Страница:
Наскоро мы расплели длинный пастуший кнут да веревочный пояс, каким казах подвязывал свой халат. Пошли в работу и мой ружейный ремень, и пояс. Связали мы все это концами, и получилась комбинированная веревка метров пяти длиной. Посредине ее сделали большую петлю. Взяли нашу снасть за два конца, осторожно подошли к сидящей на гнезде дрофе и набросили ей петлю на шею. Рванулась птица вверх, да поздно. Как на дрожжах, спустили мы ее на землю, связали ноги. Простившись с моим новым приятелем, я торжественно понес свою драгоценную добычу домой.
Недели две продержал я мою пленницу в просторном сарае, стараясь доставлять ей отборную пищу: то принесу из степи молодую травку, то мышь поймаю. При мне дрофа не ест, только зорко следит за каждым моим движением. Но как оставлю ее одну, а позже загляну в сарайчик – смотрю, весь корм съеден. Однако не повезло мне с этой птицей.
Пришло время отъезда. Соорудил я для перевозки дрофы примитивную клетку. Обтянул мешковиной легкий деревянный остов и, чтобы пленнице не было душно, проделал в мешковине несколько небольших дырок для вентиляции. Незадолго до прихода поезда я привез дрофу на станцию, здесь ее взвесили на весах, выписали мне багажную квитанцию.
Кажется, все в порядке. Но как только, приближаясь к станции, застучал по рельсам поезд, просунула моя пленница голову в дырку мешка, с силой рванулась вперед, разорвала мешковину тяжестью своего тела и вылетела на платформу. Еще минута – и дрофа, глубоко взмахивая крыльями, летела в родные степи.
Я смотрел ей вслед. Во мне боролись два противоречивых чувства: жалко было потерять ценную птицу и в то же время радостно, что вольное существо снова получило свободу.
До сих пор не могу забыть лица станционного весовщика. Растерянно он стоял перед пустой клеткой: что, дескать, теперь прикажете с ней делать? – ив самый последний момент (я видел это уже из окна вагона) весовщик, махнув рукой, погрузил в багажный вагон пустую клетку.
Последний случай, о котором я хочу рассказать, относится к осенней охоте на дроф.
Уже в июле – августе отдельные выводки дроф начинают сбиваться в стаи и кочевать по степным просторам. Чем позже осень, тем крупнее становятся стаи. Степи в эту пору изобилуют всевозможным кормом. На богатых пастбищах птицы отъедаются, вес старых самцов иной раз достигает пуда. Отяжелевшие дрофы неохотно поднимаются на крылья. Завидев людей, они, вместо того чтобы улететь, стараются спрятаться там, где паслись, и часто подпускают человека совсем близко. Поэтому добыть дрофу в это время уже не так трудно.
Но продолжу рассказ. Был у меня приятель по университету – страстный охотник. Его отец, агроном, работал на Украине директором крупного зернового совхоза. Во время летних каникул мы часто гостили в этом совхозе. Привольно там было: кругом степные ставки, заросшие по краям камышами, а в них дикие утки. В хлебах в бесчисленном количестве водились перепела и зайцы. Но вот дроф было мало, и поэтому в наших глазах эта дичь имела особенную ценность.
Любил охоту и отец моего приятеля, Владимир Максимович, только вечно ему было некогда. Большую часть времени он проводил в поле, а вечером, за ужином, сообщал нам о встреченной дичи. Был в совхозе и еще один страстный охотник, звали его Михаил. Работал он водовозом, вставал с петухами, добросовестно развозил воду, а выполнив свои обязанности, брал ружье и отправлялся на поиски дичи.
Однажды ранним утром нас разбудил сам Владимир Максимович:
– Живо вставайте, ребята, у совхоза пасутся дрофы. У крыльца уже стояла украинская арба с соломой, запряженная двумя волами. Владимир Максимович сел за кучера, а я, мой приятель и Михаил зарылись в солому. «Цоб-цобе!» – и арба медленно двинулась по пыльной дороге. Выехав в поле, мы сделали по сжатым хлебам большой полукруг. Дроф нигде не было видно, хоть поворачивай назад.
И вдруг, когда надежда на добычу стала оставлять нас, недалеко от арбы словно из-под земли появилось пять крупных птиц. Неторопливым шагом дрофы стали отходить в сторону. По-видимому, птицы расположились на отдых и поднялись на ноги только тогда, когда арба подъехала к ним совсем близко. В тот же момент дружно грянули наши ружья, и воздух наполнился пороховым дымом. Соскочив с арбы, Владимир Максимович кинулся было вперед, но, не видя из-за дыма добычи, закричал:
– Стреляйте! Стреляйте еще! – и, чтобы не мешать стрельбе, упал на землю.
Снова загремели беспорядочные выстрелы, и все охотники, держа ружья в руках, соскочили на землю. Когда дым рассеялся, мы увидели, что по сжатому полю быстро бежит дрофа-подранок: одно крыло ее беспомощно повисло. Четыре остальные птицы летели над степью; одна из них заметно отставала. Пролетев метров шестьсот, она стала забирать вверх, затем остановилась в воздухе и, кувыркаясь, рухнула вниз.
Не теряя времени, я бросился за дрофой-подранком, а мой приятель и Михаил побежали туда, где упала вторая птица. Поймав свою дрофу (у нее оказалось слабое ранение в крыло), я принес ее домой и, наскоро сделав перевязку, выбежал на крыльцо. Здесь меня ждали легкие беговые дрожки. Через минуту лучшая лошадка совхоза – Огонек – вихрем мчала меня по степи. Только ветер свистел в ушах да пылилась дорога! Сделав большой круг, не найдя ни дрофы, ни товарищей, я ни с чем вернулся обратно.
Тем временем мой приятель и Михаил добрались до места, куда, по их расчетам, должна была упасть вторая дрофа. Осмотрели весь участок степи, но не нашли добычи. Долго продолжались бы эти поиски, если бы им не повстречалась колхозница.
– Парень здесь недавно прошел с мешком за плечами, – охотно пояснила она, – наверное, он и унес вашу дрофу.
Охотники прибавили шаг и действительно вскоре увидели человека с мешком за плечами, мирно шагавшего по дороге. Невзначай прохожий оглянулся назад и обомлел. Бегут прямо на него два человека с ружьями наперевес. Что делать? До деревни далеко, кругом ни души – одна надежда на свои ноги. Видит, бедняга, хорошего ждать нечего, и кинулся бежать по кукурузному полю.
