Страница:
Он беззаботно насвистывал какой-то мотив, предвкушая удовольствие побыть на людях, как вдруг из-за поворота коридора показалась высокая полная женская фигура и шла прямо на него.
— Та самая, что были вчера! — не без торжества шепнул Петр, следовавший сзади.
Невзгодин остановился, перестал свистать и вглядывался в приближавшуюся барыню, которая так очаровала Петра.
В полутьме коридора он не мог разглядеть ее лица, но в ее высокой полноватой фигуре и особенно в походке, слегка переваливающейся, было что-то близко знакомое.
— Вы меня не узнали, Невзгодин? — произнесла дама, приблизившись к нему и протягивая с товарищескою бесцеремонностью руку в черной лайке… — Окончили сочинять, как выражается ваш Лепорелло? Надеюсь, пожертвуете мне несколько минут. Я к вам по делу и очень рада вас видеть! — мягко прибавила она.
С первых же звуков этого твердого, уверенного и несколько резковатого голоса, в котором едва слышна была веселая, покровительственно-ироническая нотка, Невзгодин узнал свою жену.
Он не испытывал ни малейшего неприязненного чувства при виде этой, когда-то очень близкой ему женщины, с которой так легкомысленно сошелся, пленившись под влиянием хандры и одиночества на чужбине ее рассудительностию, практичностию, упорным трудолюбием в занятиях наукой и — главное — здоровой, свежей красотой, вызывающей своей кажущейся невозмутимостью. Он, в свою очередь, тоже рад был увидать жену, с которой, благодаря ее такту и уму, разошелся так хорошо и так основательно, без сцен, без взаимных упреков, после короткого супружества, показавшего, как чужды они друг другу по характеру, взглядам, уму, привычкам.
Невзгодин раздражался, бывало, и едко подсмеивался, когда она донимала его поучениями об умеренности и аккуратности, но никогда не обвинял ее серьезно и не чувствовал ненависти, понимая упрямое упорство ее сильного характера, с каким она хотела подчинить себе мужа, рассчитывая сделать из него такого же трезвенного, уравновешенного человека, каким была сама. Он скучал с ней, но не мог ее не уважать за последовательность. Он знал, что и она считала замужество ошибкой, мешающей ее занятиям, и был благодарен ей за правдивость, с какою она в этом призналась, ни на минуту не представляясь жертвой.
Очутившись теперь лицом к лицу с женой, Невзгодин оставался в прежнем веселом настроении. Только к этому настроению прибавилось что-то иронически-добродушное и вместе с тем любопытное, точно он ждал, что жена, как бывало в Париже, сделает ему какой-нибудь выговор с соответственным научным объяснением.
Невзгодин крепко пожал руку жены и с изысканною любезностью джентльмена ответил:
— К вашим услугам, Марья Ивановна… И сколько угодно минут… Я только что кончил сочинять и совершенно свободен. И я, право, рад вас видеть, но только не в этой темноте. Не угодно ли ко мне в комнату… Только извините… Вы найдете в ней беспорядок, и она еще не убрана.
— Так поздно и не убрана? Вы тот же богема?
— Тот же… Работал…
— Разве работа мешает порядку? — слегка усмехнулась Марья Ивановна.
Невзгодин отворил двери. Оба, и муж и жена, с любопытством взглянули друг на друга прежде, чем войти в комнату.
Такая же, как и была, свежая, здоровая и румяная, с теми же правильными, несколько резкими чертами красивого лица римской матроны из русских купчих, побывавшей парижской студенткой. То же самодовольно-уверенное выражение в карих глазах под соболиными бровями, глядевших через pince-nez на прямом крупном носе, что придавало лицу еще более серьезный и в то же время несколько вызывающий вид. И одета она была с обычной умышленной скромностью, не лишенной своеобразного кокетства: черная шерстяная юбка, черная хорошо сидевшая жакетка, опушенная черным мехом, черное боа, черные перчатки и черная шапочка на голове.
«Еще более раздобрела, несмотря на усердное занятие наукой!» — подумал Невзгодин, заметив пополневший бюст, и не без любопытства и не без некоторого смущения ждал, что будет, когда аккуратная до педантизма его чистеха жена войдет в комнату, в которой действительно была невозможная грязь.
И действительно, только что Марья Ивановна вошла в комнату, как на ее лице выразился ужас, и она воскликнула:
— Да ведь это нечто невероятное… Тут целые недели не убирали…
— Вроде этого, Марья Ивановна! — виновато промолвил Невзгодин.
— И вы могли жить в таком свинстве?
— Как видите… Даже не замечал… Увлекся работой… Да вы присядьте, Марья Ивановна… Вот сюда…
Невзгодин бросился снимать со стула бумаги.
Марья Ивановна подобрала юбку и осторожно присела, продолжая с брезгливым видом озирать комнату.
Невзгодин хотел снимать пальто, но жена его остановила:
— Не снимайте, Невзгодин… Я сейчас ухожу и вас не хочу держать в этой клоаке.
Он присел в пальто.
— Посмотрите на себя, как вы осунулись и побледнели, Невзгодин, — продолжала Марья Ивановна. — Живя так, вы схватите чахотку… Ведь это безобразие… Видно, что некому за вами присмотреть… И долго вы сочиняли?..
— Три недели.
— И никуда не выходили? Работали по-русски — запоем?
— Запоем.
— Безобразие! Вам жизнь, что ли, надоела?
— Пока нет еще.
— Так не делайте таких опытов над собой и не живите по-азиатски. У вас от одного табачного дыма можно задохнуться. А какой развод микробов! Как вам не стыдно, Невзгодин? Кажется, образованный человек и…
Марья Ивановна вдруг остановилась и засмеялась.
— Да что ж это я? Пришла к вам по делу, а вместо этого читаю вам нотации…
— Читайте, не стесняйтесь, Марья Ивановна. Я стою их! — весело проговорил Невзгодин.
— Все равно, бесполезно… Вас не переделаешь… Но, без шуток, так жить ведь нельзя… Вид у вас совсем скверный…
— Я думаю перебраться отсюда.
— Обязательно. И знаете ли что, Невзгодин?
— Что, Марья Ивановна?
— Вам нужна нянька, которая смотрела бы за вами… Ну, конечно, нянька-женщина. Если я поселюсь в Москве и найму квартиру, милости просим ко мне жильцом. Я охотно буду смотреть за вами… Право, говорю серьезно.
— А я так же серьезно благодарю вас и готов быть вашим жильцом, Марья Ивановна, если только долго усижу в Москве…
— Ну, а мое дело в двух словах. Я пришла просить вас…
— Развода? — подсказал Невзгодин.
