей он извлек большую шкатулку. Она оказалась заполненной различными мелкими предметами. Здесь были ржавые наконечники стрел, древние монеты, каменные изображения людей, окаменелые раковины и куски дерева. Все это, по его словам, он сохранил на память.
Однажды вечером, когда в комнате запылал камин, дед уселся против него в широкое кресло и поставил на пол свою большую шкатулку. Откинув крышку и вынув из шкатулки один предмет, он с любовью осмотрел его со всех сторон, потом устремил задумчивый взгляд на огонь и, держа в руке невзрачную вещицу, начал долгий, интересный рассказ. Но он рассказывал не только о том предмете, который лежал у него на руке. С ним была связана часть его жизни, проведенной в путешествиях. В первый вечер дед достал маленькую коробочку со странным засушенным насекомым и рассказал нам о песчаных пустынях, где беспощадно палит солнце, где к самому небу поднимаются смерчи. В следующий вечер маленькая трубка, искусно вырезанная из кости моржа, перенесла нас на Чукотку. И перед нашими глазами одна за другой вставали неведомые картины: беспокойное море, мелкие скалистые острова, птичьи базары, парусное судно, скрипящее и плачущее на все лады даже при небольшом ветре.
И так долгими зимними вечерами по рассказам деда я знакомился с многообразной природой нашей родины, а затем – и с жизнью тех изумительно ярких тропических птиц, чучелами которых были завешаны наши комнаты.
Потом наступила другая пора в моей жизни. Из многолюдного, большого города наша семья переехала на маленькую железнодорожную станцию, затерянную в степях Нижнего Поволжья. Именно там, изо дня в день непосредственно соприкасаясь с природой, я полюбил ее всеми силами детской души. Много времени ушло с тех пор, но и сейчас я вспоминаю эту полосу привольного детства. Вот в моей памяти со всеми подробностями встает небольшой железнодорожный поселок – Ахтуба. Среди безбрежных степей ахтубинские сады были настоящим оазисом – весь железнодорожный поселок утопал в зелени. Белые акации, сирень, черешни, вишни и яблони скрывали здания, их ветви настойчиво лезли в окна.
Как любил я наш большой запущенный сад! Зимой я проводил в нем целые дни, и меня не тянуло за его пределы. Весь сад граничил с унылой, то серой, то покрытой белой пеленой степью.
Ша юг и восток она уходила до самого горизонта и казалась мне бесконечной. Непривлекательна была степь зимой. Зато как великолепен был сад. Иной раз ветви деревьев покрывались пушистым инеем, среди них алела грудка снегиря, где-то по стволу дерева деловито стучал дятел, а вечером сотни ворон и галок собирались на высоких акациях и нестройный гомон голосов ночующей стаи проникал в самые отдаленные уголки нашей просторной квартиры.
Но и тогда я особенно любил весну и с нетерпением ждал, когда пройдет зима, когда наступит это чудное время года.
Вот весенний беспокойный ветер качает еще обнаженное дерево, а на его ветви, вздрагивая крылышками, поет скворец. Холодно еще, неприветливо, а прилетевший скворушка поет с увлечением. В его пении вы услышите кряканье утки, крик галки, скрипение немазаного колеса. Жадно вслушиваюсь я в эти нестройные звуки, узнавая в прилетевшем скворушке по манере петь старого знакомца. Второй год он прилетает в наш сад ранней весной и выводит птенцов в дупле тополя.
Пройдет еще неделька, другая. Степь покроется нежной молодой зеленью, а сад побелеет от цветущих фруктовых деревьев. На смену им зацветет сирень и белая акация, и тогда комнаты нашего дома наполнятся пряным, одуряющим запахом.
Что сравнится с весной?
