Страница:
Наконец лимузин подкатил к величественному розовому отелю, лежащему, как бриллиант, на азиатском берегу Босфора. Это традиционное летнее убежище богачей, известное в городе под местным именем Yali, возвел в девятнадцатом веке оттоманский визирь. Ататюрк недолюбливал упадочническую султанскую мишуру, поэтому двадцатый век был с этим приморским дворцом строг. После Первой мировой войны его разграбили греческие солдаты. В тридцатые годы на верхнем этаже жил Ким Филби
[74], в сороковые здесь находился оплот зловещего турецко-германского союза, в пятидесятые и шестидесятые он превратился в мрачную ночлежку для советских коммивояжеров-параноиков. В семидесятых и восьмидесятых этот обломок империи чуть было не рухнул от ветхости: его изящные некогда портики обвисли, как вдовий подбородок, причал сгнил, крыша, облюбованная летучими мышами, растеряла большую часть изогнутой черепицы.
Но однажды министр, дядя Озбея, решил, что расширяющиеся деловые интересы турецкой разведки нуждаются в надежном причале для скоростных судов. В девяностые годы Черное море стало морем «черного рынка», ибо омывало зараженные мафией берега Болгарии, Румынии, Украины, Грузии и России. Во всех этих странах понятия не имели, что такое честное правительство, их население ни в грош не ставило таможенников, сборщиков налогов, агентов служб борьбы с распространением наркотиков и огнестрельного оружия.
Эти сказочные возможности стали для умирающего оттоманского yali облаками, пролившими золотой дождь. Через него хлынул поток денег, выручаемых контрабандой наркотиков и оружия. Вместе с ее тайными распорядителями расцвел и этот небольшой дворец. В нем опять забила ключом жизнь, его стены, озаренные восходящим солнцем — богатством нуворишей конца века, были вновь покрашены традиционной темно-розовой краской оттоманской эпохи. Территория дворца, огороженная витым чугуном, насквозь просматривалась камерами слежения, у электрифицированных ворот встали турецкие парашютисты в белых касках с белыми ремешками на подбородках, в белых перчатках.
Ворота распахнулись, пропустили лимузин и снова затворились. Старлиц и Зета вылезли, забрали сумки и зашагали мимо сиятельного коллекционного «астон-мартина», чудовищного бронированного «мерседеса» и автомобильчика спортивного класса. Дворцовый вестибюль встретил их головокружительной элегантностью: фантастической золотой росписью на стенах, диванами под красным бархатом и синим шелком, восьмиугольными черепаховыми и фаянсовыми столиками. Дежурный трудился за внушительной стойкой красного дерева при свете лампы в виде огромной жемчужины. Он почтительно пригласил вновь прибывших в изящный зеркальный альков с ослепительным марципановым потолком, подал им кофе в крохотных серебряных чашечках и леденцы.
Старлиц с удивлением узнал в этом услужливом человеке Дрея, бывшего громилу, состоявшего при Озбее.
Дрей происходил из затерянной деревушки Верхней Анатолии, в его тяжелые ручищи так и просились кусачки или нож для сдирания бараньих шкур. Теперь на нем был безупречный итальянский костюм, физиономия гладко выбрита, зубы сияли белизной, волосы напомажены, как у парламентского атташе. Самое странное, Дрей чувствовал себя здесь как рыба в воде, словно считал владельца казино, залитого цементом, естественной ступенькой к своей уютной ливрейной синекуре. Он принял у Старлица визитную карточку и неслышно удалился. Старлиц смутился: карточка долго пролежала в портмоне, а портмоне — в заднем кармане, что не могло не сказаться на качестве полиграфии.
Поерзав на диване, он взял чашечку с кофе. Напиток его не оживил, но по крайней мере отвлек. Густой аромат кардамона. По-каирски. Кофе был превосходный, он такого не заслужил.
Время текло медленно. Зета совершенно расклеилась: у нее текло из носа, немытые волосы спутались. Она нервно постукивала каблуками по полированной диванной ножке. У Старлица были напряжены нервы, настроение было ни к черту. Но он знал, что все испортит, если засуетится. Даже подняться с дивана было бы для него героическим усилием, поэтому он попросил Дрея принести Зете апельсиновой «фанты». Зета с бульканьем выпила всю бутылку до дна и, отдуваясь, уронила липкую посуду на трапезундский ковер ручной работы, чтобы, сраженная детской скукой, повалиться на диван. Ей очень хотелось выглядеть непокорным подростком, отловленным в диких просторах Кавказа и доставленным пред очи безразличного султана.
На одной из ближайших дверей повернулась серебряная ручка. Появилась суперзвезда, за ней семенил мультимиллионер. Зета выпрямилась, как пружина.
— Это она!
На Гонке Уц были серьги-слезки, волосы зачесаны наверх в стиле «замороженная бомба», умопомрачительный торс был заключен в кольчугу из персиковой тафты от Александра Маккуина [75]. Ее преследователем был коренастый загорелый субъект в розовых авиаторских очках, костюме банкира и галстуке капитана индустрии с виндзорским узлом.
— Вы! — изрек мультимиллионер, указывая на Старлица. — Молодой человек!
— Да? — пролепетал тот, обомлев от такого обращения.
— Вы говорите по-турецки или по-французски?
— Я говорю по-французски! — поспешно вмешалась Зета. — Я брала домашние уроки!
— Здравствуйте, Гонка, — сказал Старлиц, привстав. Гонка Уц разглядывала его с олимпийским спокойствием.
— Вы знаете мисс Уц? — недоверчиво спросил субъект.
— Мы встречались некоторое время назад.
— Вы с телевидения?
— Поп-музыка. У меня была группа…
— Ага! — Мультимиллионер облегченно кивнул. — Отлично. Скажите мисс Уц, что меня ждет самолет. Она должна улететь со мной в Сан-Пауло. Сегодня вечером.
С запинками, немыслимой грамматикой и яростной жестикуляцией Зете удалось донести эту мысль до Гонки. Та приложила изящную ладошку клинышком к алым губам и мелодично прыснула.
— В этом турецком игровом шоу она зря теряет время, — настаивал бразилец. — Зато у нас в Бразилии
настоящее всемирное телевидение. Международный масштаб! Наши «мыльные оперы» стоят на первом месте в Москве и на втором в Тайбее. Они бьют все рекорды в Бейруте и Каире. Скажите это мисс Уц. Добейтесь, чтобы она поняла.
Зета предприняла новое переводческое усилие, но Гонка показала им свою гибкую спину и убежала в дворцовый сад. Бразилец устремился за ней следом, вытянув руки, как любовник с древнегреческой амфоры. Вскоре до слуха Старлица и Зеты донесся богатырский рев двигателя «ягуара», от шума выброшенного колесами гравия чуть не обрушилась лепнина на стенах.
