Страница:
Джез слышит только одну сторону разговора, но этого достаточно.
Ред прилаживает трубку между правым ухом и шеей и начинает наспех записывать.
– Где... Где это? Да, я знаю это... И на теле есть все признаки... Оно было что? Господи... Да. Да. Будем через пятнадцать минут.
Он кладет трубку и смотрит на Джеза. Его лицо побледнело.
– Еще один? – спрашивает Джез.
Ред не отвечает. Он хватает свой пиджак и бежит к двери.
43
44
45
46
47
48
Ред прилаживает трубку между правым ухом и шеей и начинает наспех записывать.
– Где... Где это? Да, я знаю это... И на теле есть все признаки... Оно было что? Господи... Да. Да. Будем через пятнадцать минут.
Он кладет трубку и смотрит на Джеза. Его лицо побледнело.
– Еще один? – спрашивает Джез.
Ред не отвечает. Он хватает свой пиджак и бежит к двери.
43
Полицейские машины довозят их четверых из Скотланд-Ярда до Уоппинга за двенадцать минут. Дункан при этом удивляется. Куда им вообще спешить? Полицейский врач уже констатировал смерть, а дохлятину всяко по хрену, прибудут копы через минуту или через несколько дней.
Ред и Джез сидят в одной машине, Кейт и Дункан в другой. В первый раз за время совместного расследования они прибывают на место преступления все вместе.
Когда машина резко останавливается, Ред читает табличку: "Грин-Бэнк, Е-1". Слева от них Джакман-хаус, коричневый муниципальный дом, утыканный тарелками спутниковых антенн. Прямо напротив новехонький жилой комплекс, преобразованный из промышленного, напоминанием о котором служит сохранившаяся массивная дымовая труба. Вывеска на стене гласит:
ЧИМНИ-КОРТ
Апартаменты высшего класса.
Ред выходит из машины и направляется к Чимни-корту, но Джез окликает его:
– Не туда, Ред. Нам сюда. В муниципальный дом.
Ред оборачивается в удивлении.
– Что? В этот клоповник, где отродясь не водилось серебряных ложек? Странно. Я бы скорее ожидал, что убийца остановит выбор на одном из яппи, обитающих там.
Он указывает назад, в сторону Чимни-корта. Джез пожимает плечами.
– Я знаю. Похоже, это не вписывается в главную версию.
Они проходят через главную арку. На стенах граффити, в желобе водовода бледнеет пузырь использованного презерватива. Жильцы сопровождают прибывших недружелюбными взглядами – в таких местах в полицейских видят не служителей закона и порядка, а сторожевых псов правящего класса.
За аркой перед первым входом стоит полисмен в рубашке с короткими рукавами. Ред чувствует, как взмок под мышками. Полисмен отступает от входа.
– Первый этаж. До конца коридора и направо. Сразу предупреждаю, видок там не из приятных. А запашок и того хуже.
У открытой двери в конце коридора витает, просачиваясь наружу, дух смерти. Они заходят в крохотную прихожую, и им в носы резко ударяет отвратительный смрад разложившейся на жаре мертвечины. В комнате по левую руку от них видна яркая вспышка: фотограф-криминалист делает снимки. Ред направляется туда, а Джез, Кейт и Дункан гуськом за ним.
Будет хреново, Ред чует это нутром. Еще хуже, чем в остальных случаях.
Когда они заходят, криминалист стоит к ним спиной. Он поворачивает голову, но не движется.
– Кто он? – спрашивает Ред.
– Судя по всему, малый по имени Барт Миллер. Он работал дубильщиком на том предприятии, что сразу за мостом. Его обнаружили после того, как соседи заподозрили неладное.
– Где тело?
– Здесь.
И теперь они понимают, почему офицер не двинулся. Он стоит между ними и трупом.
– Видуха неважная, – говорит он.
– Нас уже предупредили, – отвечает Дункан.
Криминалист делает легкий шаг вправо, и теперь они видят труп.
От одного его вида Реда мутит.
Это и вправду хуже, чем во всех предыдущих случаях. Хуже всего, что ему доводилось видеть.
Ред чувствует, как потрясенная Кейт хватается за его плечо. Слышит, как Дункан издает стон отвращения.
"Господи! – думает Ред. – Когда я умру, пусть со мной сделают что угодно, только не это".
С Барта Миллера живьем сняли кожу.
Ред и Джез сидят в одной машине, Кейт и Дункан в другой. В первый раз за время совместного расследования они прибывают на место преступления все вместе.
Когда машина резко останавливается, Ред читает табличку: "Грин-Бэнк, Е-1". Слева от них Джакман-хаус, коричневый муниципальный дом, утыканный тарелками спутниковых антенн. Прямо напротив новехонький жилой комплекс, преобразованный из промышленного, напоминанием о котором служит сохранившаяся массивная дымовая труба. Вывеска на стене гласит:
ЧИМНИ-КОРТ
Апартаменты высшего класса.
Ред выходит из машины и направляется к Чимни-корту, но Джез окликает его:
– Не туда, Ред. Нам сюда. В муниципальный дом.
Ред оборачивается в удивлении.
– Что? В этот клоповник, где отродясь не водилось серебряных ложек? Странно. Я бы скорее ожидал, что убийца остановит выбор на одном из яппи, обитающих там.
Он указывает назад, в сторону Чимни-корта. Джез пожимает плечами.
– Я знаю. Похоже, это не вписывается в главную версию.
Они проходят через главную арку. На стенах граффити, в желобе водовода бледнеет пузырь использованного презерватива. Жильцы сопровождают прибывших недружелюбными взглядами – в таких местах в полицейских видят не служителей закона и порядка, а сторожевых псов правящего класса.
За аркой перед первым входом стоит полисмен в рубашке с короткими рукавами. Ред чувствует, как взмок под мышками. Полисмен отступает от входа.
– Первый этаж. До конца коридора и направо. Сразу предупреждаю, видок там не из приятных. А запашок и того хуже.
У открытой двери в конце коридора витает, просачиваясь наружу, дух смерти. Они заходят в крохотную прихожую, и им в носы резко ударяет отвратительный смрад разложившейся на жаре мертвечины. В комнате по левую руку от них видна яркая вспышка: фотограф-криминалист делает снимки. Ред направляется туда, а Джез, Кейт и Дункан гуськом за ним.
Будет хреново, Ред чует это нутром. Еще хуже, чем в остальных случаях.
Когда они заходят, криминалист стоит к ним спиной. Он поворачивает голову, но не движется.
– Кто он? – спрашивает Ред.
