Стерлинг Брюс. Zeitgeist

   На Зете была дешевенькая матроска, волосы были заплетены во французскую косу. Увидев ее, Старлиц замер, испытывая совершенно новое ощущение. Это было чувство колоссального могущества, способного творить чудеса. Она не очень-то походила на него: длинные руки и ноги, светлая кожа, вся в Вану. Но когда она изогнула шею, ловя ртом длинный золотистый картофельный ломтик, Старлиц убедился, что голова у нее посажена точно так же, как у него, на диво крепко, и имеет ту же форму пушечного ядра. Этого хватило для прилива гордости: за столиком восседало его изделие.
   Он подошел ближе. Зета рассматривала передаваемые Хохловым купюры и складывала их двумя аккуратными стопками.
   — Эта не годится, — решала она. — Эта туда-сюда… А это что за кошмар? — Она подняла за уголок поддельную купюру и скорчила гримасу. — Что за балбес ее нарисовал?
   Хохлов поманил Старлица к столу.
   — Не отвлекай ее, чтобы не сбилась со счета! — попросил он по-русски. — У нее настоящий талант!
   Старлиц опустился в белое пластмассовое кресло. Он еще не придумал, что сказать. Раньше ему не
   приходилось иметь дело с людьми, наделенными такими свойствами, как у Зеты, и он пребывал в растерянности.
   — Откуда у тебя столько подделок? — спросил он наконец по-русски.
   — От одного литовца. Он мне заплатил за отмывание наличности на Кипре.
   — Я думал, что литовцы овладели искусством подделки американских денег.
   — Этот литовец — русский по происхождению.
   — Тогда другое дело.
   Зета дружелюбно улыбнулась Старлицу, показав по-детски неровные зубы.
   — Привет, мистер!
   — Хелло.
   — Вы говорите по-английски?
   — Говорю.
   — А неправильные деньги у вас есть? Давайте мне, я умею отличать их от правильных.
   — Молодец! — послушно похвалил ее Старлиц. — Полезный навык.
   Хохлов усмехнулся. На нем были итальянские авиаторские очки, кремовый льняной костюмчик, щегольская соломенная шляпа. Даже его морщинистые щеки порозовели.
   День был неистощим на новизну. Впервые, сидя за шатким столиком, Старлиц увидел красоту маленькой гавани Гирны, залитой солнцем и полной кокетливых яхт. В таком местечке можно было примириться со всей враждебной вселенной.
   — Глазам своим не верю! — сказал вдруг Хохлов, словно уловил его мысли. — Никогда тебя не видел таким.
   — Каким?
   — Счастливым!
   Старлиц ничего не ответил, но мысленно согласился. Именно так называлось это непрошеное чувство фантастического, преобразившего его всесилия. Неведомое ощущение, зовущееся простой человеческой радостью. Хохлов сказал правду: Старлиц был счастлив, счастлив и горд уже тем, что просто сидит рядом с родной дочерью. Он даже чувствовал, как меняет форму его лицо: на нем появилось совершенно несвойственное выражение.
   Хохлов снял темные очки и улыбнулся.
   — Неплохой сюрприз, верно, Леха?
   — Не говори, сюрприз так сюрприз! Спасибо, Пулат Романович.
   — Рассказать, как мне это удалось? — Хохлов самодовольно откинулся. — Вышла целая история — заслушаешься.
   — Нет, не сейчас. Позволь, я просто ею полюбуюсь. Хохлов подозвал официанта.
   — Пусть на минутку уберет всю эту зелень, — попросил Старлиц. — Хочу угостить тебя славным турецким пивком.
   Зета послушно спрятала деньги в розовый виниловый рюкзачок корейского производства с эмблемой «Большой Семерки» — семью извивающимися в танце мультяшными фигурами с вытаращенными глазами. Страны Тихоокеанского бассейна исправно снабжали поклонниц предметами поклонения.
   Зета отодвинула жареную корочку.
   — Я ем только белое, — сообщила она.
   — Тебе нравится группа «Большая Семерка»? Зета ретиво закивала, хлеща себя косичкой по шее.
