Правда, уже давно стемнело, а притормозился он в месте относительно слабо освещенном, и тем не менее долго торчать тут не стоило.
Судя по всему, дверь, из-за которой у Ашота едва не начались неприятности, вон та. Ну а раз так, то начнем действовать!
Первым делом Александр достал из кармана коробочку служебного сотового телефона. Откинул крышечку, быстро настучал знакомый номер.
- Слушаю вас.
Наташенька. Чудесная девушка, юная, красивая, добрая, доброжелательная... К ней в фирме отношение у всех было особенное: ее отец погиб в Афгане, как говорили раньше, при исполнении служебных обязанностей, семья получила посмертную Звезду Героя и заверения, что никто и ничто не будет забыто. Однако потом, когда страна распалась, Наташа со своей матерью никому уже не были нужны... И сколько их, таких позабытых семей, мужчин которых родина послала на смерть, а потом о них добросовестно забыла, осталось по всей России и ее ближайшим окрестностям!.. Короче говоря, Наташе просто повезло, что сослуживец и друг ее отца, организовав частную охранно-детективную фирму, в память о нем взял в секретарши его дочь.
- Наталь, это Александр.
- Слушаю тебя, Сашенька.
Она ко всем была очень добра. Однако Сашке очень хотелось верить, что к нему она обращается нежнее, чем к остальным.
- Ашот еще там?
- Нет, он сюда заскочил буквально на минутку, а потом куда-то уехал. Но просил тебе передать...
Ну что он может ему передать? Что так не поступают? Так это Александр и сам знал.
- Погоди, Наташенька, мне ничего передавать не надо, - не стал он дожидаться продолжения. - Это ты ему передай, если есть возможность, что я пошел на бульвар. Место он знает. Войду внутрь, посмотрю что там и как...
- Погоди, Саша!.. - секретарша попыталась его остановить.
Однако Максимчук не поддался.
- Нет, я решил - так и будет! Одно еще только: я телефон отключаю, так что звонить мне не надо. Когда будет возможность, сам тебе перезвоню. Счастливо!
Потом позвонил домой. Трубку сняла дочь.
- Это я, - в разговорах с дочерью он старался быть кратким. - Передай маме, что я задерживаюсь на работе и когда буду - не знаю.
- Ладно.
Вот и весь разговор.
Дочка за последнее время как-то вдруг, разом повзрослела, превратилась из мосластой девчонки в сформировавшуюся девушку. И в ней так же вдруг проклюнулись женские начала. Она чувствовала, что у родителей что-то не клеится, судя по тону, осуждала отца, фыркала на мать... То самое, что называется, от рук отбилась. Да и сын, чем дальше, тем больше стал хулиганить... И это само по себе тоже не добавляло теплоты в домашнюю атмосферу.
Ну и последний звонок.
- Валюшка, это я.
- Приветики, - в раздавшемся голосе сквозил неприкрытый сарказм. - Явился - не запылился... Ты это откуда?
- Я сегодня на задании. Когда освобожусь, не знаю. Если не слишком поздно, позвоню.
- Очень надо... Надеюсь, работать будешь не по обслуживанию какой-нибудь красотки?
Вот же язвочка! - с теплотой в душе подумал Александр. Однако вслух произносить эту фразу не стал.
- Для этих целей у нас есть парни помоложе... В общем, счастливо!
- Сань, - остановила его Валентина неожиданно серьезным голосом. - Там у тебя что-то случилось?
Даже странно, удивился Александр. К его работе она никогда особенно серьезно не относилась. Неужто женское чутье и в самом деле имеет место наличествовать у этой взбалмошной журналисточки? Даже не верится...
- А что?
- Да так, Саня...- еще подбавила она неопределенности. - Что-то, Саня, тревожно мне.
- Все в порядке, Валюха, не переживай.
И опять, не дожидаясь от нее еще каких-то напутствий-расспросов, отключился.
Однако после этих слов ему еще больше захотелось бросить все и повернуть обратно. Едва ли не единственное, что его остановило - что он не умел и не любил менять принятое решение на противоположное.
- Да что ж это я, в самом деле? Что тут, генеральный штаб вооруженных сил мафии собирается? - негромко сказал Максимчук.- Или совет безопасности организации объединенных мафий?.. Обычный притончик. В котором, скорее всего, и держат этого Абрамовича... Войду, посмотрю, если что, дурака включу - а там видно будет!
Он дошел до "зебры" перехода, не стал дожидаться разрешающего сигнала на светофоре, быстро перебежал дорогу. Прошел сквозь сквер. И как-то сразу понял, в какую именно дверь должны были войти в тот раз Абрамович и сопровождавшие его люди. Она и в самом деле была старая и облупившаяся, и даже внешне не могла не оказаться не снабженной тугой скрипучей пружиной.
Еще имеется последняя возможность повернуть направо, к метро...
Подумав об этом, Максимчук решительно направился к намеченной двери.
Дверь и в самом деле противно и протяжно заскрипела. И гулко бухнула за спиной. Словно выстрел прозвучал. Или грохнула граната.
Парадное было как парадное - таких в подобных домиках в центре столицы до фига и больше. Освещение слабое - лампочка чуть теплится, всего-то, наверное, в 25 ватт. Короткий лестничный пролет с неровными ступенями, протертыми несчетным множеством подошв. Темная, еще более короткая, лесенка в подвал упирается в частую решетку, сваренную из толстенных арматурных прутьев, замкнутую могучей цепью и несокрушимым амбарным замком.
В подъезде царила полнейшая тишина. Только отгудело эхо от звука громко захлопнувшейся двери и снова все затихло. Даже шум с улицы доносился как-то приглушенно.
Александр сжал в кармане кастет. Специально нападать на кого-то он не собирался, первым бить - тоже. Однако приходится быть готовым к любым неожиданностям.
Он осторожно двинулся вверх по лестнице. На площадку выходило две большие двери. Никакой нумерации квартир, никаких надписей, которые могли бы указать, что за ними скрывается, здесь не было. Только плохо различимые, закрашенные номера, прибитые к наличникам. А квартиры явно не жилые - еще с улицы Александр обратил внимание, что в этом доме не светится ни одно окно. Да и "глазки" в дверях не были освещены изнутри... Что ж, пойдем дальше.
Максимчук шел, прижавшись к стене, подальше от перил. Старался, чтобы даже песчинка под ногами не скрипнула. Хотя и понимал, что если тут кто-то есть, этот неведомый уже осведомлен о его визите - не случайно же на входе стоит такой скрипучий "сторож".
Пролет позади. Сквозь мутное, немытое стекло с улицы слабо цедился свет фонарей.
Площадка второго этажа была сродни первой. Единственное, чем она отличалась, было отсутствие здесь хотя бы слабенькой лампочки. Такие же две темные сумрачные двери. И полная тишина. То же и на третьем... И на четвертом...