— Он мне пока еще не нужен. Быть может, нужен вам?
В словах ее звучала любопытная нотка.
— И мне, слава богу, не требуется…
— Больше глупости не повторите?
— Постараюсь.
— Мне нужен вид на жительство. Я, конечно, могла написать вам об этом, но мне хотелось повидать вас… У нас ведь нет друг к другу… ненависти… Не так ли? И мы, я думаю, можем продолжать знакомство…
— Еще бы… На какой срок вам нужен вид?
— На год, на два, как знаете. Пока меня прописали по заграничному паспорту, но полиция требует вид от вас.
Невзгодин обещал достать его после праздников.
— Куда прикажете доставить?
— В меблированные комнаты Семенова, на Девичьем поле, в Тихом переулке… Я там остановилась. Близко к клиникам. Я приехала сюда держать экзамены. Пока я лишь французская докторесса.
— Давно вы приехали?
— Три дня тому назад.
— И уже начали заниматься?
— С завтрашнего дня начну. Если хотите зайти, помните, что я могу вас принять только утром, по воскресеньям. Остальное время я буду заниматься и ходить в клиники… Ну, а вы… химию бросили?
— Нет.
— Говорят, ваша повесть скоро появится.
— В январе.
— Любопытно будет прочесть. Непременно прочту после экзаменов… А еще говорят…
Марья Ивановна насмешливо усмехнулась.
— Что еще говорят?..
— Будто вы снова увлечены Заречной…
— Вранье, Марья Ивановна…
— И я не поверила… Вы не способны увлекаться серьезно… Ну, однако, идемте…
Марья Ивановна встала, но, прежде, чем выйти из комнаты, отворила форточку.
— Вы все та же, Марья Ивановна? — усмехнулся Невзгодин.
— Какая?
— Любите порядок и живете по строгому расписанию.
— Еще бы. Да и поздно меняться. И вы такой же…
— Какой?
— Неосновательный…
Они вместе вышли на подъезд.
— Та самая, что были вчера! — не без торжества шепнул Петр, следовавший сзади.
Невзгодин остановился, перестал свистать и вглядывался в приближавшуюся барыню, которая так очаровала Петра.
В полутьме коридора он не мог разглядеть ее лица, но в ее высокой полноватой фигуре и особенно в походке, слегка переваливающейся, было что-то близко знакомое.
— Вы меня не узнали, Невзгодин? — произнесла дама, приблизившись к нему и протягивая с товарищескою бесцеремонностью руку в черной лайке… — Окончили сочинять, как выражается ваш Лепорелло? Надеюсь, пожертвуете мне несколько минут. Я к вам по делу и очень рада вас видеть! — мягко прибавила она.
С первых же звуков этого твердого, уверенного и несколько резковатого голоса, в котором едва слышна была веселая, покровительственно-ироническая нотка, Невзгодин узнал свою жену.
Он не испытывал ни малейшего неприязненного чувства при виде этой, когда-то очень близкой ему женщины, с которой так легкомысленно сошелся, пленившись под влиянием хандры и одиночества на чужбине ее рассудительностию, практичностию, упорным трудолюбием в занятиях наукой и — главное — здоровой, свежей красотой, вызывающей своей кажущейся невозмутимостью. Он, в свою очередь, тоже рад был увидать жену, с которой, благодаря ее такту и уму, разошелся так хорошо и так основательно, без сцен, без взаимных упреков, после короткого супружества, показавшего, как чужды они друг другу по характеру, взглядам, уму, привычкам.
Невзгодин раздражался, бывало, и едко подсмеивался, когда она донимала его поучениями об умеренности и аккуратности, но никогда не обвинял ее серьезно и не чувствовал ненависти, понимая упрямое упорство ее сильного характера, с каким она хотела подчинить себе мужа, рассчитывая сделать из него такого же трезвенного, уравновешенного человека, каким была сама. Он скучал с ней, но не мог ее не уважать за последовательность. Он знал, что и она считала замужество ошибкой, мешающей ее занятиям, и был благодарен ей за правдивость, с какою она в этом призналась, ни на минуту не представляясь жертвой.
Очутившись теперь лицом к лицу с женой, Невзгодин оставался в прежнем веселом настроении. Только к этому настроению прибавилось что-то иронически-добродушное и вместе с тем любопытное, точно он ждал, что жена, как бывало в Париже, сделает ему какой-нибудь выговор с соответственным научным объяснением.
Невзгодин крепко пожал руку жены и с изысканною любезностью джентльмена ответил:
— К вашим услугам, Марья Ивановна… И сколько угодно минут… Я только что кончил сочинять и совершенно свободен. И я, право, рад вас видеть, но только не в этой темноте. Не угодно ли ко мне в комнату… Только извините… Вы найдете в ней беспорядок, и она еще не убрана.
— Так поздно и не убрана? Вы тот же богема?
— Тот же… Работал…
— Разве работа мешает порядку? — слегка усмехнулась Марья Ивановна.
Невзгодин отворил двери. Оба, и муж и жена, с любопытством взглянули друг на друга прежде, чем войти в комнату.
Такая же, как и была, свежая, здоровая и румяная, с теми же правильными, несколько резкими чертами красивого лица римской матроны из русских купчих, побывавшей парижской студенткой. То же самодовольно-уверенное выражение в карих глазах под соболиными бровями, глядевших через pince-nez на прямом крупном носе, что придавало лицу еще более серьезный и в то же время несколько вызывающий вид. И одета она была с обычной умышленной скромностью, не лишенной своеобразного кокетства: черная шерстяная юбка, черная хорошо сидевшая жакетка, опушенная черным мехом, черное боа, черные перчатки и черная шапочка на голове.
«Еще более раздобрела, несмотря на усердное занятие наукой!» — подумал Невзгодин, заметив пополневший бюст, и не без любопытства и не без некоторого смущения ждал, что будет, когда аккуратная до педантизма его чистеха жена войдет в комнату, в которой действительно была невозможная грязь.
И действительно, только что Марья Ивановна вошла в комнату, как на ее лице выразился ужас, и она воскликнула:
— Да ведь это нечто невероятное… Тут целые недели не убирали…
— Вроде этого, Марья Ивановна! — виновато промолвил Невзгодин.
— И вы могли жить в таком свинстве?
— Как видите… Даже не замечал… Увлекся работой… Да вы присядьте, Марья Ивановна… Вот сюда…
Невзгодин бросился снимать со стула бумаги.
Марья Ивановна подобрала юбку и осторожно присела, продолжая с брезгливым видом озирать комнату.
