Станюкович Константин Михайлович. Похождения одного матроса

   — Пойдемте сядем вон в тот уголок, Билль. Я его называю уголком дружеских бесед… Там мы поговорим по-приятельски.
   И он направился в дальний угол комнаты, где стояли рядом два кресла.
   Идя вслед за ним, Билль заметил, что Смит и К° нащупал что-то рукой в кармане, и не усомнился, конечно, что это «что-то» был револьвер, причем невольно вспомнил ходившие среди «молодцов Запада» слухи о том, что Смит иногда вместо комиссионера исполняет роль «агента» и притом довольно решительно. По крайней мере в числе многих доблестных подвигов Смита, о которых однажды рассказывали подвыпившие рыцари большой дороги в гостинице Денвера, не стесняясь присутствием Билля, значился особенно блестящий, возбуждавший общее сочувствие подвиг Смита, состоявший в том, что переодетый сыщик, явившийся к нему и отрекомендовавшийся оптовым торговцем фруктами, уже более из конторы Смита и К° не вышел, а через неделю его труп был выброшен морем на берег, в двух милях от Фриски.
   И Билль, в свою очередь, машинально опустил руку в карман штанов, чтобы удостовериться, что и его револьвер на месте.
   — Теперь мы совсем одни в кабинете, Билль! — произнес, опускаясь в кресло, Смит, указывая на другое своей рукой, на мизинце которой сверкал брильянт. — Мы заперты, и никто нас не услышит. Я послал свою дохлую каналью выпить кружку пива и пить ее не менее получаса, а идиот Сам, — все негры ведь Самы, хоть он и говорит, что его зовут Томасом, — сидит в прихожей у дверей и никого не впустит, если бы и зашел какой-нибудь дурак с улицы искать через мою контору пропавшую собаку. — И, рассмеявшись своим словам, Смит прибавил: — Так говорите о своем деле, Билль, и имейте в виду, что виски и бренди за нами, вот здесь в шкапе, сделанном в стене. Хотите?
   — Нет, Смит, не хочу. А дело мое: справка о Дэке-Макдональде. Не можете ли вы сообщить мне о нем чего-нибудь?
   — Могу. Но прежде позвольте спросить: вы от себя наводите справки?
   — От себя.
   — Слово Билля?
   — Честное слово.
   — Но какое вам дело до Дэка?
   — Он оказал мне услугу после того, как я хотел его вздернуть на виселицу.
   — Слышал, слышал. Я тоже обо всем осведомлен, хоть и не езжу, как вы, по большой дороге, а сижу в своей берлоге; и что Дэк укокошил своего приятеля, знаю. Мое дело такое, что я все должен знать, обо всем догадываться и… и молчать. Но вам по старинной дружбе, Билль, могу сообщить, что Дэк-Макдональд жив и здоров и находится в надежных руках. В очень надежных! — значительно прибавил Смит.
   — Охотно верю… Особенно если он в ваших, Смит! — сказал в виде комплимента Старый Билль.
   И от его зоркого взгляда не укрылось, что при этих случайно сказанных им словах по лицу Смита мгновенно пробежала словно бы судорога, искривив его губы и вздернув щеку.
   Но через мгновение оно было по-прежнему добродушно и спокойно, и голос Смита не обличал ни малейшего волнения, когда он сказал:
   — Я этим не занимаюсь, Билль. Я иногда принимаю на хранение вещи, но не людей.
   — Я в этом и не сомневаюсь, Смит! — поспешил согласиться Билль, чтоб усыпить подозрения старого осторожного и опасного мошенника. — Я хотел только сказать вам комплимент.
   — Благодарю. Так повторяю вам, что Макдональд в хороших руках и в укромном месте, в некотором расстоянии от Фриски. Его хорошо кормят, хорошо поят, записывая, разумеется, все это в счет, и только не выпускают из его временного помещения. А если бы он не был так упрям, то давно мог бы разгуливать по Монгомерри-стрит от четырех до шести дня.
   — В чем же его упрямство, Смит?