   — Первая и вторая мамаши покупают мне все их белые эмблемы.
   — Никогда бы не подумал, что у тебя получится такая хорошенькая дочка, — признался по-русски
   Хохлов. — Настоящая американская красотка! Знаешь, кого она мне напоминает? Помнишь детскую инициативу по укреплению мира?
   — Перелет Матиаса Руста?
   — Нет, не того свихнутого немца, а американскую девочку-пилота.
   — Ту, что потом погибла в авиационной катастрофе? Забыл, как ее звали…
   — И я забыл. — Хохлов вздохнул. «Холодная война», дело прошлого. — Он пристально посмотрел на Старлица. — Их надо беречь. Присматривать за ними, пока они у нас есть…
   Официант принес две бутылки «Эфес Пилснер».
   — Ты не голоден? — спросил Хохлов.
   — Я перекусил в отеле, но… — Старлиц заглянул в меню. — Пожалуй, креветки. И бараньи отбивные. Пахлава у вас хорошая? Несите. У нас праздник.
   Хохлов с наслаждением выпил холодного пива и, указав на рюкзачок Зеты, попросил ее на своем ломаном английском отдать деньги. Она протянула ему две аккуратные пачки — настоящие и поддельные доллары, потом приступила к проверке остальных, считая про себя.
   — Чудесное дитя! — сказал довольный Хохлов. — Она покорила мое сердце. Как будет по-английски «это твой отец»?
   — This is your father, — сказал Старлиц.
   — Девочка, — молвил Хохлов важно, указывая пальцем на Старлица. — Зенобия! This is your father.
   Зета подняла глаза.
   — Это мой отец?!
   — Да, Леха Старлиц — твой отец.
   — Это правда? — спросила она, заглядывая Старлицу в глаза.
   — Правда, Зенобия, я твой папа.
   Зета кинулась к нему и обняла худыми руками за шею. Старлиц неловко похлопал ее по спине. Девочка была длинная и на удивление мускулистая. Хотелось сравнить ее с саженцем, бойко идущим в рост.
   — Я очень рад нашему знакомству, Зета, — выдавил Старлиц, прокашлявшись. — Продолжай помогать дяде Пулату, а то у него все деньги разлетятся.
   — Хорошо. — Она послушно села. — Дайте еще, дядя Пулат.
   — Некоторое время мы с тобой побудем вместе, Зета, — сказал ей Старлиц чужим голосом. — Не возражаешь? Нам надо друг к другу привыкнуть.
   — А я познакомлюсь с группой?
   — Обязательно!
   — Со всеми?
   — Со всеми. Будут тебе и автографы, и майки. Ты заткнешь за пояс победительниц радиоконкурсов.
   — Класс!!! — взвизгнула Зета.
   — Мне пора обратно в отель, — сказал Старлиц по-русски. — Раздавать подзатыльники, подписывать счета, подгонять их всех со сборами. Вечно какой-нибудь кризис, вечно что-то не ладится… Хотя, знаешь что? Пусть все это катится подальше!
   — Согласен.
   — У меня есть дела поважнее. Никогда не видел ничего подобного. Она — чудо! Существо, появившееся на свет благодаря мне!
   Хохлов вежливо подал Зете новую пачку купюр.
   — Девушки очень хорошо выполняют мелкую работу, — сказал он. — Пора научить ее готовить. Начнем, пожалуй, с борща.
   — Иди к черту, Хохлов! Что ты в этом смыслишь? У тебя же нет детей.
   — Верно, и я безутешен. — Хохлов шмыгнул носом. — Мой никчемный племянник не в счет. Но до
   этой минуты я ни разу не пожалел о том, что не стал отцом. Я никогда не был женат. Девушки были, конечно, и много… — Хохлов пренебрежительно пожал плечами. — Летчик сверхзвуковой авиации всегда на виду. Но подходящей женщины я так и не нашел.
   — Говорят, найти подходящую женщину — редчайшая удача. Хочешь креветок? — Вопрос Старлица предназначался дочери.