Невзгодин хотел снимать пальто, но жена его остановила:
— Не снимайте, Невзгодин… Я сейчас ухожу и вас не хочу держать в этой клоаке.
Он присел в пальто.
— Посмотрите на себя, как вы осунулись и побледнели, Невзгодин, — продолжала Марья Ивановна. — Живя так, вы схватите чахотку… Ведь это безобразие… Видно, что некому за вами присмотреть… И долго вы сочиняли?..
— Три недели.
— И никуда не выходили? Работали по-русски — запоем?
— Запоем.
— Безобразие! Вам жизнь, что ли, надоела?
— Пока нет еще.
— Так не делайте таких опытов над собой и не живите по-азиатски. У вас от одного табачного дыма можно задохнуться. А какой развод микробов! Как вам не стыдно, Невзгодин? Кажется, образованный человек и…
Марья Ивановна вдруг остановилась и засмеялась.
— Да что ж это я? Пришла к вам по делу, а вместо этого читаю вам нотации…
— Читайте, не стесняйтесь, Марья Ивановна. Я стою их! — весело проговорил Невзгодин.
— Все равно, бесполезно… Вас не переделаешь… Но, без шуток, так жить ведь нельзя… Вид у вас совсем скверный…
— Я думаю перебраться отсюда.
— Обязательно. И знаете ли что, Невзгодин?
— Что, Марья Ивановна?
— Вам нужна нянька, которая смотрела бы за вами… Ну, конечно, нянька-женщина. Если я поселюсь в Москве и найму квартиру, милости просим ко мне жильцом. Я охотно буду смотреть за вами… Право, говорю серьезно.
— А я так же серьезно благодарю вас и готов быть вашим жильцом, Марья Ивановна, если только долго усижу в Москве…
— Ну, а мое дело в двух словах. Я пришла просить вас…
— Развода? — подсказал Невзгодин.
— Он мне пока еще не нужен. Быть может, нужен вам?
В словах ее звучала любопытная нотка.
— И мне, слава богу, не требуется…
— Больше глупости не повторите?
— Постараюсь.
— Мне нужен вид на жительство. Я, конечно, могла написать вам об этом, но мне хотелось повидать вас… У нас ведь нет друг к другу… ненависти… Не так ли? И мы, я думаю, можем продолжать знакомство…
— Еще бы… На какой срок вам нужен вид?
— На год, на два, как знаете. Пока меня прописали по заграничному паспорту, но полиция требует вид от вас.
Невзгодин обещал достать его после праздников.
— Куда прикажете доставить?
— В меблированные комнаты Семенова, на Девичьем поле, в Тихом переулке… Я там остановилась. Близко к клиникам. Я приехала сюда держать экзамены. Пока я лишь французская докторесса.
— Давно вы приехали?
— Три дня тому назад.
— И уже начали заниматься?
— С завтрашнего дня начну. Если хотите зайти, помните, что я могу вас принять только утром, по воскресеньям. Остальное время я буду заниматься и ходить в клиники… Ну, а вы… химию бросили?
— Нет.
— Говорят, ваша повесть скоро появится.
— В январе.
— Любопытно будет прочесть. Непременно прочту после экзаменов… А еще говорят…
Марья Ивановна насмешливо усмехнулась.
— Что еще говорят?..
— Будто вы снова увлечены Заречной…
— Вранье, Марья Ивановна…
— И я не поверила… Вы не способны увлекаться серьезно… Ну, однако, идемте…
Марья Ивановна встала, но, прежде, чем выйти из комнаты, отворила форточку.
— Вы все та же, Марья Ивановна? — усмехнулся Невзгодин.
— Какая?
— Любите порядок и живете по строгому расписанию.
— Еще бы. Да и поздно меняться. И вы такой же…
— Какой?
— Неосновательный…
Они вместе вышли на подъезд.
XXIV
Погода была отличная. Только что выпал снег и блестел под солнцем. Мороз был несильный.
Невзгодин с наслаждением вдыхал свежий воздух, словно бы опьяненный им.
— Вы куда, Марья Ивановна? Не прикажете ли подвезти вас?
— После сиденья да ехать? Вы с ума сошли, Невзгодин! Вам необходимо прогуляться. Мне надо к шести часам быть на Арбате, у тети. А вам в какую сторону?
— К Тестову обедать…
— Богаты, что ли?
— Положим, не богат, но после обедов в «Севилье» хочется побаловать себя…
— И транжирить деньги? Все тот же. Нам по дороге… Пойдемте пешком.
И она было направилась. Невзгодин ее остановил:
— Марья Ивановна! Прокатимся лучше в санках. Дорога отличная и…
— И что еще?
— Признаться, я дьявольски хочу есть.
— Отсюда недалеко. Вам полезно пройтись. Идемте! — властно почти приказала Марья Ивановна.
— Идемте! — покорно произнес Невзгодин.
Скоро они вышли на Кузнецкий мост. Там было много народу, и особенно кидалась в глаза предпраздничная суета. У всех почти были покупки в руках.
На тротуаре было тесновато. Невзгодин предложил жене руку.
Они пошли теперь скорее, рука об руку, оба веселые и оживленные, посматривая на пешеходов, на богатые купеческие закладки, на витрины магазинов и меняясь отрывочными фразами.
Невзгодин невольно вспомнил, как вскоре после супружества они так же гуляли по воскресеньям по парижским бульварам или где-нибудь за городом, но тогда их прогулки обыкновенно кончались спорами и взаимными колкостями.
А теперь они так мирно беседуют, что со стороны можно подумать, что гуляют влюбленные. Вот что значит быть мужем и женой только по названию!
Невзгодин улыбнулся.
— Вы чего смеетесь?
— Вспомнил, Марья Ивановна, как мы гуляли с вами в Париже.
— Для вас это очень неприятные воспоминания? Признайтесь?
— Как видите, во мне не осталось злого чувства… А вы как обо мне вспоминали, Марья Ивановна? Лихом? Или никак не вспоминали?
— Напротив, часто и всегда как о порядочном человеке, которому только не следует никогда жениться… Вот и обменялись признаниями! — засмеялась Марья Ивановна.
У пассажа Попова экипажи ехали шагом. В маленьких санках, запряженных тысячным рысаком, сидела Аносова. Она увидела Невзгодина с женой и смотрела на них во все глаза, изумленная и взбешенная, точно ей нанесена была какая-то обида.
Невзгодин взглянул на нее. Она отвела глаза в сторону.
— Глядите, Марья Ивановна, на московскую красавицу Аносову. Вон она на своем рысаке. Трудно сказать, что лучше: великолепная вдова или рысак.
— Она стала еще красивее, чем была в Бретани, когда я ее видела.