– Судя по всему, малый по имени Барт Миллер. Он работал дубильщиком на том предприятии, что сразу за мостом. Его обнаружили после того, как соседи заподозрили неладное.
– Где тело?
– Здесь.
И теперь они понимают, почему офицер не двинулся. Он стоит между ними и трупом.
– Видуха неважная, – говорит он.
– Нас уже предупредили, – отвечает Дункан.
Криминалист делает легкий шаг вправо, и теперь они видят труп.
От одного его вида Реда мутит.
Это и вправду хуже, чем во всех предыдущих случаях. Хуже всего, что ему доводилось видеть.
Ред чувствует, как потрясенная Кейт хватается за его плечо. Слышит, как Дункан издает стон отвращения.
"Господи! – думает Ред. – Когда я умру, пусть со мной сделают что угодно, только не это".
С Барта Миллера живьем сняли кожу.
44
Ред берется руками за колени, чтобы не упасть. Он глубоко дышит, вдыхая и выдыхая напоенный злом, смердящий воздух.
Никогда в жизни он не видел ничего хуже. Никогда.
Выпрямившись, Ред заставляет себя подойти поближе. Ноги отказываются повиноваться, как будто мышцы не желают выполнять поступающие от мозга команды, однако усилием воли ему удается сделать несколько медленных шагов. Кажется, будто непослушные ноги находятся где-то далеко, на расстоянии многих миль.
Тело Барта усажено на деревянный стул с высокой филенчатой спинкой. Ред осматривает труп спереди, потом делает пару шагов вперед и смотрит ему на спину.
На ней тоже нет кожи.
Торс Барта лишен кожи начисто. Аккуратный надрез идет вокруг основания шеи, другой, такой же, проходит по талии, как раз над трусами. Еще два круговых надреза проходят под мышками и над плечами.
Кожа на руках не тронута. Срезана только с торса. Безрукавка из кожи.
И там, где раньше была кожа, теперь все покрыто кошмарной коркой из спекшейся крови и гноя.
Что же это? С чем мы, во имя Бога, столкнулись?
Именно "чем", а не "кем" – ведь сотворившего этот кошмар нельзя считать человеком.
На лице Барта запредельный ужас – не потому, что глаза широко раскрыты и вытаращены, но потому, что они слишком плотно зажмурены и пучками по коже вокруг них разбегаются борозды глубоких морщин. А изо рта его, как и у остальных, подобно неизменной соломинке в стакане с "Кровавой Мэри", торчит серебряная ложка.
На какой стадии, уже за гранью боли, ужас сменился отрешенностью? Когда мука превысила пределы возможного и мозг, уже не способный принимать ее, послал телу приказ прекратить борьбу за существование? Ред заглядывает в безжизненное лицо Барта, видит, что с ним было сделано, и думает, что он, должно быть, подошел к этому вплотную.
Левая рука Барта Миллера вяло свисает ниже его бедра, в ней что-то есть. Джез садится на корточки возле стула, чтобы рассмотреть это.
Похоже, что в руке у Барта скомканная тряпица.
Ред следует за взглядом Джеза.
Не ткань.
Кожа.
Барт Миллер сжимает в руке собственную кожу.
Никогда в жизни он не видел ничего хуже. Никогда.
Выпрямившись, Ред заставляет себя подойти поближе. Ноги отказываются повиноваться, как будто мышцы не желают выполнять поступающие от мозга команды, однако усилием воли ему удается сделать несколько медленных шагов. Кажется, будто непослушные ноги находятся где-то далеко, на расстоянии многих миль.
Тело Барта усажено на деревянный стул с высокой филенчатой спинкой. Ред осматривает труп спереди, потом делает пару шагов вперед и смотрит ему на спину.
На ней тоже нет кожи.
Торс Барта лишен кожи начисто. Аккуратный надрез идет вокруг основания шеи, другой, такой же, проходит по талии, как раз над трусами. Еще два круговых надреза проходят под мышками и над плечами.
Кожа на руках не тронута. Срезана только с торса. Безрукавка из кожи.
И там, где раньше была кожа, теперь все покрыто кошмарной коркой из спекшейся крови и гноя.
Что же это? С чем мы, во имя Бога, столкнулись?
Именно "чем", а не "кем" – ведь сотворившего этот кошмар нельзя считать человеком.
На лице Барта запредельный ужас – не потому, что глаза широко раскрыты и вытаращены, но потому, что они слишком плотно зажмурены и пучками по коже вокруг них разбегаются борозды глубоких морщин. А изо рта его, как и у остальных, подобно неизменной соломинке в стакане с "Кровавой Мэри", торчит серебряная ложка.
На какой стадии, уже за гранью боли, ужас сменился отрешенностью? Когда мука превысила пределы возможного и мозг, уже не способный принимать ее, послал телу приказ прекратить борьбу за существование? Ред заглядывает в безжизненное лицо Барта, видит, что с ним было сделано, и думает, что он, должно быть, подошел к этому вплотную.
Левая рука Барта Миллера вяло свисает ниже его бедра, в ней что-то есть. Джез садится на корточки возле стула, чтобы рассмотреть это.
Похоже, что в руке у Барта скомканная тряпица.
Ред следует за взглядом Джеза.
Не ткань.
Кожа.
Барт Миллер сжимает в руке собственную кожу.
45
Въезд на мост Тауэр забит транспортом, который еле движется. Они находятся в полицейских машинах, но сирены и мигалки не включают. Реду нужно время, чтобы собраться с духом. Он помнит то, что сказал Кейт в пабе пару недель тому назад: "Нет ничего такого, что заставило бы меня воскликнуть: ну ни хрена себе, это у меня в голове не укладывается".
Вот и нашлось.
Грузовики, направляющиеся в другую сторону, слегка подскакивают, пересекая середину моста – место соединения разводных пролетов, которые поднимаются, когда внизу проплывают корабли. Ред ощущает мягкую вибрацию корпуса полицейской машины. Вокруг на тротуарах толпятся туристы. В нескольких милях на востоке в солнечных лучах отсвечивает темным золотом Кэнери Уорф[7].
На переезд через мост уходит десять минут, но осталось уже немного. Под расходящимися в разных направлениях от вокзала Лондон-Бридж эстакадами, а потом направо и сразу же налево, в ворота, через двор, к корпусу кожевенной фабрики.
Эшли Лоу, бывшему работодателю Барта Миллера, они позвонили заранее, так что он уже ждет их перед входом. Ред и Дункан поднимаются за ним наверх. Кейт и Джеза они оставили в Уоппинге, дав задание обойти окрестности и расспросить соседей.