   — Он решительно отказывается написать своему богачу дяде Макдональд и К° и своей почтенной матушке, миссис Макдональд, чтобы ему прислали десять тысяч долларов за выкуп… Кажется, с него не запросили… Как вы полагаете, Билль, а? — деловым тоном спросил Смит и К°. — Они было хотели запросить двадцать тысяч, но я отсоветовал. Надо дела вести по чести. Это мое правило! Дэк больше десяти тысяч не стоит.
   — Положим. Но он и в эту сумму не согласен себя оценить. Отказывается, как видите, писать родным… Поймите, Смит, что ему это затруднительно.
   — Вполне понимаю, Билль, вполне понимаю, что для молодца, решившего переменить образ жизни и вместо Дэка называться снова Макдональдом, это вопрос деликатный… И они… вы понимаете, кого я подразумеваю, Билль?
   — Вполне, Смит. Продолжайте.
   — Так они, говорю, хотели облегчить молодому человеку выход из неприятного положения — непосредственно обращаться к дяде, с которым он не в особенных ладах, и в особенности к матери, которая и так ухлопала значительную часть состояния на уплату долгов сынка… Они написали три самых убедительных письма в «собственные руки» Макдональда и К°…
   Билль вспомнил, как дядя отозвался полным неведением о племяннике, и проговорил:
   — И получили, разумеется, отказ!
   — Хуже. Ни на одно из писем не получено ответа. Большой мерзавец, по правде сказать, этот Макдональд и К°. Племянник случайно попался в беду, а дядя и ухом не ведет. Я замечаю, Билль, что ныне родственные чувства становятся слабей, чем были в наше время… Прежде, помните ли, если захватишь молодчика, у которого есть папа или мама или даже дядя или тетя со средствами, то дельце по первому же извещению кончалось, — деньги уплачивались, и все три стороны были довольны… А нынче, когда находятся молодчики, которые входят в стачку с агентами, чтоб выудить денег у родителей под видом выкупа, — куда труднее получать заработанные деньги.
   — Дэк знает, что дяде его писали?
   — Разумеется. Они даже показывали ему письма, прежде чем их отсылать, и вообще ведут себя вполне корректно относительно пленника.
   — И что ж он?
   — Обрадовался, что дядя отказал.
   — А они?
   — Они поставили на вид Дэку, что долго ждать не намерены, и объявили, что Дэк по сущей справедливости должен сам написать дяде и матери…
   — Он отказался, конечно?
   — Отказался… Тогда они предложили ему еще двухнедельный срок для обдумывания своего положения. И если к четвергу, — сегодня у нас вторник, Билль, — Дэк не одумается и не напишет дяде и матери, то они вынуждены будут сами написать, как это ни прискорбно, и дяде и матери письма, в которых расскажут кое-какие не особенно приятные для молодого человека сведения о его прежней жизни: о том, как он был агентом, как убил товарища, — одним словом, легонькую биографию… Положим, это крайняя мера, но ведь надо же сломать упорство молодого человека… И наконец надо же получить и им за стол и квартиру! — прибавил Смит.
   — Но послушайте, Смит, ведь такое письмо может убить мать! — воскликнул Билль, употребляя усилия, чтобы скрыть свое негодование.
   — Так кто же мешает ему написать в таком случае письма? А между тем он до сих пор и не думает писать. И в ответ на ультиматум объявил знаете ли что?
   — Что?
   — Что если осмелятся написать его матери, то он размозжит себе голову.
   — Он сдержит слово! — угрюмо проговорил Билль.
   — Тем хуже для него! — промолвил Смит.
   — Но если я попрошу за него вас, Смит… Если я, положим, внесу три тысячи долларов, — это все мои сбережения, Смит, — вы в свою очередь попросите их, чтобы Дэка выпустили?
   — Я, Билль, охотно бы согласился, но они едва ли… Они рассчитывают, что Дэк в последнюю минуту сдастся и напишет письма… Вдобавок они и очень злы на него.
   — За то, что он помешал напасть на моих пассажиров?