Не молод был Михаил, пятый десяток шел. Но до того обидно ему показалось видеть, как у него из-под носа редкую дичину уносят – откуда и силы взялись! Как матерый зверь, ринулся наш Михаил вперед, через кукурузу, наперерез бегущему парню, и закричал нечеловеческим голосом:
– Стой! Стой! Стрелять буду!
Понял парень – плохо дело, не уйти ему от преследования. Встал на колени, чуть не плачет, протягивает вперед руки:
– За что, братцы?
– Мешок, мешок давай! – кричит Михаил. – Что у тебя в мешке, показывай!
– Сапоги, ничего больше нет.
Заглянули в мешок, а там верно, сапоги да еще узелок с хлебом лежит.
– А дрофа? Дрофа где?
– Какая дрофа? Нет у меня, кроме сапог, ничего! Берите сапоги, а дрофы никакой нет.
Смекнули тут наши неудачники, что глупостей наделали, напрасно человека до полусмерти напугали. Но трудно в такую минуту признать свою вину, легче всего свалить на злополучного парня.
– Если дрофы нет – зачем бежишь? – угрюмо упрекнул Михаил. – Что мы^разбойники, что ли?
– Да как же не бежать! Жизнь, поди, каждому дорога, кто вы такие – откуда мне знать, и разве добрый человек будет на людей бросаться!
С пустыми руками, измученные и злые, вернулись горе охотники домой. Мы вволю посмеялись над их рассказом, пожурил их и думали, что этим все наши охотничьи злоключения и кончились. Но прошло еще несколько дней, и в совхозе стало известно, что предпринятая нами охота на дроф до полусмерти напугал,) и бухгалтера соседнего колхоза. Оправившись от пережитого, пострадавший зашел как-то к Владимиру Максимовичу и, жалуясь на нас, рассказал ему о случившемся.
– Откуда я мог знать, – говорил он, – что это ваши парни охотятся? Пятьдесят четыре года прожил, а такой охоты никогда не видал. Да никто не поверит вам, что так охотиться можно. В то утро зашел я на свой огород. Он, как вам известно, неподалеку от вас помещается. Приехали туда на подводах и еще двое колхозников – мои соседи. Каждый занялся своим делом. Вскоре, глядим, из совхоза выезжает арба, запряженная волами, на ней сидит человек, волов погоняет. Вдруг слышим выстрелы. Глянули туда и обомлели. Соскочил человек с арбы, бежит по полю, а сам кричит не своим голосом. Но разве убежишь от пули? Опят загремели выстрелы, заклубился дым. Бедняга повалился на землю, а из-за арбы выскочили на дорогу три человека с ружьям; Испугались мы. Мои соседи отстегнули постромки от подвов, влезли на лошадей и ускакали в деревню. Я же, как был без лошади, лег в межу, притаился – шевельнуться боюсь, как бы мен не приметили. Вдруг один из людей прямо на меня бежит, что то кричит и ружьем размахивает. Вижу, пропала моя голов; Вскочил я на ноги и до деревни одним духом добежал. А сердце у меня больное. Прибежал домой, свалился в хате, думал совсем не встану.
Нелегко было Владимиру Максимовичу объяснить пострадавшему, как в то утро мы заметили у совхоза дроф, как подъехали к ним на арбе, как, чтобы не мешать стрельбе, он сам упал на землю и как я бежал по полю за дрофой-подранком. Придя домой, Владимир Максимович напустился на нас.
– Вечно из-за вашей охоты какая-нибудь чепуха получается. Запру вот ружья, тогда и охотьтесь!
Мы осторожно, но ядовито попытались напомнить разгневанному хозяину, что и он в этой охоте играл не последнюю роль, но Владимир Максимович, вместо того чтобы согласиться с нами, рассердился еще больше, вышел из комнаты и хлопнул дверью.
Подраненная нами дрофа долгое время жила в саду. Когда вокруг никого из людей не было, она осторожно прогуливалась и клевала траву, но, завидев человека, сейчас же ложилась на землю и затаивалась.
Осенью я привез нашу пленницу в Москву и отдал ее в зоопарк Степная птица неплохо переносила неволю. Она привыкла к кормившему ее служителю, но с посторонними держала себя по-прежнему строго, недоверчиво. Иной раз сама бросалась на чужого человека так же смело, как бросалась когда-то на меня вольная дрофа, встреченная мной в степи в чудесное весеннее утро.
Дрофы – настоящие степные птицы. Они избегают высоких кустарников и деревьев и держатся только на открытых пространствах, где еще издали могут заметить приближающуюся опасность. Обильные снега зимой в северных степных районах закрывают доступ к пище этим пернатым и заставляют их откочевывать далеко к югу. На юге, где снега выпадает мало, они легко переносят морозы и живут оседло. Сокращение целины вследствие распашки степей не отразилось на этих птицах. Дрофы приноровились к новым условиям и часто гнездятся в хлебных посевах.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
ПО ГОРЯЧЕМУ СЛЕДУ
Недели две продержал я мою пленницу в просторном сарае, стараясь доставлять ей отборную пищу: то принесу из степи молодую травку, то мышь поймаю. При мне дрофа не ест, только зорко следит за каждым моим движением. Но как оставлю ее одну, а позже загляну в сарайчик – смотрю, весь корм съеден. Однако не повезло мне с этой птицей.
Пришло время отъезда. Соорудил я для перевозки дрофы примитивную клетку. Обтянул мешковиной легкий деревянный остов и, чтобы пленнице не было душно, проделал в мешковине несколько небольших дырок для вентиляции. Незадолго до прихода поезда я привез дрофу на станцию, здесь ее взвесили на весах, выписали мне багажную квитанцию.
Кажется, все в порядке. Но как только, приближаясь к станции, застучал по рельсам поезд, просунула моя пленница голову в дырку мешка, с силой рванулась вперед, разорвала мешковину тяжестью своего тела и вылетела на платформу. Еще минута – и дрофа, глубоко взмахивая крыльями, летела в родные степи.
Я смотрел ей вслед. Во мне боролись два противоречивых чувства: жалко было потерять ценную птицу и в то же время радостно, что вольное существо снова получило свободу.
До сих пор не могу забыть лица станционного весовщика. Растерянно он стоял перед пустой клеткой: что, дескать, теперь прикажете с ней делать? – ив самый последний момент (я видел это уже из окна вагона) весовщик, махнув рукой, погрузил в багажный вагон пустую клетку.
Последний случай, о котором я хочу рассказать, относится к осенней охоте на дроф.