— Прелесть… Эта белая шапочка так идет к ней.
— Вы с ней продолжаете знакомство?
— Раз встретился. У нее еще не был. Собираюсь с визитом. Кстати и дело есть.
Они подходили к театру.
— До свидания, Невзгодин, — проговорила Марья Ивановна, высвобождая руку. — Нам дальше не по пути.
Невзгодину вдруг пришла мысль пригласить жену обедать. Все не так скучно, чем одному, и вдобавок он расспросит о парижских знакомых. К тому же он знал, что Марья Ивановна любила хорошо покушать, но была слишком скупа, чтоб позволить себе такую роскошь.
Невзгодин спросил:
— Вы к тетке обедать, Марья Ивановна?
— Да, к шести часам… Надеюсь, не опоздала? Без двадцати шесть! — облегченно проговорила она, взглянув на часы. — Прощайте, Невзгодин.
Но он пошел рядом с ней.
— Нет, позвольте… У меня к вам просьба!
— Какая?
— Сделайте мне честь, примите мое приглашение пообедать вместе у Тестова?
Марья Ивановна изумленно взглянула на Невзгодина.
— С чего вам вдруг пришла в голову такая дикая фантазия? — строго спросила она, пытливо взглядывая на Невзгодина.
Но вид у него был самый добродушный.
— Что ж тут дикого? Мне просто хочется пообедать вместе, порасспросить о парижских знакомых и выпить бокал шампанского не за ваше здоровье, — вы и так цветете! — а в благодарность…
— За то, что мы так скоро разошлись? — перебила молодая женщина.
— И не сделались врагами…
— Вы по-прежнему сумасшедший и мотыга!.. Но ведь вам будет скучно со мной… Пожалуй, мы к концу обеда побранимся…
— Едва ли… Ведь после обеда мы разойдемся в разные стороны.
— Или вы, как писатель, хотите изучить меня? Так ведь довольно, кажется, изучили?..
— Это уж мое дело.
— И наконец я обещала тете…
— Пошлем посыльного.
Марья Ивановна все еще колебалась.
Хорошо изучивший ее Невзгодин сказал:
— Или вы боитесь, что скажут ваши тети и дяди, если узнают, что вы обедали в сочельник с мужем, которого бросили и которого ваши родные считают, конечно, за самого беспутного человека в подлунной?
— Я никого и ничего не боюсь… Идемте обедать! — решительно проговорила Марья Ивановна.
Они повернули и пошли под руку через площадь.
— Вот спасибо, что не отказали, Марья Ивановна.
— Но только я обедаю с вами с условием…
— Заранее принимаю какие угодно.
— Мы будем обедать скромно… Вы не будете бросать даром деньги.
«Все та же скупость. Даже чужие деньги жалеет!» — подумал Невзгодин и ответил:
— Будьте покойны.
— И я вам не позволю много пить…
— Буду послушен, как овечка, Марья Ивановна.
Через несколько минут Невзгодин с женою сидели в общей зале ресторана, за небольшим столом, у окна, друг против друга, на маленьких бархатных диванчиках, как бывало в Париже, обедая по воскресеньям, в короткие медовые месяцы их супружества, в дешевых ресторанах.
Без меховой жакетки, простоволосая, с тяжелой темно-каштановой косой, собранной на темени, без завитушек спереди, гладко зачесанная назад, Марья Ивановна выглядела моложавее и менее полной в своем черном, обшитом у ворота белым кружевом, платье, тонкая ткань которого плотно облегала ее роскошный бюст. И ее румяное лицо, с легким пушком на полноватой, слегка приподнятой губе, под которой сверкали крупные зубы, и с родинкой на резко очерченном подбородке, и вся ее крепкая, плотная, хорошо сложенная фигура дышали могучим здоровьем и физической крепостью женщины, заботящейся о том сохранении силы, красоты и свежести тела, которое французы метко называют: «soigner la bete» [15]. Недаром же Марья Ивановна научилась в Париже ежедневно обливаться холодной водой, делать гимнастику, ездить на велосипеде и вообще культивировать в себе здоровое животное по всем правилам гигиены и физического воспитания.
Она строго и несколько изумленно посматривала сквозь стекла своего pince-nez в золотой оправе то на улыбающегося, веселого Невзгодина, предвкушавшего удовольствие дернуть несколько рюмок водки и вкусно закусить, то на половых, которые то и дело носили и ставили на стол перед ними тарелки, тарелочки, сковородки и банки со всевозможными закусками. И хотя у Марьи Ивановны текли слюнки при виде свежей икры, белорыбицы, семги, осетровой тешки, грибов, запеканок и всяких других русских снедей, которых она, коренная москвичка, воспитанная у богатой тетки, так долго не видела в Париже, тем не менее ее возмущала эта «непроизводительная трата денег», как она называла всякое мотовство.
— Невзгодин! — проговорила она наконец тихо и значительно.
Эта манера называть мужа по фамилии, манера, давно усвоенная Марьей Ивановной и прежде раздражавшая Невзгодина, как напускная претензия на студенческую бесцеремонность, и этот внушительный тон цензора добрых нравов не только не сердили теперь Невзгодина, а напротив, возбуждали в нем еще большую веселость.
И он, будто не догадываясь, в чем дело, с самым невинным видом спросил, как, бывало, спрашивал прежде, называя и тогда жену Марьей Ивановной, но только спросил без прежней иронической нотки в голосе, а добродушно:
— Что прикажете, строжайшая Марья Ивановна?
— А наши условия? Зачем вы велели подать все это! — тихо сказала Марья Ивановна, указывая взглядом на закуски.
— Зачем? А для того, чтобы вы непременно отведали этих прелестей русской жизни! — смеясь отвечал Невзгодин. — Не будьте же строги и успокойтесь за мой карман… Все это не дорого стоит… Да если бы и дорого?.. Разве вы не доставите мне удовольствия угостить вас? С чего вам угодно начать? Позвольте положить вам свежей икры. Вы прежде ее обожали, Марья Ивановна. А перед закуской крошечную рюмочку зубровки…
Невзгодин угощал с такой подкупающей любезностью, что Марья Ивановна перестала протестовать и даже милостиво разрешила Невзгодину налить ей зубровки. Чокнувшись с мужем, она выпила крохотную рюмку водки по-мужски, залпом и не поморщившись, и принялась закусывать.
Внутренне очень довольная этим неожиданным обедом с «беспутным человеком», но все еще несколько натянутая — чопорная и преувеличенно-серьезная, — словно бы боящаяся, что половые и два-три господина, бывшие в зале, примут ее за непорядочную женщину, — Марья Ивановна ела необыкновенно вкусно, не спеша, видимо наслаждаясь едой, но стараясь, впрочем, не обнаружить своей, редкой вообще у женщин, страстишки к чревоугодию, которую она, благодаря скупости и правилам режима, всегда обуздывала, не давая ей воли.