   — Да, Билль. Ему не следовало бы впутываться в это дело, как бывшему агенту. Не следовало! — повторил Смит.
   — И при этом не следовало иметь дядю банкира?
   — Пожалуй, Билль. Это был приятный сюрприз даже и для меня. И я не знал, что этот Дэк — наследник скаредного банкира и называется Макдональдом. Он был очень скрытен, Билль.
   — Так, значит, Смит, вы ничего не можете сделать?
   — К сожалению, не могу даже и для вас, Билль. Они не согласятся… Все, что по старой дружбе я сделаю для вас, Билль, это то, что я откажусь от своего комиссионного процента по этому делу. Сходите к банкиру или к мистрис Макдональд, если найдете это более удобным, и попросите их послать по адресу, который я вам сообщу, десять тысяч, и дело будет в шляпе. Завтра же Макдональд явится благодарить и вас и этого олуха русского… Чайка, который своими проповедями совсем сбил с толку Дэка…
   — Спасибо, Смит, за сбавку. Я последую вашему совету! — мрачно проговорил Билль.
   — Вот и видно умного человека, Билль.
   — Я пойду к мистрис Макдональд и посоветую ей обратиться к брату, но прежде…
   И Старый Билль был уже на ногах и держал в руке револьвер, направленный на Смита.
   — Не шелохнитесь, Смит, если не хотите быть убитым… Вы знаете, я слово держу…
   Смит смертельно побледнел. Лицо его исказилось бешенством.
   — Ловко поддели, Билль… Сознаюсь, ловко! — проговорил он сдавленным голосом.
   Билль тем временем вытащил левой рукой из кармана Смита револьвер и опустил его в карман своих штанов.
   — А пока, Смит, покажите мне, куда вы запрятали Дэка. Ведите в ваши подвалы, где хранятся бочки с фруктами… Нет ли там хорошего помещения и для Дэка… И слушайте, Смит, что я вам скажу…
   — Говорите: я поневоле должен вас слушать, так как не могу размозжить вам голову…
   — Даю вам честное слово, что ни я, ни Дэк ни одной душе не скажем о том, что произошло, и не дадим знать полиции о том, какие у вас фрукты… Вы и без меня рано или поздно попадете на виселицу, и это не мое дело, Смит. Но знайте, что, если агенты или вы еще раз тронете Дэка, то ваши фрукты будут накрыты и сами вы будете на виселице скорее, чем ожидаете… А теперь показывайте дорогу в ваши склады и не забывайте, что я пускаю пули без промаха… Дэк у вас… Я знаю! Ведите к нему, Смит… и не шумите, чтобы не возбудить подозрения вашего Сама.
   — Козыри ваши. Я принимаю условия… Вы одурачили меня, Билль. На кой только дьявол вы предлагали три тысячи?
   — И дал бы их!
   — Тогда вы бы были дурак, давши их, если могли выкупить Дэка даром. Идите за мной! Да не спустите нечаянно курка, Билль. А то вам придется вспоминать убийство старика к убийству ребенка… А это поведет к бессоннице такого защитника обиженных, каким вы стали…
   — Будьте спокойны, Смит. Я осторожен не менее вас, когда надо.
   — А я оказался неосторожным, принявши вас. Сам был догадливее меня.
   Смит между тем открыл едва заметные двери и прошел в следующую небольшую комнату, которая была спальней. Из спальни он вышел в коридор и по крутой лестнице спустился в полутемный подвал, заставленный бочками.
   За бочками он остановился и отпер двери небольшой, но довольно светлой комнаты, с одним окном, заделанным крепкой решеткой и выходящим в сад.
   — Вот ваш Дэк! — проговорил он, входя в комнату.
   При виде Билля Макдональд замер от удивления.
   — Идем отсюда. Смит был так добр, что выпускает вас без всякого вознаграждения, требуемого агентами. Он даже ничего не хочет брать за стол и квартиру! — проговорил Билль, не спуская глаз со Смита. — Поздороваемся на улице, Макдональд, а теперь выходите скорей! Смит будет так любезен, что покажет нам дорогу. Не правда ли, Смит?