Уже в июле – августе отдельные выводки дроф начинают сбиваться в стаи и кочевать по степным просторам. Чем позже осень, тем крупнее становятся стаи. Степи в эту пору изобилуют всевозможным кормом. На богатых пастбищах птицы отъедаются, вес старых самцов иной раз достигает пуда. Отяжелевшие дрофы неохотно поднимаются на крылья. Завидев людей, они, вместо того чтобы улететь, стараются спрятаться там, где паслись, и часто подпускают человека совсем близко. Поэтому добыть дрофу в это время уже не так трудно.
Но продолжу рассказ. Был у меня приятель по университету – страстный охотник. Его отец, агроном, работал на Украине директором крупного зернового совхоза. Во время летних каникул мы часто гостили в этом совхозе. Привольно там было: кругом степные ставки, заросшие по краям камышами, а в них дикие утки. В хлебах в бесчисленном количестве водились перепела и зайцы. Но вот дроф было мало, и поэтому в наших глазах эта дичь имела особенную ценность.
Любил охоту и отец моего приятеля, Владимир Максимович, только вечно ему было некогда. Большую часть времени он проводил в поле, а вечером, за ужином, сообщал нам о встреченной дичи. Был в совхозе и еще один страстный охотник, звали его Михаил. Работал он водовозом, вставал с петухами, добросовестно развозил воду, а выполнив свои обязанности, брал ружье и отправлялся на поиски дичи.
Однажды ранним утром нас разбудил сам Владимир Максимович:
– Живо вставайте, ребята, у совхоза пасутся дрофы. У крыльца уже стояла украинская арба с соломой, запряженная двумя волами. Владимир Максимович сел за кучера, а я, мой приятель и Михаил зарылись в солому. «Цоб-цобе!» – и арба медленно двинулась по пыльной дороге. Выехав в поле, мы сделали по сжатым хлебам большой полукруг. Дроф нигде не было видно, хоть поворачивай назад.
И вдруг, когда надежда на добычу стала оставлять нас, недалеко от арбы словно из-под земли появилось пять крупных птиц. Неторопливым шагом дрофы стали отходить в сторону. По-видимому, птицы расположились на отдых и поднялись на ноги только тогда, когда арба подъехала к ним совсем близко. В тот же момент дружно грянули наши ружья, и воздух наполнился пороховым дымом. Соскочив с арбы, Владимир Максимович кинулся было вперед, но, не видя из-за дыма добычи, закричал:
– Стреляйте! Стреляйте еще! – и, чтобы не мешать стрельбе, упал на землю.
Снова загремели беспорядочные выстрелы, и все охотники, держа ружья в руках, соскочили на землю. Когда дым рассеялся, мы увидели, что по сжатому полю быстро бежит дрофа-подранок: одно крыло ее беспомощно повисло. Четыре остальные птицы летели над степью; одна из них заметно отставала. Пролетев метров шестьсот, она стала забирать вверх, затем остановилась в воздухе и, кувыркаясь, рухнула вниз.
Не теряя времени, я бросился за дрофой-подранком, а мой приятель и Михаил побежали туда, где упала вторая птица. Поймав свою дрофу (у нее оказалось слабое ранение в крыло), я принес ее домой и, наскоро сделав перевязку, выбежал на крыльцо. Здесь меня ждали легкие беговые дрожки. Через минуту лучшая лошадка совхоза – Огонек – вихрем мчала меня по степи. Только ветер свистел в ушах да пылилась дорога! Сделав большой круг, не найдя ни дрофы, ни товарищей, я ни с чем вернулся обратно.
Тем временем мой приятель и Михаил добрались до места, куда, по их расчетам, должна была упасть вторая дрофа. Осмотрели весь участок степи, но не нашли добычи. Долго продолжались бы эти поиски, если бы им не повстречалась колхозница.
– Парень здесь недавно прошел с мешком за плечами, – охотно пояснила она, – наверное, он и унес вашу дрофу.
Охотники прибавили шаг и действительно вскоре увидели человека с мешком за плечами, мирно шагавшего по дороге. Невзначай прохожий оглянулся назад и обомлел. Бегут прямо на него два человека с ружьями наперевес. Что делать? До деревни далеко, кругом ни души – одна надежда на свои ноги. Видит, бедняга, хорошего ждать нечего, и кинулся бежать по кукурузному полю.
Не молод был Михаил, пятый десяток шел. Но до того обидно ему показалось видеть, как у него из-под носа редкую дичину уносят – откуда и силы взялись! Как матерый зверь, ринулся наш Михаил вперед, через кукурузу, наперерез бегущему парню, и закричал нечеловеческим голосом:
– Стой! Стой! Стрелять буду!
Понял парень – плохо дело, не уйти ему от преследования. Встал на колени, чуть не плачет, протягивает вперед руки:
– За что, братцы?
– Мешок, мешок давай! – кричит Михаил. – Что у тебя в мешке, показывай!
– Сапоги, ничего больше нет.
Заглянули в мешок, а там верно, сапоги да еще узелок с хлебом лежит.
– А дрофа? Дрофа где?
– Какая дрофа? Нет у меня, кроме сапог, ничего! Берите сапоги, а дрофы никакой нет.
Смекнули тут наши неудачники, что глупостей наделали, напрасно человека до полусмерти напугали. Но трудно в такую минуту признать свою вину, легче всего свалить на злополучного парня.
– Если дрофы нет – зачем бежишь? – угрюмо упрекнул Михаил. – Что мы^разбойники, что ли?
– Да как же не бежать! Жизнь, поди, каждому дорога, кто вы такие – откуда мне знать, и разве добрый человек будет на людей бросаться!
С пустыми руками, измученные и злые, вернулись горе охотники домой. Мы вволю посмеялись над их рассказом, пожурил их и думали, что этим все наши охотничьи злоключения и кончились. Но прошло еще несколько дней, и в совхозе стало известно, что предпринятая нами охота на дроф до полусмерти напугал,) и бухгалтера соседнего колхоза. Оправившись от пережитого, пострадавший зашел как-то к Владимиру Максимовичу и, жалуясь на нас, рассказал ему о случившемся.