   — Хочу. То есть, наверное, нет. — Зета осторожно сняла с креветки панцирь, чтобы изучить цвет содержимого.
   — Если честно, то я не очень-то и искал, — сознался Хохлов. — Однажды я сделал женщине предложение. Это была богатая племянница Березовского… Я ей был не пара. Она, конечно, поступила мудро. К тому же она была еврейкой.
   Старлиц наблюдал, как Зета пробует на вкус белый капустный лист.
   — Я не женился на ее матери, — сообщил он.
   — Неужели? Почему?
   — Во-первых, их было целых две. Сразу две женщины в твоей постели — это, согласись, слишком ответственно.
   Хохлов недоверчиво приподнял брови.
   — Ты соблазнил сразу двух, Леха? Ты?
   — Я! Точнее, это была не постель, а гамак. А они были лесбиянками.
   — Папа! — позвала Зета тоненьким голоском.
   — Что?
   — Эй, папа!
   — Что, Зета?
   — Ты был когда-нибудь внутри его самолета? Там так классно!
   — О чем она тебя спрашивает? — поинтересовался Хохлов.
   — Я не знал, что у тебя здесь есть свой самолет, — сказал ему Старлиц.
   — Не совсем мой, — ответил Хохлов, разглядывая пиво в бутылке. — Он принадлежит президенту Милошевичу.
   — То есть югославским военно-воздушным силам?
   — Нет, лично сербскому президенту. Знаешь, он себе на уме. Слободан Милошевич — великий человек, ему под силу изменить ход истории. Двадцатый век уже не рождает таких людей.
   Старлиц задумчиво кивнул, пододвинул Зете креветки и принялся за аппетитные отбивные.
   — Я слыхал, что его жена тоже незаурядная особа.
   — Еще какая! — оживился Хохлов. — Мирьяна Маркович любит опасности. Она принадлежит к породе старых большевичек. — Он вздохнул. — Дело не в том, что я не люблю женщин. Я их очень ценю. Проблема во мне самом: я просто не в состоянии представить себя в роли мужа — скучного типа, не отрывающегося от газеты, отца семейства, каждое утро завтракающего одним и тем же за одним и тем же кухонным столом… Когда я с женщиной, мне хочется ее изумлять и не хочется ее возбуждать! Я корчу из себя голубоглазого героя со шрамом.
   — Ты и есть такой герой, ас. Хохлов уже успел посерьезнеть.
   — Однажды мне было откровение… Пожалуй, я тебе об этом расскажу, Леха. Мне хочется раскрыть душу. Для меня это важно. Это касается моей личной роли в мире, в истории славян… Дело было на всемирном экономическом форуме в Давосе, в сказочных швейцарских горах. Ты будешь эти креветки?
   — Угощайся, Пулат Романович. Тебе полезны белки.
   — Я входил тогда в окружение Березовского. Он совещался с другими семью российскими банкирами о кампании по переизбранию Ельцина. Мне было поручено контролировать сборку секретного самолета для Милошевича на одной авиабазе в Швейцарии. Мы выпивали с Джорджем Соросом и его окружением. Ты знаком с этими людьми?
   — Хиппи от масс-медиа, обслуживающие миллиардера-жулика? Куда же от них денешься! — вздохнул Старлиц.
   — Они не совсем шпионы. Это сеть без государственной принадлежности. Они называют себя неправительственной организацией.
   — Пост-правительственная организация.
   — Вот именно. В общем, выпиваю я с сотрудником Сороса, одним из этих «экономических аналитиков», хлынувших к нам в страну, «англоговорящих воров». Вдруг его как понесет! Он изложил мне содержание документа, над которым работал. Документа о демографической ситуации в России.
   — Могу себе представить!
   — Вряд ли. Он такого мне наговорил… Ужас, не передать словами. Огромная смертность, минимальная рождаемость. Алкоголизм. Бегство за границу. Средняя продолжительность жизни русских мужчин — 57 лет, гораздо хуже, чем при царе. Мы наконец-то свободны, мы стали хозяевами своей судьбы — и занимаемся самоуничтожением.