Старлиц поспешил сесть: он заметил, что испачкал шелковый диван.
— Она даже со мной не поздоровалась! — пожаловалась Зета с искаженной загорелой мордашкой. — А ведь она однажды расписалась на моей руке и все такое… Я ее так любила!
На лестнице раздался молодецкий солдатский топот.
— Ну и растяпы!
Старлиц испуганно задрал голову. Американка завершала приземление. На ней был синий десантный берет, короткая пятнистая майка и необъятные штаны военнослужащей взвода химзащиты.
— Американка! — взвизгнула обрадованная Зета. — Папа, гляди! Мы спасены!
— Привет, крошка! Легги, что ты тут забыл?
— Жду Главного, — доложил Старлиц.
— Вставай! — приказала Американка и, обняв его за талию кофейной рукой, сорвала с дивана. — Прежде чем ты поговоришь с Озбеем, выслушай меня. Это серьезно. Дипломатические переговоры на высоком уровне, парнишка.
И она потащила Старлица вверх по лестнице. Зета послушно поплелась следом, чтобы выползти за ними на залитый солнцем балкон второго этажа. У Старлица заболели уставшие от перелета глаза, он схватился за резные перила ограждения. Перед ним раскинулся переливчато-синий Босфор, благородное водное пространство, слегка подернутое несмываемой нефтяной пленкой.
Американка вдохнула свежий морской воздух и убрала под кожаный ободок берета выбившуюся не свою прядь.
— Надеюсь, теперь тебе лучше?
— Да, нет, может быть. Спасибо, Американка.
— Меня зовут Бетси, ты забыл? Бетси Росс. — Миссис Росс достала из красной пачки «Мальборо» сигарету, оторвала фильтр, зажгла то, что осталось, и налегла на перила.
— Будешь? — спросила она, протягивая пачку Зете.
— Нет, спасибо… — простонала Зета, зардевшись от гордости.
Миссис Росс лягнула розовую дворцовую стену тренированной ногой.
— Здесь все не так, как в обычных отелях на гастролях «Семерки». Все эти зеркала, плитка, хрусталь и так далее… Прямо голова кругом!
— Это точно. — Стоя на балконе, Старлиц сполна оценил притягательность дворца.
— Самое красивое здание, которое я когда-либо видела. Другой мир, фантастика! Грэйсленд [76]не годится ему в подметки. Какой же я раньше была дурой! — Она геройски затянулась своей укороченной цигаркой, зеленея лицом под своим солнечным козырьком змеиной расцветки. — Но внутри творятся опасные вещи. Видел бы ты подвал! Настоящий питомник привидений!
В сторону дворца летел в пене и брызгах белоснежный катер.
— Здесь настоящий гарем Гонки. Мы, дурочки из «Большой Семерки», — случайные гостьи, а Гонка здесь зацепилась, это ее дом, она переделывает свои спальни, заваливая их барахлом с Крытого рынка. Гонка — та еще штучка! Мы по сравнению с ней — беспородные шавки.
— Ну уж… — промычал Старлиц.
— Не пудри мне мозги! Мы — пустое место. Уж я-то знаю! Но это наша работа, и мы можем на этом подняться. Мусульманская деревенщина даже не представляет, на что мы способны. Мы так плохи, что у них глаза лезут на лоб. Мы их сломаем и похороним, такая мы дрянь! Это мое открытие в поп-бизнесе. Раньше я этого не понимала, зато теперь меня не проведешь. — Глаза Американки пламенели, как два факела на кувейтском месторождении. — Это гениальная дерьмовая афера, Старлиц! От нее весь мир встанет дыбом. Я голосую за нее руками, ногами и задницей! — Старлиц смолчал. — Но тебе вряд ли что-нибудь обломится. Ты по уши в дерьме. От тебя разит до небес!
Зета, слушавшая с широко разинутым ртом словесные выкрутасы взрослой особы, в конце концов не стерпела и перешла в дальний угол балкона, откуда стала с притворным интересом наблюдать за причаливающим внизу катером. Миссис Росс подошла к Старлицу вплотную и заговорила тише:
— Знаешь что? Ты попал в точку! Как только я тебя увидела, я сказала себе: «Бетси, этот жулик — твой счастливый билет, он вытащит тебя из казармы. Так что лови каждое его словечко! И не жалей сил». Улавливаешь?
— Вполне, детка. — Старлица уже раздувало от гордости.
— Я не говорю, что «Большая Семерка» — удачный проект. Это стопроцентное дерьмо, Легги. Но я в поп-бизнесе новенькая, мне нужно было раздать долги, так что дерьмовая работенка в «Большой Семерке»— это именно то, что мне требовалось. Теперь я научилась петь. Махалией Джексон [77]мне не стать, но я усвоила правила. Я узнала, где находятся голосовые связки. Не так уж это трудно.
Старлиц кивнул. Он был вынужден с ней согласиться. Трудно создавать настоящую музыку, но исполнять музыку, лишенную музыкальности, почти не составляет труда.
Ее голос дрожал от волнения. Казалось, она сейчас выпрыгнет из одежды, а то и из собственной шкуры.
— Легги, мне хочется гораздо больше! Я хочу стать звездой первой величины, сиять на весь мир! Ослепительной звездой! Монстром поп-сцены!
— Но ты знаешь, что это значит, да, Бетси?
— Наверное, что я стану жирной наркоманкой и тупицей и подохну молодой? Но вот что я тебе скажу: с «Большой Семеркой» я заглянула за угол. Я проехала с гастролями через половину гребаного исламского мира. Видала я этих надутых сукиных сынов с их бородами под аятоллу. Я побывала с ними нос к носу и знаю, что говорю. Они прозябают в Средневековье. Это орава хреновых первобытных козлов. Для меня и для них одновременно в мире не хватит места. Если я достигну вершины, то этим разиням придется прикрыть лавочку. — Она швырнула окурок в Босфор. — Их мало просто долбануть атомной бомбой, придется лишить их всего, во что они верят. Я знаю, как они меня ненавидят. Больше всего не свете они не выносят нахальных сучек. Я сама такая, и у меня
есть против них одно верное средство: раздеться до трусов и усесться им прямо на морды. Занять голой задницей весь их спутниковый телеэкран. Как же они зашлепают своими волосатыми губами, вечно бормочущими Коран! Это их до смерти пугает. Они смельчаки, воздушные налеты России или НАТО им нипочем, но это! — Она шлепнула себя по ягодице. — Этого им не пережить.