Весна была для меня самым большим праздником, и не только потому, что оживала природа, но и по той причине, что весна сулила мне интересные поездки с отцом на охоту и рыбную ловлю, далекие походы в степь за тюльпанами и новых питомцев. Уже в то время я привык видеть в нашей квартире всевозможных животных. Большая вольера с канарейками стояла в одной из комнат; на окнах помещались аквариумы с рыбками. Но яркие канарейки – любимицы моей матери – и красные рыбки со свисающими хвостами и выпученными глазами не привлекали моего внимания. Веселый, бойкий скворец, наш воробей и зубастый хищник – щучонок – значительно больше нравились мне; жизнь их меня особенно интересовала. Выпавшие случайно из гнезд скворчата, молодые сорокопутики и птенцы других птичек неизменно весной попадали в нашу квартиру. Их вскармливание и воспитание занимало все мое время и делало мою жизнь осмысленной и интересной.
«Что может быть лучше, интереснее ручной зверушки или пичуги!» – думал я в детстве. И если моих сверстников-мальчуганов интересовали заводная машина, подводная лодка или проектор, то эти пахнущие свежей краской яркие игрушки привлекали мое внимание лишь на самое короткое время.
– Кому что, а курице просо,– посмеивались надо мной в семье, когда в нашей квартире появлялось новое животное. Эти слова были сама истина. Кому что, а для меня в то время зверек или птичка были самым лучшим, самым дорогим подарком.
Никогда не забуду, как однажды из соседнего поселка к отцу приехал сельский учитель. Он долго сидел у отца в кабинете, а затем вышел в столовую и, увидев меня, протянул мне картонную коробку. «Это тебе»,– сказал он между прочим и спустился с крыльца во двор, где стояли его дрожки. В крышке коробки было пробито много отверстий; я сразу сообразил, что в ней какая-то живность. Но то, что я нашел, превзошло все мои ожидания. В коробке сидел маленький живой зверек – тушканчик. Для меня это был ни с чем не сравнимый, драгоценный подарок.
Со временем тушканчик стал совершенно ручным и, пользуясь моей заботой, прожил в нашей семье, вероятно, значительно дольше, чем живут эти грызуны на свободе. Будучи ночным животным, дневные часы он проводил в клетке, свернувшись в комочек. Спустя год в маленькой транспортной клетке, специально изготовленной моим отцом, он совершил переезд в Москву, а затем в Иркутск, где около шести лет жил на полной свободе в нашей квартире.
Множество и других зверушек и птиц перебывало у меня в детские годы. О них я смог бы написать большую книгу, но, обдумав, решил отказаться от этого: слишком однообразны показались бы читателям мои рассказы. Я остановлюсь на поступках и поведении только немногих живших в неволе животных
– Знаете, друзья,– однажды во время беседы обратился он к нам,– за свою жизнь я написал ряд полезных книг, но интересно, что только с тех пор, как мой однофамилец Борис Житков издал свои увлекательные рассказы, я стал пользоваться особенной популярностью.
Года два тому назад меня остановил в нашем дворе маленький мальчуган.
– Это ты написал о слонах? – спросил он, глядя в упор.
– Нет, это другой Житков,– пояснил я.
Одно мгновение, казалось, мальчуган был озадачен моим ответом.
– Но ты Житков? – наконец спросил он.
– Да, Житков.
– И Борис?
– Да, и Борис,– ответил я.
– Ну, если ты Житков и Борис – значит, это ты написал о слонах,-безапелляционно заявил он.
Этот маленький эпизод из жизни старика-профессора, рассказанный нам между прочим, не пропал бесследно. Я понял, что необходимо уметь писать не только научные, но и научно-популярные книги. Ведь их прочтет и оценит не узкий круг специалистов, а масса людей, причем людей самых разнообразных профессий и возрастов. И хотя я не писатель, а научный работник, но, любя науку и вспоминая слова своего учителя, я решил в этой книге в доступной форме изложить те наблюдения над животными, которые вошли в мои научные работы.