   — Это все натовские страшилки. Он морочил тебе голову, ас.
   — Нет, он не врал. Он был пьян в дым и говорил как на духу. Через пять минут его вырвало. Нет, этот мелкий чиновник набросал мой собственный портрет. Это я слишком много пью, я граблю русский народ, я убиваю глупцов, встающих на пути у больших воров. А потом я покинул Россию, бросил родину. Я болтаюсь здесь, в чужой стране, хлещу на солнышке пиво и проворачиваю махинации, рискуя схлопотать от турок пулю.
   Старлиц развел руками. Хохлов перевел затуманенный лиричный взгляд на Зету.
   — Если бы у меня был ребенок, все сложилось бы по-другому. Теперь я понимаю: будь у меня в этой жизни настоящий якорь, будущее, а то и вся жизнь сложились бы по-другому.
   — Возможно.
   Взгляд Хохлова посуровел.
   — С другой стороны, мне мешала бы мамаша… Господи, этого я совершенно не могу себе представить: быть пожизненно прикованным к стареющей, дурнеющей, скучной бабе! Они мне нравятся хорошенькими и охочими, но потом они стареют, покрываются морщинами, у них непоправимо портится характер. Некоторые отчаянно пытаются обмануть свой возраст, как эта ужасная Динсмор из твоей труппы. Господи, что стало с женщиной, которую я любил! Какой кошмар!
   — А мне нравятся уродливые женщины! — брякнул Старлиц.
   — Серьезно?
   — Да. Они созданы как раз для меня. Ведь я сам УРОД.
   Хохлов вгляделся в него со смешанным выражением задумчивости и сострадания.
   — Наверное, по большому счету, на низшем, животном уровне, в темноте, они все одинаковые…
   — Нет, дружище, не в этом дело. Дело в выборе, диктуемом образом жизни. — Старлиц допил свое пиво. — У странников, как мы с тобой, обреченных на то, чтобы потерять счет своим женщинам, и ценящих это, не много способов расставаться с ними, не раня их чувства. Самый лучший способ — чтобы они, прощаясь с нами, думали: «Я могла бы получить все, что хочу, но мне мешает самоуважение». Ты понимаешь. У меня это всегда срабатывает.
   — А почему не говорить им: «Оставляю тебя в комфорте и безопасности, а сам возвращаюсь к своей суровой жизни, полной риска?»
   — Брось! Если их устраивает такой тип, как я, значит, они в отчаянии и заигрывают с бедой. Я и есть в их представлении беда.
   — Папа! — позвала Зета.
   — Что?
   — Папа!
   — Я тебя слушаю, Зета.
   — Я сыта. Пойдем? Я хочу увидеть группу!
   — Подожди минуточку. Может быть, тебе надо зайти в туалет?
   — Вообще-то да.
   — Так это вон там, — сказал Старлиц, показывая на дверь. — Проверь, чтобы у тебя в рюкзаке не осталось фальшивых денег. В отеле у меня найдется для тебя еще.
   Зета весело отодвинула свое пластмассовое кресло и вприпрыжку убежала.
   — Ты ей понравился, — сказал Хохлов.
   — Дело не в этом. Просто ей осточертело жить с мамашей.
   — Нет, ты ей понравился, я же вижу! Она даже на тебя похожа. Сначала я не заметил сходства. Но когда она вслушивается в наш разговор, пытаясь понять, о чем мы болтаем, то становится похожа на смышленую обезьянку, то есть на тебя.
   — Между прочим, где Виктор? — спросил Старлиц.
   — Ах да, Виктор… — мрачно пробормотал Хохлов. С уходом Зеты у него испортилось настроение. Видно было, что ему становится все хуже, словно в нем открылась течь. Он достал из кармана пачку денег и стал пересчитывать их на колене.
   — Виктор жив-здоров? — повторил Старлиц.
   — Сейчас он находится вон в том замке. — Хохлов указал взглядом на крепость крестоносцев двенадцатого века на противоположной стороне гавани, так и просящуюся на открытку. — Наблюдает за нами в бинокль.