   — Теперь все будет правдой, какую бы глупость вы ни сказали, Билль… А вы вот Дэку повторите при мне то, что обещали и за себя и за него.
   Билль повторил. Макдональд дал слово молчать.
   — А хорошо ли я кормил, пусть подтвердит Дэк! — сказал Смит.
   — Отлично.
   — И хорошее ли я давал вино вам, Дэк?
   — Недурное.
   — И были ли у вас всегда сигары по десяти центов штука?
   — Были.
   — Имейте это в виду, Билль!
   — Имею, Смит, и приношу вам чувствительную благодарность.
   Через пять минут Смит привел Билля и Макдональда в свой кабинет и провел их до дверей.
   Негр пришел в изумление, когда увидел, что вместо одного посетителя из конторы Смита и К° вышло двое.
   — Прощайте, джентльмены!
   — Прощайте, Смит.
   — Всего вам хорошего!
   — И вам так же! — отвечал, улыбаясь, Макдональд.
   — Не забудьте условия, Билль, и моего револьвера!
   — Не забудьте и вы, Смит. А револьвер я вам пришлю сегодня же.
   Оба гостя вышли за двери.
   Между тем негр, широко раскрывши свои большие черные глаза, испуганно проговорил, обращаясь к Смиту:
   — Другой, масса. Откуда он пришел?
   — Дурак! ты сам его впустил.
   — Я впустил молодого? Когда это могло быть?
   — Перед тем, что впустил старого.
   — Клянусь богом, я не впускал молодого! — горячо воскликнул негр.
   — Не клянись. Ты впустил. Слышишь? — прикрикнул Смит.
   — Слышу.
   — Так впустил?
   — Не…
   — Что?..
   — Впустил, впустил, масса! — испуганно пролепетал негр.
   Не менее был изумлен и чахлый молодой человек, когда у подъезда столкнулся с двумя джентльменами, выходившими из конторы. Он отлично знал, что если хозяин отправлял его пить пиво, то до его возвращения никакой другой посетитель не пускался в контору.
   Он, однако, старался скрыть свое изумление и почтительно раскланялся с клиентами Смита и К°. Войдя в контору, он был еще более озадачен при виде патрона: до того было искажено его лицо злобой и так блестели глаза, глядевшие в окно, мимо которого проходили в эту минуту только что вышедшие посетители.
   «Верно, дельце не выгорело!» — подумал чахлый молодой человек, влезая на свой высокий табурет.
   — Дильк! — обратился к нему хозяин.
   — Что, сэр?
   — Можете сейчас же уходить и не являться неделю в контору.
   — Слушаю, сэр.
   — Я уезжаю на неделю из Фриски. Вывесите на дверях аншлаг, что контора на неделю будет заперта.
   — Вывешу, сэр.
   — И сами уезжайте из Фриски на неделю.
   — Куда, сэр?
   — Куда хотите. Но чтоб вас в городе не было. Понимаете, Дильк?
   — Понимаю, сэр.
   — И вот вам на путешествие деньги…
   Смит отсчитал двадцать пять долларов и положил на конторку Дилька.
   — Благодарю вас, сэр.
   Через четверть часа молодой человек ушел.
   Тогда Смит позвал негра и объявил ему, чтобы он никого не пускал в контору.
   — Ни души, понимаете?
   — Понимаю, сэр!
   В ту же ночь подвал Смита и К° был очищен, и бочки с фруктами куда-то увезены.
   А утром рано Смит рассчитал негра и, когда тот ушел, запер контору на ключ и отправился объявить хозяину дома, что по случаю отъезда он закрывает контору.
   — Куда едете, мистер Смит? — полюбопытствовал хозяин.
   — На Восток! — неопределенно отвечал Смит.
   И, кивнув хозяину головой, вышел на улицу и направился к пристани. Там он сел на пароход, отправляющийся в Гонолулу, на Сандвичевы острова, и записался в книгу пассажиров под именем Джорджа Брухлина.