– Откуда я мог знать, – говорил он, – что это ваши парни охотятся? Пятьдесят четыре года прожил, а такой охоты никогда не видал. Да никто не поверит вам, что так охотиться можно. В то утро зашел я на свой огород. Он, как вам известно, неподалеку от вас помещается. Приехали туда на подводах и еще двое колхозников – мои соседи. Каждый занялся своим делом. Вскоре, глядим, из совхоза выезжает арба, запряженная волами, на ней сидит человек, волов погоняет. Вдруг слышим выстрелы. Глянули туда и обомлели. Соскочил человек с арбы, бежит по полю, а сам кричит не своим голосом. Но разве убежишь от пули? Опят загремели выстрелы, заклубился дым. Бедняга повалился на землю, а из-за арбы выскочили на дорогу три человека с ружьям; Испугались мы. Мои соседи отстегнули постромки от подвов, влезли на лошадей и ускакали в деревню. Я же, как был без лошади, лег в межу, притаился – шевельнуться боюсь, как бы мен не приметили. Вдруг один из людей прямо на меня бежит, что то кричит и ружьем размахивает. Вижу, пропала моя голов; Вскочил я на ноги и до деревни одним духом добежал. А сердце у меня больное. Прибежал домой, свалился в хате, думал совсем не встану.
Нелегко было Владимиру Максимовичу объяснить пострадавшему, как в то утро мы заметили у совхоза дроф, как подъехали к ним на арбе, как, чтобы не мешать стрельбе, он сам упал на землю и как я бежал по полю за дрофой-подранком. Придя домой, Владимир Максимович напустился на нас.
– Вечно из-за вашей охоты какая-нибудь чепуха получается. Запру вот ружья, тогда и охотьтесь!
Мы осторожно, но ядовито попытались напомнить разгневанному хозяину, что и он в этой охоте играл не последнюю роль, но Владимир Максимович, вместо того чтобы согласиться с нами, рассердился еще больше, вышел из комнаты и хлопнул дверью.
Подраненная нами дрофа долгое время жила в саду. Когда вокруг никого из людей не было, она осторожно прогуливалась и клевала траву, но, завидев человека, сейчас же ложилась на землю и затаивалась.
Осенью я привез нашу пленницу в Москву и отдал ее в зоопарк Степная птица неплохо переносила неволю. Она привыкла к кормившему ее служителю, но с посторонними держала себя по-прежнему строго, недоверчиво. Иной раз сама бросалась на чужого человека так же смело, как бросалась когда-то на меня вольная дрофа, встреченная мной в степи в чудесное весеннее утро.
Дрофы – настоящие степные птицы. Они избегают высоких кустарников и деревьев и держатся только на открытых пространствах, где еще издали могут заметить приближающуюся опасность. Обильные снега зимой в северных степных районах закрывают доступ к пище этим пернатым и заставляют их откочевывать далеко к югу. На юге, где снега выпадает мало, они легко переносят морозы и живут оседло. Сокращение целины вследствие распашки степей не отразилось на этих птицах. Дрофы приноровились к новым условиям и часто гнездятся в хлебных посевах.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Кажется, чего проще – достать птенцов белого аиста! Ведь это одна из обыкновеннейших, а местами и многочисленных птиц западных и юго-западных областей нашей Родины. Вы только побывайте на Украине, и сами убедитесь в правильности моих слов.
Вот перед вами украинская деревенька с ее садиками, хатками, с ее чистотой и уютом. В жаркий полдень вы идете вдоль ее улиц. По сторонам сквозь листву деревьев белеют постройки, рдеет на солнце черешня, а на огромном гнезде, выстроенном на соломенной крыше, стоя дремлет крупная белая птица – аист. Загляните за окраины селения – и там увидите аиста. Он спокойно бродит по сырому зеленому лугу, зорко всматривается в траву и порой склевывает добычу.
Как деревенская ласточка-касатка, как сизый голубь, белый аист с незапамятных времен стал спутником человека. Для своих гнезд они особенно охотно используют крыши украинских хаток и поселяются не только в маленьких деревеньках, но часто и на окраине большого города. В июне и июле они бывают заняты аистятами.
Да, белый аист почти домашняя птица. Но попробуйте достать хоть одного птенца, и вы столкнетесь с невероятными трудностями. Ни один хозяин не позволит вам потревожить аиста, воспользоваться его птенцами. Он вам охотно продаст гуся, курицу, любую домашнюю птицу, но только не аиста. Аист пользуется исключительной любовью и покровительством.
Мне хочется рассказать об одном проступке, который я совершил лет сорок тому назад. Из гнезда аиста, устроенного на хате, я без разрешения хозяина вынул четырех птенцов. Как просто это сделать сейчас! Достаточно обратиться к председателю сельсовета, объяснить ему, для чего нужны аистята, и, конечно, все будет улажено тихо и без всяких историй. Тогда же я столкнулся с непреодолимым препятствием. Мое твердое убеждение, что дикая птица аист – не частная собственность, побудило меня нарушить общеизвестные правила. Однако расскажу все по порядку.
В том году мне было необходимо достать для зоопарка четырех молодых аистов, и я, проводя каникулы на Украине, решил взять их из гнезда, как только они несколько подрастут и окрепнут.
Был у меня в то время один знакомый – замечательный дед: высокий, стройный и седой как лунь В своей семье и среди односельчан он пользовался большим авторитетом. К нему я и решил обратиться за помощью. Однажды вечером, когда мы сидели с ним на завалинке и болтали о разных вещах, я решительно приступил к делу.
– Дедушка, говорят, у вашей дочки в Поповке на крыше гнездятся аисты? – спросил я.
– Гнездятся, очень давно гнездятся – наверное, лет пятнадцать, как они это гнездо свили, – ответил старик.
А нельзя ли, дедушка, как-нибудь достать из гнезда птенцов? Вы ведь знаете, что я собираю здесь всяких птиц для Москвы, а аистов у меня нет, они же мне, ну, просто необходимы.
– Да ведь они не мои, а дочкины. Как достанешь?
– Вот я и хочу, дедушка, попросить, чтобы вы об этом с дочкой поговорили. Я ведь человек чужой, мне неудобно, а вы свой – она, наверное, согласится. Я же охотно заплачу за них что следует.
– Поговорить-то можно, да только, я полагаю, не согласится она. По нашему обычаю, нельзя забижать эту птицу.
– Всякую, дедушка, птицу обижать жалко, я сам это ребятам говорю, но когда это необходимо, то чем же аист от других птиц отличается? Я сам видел, как аист в своем же дворе цыплят ловит. Почему же вы его так бережете? Ведь сыч, которого вы так не любите, куда полезнее аиста.
– Верно это, только для нас аист – птица особая – нельзя ее забижать, беды можно наделать.
– Но вы, дедушка, все-таки с дочкой поговорите, я вас очень прошу убедить ее, что ничего страшного нет аиста продать.
– Ладно, поговорю, только убеждать не стану,– ответил дед.– У нее своя голова есть, пусть сама и решает.
На этом наш разговор закончился, и я, простившись со стариком и обещав ему заехать на днях, отправился домой.