   — С какой стати?
   — Я велел ему следить за нами издалека. Но это не главное. Главное — его глупость. — Хохлов вздохнул. — Помнишь нашу первую встречу на пляже, когда мы получили электронные лампы? Так вот, их сначала было все-таки не девять, а десять. Но одну Виктор украл.
   — Хорош! — фыркнул Старлиц.
   — Потом он тайком продал ее тому самому музыканту из твоей группы за полторы тысячи долларов. — Хохлов махнул рукой. — Негодяй! С другой стороны, деньги мне пригодились: я смог вернуть самолет. Потом я занялся отмыванием денег для литовца и доставил твою знакомую вместе с дочерью. Мы вернулись на Кипр живыми и невредимыми, и я возвращаю тебе твои деньги. Здесь полторы тысячи.
   — Виктор загнал лампу за полторы тысячи баксов?!
   — Да! Я тоже сперва не поверил, что этот балда англичанин отвалил столько денег. Но западные музыканты — сплошь наркоманы, у них башка не варит.
   Старлиц спрятал деньги.
   — Советую заглянуть на аукционный интернет-сайт eBay точка com. Такие смекалистые ребята, как вы, могут наварить неплохие денежки на матрешках и кремлевских значках.
   — Приношу извинения за проворовавшегося Виктора. Он сделал это, не спросив моего разрешения.
   — Принимаю твои извинения, Пулат Романович. Считай, что вопрос снят.
   Хохлов заметно повеселел.
   — Ты его не пристрелишь? Я его предупредил, что ты вправе с ним разделаться.
   — Не обещаю, что у меня никогда не появится желания прибить Виктора, но казнить его за одну украденную лампу я не собираюсь. У меня есть чувство собственного достоинства. К тому же в его возрасте я откалывал точно такие же номера. Я любил облегчать магазинные полки — о, что это были за деньки! Тогда на товарах еще не было электронных штрих-кодов.
   — Я очень тебе признателен, Леха. Не ожидал, что ты проявишь такое великодушие. С другой стороны, Виктор, конечно, бессовестный мошенник, но, по-моему, он уже берется за ум. После того как ты поселил его в борделе в Лефкосе, он словно переродился. — Хохлов снова впал в задумчивость. — Ты научил его, что к чему? Он разом повзрослел.
   — Это точно.
   — Хорошо, что ты проявил внимание к сыну моей сестры. Я ценю это. Я хотел тебя отблагодарить. Так, чтобы это было между нами, по-мужски, чтобы не выражалось в деньгах. — Хохлов продемонстрировал Старлицу свой чеканный профиль, изящно приподнял шляпу и сплюнул.
   Вернулась Зета, надевающая рюкзак. В следующую секунду появился разыскивающий клиента таксист. Глядя на отдыхающих в шезлонгах британцев, он позвал:
   — Мистер Хоклифф!
   — Наверное, мистер Хоклифф — это я, — сказал Хохлов, поднимаясь и стряхивая с брюк крошки.
   — Ты вызвал такси? — удивленно спросил Старлиц.
   — Не я, а Виктор. У него новый мобильный телефон.
   — Кажется, у этого паренька есть голова на плечах, — заключил Старлиц.

4

   Старлиц сел вместе с дочерью на заднее сиденье и дал ей зубочистку и мятную конфетку. Хохлов сел рядом с таксистом.
   — Эркан! — распорядился Старлиц.
   — Почему в аэропорт? — удивился Хохлов.
   — Чтобы успеть взглянуть на артисток до их отлета в Стамбул. Девочка хочет на них полюбоваться, — объяснил Старлиц с усмешкой и закурил.
   Хохлов нахмурился и опустил стекло. Старлиц послушно затоптал сигарету на резиновом коврике. Они въехали в гору, оставив позади гавань. Несмотря на бесконечную засуху, перед ними расстилался прекрасный вид. Такси, прыгая на ухабах, покатило по пригородам Гирны, чтобы, миновав хребет, попасть на шоссе.