— Бетси, ты слыхала, что болтуны из национальной безопасности назвали Столкновением цивилизаций? [78]
— Я мало читаю. — Она нахмурилась. — Ну, что, поможешь моей культурной войне, или мне придется расправиться не только с ними, но и с тобой?
— Да, нет, может быть. Всецело тебя поддерживаю. Это следующий век.
— Слушай, я все это тебе рассказываю, потому что хочу, чтобы ты знал, откуда я взялась. Я — всюду, я льюсь с неба. Мое время еще не наступило, мой черед впереди. После Y2K грядет явление Вавилонской Блудницы. И я приду не с миром. Я — разрывной снаряд!
Старлиц сочувственно покивал.
— Как выглядит твой бизнес-план?
— Первый шаг — угробить Озбея-эффенди. Мехметкик — классный парень и все такое, у него крепкие связи с наркомафией, его охране палец в рот не клади. Всем этим я восхищаюсь. Он со мной безупречно вежлив с тех пор, как я переспала с его дядей-министром. Но мне теперь подавай сольную карьеру!
— Бетси, для этого тебе нужен менеджер, рекламный агент, бухгалтер и юрист. И, между прочим, какая-никакая музыка…
— Один британский ди-джей уже написал для меня любовную песенку, — неуверенно сказала она.
— Случайно не Дэд Уайт Евросентрик?
— Он самый! — призналась она со смешком. — После Киргизии у меня был короткий выходной, вот я и прилетела, пришла прямо к нему в студию, представилась и… После сеанса орального секса ему захотелось на мне жениться. Но музыкант он неплохой. Сценическое имя ни к черту, зато его танцевальные хиты занимают первые строчки в чартах.
— Верно, этот парень — студийный кудесник. Он может превратить тебя в звезду.
— Прекрасно! Я тащусь! Так и знала, что ты в курсе таких вещей. — Миссис Росс томно почесала подмышку. — Надеюсь, Мехметкик не очень обидится, если я его немного пощиплю. Знаю я его штучки! Француженка нюхнула лишку, и он мигом взял вместо нее французскую арабку. Случилась беда с Итальянкой — а у него наготове албанка из Италии…
— Не противься потоку, детка. — Старлиц вынул из кармана пиджака ручку, потекшую в самолете и испачкавшую ему рубашку. — Тебе повезло, у меня есть для тебя полезный человек. Он собаку съел в шоу-бизнесе. Шикарный фотограф. Зовут Тим.
— Что за Тим?
— Из «Эшелона».
— Почему-то в этом бизнесе люди предпочитают клички. — Бетси взяла клочок бумаги с нацарапанным телефонным номером.
Старлица отвлек шум внизу. Там разгружали причаливший к отелю катер. Работой руководил сам Мехмет Озбей, явившийся на причал в незапятнанных парусиновых туфлях, белых брюках и двубортном синем блейзере яхтсмена. Бархатный салон катера был забит огромным количеством дорогих белых чемоданов одинакового размера и формы, их извлекали наружу с конвейерной бесперебойностью. Чемоданов набралось несколько десятков — все тяжелые, словно полные тугих пачек купюр. Не иначе, Озбей занялся производством дорогих чемоданов из телячьей кожи.
— Если я уже сегодня улизну, ты меня прикроешь? — осторожно спросила Бетси.
— Обязательно!
— Пока, увидимся!
Миссис Росс тряхнула глянцевой шевелюрой и зашагала прочь. Зета бросилась за ней с перекошенным личиком.
— Подождите, не уходите!
— А что?
— Вы же из «Большой Семерки»! Это моя любимая группа, самая лучшая на свете!
Миссис Росс посмотрела на нее со смешанным чувством любопытства и жалости.
— Немудрено! Что я могу для тебя сделать? Дать автограф? — Она похлопала себя по пятнистым бокам. — У меня нет фотографии. Но не беда, я подарю тебе свой любимый лифчик.
— Я просто хочу… — Зета была близка к панике и слезам от преклонения перед знаменитостью. — Вы звезда! Будьте звездой для меня! Объясните, что к чему.
Бетси, успевшая задрать леопардовую майку, замерла.
— В каком смысле? Ты о поп-музыке?
— Конечно! Допустим!
— Ладно, — кивнула миссис Росс. — Иди сюда, я все тебе выложу как на духу. Я выдам тебе главный секрет. Скажу то, что известно нам, поп-звездам, и это будет чистая правда. — Высокая Бетси нагнулась, сияя глазами и вызывая восторженное доверие, и чмокнула Зету в лоб. — Не будь как твои родители!
И она, пнув дверь, исчезла, не оглянувшись.
— С ума сойти! — От изумления Зета не могла шелохнуться.
Старлиц почесал затылок.
— Не такое уж это откровение.
— Для меня — да, — молвила Зета. — Раньше никто не говорил этого мне. — От радости Зета расплакалась, не переставая сиять. — Я так счастлива, что это сказали мне!
Старлиц долго слонялся по верхнему этажу yali, пока не нашел еще одну девушку из «Большой Семерки» — Немку. Она сидела в одиночестве в бывшем гаремном будуаре, смотрела по спутниковому каналу «Немецкой волны» репортаж о балканской войне и нервно кусала наманикюренные ногти. На ней был турецкий банный халат, светлые волосы накручены на бигуди, перед ней лежало нарезанное яблоко и немного салата.
— Бетси уходит, — сообщил ей Старлиц. — Кажется, мы снова остаемся без Американки.
— А, это ты… — пробормотала Немка, не сводя с телеэкрана синих глаз с покрасневшими веками. — Что значит одна девушка теперь, когда в Европе тысячи беженцев, дети и бедняки лишились крова и им негде преклонить голову? — В ее голосе звучал пафос вперемешку с испугом. — Все эти грязные попрошайки только и мечтают, чтобы укатить в Берлин! Надеюсь, Йошка Фишер, наш «зеленый» хиппи [79], справится с этим ужасным кризисом!
Старлиц взял дочь за сутулые плечики.
— Где миссис Динсмор?
— Кто?..
— Миссис Динсмор, Тамара. Дуэнья «Большой Семерки».
— Ах, она… — Немка рассеянно кивнула. — Ей пришлось остаться в Азербайджане. У нее возникли проблемы с паспортом.
Старлиц принял недобрую весть мрачно, но без удивления.
— Послушай, Немка, эта девочка еле держится на ногах. Можешь ненадолго составить ей компанию? Мне надо вниз, поговорить с мистером Озбеем.
Немка безразлично глянула на Зету.
— Ладно, только пусть не ревет. Терпеть не могу слезы.
— Вы — Немка? — дерзко спросила Зета.
— Jа. Ich bin. Пока что.