В расположенном над цехом офисе Лоу жарко и душно. Косые лучи света пробираются сквозь щели между горизонтальными планками жалюзи, падают на старый, за 1985 год, календарь Пирелли[8]. Лоу сидит во вращающемся кресле за письменным столом. Ред и Дункан присаживаются на жесткие стулья напротив.
– В былые времена здесь, на Таннер-стрит, находился подлинный центр кожевенной промышленности, – говорит Лоу. – Можно сказать, это место было Флит-стрит нашего дела. Полный цикл, вплоть до кожевенного рынка, находившегося в конце улицы. А посмотрите на нее теперь. На месте производственных корпусов – жилые комплексы для банкиров, которые работают по ту сторону реки. Мы единственные оставшиеся здесь кожевенники, и мне не хочется верить, что в скором времени и с нами будет покончено. Однако нынче обработка кожи ведется по-новому, все процессы автоматизированы, и нам, с нашей традиционной технологией и скромными масштабами, просто не выдержать конкуренции.
Сквозь запыленные окна, выходящие на цех, Ред видит пару человек, сгорбившихся над длинными столами. В помещении находятся три здоровенные машины, но они, похоже, стоят без дела.
Он обращается к Лоу:
– Мистер Лоу, чем именно вы тут занимаетесь?
– В общем, обработкой кожи. Берем ее в натуральном виде...
– Со спины животных?
– Именно, и превращаем в материал, годный для изготовления обуви, сумочек и тому подобного. Нельзя ведь, знаете, содрать с коровы шкуру и надеть ее на ноги.
Лоу смеется хриплым смехом заядлого курильщика, который переходит в приступ кашля.
– Прошу прощения, – говорит он, вытирая капельку слюны в уголке рта. – Здоровье, знаете, уже не то, что было в молодости.
Очередной смешок, и новый приступ кашля.
Ред делает пометки в блокноте. "Кожа, – записывает он, и рядом, подчеркнув: – Садомазохизм?"
– Значит, вы, по существу, сдираете шкуры с животных? – уточняет Ред.
– О нет. Это предыдущий этап процесса, и он осуществляется между скотобойней и нашим производством. Мы получаем не туши, а шкуры. Обрабатываем их, но сами не снимаем.
– А чем занимался здесь Барт Миллер?
– Всем. У нас каждый владеет всеми операциями. Как уже говорилось, масштаб нашей деятельности невелик, и мы не можем позволить себе держать узких специалистов. Подменяем один другого, а когда нужно, наваливаемся на работу все вместе. Понимаете, о чем я?
– А носил ли Барт кожу? Одевался ли он когда-нибудь в кожаную одежду?
Лоу хмыкает.
– У него была кожаная куртка, и, бывало, он надевал кожаные туфли, но это все.
– А кожаные брюки, цепи там всякие – с этим как?
– Барт? В кожаных штанах да с финтифлюшками? Что же он, педик, что ли?
– Вы уверены?
– Конечно. Конечно уверен. Насчет чего другого не скажу, но уж ориентации Барт был самой что ни на есть правильной. Ни одной юбки не пропускал. Обычно ухлестывал разом за пятью-шестью девчонками, вот так! Он все время похвалялся на этот счет – затянет пташку в койку, а на следующую ночь волочет туда же ее подружку. Причем так ловко морочил им головы, что каждая дуреха воображала, будто она у него единственная. Бог его знает, как ему это удавалось.
– Вы видели кого-нибудь из этих женщин?
– Пару.
– Где вы их видели?
– Захаживали сюда, к нам. Бывало, встречали его после работы, а случалось, и провожали поутру. Небось, – Лоу подмигивает с заговорщическим видом, – после развеселой ночки. Не говорю уж о том, что его цыпочки телефон у меня оборвали. В конце концов я запретил ему давать мой номер – не могу же я звать рабочего из цеха всякий раз, когда очередной его милашке приспичит с ним поворковать.
– Выходит, они определенно существовали?
– Кто?
– Эти женщины.
– А, да. Определенно.
Ред задумчиво постукивает ручкой по блокноту.
Значит, Барт не был геем. И никто в здравом уме не принял бы его за гея.
Да, похоже, со стороны ориентации этого кожевенника к делу не приплести. Хотя... Не исключено, что Барт предавался со своими подружками всяческим извращениям. А Серебряный Язык, раздобыв каким-то образом его садомазохистские причиндалы, счел это признаком гомосексуальности.
"Проверить гардероб Барта", – записывает Ред, хотя и знает, что шансы откопать что-то в этом направлении весьма малы.
– Еще один вопрос, мистер Лоу. Сколько вы платили Барту?
– Сорок пять в час.
– Значит, за год это получалось...
– Примерно двенадцать тысяч.
– Имелся ли у него какой-то дополнительный доход?
– Нет, насколько мне известно. Будь у него рента или еще что, навряд ли бы он стал здесь пахать.
– Стало быть, обеспеченным человеком Барт не был?
– О, я вас умоляю, офицер. Единственный способ стать миллионером, работая дубильщиком, – это выиграть в лотерею. Понимаете, что я имею в виду?
– Конечно, мистер Лоу. – Ред встает. – Спасибо за то, что уделили мне время. Если нам потребуются ваши показания или встреча с кем-то из коллег Барта, мы дадим вам знать.
Эшли Лоу следит за тем, как полицейские спускаются по лестнице, и, лишь когда они, выйдя на освещенный солнцем фабричный двор, надевают темные очки, спохватывается, что не выказал подобающей вроде бы при данных обстоятельствах печали. Не стал распинаться насчет того, каким прекрасным работником и выдающимся гражданином был покойный. Хочется верить, что полисмены не обратили на это внимания. Не то чтобы его не огорчила смерть Барта – теперь ведь придется давать объявление и искать замену, а это денег стоит. Да и работником Барт действительно был толковым. Он свое дело знал, это точно. Одно слово – мастер, а остальные парни в цеху не больше чем подмастерья.
Он слышит, как отъезжает полицейская машина.
Любопытно, что говорил только один полисмен. Второй, здоровенный, толстый детина, как воды в рот набрал. Просто сидел и буравил его глазенками, будто хотел высмотреть, что у него внутри.
Вот и нашлось.
Грузовики, направляющиеся в другую сторону, слегка подскакивают, пересекая середину моста – место соединения разводных пролетов, которые поднимаются, когда внизу проплывают корабли. Ред ощущает мягкую вибрацию корпуса полицейской машины. Вокруг на тротуарах толпятся туристы. В нескольких милях на востоке в солнечных лучах отсвечивает темным золотом Кэнери Уорф[7].