   Предоставив Зете возможность исследовать с помощью зубочистки провал на месте выпавшего зуба, Старлиц продолжил по-русски беседу с Хохловым.
   — Как я понял, у тебя возникли проблемы с ребятами Озбея в отеле.
   — Возникли, — подтвердил Хохлов.
   — У ребят Озбея чешутся руки.
   — Чешутся.
   — Как тебе удалось так их разозлить? Их и его? Я велел тебе за ним следить, а ты взял и улетел в Будапешт.
   — Следить за Озбеем должны специалисты, — сказал Хохлов. — Я нашел для этого субподрядчика — турецкого коммуниста, ностальгирующего по КГБ.
   Старлиц потрогал свой гладкий свежевыбритый подбородок.
   — Разве тут существуют действующие коммунистические ячейки?
   — Конечно! В Турции тысячи коммунистов. Здесь еще не кончились шестидесятые годы. Интернационалист, пролетарский революционер — это здесь заманчивая карьера. Я нашел этого коммуниста в радикальном левом движении «Девримчи Сол». Он так мало запросил, что я нанял его вместе со всей его партийной ячейкой. Поэтому за Озбеем следила целая коммунистическая организация. Их побуждала к этому идеология, но они не побрезговали и деньгами.
   — Что дальше?
   — Как много тебе хочется узнать? Поездка в аэропорт занимает двадцать минут.
   — Откровенно говоря, знать слишком много я не хочу. Зачем портить красоту сделки? — Старлиц поднял пухлые руки в знак покорности. — Все волшебство аферы вроде «Большой Семерки» — в изящном скольжении по самой поверхности, без всякого погружения. Излишнее вовлечение уродует картину.
   — Хорошо. — Хохлов повернулся на ветхом сиденье такси и кашлянул в кулак. — Всего одна деталь, зато важная. Знаешь, почему ребятам Озбея взбрело в голову меня шлепнуть? Из-за Алтимбасака, владельца казино.
   — Неужели? Уточни.
   — Он оказал мне гостеприимство и поведал много полезного о ситуации здесь. Но притом он был леваком.
   Вот его тело и оказалось в разбитом «мерседесе» на дне пропасти. Тело, но не голова: в голову угодило несколько пуль, поэтому пришлось замуровать ее в ведерко с цементом.
   Старлиц промолчал.
   — Ты слыхал о «Турецких серых волках»?
   — Они стреляли в папу римского, — машинально отозвался Старлиц.
   — Да, Мехмет Али Агджа. Из-за банковского спора. Ватиканский «Банко Амброзиано» — банк, отмывавший деньги для польских антикоммунистов и снабжавший оружием антикоммунистов в Турции. Польша вызвала у него такой энтузиазм, что платить «Серым волкам» он не стал. Вот папа и пострадал.
   Старлиц крякнул.
   — Это Озбей дал Агдже пистолет, чтобы стрелять в папу. Только тогда он не звался Озбеем. У Озбея не меньше шести официальных личин. Мне доподлинно известно, что у него шесть турецких дипломатических паспортов. К тому же он пользуется специальными паспортами от разведывательных структур Азербайджана и Туркменистана. Господин Озбей перерос «Серых волков»: он выгодно вложил деньги и оказался в высоких кругах турецкого правительства. Теперь его интересы — нефть, торговля оружием и наркотиками в тюркских странах бывшего СССР. Его «дядя-министр» — это руководитель тайных операций МП, турецкого Центрального разведывательного управления.
   — Я вполне мог бы обойтись без всего этого, — пожаловался Старлиц. — Какое мне дело до здешней политической каши?
   — Это еще цветочки, ягодки впереди. Мои друзья-революционеры, турецкие коммунисты, уже полвека борются с правительством. Но они терпят поражение, потому что всегда оставляют свои грузовики со взрывчаткой в неверных местах. Зато у них много тайных досье на Озбея, его друзей, спонсоров, наставников. Свои файлы они хранят в компьютерах в Голландии, потому что в Турции MIT бросает коммунистов в тюрьмы, пытает, убивает.