Выше хода не было. Вертикальная металлическая лестница, ведущая на чердак, забрана в густую ячеистую сетку и тоже заперта на замок внушительных размеров.
Александр расслабленно выдохнул. Ничего и никого.
Так за что же тогда пытались напасть на Ашота? И зачем сюда приходили Абрамович сотоварищи? И где его тут держат? И что же вдруг понял Ашот?
Нет, его партизанский наскок оказался безрезультатным. Ну а для более детального разбирательства нужны люди и нужны санкции. Санкции, оснований для которых у него нет. Да и Вадиму их не дадут.
Так что же, опять его друга из налоговой полиции привлекать? Тоже не дело.
Пора было уходить. Обо всех вопросах, которые остались нерешенными, нужно будет помозговать потом.
Максимчук повернулся и медленно пошел по лестнице вниз. Он не услышал, как за его спиной быстро и абсолютно бесшумно распахнулась дверь и к нему метнулись две темные фигуры...
ТОХА - САМУСЬ - ВАЛЕНТИН - ДИРЕКТОР - КАЛАНДАР
Это было как озарение. Как будто кто-то сдернул покрывало с подготовленного к открытию памятника.
- Я вспомнил, - негромко сказал Антон Валерьевич.
Не услышать эти два слова было невозможно. И все же Самусь переспросил:
- Что?
- Я, кажется, все вспомнил, Самусь.
Сидевший до этого какое-то время неподвижно, Антон Валерьевич словно пробудился от дремы, потянулся, достал свой стакан, в котором еще оставалось немного выпивки. Одним глотком допил. И начал цедить себе добавку.
Самусь умел выжидать. Однако сейчас было не место и не время, чтобы испытывать долготерпение друг друга. Сейчас был едва ли не первый случай, когда именно он попытался форсировать продолжение разговора.
- И что же ты вспомнил? - поторопил он.
- Точнее сказать, не вспомнил, - поправился Тоха. - Я понял. Я понял, кто это может быть.
- Да? - овладев собой, меланхолично откинулся на спинку кресла Самусь. - И кто же это?
- Был у нас один такой...
На этот раз Антон тоже не стал возиться с коктейлем, а просто глотнул неразбавленного виски.
- Ты, конечно, помнишь наш влет с вывозом девочек "за бугор"?
Самусь слабо кивнул. Складывалось ощущение, что он по слабости своей не может делать двух дел - например, такие, как слушать и пить. И еще при этом жевать. Только самые близкие люди - и Тоха в том числе - не могли обмануться на этот счет, и знали, какая сложнейшая работа сейчас идет в этом обтянутом серой нездоровой кожей черепе. С каждым словом Антона в этом могучем мозгу вскрывались целые кладовые памяти, включались сложнейшие аналогии, выстраивались длиннейшие логические цепочки.
- Конечно, - подтвердил Самусь. - Тогда... пришлось застрелить Славку... Хороший мужик был, царство ему небесное, упокой, Господи, его душу грешную!..1).
___________________________________________
1). Повесть "Кровь с души не смывается".
- Да, хороший... Только этот хороший мужик чуть не спалил нас всех тогда, - раздраженный тем, что разговор уходит в сторону, в область абстракций, буркнул Тоха.
- Так ведь на родной дочке кто угодно сломается, - не открывая глаз и не меняя тона, намекнул Самусь. - Или ты не согласен?
- Ну ладно, это сейчас к делу не относится, - попытался вернуть разговор в нужное русло хозяин дачи. - Так вот, Самусь, вся эта история началась немного раньше. И далеко отсюда.
...- Эй, Бездомный, подь сюда!
И хохот.
- Ну что ты, Иван? Подь к нам... "Косячку" дадим потянуть. Забесплатно...
И снова хохот.
Валентин стиснул зубы. Не оборачивался. Упорно глядел сквозь оконное стекло на живописный пейзаж, раскинувшийся там. Только кулаки сжал. Как бы он их всех сейчас избил, всех до одного!.. Чтобы не видеть эти гнусные рожи, только бы не слышать их гнусного ржания. И ведь справился бы с ними, даже со всеми, справился бы! У него такая школа уличных жестоких драк за спиной - не чета вашим тренажерам, на которых вы только номер отбываете!.. В детдоме, какие бы строгие порядки ни существовали, трудно приходится пацану, который не может за себя постоять. Да и стычки с местными... Так что Валентин драться умел; и на кулачках, и со штакетиной, и широким солдатским ремнем с литой бляхой...
В воздухе витал характерный, чуть сладковатый удушливый аромат. Валентин уже научился различать по этому запаху, что именно они сегодня курят.
Наркоманы чертовы! Что мозги, что мышцы уже атрофировались...
В детдоме некоторые ребята тоже баловались "травкой", и ему не раз предлагали попробовать. Но только Валентин уже давно, едва не с пеленок, решил для себя твердо и бесповоротно: ни пить, ни курить, ни заниматься наркотой не будет. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Как бы потом, на воле, ни сложилась его жизнь. Потому что отвечать ему предстоит не только за себя одного.
И предположить не мог, как будет трудно это данное самому себе слово выполнить. Потому что большинство вокруг или пьют, или курят, или еще чем занимаются, и если не подвержен ни одному из этих грехов, на тебя начинают откровенно коситься.
Бездомный... Придумали же кличку, право слово... Иван Бездомный - по аналогии с героем "Мастера и Маргариты". Он и есть бездомный. Нет у него ни дома, ни квартиры, ни комнатенки хотя бы какой-никакой самой захудалой. И родителей нет, и родственников хоть каких-нибудь в его судьбе не объявлялось.
...И лишился он всех и всего как раз через эти все дурманы: курево, самогон, да наркота. Уж что и как там получилось, никто доподлинно не знает, да только сгорели отец с матерью, да брат матери с женой и взрослым уже их сыном, сгорели вместе с домиком в пригороде городка, в котором жил Валентин. Дядька с семьей приехал к ним из Казахстана, якобы погостить, да только потом под обломками сгоревшего дотла дома обнаружился целый мешок "травки", которую он как будто бы привез на реализацию, множество бутылок со спиртным, а пожар начался, как установило следствие (или как оно пожелало установить?), из-за того, что кто-то из погибших курил в постели... Детей же - Валентина и его младшую сестричку Женечку - в тот вечер отправили ночевать к соседям. Так вот они и уцелели. Так и в детдом попали.
Женька и сейчас там же, в детдоме. Скоро и у нее выпуск. И что с ней, с сестренкой, делать? Ладно, он парень, устроится, проживет как-нибудь. Может, завербуюсь в какие-нибудь наемники или как они нынче называются, в контрактники, что ли, рассуждал он, - хоть крыша над головой всегда будет и пайка какая-никакая. А вот молодой девке куда? Она вон какая фигуристая: сиськи ни в какие казенные лифчики-кофточки не помещаются, задница "молнию" на юбке рвет, а уж ножки... Попробуй уберечь ее от греха, если денег нет вовсе и жить негде!