— Вы в группе с самого начала! У меня есть ваша пластмассовая фигурка, ваши туфли на платформе и ваш леденец. Кажется, я даже знаю ваше настоящее имя…
Немка оживилась и похлопала ладонью по дивану.
— Садись! Хочешь вкусного салату с телятиной?
Старлиц ушел. Он уже научился избавляться от цепкой власти этого дворца над его душой: надо было просто решительно шагать, прикрыв глаза. Иначе прелесть интерьеров становилась слишком пленительной, хотелось даже остаться среди них на несколько неспешных оттоманских веков.
Голос Озбея, говорившего по телефону, заставил Старлица поторопиться. Он постучал в дверь и услышал приглашение войти по-турецки.
Увидев его, Озбей сразу повесил трубку, словно опасался выдать государственную тайну.
— Рад тебя видеть, Мехметкик.
— Что за вид? — удивился Озбей, оглядев его с головы до ног.
Новый кабинет Озбея поражал воображение. Стены были увешаны оттоманскими указами, выполненными искусными каллиграфами-левшами, сиденья блестели бронзой ручной работы, целый угол был занят богатой коллекцией кривых янычарских ятаганов.
Озбей прикоснулся к лацкану своего щегольского синего пиджака, примерно там, где у человека положено быть сердцу.
— Клянусь, я скучал по тебе!
— Очень мило с твоей стороны. Ценю твои теплые чувства.
— Я думал, ты уже не вернешься.
— У меня не оставалось выбора. Так складывалось повествование.
— Впрочем, я не удивляюсь. Я так и думал, что эта проблема возвратит нам тебя. Проблема трупа.
— Двух трупов.
— Я только что говорил по телефону, и…
— Только не это! Которая на этот раз?
— Она жива, Легги. Говорят, она выйдет из комы и сможет ходить. Не танцевать, но ходить.
— О которой речь? — повысил голос Старлиц. — Только не говори, что о Британке! Она была такой отменной пропагандисткой! С ней всегда можно было умно поговорить.
— Все складывается очень плохо, не стану от тебя скрывать. — С этими словами Озбей покинул изящное директорское кресло, открыл дверцу буфета из дымчатого стекла и достал серебряный шейкер. — Речь о Японке. Наглоталась таблеток. Попытка самоубийства. Издержки японского характера. — Старлиц молчал. — Прямо не знаю, что делать с Японкой. Других еще можно заменить. В Японии случайно нет угнетенного мусульманского меньшинства?
Старлиц попытался представить себе ситуацию с позиций Озбея. Здесь, во дворце, это было несложно.
— В Японии, главным образом, в Токио, немало иранских рабочих. Незарегистрированная рабочая сила.
— Неужели? — Озбей просиял. — Значит, судьба!
— Мне очень жаль, что все так обернулось. Возможно, я сейчас не гожусь на роль советчика. Только что я лишил тебя Американки.
— Ни за что не поверю, что ты ее прикончил.
— Она жива.
— Еще бы! Такая крупная, крутая, с револьвером! Где тебе ее убить! Даже не думай.
— Это не смерть, Мехметкик, а сольная карьера.
— Вот как? — Озбей достал хрустальный графин с кипрским бренди лимонный микс. — Горластая янки, ей бы пошла полицейская форма… Она изрядно мне надоела своими речами об угнетении женщины и о меньшинствах. Должен сказать, я ожидал, что ей с нами наскучит. Скажи, ты знаком с черными американскими мусульманами? Знаешь, такие, в галстуках-бабочках? Они настоящие мусульмане? Умеют танцевать и петь?
— Сейчас… — Старлиц провел ладонью про лбу. — В Силиконовой долине тысячи пакистанских инженеров, работающих на «Интел» или «Моторолу». Их дочерей и подавно не счесть.
Озбей расплылся в улыбке.
— Отлично! Видишь, мне бы ни за что до этого не додуматься! Американская кибер-мусульманка, да еще из Калифорнии. Лучше не придумаешь!
— Ее поиски могут оказаться опасной тратой времени. Y2K уже на пороге.
Озбей уклончиво улыбнулся и затряс шейкером.
— Будь добр, сядь. Тебе надо выпить.
— Кипрский бренди — это то, что мне сейчас нужно, — согласился Старлиц. — Еще бы сигаретку…
— У меня целая коробка первосортных гаванских сигар. Куда она запропастилась?
Не найдя коробку на просторном столе, Старлиц встал на колени и, заглянув под стол, нашарил там, кроме сигар, пару туфелек на высоком каблуке.
При виде туфель Озбей поморщился.
— Их искала Гонка.
Он подал Старлицу хрустальный бокал, тот сделал большой глоток.
—Живительная влага!-воскликнул он.-От этих перелетов у меня мозги набекрень. Душу я оставил на Гавайях, мой призрак реет где-то над Тихим океаном. — Он зажег сигару от фарфоровой настольной зажигалки. Жить снова становилось приятно. Он поспешно уселся.
Озбей пригубил бренди и поставил рюмку.
— Мне нравится смешивать напитки, — признался он, закуривая сигару. — Нравится коллекционировать украшения для бутылок и бутылки-сувениры, дорогие графины и палочки для помешивания коктейлей. Но пить я уже не люблю. Не могу захмелеть! То телефонный звонок среди ночи, то выстрел, то сирена… Не могу расслабиться с рюмкой в руке и стать самим собой. Я больше не принадлежу себе, вот в чем дело. — Озбей трагически расширил глаза. — Даже мои ребята уже не те.
— Такова цена успеха, дружище. Деньги меняют все. Озбей запустил руку в карман пиджака и достал
крохотную дозу кокаина в обертке.
— Это еще работает. Кокаин расширяет личность. Благодаря ему ты становишься исполином. — Он провел по фольге ухоженным ногтем и втянул в ноздри порошок. — Когда ты оставлял группу на мое попечение, — продолжил он, задумчиво потирая пазухи, — я пожал тебе руку, помнишь? Я поклялся, что буду беречь девушек. Сейчас я признаюсь: я их не сберег. Они умирают, все они умрут. Мне все равно. Человек, сказавший тебе, что они ему важны, не был мной. Девушки не имеют значения. Я значение имею. — Он оглядел свой роскошный кабинет. — Это имеет значение.
Старлиц стряхнул с кончика сигары белый пепел.
— Точка зрения, — согласился он.
— Однажды ты мне сказал, что я должен решить, кто я. Это были мудрые слова. Но решить непросто. Меня зовут не Мехмет Озбей. Мое имя — Абдулла Октем.
Старлиц сочувственно приподнял брови.
— Мне должна быть важна разница?