На переезд через мост уходит десять минут, но осталось уже немного. Под расходящимися в разных направлениях от вокзала Лондон-Бридж эстакадами, а потом направо и сразу же налево, в ворота, через двор, к корпусу кожевенной фабрики.
Эшли Лоу, бывшему работодателю Барта Миллера, они позвонили заранее, так что он уже ждет их перед входом. Ред и Дункан поднимаются за ним наверх. Кейт и Джеза они оставили в Уоппинге, дав задание обойти окрестности и расспросить соседей.
В расположенном над цехом офисе Лоу жарко и душно. Косые лучи света пробираются сквозь щели между горизонтальными планками жалюзи, падают на старый, за 1985 год, календарь Пирелли[8]. Лоу сидит во вращающемся кресле за письменным столом. Ред и Дункан присаживаются на жесткие стулья напротив.
– В былые времена здесь, на Таннер-стрит, находился подлинный центр кожевенной промышленности, – говорит Лоу. – Можно сказать, это место было Флит-стрит нашего дела. Полный цикл, вплоть до кожевенного рынка, находившегося в конце улицы. А посмотрите на нее теперь. На месте производственных корпусов – жилые комплексы для банкиров, которые работают по ту сторону реки. Мы единственные оставшиеся здесь кожевенники, и мне не хочется верить, что в скором времени и с нами будет покончено. Однако нынче обработка кожи ведется по-новому, все процессы автоматизированы, и нам, с нашей традиционной технологией и скромными масштабами, просто не выдержать конкуренции.
Сквозь запыленные окна, выходящие на цех, Ред видит пару человек, сгорбившихся над длинными столами. В помещении находятся три здоровенные машины, но они, похоже, стоят без дела.
Он обращается к Лоу:
– Мистер Лоу, чем именно вы тут занимаетесь?
– В общем, обработкой кожи. Берем ее в натуральном виде...
– Со спины животных?
– Именно, и превращаем в материал, годный для изготовления обуви, сумочек и тому подобного. Нельзя ведь, знаете, содрать с коровы шкуру и надеть ее на ноги.
Лоу смеется хриплым смехом заядлого курильщика, который переходит в приступ кашля.
– Прошу прощения, – говорит он, вытирая капельку слюны в уголке рта. – Здоровье, знаете, уже не то, что было в молодости.
Очередной смешок, и новый приступ кашля.
Ред делает пометки в блокноте. "Кожа, – записывает он, и рядом, подчеркнув: – Садомазохизм?"
– Значит, вы, по существу, сдираете шкуры с животных? – уточняет Ред.
– О нет. Это предыдущий этап процесса, и он осуществляется между скотобойней и нашим производством. Мы получаем не туши, а шкуры. Обрабатываем их, но сами не снимаем.
– А чем занимался здесь Барт Миллер?
– Всем. У нас каждый владеет всеми операциями. Как уже говорилось, масштаб нашей деятельности невелик, и мы не можем позволить себе держать узких специалистов. Подменяем один другого, а когда нужно, наваливаемся на работу все вместе. Понимаете, о чем я?
– А носил ли Барт кожу? Одевался ли он когда-нибудь в кожаную одежду?
Лоу хмыкает.
– У него была кожаная куртка, и, бывало, он надевал кожаные туфли, но это все.
– А кожаные брюки, цепи там всякие – с этим как?
– Барт? В кожаных штанах да с финтифлюшками? Что же он, педик, что ли?
– Вы уверены?
– Конечно. Конечно уверен. Насчет чего другого не скажу, но уж ориентации Барт был самой что ни на есть правильной. Ни одной юбки не пропускал. Обычно ухлестывал разом за пятью-шестью девчонками, вот так! Он все время похвалялся на этот счет – затянет пташку в койку, а на следующую ночь волочет туда же ее подружку. Причем так ловко морочил им головы, что каждая дуреха воображала, будто она у него единственная. Бог его знает, как ему это удавалось.
– Вы видели кого-нибудь из этих женщин?
– Пару.
– Где вы их видели?
– Захаживали сюда, к нам. Бывало, встречали его после работы, а случалось, и провожали поутру. Небось, – Лоу подмигивает с заговорщическим видом, – после развеселой ночки. Не говорю уж о том, что его цыпочки телефон у меня оборвали. В конце концов я запретил ему давать мой номер – не могу же я звать рабочего из цеха всякий раз, когда очередной его милашке приспичит с ним поворковать.
– Выходит, они определенно существовали?
– Кто?
– Эти женщины.
– А, да. Определенно.
Ред задумчиво постукивает ручкой по блокноту.
Значит, Барт не был геем. И никто в здравом уме не принял бы его за гея.
Да, похоже, со стороны ориентации этого кожевенника к делу не приплести. Хотя... Не исключено, что Барт предавался со своими подружками всяческим извращениям. А Серебряный Язык, раздобыв каким-то образом его садомазохистские причиндалы, счел это признаком гомосексуальности.
"Проверить гардероб Барта", – записывает Ред, хотя и знает, что шансы откопать что-то в этом направлении весьма малы.
– Еще один вопрос, мистер Лоу. Сколько вы платили Барту?
– Сорок пять в час.
– Значит, за год это получалось...
– Примерно двенадцать тысяч.
– Имелся ли у него какой-то дополнительный доход?
– Нет, насколько мне известно. Будь у него рента или еще что, навряд ли бы он стал здесь пахать.
– Стало быть, обеспеченным человеком Барт не был?
– О, я вас умоляю, офицер. Единственный способ стать миллионером, работая дубильщиком, – это выиграть в лотерею. Понимаете, что я имею в виду?
– Конечно, мистер Лоу. – Ред встает. – Спасибо за то, что уделили мне время. Если нам потребуются ваши показания или встреча с кем-то из коллег Барта, мы дадим вам знать.
Эшли Лоу следит за тем, как полицейские спускаются по лестнице, и, лишь когда они, выйдя на освещенный солнцем фабричный двор, надевают темные очки, спохватывается, что не выказал подобающей вроде бы при данных обстоятельствах печали. Не стал распинаться насчет того, каким прекрасным работником и выдающимся гражданином был покойный. Хочется верить, что полисмены не обратили на это внимания. Не то чтобы его не огорчила смерть Барта – теперь ведь придется давать объявление и искать замену, а это денег стоит. Да и работником Барт действительно был толковым. Он свое дело знал, это точно. Одно слово – мастер, а остальные парни в цеху не больше чем подмастерья.