К ней, к Женьке-то, уже пытались подкатываться с предложениями - понятно не руки и сердца. В том числе и детдомовский преподаватель физкультуры, та еще похотливая гнида, кого из старшеклассниц он только, гад, не перетрахал... Да только пока Валентин был в детдоме, он со своими корешками и близко к сестренке никого из кобелей не подпускали. Да и когда выпустился, его помнили и боялись. Особенно после того, как сюда, к "крутым", устроился работать. Даже когда других на промысел посылали, ее не трогали.
На промысел не в том смысле, что одним местом торговать... Другой промысел, относительно честный...
Прежний заведующий детдомом у них был хороший мужик, отставной военный. У него не жизнь сложилась, а прям-таки груша боксерская для отработки ударов побольнее. Молотило его - дай Боже... В смысле, не дай Бог кому-то еще такую!.. Отец у него тоже был военный, фронтовик, едва не до Белграда дошел, как будто бы лично с Броз Тито здоровался, а потом, после войны служил в Ашхабаде, а там в 48-м во время жуткого землетрясения у него вся семья погибла. Там так тряхнуло, что за пять секунд 110 тысяч человек завалило - абсолютный рекорд трагедии для территории Советского Союза. Он еще мальчишкой был, один из семьи в живых остался, так вот в детдом и попал. Суворовское закончил, потом военное училище - как раз под чехословацкие события попал, там ему в морду тоже поплевали, как будто он виноват, что его туда послали "пражскую весну" замораживать...
Впрочем, это вообще участь военных - разгребать дерьмо, в которое по уши закопаются политики, а они же, политики лажовые, потом от них же, военных, открестятся, дескать, мы, политики, в белых перчатках и белых манишках под смокингами, а от них, от военных, пардон-с, нашим же дерьмецом потягивает, в которое они сами, дураки, запачкались, наши грехи подчищая и помогая нам заработанные на войне деньги от дерьма же отмывать... А потом у него жена с младшим сыном погибла - разбилась в самолете, в котором она летела вместе с неким Чистяковым, про которого Валентин до того даже не слышал, но про которого заведующий рассказывал, что это был пародист номер один Советского Союза, который нынче несправедливо забыт, и который, якобы, в те времена позволял себе такие шуточки, на которые в те времена решиться было трудно - уж не потому ли и погиб-то?.. Остался офицер только со старшим сыном, который пошел по его стопам, закончил военное училище. У сына жена умерла во время родов а сам же он потом, через много лет, тоже погиб, погиб лютой смертью не то в Эфиопии, не то в Анголе, не то в Намибии, а может в каком-то из Йеменов, этого Валентин точно не помнил; знал только, что отцу не разрешили даже вскрыть гроб с телом, который под большим секретом переслали из Африки. Так и встретил старость этот человек, с единственной внучкой, жили они тогда где-то в Молдавии, которая тогда уже разделилась на Молдавии прорумынскую и прорусскую. А там новая беда - девочку как-то нашли зверски истерзанной и гнусно изнасилованной и никто так и не докопался (да и копались ли?), кто совершил такое злодеяние, какой национальности были те бандиты. К тому времени он жил, правда, нерасписанным, с одной женщиной из Прибалтики; звала его она, до ночных истерик боявшаяся после того случая горящих вглядов, которыми салили ее, белотелую блондинку, смуглолицые черноусые мужчины с автоматами, звала уехать с ней в родной не то Пярну, не то Паневежис, да только не захотел он быть на чужбине человеком второго сорта - так они и расстались.
Бросил тогда ветеран все, поджег напоследок свой домишко с нажитым за всю свою кочевую жизнь нехитрым скарбом, в том числе и сберкнижку с тремя без малого тысячами рублей, обесцененных бессовестными горе-реформаторами, да и приехал в город, где некогда воспитывался в детдоме. Попросился на работу. Хоть какую-нибудь.
- Здесь у вас нет благополучных детей, - доказывал он начальству. - А у меня вообще никого нет. Потому мы с ними так нужны друг другу. Да, нету у меня педагогического образования, так ведь и запросы у меня самые простые. Мне много не надо - только комнатку где-нибудь...
Начальство потенциал отставного офицера оценило. Его, хоть и не имел он надлежащего образования, назначили сразу заведующим.
Поначалу все шло нормально. Порядок он навел строгий, сам ничего не тянул и другим не позволял. Справедлив был, грубостей и рукоприкладства не допускал. Уважали его, за глаза "Макаром" прозвали - производное от "Макаренко"... Кого-то из администрации, из старых педагогов и воспитателей уволил, кого-то, невзирая на отсутствие все того же образования, взял... Короче, работал мужик. С боем, с руганью, с кулаком по столу, с лаской, с матом, с лестью, с обещанием обратиться в прокуратуру или во фракцию "Женщины России" - но выбивал для подопечных какой-никакой минимум средств.
А потом...
Как-то собрал он ребят старших классов. И, неловко пряча от них глаза, сказал, что, мол, денег не хватает, инфляция все съедает, продуктов недостает, стройматериалов для ремонта нет...
И попросил:
- Ребята, никого не заставляю, не имею права заставлять... Даже просить вас о таком не имею права. А прошу...
Нужно было для блага детдома поработать на разгрузке вагонов. Поработали, никто не отказался - знали, что все заработанное пойдет на них же... Потом еще раз. Потом организовали крохотную мастерскую, на которой девчонки, тоже старших классов, что-то не то не шили, не то обмётывали... Они же, девчонки, ходили по объявлениям в город - за детьми смотреть или уборку кому-нибудь из преуспевших дома сделать... Потом мальчишки организовали крохотную моечную станцию, где можно было недорого помыть машину. Пока одни драили автомобиль, другие водителю чайку-кофейку поднесут, бутерброд организуют...
Эта-та мойка и оказалась для них роковой. Хотя... Хотя кто его знает, что для кого и в самом деле становится роковым? Не было бы мойки, было б что-нибудь другое... Но это так, к слову.
Как-то в кабинет заведующего вдруг ворвался один из воспитанников.
- Там на наших крутые наезжают! - заорал он. - Деньги требуют.
Заведующий бросился вон. Выбежал на крыльцо и увидел весьма красноречивую картину: на моечной площадке стояла какая-то крутая иномарка, откуда, небрежно выставив на мокрый асфальт ногу в сапожке с клепками, что-то говорил молодой парень в кожаной куртке; рядом примостился могучий джип, возле которого скучала пара "качков"; ну а детдомовские ребята стояли плотной группкой, понурившись.