— Известно тебе о турецком киприоте по имени Алпарслан Тюркеш? Он военный, бывший глава службы государственной безопасности Турции. Слыхал про генерала Алпарслана Тюркеша? Это был один из величайших людей в мире. Мне он был как отец.
— Жаль, но я его не знал.
— Толпы на турецком Кипре у меня на глазах носили его на руках. В Туркмении и в Азербайджане ему со слезами целовали руки. У него было девять детей. Он был основателем «Серых волков». У тебя есть девять детей, Старлиц?
— Нет.
— У меня четверо.
— Для начала неплохо.
Но однажды министр, дядя Озбея, решил, что расширяющиеся деловые интересы турецкой разведки нуждаются в надежном причале для скоростных судов. В девяностые годы Черное море стало морем «черного рынка», ибо омывало зараженные мафией берега Болгарии, Румынии, Украины, Грузии и России. Во всех этих странах понятия не имели, что такое честное правительство, их население ни в грош не ставило таможенников, сборщиков налогов, агентов служб борьбы с распространением наркотиков и огнестрельного оружия.
Эти сказочные возможности стали для умирающего оттоманского yali облаками, пролившими золотой дождь. Через него хлынул поток денег, выручаемых контрабандой наркотиков и оружия. Вместе с ее тайными распорядителями расцвел и этот небольшой дворец. В нем опять забила ключом жизнь, его стены, озаренные восходящим солнцем — богатством нуворишей конца века, были вновь покрашены традиционной темно-розовой краской оттоманской эпохи. Территория дворца, огороженная витым чугуном, насквозь просматривалась камерами слежения, у электрифицированных ворот встали турецкие парашютисты в белых касках с белыми ремешками на подбородках, в белых перчатках.
Ворота распахнулись, пропустили лимузин и снова затворились. Старлиц и Зета вылезли, забрали сумки и зашагали мимо сиятельного коллекционного «астон-мартина», чудовищного бронированного «мерседеса» и автомобильчика спортивного класса. Дворцовый вестибюль встретил их головокружительной элегантностью: фантастической золотой росписью на стенах, диванами под красным бархатом и синим шелком, восьмиугольными черепаховыми и фаянсовыми столиками. Дежурный трудился за внушительной стойкой красного дерева при свете лампы в виде огромной жемчужины. Он почтительно пригласил вновь прибывших в изящный зеркальный альков с ослепительным марципановым потолком, подал им кофе в крохотных серебряных чашечках и леденцы.
Старлиц с удивлением узнал в этом услужливом человеке Дрея, бывшего громилу, состоявшего при Озбее.
Дрей происходил из затерянной деревушки Верхней Анатолии, в его тяжелые ручищи так и просились кусачки или нож для сдирания бараньих шкур. Теперь на нем был безупречный итальянский костюм, физиономия гладко выбрита, зубы сияли белизной, волосы напомажены, как у парламентского атташе. Самое странное, Дрей чувствовал себя здесь как рыба в воде, словно считал владельца казино, залитого цементом, естественной ступенькой к своей уютной ливрейной синекуре. Он принял у Старлица визитную карточку и неслышно удалился. Старлиц смутился: карточка долго пролежала в портмоне, а портмоне — в заднем кармане, что не могло не сказаться на качестве полиграфии.
Поерзав на диване, он взял чашечку с кофе. Напиток его не оживил, но по крайней мере отвлек. Густой аромат кардамона. По-каирски. Кофе был превосходный, он такого не заслужил.
Время текло медленно. Зета совершенно расклеилась: у нее текло из носа, немытые волосы спутались. Она нервно постукивала каблуками по полированной диванной ножке. У Старлица были напряжены нервы, настроение было ни к черту. Но он знал, что все испортит, если засуетится. Даже подняться с дивана было бы для него героическим усилием, поэтому он попросил Дрея принести Зете апельсиновой «фанты». Зета с бульканьем выпила всю бутылку до дна и, отдуваясь, уронила липкую посуду на трапезундский ковер ручной работы, чтобы, сраженная детской скукой, повалиться на диван. Ей очень хотелось выглядеть непокорным подростком, отловленным в диких просторах Кавказа и доставленным пред очи безразличного султана.
На одной из ближайших дверей повернулась серебряная ручка. Появилась суперзвезда, за ней семенил мультимиллионер. Зета выпрямилась, как пружина.
— Это она!
На Гонке Уц были серьги-слезки, волосы зачесаны наверх в стиле «замороженная бомба», умопомрачительный торс был заключен в кольчугу из персиковой тафты от Александра Маккуина [75]. Ее преследователем был коренастый загорелый субъект в розовых авиаторских очках, костюме банкира и галстуке капитана индустрии с виндзорским узлом.
— Вы! — изрек мультимиллионер, указывая на Старлица. — Молодой человек!
— Да? — пролепетал тот, обомлев от такого обращения.
— Вы говорите по-турецки или по-французски?
— Я говорю по-французски! — поспешно вмешалась Зета. — Я брала домашние уроки!
— Здравствуйте, Гонка, — сказал Старлиц, привстав. Гонка Уц разглядывала его с олимпийским спокойствием.
— Вы знаете мисс Уц? — недоверчиво спросил субъект.
— Мы встречались некоторое время назад.
— Вы с телевидения?
— Поп-музыка. У меня была группа…
— Ага! — Мультимиллионер облегченно кивнул. — Отлично. Скажите мисс Уц, что меня ждет самолет. Она должна улететь со мной в Сан-Пауло. Сегодня вечером.
С запинками, немыслимой грамматикой и яростной жестикуляцией Зете удалось донести эту мысль до Гонки. Та приложила изящную ладошку клинышком к алым губам и мелодично прыснула.
— В этом турецком игровом шоу она зря теряет время, — настаивал бразилец. — Зато у нас в Бразилии
настоящее всемирное телевидение. Международный масштаб! Наши «мыльные оперы» стоят на первом месте в Москве и на втором в Тайбее. Они бьют все рекорды в Бейруте и Каире. Скажите это мисс Уц. Добейтесь, чтобы она поняла.
Зета предприняла новое переводческое усилие, но Гонка показала им свою гибкую спину и убежала в дворцовый сад. Бразилец устремился за ней следом, вытянув руки, как любовник с древнегреческой амфоры. Вскоре до слуха Старлица и Зеты донесся богатырский рев двигателя «ягуара», от шума выброшенного колесами гравия чуть не обрушилась лепнина на стенах.
Старлиц поспешил сесть: он заметил, что испачкал шелковый диван.
— Она даже со мной не поздоровалась! — пожаловалась Зета с искаженной загорелой мордашкой. — А ведь она однажды расписалась на моей руке и все такое… Я ее так любила!
На лестнице раздался молодецкий солдатский топот.
— Ну и растяпы!