Он слышит, как отъезжает полицейская машина.
Любопытно, что говорил только один полисмен. Второй, здоровенный, толстый детина, как воды в рот набрал. Просто сидел и буравил его глазенками, будто хотел высмотреть, что у него внутри.
46
Демонстрационная доска снова покрыта фотографиями.
– Это переводит Серебряного Языка в совершенно другой разряд, – говорит Лабецкий. – Три предыдущих убийства продемонстрировали лишь то, что он зол и силен. Но это – это потребовало определенных навыков.
Он указывает на фотографии туловища Барта, спереди и сзади.
– Экспертиза еще не завершена, но имеющиеся данные уже позволяют прийти к определенным заключениям. Посмотрите сюда. Посмотрите на эти отметины. Вокруг шеи, плеч и талии. Похоже на пуловер без рукавов или жилетку. Так вот, мне кажется, он начал отсюда.
Лабецкий тыкает пальцем в собственную грудь, прямо в основание шеи, в место между внутренними краями ключиц.
– Потом, надо думать, был сделан вертикальный надрез, вниз и вот досюда.
Он проводит пальцем прямо вниз по груди к талии.
– Все со мной согласны?
Ред, Джез, Кейт и Дункан кивают.
– Потом он, очевидно, произвел надрез вокруг шеи, замкнутый круг. Затем плечи, подмышки с каждой стороны. А дальше – два длинных разреза, вот так.
Он поднимает правую руку и проделывает линию от подмышки к поясу.
– С обоих боков. Потом вокруг талии. Видите?
Они видят. Все слишком отчетливо.
– А потом он снял кожу.
– Прямо взял и снял? – В голосе Кейт звучит недоверие.
– Ну да. Если разрезы сделаны правильно, кожу можно отодрать, как упаковочную ленту. А наш убийца все сделал как надо. Видите ли, кожа на теле не одинаковой толщины. Толще всего она на стопах, где в среднем составляет около восьми миллиметров, а тоньше всего на лице – скажем, два миллиметра. Конечно, он не касался этих частей тела. Кожа на груди чуть толще, чем на лице, но тоньше, чем на спине. Он знал это и действовал исходя из этого.
– Откуда такая уверенность? – спрашивает Джез.
– Дело в том, что в руке Барта Миллера были найдены три отдельных фрагмента кожи. Два кусочка были фактически идентичны, а третий больше и толще, чем эти два. Последний кусок, большой, взят со спины. Два кусочка поменьше – с груди. Серебряный Язык снял кожу от основного надреза вниз по груди до надреза на каждой стороне, под мышкой. Это дало ему два кусочка спереди. А со спины он содрал все разом, одним куском.
– И сколько времени ему на это потребовалось? – снова спрашивает Джез.
– Это зависит от многих вещей.
– Например?
– Отчасти от того, оказывала ли сопротивление жертва, но также от выдержки и умения самого преступника. Но навскидку примерно полчаса. Может быть, меньше.
Ред складывает пальцы домиком.
– А как насчет языка? Язык он отхватил до того, как снял кожу, или после?
– После. Определенно после.
– Почему?
– По трем причинам. Во-первых, крови на содранной коже, найденной в руке Барта, недостаточно, чтобы допустить, будто Серебряный Язык отрезал язык раньше, чем снимал кожу. Если бы он сначала отрезал язык, кровь была бы повсюду. Мы видели это на местах предыдущих убийств.
Во-вторых, если бы он сначала вырезал язык, ему либо пришлось бы ждать, пока прекратится кровотечение, – и таким образом увеличить время, проведенное в доме, то есть вероятность быть схваченным, – или он был бы вынужден работать под струей крови. И в-третьих, я думаю, что, прежде чем приступить к свежеванию, он перевернул Барта вверх ногами.
– Вверх ногами? – переспрашивает Ред. – Это еще зачем?
– Серебряный Язык садист. Он получает удовольствие, причиняя боль. Если жертва перевернута, кровяное давление в голове возрастает, препятствуя потере сознания и, следовательно, продлевая страдания. Кроме того, на трусы Барта Миллера крови попало не так уж много. Это согласуется с предположением, что линия снятия кожи находилась не над, а под ними. То есть что убийца перевернул жертву вверх ногами.
– А потом снова вернул его в правильное положение?
– Должно быть. Я, во всяком случае, так думаю. Потому что Барт Миллер умер не от обильной кровопотери.
– Вот как?
– Да. В конечном счете он, разумеется, все равно истек бы кровью до смерти, но не успел, потому что скончался от сердечного приступа, вызванного потрясением. Его тело еще могло выдержать то, что с ним проделывали – некоторое время, – но сознание не смогло.
Лабецкий говорит невозмутимо, словно оглашает счет футбольного матча.
– Я думаю, – заключает он, – что Барт умер от испуга.
– Это переводит Серебряного Языка в совершенно другой разряд, – говорит Лабецкий. – Три предыдущих убийства продемонстрировали лишь то, что он зол и силен. Но это – это потребовало определенных навыков.
Он указывает на фотографии туловища Барта, спереди и сзади.
– Экспертиза еще не завершена, но имеющиеся данные уже позволяют прийти к определенным заключениям. Посмотрите сюда. Посмотрите на эти отметины. Вокруг шеи, плеч и талии. Похоже на пуловер без рукавов или жилетку. Так вот, мне кажется, он начал отсюда.
Лабецкий тыкает пальцем в собственную грудь, прямо в основание шеи, в место между внутренними краями ключиц.
– Потом, надо думать, был сделан вертикальный надрез, вниз и вот досюда.
Он проводит пальцем прямо вниз по груди к талии.
– Все со мной согласны?
Ред, Джез, Кейт и Дункан кивают.
– Потом он, очевидно, произвел надрез вокруг шеи, замкнутый круг. Затем плечи, подмышки с каждой стороны. А дальше – два длинных разреза, вот так.
Он поднимает правую руку и проделывает линию от подмышки к поясу.
– С обоих боков. Потом вокруг талии. Видите?
Они видят. Все слишком отчетливо.
– А потом он снял кожу.
– Прямо взял и снял? – В голосе Кейт звучит недоверие.
– Ну да. Если разрезы сделаны правильно, кожу можно отодрать, как упаковочную ленту. А наш убийца все сделал как надо. Видите ли, кожа на теле не одинаковой толщины. Толще всего она на стопах, где в среднем составляет около восьми миллиметров, а тоньше всего на лице – скажем, два миллиметра. Конечно, он не касался этих частей тела. Кожа на груди чуть толще, чем на лице, но тоньше, чем на спине. Он знал это и действовал исходя из этого.