И отставной офицер не выдержал, сорвался.
Он вбежал в дом и через минуту вернулся назад, держа в руках охотничью ижевскую двустволку-"вертикалку". Взвел курок и бабахнул в воздух. Треск выстрела гулко отозвался затихающим эхом. С ближайшего дерева с гамом поднялась в небо стайка птиц.
Под удивленными взорами "наехавших" крутых и своих воспитанников заведующий подчеркнуто спокойно переломил ствол, выдернул и отшвырнул в траву гильзу, вогнал в дуло новый патрон.
Направился к сгрудившимся возле машин людям. Взрослым и детям. Врагам и подопечным.
- Я не для того своих пацанов от учебы и от детства отрываю, чтобы они заработанное своими руками вам отдавали, - твердо сказал он, опытно, наизготовку, но стволом поверх голов, держа ружье. - И ни с кем они делиться не будут. Вам все ясно?
К его удивлению, старший из подъехавших, сидевший в иномарке, на его тираду отозвался вполне спокойно и даже миролюбиво.
- Да ты что, папаша, не позавтракал сегодня, что смоляешь тут? - усмехнулся он. - Мусора еще понаедут, а у тебя несанкционированное применение оружия в период запрета на охоту... Мы же тихо-мирно поговорить хотим... Так это ты тут за главного?
Рассудительный тон и особенно усмешка сбивали с выбранного заведующим непримиримого тона.
- Я.
- Ясно. Ну так значит разговор у нас к тебе, - кожаный уже не усмехался, говорил жестче, но по-прежнему подчеркнуто рассудительно и спокойно. - Дело в следующем, папаша... Когда ты что-то делаешь, ты обязан платить налоги. Ты на это не ропщешь, потому что не нами это придумано, не нами это положение и изменять. Налоги эти идут на содержание государственного аппарата, на армию и милицию. Такова жизнь... Ты налогов не платишь, более того, у тебя здесь процветает явная эксплуатация детского труда. Да и ружьишко у тебя заряженное под рукой... Это ведь подсудное дело, папаша, и у тебя из-за этого могут быть серьезные неприятности с законом. Ну а если ты со своими мальцами пойдете под нашу "крышу", проблем у тебя не будет ни с чем, ни с кем и ни в чем. Так что просто считай, что платишь налоги и соглашайся.
Какой из военного человека, к тому же старой закваски, специалист по словесной эквилибристике?
- А если нет? - в лоб спросил он.
- Тогда у тебя будут проблемы, - откровенно улыбнулся крутой.
Поймав его улыбку, мордовороты у джипа дружно заржали. Да, они проблемы организуют запросто...
- Поглядим, - сурово ответил заведующий.
- Да пойми же ты, папаша, что и тебе от этого прямая выгода, - еще раз попытался наладить контакт вымогатель. - Тебя после этого никто трогать не будет. Понимаешь? Никто! В том числе и налоговая инспекция. Одно условие только... Вернее, два: повысить плату за обслуживание, а то вы мне конкуренцию сбиваете... А впрочем, ладно, папаша, за голодных детишек - прощаю, - вдруг невесть почему он вздумал сыграть в благородство, увидев, как дружно сгрудились вокруг старика воспитанники. - И в самом деле, только одно условие: вы мне будете платить. - Он не выдержал свой благожелательный тон и повторил с подчеркнутой угрозой, слегка пристукнув кулаком о свою раскрытую ладонь: - Будете платить!
- Не будем!
И тут как-то вдруг, очень быстро и мягко, почти незаметно оказалось, что две дырочки стволов глядят точно в лоб старшему.
- Послушай, парень, теперь меня! - отставник говорил не менее твердо и решительно. - Через мои руки в армии прошло много ребят. Хороших и плохих; разных. Не знаю, как у кого из них потом сложилось. Но то, что сейчас вы диктуете условия жизни, в этом и я тоже виноват. Значит, плохо мы вас воспитывали... Ну да хрен с ним!.. А тебе я так скажу. Не для того я всю жизнь по гарнизонам прокочевал, не для того сюда приехал, не для того ребят этих под себя взял, чтобы ты им преподносил такие уроки. Понял? Учить жизни их буду я. Может быть, тогда они будут лучше тебя...
Старший медленно, чтобы не спровоцировать выстрел, вылез из машины. Встал возле нее. Бледный, с испариной на лбу, но внешне спокойный. Даже улыбку попытался изобразить, хотя и получилось у него это не слишком искренне.
- Что ж, папаша, твое дело. Учи, - разрешил он. - Только запомни несколько слов еще... Да опусти ты свою пукалку, право же, чего ты меня пугаешь? Ты же не сможешь в меня выстрелить... В этом, кстати, наша с тобой разница: я в такой ситуации могу выстрелить, а ты нет... Ты можешь обзывать меня сколько хочешь и как хочешь, но главное заключается в том, что ваше поколение уходит, а на ваших костях вырастаем мы. Вы для нас питательный перегной, на котором мы вполне прекрасно себя ощущаем. И вы не хотите признать, что мы стали такими только благодаря вам. Вы голосовали на партийных собраниях за всенародный одобрямс, а потом дома говорили совсем другое. Вот мы и выросли такие. Да, на наших костях, из того перегноя, в который мы превратимся, вырастут другие люди, которые тоже не будут похожими на нас. Одна только существенная разница: мы не зовем всех к всеобщему равенству и братству, к коммунизму и к другой такой же ерунде. Мы говорим: прав тот, кто сильнее. А я сильнее, чем ты, папаша. Поэтому победа непременно будет за нами. Сегодня я уеду. Не потому, что я проиграл, вовсе нет. А потому что я не хочу применять к тебе насилия. И причина банальна: я не хочу, чтобы в памяти этих своих салажат ты остался великомучеником - у нас таких всегда любили. Ну а так я уеду и ты останешься в их памяти слабым, беспомощным, хотя и гордым донкихотом. И ты всю оставшуюся жизнь так и будешь воевать с ветряными мельницами, а они, твои пацаны, будут тебя жалеть и потихоньку прикарманивать заработанные здесь деньги. Потому что свой личный карман всегда роднее общественного, а свой желудок хочет кушать сильнее, чем миллиард чужих желудков. А потому они все когда-нибудь обязательно придут ко мне, когда тебя выкинут отсюда на помойку, а на твое место назначат более сговорчивого человека, которому я пообещаю четвертую или десятую часть выручки, которую стану получить с твоих ребят... Так будет папаша, хочешь ты этого или нет, и будет очень скоро... Ну ладно, хватит политзанятий! Так и быть, из уважения к твоим сединам, я сейчас просто уезжаю. И копейки, вернее, даже рубля с тебя не возьму. А вернусь только когда узнаю, что тебя отсюда уже вытурили. Ну как, ты ведь оценил мое благородство?