Старлиц испуганно задрал голову. Американка завершала приземление. На ней был синий десантный берет, короткая пятнистая майка и необъятные штаны военнослужащей взвода химзащиты.
— Американка! — взвизгнула обрадованная Зета. — Папа, гляди! Мы спасены!
— Привет, крошка! Легги, что ты тут забыл?
— Жду Главного, — доложил Старлиц.
— Вставай! — приказала Американка и, обняв его за талию кофейной рукой, сорвала с дивана. — Прежде чем ты поговоришь с Озбеем, выслушай меня. Это серьезно. Дипломатические переговоры на высоком уровне, парнишка.
И она потащила Старлица вверх по лестнице. Зета послушно поплелась следом, чтобы выползти за ними на залитый солнцем балкон второго этажа. У Старлица заболели уставшие от перелета глаза, он схватился за резные перила ограждения. Перед ним раскинулся переливчато-синий Босфор, благородное водное пространство, слегка подернутое несмываемой нефтяной пленкой.
Американка вдохнула свежий морской воздух и убрала под кожаный ободок берета выбившуюся не свою прядь.
— Надеюсь, теперь тебе лучше?
— Да, нет, может быть. Спасибо, Американка.
— Меня зовут Бетси, ты забыл? Бетси Росс. — Миссис Росс достала из красной пачки «Мальборо» сигарету, оторвала фильтр, зажгла то, что осталось, и налегла на перила.
— Будешь? — спросила она, протягивая пачку Зете.
— Нет, спасибо… — простонала Зета, зардевшись от гордости.
Миссис Росс лягнула розовую дворцовую стену тренированной ногой.
— Здесь все не так, как в обычных отелях на гастролях «Семерки». Все эти зеркала, плитка, хрусталь и так далее… Прямо голова кругом!
— Это точно. — Стоя на балконе, Старлиц сполна оценил притягательность дворца.
— Самое красивое здание, которое я когда-либо видела. Другой мир, фантастика! Грэйсленд [76]не годится ему в подметки. Какой же я раньше была дурой! — Она геройски затянулась своей укороченной цигаркой, зеленея лицом под своим солнечным козырьком змеиной расцветки. — Но внутри творятся опасные вещи. Видел бы ты подвал! Настоящий питомник привидений!
В сторону дворца летел в пене и брызгах белоснежный катер.
— Здесь настоящий гарем Гонки. Мы, дурочки из «Большой Семерки», — случайные гостьи, а Гонка здесь зацепилась, это ее дом, она переделывает свои спальни, заваливая их барахлом с Крытого рынка. Гонка — та еще штучка! Мы по сравнению с ней — беспородные шавки.
— Ну уж… — промычал Старлиц.
— Не пудри мне мозги! Мы — пустое место. Уж я-то знаю! Но это наша работа, и мы можем на этом подняться. Мусульманская деревенщина даже не представляет, на что мы способны. Мы так плохи, что у них глаза лезут на лоб. Мы их сломаем и похороним, такая мы дрянь! Это мое открытие в поп-бизнесе. Раньше я этого не понимала, зато теперь меня не проведешь. — Глаза Американки пламенели, как два факела на кувейтском месторождении. — Это гениальная дерьмовая афера, Старлиц! От нее весь мир встанет дыбом. Я голосую за нее руками, ногами и задницей! — Старлиц смолчал. — Но тебе вряд ли что-нибудь обломится. Ты по уши в дерьме. От тебя разит до небес!
Зета, слушавшая с широко разинутым ртом словесные выкрутасы взрослой особы, в конце концов не стерпела и перешла в дальний угол балкона, откуда стала с притворным интересом наблюдать за причаливающим внизу катером. Миссис Росс подошла к Старлицу вплотную и заговорила тише:
— Знаешь что? Ты попал в точку! Как только я тебя увидела, я сказала себе: «Бетси, этот жулик — твой счастливый билет, он вытащит тебя из казармы. Так что лови каждое его словечко! И не жалей сил». Улавливаешь?
— Вполне, детка. — Старлица уже раздувало от гордости.
— Я не говорю, что «Большая Семерка» — удачный проект. Это стопроцентное дерьмо, Легги. Но я в поп-бизнесе новенькая, мне нужно было раздать долги, так что дерьмовая работенка в «Большой Семерке»— это именно то, что мне требовалось. Теперь я научилась петь. Махалией Джексон [77]мне не стать, но я усвоила правила. Я узнала, где находятся голосовые связки. Не так уж это трудно.
Старлиц кивнул. Он был вынужден с ней согласиться. Трудно создавать настоящую музыку, но исполнять музыку, лишенную музыкальности, почти не составляет труда.
Ее голос дрожал от волнения. Казалось, она сейчас выпрыгнет из одежды, а то и из собственной шкуры.
— Легги, мне хочется гораздо больше! Я хочу стать звездой первой величины, сиять на весь мир! Ослепительной звездой! Монстром поп-сцены!
— Но ты знаешь, что это значит, да, Бетси?
— Наверное, что я стану жирной наркоманкой и тупицей и подохну молодой? Но вот что я тебе скажу: с «Большой Семеркой» я заглянула за угол. Я проехала с гастролями через половину гребаного исламского мира. Видала я этих надутых сукиных сынов с их бородами под аятоллу. Я побывала с ними нос к носу и знаю, что говорю. Они прозябают в Средневековье. Это орава хреновых первобытных козлов. Для меня и для них одновременно в мире не хватит места. Если я достигну вершины, то этим разиням придется прикрыть лавочку. — Она швырнула окурок в Босфор. — Их мало просто долбануть атомной бомбой, придется лишить их всего, во что они верят. Я знаю, как они меня ненавидят. Больше всего не свете они не выносят нахальных сучек. Я сама такая, и у меня
есть против них одно верное средство: раздеться до трусов и усесться им прямо на морды. Занять голой задницей весь их спутниковый телеэкран. Как же они зашлепают своими волосатыми губами, вечно бормочущими Коран! Это их до смерти пугает. Они смельчаки, воздушные налеты России или НАТО им нипочем, но это! — Она шлепнула себя по ягодице. — Этого им не пережить.
— Бетси, ты слыхала, что болтуны из национальной безопасности назвали Столкновением цивилизаций? [78]
— Я мало читаю. — Она нахмурилась. — Ну, что, поможешь моей культурной войне, или мне придется расправиться не только с ними, но и с тобой?
— Да, нет, может быть. Всецело тебя поддерживаю. Это следующий век.
— Слушай, я все это тебе рассказываю, потому что хочу, чтобы ты знал, откуда я взялась. Я — всюду, я льюсь с неба. Мое время еще не наступило, мой черед впереди. После Y2K грядет явление Вавилонской Блудницы. И я приду не с миром. Я — разрывной снаряд!