– Откуда такая уверенность? – спрашивает Джез.
– Дело в том, что в руке Барта Миллера были найдены три отдельных фрагмента кожи. Два кусочка были фактически идентичны, а третий больше и толще, чем эти два. Последний кусок, большой, взят со спины. Два кусочка поменьше – с груди. Серебряный Язык снял кожу от основного надреза вниз по груди до надреза на каждой стороне, под мышкой. Это дало ему два кусочка спереди. А со спины он содрал все разом, одним куском.
– И сколько времени ему на это потребовалось? – снова спрашивает Джез.
– Это зависит от многих вещей.
– Например?
– Отчасти от того, оказывала ли сопротивление жертва, но также от выдержки и умения самого преступника. Но навскидку примерно полчаса. Может быть, меньше.
Ред складывает пальцы домиком.
– А как насчет языка? Язык он отхватил до того, как снял кожу, или после?
– После. Определенно после.
– Почему?
– По трем причинам. Во-первых, крови на содранной коже, найденной в руке Барта, недостаточно, чтобы допустить, будто Серебряный Язык отрезал язык раньше, чем снимал кожу. Если бы он сначала отрезал язык, кровь была бы повсюду. Мы видели это на местах предыдущих убийств.
Во-вторых, если бы он сначала вырезал язык, ему либо пришлось бы ждать, пока прекратится кровотечение, – и таким образом увеличить время, проведенное в доме, то есть вероятность быть схваченным, – или он был бы вынужден работать под струей крови. И в-третьих, я думаю, что, прежде чем приступить к свежеванию, он перевернул Барта вверх ногами.
– Вверх ногами? – переспрашивает Ред. – Это еще зачем?
– Серебряный Язык садист. Он получает удовольствие, причиняя боль. Если жертва перевернута, кровяное давление в голове возрастает, препятствуя потере сознания и, следовательно, продлевая страдания. Кроме того, на трусы Барта Миллера крови попало не так уж много. Это согласуется с предположением, что линия снятия кожи находилась не над, а под ними. То есть что убийца перевернул жертву вверх ногами.
– А потом снова вернул его в правильное положение?
– Должно быть. Я, во всяком случае, так думаю. Потому что Барт Миллер умер не от обильной кровопотери.
– Вот как?
– Да. В конечном счете он, разумеется, все равно истек бы кровью до смерти, но не успел, потому что скончался от сердечного приступа, вызванного потрясением. Его тело еще могло выдержать то, что с ним проделывали – некоторое время, – но сознание не смогло.
Лабецкий говорит невозмутимо, словно оглашает счет футбольного матча.
– Я думаю, – заключает он, – что Барт умер от испуга.
47
"Умер от испуга".
Слова Лабецкого дребезжат в голове Реда, когда он обшаривает квартиру Барта Миллера. Снаружи теплый вечер переходит в очередную липкую ночь.
Перво-наперво проверяется гардероб покойного. Никаких плетей, цепей и прочих атрибутов садомазохизма обнаружить не удается. Похоже, Барт предпочитал традиционный секс. Возможно, работа дубильщика не располагает к извращениям.
Ред возвращается в гостиную. Стул, на котором был найден Барт, по-прежнему находится там. На верхних углах спинки стула, где были привязаны лодыжки Барта, видны отметины.
"Ты привязан к стулу за лодыжки и запястья, причем вверх ногами. Так, чтобы кровь устремлялась к голове и это не позволило тебе потерять сознание, когда кто-то начнет орудовать ножом".
Ред пробует на вкус боль Барта Миллера. Он обкатывает ее на языке вверх и вниз, по деснам, и глубже, в горле. Мучительную боль Барта Миллера и утонченное удовольствие Серебряного Языка. Умелец, хирург, вонзающий дразнящий острый металл в поблескивающую плоть, снимающий кожу, как кожуру с апельсина.
"Ты ведь не срываешь кожу клочьями, нет. То, что у тебя получается, требует незаурядного мастерства, можно сказать, долбаного искусства. Напрасно мы решили, будто ты просто злобный тупица. Приносим извинения за недооценку.
Но если ты не собираешься брать кожу с собой, зачем вообще снимать с кого-то кожу?" Обычно людей свежуют для того, чтобы забрать кожу с собой. Но Серебряному Языку этот трофей не нужен. Кожа Барта Миллера остается засунутой в его же левый кулак. Единственное, что забрал с собой убийца, – это, как обычно, язык. Почему?
Может быть, что-то спугнуло его и он вынужден был убраться, втиснув содранную кожу в кулак Барта, вместо того чтобы сложить и унести с собой. Нет, нелогично. В случае спешки он просто бросил бы кожу на пол. И кроме того, Лабецкий сказал, что язык был отрезан после снятия кожи. Значит, если бы ему пришлось уйти, только-только закончив сдирать кожу, язык остался бы на месте.
Ладно, к вопросу о причинах он еще вернется. Теперь главное понять, кто мог это сделать.
Лоу сказал, что никто из его рабочих шкуры с животных не сдирает. Это делается до того, как кожевенное сырье попадает к ним. Где-то между скотобойней и его цехом.
Так, а кто находится между скотобойней и кожевенным производством? Может это быть один из поставщиков Лоу?
Пожалуй, ошкуривание животных – хорошая практика для того, чтобы потом взяться за людей. И это не обязательно должны быть мертвые животные. В ФБР в ходу теория "триады убийцы", трех элементов поведения, присущих формированию личности маньяка. Удалось установить, что как минимум два из них присутствовали в биографиях большинства серийных убийц.
Первое, они мочились в постель. Второе, имели склонность к поджогам.
И третье – жестокость по отношению к животным.
Насколько велико расстояние между издевательством над животными и сдиранием кожи с живого человека?
В сознании Реда устанавливаются связи. "Триада убийцы". Поджоги. Поджигатели склонны восхищаться делом своих рук. Полиция всегда проверяет зевак, собирающихся к месту пожара, поскольку, если пожар возник в результате злоумышленного деяния, поджигатель, скорее всего, находится среди толпы. Но Серебряный Язык не возвращается к месту преступления. Единственное убийство, на которое собралась толпа, было первое, убийство Филиппа Рода, хотя, конечно, в тот же самый день к дому Джеймса Каннингэма слетелась прорва репортеров. Но с тех пор ни в то, ни в другое место никто не совался. Тут никаких зацепок.
Ред опускает голову в ладони. Безнадежно. Четыре человека мертвы, и он ни хрена не может сделать ни для кого из них.