Прошло условленное время. Я вновь заглянул к своему знакомому, но без слов, по одному взгляду, понял, что из моей затеи ничего не вышло. Как ни велик был авторитет деда в семье, на этот раз он потерпел поражение. Он ничего не добился, и, по его словам, получилась одна неприятность. Дочка наотрез отказалась продать аистят и велела передать мне, что москвичу нехорошо сбивать с толку честного старого человека.
Не зная, что предпринять дальше, я приуныл.
– Поезжайте в Лисички, – сказал мне в утешение дед.– Там живет одна вдова, она шибко жадна на деньги и, может быть, согласиться продать аистов. Они у нее на сарае гнездятся.
На другой день я был в Лисичках.
– Тетка, у тебя яички продажные есть? – спросил я женщину, стиравшую белье под навесом, на крыше которого помещалось гнездо с пятью крупными аистами.
– Есть. Сколько тебе?
– Да мне немного, с десяток.
– Десяток…– разочарованно протянула она.– Возьми сотню, мне деньги нужны, дешево отдам.
– Сотню мне не надо.
– А не надо, так и совсем не продам,– отрезала она и вновь уткнулась в корыто.
– Послушай, тетка, хочешь я тебе за четыре сотни яиц заплачу, а вместо яиц ты мне отдай четырех вот этих аистят,– кивнул я головой на гнездо аиста.
Я был уверен, что значительная сумма денег и мой подход возымеют действие, и ждал соответствующего эффекта. Но эффект получился совершенно противоположный.
Женщина выпрямилась над корытом и окинула меня уничтожающим взглядом.
– Ты что, сдурел, что ли! – бесцеремонно оборвала она. За этим последовал взрыв гнева. Но я не стал выслушивать направленных по моему адресу выкриков и поспешил убраться от раздраженной владелицы аистов.
Я также был раздосадован и всячески старался себя успокоить. «Какое мне дело,– думал я,– до сварливой бабы и до всей ее ругани». Но, представьте себе, я и в этом ошибся. Баба оказалась чрезвычайно вредной и, широко распустив слух о моих намерениях, поставила меня в крайне затруднительное положение.
– Вон тот дядька, что черногузив шукает,– указал на меня Пальцем один из ребят, когда спустя несколько дней я проезжал через хутор, расположенный по меньшей мере в семи километрах от Лисичек.
Эти слова были для меня хуже приговора. Мне стало ясно, что путь к добыче необходимых птиц был отрезан.
Я бесповоротно решил завладеть аистятами если не мирным путем, то силой. Конечно, я не мог это сделать близко от места, где жил. Это вызвало бы массу неприятностей. Необходимо было выехать за черту, где меня не знали, куда не успела проникнуть дурная слава о моих намерениях. Вскоре представился удобный случай.
В 20 километрах от совхоза, где я гостил у своего приятеля, утопал в зелени маленький городок Валки. По четвергам там бывал большой базар, и я, получив ряд поручений, с сыном кладовщика Ваней ранним утром выехал в Валки на беговых дрожках. В задней части дрожек мы тщательно закрепили веревками прикрытую брезентом большую корзинку. К десяти часам мы были на месте и, закончив дела и объехав улицы городка, нашли, что искали.
На соломенной крыше сарая в глубине двора помещалось гнездо аиста. В нем сидели пять крупных птенцов. Сарай примыкал к лугу, к нему можно было подъехать с этой стороны. Запасшись терпением, мы ждали момента, когда жители отправятся на базар.
Но вот все подготовлено, время настало. На дрожках приближаемся с задов к сараю, еще несколько минут, и четыре аистенка с нашей помощью перекочевывают с гнезда в корзину.
– Марийка,– слышится крик с противоположной стороны улицы,– смотри, у тебя по крыше кто-то лазает!
Этот крик был сигналом к нашему спешному отступлению.
Дрожки, прыгая по кочкам, пересекают луг, выбираются на торную дорогу и несутся прочь от селения. Как ни странно, но в тот момент я не ощущал ни волнения, ни стыда за свой поступок. Единственное чувство – бесконечная благодарность к нашей лошадке – наполняло мое сердце. Она несла нас с такой быстротой, что по сторонам лишь мелькали предметы, ветер бил в лицо и свистел в ушах.
– Но куда же мы едем? – спохватился я спустя полчаса, когда Валки скрылись на горизонте, а позади никого не было видно. Ведь нам нужно ехать к западу, а дорога все сильнее отклонялась к югу.
Я встал на дроги и осмотрелся кругом.
Насколько хватает глаз, во все стороны широко раскинулась холмистая степь. Какой необъятный простор, какая красота! Какой воздух! Он как будто напоен запахом созревающего хлеба. Далеко впереди, справа от дороги, я заметил человеческую фигуру. Решив расспросить о нашем пути, мы подъехали возможно ближе. Это был загорелый, черноволосый мальчик. Он стоял близ курени на своей бахче и, заслонившись от солнца ладонью, смотрел на нас.
– Мальчик! – крикнул я, не слезая с дрог. – Иди-ка сюда, мне тебя спросить надо.
Но мальчуган не двигался с места.
– Да подойди поближе, что ты боишься! – повторил я свою просьбу.
– Да, знаю, у тебя змея в кармане,– наконец, недоверчиво протянул он.
Я подскочил от этих слов как ужаленный. Вот так репутация! Оказывается, меня и здесь знали, за много километров от моего дома. Действительно, на всякий случай я всегда носил с собой маленькие мешочки и, если мне попадалась змея, интересная мышь, ящерица или другая живность, сажал ее в мешочек и засовывал в карман куртки.
В тот памятный день нам не суждено было добраться домой. Колеся по степи в поисках верной дороги, мы в конце концов наскочили на вкопанный в землю столбик и поломали дрожки. Поневоле мы были вынуждены добраться до ближайшего перелеска и заняться там починкой.
Настала чудная украинская ночь. В хлебах отбивали звонкую дробь перепела; в сырых понижениях балок беспрерывно кричали коростели. Какое удовлетворение я ощущал в этот вечер! После многих неудач и неприятностей я все же наконец достал молодых аистов. Эта забота отпала, и я, казалось, мог отдохнуть и заняться другими делами!
Однако я жестоко ошибся. Долгожданные аистята совершенно связали мне руки, так как нуждались в беспрерывной кормежке. За день они съедали невероятное количество всевозможной пищи. В том году было обилие грызунов-вредителей – мышей и полевок. И вот я с утра отправлялся на поля, где косили пшеницу, и спустя два-три часа наполнял небольшое ведро убитыми грызунами. К огорчению, этой порции хватало ненадолго. Четыре птенца-обжоры расправлялись с ней в более короткий срок, чем я затрачивал на мышиную ловлю. Они вновь бродили за мной, жадными глазами смотрели мне в руки, просили пищи. Тогда я вооружался палкой, засучивал до колен брюки и бил в болоте лягушек. После этой охоты я возвращался мокрый и грязный, но довольный, что птенцы будут накормлены досыта.