Мое раннее детство протекало в Ленинграде. Когда наступало лето, наша семья выезжала на дачу, но жизнь за городом почти изгладилась из моей памяти. Я хорошо помню только отдельные моменты. Как-то в воскресный день мы с отцом, вооружившись сачком и банками, отправились к небольшому пруду и, ловя тритонов и карасиков, провели на его берегу большую часть дня. Эта маленькая экскурсия живо сохранилась в моей памяти. В тот день я впервые услышал пение полевого жаворонка. Он взлетел недалеко от меня из травы, поднялся в голубую высь, и в течение долгого времени оттуда лилась чудная песня – ей, казалось, не будет конца. Много времени прошло с того дня, но и сейчас, когда бываю весной в поле, я вслушиваюсь в звуки, знакомые с детства, и пытаюсь отыскать в голубом небе маленького певца.
Несравненно лучше я помню свою жизнь в городе. Вспоминается скучная осень и сырая зима; небо, вечно затянутое серыми тучами; как сквозь сито, моросит мелкий дождь, плачут окна. Тускло было на улице, но дома я не скучал. Усевшись на кушетку, часами перелистывал толстые книги, рассматривал картинки и мысленно уносился на далекий юг, где, по моим понятиям, вечно блестело яркое солнце на голубом небе. Однажды отец приобрел десять томов Брема, и эти книги с изображениями разнообразных животных вскоре стали для меня самой большой драгоценностью. Уже в раннем детстве больше всего меня интересовали животные, их повадки и образ жизни. Недавно мне попала в руки моя детская тетрадка с наклеенными картинками. Она оказалась заполненной рисунками всевозможных зверей и птиц.
Приезд к нам деда сделал мою жизнь еще более интересной. В то время ему было 70 лет. За свою жизнь дед – большой любитель природы – много путешествовал и охотился на разнообразных животных. С его приездом в нашей квартире появились чучела белых цапель, уток, фазанов и мелких птичек, перья которых отливали всеми цветами радуги. Эти птицы были собраны Дедом во время его интересных и долгих поездок.
Переходя от одного чучела к другому, я не мог оторвать глаз, сравнивал их с рисунками в книгах, расспрашивал деда.
Но не только чучела птиц привез с собой дед. Из своих вещей он извлек большую шкатулку. Она оказалась заполненной различными мелкими предметами. Здесь были ржавые наконечники стрел, древние монеты, каменные изображения людей, окаменелые раковины и куски дерева. Все это, по его словам, он сохранил на память.
Однажды вечером, когда в комнате запылал камин, дед уселся против него в широкое кресло и поставил на пол свою большую шкатулку. Откинув крышку и вынув из шкатулки один предмет, он с любовью осмотрел его со всех сторон, потом устремил задумчивый взгляд на огонь и, держа в руке невзрачную вещицу, начал долгий, интересный рассказ. Но он рассказывал не только о том предмете, который лежал у него на руке. С ним была связана часть его жизни, проведенной в путешествиях. В первый вечер дед достал маленькую коробочку со странным засушенным насекомым и рассказал нам о песчаных пустынях, где беспощадно палит солнце, где к самому небу поднимаются смерчи. В следующий вечер маленькая трубка, искусно вырезанная из кости моржа, перенесла нас на Чукотку. И перед нашими глазами одна за другой вставали неведомые картины: беспокойное море, мелкие скалистые острова, птичьи базары, парусное судно, скрипящее и плачущее на все лады даже при небольшом ветре.
И так долгими зимними вечерами по рассказам деда я знакомился с многообразной природой нашей родины, а затем – и с жизнью тех изумительно ярких тропических птиц, чучелами которых были завешаны наши комнаты.