   Багаж его был доставлен на пароход еще накануне.

2

   — Что все это значит, Билль? Объясните: я ничего не понимаю! — обрадованно спрашивал Макдональд Билля, когда они очутились на улице.
   Билль вкратце рассказал, как он от Чайка и Дуна узнал об его исчезновении и решил идти к этому Смиту.
   — Ну, и я перехитрил его, как видите, Макдональд… получил вас без всякого выкупа! — прибавил Старый Билль улыбаясь.
   — Благодарю вас, Билль! — горячо проговорил Макдональд.
   — Не благодарите. Мы только расквитались! — остановил молодого человека Билль.
   — А я уж решил было размозжить себе об стену голову, Билль, послезавтра.
   — Знаю. Смит говорил, но сам он не верил этому: думал, что вы под его подлой угрозой написать вашей матушке о вашем прошлом напишете ей просьбу о деньгах. Но я, Макдональд, верил, что вы не напишете и размозжите себе голову…
   — Спасибо, что поверили, Билль.
   — И это старый мерзавец делал вам такие предложения?
   — Он. И раз я ему плюнул в лицо.
   — И он обтерся?
   — Сказал только, что прибавит пятьсот долларов к сумме выкупа.
   — Скотина! — энергично промолвил Билль. — Но раз дано слово — надо держать. О вашем заточении у Смита ни слова, Макдональд. Сочините какое-нибудь путешествие… Мать ваша поверит… Она всему поверит, увидавши вас… А как она тревожилась…
   — Почему вы знаете?
   — Я был у нее и старался успокоить. Она сделала все возможное, чтоб отыскать вас: делала объявления, обращалась к сыскной полиции.
   — О Билль! чем отблагодарю я вас?
   — Вы уже отблагодарили тем, что стали другим человеком. Чайк был прав, когда так горячо защищал вас.
   — А он что, поправился, этот славный Чайк?
   — Я сегодня был у него. На днях выходит из госпиталя. Очень он беспокоился, когда узнал, что вас нет в городе. «Дал бы о себе знать», — говорил он, уверенный, что вы его не бросили бы больного.
   — Еще бы!.. Я сейчас отправлюсь к матушке, успокою ее, а от нее — к Чайку.
   — Придем к нему вместе.
   — Отлично. Я в девять часов буду у него.
   — И я к этому часу приду.
   — До свидания, Билль!
   — До свидания, Макдональд… Еще слово: дядя ваш Макдональд и К° жестокий человек… Я у него был.
   — И у него были?
   — Да. Думал, что он даст о вас сведения.
   — И что же он?
   — Сказал, что ничего не знает, а между тем…
   — Смит ему писал три письма, и никакого ответа… Я знаю дядю…
   — И лучше не надейтесь на него, Макдональд, а на одного себя. Не правда ли?
   Молодой человек крепко пожал руку Биллю, как бы выражая этим свое согласие с его словами, и, кивнув головой, веселый и радостный, впрыгнул в проходившую мимо конку.
   А Старый Билль с утра, в поисках за Макдональдом, ничего не евший, чувствовал страшный голод и вошел в первый попавшийся ресторан пообедать. На радостях, что выручил из беды человека, он даже позволил себе маленькую роскошь — спросил к обеду бутылку вина и после обеда пил кофе с коньяком, покуривая свою коротенькую трубочку и глядя в открытое окно на ярко освещенную улицу того самого Фриски, на месте которого всего пятнадцать лет тому назад он видел пустынные красноватые бугры, над которыми вздымались пики сиерр.
   И Билль не без горделивого чувства старого калифорнийца посматривал на высокие пятиэтажные дома с блестящими магазинами в нижних этажах, вспоминая, что этот богатый и блестящий Фриски, жемчужина Тихого океана, создан в каких-нибудь двенадцать лет.

ГЛАВА IX

1

   Чайкин только что навсегда простился с Кирюшкиным.