Спустя несколько дней кожа на икрах моих ног от постоянного пребывания в воде, на ветру и солнце потрескалась и распухла. И тогда эта охота за лягушками стала для меня истинным мучением, но я не мог от нее отказаться, так как с каждым днем птенцы требовали пищи все больше и больше. В то время как мои товарищи действительно пользовались каникулярным отдыхом, я по горло был занят заботой о добывании пищи моим вечно голодным питомцам. Я вздохнул свободнее, когда однажды погибла старая лошадь совхоза. Я срезал с погибшего животного большие куски мяса и, сохраняя их на льду, кое-как прокормил аистят до отъезда в Москву. После этого мне стало ясно, почему аисты редко гнездятся большими колониями, а чаще поселяются парами, выстраивая гнезда на значительном расстоянии друг от друга. Ведь только немногие болота, густо заселенные лягушками и змеями, в состоянии прокормить несколько семей аистов, каждый птенец которых обладает столь неумеренным аппетитом.
Вот перед вами украинская деревенька с ее садиками, хатками, с ее чистотой и уютом. В жаркий полдень вы идете вдоль ее улиц. По сторонам сквозь листву деревьев белеют постройки, рдеет на солнце черешня, а на огромном гнезде, выстроенном на соломенной крыше, стоя дремлет крупная белая птица – аист. Загляните за окраины селения – и там увидите аиста. Он спокойно бродит по сырому зеленому лугу, зорко всматривается в траву и порой склевывает добычу.
Как деревенская ласточка-касатка, как сизый голубь, белый аист с незапамятных времен стал спутником человека. Для своих гнезд они особенно охотно используют крыши украинских хаток и поселяются не только в маленьких деревеньках, но часто и на окраине большого города. В июне и июле они бывают заняты аистятами.
Да, белый аист почти домашняя птица. Но попробуйте достать хоть одного птенца, и вы столкнетесь с невероятными трудностями. Ни один хозяин не позволит вам потревожить аиста, воспользоваться его птенцами. Он вам охотно продаст гуся, курицу, любую домашнюю птицу, но только не аиста. Аист пользуется исключительной любовью и покровительством.
Мне хочется рассказать об одном проступке, который я совершил лет сорок тому назад. Из гнезда аиста, устроенного на хате, я без разрешения хозяина вынул четырех птенцов. Как просто это сделать сейчас! Достаточно обратиться к председателю сельсовета, объяснить ему, для чего нужны аистята, и, конечно, все будет улажено тихо и без всяких историй. Тогда же я столкнулся с непреодолимым препятствием. Мое твердое убеждение, что дикая птица аист – не частная собственность, побудило меня нарушить общеизвестные правила. Однако расскажу все по порядку.
В том году мне было необходимо достать для зоопарка четырех молодых аистов, и я, проводя каникулы на Украине, решил взять их из гнезда, как только они несколько подрастут и окрепнут.
Был у меня в то время один знакомый – замечательный дед: высокий, стройный и седой как лунь В своей семье и среди односельчан он пользовался большим авторитетом. К нему я и решил обратиться за помощью. Однажды вечером, когда мы сидели с ним на завалинке и болтали о разных вещах, я решительно приступил к делу.
– Дедушка, говорят, у вашей дочки в Поповке на крыше гнездятся аисты? – спросил я.
– Гнездятся, очень давно гнездятся – наверное, лет пятнадцать, как они это гнездо свили, – ответил старик.
А нельзя ли, дедушка, как-нибудь достать из гнезда птенцов? Вы ведь знаете, что я собираю здесь всяких птиц для Москвы, а аистов у меня нет, они же мне, ну, просто необходимы.
– Да ведь они не мои, а дочкины. Как достанешь?
– Вот я и хочу, дедушка, попросить, чтобы вы об этом с дочкой поговорили. Я ведь человек чужой, мне неудобно, а вы свой – она, наверное, согласится. Я же охотно заплачу за них что следует.
– Поговорить-то можно, да только, я полагаю, не согласится она. По нашему обычаю, нельзя забижать эту птицу.
– Всякую, дедушка, птицу обижать жалко, я сам это ребятам говорю, но когда это необходимо, то чем же аист от других птиц отличается? Я сам видел, как аист в своем же дворе цыплят ловит. Почему же вы его так бережете? Ведь сыч, которого вы так не любите, куда полезнее аиста.
– Верно это, только для нас аист – птица особая – нельзя ее забижать, беды можно наделать.
– Но вы, дедушка, все-таки с дочкой поговорите, я вас очень прошу убедить ее, что ничего страшного нет аиста продать.
– Ладно, поговорю, только убеждать не стану,– ответил дед.– У нее своя голова есть, пусть сама и решает.
На этом наш разговор закончился, и я, простившись со стариком и обещав ему заехать на днях, отправился домой.
Прошло условленное время. Я вновь заглянул к своему знакомому, но без слов, по одному взгляду, понял, что из моей затеи ничего не вышло. Как ни велик был авторитет деда в семье, на этот раз он потерпел поражение. Он ничего не добился, и, по его словам, получилась одна неприятность. Дочка наотрез отказалась продать аистят и велела передать мне, что москвичу нехорошо сбивать с толку честного старого человека.
Не зная, что предпринять дальше, я приуныл.
– Поезжайте в Лисички, – сказал мне в утешение дед.– Там живет одна вдова, она шибко жадна на деньги и, может быть, согласиться продать аистов. Они у нее на сарае гнездятся.
На другой день я был в Лисичках.
– Тетка, у тебя яички продажные есть? – спросил я женщину, стиравшую белье под навесом, на крыше которого помещалось гнездо с пятью крупными аистами.
– Есть. Сколько тебе?
– Да мне немного, с десяток.
– Десяток…– разочарованно протянула она.– Возьми сотню, мне деньги нужны, дешево отдам.
– Сотню мне не надо.
– А не надо, так и совсем не продам,– отрезала она и вновь уткнулась в корыто.
– Послушай, тетка, хочешь я тебе за четыре сотни яиц заплачу, а вместо яиц ты мне отдай четырех вот этих аистят,– кивнул я головой на гнездо аиста.
Я был уверен, что значительная сумма денег и мой подход возымеют действие, и ждал соответствующего эффекта. Но эффект получился совершенно противоположный.