Потом наступила другая пора в моей жизни. Из многолюдного, большого города наша семья переехала на маленькую железнодорожную станцию, затерянную в степях Нижнего Поволжья. Именно там, изо дня в день непосредственно соприкасаясь с природой, я полюбил ее всеми силами детской души. Много времени ушло с тех пор, но и сейчас я вспоминаю эту полосу привольного детства. Вот в моей памяти со всеми подробностями встает небольшой железнодорожный поселок – Ахтуба. Среди безбрежных степей ахтубинские сады были настоящим оазисом – весь железнодорожный поселок утопал в зелени. Белые акации, сирень, черешни, вишни и яблони скрывали здания, их ветви настойчиво лезли в окна.
Как любил я наш большой запущенный сад! Зимой я проводил в нем целые дни, и меня не тянуло за его пределы. Весь сад граничил с унылой, то серой, то покрытой белой пеленой степью.
Ша юг и восток она уходила до самого горизонта и казалась мне бесконечной. Непривлекательна была степь зимой. Зато как великолепен был сад. Иной раз ветви деревьев покрывались пушистым инеем, среди них алела грудка снегиря, где-то по стволу дерева деловито стучал дятел, а вечером сотни ворон и галок собирались на высоких акациях и нестройный гомон голосов ночующей стаи проникал в самые отдаленные уголки нашей просторной квартиры.
Но и тогда я особенно любил весну и с нетерпением ждал, когда пройдет зима, когда наступит это чудное время года.
Вот весенний беспокойный ветер качает еще обнаженное дерево, а на его ветви, вздрагивая крылышками, поет скворец. Холодно еще, неприветливо, а прилетевший скворушка поет с увлечением. В его пении вы услышите кряканье утки, крик галки, скрипение немазаного колеса. Жадно вслушиваюсь я в эти нестройные звуки, узнавая в прилетевшем скворушке по манере петь старого знакомца. Второй год он прилетает в наш сад ранней весной и выводит птенцов в дупле тополя.
Пройдет еще неделька, другая. Степь покроется нежной молодой зеленью, а сад побелеет от цветущих фруктовых деревьев. На смену им зацветет сирень и белая акация, и тогда комнаты нашего дома наполнятся пряным, одуряющим запахом.
Что сравнится с весной?
Весна была для меня самым большим праздником, и не только потому, что оживала природа, но и по той причине, что весна сулила мне интересные поездки с отцом на охоту и рыбную ловлю, далекие походы в степь за тюльпанами и новых питомцев. Уже в то время я привык видеть в нашей квартире всевозможных животных. Большая вольера с канарейками стояла в одной из комнат; на окнах помещались аквариумы с рыбками. Но яркие канарейки – любимицы моей матери – и красные рыбки со свисающими хвостами и выпученными глазами не привлекали моего внимания. Веселый, бойкий скворец, наш воробей и зубастый хищник – щучонок – значительно больше нравились мне; жизнь их меня особенно интересовала. Выпавшие случайно из гнезд скворчата, молодые сорокопутики и птенцы других птичек неизменно весной попадали в нашу квартиру. Их вскармливание и воспитание занимало все мое время и делало мою жизнь осмысленной и интересной.
«Что может быть лучше, интереснее ручной зверушки или пичуги!» – думал я в детстве. И если моих сверстников-мальчуганов интересовали заводная машина, подводная лодка или проектор, то эти пахнущие свежей краской яркие игрушки привлекали мое внимание лишь на самое короткое время.
– Кому что, а курице просо,– посмеивались надо мной в семье, когда в нашей квартире появлялось новое животное. Эти слова были сама истина. Кому что, а для меня в то время зверек или птичка были самым лучшим, самым дорогим подарком.
Никогда не забуду, как однажды из соседнего поселка к отцу приехал сельский учитель. Он долго сидел у отца в кабинете, а затем вышел в столовую и, увидев меня, протянул мне картонную коробку. «Это тебе»,– сказал он между прочим и спустился с крыльца во двор, где стояли его дрожки. В крышке коробки было пробито много отверстий; я сразу сообразил, что в ней какая-то живность. Но то, что я нашел, превзошло все мои ожидания. В коробке сидел маленький живой зверек – тушканчик. Для меня это был ни с чем не сравнимый, драгоценный подарок.