   Прощание было без слез, без тех чувствительных слов, которыми обыкновенно при разлуке обмениваются люди, и, глядя со стороны, можно было бы подумать, что Кирюшкин и Чайкин прощаются до завтра.
   Но, стыдливо боящиеся обнаруживать свои чувства, по обыкновению большей части простолюдинов, они тем не менее оба сильно чувствовали горечь разлуки, хотя в это последнее свидание и говорили о самых обыденных, простых вещах.
   Кирюшкин как-то особенно долго рассказывал о том, как чуть было не лопнули тали, когда утром на клипер поднимали здоровенного черного быка, и как за это старший офицер разнес боцмана («Однако не вдарил ни разу, хотя, по всей справедливости, и следовало бы, — потому его дело было осмотреть раньше тали!» — вставил Кирюшкин), рассказывал, что на клипер было принято пять быков для команды и десять свиней, четыре барана и много всякой домашней птицы для капитана и офицеров и что ходить за всей животиной назначены матросы Баскин и Музыкантов.
   Словно бы для того, чтоб избежать тяжелого разговора, Кирюшкин, почти не умолкая, говорил о том, что с тех пор, как убрали прежнего «левизора», пища куда «скусней» и что сегодня старший офицер очень «засуетимшись» был по случаю отхода.
   — Однако и идти пора! — неожиданно вдруг оборвал свою болтовню Кирюшкин и, поднявшись с кресла, прибавил чуть-чуть дрогнувшим голосом: — Так прощай, Вась… Напиши, ежели когда в Кронштадт…
   — Прощай, Иваныч. Кланяйся всем ребятам…
   — Ладно.
   — И Расее-матушке поклонись, Иваныч!
   Кирюшкин, уже бывший в коридоре и в сопровождении Чайкина направлявшийся быстрыми шагами к выходу, остановился при этих словах и, глядя на своего любимца, строго проговорил:
   — А ты, Вась, смотри, в мериканцы не переходи. Свою веру держи!
   — Не сумлевайся, Иваныч. Прощай.
   — Прощай, Вась!
   И Кирюшкин кинулся к дверям и скрылся за ними. Почти бегом дошел он до пристани. Там стоял катер с «Проворного».
   — Скоро, братцы, отваливаете? — спросил он у двух матросов, сидевших в шлюпке.
   — Должно, через полчаса.
   — Кого дожидаете?
   — Лейтенанта Погожина и механика. Сказывали, в десять будут.
   — А где остальные гребцы?
   — В салуне напротив…
   — И я туда пойду…
   — Ой, не ходи лучше, Кирюшкин! — заметил белобрысый немолодой матрос. — Дожидайся лучше на катере! — прибавил он.
   Казалось, Кирюшкин хотел последовать доброму совету. Но колебания его были недолги.
   — Я только стаканчик! — проговорил он и пошел в салун.
   Там он выпил сперва один стаканчик, потом другой, третий, четвертый, и через полчаса гребцы привели его на шлюпку совсем пьяного.
   Мрачный сидел он под банками и пьяным голосом повторял:
   — Прощай, Вась… Прощай, добрая твоя душа!
   — У Чайкина был, ваше благородие… Жалеет его! — доложил унтер-офицер, сидевший на руле, лейтенанту Погожину.
   Лейтенант Погожин, казалось, догадался, почему Кирюшкин, возвращавшийся всегда от Чайкина, к общему изумлению, трезвым, сегодня напился.

2

   Грустный ходил и Чайкин взад и вперед по своей маленькой комнатке после ухода Кирюшкина. В лице его он словно бы терял связь с родиной и со всем тем, чем он жил раньше и что было ему так дорого, — он это снова почувствовал в последнее время частого общения с Кирюшкиным. И в то же время ему казалось, что возврат к прежнему теперь уж для него невозможен.
   И Чайкин думал: «Везде добрые люди есть, и здесь легче жить по-своему — никто не запретит тебе этого. Он, разумеется, не сделается американцем и не переменит своей веры. Он будет стараться жить по правде, по той правде, которую он чувствовал всем своим сердцем и пытался понять умом, нередко думая о той несправедливости, которая царит на свете в разных видах и делает людей без вины виноватыми и несчастными.