Хуже того, он ни черта не может сделать для других, еще не знающих, что за ними ведется охота.
Слова Лабецкого дребезжат в голове Реда, когда он обшаривает квартиру Барта Миллера. Снаружи теплый вечер переходит в очередную липкую ночь.
Перво-наперво проверяется гардероб покойного. Никаких плетей, цепей и прочих атрибутов садомазохизма обнаружить не удается. Похоже, Барт предпочитал традиционный секс. Возможно, работа дубильщика не располагает к извращениям.
Ред возвращается в гостиную. Стул, на котором был найден Барт, по-прежнему находится там. На верхних углах спинки стула, где были привязаны лодыжки Барта, видны отметины.
"Ты привязан к стулу за лодыжки и запястья, причем вверх ногами. Так, чтобы кровь устремлялась к голове и это не позволило тебе потерять сознание, когда кто-то начнет орудовать ножом".
Ред пробует на вкус боль Барта Миллера. Он обкатывает ее на языке вверх и вниз, по деснам, и глубже, в горле. Мучительную боль Барта Миллера и утонченное удовольствие Серебряного Языка. Умелец, хирург, вонзающий дразнящий острый металл в поблескивающую плоть, снимающий кожу, как кожуру с апельсина.
"Ты ведь не срываешь кожу клочьями, нет. То, что у тебя получается, требует незаурядного мастерства, можно сказать, долбаного искусства. Напрасно мы решили, будто ты просто злобный тупица. Приносим извинения за недооценку.
Но если ты не собираешься брать кожу с собой, зачем вообще снимать с кого-то кожу?" Обычно людей свежуют для того, чтобы забрать кожу с собой. Но Серебряному Языку этот трофей не нужен. Кожа Барта Миллера остается засунутой в его же левый кулак. Единственное, что забрал с собой убийца, – это, как обычно, язык. Почему?
Может быть, что-то спугнуло его и он вынужден был убраться, втиснув содранную кожу в кулак Барта, вместо того чтобы сложить и унести с собой. Нет, нелогично. В случае спешки он просто бросил бы кожу на пол. И кроме того, Лабецкий сказал, что язык был отрезан после снятия кожи. Значит, если бы ему пришлось уйти, только-только закончив сдирать кожу, язык остался бы на месте.
Ладно, к вопросу о причинах он еще вернется. Теперь главное понять, кто мог это сделать.
Лоу сказал, что никто из его рабочих шкуры с животных не сдирает. Это делается до того, как кожевенное сырье попадает к ним. Где-то между скотобойней и его цехом.
Так, а кто находится между скотобойней и кожевенным производством? Может это быть один из поставщиков Лоу?
Пожалуй, ошкуривание животных – хорошая практика для того, чтобы потом взяться за людей. И это не обязательно должны быть мертвые животные. В ФБР в ходу теория "триады убийцы", трех элементов поведения, присущих формированию личности маньяка. Удалось установить, что как минимум два из них присутствовали в биографиях большинства серийных убийц.
Первое, они мочились в постель. Второе, имели склонность к поджогам.
И третье – жестокость по отношению к животным.
Насколько велико расстояние между издевательством над животными и сдиранием кожи с живого человека?
В сознании Реда устанавливаются связи. "Триада убийцы". Поджоги. Поджигатели склонны восхищаться делом своих рук. Полиция всегда проверяет зевак, собирающихся к месту пожара, поскольку, если пожар возник в результате злоумышленного деяния, поджигатель, скорее всего, находится среди толпы. Но Серебряный Язык не возвращается к месту преступления. Единственное убийство, на которое собралась толпа, было первое, убийство Филиппа Рода, хотя, конечно, в тот же самый день к дому Джеймса Каннингэма слетелась прорва репортеров. Но с тех пор ни в то, ни в другое место никто не совался. Тут никаких зацепок.
Ред опускает голову в ладони. Безнадежно. Четыре человека мертвы, и он ни хрена не может сделать ни для кого из них.
Хуже того, он ни черта не может сделать для других, еще не знающих, что за ними ведется охота.
48
В десятом часу Ред добирается до дому, а Сьюзен еще нет. Должно быть, она задерживается на работе.
Ред оставляет машину у дома и пешком идет к вокзалу Паддингтон. Путь его лежит через Суссекс-Гарденс – разграничительную зону, разделяющую достаток и бедность так же четко, как если бы это была изгородь из колючей проволоки. К югу от Суссекс-Гарденс, до самого Гайд-парка, аккуратные дома и чистые тротуары, к северу грязь, рвань, пьянь и отбросы. Ред задумывается, сколько времени пройдет, прежде чем неимущие совершат короткий бросок через дорогу и устроят погром.
Он идет по улицам, по которым в прошлом месяце они сломя голову гнались, как оказалось попусту, за Кеваном Латимером. Взор Реда отрешенно скользит по витринам – вот магазин спиртного навынос, где подмышки менеджера пахнут как козий сыр, вот побеленный, отремонтированный паб, вот угловая кулинария, похоже каждые несколько месяцев меняющая хозяев.
Вечерний шум наполнен характерным для летнего Лондона многоязычием. Голландские туристы, продавцы газет из Бенгалии, шотландские рабочие. На углу компания футбольных фанатов в расстегнутых рубахах, с татуировками на груди, с раскрасневшимися от жары и алкоголя физиономиями. Они вызывающе горланят песни, и прохожие огибают их, выходя на проезжую часть.
Ред едва ли замечает все это, ибо он полностью погружен в себя, и все окружающее не более чем картонная декорация, фон для мельтешащих в его голове мыслей и страхов. Он поворачивает налево и ныряет в подземку. В метро Ред не ездил более года и не совсем понимает, зачем спустился туда сейчас.
Цвета на карте метрополитена переплетаются, как перепутанные кишки. Коричневый цвет линии "Бейкерлу" между "Харроу" и "Чаринг-Кросс". Желтый овал Кольцевой замыкает в петлю Первую зону. Ред улыбается. У него есть возможность выбора между двумя направлениями.
Можно двинуть на запад, можно на восток. На запад значит через "Сент-Джеймс-парк", а там и до Скотланд-Ярда рукой подать. Снова к работе. Снова к бесплодным поискам. Он выбирает восток.
Первый поезд приходит менее чем через две минуты. Идет, как указывает надпись, выполненная оранжевыми точками на матричном дисплее, по Кольцевой, через Ливерпуль-стрит. Некоторые буквы зияют просветами там, где точки не соединились.