«Но изредка можно себе позволить!»
И в спокойных глазах Марьи Ивановны загорался даже плотоядный огонек, когда она облюбовывала что-нибудь, особенно ей нравящееся, и с умышленной медлительностью, чтобы не выказать неприличной жадности, накладывала на тарелочку.
А Невзгодин не особенно заботился о корректности и, страшно проголодавшийся, набросился на закуски и, несмотря на строго-укоряющие взгляды жены, выпил очень быстро несколько рюмок водки. Он любил иногда выпить и, как он выражался, «посмотреть, что из этого выйдет».
После нескольких рюмок он нисколько не захмелел, а почувствовал себя бодрее и словно бы восприимчивее, испытывая то несколько возбужденное и приятное состояние, когда человека вдруг охватывает прилив откровенности и ему хочется сказать что-то особенное, хорошее и значительное, но для этого необходимо только выпить еще одну-другую рюмку, и тогда будет все отлично.
И Невзгодин потянулся к одной из многих бутылок водки, стоявших на столе.
Быстрым, уверенным движением Марья Ивановна схватила своей розоватой мягкой рукой с коротко остриженными ногтями маленькую, почти женскую руку Невзгодина, державшую горлышко пузатого графинчика, и решительно проговорила:
— Довольно, Невзгодин!
— Я хотел только еще одну рюмочку, Марья Ивановна! — виновато промолвил Невзгодин.
— Что за распущенность! Вы и так много пили.
— Всего четыре рюмки.
— Неправда, шесть.
— Вы считали? — весело и добродушно спросил Невзгодин.
— Считала…
Марья Ивановна не отнимала руки. Невзгодин чувствовал ее силу и теплоту.
— И больше не позволите?
— Не позволю. Ведь вам так вредно пить… И без того вы ведете совсем ненормальную жизнь, и если будете еще пить…
— Я не пью… Изредка только. А если вообще делать только то, что не вредно, то можно умереть с тоски… Не правда ли, Марья Ивановна?
— Неправда. И я вас прошу, не пейте больше! — настойчиво повторила молодая докторша.
— Это ваш каприз?
— Я не капризна.
— Боязнь, что я буду пьян?.. Можете быть уверены, что я при дамах не напиваюсь.
— Не то.
— Так что же?
— Просто… просто искреннее желание остановить ближнего от безумия.
Она проговорила эти слова мягко, почти нежно, и, слегка краснея, торопливо отдернула руку.
— Спасибо за ваше участие. Искренне тронут и больше не буду. Поцеловать бы в знак благодарности вашу руку, но здесь нельзя.
И Невзгодин приказал половому убрать все бутылки с водкой.
— Довольны моим послушанием, Марья Ивановна?
— Если б я была уверена, что вы можете быть всегда таким, как сегодня, то…
Она усмехнулась, не докончив фразы.
— То что же?
— Я, пожалуй, пожалела бы, что мы разошлись.
— А так как вы не уверены, то и не жалеете! — весело воскликнул Невзгодин.
За обедом Марья Ивановна отдавала честь подаваемым блюдам и запивала еду, по парижской привычке, красным вином. Она снова прочла маленькую нотацию Невзгодину, предупреждая его, как врач, что он быстро сгорит, как свечка, если радикально не изменит образа жизни.
— Я вам серьезно это говорю, Невзгодин. Нельзя распускать себя.
И она предписывала ему подробности строгого режима: раннее вставание, холодные души, моцион, шесть часов занятий умственным трудом… И, главное, поменьше эксцессов… вы понимаете? Она затруднилась только предписать одно из условий режима: спокойный брак, вследствие решительной непригодности Невзгодина к тихой семейной жизни, но все-таки дала несколько предостережений относительно вредного влияния на организм сильных любовных увлечений…
— Впрочем, по счастью, на них вы не способны! — заключила Марья Ивановна свою лекцию.
Невзгодин слушал, потягивая тепловатый кло-де-вужо, и был несколько тронут такой заботливостью Марьи Ивановны. Все, что она говорила, — и так авторитетно, — было, несомненно, умно, справедливо, но давно ему известно и… скучно… И Невзгодин невольно припомнил ту пору супружества, когда, спасаясь от научных нравоучений жены, сбегал от нее на целые дни.
Обрадовавшись, что лекция окончена, Невзгодин охотно обещал исправиться и стал расспрашивать о парижских знакомых, о том, как Марья Ивановна думает устроиться…
Марья Ивановна сообщила о парижских знакомых и потом стала рассказывать о своих планах и надеждах.
По окончании экзаменов весною она уедет на месяц-другой в Крым отдохнуть и к осени вернется в Москву и займется практикой. Она изберет специальностью женские болезни и надеется, что практика у нее будет благодаря родству и знакомству среди богатого купечества. Она тогда устроит себе уютную квартиру, сделает хорошую обстановку и будет вполне довольна своей судьбой.
— Я ведь не гоняюсь за чем-то особенным, как вы, Невзгодин. Мой идеал — разумное, покойное, буржуазное счастие. И я завоюю его! — уверенно прибавила Марья Ивановна.
— Но для полноты режима благополучия вы забыли одно…
— Что?
— Мужа… но, разумеется, не такого, каким оказался ваш покорный слуга.
— Пока еще не собираюсь искать его…
— Но после экзаменов, когда устроитесь?
— С удовольствием выйду замуж, если найду основательного, спокойного человека, с которым можно жить без ссор, без волнений, которые так портят жизнь, мешая занятиям и раздражая нервы. Только трудно найти такого подходящего человека, который на супружество смотрел бы так же трезво, как я.
Невзгодин хорошо знал, как смотрит на супружество Марья Ивановна. Он знал, что ей нужен «основательный человек», главным образом, «для режима», чтобы Марья Ивановна была всегда в уравновешенном состоянии. Недаром же она как-то высказывала, что для счастья здоровой, нормальной женщины гораздо пригоднее здоровый и даже глупый муж, чем хотя бы гениальный, но нервный и беспокойный.
И он заметил:
— Но зачем же в таком случае связывать себя непременно браком, Марья Ивановна?
— Я тоже предпочла бы не выходить замуж и не жить со своим избранником вместе.
— Так в чем же дело?
— А в том, что это повредило бы моей репутации и практике.
«Все та же добросовестно-откровенная женщина!» — подумал Невзгодин.
Когда половой разлил холодное шампанское по бокалам, Марья Ивановна, к удивлению Невзгодина, не сделала никакого замечания насчет «непроизводительного расхода», вероятно, потому, что очень любила это вино.
— За ваше благополучие, Марья Ивановна! От души вам желаю найти основательного мужа и благодарю вас за то, что своим присутствием вы доказали, что не поминаете меня лихом! — проговорил Невзгодин, поднимая бокал.
— А вам, Невзгодин, желаю побольше благоразумия… Помните, что здоровье легко растерять, так не губите его!.. А насчет лиха я уж говорила… За вами его нет!
Они чокнулись. Марья Ивановна выпила сразу целый бокал. Невзгодин налил ей другой. Она не протестовала.
Слегка заалевшая, с блестевшими глазами от выпитого вина, она сделалась проще, оживленнее и интереснее, не напуская на себя чопорности и серьезности и не стараясь говорить только умные вещи. Ее докторская степенность умалилась, и в ней заговорила женщина.
Она теперь даже не прочь была пококетничать с «беспутным человеком», испытывая чувство обиды и досады за то, что он, по-видимому, совершенно равнодушен к ней, как к женщине, а ведь прежде она только и нравилась ему, как любовница. Потому только он и женился на ней. Она это отлично понимала. Недаром же они днем постоянно ссорились, ни в чем не сходясь друг с другом, и безмолвно мирились только вечером в горячих поцелуях. И как он тогда был нежен!
«Теперь, наоборот, он не спорит, не лезет со своими мнениями, но зато и основательно позабыл об ее ласках, — неблагодарное животное».
Такие мысли совсем неожиданно пришли в слегка возбужденную голову Марьи Ивановны, и она не могла не признаться самой себе, что была бы довольна, если б снова понравилась Невзгодину.
К чему же она разыскала его и приходила к нему? Не для того только, разумеется, чтобы поговорить о виде. Об этом можно было бы и написать. Неужели он не догадывается, а еще умный человек.
Невзгодин с наслаждением вдыхал свежий воздух, словно бы опьяненный им.
— Вы куда, Марья Ивановна? Не прикажете ли подвезти вас?
— После сиденья да ехать? Вы с ума сошли, Невзгодин! Вам необходимо прогуляться. Мне надо к шести часам быть на Арбате, у тети. А вам в какую сторону?
— К Тестову обедать…
— Богаты, что ли?
— Положим, не богат, но после обедов в «Севилье» хочется побаловать себя…
— И транжирить деньги? Все тот же. Нам по дороге… Пойдемте пешком.
И она было направилась. Невзгодин ее остановил:
— Марья Ивановна! Прокатимся лучше в санках. Дорога отличная и…
— И что еще?
— Признаться, я дьявольски хочу есть.
— Отсюда недалеко. Вам полезно пройтись. Идемте! — властно почти приказала Марья Ивановна.
— Идемте! — покорно произнес Невзгодин.
Скоро они вышли на Кузнецкий мост. Там было много народу, и особенно кидалась в глаза предпраздничная суета. У всех почти были покупки в руках.
На тротуаре было тесновато. Невзгодин предложил жене руку.
Они пошли теперь скорее, рука об руку, оба веселые и оживленные, посматривая на пешеходов, на богатые купеческие закладки, на витрины магазинов и меняясь отрывочными фразами.
Невзгодин невольно вспомнил, как вскоре после супружества они так же гуляли по воскресеньям по парижским бульварам или где-нибудь за городом, но тогда их прогулки обыкновенно кончались спорами и взаимными колкостями.
А теперь они так мирно беседуют, что со стороны можно подумать, что гуляют влюбленные. Вот что значит быть мужем и женой только по названию!
Невзгодин улыбнулся.
— Вы чего смеетесь?
— Вспомнил, Марья Ивановна, как мы гуляли с вами в Париже.
— Для вас это очень неприятные воспоминания? Признайтесь?
— Как видите, во мне не осталось злого чувства… А вы как обо мне вспоминали, Марья Ивановна? Лихом? Или никак не вспоминали?
— Напротив, часто и всегда как о порядочном человеке, которому только не следует никогда жениться… Вот и обменялись признаниями! — засмеялась Марья Ивановна.
У пассажа Попова экипажи ехали шагом. В маленьких санках, запряженных тысячным рысаком, сидела Аносова. Она увидела Невзгодина с женой и смотрела на них во все глаза, изумленная и взбешенная, точно ей нанесена была какая-то обида.
Невзгодин взглянул на нее. Она отвела глаза в сторону.
— Глядите, Марья Ивановна, на московскую красавицу Аносову. Вон она на своем рысаке. Трудно сказать, что лучше: великолепная вдова или рысак.
— Она стала еще красивее, чем была в Бретани, когда я ее видела.
— Прелесть… Эта белая шапочка так идет к ней.
— Вы с ней продолжаете знакомство?
— Раз встретился. У нее еще не был. Собираюсь с визитом. Кстати и дело есть.
Они подходили к театру.
— До свидания, Невзгодин, — проговорила Марья Ивановна, высвобождая руку. — Нам дальше не по пути.
Невзгодину вдруг пришла мысль пригласить жену обедать. Все не так скучно, чем одному, и вдобавок он расспросит о парижских знакомых. К тому же он знал, что Марья Ивановна любила хорошо покушать, но была слишком скупа, чтоб позволить себе такую роскошь.
Невзгодин спросил:
— Вы к тетке обедать, Марья Ивановна?
— Да, к шести часам… Надеюсь, не опоздала? Без двадцати шесть! — облегченно проговорила она, взглянув на часы. — Прощайте, Невзгодин.
Но он пошел рядом с ней.
— Нет, позвольте… У меня к вам просьба!
— Какая?
— Сделайте мне честь, примите мое приглашение пообедать вместе у Тестова?
Марья Ивановна изумленно взглянула на Невзгодина.
— С чего вам вдруг пришла в голову такая дикая фантазия? — строго спросила она, пытливо взглядывая на Невзгодина.
Но вид у него был самый добродушный.
— Что ж тут дикого? Мне просто хочется пообедать вместе, порасспросить о парижских знакомых и выпить бокал шампанского не за ваше здоровье, — вы и так цветете! — а в благодарность…
— За то, что мы так скоро разошлись? — перебила молодая женщина.
— И не сделались врагами…
— Вы по-прежнему сумасшедший и мотыга!.. Но ведь вам будет скучно со мной… Пожалуй, мы к концу обеда побранимся…
— Едва ли… Ведь после обеда мы разойдемся в разные стороны.
— Или вы, как писатель, хотите изучить меня? Так ведь довольно, кажется, изучили?..
— Это уж мое дело.