   И словно бы в доказательство, что везде есть добрые люди, размышления Чайкина были прерваны появлением мисс Джен.
   — Вот вам, Чайк, моя фотография, которую вы хотели иметь! — проговорила она, передавая Чайкину свою карточку.
   Чайкин поблагодарил, посмотрел на карточку и, тронутый надписью на ней, еще раз выразил свою благодарность.
   И при виде этой самоотверженной девушки, живущей по тому идеалу правды, который носил он в своем сердце, и у Чайкина на душе просветлело и тоскливое настроение прошло.
   — А вот, Чайк, примите от меня на память маленький подарок! — И с этими словами мисс Джен вручила небольшую книгу в переплете. — Это евангелие! Вы читали его?
   — Нет, мисс Джен.
   — Так почитайте, и я уверена, что вы так полюбите эту божественную книгу, что будете часто прибегать к ней за утешением в ваших горестях и сомнениях. Нет лучше этой книги на свете! — восторженно прибавила сиделка.
   Чайкин бережно спрятал в ящик своего столика книгу и фотографию и сказал, что непременно прочтет евангелие.
   Мисс Джен заметила, что Чайкин невесел, и, присаживаясь в кресло, сказала:
   — Я у вас посижу пять минут, Чайк.
   — Пожалуйста, мисс Джен.
   — Вы как будто расстроены. Что с вами? — участливо спросила она.
   — Сейчас с товарищем навсегда простился, мисс Джен! Жалко его. И вообще своих жалко. Завтра уходят русские корабли. Когда еще доведется повидаться со своими?.. А Кирюшкин каждый день навещал…
   — И, кажется, был самый любимый ваш гость, Чайк?
   — Да, мисс Джен. Два года вместе плавали… Он даром что из себя глядит будто страшный, а он вовсе не страшный. Он очень добрый, мисс Джен, и жалел меня…
   И Чайкин рассказал сиделке, как его однажды пожалел Кирюшкин, благодаря чему его наказали не так жестоко, как наказывали обыкновенно.
   Мисс Джен в качестве американки не верила своим ушам, слушая рассказ Чайкина о том, как наказывали матросов на «Проворном».
   — А теперь вот дождались того, что и вовсе жестокости не будет… Царь приказал, чтобы больше не бить матросов.
   Лицо американки просветлело.
   — Какой же человечный ваш император Александр Второй! — восторженно воскликнула мисс Джен. — Он и рабов освободил, он и суд дал новый, он и выказал свое сочувствие нам в нашей борьбе с южанами… О, я люблю вашего царя… Но все-таки, извините, Чайк, я не хотела бы быть русской! — прибавила мисс Джен…
   — Не понравилось бы в России жить?
   — Да, Чайк!
   — Везде, мисс Джен, много дурного… на всем свете…
   — Но у нас в Америке все-таки лучше, чем где бы то ни было! — с гордостью произнесла она уверенным и даже вызывающим тоном.
   И, странное дело, этот вызывающий тон задел вдруг за живое Чайкина и приподнял его патриотические чувства. И ему хотелось показать американке, что и на ее родине, как и везде, люди тоже живут не по совести.
   — Разве вы видали, Чайк, страну лучше нашей? Разве вы видали страну, в которой бы человеку жилось свободней, чем у нас? Разве вы не чувствуете себя здесь более счастливым уже потому, что никто не вправе, да и не подумает посягнуть на вашу свободу? Думайте как хотите, говорите что хотите, делайте что угодно, — если только вы не причиняете вреда другим, никто вам не помешает… Никто не смеет нарушить вашу неприкосновенность, хотя бы вы говорили против самого президента. Понимаете вы это, Чайк?
   — Понимаю… Слова нет, здесь вольно жить, а все-таки как посмотришь, так и здесь душа болит за людей… Неправильно люди в Америке живут, мисс Джен! — проговорил Чайкин в ответ на горячую речь мисс Джен.