Старлиц сочувственно покивал.
— Как выглядит твой бизнес-план?
— Первый шаг — угробить Озбея-эффенди. Мехметкик — классный парень и все такое, у него крепкие связи с наркомафией, его охране палец в рот не клади. Всем этим я восхищаюсь. Он со мной безупречно вежлив с тех пор, как я переспала с его дядей-министром. Но мне теперь подавай сольную карьеру!
— Бетси, для этого тебе нужен менеджер, рекламный агент, бухгалтер и юрист. И, между прочим, какая-никакая музыка…
— Один британский ди-джей уже написал для меня любовную песенку, — неуверенно сказала она.
— Случайно не Дэд Уайт Евросентрик?
— Он самый! — призналась она со смешком. — После Киргизии у меня был короткий выходной, вот я и прилетела, пришла прямо к нему в студию, представилась и… После сеанса орального секса ему захотелось на мне жениться. Но музыкант он неплохой. Сценическое имя ни к черту, зато его танцевальные хиты занимают первые строчки в чартах.
— Верно, этот парень — студийный кудесник. Он может превратить тебя в звезду.
— Прекрасно! Я тащусь! Так и знала, что ты в курсе таких вещей. — Миссис Росс томно почесала подмышку. — Надеюсь, Мехметкик не очень обидится, если я его немного пощиплю. Знаю я его штучки! Француженка нюхнула лишку, и он мигом взял вместо нее французскую арабку. Случилась беда с Итальянкой — а у него наготове албанка из Италии…
— Не противься потоку, детка. — Старлиц вынул из кармана пиджака ручку, потекшую в самолете и испачкавшую ему рубашку. — Тебе повезло, у меня есть для тебя полезный человек. Он собаку съел в шоу-бизнесе. Шикарный фотограф. Зовут Тим.
— Что за Тим?
— Из «Эшелона».
— Почему-то в этом бизнесе люди предпочитают клички. — Бетси взяла клочок бумаги с нацарапанным телефонным номером.
Старлица отвлек шум внизу. Там разгружали причаливший к отелю катер. Работой руководил сам Мехмет Озбей, явившийся на причал в незапятнанных парусиновых туфлях, белых брюках и двубортном синем блейзере яхтсмена. Бархатный салон катера был забит огромным количеством дорогих белых чемоданов одинакового размера и формы, их извлекали наружу с конвейерной бесперебойностью. Чемоданов набралось несколько десятков — все тяжелые, словно полные тугих пачек купюр. Не иначе, Озбей занялся производством дорогих чемоданов из телячьей кожи.
— Если я уже сегодня улизну, ты меня прикроешь? — осторожно спросила Бетси.
— Обязательно!
— Пока, увидимся!
Миссис Росс тряхнула глянцевой шевелюрой и зашагала прочь. Зета бросилась за ней с перекошенным личиком.
— Подождите, не уходите!
— А что?
— Вы же из «Большой Семерки»! Это моя любимая группа, самая лучшая на свете!
Миссис Росс посмотрела на нее со смешанным чувством любопытства и жалости.
— Немудрено! Что я могу для тебя сделать? Дать автограф? — Она похлопала себя по пятнистым бокам. — У меня нет фотографии. Но не беда, я подарю тебе свой любимый лифчик.
— Я просто хочу… — Зета была близка к панике и слезам от преклонения перед знаменитостью. — Вы звезда! Будьте звездой для меня! Объясните, что к чему.
Бетси, успевшая задрать леопардовую майку, замерла.
— В каком смысле? Ты о поп-музыке?
— Конечно! Допустим!
— Ладно, — кивнула миссис Росс. — Иди сюда, я все тебе выложу как на духу. Я выдам тебе главный секрет. Скажу то, что известно нам, поп-звездам, и это будет чистая правда. — Высокая Бетси нагнулась, сияя глазами и вызывая восторженное доверие, и чмокнула Зету в лоб. — Не будь как твои родители!
И она, пнув дверь, исчезла, не оглянувшись.
— С ума сойти! — От изумления Зета не могла шелохнуться.
Старлиц почесал затылок.
— Не такое уж это откровение.
— Для меня — да, — молвила Зета. — Раньше никто не говорил этого мне. — От радости Зета расплакалась, не переставая сиять. — Я так счастлива, что это сказали мне!
Старлиц долго слонялся по верхнему этажу yali, пока не нашел еще одну девушку из «Большой Семерки» — Немку. Она сидела в одиночестве в бывшем гаремном будуаре, смотрела по спутниковому каналу «Немецкой волны» репортаж о балканской войне и нервно кусала наманикюренные ногти. На ней был турецкий банный халат, светлые волосы накручены на бигуди, перед ней лежало нарезанное яблоко и немного салата.
— Бетси уходит, — сообщил ей Старлиц. — Кажется, мы снова остаемся без Американки.
— А, это ты… — пробормотала Немка, не сводя с телеэкрана синих глаз с покрасневшими веками. — Что значит одна девушка теперь, когда в Европе тысячи беженцев, дети и бедняки лишились крова и им негде преклонить голову? — В ее голосе звучал пафос вперемешку с испугом. — Все эти грязные попрошайки только и мечтают, чтобы укатить в Берлин! Надеюсь, Йошка Фишер, наш «зеленый» хиппи [79], справится с этим ужасным кризисом!
Старлиц взял дочь за сутулые плечики.
— Где миссис Динсмор?
— Кто?..
— Миссис Динсмор, Тамара. Дуэнья «Большой Семерки».
— Ах, она… — Немка рассеянно кивнула. — Ей пришлось остаться в Азербайджане. У нее возникли проблемы с паспортом.
Старлиц принял недобрую весть мрачно, но без удивления.
— Послушай, Немка, эта девочка еле держится на ногах. Можешь ненадолго составить ей компанию? Мне надо вниз, поговорить с мистером Озбеем.
Немка безразлично глянула на Зету.
— Ладно, только пусть не ревет. Терпеть не могу слезы.
— Вы — Немка? — дерзко спросила Зета.
— Jа. Ich bin. Пока что.
— Вы в группе с самого начала! У меня есть ваша пластмассовая фигурка, ваши туфли на платформе и ваш леденец. Кажется, я даже знаю ваше настоящее имя…
Немка оживилась и похлопала ладонью по дивану.
— Садись! Хочешь вкусного салату с телятиной?
Старлиц ушел. Он уже научился избавляться от цепкой власти этого дворца над его душой: надо было просто решительно шагать, прикрыв глаза. Иначе прелесть интерьеров становилась слишком пленительной, хотелось даже остаться среди них на несколько неспешных оттоманских веков.
Голос Озбея, говорившего по телефону, заставил Старлица поторопиться. Он постучал в дверь и услышал приглашение войти по-турецки.
Увидев его, Озбей сразу повесил трубку, словно опасался выдать государственную тайну.
— Рад тебя видеть, Мехметкик.
— Что за вид? — удивился Озбей, оглядев его с головы до ног.
Новый кабинет Озбея поражал воображение. Стены были увешаны оттоманскими указами, выполненными искусными каллиграфами-левшами, сиденья блестели бронзой ручной работы, целый угол был занят богатой коллекцией кривых янычарских ятаганов.
Озбей прикоснулся к лацкану своего щегольского синего пиджака, примерно там, где у человека положено быть сердцу.
— Клянусь, я скучал по тебе!
— Очень мило с твоей стороны. Ценю твои теплые чувства.
— Я думал, ты уже не вернешься.
— У меня не оставалось выбора. Так складывалось повествование.
— Впрочем, я не удивляюсь. Я так и думал, что эта проблема возвратит нам тебя. Проблема трупа.
— Двух трупов.
— Я только что говорил по телефону, и…
— Только не это! Которая на этот раз?
— Она жива, Легги. Говорят, она выйдет из комы и сможет ходить. Не танцевать, но ходить.
— О которой речь? — повысил голос Старлиц. — Только не говори, что о Британке! Она была такой отменной пропагандисткой! С ней всегда можно было умно поговорить.
— Все складывается очень плохо, не стану от тебя скрывать. — С этими словами Озбей покинул изящное директорское кресло, открыл дверцу буфета из дымчатого стекла и достал серебряный шейкер. — Речь о Японке. Наглоталась таблеток. Попытка самоубийства. Издержки японского характера. — Старлиц молчал. — Прямо не знаю, что делать с Японкой. Других еще можно заменить. В Японии случайно нет угнетенного мусульманского меньшинства?
Старлиц попытался представить себе ситуацию с позиций Озбея. Здесь, во дворце, это было несложно.
— В Японии, главным образом, в Токио, немало иранских рабочих. Незарегистрированная рабочая сила.
— Неужели? — Озбей просиял. — Значит, судьба!
— Мне очень жаль, что все так обернулось. Возможно, я сейчас не гожусь на роль советчика. Только что я лишил тебя Американки.
— Ни за что не поверю, что ты ее прикончил.
— Она жива.
— Еще бы! Такая крупная, крутая, с револьвером! Где тебе ее убить! Даже не думай.
— Это не смерть, Мехметкик, а сольная карьера.
— Вот как? — Озбей достал хрустальный графин с кипрским бренди лимонный микс. — Горластая янки, ей бы пошла полицейская форма… Она изрядно мне надоела своими речами об угнетении женщины и о меньшинствах. Должен сказать, я ожидал, что ей с нами наскучит. Скажи, ты знаком с черными американскими мусульманами? Знаешь, такие, в галстуках-бабочках? Они настоящие мусульмане? Умеют танцевать и петь?
— Сейчас… — Старлиц провел ладонью про лбу. — В Силиконовой долине тысячи пакистанских инженеров, работающих на «Интел» или «Моторолу». Их дочерей и подавно не счесть.
Озбей расплылся в улыбке.
— Отлично! Видишь, мне бы ни за что до этого не додуматься! Американская кибер-мусульманка, да еще из Калифорнии. Лучше не придумаешь!
— Ее поиски могут оказаться опасной тратой времени. Y2K уже на пороге.
Озбей уклончиво улыбнулся и затряс шейкером.
— Будь добр, сядь. Тебе надо выпить.
— Кипрский бренди — это то, что мне сейчас нужно, — согласился Старлиц. — Еще бы сигаретку…
— У меня целая коробка первосортных гаванских сигар. Куда она запропастилась?
Не найдя коробку на просторном столе, Старлиц встал на колени и, заглянув под стол, нашарил там, кроме сигар, пару туфелек на высоком каблуке.
При виде туфель Озбей поморщился.
— Их искала Гонка.
Он подал Старлицу хрустальный бокал, тот сделал большой глоток.
—Живительная влага!-воскликнул он.-От этих перелетов у меня мозги набекрень. Душу я оставил на Гавайях, мой призрак реет где-то над Тихим океаном. — Он зажег сигару от фарфоровой настольной зажигалки. Жить снова становилось приятно. Он поспешно уселся.
Озбей пригубил бренди и поставил рюмку.
— Мне нравится смешивать напитки, — признался он, закуривая сигару. — Нравится коллекционировать украшения для бутылок и бутылки-сувениры, дорогие графины и палочки для помешивания коктейлей. Но пить я уже не люблю. Не могу захмелеть! То телефонный звонок среди ночи, то выстрел, то сирена… Не могу расслабиться с рюмкой в руке и стать самим собой. Я больше не принадлежу себе, вот в чем дело. — Озбей трагически расширил глаза. — Даже мои ребята уже не те.
— Такова цена успеха, дружище. Деньги меняют все. Озбей запустил руку в карман пиджака и достал
крохотную дозу кокаина в обертке.
— Это еще работает. Кокаин расширяет личность. Благодаря ему ты становишься исполином. — Он провел по фольге ухоженным ногтем и втянул в ноздри порошок. — Когда ты оставлял группу на мое попечение, — продолжил он, задумчиво потирая пазухи, — я пожал тебе руку, помнишь? Я поклялся, что буду беречь девушек. Сейчас я признаюсь: я их не сберег. Они умирают, все они умрут. Мне все равно. Человек, сказавший тебе, что они ему важны, не был мной. Девушки не имеют значения. Я значение имею. — Он оглядел свой роскошный кабинет. — Это имеет значение.
Старлиц стряхнул с кончика сигары белый пепел.
— Точка зрения, — согласился он.
— Однажды ты мне сказал, что я должен решить, кто я. Это были мудрые слова. Но решить непросто. Меня зовут не Мехмет Озбей. Мое имя — Абдулла Октем.
Старлиц сочувственно приподнял брови.
— Мне должна быть важна разница?
— Известно тебе о турецком киприоте по имени Алпарслан Тюркеш? Он военный, бывший глава службы государственной безопасности Турции. Слыхал про генерала Алпарслана Тюркеша? Это был один из величайших людей в мире. Мне он был как отец.
— Жаль, но я его не знал.
— Толпы на турецком Кипре у меня на глазах носили его на руках. В Туркмении и в Азербайджане ему со слезами целовали руки. У него было девять детей. Он был основателем «Серых волков». У тебя есть девять детей, Старлиц?
— Нет.
— У меня четверо.
— Для начала неплохо.