— И наконец я обещала тете…
— Пошлем посыльного.
Марья Ивановна все еще колебалась.
Хорошо изучивший ее Невзгодин сказал:
— Или вы боитесь, что скажут ваши тети и дяди, если узнают, что вы обедали в сочельник с мужем, которого бросили и которого ваши родные считают, конечно, за самого беспутного человека в подлунной?
— Я никого и ничего не боюсь… Идемте обедать! — решительно проговорила Марья Ивановна.
Они повернули и пошли под руку через площадь.
— Вот спасибо, что не отказали, Марья Ивановна.
— Но только я обедаю с вами с условием…
— Заранее принимаю какие угодно.
— Мы будем обедать скромно… Вы не будете бросать даром деньги.
«Все та же скупость. Даже чужие деньги жалеет!» — подумал Невзгодин и ответил:
— Будьте покойны.
— И я вам не позволю много пить…
— Буду послушен, как овечка, Марья Ивановна.
Через несколько минут Невзгодин с женою сидели в общей зале ресторана, за небольшим столом, у окна, друг против друга, на маленьких бархатных диванчиках, как бывало в Париже, обедая по воскресеньям, в короткие медовые месяцы их супружества, в дешевых ресторанах.
Без меховой жакетки, простоволосая, с тяжелой темно-каштановой косой, собранной на темени, без завитушек спереди, гладко зачесанная назад, Марья Ивановна выглядела моложавее и менее полной в своем черном, обшитом у ворота белым кружевом, платье, тонкая ткань которого плотно облегала ее роскошный бюст. И ее румяное лицо, с легким пушком на полноватой, слегка приподнятой губе, под которой сверкали крупные зубы, и с родинкой на резко очерченном подбородке, и вся ее крепкая, плотная, хорошо сложенная фигура дышали могучим здоровьем и физической крепостью женщины, заботящейся о том сохранении силы, красоты и свежести тела, которое французы метко называют: «soigner la bete» [15]. Недаром же Марья Ивановна научилась в Париже ежедневно обливаться холодной водой, делать гимнастику, ездить на велосипеде и вообще культивировать в себе здоровое животное по всем правилам гигиены и физического воспитания.
Она строго и несколько изумленно посматривала сквозь стекла своего pince-nez в золотой оправе то на улыбающегося, веселого Невзгодина, предвкушавшего удовольствие дернуть несколько рюмок водки и вкусно закусить, то на половых, которые то и дело носили и ставили на стол перед ними тарелки, тарелочки, сковородки и банки со всевозможными закусками. И хотя у Марьи Ивановны текли слюнки при виде свежей икры, белорыбицы, семги, осетровой тешки, грибов, запеканок и всяких других русских снедей, которых она, коренная москвичка, воспитанная у богатой тетки, так долго не видела в Париже, тем не менее ее возмущала эта «непроизводительная трата денег», как она называла всякое мотовство.
— Невзгодин! — проговорила она наконец тихо и значительно.
Эта манера называть мужа по фамилии, манера, давно усвоенная Марьей Ивановной и прежде раздражавшая Невзгодина, как напускная претензия на студенческую бесцеремонность, и этот внушительный тон цензора добрых нравов не только не сердили теперь Невзгодина, а напротив, возбуждали в нем еще большую веселость.
И он, будто не догадываясь, в чем дело, с самым невинным видом спросил, как, бывало, спрашивал прежде, называя и тогда жену Марьей Ивановной, но только спросил без прежней иронической нотки в голосе, а добродушно:
— Что прикажете, строжайшая Марья Ивановна?
— А наши условия? Зачем вы велели подать все это! — тихо сказала Марья Ивановна, указывая взглядом на закуски.
— Зачем? А для того, чтобы вы непременно отведали этих прелестей русской жизни! — смеясь отвечал Невзгодин. — Не будьте же строги и успокойтесь за мой карман… Все это не дорого стоит… Да если бы и дорого?.. Разве вы не доставите мне удовольствия угостить вас? С чего вам угодно начать? Позвольте положить вам свежей икры. Вы прежде ее обожали, Марья Ивановна. А перед закуской крошечную рюмочку зубровки…
Невзгодин угощал с такой подкупающей любезностью, что Марья Ивановна перестала протестовать и даже милостиво разрешила Невзгодину налить ей зубровки. Чокнувшись с мужем, она выпила крохотную рюмку водки по-мужски, залпом и не поморщившись, и принялась закусывать.
Внутренне очень довольная этим неожиданным обедом с «беспутным человеком», но все еще несколько натянутая — чопорная и преувеличенно-серьезная, — словно бы боящаяся, что половые и два-три господина, бывшие в зале, примут ее за непорядочную женщину, — Марья Ивановна ела необыкновенно вкусно, не спеша, видимо наслаждаясь едой, но стараясь, впрочем, не обнаружить своей, редкой вообще у женщин, страстишки к чревоугодию, которую она, благодаря скупости и правилам режима, всегда обуздывала, не давая ей воли.
«Но изредка можно себе позволить!»
И в спокойных глазах Марьи Ивановны загорался даже плотоядный огонек, когда она облюбовывала что-нибудь, особенно ей нравящееся, и с умышленной медлительностью, чтобы не выказать неприличной жадности, накладывала на тарелочку.
А Невзгодин не особенно заботился о корректности и, страшно проголодавшийся, набросился на закуски и, несмотря на строго-укоряющие взгляды жены, выпил очень быстро несколько рюмок водки. Он любил иногда выпить и, как он выражался, «посмотреть, что из этого выйдет».
После нескольких рюмок он нисколько не захмелел, а почувствовал себя бодрее и словно бы восприимчивее, испытывая то несколько возбужденное и приятное состояние, когда человека вдруг охватывает прилив откровенности и ему хочется сказать что-то особенное, хорошее и значительное, но для этого необходимо только выпить еще одну-другую рюмку, и тогда будет все отлично.
И Невзгодин потянулся к одной из многих бутылок водки, стоявших на столе.
Быстрым, уверенным движением Марья Ивановна схватила своей розоватой мягкой рукой с коротко остриженными ногтями маленькую, почти женскую руку Невзгодина, державшую горлышко пузатого графинчика, и решительно проговорила:
— Довольно, Невзгодин!
— Я хотел только еще одну рюмочку, Марья Ивановна! — виновато промолвил Невзгодин.
— Что за распущенность! Вы и так много пили.
— Всего четыре рюмки.
— Неправда, шесть.
— Вы считали? — весело и добродушно спросил Невзгодин.
— Считала…
Марья Ивановна не отнимала руки. Невзгодин чувствовал ее силу и теплоту.