Судя по всему, дверь, из-за которой у Ашота едва не начались неприятности, вон та. Ну а раз так, то начнем действовать!
Первым делом Александр достал из кармана коробочку служебного сотового телефона. Откинул крышечку, быстро настучал знакомый номер.
- Слушаю вас.
Наташенька. Чудесная девушка, юная, красивая, добрая, доброжелательная... К ней в фирме отношение у всех было особенное: ее отец погиб в Афгане, как говорили раньше, при исполнении служебных обязанностей, семья получила посмертную Звезду Героя и заверения, что никто и ничто не будет забыто. Однако потом, когда страна распалась, Наташа со своей матерью никому уже не были нужны... И сколько их, таких позабытых семей, мужчин которых родина послала на смерть, а потом о них добросовестно забыла, осталось по всей России и ее ближайшим окрестностям!.. Короче говоря, Наташе просто повезло, что сослуживец и друг ее отца, организовав частную охранно-детективную фирму, в память о нем взял в секретарши его дочь.
- Наталь, это Александр.
- Слушаю тебя, Сашенька.
Она ко всем была очень добра. Однако Сашке очень хотелось верить, что к нему она обращается нежнее, чем к остальным.
- Ашот еще там?
- Нет, он сюда заскочил буквально на минутку, а потом куда-то уехал. Но просил тебе передать...
Ну что он может ему передать? Что так не поступают? Так это Александр и сам знал.
- Погоди, Наташенька, мне ничего передавать не надо, - не стал он дожидаться продолжения. - Это ты ему передай, если есть возможность, что я пошел на бульвар. Место он знает. Войду внутрь, посмотрю что там и как...
- Погоди, Саша!.. - секретарша попыталась его остановить.
Однако Максимчук не поддался.
- Нет, я решил - так и будет! Одно еще только: я телефон отключаю, так что звонить мне не надо. Когда будет возможность, сам тебе перезвоню. Счастливо!
Потом позвонил домой. Трубку сняла дочь.
- Это я, - в разговорах с дочерью он старался быть кратким. - Передай маме, что я задерживаюсь на работе и когда буду - не знаю.
- Ладно.
Вот и весь разговор.
Дочка за последнее время как-то вдруг, разом повзрослела, превратилась из мосластой девчонки в сформировавшуюся девушку. И в ней так же вдруг проклюнулись женские начала. Она чувствовала, что у родителей что-то не клеится, судя по тону, осуждала отца, фыркала на мать... То самое, что называется, от рук отбилась. Да и сын, чем дальше, тем больше стал хулиганить... И это само по себе тоже не добавляло теплоты в домашнюю атмосферу.
Ну и последний звонок.
- Валюшка, это я.
- Приветики, - в раздавшемся голосе сквозил неприкрытый сарказм. - Явился - не запылился... Ты это откуда?
- Я сегодня на задании. Когда освобожусь, не знаю. Если не слишком поздно, позвоню.
- Очень надо... Надеюсь, работать будешь не по обслуживанию какой-нибудь красотки?
Вот же язвочка! - с теплотой в душе подумал Александр. Однако вслух произносить эту фразу не стал.
- Для этих целей у нас есть парни помоложе... В общем, счастливо!
- Сань, - остановила его Валентина неожиданно серьезным голосом. - Там у тебя что-то случилось?
Даже странно, удивился Александр. К его работе она никогда особенно серьезно не относилась. Неужто женское чутье и в самом деле имеет место наличествовать у этой взбалмошной журналисточки? Даже не верится...
- А что?
- Да так, Саня...- еще подбавила она неопределенности. - Что-то, Саня, тревожно мне.
- Все в порядке, Валюха, не переживай.
И опять, не дожидаясь от нее еще каких-то напутствий-расспросов, отключился.
Однако после этих слов ему еще больше захотелось бросить все и повернуть обратно. Едва ли не единственное, что его остановило - что он не умел и не любил менять принятое решение на противоположное.
- Да что ж это я, в самом деле? Что тут, генеральный штаб вооруженных сил мафии собирается? - негромко сказал Максимчук.- Или совет безопасности организации объединенных мафий?.. Обычный притончик. В котором, скорее всего, и держат этого Абрамовича... Войду, посмотрю, если что, дурака включу - а там видно будет!
Он дошел до "зебры" перехода, не стал дожидаться разрешающего сигнала на светофоре, быстро перебежал дорогу. Прошел сквозь сквер. И как-то сразу понял, в какую именно дверь должны были войти в тот раз Абрамович и сопровождавшие его люди. Она и в самом деле была старая и облупившаяся, и даже внешне не могла не оказаться не снабженной тугой скрипучей пружиной.
Еще имеется последняя возможность повернуть направо, к метро...
Подумав об этом, Максимчук решительно направился к намеченной двери.
Дверь и в самом деле противно и протяжно заскрипела. И гулко бухнула за спиной. Словно выстрел прозвучал. Или грохнула граната.
Парадное было как парадное - таких в подобных домиках в центре столицы до фига и больше. Освещение слабое - лампочка чуть теплится, всего-то, наверное, в 25 ватт. Короткий лестничный пролет с неровными ступенями, протертыми несчетным множеством подошв. Темная, еще более короткая, лесенка в подвал упирается в частую решетку, сваренную из толстенных арматурных прутьев, замкнутую могучей цепью и несокрушимым амбарным замком.
В подъезде царила полнейшая тишина. Только отгудело эхо от звука громко захлопнувшейся двери и снова все затихло. Даже шум с улицы доносился как-то приглушенно.
Александр сжал в кармане кастет. Специально нападать на кого-то он не собирался, первым бить - тоже. Однако приходится быть готовым к любым неожиданностям.
Он осторожно двинулся вверх по лестнице. На площадку выходило две большие двери. Никакой нумерации квартир, никаких надписей, которые могли бы указать, что за ними скрывается, здесь не было. Только плохо различимые, закрашенные номера, прибитые к наличникам. А квартиры явно не жилые - еще с улицы Александр обратил внимание, что в этом доме не светится ни одно окно. Да и "глазки" в дверях не были освещены изнутри... Что ж, пойдем дальше.
Максимчук шел, прижавшись к стене, подальше от перил. Старался, чтобы даже песчинка под ногами не скрипнула. Хотя и понимал, что если тут кто-то есть, этот неведомый уже осведомлен о его визите - не случайно же на входе стоит такой скрипучий "сторож".
Пролет позади. Сквозь мутное, немытое стекло с улицы слабо цедился свет фонарей.
Площадка второго этажа была сродни первой. Единственное, чем она отличалась, было отсутствие здесь хотя бы слабенькой лампочки. Такие же две темные сумрачные двери. И полная тишина. То же и на третьем... И на четвертом...