С шипением раздвигаются двери. Ред заходит в почти пустой вагон и садится. Рядом с ним валяется оставленный на сиденье номер "Ивнинг стандарт". Оранжево-розовые страницы развернуты на разделе деловой информации.
Чтением Ред себя не утруждает.
Поезд движется в туннель, и в неумолимой черноте изогнутого окна напротив он видит свое безумно искаженное отражение. Лба не видно, словно его полностью втянуло в крышу вагона.
На Эджуэр-роуд пассажиров в вагоне прибавляется, а после Бейкер-стрит почти все места оказываются занятыми. Люди перемещаются туда-сюда, в пределах своих маленьких жизней.
Может быть, Серебряный Язык находится среди них?
Ред медленно обводит взглядом вагон в поисках возможных подозреваемых. Исключим женщин, детей и пенсионеров и посмотрим, кто остался. Вот толстяк прямо напротив него, в бейсбольной шапочке и зеленой фуфайке. На нем спортивные штаны, заправленные в поблескивающие белые, с высоким верхом, кроссовки. Всем бы подошел, но уж больно пузат – куда с таким брюхом да в маньяки? А как насчет малого, который сидит рядом с ним и с виду смахивает на Салмана Рушди? Сквозь редеющие темные волосы просвечивает кожа, есть едва заметный намек на двойной подбородок. А рядом с ним тип в костюме из ткани в тонкую светлую полоску. Розовая рубашка, желтый галстук с рисунком из ветряных мельниц. Блондин, волосы коротко пострижены на висках и зализаны назад. Коммерсант хренов. Косит под американца.
Нет, ну надо же дойти до такого бреда! Нет его тут. Нельзя, глядя на каждого встречного, видеть в нем серийного убийцу.
Нельзя, а он именно так и делает. Именно так.
В голове Реда включается калькулятор – сколько народу каждый день пользуется метро? Где-то он читал: два, а то и три миллиона. Причем большая часть пассажиров совершает две поездки, на работу и с работы. Больше всего народу набивается в подземку в часы пик. И сейчас, в летний вечер, сколько народу находится в системе метрополитена? Скажем, полмиллиона?
Ред оставляет машину у дома и пешком идет к вокзалу Паддингтон. Путь его лежит через Суссекс-Гарденс – разграничительную зону, разделяющую достаток и бедность так же четко, как если бы это была изгородь из колючей проволоки. К югу от Суссекс-Гарденс, до самого Гайд-парка, аккуратные дома и чистые тротуары, к северу грязь, рвань, пьянь и отбросы. Ред задумывается, сколько времени пройдет, прежде чем неимущие совершат короткий бросок через дорогу и устроят погром.
Он идет по улицам, по которым в прошлом месяце они сломя голову гнались, как оказалось попусту, за Кеваном Латимером. Взор Реда отрешенно скользит по витринам – вот магазин спиртного навынос, где подмышки менеджера пахнут как козий сыр, вот побеленный, отремонтированный паб, вот угловая кулинария, похоже каждые несколько месяцев меняющая хозяев.
Вечерний шум наполнен характерным для летнего Лондона многоязычием. Голландские туристы, продавцы газет из Бенгалии, шотландские рабочие. На углу компания футбольных фанатов в расстегнутых рубахах, с татуировками на груди, с раскрасневшимися от жары и алкоголя физиономиями. Они вызывающе горланят песни, и прохожие огибают их, выходя на проезжую часть.
Ред едва ли замечает все это, ибо он полностью погружен в себя, и все окружающее не более чем картонная декорация, фон для мельтешащих в его голове мыслей и страхов. Он поворачивает налево и ныряет в подземку. В метро Ред не ездил более года и не совсем понимает, зачем спустился туда сейчас.
Цвета на карте метрополитена переплетаются, как перепутанные кишки. Коричневый цвет линии "Бейкерлу" между "Харроу" и "Чаринг-Кросс". Желтый овал Кольцевой замыкает в петлю Первую зону. Ред улыбается. У него есть возможность выбора между двумя направлениями.
Можно двинуть на запад, можно на восток. На запад значит через "Сент-Джеймс-парк", а там и до Скотланд-Ярда рукой подать. Снова к работе. Снова к бесплодным поискам. Он выбирает восток.
Первый поезд приходит менее чем через две минуты. Идет, как указывает надпись, выполненная оранжевыми точками на матричном дисплее, по Кольцевой, через Ливерпуль-стрит. Некоторые буквы зияют просветами там, где точки не соединились.
С шипением раздвигаются двери. Ред заходит в почти пустой вагон и садится. Рядом с ним валяется оставленный на сиденье номер "Ивнинг стандарт". Оранжево-розовые страницы развернуты на разделе деловой информации.
Чтением Ред себя не утруждает.
Поезд движется в туннель, и в неумолимой черноте изогнутого окна напротив он видит свое безумно искаженное отражение. Лба не видно, словно его полностью втянуло в крышу вагона.
На Эджуэр-роуд пассажиров в вагоне прибавляется, а после Бейкер-стрит почти все места оказываются занятыми. Люди перемещаются туда-сюда, в пределах своих маленьких жизней.
Может быть, Серебряный Язык находится среди них?
Ред медленно обводит взглядом вагон в поисках возможных подозреваемых. Исключим женщин, детей и пенсионеров и посмотрим, кто остался. Вот толстяк прямо напротив него, в бейсбольной шапочке и зеленой фуфайке. На нем спортивные штаны, заправленные в поблескивающие белые, с высоким верхом, кроссовки. Всем бы подошел, но уж больно пузат – куда с таким брюхом да в маньяки? А как насчет малого, который сидит рядом с ним и с виду смахивает на Салмана Рушди? Сквозь редеющие темные волосы просвечивает кожа, есть едва заметный намек на двойной подбородок. А рядом с ним тип в костюме из ткани в тонкую светлую полоску. Розовая рубашка, желтый галстук с рисунком из ветряных мельниц. Блондин, волосы коротко пострижены на висках и зализаны назад. Коммерсант хренов. Косит под американца.
Нет, ну надо же дойти до такого бреда! Нет его тут. Нельзя, глядя на каждого встречного, видеть в нем серийного убийцу.
Нельзя, а он именно так и делает. Именно так.
В голове Реда включается калькулятор – сколько народу каждый день пользуется метро? Где-то он читал: два, а то и три миллиона. Причем большая часть пассажиров совершает две поездки, на работу и с работы. Больше всего народу набивается в подземку в часы пик. И сейчас, в летний вечер, сколько народу находится в системе метрополитена? Скажем, полмиллиона?