— И больше не позволите?
— Не позволю. Ведь вам так вредно пить… И без того вы ведете совсем ненормальную жизнь, и если будете еще пить…
— Я не пью… Изредка только. А если вообще делать только то, что не вредно, то можно умереть с тоски… Не правда ли, Марья Ивановна?
— Неправда. И я вас прошу, не пейте больше! — настойчиво повторила молодая докторша.
— Это ваш каприз?
— Я не капризна.
— Боязнь, что я буду пьян?.. Можете быть уверены, что я при дамах не напиваюсь.
— Не то.
— Так что же?
— Просто… просто искреннее желание остановить ближнего от безумия.
Она проговорила эти слова мягко, почти нежно, и, слегка краснея, торопливо отдернула руку.
— Спасибо за ваше участие. Искренне тронут и больше не буду. Поцеловать бы в знак благодарности вашу руку, но здесь нельзя.
И Невзгодин приказал половому убрать все бутылки с водкой.
— Довольны моим послушанием, Марья Ивановна?
— Если б я была уверена, что вы можете быть всегда таким, как сегодня, то…
Она усмехнулась, не докончив фразы.
— То что же?
— Я, пожалуй, пожалела бы, что мы разошлись.
— А так как вы не уверены, то и не жалеете! — весело воскликнул Невзгодин.
За обедом Марья Ивановна отдавала честь подаваемым блюдам и запивала еду, по парижской привычке, красным вином. Она снова прочла маленькую нотацию Невзгодину, предупреждая его, как врач, что он быстро сгорит, как свечка, если радикально не изменит образа жизни.
— Я вам серьезно это говорю, Невзгодин. Нельзя распускать себя.
И она предписывала ему подробности строгого режима: раннее вставание, холодные души, моцион, шесть часов занятий умственным трудом… И, главное, поменьше эксцессов… вы понимаете? Она затруднилась только предписать одно из условий режима: спокойный брак, вследствие решительной непригодности Невзгодина к тихой семейной жизни, но все-таки дала несколько предостережений относительно вредного влияния на организм сильных любовных увлечений…
— Впрочем, по счастью, на них вы не способны! — заключила Марья Ивановна свою лекцию.
Невзгодин слушал, потягивая тепловатый кло-де-вужо, и был несколько тронут такой заботливостью Марьи Ивановны. Все, что она говорила, — и так авторитетно, — было, несомненно, умно, справедливо, но давно ему известно и… скучно… И Невзгодин невольно припомнил ту пору супружества, когда, спасаясь от научных нравоучений жены, сбегал от нее на целые дни.
Обрадовавшись, что лекция окончена, Невзгодин охотно обещал исправиться и стал расспрашивать о парижских знакомых, о том, как Марья Ивановна думает устроиться…
Марья Ивановна сообщила о парижских знакомых и потом стала рассказывать о своих планах и надеждах.
По окончании экзаменов весною она уедет на месяц-другой в Крым отдохнуть и к осени вернется в Москву и займется практикой. Она изберет специальностью женские болезни и надеется, что практика у нее будет благодаря родству и знакомству среди богатого купечества. Она тогда устроит себе уютную квартиру, сделает хорошую обстановку и будет вполне довольна своей судьбой.
— Я ведь не гоняюсь за чем-то особенным, как вы, Невзгодин. Мой идеал — разумное, покойное, буржуазное счастие. И я завоюю его! — уверенно прибавила Марья Ивановна.
— Но для полноты режима благополучия вы забыли одно…
— Что?
— Мужа… но, разумеется, не такого, каким оказался ваш покорный слуга.
— Пока еще не собираюсь искать его…
— Но после экзаменов, когда устроитесь?
— С удовольствием выйду замуж, если найду основательного, спокойного человека, с которым можно жить без ссор, без волнений, которые так портят жизнь, мешая занятиям и раздражая нервы. Только трудно найти такого подходящего человека, который на супружество смотрел бы так же трезво, как я.
Невзгодин хорошо знал, как смотрит на супружество Марья Ивановна. Он знал, что ей нужен «основательный человек», главным образом, «для режима», чтобы Марья Ивановна была всегда в уравновешенном состоянии. Недаром же она как-то высказывала, что для счастья здоровой, нормальной женщины гораздо пригоднее здоровый и даже глупый муж, чем хотя бы гениальный, но нервный и беспокойный.
И он заметил:
— Но зачем же в таком случае связывать себя непременно браком, Марья Ивановна?
— Я тоже предпочла бы не выходить замуж и не жить со своим избранником вместе.
— Так в чем же дело?
— А в том, что это повредило бы моей репутации и практике.
«Все та же добросовестно-откровенная женщина!» — подумал Невзгодин.
Когда половой разлил холодное шампанское по бокалам, Марья Ивановна, к удивлению Невзгодина, не сделала никакого замечания насчет «непроизводительного расхода», вероятно, потому, что очень любила это вино.
— За ваше благополучие, Марья Ивановна! От души вам желаю найти основательного мужа и благодарю вас за то, что своим присутствием вы доказали, что не поминаете меня лихом! — проговорил Невзгодин, поднимая бокал.
— А вам, Невзгодин, желаю побольше благоразумия… Помните, что здоровье легко растерять, так не губите его!.. А насчет лиха я уж говорила… За вами его нет!
Они чокнулись. Марья Ивановна выпила сразу целый бокал. Невзгодин налил ей другой. Она не протестовала.
Слегка заалевшая, с блестевшими глазами от выпитого вина, она сделалась проще, оживленнее и интереснее, не напуская на себя чопорности и серьезности и не стараясь говорить только умные вещи. Ее докторская степенность умалилась, и в ней заговорила женщина.
Она теперь даже не прочь была пококетничать с «беспутным человеком», испытывая чувство обиды и досады за то, что он, по-видимому, совершенно равнодушен к ней, как к женщине, а ведь прежде она только и нравилась ему, как любовница. Потому только он и женился на ней. Она это отлично понимала. Недаром же они днем постоянно ссорились, ни в чем не сходясь друг с другом, и безмолвно мирились только вечером в горячих поцелуях. И как он тогда был нежен!
«Теперь, наоборот, он не спорит, не лезет со своими мнениями, но зато и основательно позабыл об ее ласках, — неблагодарное животное».
Такие мысли совсем неожиданно пришли в слегка возбужденную голову Марьи Ивановны, и она не могла не признаться самой себе, что была бы довольна, если б снова понравилась Невзгодину.
К чему же она разыскала его и приходила к нему? Не для того только, разумеется, чтобы поговорить о виде. Об этом можно было бы и написать. Неужели он не догадывается, а еще умный человек.