Выше хода не было. Вертикальная металлическая лестница, ведущая на чердак, забрана в густую ячеистую сетку и тоже заперта на замок внушительных размеров.
Александр расслабленно выдохнул. Ничего и никого.
Так за что же тогда пытались напасть на Ашота? И зачем сюда приходили Абрамович сотоварищи? И где его тут держат? И что же вдруг понял Ашот?
Нет, его партизанский наскок оказался безрезультатным. Ну а для более детального разбирательства нужны люди и нужны санкции. Санкции, оснований для которых у него нет. Да и Вадиму их не дадут.
Так что же, опять его друга из налоговой полиции привлекать? Тоже не дело.
Пора было уходить. Обо всех вопросах, которые остались нерешенными, нужно будет помозговать потом.
Максимчук повернулся и медленно пошел по лестнице вниз. Он не услышал, как за его спиной быстро и абсолютно бесшумно распахнулась дверь и к нему метнулись две темные фигуры...
ТОХА - САМУСЬ - ВАЛЕНТИН - ДИРЕКТОР - КАЛАНДАР
Это было как озарение. Как будто кто-то сдернул покрывало с подготовленного к открытию памятника.
- Я вспомнил, - негромко сказал Антон Валерьевич.
Не услышать эти два слова было невозможно. И все же Самусь переспросил:
- Что?
- Я, кажется, все вспомнил, Самусь.
Сидевший до этого какое-то время неподвижно, Антон Валерьевич словно пробудился от дремы, потянулся, достал свой стакан, в котором еще оставалось немного выпивки. Одним глотком допил. И начал цедить себе добавку.
Самусь умел выжидать. Однако сейчас было не место и не время, чтобы испытывать долготерпение друг друга. Сейчас был едва ли не первый случай, когда именно он попытался форсировать продолжение разговора.
- И что же ты вспомнил? - поторопил он.
- Точнее сказать, не вспомнил, - поправился Тоха. - Я понял. Я понял, кто это может быть.
- Да? - овладев собой, меланхолично откинулся на спинку кресла Самусь. - И кто же это?
- Был у нас один такой...
На этот раз Антон тоже не стал возиться с коктейлем, а просто глотнул неразбавленного виски.
- Ты, конечно, помнишь наш влет с вывозом девочек "за бугор"?
Самусь слабо кивнул. Складывалось ощущение, что он по слабости своей не может делать двух дел - например, такие, как слушать и пить. И еще при этом жевать. Только самые близкие люди - и Тоха в том числе - не могли обмануться на этот счет, и знали, какая сложнейшая работа сейчас идет в этом обтянутом серой нездоровой кожей черепе. С каждым словом Антона в этом могучем мозгу вскрывались целые кладовые памяти, включались сложнейшие аналогии, выстраивались длиннейшие логические цепочки.
- Конечно, - подтвердил Самусь. - Тогда... пришлось застрелить Славку... Хороший мужик был, царство ему небесное, упокой, Господи, его душу грешную!..1).
___________________________________________
1). Повесть "Кровь с души не смывается".
- Да, хороший... Только этот хороший мужик чуть не спалил нас всех тогда, - раздраженный тем, что разговор уходит в сторону, в область абстракций, буркнул Тоха.
- Так ведь на родной дочке кто угодно сломается, - не открывая глаз и не меняя тона, намекнул Самусь. - Или ты не согласен?
- Ну ладно, это сейчас к делу не относится, - попытался вернуть разговор в нужное русло хозяин дачи. - Так вот, Самусь, вся эта история началась немного раньше. И далеко отсюда.
...- Эй, Бездомный, подь сюда!
И хохот.
- Ну что ты, Иван? Подь к нам... "Косячку" дадим потянуть. Забесплатно...
И снова хохот.
Валентин стиснул зубы. Не оборачивался. Упорно глядел сквозь оконное стекло на живописный пейзаж, раскинувшийся там. Только кулаки сжал. Как бы он их всех сейчас избил, всех до одного!.. Чтобы не видеть эти гнусные рожи, только бы не слышать их гнусного ржания. И ведь справился бы с ними, даже со всеми, справился бы! У него такая школа уличных жестоких драк за спиной - не чета вашим тренажерам, на которых вы только номер отбываете!.. В детдоме, какие бы строгие порядки ни существовали, трудно приходится пацану, который не может за себя постоять. Да и стычки с местными... Так что Валентин драться умел; и на кулачках, и со штакетиной, и широким солдатским ремнем с литой бляхой...
В воздухе витал характерный, чуть сладковатый удушливый аромат. Валентин уже научился различать по этому запаху, что именно они сегодня курят.
Наркоманы чертовы! Что мозги, что мышцы уже атрофировались...
В детдоме некоторые ребята тоже баловались "травкой", и ему не раз предлагали попробовать. Но только Валентин уже давно, едва не с пеленок, решил для себя твердо и бесповоротно: ни пить, ни курить, ни заниматься наркотой не будет. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Как бы потом, на воле, ни сложилась его жизнь. Потому что отвечать ему предстоит не только за себя одного.
И предположить не мог, как будет трудно это данное самому себе слово выполнить. Потому что большинство вокруг или пьют, или курят, или еще чем занимаются, и если не подвержен ни одному из этих грехов, на тебя начинают откровенно коситься.
Бездомный... Придумали же кличку, право слово... Иван Бездомный - по аналогии с героем "Мастера и Маргариты". Он и есть бездомный. Нет у него ни дома, ни квартиры, ни комнатенки хотя бы какой-никакой самой захудалой. И родителей нет, и родственников хоть каких-нибудь в его судьбе не объявлялось.
...И лишился он всех и всего как раз через эти все дурманы: курево, самогон, да наркота. Уж что и как там получилось, никто доподлинно не знает, да только сгорели отец с матерью, да брат матери с женой и взрослым уже их сыном, сгорели вместе с домиком в пригороде городка, в котором жил Валентин. Дядька с семьей приехал к ним из Казахстана, якобы погостить, да только потом под обломками сгоревшего дотла дома обнаружился целый мешок "травки", которую он как будто бы привез на реализацию, множество бутылок со спиртным, а пожар начался, как установило следствие (или как оно пожелало установить?), из-за того, что кто-то из погибших курил в постели... Детей же - Валентина и его младшую сестричку Женечку - в тот вечер отправили ночевать к соседям. Так вот они и уцелели. Так и в детдом попали.
Женька и сейчас там же, в детдоме. Скоро и у нее выпуск. И что с ней, с сестренкой, делать? Ладно, он парень, устроится, проживет как-нибудь. Может, завербуюсь в какие-нибудь наемники или как они нынче называются, в контрактники, что ли, рассуждал он, - хоть крыша над головой всегда будет и пайка какая-никакая. А вот молодой девке куда? Она вон какая фигуристая: сиськи ни в какие казенные лифчики-кофточки не помещаются, задница "молнию" на юбке рвет, а уж ножки... Попробуй уберечь ее от греха, если денег нет вовсе и жить негде!