Со временем тушканчик стал совершенно ручным и, пользуясь моей заботой, прожил в нашей семье, вероятно, значительно дольше, чем живут эти грызуны на свободе. Будучи ночным животным, дневные часы он проводил в клетке, свернувшись в комочек. Спустя год в маленькой транспортной клетке, специально изготовленной моим отцом, он совершил переезд в Москву, а затем в Иркутск, где около шести лет жил на полной свободе в нашей квартире.
Множество и других зверушек и птиц перебывало у меня в детские годы. О них я смог бы написать большую книгу, но, обдумав, решил отказаться от этого: слишком однообразны показались бы читателям мои рассказы. Я остановлюсь на поступках и поведении только немногих живших в неволе животных
ОПАСНОЕ СОСЕДСТВО
Содержание мелких птиц в квартире, где живет домашняя кошка, небезопасно. Ведь кошка – настоящий хищник, и заставить ее отказаться от хищнических наклонностей чрезвычайно трудно. Как бы умна и воспитана она ни была, ваши птицы всегда будут под угрозой смерти. В этом я убедился в самом раннем детстве, когда наш общий любимец, лентяй и неженка кот Васька, задушил одну из моих египетских горлинок, как только она вылетела из клетки в комнату. Пока горлинки сидели в клетках, кот не обращал на них никакого внимания и этим усыпил нашу бдительность и осторожность. Это был для меня жестокий, но хороший урок, и в Ахтубе, где в нашей квартире обитали птицы, кота Ваську не пускали в комнаты. Он жил на кухне и вел себя, как подобает хорошей и благовоспитанной кошке. По словам моей няньки, он не даром ел хлеб – добросовестно вылавливал мышей. В свободное время кот спал на печке, а когда я забегал в кухню и гладил его выхоленную, блестящую шкурку, он терся ухом об руку и мурлыкал что было мочи. Но разве можно вполне доверять кошке? Собаке можно верить, но кошке… Не было доверия у меня и к Ваське. Мне казалось, что под его привлекательной внешностью скрывается большой разбойник, гроза и истребитель всего живого.
В те дни, когда выпадал снег и почва покрывалась сплошным белым ковром, я неоднократно находил в саду Васькины следы. В виде ровной цепочки они уходили в отдаленные уголки сада и здесь прихотливо извивались среди густой сирени и малинника. «Что он тут делает? – думал я.– Наверное, ничего доброго – иначе он не вел бы себя так, как это было несколько дней тому назад». Я осторожно шел по следам Васьки и на белом фоне заметил его издали. Он, как настоящий дикий зверь, затаился среди торчащей из-под снега желтой травы и неподвижными глазами следил за мной. Когда же я подошел к нему на несколько шагов и позвал его по имени, он выскочил из своей засады и, как сумасшедший, пустился к дому. Так мог убегать только застигнутый врасплох разбойник. Однако с тех пор прошло много времени, пока, наконец, ловкий Васька не попался на месте преступления. Вот как это случилось.
В те дни, когда выпадал снег и почва покрывалась сплошным белым ковром, я неоднократно находил в саду Васькины следы. В виде ровной цепочки они уходили в отдаленные уголки сада и здесь прихотливо извивались среди густой сирени и малинника. «Что он тут делает? – думал я.– Наверное, ничего доброго – иначе он не вел бы себя так, как это было несколько дней тому назад». Я осторожно шел по следам Васьки и на белом фоне заметил его издали. Он, как настоящий дикий зверь, затаился среди торчащей из-под снега желтой травы и неподвижными глазами следил за мной. Когда же я подошел к нему на несколько шагов и позвал его по имени, он выскочил из своей засады и, как сумасшедший, пустился к дому. Так мог убегать только застигнутый врасплох разбойник. Однако с тех пор прошло много времени, пока, наконец, ловкий Васька не попался на месте преступления. Вот как это случилось.