Женщина выпрямилась над корытом и окинула меня уничтожающим взглядом.
– Ты что, сдурел, что ли! – бесцеремонно оборвала она. За этим последовал взрыв гнева. Но я не стал выслушивать направленных по моему адресу выкриков и поспешил убраться от раздраженной владелицы аистов.
Я также был раздосадован и всячески старался себя успокоить. «Какое мне дело,– думал я,– до сварливой бабы и до всей ее ругани». Но, представьте себе, я и в этом ошибся. Баба оказалась чрезвычайно вредной и, широко распустив слух о моих намерениях, поставила меня в крайне затруднительное положение.
– Вон тот дядька, что черногузив шукает,– указал на меня Пальцем один из ребят, когда спустя несколько дней я проезжал через хутор, расположенный по меньшей мере в семи километрах от Лисичек.
Эти слова были для меня хуже приговора. Мне стало ясно, что путь к добыче необходимых птиц был отрезан.
Я бесповоротно решил завладеть аистятами если не мирным путем, то силой. Конечно, я не мог это сделать близко от места, где жил. Это вызвало бы массу неприятностей. Необходимо было выехать за черту, где меня не знали, куда не успела проникнуть дурная слава о моих намерениях. Вскоре представился удобный случай.
В 20 километрах от совхоза, где я гостил у своего приятеля, утопал в зелени маленький городок Валки. По четвергам там бывал большой базар, и я, получив ряд поручений, с сыном кладовщика Ваней ранним утром выехал в Валки на беговых дрожках. В задней части дрожек мы тщательно закрепили веревками прикрытую брезентом большую корзинку. К десяти часам мы были на месте и, закончив дела и объехав улицы городка, нашли, что искали.
На соломенной крыше сарая в глубине двора помещалось гнездо аиста. В нем сидели пять крупных птенцов. Сарай примыкал к лугу, к нему можно было подъехать с этой стороны. Запасшись терпением, мы ждали момента, когда жители отправятся на базар.
Но вот все подготовлено, время настало. На дрожках приближаемся с задов к сараю, еще несколько минут, и четыре аистенка с нашей помощью перекочевывают с гнезда в корзину.
– Марийка,– слышится крик с противоположной стороны улицы,– смотри, у тебя по крыше кто-то лазает!
Этот крик был сигналом к нашему спешному отступлению.
Дрожки, прыгая по кочкам, пересекают луг, выбираются на торную дорогу и несутся прочь от селения. Как ни странно, но в тот момент я не ощущал ни волнения, ни стыда за свой поступок. Единственное чувство – бесконечная благодарность к нашей лошадке – наполняло мое сердце. Она несла нас с такой быстротой, что по сторонам лишь мелькали предметы, ветер бил в лицо и свистел в ушах.
– Но куда же мы едем? – спохватился я спустя полчаса, когда Валки скрылись на горизонте, а позади никого не было видно. Ведь нам нужно ехать к западу, а дорога все сильнее отклонялась к югу.
Я встал на дроги и осмотрелся кругом.
Насколько хватает глаз, во все стороны широко раскинулась холмистая степь. Какой необъятный простор, какая красота! Какой воздух! Он как будто напоен запахом созревающего хлеба. Далеко впереди, справа от дороги, я заметил человеческую фигуру. Решив расспросить о нашем пути, мы подъехали возможно ближе. Это был загорелый, черноволосый мальчик. Он стоял близ курени на своей бахче и, заслонившись от солнца ладонью, смотрел на нас.
– Мальчик! – крикнул я, не слезая с дрог. – Иди-ка сюда, мне тебя спросить надо.
Но мальчуган не двигался с места.
– Да подойди поближе, что ты боишься! – повторил я свою просьбу.
– Да, знаю, у тебя змея в кармане,– наконец, недоверчиво протянул он.
Я подскочил от этих слов как ужаленный. Вот так репутация! Оказывается, меня и здесь знали, за много километров от моего дома. Действительно, на всякий случай я всегда носил с собой маленькие мешочки и, если мне попадалась змея, интересная мышь, ящерица или другая живность, сажал ее в мешочек и засовывал в карман куртки.
В тот памятный день нам не суждено было добраться домой. Колеся по степи в поисках верной дороги, мы в конце концов наскочили на вкопанный в землю столбик и поломали дрожки. Поневоле мы были вынуждены добраться до ближайшего перелеска и заняться там починкой.
Настала чудная украинская ночь. В хлебах отбивали звонкую дробь перепела; в сырых понижениях балок беспрерывно кричали коростели. Какое удовлетворение я ощущал в этот вечер! После многих неудач и неприятностей я все же наконец достал молодых аистов. Эта забота отпала, и я, казалось, мог отдохнуть и заняться другими делами!
Однако я жестоко ошибся. Долгожданные аистята совершенно связали мне руки, так как нуждались в беспрерывной кормежке. За день они съедали невероятное количество всевозможной пищи. В том году было обилие грызунов-вредителей – мышей и полевок. И вот я с утра отправлялся на поля, где косили пшеницу, и спустя два-три часа наполнял небольшое ведро убитыми грызунами. К огорчению, этой порции хватало ненадолго. Четыре птенца-обжоры расправлялись с ней в более короткий срок, чем я затрачивал на мышиную ловлю. Они вновь бродили за мной, жадными глазами смотрели мне в руки, просили пищи. Тогда я вооружался палкой, засучивал до колен брюки и бил в болоте лягушек. После этой охоты я возвращался мокрый и грязный, но довольный, что птенцы будут накормлены досыта.
Спустя несколько дней кожа на икрах моих ног от постоянного пребывания в воде, на ветру и солнце потрескалась и распухла. И тогда эта охота за лягушками стала для меня истинным мучением, но я не мог от нее отказаться, так как с каждым днем птенцы требовали пищи все больше и больше. В то время как мои товарищи действительно пользовались каникулярным отдыхом, я по горло был занят заботой о добывании пищи моим вечно голодным питомцам. Я вздохнул свободнее, когда однажды погибла старая лошадь совхоза. Я срезал с погибшего животного большие куски мяса и, сохраняя их на льду, кое-как прокормил аистят до отъезда в Москву. После этого мне стало ясно, почему аисты редко гнездятся большими колониями, а чаще поселяются парами, выстраивая гнезда на значительном расстоянии друг от друга. Ведь только немногие болота, густо заселенные лягушками и змеями, в состоянии прокормить несколько семей аистов, каждый птенец которых обладает столь неумеренным аппетитом.
ПО ГОРЯЧЕМУ СЛЕДУ
После того как я однажды посетил деревеньку Рвеницы, затерянную среди лесов и болот Калининской области, меня стало тянуть туда постоянно. Совсем недалеко от Москвы, а места глухие и в охотничьем отношении превосходны. Поздно вечером сядешь в поезд на Москву, заснешь, а наутро, не успеешь и дороги почувствовать, как разбудит голос проводника.
– Вышний Волочек! – выкрикивает он, проходя по вагону и всматриваясь в сонные лица пассажиров, как будто на них написаны станции, куда они едут.-Кто до Вышнего Волочка?
Впопыхах выскочишь на платформу и спросонья никак не сообразишь, что же дальше делать? До Рвениц не так уж далеко. Есть попутная подвода – на ней доедешь, нет – пешком 12 километров отшагаешь и кроме удовольствия ничего не получишь. Дорога идет сквозь старый сосновый лес и только у самых Рвениц вдруг вырывается на широкий простор лугов и полей, среди которых на берегу речки и стоит деревенька. Совершаешь этот переход ранней весной – над головой беспрерывно поет лесной жаворонок, юла, чуфыкают и бормочут по сторонам тетерева, иногда на болоте громко закричит белая куропатка. Осенью идешь – обязательно подымаешь с дороги выводок глухарят или тетеревят. Но это только преддверие охотничьего рая; за Рвеницами в болотах, лесах и на озерах еще совсем недавно дичи встречалось очень много, и не только пернатой, но и зверя. Попадались иногда медведь, выдра и очень часто косули. Охота на косуль, правда, запрещена, но зато вволю косуль посмотришь и наслушаешься их рявканья.
Однажды запутался я в лесу – никак не мог к Рвеницам выбраться, а уж вечер. Ходил я по лесу, ходил, но выйти к речке мне так и не удалось, хотя и хорошо знал ее направление. Махнул рукой и решил переночевать в глухом ельнике. Погода стояла ясная, теплая. Я развел костер, испек в золе крякового селезня и, лежа на еловом лапнике и глядя на костер, сначала поужинал, а затем предался отдыху. Ночь выдалась и без того темная, а привыкнув к яркому свету костра, я не видел даже елей, окружавших мой лагерь со всех сторон. Впрочем, это и не имело никакого значения, все равно надо было ложиться спать.
Только примостился я у костра, укрылся курткой, дремать стал, вдруг слышу – козел рявкнул. Кто не слышал, как косуля рявкает? Заслышав голос в ночное время, никогда не поверишь, что красивое и грациозное животное может издавать такие мощные звуки. Рявкнет косуля, и дикий звериный крик широко разнесется по дремлющему, молчаливому лесу, проникнет в самые глухие трущобы, далеко откликнется эхом.
Минуты две прошло, как закричала первая косуля, и в ответ ей со всех сторон зарявкали звери, весь лес заполнился их голо сами. Потом сразу все замолчали, затих лес – только в ушах продолжало звенеть. Тут я и понял, что под Рвеницами косуль очень много, и если этого осторожного зверя встречаешь не так уж часто, то прежде всего по своей вине. Нет для человека в лесу ничего страшного, вот он, не боясь, и ломится, как медведь, сквозь лесную чащу. То ветку зацепит, то ступит на сухой сучок, и тот на весь лес под ногой хрустнет. Конечно, при этом все лесные обитатели спешат убраться от беспокойного пришельца. О косулях я начал не случайно. Был у меня один замечательный случай, связанный с косулями; о нем я и хочу рассказать.
– Вышний Волочек! – выкрикивает он, проходя по вагону и всматриваясь в сонные лица пассажиров, как будто на них написаны станции, куда они едут.-Кто до Вышнего Волочка?
Впопыхах выскочишь на платформу и спросонья никак не сообразишь, что же дальше делать? До Рвениц не так уж далеко. Есть попутная подвода – на ней доедешь, нет – пешком 12 километров отшагаешь и кроме удовольствия ничего не получишь. Дорога идет сквозь старый сосновый лес и только у самых Рвениц вдруг вырывается на широкий простор лугов и полей, среди которых на берегу речки и стоит деревенька. Совершаешь этот переход ранней весной – над головой беспрерывно поет лесной жаворонок, юла, чуфыкают и бормочут по сторонам тетерева, иногда на болоте громко закричит белая куропатка. Осенью идешь – обязательно подымаешь с дороги выводок глухарят или тетеревят. Но это только преддверие охотничьего рая; за Рвеницами в болотах, лесах и на озерах еще совсем недавно дичи встречалось очень много, и не только пернатой, но и зверя. Попадались иногда медведь, выдра и очень часто косули. Охота на косуль, правда, запрещена, но зато вволю косуль посмотришь и наслушаешься их рявканья.
Однажды запутался я в лесу – никак не мог к Рвеницам выбраться, а уж вечер. Ходил я по лесу, ходил, но выйти к речке мне так и не удалось, хотя и хорошо знал ее направление. Махнул рукой и решил переночевать в глухом ельнике. Погода стояла ясная, теплая. Я развел костер, испек в золе крякового селезня и, лежа на еловом лапнике и глядя на костер, сначала поужинал, а затем предался отдыху. Ночь выдалась и без того темная, а привыкнув к яркому свету костра, я не видел даже елей, окружавших мой лагерь со всех сторон. Впрочем, это и не имело никакого значения, все равно надо было ложиться спать.
Только примостился я у костра, укрылся курткой, дремать стал, вдруг слышу – козел рявкнул. Кто не слышал, как косуля рявкает? Заслышав голос в ночное время, никогда не поверишь, что красивое и грациозное животное может издавать такие мощные звуки. Рявкнет косуля, и дикий звериный крик широко разнесется по дремлющему, молчаливому лесу, проникнет в самые глухие трущобы, далеко откликнется эхом.
Минуты две прошло, как закричала первая косуля, и в ответ ей со всех сторон зарявкали звери, весь лес заполнился их голо сами. Потом сразу все замолчали, затих лес – только в ушах продолжало звенеть. Тут я и понял, что под Рвеницами косуль очень много, и если этого осторожного зверя встречаешь не так уж часто, то прежде всего по своей вине. Нет для человека в лесу ничего страшного, вот он, не боясь, и ломится, как медведь, сквозь лесную чащу. То ветку зацепит, то ступит на сухой сучок, и тот на весь лес под ногой хрустнет. Конечно, при этом все лесные обитатели спешат убраться от беспокойного пришельца. О косулях я начал не случайно. Был у меня один замечательный случай, связанный с косулями; о нем я и хочу рассказать.