К ней, к Женьке-то, уже пытались подкатываться с предложениями - понятно не руки и сердца. В том числе и детдомовский преподаватель физкультуры, та еще похотливая гнида, кого из старшеклассниц он только, гад, не перетрахал... Да только пока Валентин был в детдоме, он со своими корешками и близко к сестренке никого из кобелей не подпускали. Да и когда выпустился, его помнили и боялись. Особенно после того, как сюда, к "крутым", устроился работать. Даже когда других на промысел посылали, ее не трогали.
На промысел не в том смысле, что одним местом торговать... Другой промысел, относительно честный...
Прежний заведующий детдомом у них был хороший мужик, отставной военный. У него не жизнь сложилась, а прям-таки груша боксерская для отработки ударов побольнее. Молотило его - дай Боже... В смысле, не дай Бог кому-то еще такую!.. Отец у него тоже был военный, фронтовик, едва не до Белграда дошел, как будто бы лично с Броз Тито здоровался, а потом, после войны служил в Ашхабаде, а там в 48-м во время жуткого землетрясения у него вся семья погибла. Там так тряхнуло, что за пять секунд 110 тысяч человек завалило - абсолютный рекорд трагедии для территории Советского Союза. Он еще мальчишкой был, один из семьи в живых остался, так вот в детдом и попал. Суворовское закончил, потом военное училище - как раз под чехословацкие события попал, там ему в морду тоже поплевали, как будто он виноват, что его туда послали "пражскую весну" замораживать...
Впрочем, это вообще участь военных - разгребать дерьмо, в которое по уши закопаются политики, а они же, политики лажовые, потом от них же, военных, открестятся, дескать, мы, политики, в белых перчатках и белых манишках под смокингами, а от них, от военных, пардон-с, нашим же дерьмецом потягивает, в которое они сами, дураки, запачкались, наши грехи подчищая и помогая нам заработанные на войне деньги от дерьма же отмывать... А потом у него жена с младшим сыном погибла - разбилась в самолете, в котором она летела вместе с неким Чистяковым, про которого Валентин до того даже не слышал, но про которого заведующий рассказывал, что это был пародист номер один Советского Союза, который нынче несправедливо забыт, и который, якобы, в те времена позволял себе такие шуточки, на которые в те времена решиться было трудно - уж не потому ли и погиб-то?.. Остался офицер только со старшим сыном, который пошел по его стопам, закончил военное училище. У сына жена умерла во время родов а сам же он потом, через много лет, тоже погиб, погиб лютой смертью не то в Эфиопии, не то в Анголе, не то в Намибии, а может в каком-то из Йеменов, этого Валентин точно не помнил; знал только, что отцу не разрешили даже вскрыть гроб с телом, который под большим секретом переслали из Африки. Так и встретил старость этот человек, с единственной внучкой, жили они тогда где-то в Молдавии, которая тогда уже разделилась на Молдавии прорумынскую и прорусскую. А там новая беда - девочку как-то нашли зверски истерзанной и гнусно изнасилованной и никто так и не докопался (да и копались ли?), кто совершил такое злодеяние, какой национальности были те бандиты. К тому времени он жил, правда, нерасписанным, с одной женщиной из Прибалтики; звала его она, до ночных истерик боявшаяся после того случая горящих вглядов, которыми салили ее, белотелую блондинку, смуглолицые черноусые мужчины с автоматами, звала уехать с ней в родной не то Пярну, не то Паневежис, да только не захотел он быть на чужбине человеком второго сорта - так они и расстались.
Бросил тогда ветеран все, поджег напоследок свой домишко с нажитым за всю свою кочевую жизнь нехитрым скарбом, в том числе и сберкнижку с тремя без малого тысячами рублей, обесцененных бессовестными горе-реформаторами, да и приехал в город, где некогда воспитывался в детдоме. Попросился на работу. Хоть какую-нибудь.
- Здесь у вас нет благополучных детей, - доказывал он начальству. - А у меня вообще никого нет. Потому мы с ними так нужны друг другу. Да, нету у меня педагогического образования, так ведь и запросы у меня самые простые. Мне много не надо - только комнатку где-нибудь...
Начальство потенциал отставного офицера оценило. Его, хоть и не имел он надлежащего образования, назначили сразу заведующим.
Поначалу все шло нормально. Порядок он навел строгий, сам ничего не тянул и другим не позволял. Справедлив был, грубостей и рукоприкладства не допускал. Уважали его, за глаза "Макаром" прозвали - производное от "Макаренко"... Кого-то из администрации, из старых педагогов и воспитателей уволил, кого-то, невзирая на отсутствие все того же образования, взял... Короче, работал мужик. С боем, с руганью, с кулаком по столу, с лаской, с матом, с лестью, с обещанием обратиться в прокуратуру или во фракцию "Женщины России" - но выбивал для подопечных какой-никакой минимум средств.
А потом...
Как-то собрал он ребят старших классов. И, неловко пряча от них глаза, сказал, что, мол, денег не хватает, инфляция все съедает, продуктов недостает, стройматериалов для ремонта нет...
И попросил:
- Ребята, никого не заставляю, не имею права заставлять... Даже просить вас о таком не имею права. А прошу...
Нужно было для блага детдома поработать на разгрузке вагонов. Поработали, никто не отказался - знали, что все заработанное пойдет на них же... Потом еще раз. Потом организовали крохотную мастерскую, на которой девчонки, тоже старших классов, что-то не то не шили, не то обмётывали... Они же, девчонки, ходили по объявлениям в город - за детьми смотреть или уборку кому-нибудь из преуспевших дома сделать... Потом мальчишки организовали крохотную моечную станцию, где можно было недорого помыть машину. Пока одни драили автомобиль, другие водителю чайку-кофейку поднесут, бутерброд организуют...
Эта-та мойка и оказалась для них роковой. Хотя... Хотя кто его знает, что для кого и в самом деле становится роковым? Не было бы мойки, было б что-нибудь другое... Но это так, к слову.
Как-то в кабинет заведующего вдруг ворвался один из воспитанников.
- Там на наших крутые наезжают! - заорал он. - Деньги требуют.
Заведующий бросился вон. Выбежал на крыльцо и увидел весьма красноречивую картину: на моечной площадке стояла какая-то крутая иномарка, откуда, небрежно выставив на мокрый асфальт ногу в сапожке с клепками, что-то говорил молодой парень в кожаной куртке; рядом примостился могучий джип, возле которого скучала пара "качков"; ну а детдомовские ребята стояли плотной группкой, понурившись.
И отставной офицер не выдержал, сорвался.
Он вбежал в дом и через минуту вернулся назад, держа в руках охотничью ижевскую двустволку-"вертикалку". Взвел курок и бабахнул в воздух. Треск выстрела гулко отозвался затихающим эхом. С ближайшего дерева с гамом поднялась в небо стайка птиц.
Под удивленными взорами "наехавших" крутых и своих воспитанников заведующий подчеркнуто спокойно переломил ствол, выдернул и отшвырнул в траву гильзу, вогнал в дуло новый патрон.
Направился к сгрудившимся возле машин людям. Взрослым и детям. Врагам и подопечным.
- Я не для того своих пацанов от учебы и от детства отрываю, чтобы они заработанное своими руками вам отдавали, - твердо сказал он, опытно, наизготовку, но стволом поверх голов, держа ружье. - И ни с кем они делиться не будут. Вам все ясно?
К его удивлению, старший из подъехавших, сидевший в иномарке, на его тираду отозвался вполне спокойно и даже миролюбиво.
- Да ты что, папаша, не позавтракал сегодня, что смоляешь тут? - усмехнулся он. - Мусора еще понаедут, а у тебя несанкционированное применение оружия в период запрета на охоту... Мы же тихо-мирно поговорить хотим... Так это ты тут за главного?
Рассудительный тон и особенно усмешка сбивали с выбранного заведующим непримиримого тона.
- Я.
- Ясно. Ну так значит разговор у нас к тебе, - кожаный уже не усмехался, говорил жестче, но по-прежнему подчеркнуто рассудительно и спокойно. - Дело в следующем, папаша... Когда ты что-то делаешь, ты обязан платить налоги. Ты на это не ропщешь, потому что не нами это придумано, не нами это положение и изменять. Налоги эти идут на содержание государственного аппарата, на армию и милицию. Такова жизнь... Ты налогов не платишь, более того, у тебя здесь процветает явная эксплуатация детского труда. Да и ружьишко у тебя заряженное под рукой... Это ведь подсудное дело, папаша, и у тебя из-за этого могут быть серьезные неприятности с законом. Ну а если ты со своими мальцами пойдете под нашу "крышу", проблем у тебя не будет ни с чем, ни с кем и ни в чем. Так что просто считай, что платишь налоги и соглашайся.
Какой из военного человека, к тому же старой закваски, специалист по словесной эквилибристике?
- А если нет? - в лоб спросил он.
- Тогда у тебя будут проблемы, - откровенно улыбнулся крутой.
Поймав его улыбку, мордовороты у джипа дружно заржали. Да, они проблемы организуют запросто...
- Поглядим, - сурово ответил заведующий.
- Да пойми же ты, папаша, что и тебе от этого прямая выгода, - еще раз попытался наладить контакт вымогатель. - Тебя после этого никто трогать не будет. Понимаешь? Никто! В том числе и налоговая инспекция. Одно условие только... Вернее, два: повысить плату за обслуживание, а то вы мне конкуренцию сбиваете... А впрочем, ладно, папаша, за голодных детишек - прощаю, - вдруг невесть почему он вздумал сыграть в благородство, увидев, как дружно сгрудились вокруг старика воспитанники. - И в самом деле, только одно условие: вы мне будете платить. - Он не выдержал свой благожелательный тон и повторил с подчеркнутой угрозой, слегка пристукнув кулаком о свою раскрытую ладонь: - Будете платить!
- Не будем!
И тут как-то вдруг, очень быстро и мягко, почти незаметно оказалось, что две дырочки стволов глядят точно в лоб старшему.
- Послушай, парень, теперь меня! - отставник говорил не менее твердо и решительно. - Через мои руки в армии прошло много ребят. Хороших и плохих; разных. Не знаю, как у кого из них потом сложилось. Но то, что сейчас вы диктуете условия жизни, в этом и я тоже виноват. Значит, плохо мы вас воспитывали... Ну да хрен с ним!.. А тебе я так скажу. Не для того я всю жизнь по гарнизонам прокочевал, не для того сюда приехал, не для того ребят этих под себя взял, чтобы ты им преподносил такие уроки. Понял? Учить жизни их буду я. Может быть, тогда они будут лучше тебя...
Старший медленно, чтобы не спровоцировать выстрел, вылез из машины. Встал возле нее. Бледный, с испариной на лбу, но внешне спокойный. Даже улыбку попытался изобразить, хотя и получилось у него это не слишком искренне.
- Что ж, папаша, твое дело. Учи, - разрешил он. - Только запомни несколько слов еще... Да опусти ты свою пукалку, право же, чего ты меня пугаешь? Ты же не сможешь в меня выстрелить... В этом, кстати, наша с тобой разница: я в такой ситуации могу выстрелить, а ты нет... Ты можешь обзывать меня сколько хочешь и как хочешь, но главное заключается в том, что ваше поколение уходит, а на ваших костях вырастаем мы. Вы для нас питательный перегной, на котором мы вполне прекрасно себя ощущаем. И вы не хотите признать, что мы стали такими только благодаря вам. Вы голосовали на партийных собраниях за всенародный одобрямс, а потом дома говорили совсем другое. Вот мы и выросли такие. Да, на наших костях, из того перегноя, в который мы превратимся, вырастут другие люди, которые тоже не будут похожими на нас. Одна только существенная разница: мы не зовем всех к всеобщему равенству и братству, к коммунизму и к другой такой же ерунде. Мы говорим: прав тот, кто сильнее. А я сильнее, чем ты, папаша. Поэтому победа непременно будет за нами. Сегодня я уеду. Не потому, что я проиграл, вовсе нет. А потому что я не хочу применять к тебе насилия. И причина банальна: я не хочу, чтобы в памяти этих своих салажат ты остался великомучеником - у нас таких всегда любили. Ну а так я уеду и ты останешься в их памяти слабым, беспомощным, хотя и гордым донкихотом. И ты всю оставшуюся жизнь так и будешь воевать с ветряными мельницами, а они, твои пацаны, будут тебя жалеть и потихоньку прикарманивать заработанные здесь деньги. Потому что свой личный карман всегда роднее общественного, а свой желудок хочет кушать сильнее, чем миллиард чужих желудков. А потому они все когда-нибудь обязательно придут ко мне, когда тебя выкинут отсюда на помойку, а на твое место назначат более сговорчивого человека, которому я пообещаю четвертую или десятую часть выручки, которую стану получить с твоих ребят... Так будет папаша, хочешь ты этого или нет, и будет очень скоро... Ну ладно, хватит политзанятий! Так и быть, из уважения к твоим сединам, я сейчас просто уезжаю. И копейки, вернее, даже рубля с тебя не возьму. А вернусь только когда узнаю, что тебя отсюда уже вытурили. Ну как, ты ведь оценил мое благородство?