   — Послушай, папа! — подала голос Зета.
   — В чем дело?
   — Сколько можно разговаривать по-русски? Меня укачало в машине.
   Старлиц в тревоге посмотрел на Зету. Она выплюнула мятную конфету и побледнела до зеленого отлива.
   — Если мы остановимся, — предупредил ее он, — то упустим девушек из «Большой Семерки».
   Зета капризно нахмурилась.
   — Что же делать, раз меня укачало? Меня сейчас вырвет!
   — Остановите машину! — велел Старлиц водителю.
   Машина затормозила у длинного каменного ограждения, и Зета вывалилась наружу, как комический персонаж, которого выворачивает наизнанку. Старлиц и Хохлов тоже вышли, чтобы подышать воздухом. Вокруг раскинулись кипрские красоты: роскошные виллы, мерцающие бассейны, высокие конусы ливанских кедров, суперсовременный комплекс веселого оффшорного университета. Чтобы наверстать упущенное время, Старлиц дал молодому водителю несколько сот тысяч лир. Таксист философски пожал плечами, достал из бардачка бутылку джина и сделал хороший глоток.
   Старлиц мастерски закурил «Данхилл» на ветру. Хохлов наблюдал за этим ритуалом с отчаянием заядлого курильщика.
   — От этих сигарет ты угодишь в больницу, — предупредил он.
   — Ничего подобного.
   — Вот увидишь! У них невинный вид, но они страшно вредные, можешь мне поверить.
   Старлиц выдохнул дым и уставился в сиренево-синее кипрское пространство.
   — Значит, он меня перехитрил?
   — Ты, конечно, мне друг, Леха, но со своим маленьким музыкальным бизнесом ты Озбею не соперник, понимаешь? Человек, называющий себя Озбеем, — профессиональный тайный агент. Он командует «эскадронами смерти». За ним стоит государственный аппарат. Никакой он не музыкальный антрепренер, все это притворство.
   — Я тоже притворяюсь антрепренером.
   — Ты даже на него не похож, — мрачно бросил Хохлов. — Озбей выглядит гораздо убедительнее тебя.
   — «Тайный агент»! — внезапно передразнила их Зета по-русски. — «Эскадроны смерти», «государственный аппарат»!
   Старлиц сделал сердитое лицо.
   — Зета, не перебивай взрослых, когда у них серьезный разговор. Это невежливо.
   Она насупилась.
   — Зачем ты столько с ним болтаешь? Как же я? С ним ты еще наговоришься. Я хочу, чтобы ты разговаривал со мной.
   — Что она тебе сказала? — спросил Хохлов. — Мне показалось, что она пытается произнести что-то по-русски.
   — Дочь просит меня проявить больше внимания к семейным делам.
   — Правильно, умница! — одобрил Хохлов. — Думаю, пришло тебе время остепениться. — Он задумчиво оглядел Старлица. — Забота о чудесной дочке — или голова, вмурованная в турецкий цемент! К таким сигналам грех не прислушаться.
   Старлиц повернулся к дочери.
   — Зета, я с тобой поговорю, честное слово. Я очень много тебе расскажу. Просто ты застала отца в разгар важных событий. Мне надо сперва кое в чем разобраться.
   — Деньги? — догадалась Зета.
   — Совершенно верно, деньги. Ради них и создаются поп-группы.
   Она внимательно на него смотрела, щуря глаза.
   — Разве люди из-за этого играют музыку? Из-за денег?
   — Ничего подобного! Я сказал только, что ради денег создаются группы.
   Зета пожала худенькими плечиками и потупила глазки.
   — Ладно, папа, я подожду.
   Старлиц, глядя на нее, ощущал первый приступ искренней вины за всю свою взрослую жизнь. Ему пришло в голову, что малышка Зета держится отлично. Ее переправили через полмира, как невостребованный багаж, и оставили у его порога, а она… Он был противен самому себе. Особым тоном, предназначенным для усмирения разбушевавшихся на концерте подростков, он спросил: