Страница:
Господа Фалтон и Мэтьюз, со своей стороны, объяснили, что Хиллари страстно любила сына и была доведена до нервного срыва отказом мужа отдать ей ребенка, когда она уходила из дома. Мистера Маркхама они представили как человека, обожающего детей, желающего помочь жене создать для Джонни новый дом. Однако, продолжали они, Ник Бернхам по своей натуре жестокий человек; он был настолько ослеплен ревностью, что обрушился на свою жену с угрозами и сделал все возможное, чтобы разрушить ее отношения с сыном, а все потому, что не мог смириться с тем, что его жена хочет с ним развестись. Они говорили и говорили. Проблемы похищения они коснулись с большой осторожностью. Вне себя от горя из-за потери сына, беспомощная перед лицом угроз Ника, Хиллари увезла Джона в надежде уберечь покой ребенка хотя бы до начала суда. Но план ее сорвался. Она не могла вернуться из-за страха перед Ником… она опасалась, что Ник причинит боль ребенку… Ник видел, какую затейливую паутину плетут адвокаты, и с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не закричать. И что еще хуже, он понимал, насколько сильную команду они составляют. Лучше Фалтона и Мэтьюза не было никого, и хотя Бен Грир был тоже хорош, Ник начал опасаться, что он им не ровня.
Слушания должны были продолжаться в течение двух-трех недель, и в конце главным свидетелем должен выступить сам Джонни. Но на третьей неделе слушаний Джонни заболел свинкой, и судья снова отложил дело. Судебные заседания возобновились четырнадцатого ноября. Ник и Бен Грир ощущали, что этот перерыв пошел им на пользу. Он дал им возможность перегруппироваться и найти дополнительных свидетелей, хотя Ник был разочарован, осознав, как мало тех, кто соглашался давать показания. Люди не хотели, чтобы их впутывали в это дело. Никто не был ни в чем уверен… прошло уже столько времени. Даже миссис Маркхам отказалась. Она уже сделала все, что могла, сообщив Нику о том, где находится ребенок, остальное было его делом. Она считала, что непоправимый урон уже нанесен ее имени. Имена Филиппа и Хиллари слишком долго не сходили с газетных страниц, и Ник, с ее точки зрения, был повинен в этом не меньше, чем ее сын. Ей было уже не важно, кто получит мальчика, оно ей надоело, это разбирательство. Единственное, что удалось Нику, это собрать несколько горничных, ненавидящих Хиллари, но, по их словам, никто из них не видел, чтобы она по-настоящему пренебрегала ребенком. В конце второго дня после возобновления слушаний Нику оставалось только всплескивать руками, когда они с Беном Гриром пошли посовещаться.
— Господи Иисусе, зачем она это делает, Бен? Ей ведь не нужен Джон.
— Теперь она не может отступиться. Она зашла слишком далеко. Так всегда бывает с судебными делами. Пока добираешься до конца, никому уже ничего не нужно. Но судебную машину трудно повернуть назад.
На следующий день Ник в отчаянии попытался откупиться, и на какое-то мгновение ему показалось, что битва выиграна. Он заметил заинтересованный блеск в глазах Маркхама, когда они встретились в коридоре суда, но глаза Хиллари ничего на выражали. А когда Ник в отчаянии отошел в сторону, Филипп схватил Хиллари за руку.
— Какого черта, почему ты отказала ему? На что, ты считаешь, мы будем жить следующие несколько лет? Своим наследством ты пользоваться не можешь, и ты знаешь, что сказала моя мать.
— Плевать я хотела. Я не возьму у него ни цента.
— Дура. — Он снова схватил ее за руку, но Хиллари вырвала ее.
— Пошли вы к черту оба. Мне нужен мой сын.
— С чего это? Ты ведь не любишь детей.
— Он мой. — Она говорила о Джоне, как о меховой шубе, драгоценностях или военном трофее. Пусть он ей не нужен, но свои права на него она не может не заявить. — Почему я должна что-то уступать Нику?
— Ради Бога, возьми деньги.
— Мне не нужны деньги. — Хиллари наградила Маркхама холодным, надменным взглядом.
— Да нет же, нужны. Нам обоим они нужны.
— Твоя мать передумает.
Филипп тоже рассчитывал на это Но если она не передумает, им предстояла борьба, к которой он отнюдь не стремился. Филипп опасался, что ему даже придется пойти работать, а это уж будет конец света. А Хиллари тем более никогда не станет работать — в этом он не сомневался. Но она оказалась предусмотрительнее, чем он.
— Ты никогда не слышал об алиментах на ребенка? — Хиллари нежно улыбнулась. — Ник захочет убедиться, что Джонни имеет все, что ему надо. Значит, и мы будем это иметь. Вуаля. — Она сделала реверанс, и Филипп ухмыльнулся.
— Ты чертовски умна для хорошенькой женщины. — Он поцеловал ее в щеку, и они вернулись в зал суда, где вовсю полыхало сражение. Судья считал, что они закончат к Дню Благодарения, и Ник весь напрягся при одной мысли об этом. А что, если он проиграет? Что он будет делать? Он не мог представить свою жизнь без сына. Он даже не решался думать об этом. А потом неожиданно они подошли к концу, и адвокатам было предоставлено слово для заключительных выступлений. Джонни уже дал свои показания, но он был смущен, и речь его звучала по-детски, он разрывался между обоими родителями — обожаемым отцом и матерью, которая, не сдерживаясь, рыдала прямо в зале суда и которую ему явно было очень жалко.
Судья объяснил, что обычно ему требуется от недели до двух, чтобы прийти к определенному решению. Но, учитывая напряжение, в котором пребывают обе стороны уже почти год, заинтересованность прессы и тяжелый груз, обрушившийся на плечи ребенка, на этот раз он попытается принять решение быстрее. Все будут поставлены в известность о дне оглашения решения, а пока всем следует разойтись по домам и ждать. Когда Ник выходил из здания суда, его, как и всегда, ослепляли вспышки фоторепортеров, а вокруг крутились журналисты: «Что они сказали, Ник? Где мальчик?.. Кто выигрывает?.. Не думаете ли вы, что она снова его похитит?..» Все они уже привыкли к этому. Но на этот раз, выйдя из зала суда, Хиллари остановилась с Филиппом на ступеньках лестницы и одарила всех лучезарной улыбкой Ник залез в свой лимузин, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он несколько прибавил в весе после возвращения Джона, но в сорок уже ощущал себя восьмидесятилетним стариком.
Ник посмотрел на Грира, который сидел, склонившись над своими записями, рядом, и покачал головой.
— Знаешь, иногда мне кажется, что это никогда не кончится.
— Кончится, — поднял на него взгляд Грир. — Кончится.
— Но как?
— Это нам неизвестно. Надо подождать решения судьи. Ник вздохнул.
— Ты представляешь себе, что значит препоручить другим решение судьбы самого дорогого тебе существа?
Грир медленно покачал головой.
— Нет. Но я знаю, сколько тебе пришлось пережить, и мне очень жаль тебя. — Грир смотрел на Ника не как адвокат, но как друг. — Я чертовски надеюсь, что ты выиграешь, Ник.
— И я. А если нет? Я смогу подать апелляцию?
— Сможешь. Но это займет очень много времени. Я бы тебе советовал подождать. Дай ей полгода пожить с мальчиком, и она вместе с ним прибежит к тебе обратно. Я всю неделю наблюдал за ней, и она полностью соответствует тому, что ты о ней рассказывал. Холодная, хитрая, жестокая. Ей наплевать на сына. Стоит тебе заикнуться о чем-нибудь, и она наносит ответный удар в самое больное место.
— Да, она такая.
— Но она одумается. Попомни мои слова, она вернет мальчика. Все, чего она хочет, это победить. Публично. Чтобы она выглядела хорошей матерью. Ты же знаешь все эти мифы — Америка, материнство, яблочный пирог.
Ник улыбнулся чуть ли не впервые за всю неделю.
— Не думаю, что она ими руководствуется. Ее скорее интересуют соболиные меха и Ван-Клиф.
Грир тоже улыбнулся в ответ.
— Только не в суде. Она же не дурочка, да и адвокаты у нее смышленые ребята.
Ник посмотрел на Бена, который по-настоящему стал ему другом.
— Как и ты. — И он почувствовал, как комок застрял у него в горле. — Выиграем мы или проиграем, ты молодец, Бен. Я знаю, что ты сделал все, что мог.
— Если мы не выиграем, это ничего не будет значить.
— Мы должны выиграть.
Грир кивнул, и оба умолкли, глядя на серое зимнее небо, скользящее за окном.
Следующая неделя, когда все ждали звонка от судьи, была сплошным мучением. Днем и ночью Ник мерил шагами свой кабинет, потом мчался на работу, возвращался домой и пытался провести каждую свободную минуту с сыном. Грир ходил с видом человека, готовящегося стать отцом. Ни одно предшествующее дело не затрагивало его настолько, как это. А в доме Маркхама нервничала, как мартовская кошка, Хиллари. Она рвалась куда-нибудь поехать, но раз в жизни Филиппу удалось повлиять на нее, и он настоял на том, чтобы она осталась дома.
— Как, ты считаешь, это будет выглядеть, если какой-нибудь газетчик увидит тебя в «Эль-Марокко»?
— А чем я должна заниматься? Сидеть и стругать лошадку для сына?
— Не надо умничать. Посиди спокойно. Все уже почти закончено. — Филипп не хотел усугублять свои отношения с матерью. Та снова начинала его жалеть, но один неверный шаг мог все испортить. Филиппу чуть ли не физически приходилось удерживать Хиллари, и она осталась дома. Она становилась совершенно невыносимой, но все же сидела дома. Филипп часами играл с ней в триктрак, покупал ей галлоны шампанского, чтобы поддерживать ее в хорошем настроении, и возлагал все большие надежды на раскаяние собственной матери. Хиллари оказалась дорогой женщиной, да и его собственные вкусы требовали денег. У них было много общего, на что указывала его мать при каждой малейшей возможности, отнюдь не одобряя это. Впрочем, их мало заботило ее мнение. Надо было только получить сбережения Маркхамов или деньги на обеспечение Джона, и они снова станут счастливы. Главное — действовать наверняка, объяснял Филипп Хиллари, перенося ее на кровать. Он стащил с нее платье и скинул его на пол, когда раздался телефонный звонок.
Звонили из фирмы «Фалтон и Мэтьюз». Судебное заседание должно состояться в два часа дня. Наконец-то судья принял решение.
— Аллилуйя! — воскликнула Хиллари, стоя обнаженной рядом с кроватью. — Я свободна! — Ни слова не было сказано о Джонни, когда Филипп грубо бросил ее на кровать и раздвинул ноги.
Глава тридцать пятая
Глава тридцать шестая
Слушания должны были продолжаться в течение двух-трех недель, и в конце главным свидетелем должен выступить сам Джонни. Но на третьей неделе слушаний Джонни заболел свинкой, и судья снова отложил дело. Судебные заседания возобновились четырнадцатого ноября. Ник и Бен Грир ощущали, что этот перерыв пошел им на пользу. Он дал им возможность перегруппироваться и найти дополнительных свидетелей, хотя Ник был разочарован, осознав, как мало тех, кто соглашался давать показания. Люди не хотели, чтобы их впутывали в это дело. Никто не был ни в чем уверен… прошло уже столько времени. Даже миссис Маркхам отказалась. Она уже сделала все, что могла, сообщив Нику о том, где находится ребенок, остальное было его делом. Она считала, что непоправимый урон уже нанесен ее имени. Имена Филиппа и Хиллари слишком долго не сходили с газетных страниц, и Ник, с ее точки зрения, был повинен в этом не меньше, чем ее сын. Ей было уже не важно, кто получит мальчика, оно ей надоело, это разбирательство. Единственное, что удалось Нику, это собрать несколько горничных, ненавидящих Хиллари, но, по их словам, никто из них не видел, чтобы она по-настоящему пренебрегала ребенком. В конце второго дня после возобновления слушаний Нику оставалось только всплескивать руками, когда они с Беном Гриром пошли посовещаться.
— Господи Иисусе, зачем она это делает, Бен? Ей ведь не нужен Джон.
— Теперь она не может отступиться. Она зашла слишком далеко. Так всегда бывает с судебными делами. Пока добираешься до конца, никому уже ничего не нужно. Но судебную машину трудно повернуть назад.
На следующий день Ник в отчаянии попытался откупиться, и на какое-то мгновение ему показалось, что битва выиграна. Он заметил заинтересованный блеск в глазах Маркхама, когда они встретились в коридоре суда, но глаза Хиллари ничего на выражали. А когда Ник в отчаянии отошел в сторону, Филипп схватил Хиллари за руку.
— Какого черта, почему ты отказала ему? На что, ты считаешь, мы будем жить следующие несколько лет? Своим наследством ты пользоваться не можешь, и ты знаешь, что сказала моя мать.
— Плевать я хотела. Я не возьму у него ни цента.
— Дура. — Он снова схватил ее за руку, но Хиллари вырвала ее.
— Пошли вы к черту оба. Мне нужен мой сын.
— С чего это? Ты ведь не любишь детей.
— Он мой. — Она говорила о Джоне, как о меховой шубе, драгоценностях или военном трофее. Пусть он ей не нужен, но свои права на него она не может не заявить. — Почему я должна что-то уступать Нику?
— Ради Бога, возьми деньги.
— Мне не нужны деньги. — Хиллари наградила Маркхама холодным, надменным взглядом.
— Да нет же, нужны. Нам обоим они нужны.
— Твоя мать передумает.
Филипп тоже рассчитывал на это Но если она не передумает, им предстояла борьба, к которой он отнюдь не стремился. Филипп опасался, что ему даже придется пойти работать, а это уж будет конец света. А Хиллари тем более никогда не станет работать — в этом он не сомневался. Но она оказалась предусмотрительнее, чем он.
— Ты никогда не слышал об алиментах на ребенка? — Хиллари нежно улыбнулась. — Ник захочет убедиться, что Джонни имеет все, что ему надо. Значит, и мы будем это иметь. Вуаля. — Она сделала реверанс, и Филипп ухмыльнулся.
— Ты чертовски умна для хорошенькой женщины. — Он поцеловал ее в щеку, и они вернулись в зал суда, где вовсю полыхало сражение. Судья считал, что они закончат к Дню Благодарения, и Ник весь напрягся при одной мысли об этом. А что, если он проиграет? Что он будет делать? Он не мог представить свою жизнь без сына. Он даже не решался думать об этом. А потом неожиданно они подошли к концу, и адвокатам было предоставлено слово для заключительных выступлений. Джонни уже дал свои показания, но он был смущен, и речь его звучала по-детски, он разрывался между обоими родителями — обожаемым отцом и матерью, которая, не сдерживаясь, рыдала прямо в зале суда и которую ему явно было очень жалко.
Судья объяснил, что обычно ему требуется от недели до двух, чтобы прийти к определенному решению. Но, учитывая напряжение, в котором пребывают обе стороны уже почти год, заинтересованность прессы и тяжелый груз, обрушившийся на плечи ребенка, на этот раз он попытается принять решение быстрее. Все будут поставлены в известность о дне оглашения решения, а пока всем следует разойтись по домам и ждать. Когда Ник выходил из здания суда, его, как и всегда, ослепляли вспышки фоторепортеров, а вокруг крутились журналисты: «Что они сказали, Ник? Где мальчик?.. Кто выигрывает?.. Не думаете ли вы, что она снова его похитит?..» Все они уже привыкли к этому. Но на этот раз, выйдя из зала суда, Хиллари остановилась с Филиппом на ступеньках лестницы и одарила всех лучезарной улыбкой Ник залез в свой лимузин, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он несколько прибавил в весе после возвращения Джона, но в сорок уже ощущал себя восьмидесятилетним стариком.
Ник посмотрел на Грира, который сидел, склонившись над своими записями, рядом, и покачал головой.
— Знаешь, иногда мне кажется, что это никогда не кончится.
— Кончится, — поднял на него взгляд Грир. — Кончится.
— Но как?
— Это нам неизвестно. Надо подождать решения судьи. Ник вздохнул.
— Ты представляешь себе, что значит препоручить другим решение судьбы самого дорогого тебе существа?
Грир медленно покачал головой.
— Нет. Но я знаю, сколько тебе пришлось пережить, и мне очень жаль тебя. — Грир смотрел на Ника не как адвокат, но как друг. — Я чертовски надеюсь, что ты выиграешь, Ник.
— И я. А если нет? Я смогу подать апелляцию?
— Сможешь. Но это займет очень много времени. Я бы тебе советовал подождать. Дай ей полгода пожить с мальчиком, и она вместе с ним прибежит к тебе обратно. Я всю неделю наблюдал за ней, и она полностью соответствует тому, что ты о ней рассказывал. Холодная, хитрая, жестокая. Ей наплевать на сына. Стоит тебе заикнуться о чем-нибудь, и она наносит ответный удар в самое больное место.
— Да, она такая.
— Но она одумается. Попомни мои слова, она вернет мальчика. Все, чего она хочет, это победить. Публично. Чтобы она выглядела хорошей матерью. Ты же знаешь все эти мифы — Америка, материнство, яблочный пирог.
Ник улыбнулся чуть ли не впервые за всю неделю.
— Не думаю, что она ими руководствуется. Ее скорее интересуют соболиные меха и Ван-Клиф.
Грир тоже улыбнулся в ответ.
— Только не в суде. Она же не дурочка, да и адвокаты у нее смышленые ребята.
Ник посмотрел на Бена, который по-настоящему стал ему другом.
— Как и ты. — И он почувствовал, как комок застрял у него в горле. — Выиграем мы или проиграем, ты молодец, Бен. Я знаю, что ты сделал все, что мог.
— Если мы не выиграем, это ничего не будет значить.
— Мы должны выиграть.
Грир кивнул, и оба умолкли, глядя на серое зимнее небо, скользящее за окном.
Следующая неделя, когда все ждали звонка от судьи, была сплошным мучением. Днем и ночью Ник мерил шагами свой кабинет, потом мчался на работу, возвращался домой и пытался провести каждую свободную минуту с сыном. Грир ходил с видом человека, готовящегося стать отцом. Ни одно предшествующее дело не затрагивало его настолько, как это. А в доме Маркхама нервничала, как мартовская кошка, Хиллари. Она рвалась куда-нибудь поехать, но раз в жизни Филиппу удалось повлиять на нее, и он настоял на том, чтобы она осталась дома.
— Как, ты считаешь, это будет выглядеть, если какой-нибудь газетчик увидит тебя в «Эль-Марокко»?
— А чем я должна заниматься? Сидеть и стругать лошадку для сына?
— Не надо умничать. Посиди спокойно. Все уже почти закончено. — Филипп не хотел усугублять свои отношения с матерью. Та снова начинала его жалеть, но один неверный шаг мог все испортить. Филиппу чуть ли не физически приходилось удерживать Хиллари, и она осталась дома. Она становилась совершенно невыносимой, но все же сидела дома. Филипп часами играл с ней в триктрак, покупал ей галлоны шампанского, чтобы поддерживать ее в хорошем настроении, и возлагал все большие надежды на раскаяние собственной матери. Хиллари оказалась дорогой женщиной, да и его собственные вкусы требовали денег. У них было много общего, на что указывала его мать при каждой малейшей возможности, отнюдь не одобряя это. Впрочем, их мало заботило ее мнение. Надо было только получить сбережения Маркхамов или деньги на обеспечение Джона, и они снова станут счастливы. Главное — действовать наверняка, объяснял Филипп Хиллари, перенося ее на кровать. Он стащил с нее платье и скинул его на пол, когда раздался телефонный звонок.
Звонили из фирмы «Фалтон и Мэтьюз». Судебное заседание должно состояться в два часа дня. Наконец-то судья принял решение.
— Аллилуйя! — воскликнула Хиллари, стоя обнаженной рядом с кроватью. — Я свободна! — Ни слова не было сказано о Джонни, когда Филипп грубо бросил ее на кровать и раздвинул ноги.
Глава тридцать пятая
Судья с сосредоточенным и торжественным видом в развевающейся мантии вошел в зал суда. Секретарь суда сделал необходимое объявление. Все встали и снова опустились на свои места. Николас замер, затаив дыхание. Джонни ждал дома — Ник не хотел подвергать его лишнему напряжению. В коридорах кишмя кишели репортеры. Они налетали, как стервятники, почуявшие мясо, и кому-то из судебных приставов пришлось выдворить их из зала суда. Заинтересованные стороны едва сумели пробиться внутрь.
— Мистер Бернхам, — начал судья, — не будете ли вы добры подойти ко мне? — Ник кинул взгляд на Бена: он оказался не готов к этому, как не был готов и сам Бен — это было отступлением от обычной процедуры. Затем судья повернулся к Хиллари и попросил ее о том же.
В гробовой тишине оба поднялись со своих мест и подошли к судье — тот внимательно посмотрел сначала на одного, потом на другую. Судья был пожилым человеком с умными глазами, и, похоже, он посвятил немало времени обдумыванию их дела. Оно было чертовски трудным, и принять решение оказалось не так-то просто, хотя Нику верное решение и казалось очевидным.
— Я бы хотел сказать вам обоим, — начал судья, — что я сочувствую и тому и другому. Мне выпала неблагодарная задача вынести соломоново решение. Кому отдать ребенка? Разве можно его разрезать пополам? По правде говоря, в такой ситуации любое решение нанесет ребенку травму. Развод — отвратительная вещь И какое бы я ни принял решение, я причиню боль мальчику и одному из вас. Для меня крайне прискорбно, что вы не смогли преодолеть своих разногласий во имя сына. — Он еще раз посмотрел на Ника и Хиллари.
Ладони у Ника вспотели, по спине тек пот, он видел, что Хиллари тоже нервничает. Ни тот ни другой не ожидали этой речи, и она только осложнила их положение.
— Как бы там ни было, вы не смогли преодолеть разногласия. Вы уже разведены. И поскольку, — он повернулся к Хиллари, — вы уже вступили в новый брак, — тут он посмотрел на Ника, совершенно не готового к тому, что за этим последовало, — мне кажется, что ребенок получит более стабильный дом с вами, миссис Маркхам. Я присуждаю попечительство вам. — И он посмотрел на Хиллари с отеческой улыбкой — молодая дама полностью покорила его. Только тут до Ника дошел смысл слов судьи, и, позабыв о том, где он находится, он взорвался.
Ник повернулся к судье и чуть ли не закричал:
— Но он держал дуло револьвера у виска моего сына! И вы отдаете его этому человеку!
— Я отдаю ребенка вашей жене. И насколько я припоминаю, револьвер был не заряжен, мистер Бернхам. Вашей жене это было известно. И… — голос его продолжал журчать, а Ник почувствовал, что теряет сознание. Он еще подумал, что это — сердечный приступ или он просто сейчас умрет от горя. — вы имеете право навещать мальчика. По вашему желанию вы можете представить расписание посещений в суд или договориться об этом между собой Вы должны передать ребенка миссис Маркхам сегодня в шесть часов вечера. И, учитывая ваши доходы, сэр, суд назначил сумму в две тысячи долларов ежемесячно как алименты на ребенка, что, на наш взгляд не будет для вас обременительным.
Хиллари выиграла и, не дослушав судью, сияя от радости, кинулась обнимать Филиппа и обоих адвокатов. Ник стоял, не отрывая взгляда от судьи, и качал головой. Потом судья поднялся, и судебный пристав объявил:
— Судебное слушание объявляется закрытым.
Тогда Ник развернулся и сломя голову выбежал из зала суда. Бен Грир последовал за ним. Расталкивая толпу и отказываясь отвечать на вопросы, они наконец добрались до лимузина, и когда Ник повернулся к Бену, фотограф уже успел в последний раз щелкнуть вспышкой.
— Я не могу поверить в то, что он сказал.
— И я не могу. — Но с Беном уже бывало подобное, хотя то, что он переживал сейчас вместе с Ником, казалось совсем иным. Всю дорогу домой Ник сидел с каменным лицом, не зная, что сказать сыну. К шести вечера он должен сложить вещи Джонни и отослать его в жизнь, которая не сулит мальчику ничего хорошего. На миг он даже подумал а не поступить ли ему, как Хиллари, не похитить ли собственного сына? Но он не сможет вечно прятаться, и к тому же Джону это будет тяжело. По крайней мере сейчас Нику придется поступить так, как решил суд.
Ник вышел из машины и направился в дому с видом приговоренного к гильотине. Бен последовал за ним, не понимая, уходить ему или оставаться, но когда он увидел мальчика, то пожалел, что не ушел. Никогда в жизни он не видел, чтобы детское лицо искажала такая боль.
— Мы выиграли? — Все тельце ребенка напряглось в ожидании ответа, но Ник покачал головой.
— Нет, тигренок. Мы проиграли.
Джон заплакал. Не говоря больше ни слова, Ник обнял его, а Бен отвернулся, чувствуя, как и по его щекам катятся слезы; сейчас он ненавидел себя за то, что ему не удалось ничего сделать. Но детские рыдания заглушили все его мысли.
— Я не хочу уезжать, папа! Я не хочу! — Джон вызывающе вскинул голову. — Я сбегу!
— Нет, ты не станешь этого делать. Ты будешь мужчиной и выполнишь то, что предписано судом, а мы с тобой будем видеться каждые выходные.
— Я не хочу видеться с тобой по выходным, я хочу видеть тебя каждый день.
— Ну, мы что-нибудь придумаем. И Бен сказал, что мы можем предпринять еще одну попытку. Мы можем подать на апелляцию. Это займет некоторое время, но, возможно, во второй раз нам удастся выиграть дело.
— Нет, не удастся. — Джон утратил всякую надежду. — И я не хочу жить с ними.
— Сейчас мы ничего не сможем сделать. Надо немного подождать. Слушай, я буду звонить тебе каждый день. И ты мне можешь звонить, когда захочешь… — Но в глазах у Ника тоже стояли слезы, и голос его дрожал. Он прижал к себе сына и думал о том, как было бы хорошо, если бы все вышло иначе. Почему жизнь так несправедлива. Он любил сына, а кроме ребенка, у него не осталось ничего. Но такие мысли ничему не помогут. Им обоим было тяжело, и он должен помочь мальчику. — Пошли, тигренок. Будем собираться.
— Прямо сейчас? — с ужасом спросил Джон. — Когда я должен уехать? Ник с трудом сглотнул.
— В шесть часов. Судья считает, что мы должны покончить с этим делом как можно скорее. Так что дела обстоят таким вот образом, дружок.
Ник распахнул дверь, но Джон смотрел на него, не шевелясь. Казалось, мальчик пришел в состояние полного шока, как и сам Ник. Это был самый страшный день их жизни. А затем, еле волоча ноги и заливаясь слезами, Джон подошел к двери и снова посмотрел на Ника.
— Ты будешь звонить мне каждый вечер? Ник кивнул, пытаясь спрятать слезы за дрожащей улыбкой.
— Да.
— Ты клянешься?
— Клянусь. — Ник поднял руку, и Джон снова кинулся в его объятия.
Они поднялись наверх и с помощью горничных упаковали три саквояжа с одеждой и игрушками. Ник хотел, чтобы Джон это сделал сам. Когда они закончили, Ник встал и огляделся.
— Этого должно хватить. Остальное можешь оставить здесь, чтобы тебе было чем заняться, когда ты будешь сюда приходить.
— Ты думаешь, она позволит?
— Обязательно позволит. Ровно в шесть раздался звонок в дверь, и на пороге появилась Хиллари.
— Можно войти? — Она улыбнулась отвратительно приторной улыбкой, и Ник ощутил новый прилив ненависти к ней. — Джонни сложил вещи?
Она нарочно посыпала раны солью. Ник посмотрел ей в глаза — они по-прежнему были черными и прекрасными, но абсолютно пустыми.
— Ты можешь гордиться собой.
— Судья оказался мудрым человеком.
— Просто старый дурак. Нику оставалось надеяться только на то, что Бен прав и сын ей скоро надоест. Джонни вышел, остановился рядом с Ником и посмотрел сквозь слезы на мать.
— Готов, милый?
Джон покачал головой и прижался к Нику.
— Он сложил свои вещи? — Хиллари посмотрела Нику в глаза.
— Да. — Ник указал на саквояжи в коридоре. — Я бы хотел обсудить с тобой, когда я смогу с ним видеться.
— Да, конечно. — Теперь она была готова проявить великодушие. Ник мог видеться с сыном когда угодно. Она уже добилась своего. Мальчик принадлежит ей. Так что теперь Ник может говорить о ней все, что угодно, это не лишит ее попечительства над Джоном. Даже мать Филиппа позвонила и поздравила их. — Я тоже хотела бы попросить тебя кое о чем.
— О чем? — тяжело спросил Ник.
— Мы можем войти внутрь? — Ник так и не пригласил Хиллари зайти.
— Зачем?
— Я бы хотела переговорить с тобой с глазу на глаз.
— Нам не о чем говорить.
— А я думаю, есть. — Она сверлила Ника взглядом, и тот, осторожно отстранив Джонни, повернулся и направился в библиотеку. Хиллари поспешно двинулась за ним.
— Я бы хотел увидеться в ближайшие выходные, если тебя это устраивает.
— Я уточню наши планы и дам тебе знать. Я еще не знаю наверняка, что мы будем делать.
Ник с трудом сдерживался, чтобы не дать Хиллари пощечину.
— Позвони мне сегодня же. Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Ему будет проще, если на этих днях он сможет вернуться сюда.
376
— А откуда мне знать, что ты не сбежишь с ним?
— Я не могу так поступить. — Хиллари и сама достаточно хорошо знала Ника, чтобы понимать, что он никогда этого не сделает. — Так что ты хотела мне сказать? — Ник устремил на Хиллари тяжелый взгляд.
— Чек.
— Какой чек?
— Деньги на содержание ребенка. Полагаю, я должна их получать с сегодняшнего дня, раз Джонни уезжает со мной. — Ник посмотрел на нее, не веря своим ушам, потом, не говоря ни слова, открыл ящик, достал чековую книжку и, склонившись, вывел ее имя, свое и сумму.
— Меня тошнит от тебя, — промолвил он, протягивая ей чек дрожащей рукой.
— Благодарю. — Хиллари улыбнулась и вышла. Ник последовал за ней в прихожую, где рядом с саквояжами стоял Джонни. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Наступил конец. Война проиграна. Ник обнял Джонни и под звук детских рыданий нажал кнопку лифта. Один за другим в лифт загрузили саквояжи, и Хиллари крепко взяла сына за руку. Они вошли в кабину, и медленно сходящиеся створки дверей скрыли из вида рыдавшего Джонни. Ник остался один и, теперь уже не сдерживаясь, прижался к стене и дал волю слезам.
— Мистер Бернхам, — начал судья, — не будете ли вы добры подойти ко мне? — Ник кинул взгляд на Бена: он оказался не готов к этому, как не был готов и сам Бен — это было отступлением от обычной процедуры. Затем судья повернулся к Хиллари и попросил ее о том же.
В гробовой тишине оба поднялись со своих мест и подошли к судье — тот внимательно посмотрел сначала на одного, потом на другую. Судья был пожилым человеком с умными глазами, и, похоже, он посвятил немало времени обдумыванию их дела. Оно было чертовски трудным, и принять решение оказалось не так-то просто, хотя Нику верное решение и казалось очевидным.
— Я бы хотел сказать вам обоим, — начал судья, — что я сочувствую и тому и другому. Мне выпала неблагодарная задача вынести соломоново решение. Кому отдать ребенка? Разве можно его разрезать пополам? По правде говоря, в такой ситуации любое решение нанесет ребенку травму. Развод — отвратительная вещь И какое бы я ни принял решение, я причиню боль мальчику и одному из вас. Для меня крайне прискорбно, что вы не смогли преодолеть своих разногласий во имя сына. — Он еще раз посмотрел на Ника и Хиллари.
Ладони у Ника вспотели, по спине тек пот, он видел, что Хиллари тоже нервничает. Ни тот ни другой не ожидали этой речи, и она только осложнила их положение.
— Как бы там ни было, вы не смогли преодолеть разногласия. Вы уже разведены. И поскольку, — он повернулся к Хиллари, — вы уже вступили в новый брак, — тут он посмотрел на Ника, совершенно не готового к тому, что за этим последовало, — мне кажется, что ребенок получит более стабильный дом с вами, миссис Маркхам. Я присуждаю попечительство вам. — И он посмотрел на Хиллари с отеческой улыбкой — молодая дама полностью покорила его. Только тут до Ника дошел смысл слов судьи, и, позабыв о том, где он находится, он взорвался.
Ник повернулся к судье и чуть ли не закричал:
— Но он держал дуло револьвера у виска моего сына! И вы отдаете его этому человеку!
— Я отдаю ребенка вашей жене. И насколько я припоминаю, револьвер был не заряжен, мистер Бернхам. Вашей жене это было известно. И… — голос его продолжал журчать, а Ник почувствовал, что теряет сознание. Он еще подумал, что это — сердечный приступ или он просто сейчас умрет от горя. — вы имеете право навещать мальчика. По вашему желанию вы можете представить расписание посещений в суд или договориться об этом между собой Вы должны передать ребенка миссис Маркхам сегодня в шесть часов вечера. И, учитывая ваши доходы, сэр, суд назначил сумму в две тысячи долларов ежемесячно как алименты на ребенка, что, на наш взгляд не будет для вас обременительным.
Хиллари выиграла и, не дослушав судью, сияя от радости, кинулась обнимать Филиппа и обоих адвокатов. Ник стоял, не отрывая взгляда от судьи, и качал головой. Потом судья поднялся, и судебный пристав объявил:
— Судебное слушание объявляется закрытым.
Тогда Ник развернулся и сломя голову выбежал из зала суда. Бен Грир последовал за ним. Расталкивая толпу и отказываясь отвечать на вопросы, они наконец добрались до лимузина, и когда Ник повернулся к Бену, фотограф уже успел в последний раз щелкнуть вспышкой.
— Я не могу поверить в то, что он сказал.
— И я не могу. — Но с Беном уже бывало подобное, хотя то, что он переживал сейчас вместе с Ником, казалось совсем иным. Всю дорогу домой Ник сидел с каменным лицом, не зная, что сказать сыну. К шести вечера он должен сложить вещи Джонни и отослать его в жизнь, которая не сулит мальчику ничего хорошего. На миг он даже подумал а не поступить ли ему, как Хиллари, не похитить ли собственного сына? Но он не сможет вечно прятаться, и к тому же Джону это будет тяжело. По крайней мере сейчас Нику придется поступить так, как решил суд.
Ник вышел из машины и направился в дому с видом приговоренного к гильотине. Бен последовал за ним, не понимая, уходить ему или оставаться, но когда он увидел мальчика, то пожалел, что не ушел. Никогда в жизни он не видел, чтобы детское лицо искажала такая боль.
— Мы выиграли? — Все тельце ребенка напряглось в ожидании ответа, но Ник покачал головой.
— Нет, тигренок. Мы проиграли.
Джон заплакал. Не говоря больше ни слова, Ник обнял его, а Бен отвернулся, чувствуя, как и по его щекам катятся слезы; сейчас он ненавидел себя за то, что ему не удалось ничего сделать. Но детские рыдания заглушили все его мысли.
— Я не хочу уезжать, папа! Я не хочу! — Джон вызывающе вскинул голову. — Я сбегу!
— Нет, ты не станешь этого делать. Ты будешь мужчиной и выполнишь то, что предписано судом, а мы с тобой будем видеться каждые выходные.
— Я не хочу видеться с тобой по выходным, я хочу видеть тебя каждый день.
— Ну, мы что-нибудь придумаем. И Бен сказал, что мы можем предпринять еще одну попытку. Мы можем подать на апелляцию. Это займет некоторое время, но, возможно, во второй раз нам удастся выиграть дело.
— Нет, не удастся. — Джон утратил всякую надежду. — И я не хочу жить с ними.
— Сейчас мы ничего не сможем сделать. Надо немного подождать. Слушай, я буду звонить тебе каждый день. И ты мне можешь звонить, когда захочешь… — Но в глазах у Ника тоже стояли слезы, и голос его дрожал. Он прижал к себе сына и думал о том, как было бы хорошо, если бы все вышло иначе. Почему жизнь так несправедлива. Он любил сына, а кроме ребенка, у него не осталось ничего. Но такие мысли ничему не помогут. Им обоим было тяжело, и он должен помочь мальчику. — Пошли, тигренок. Будем собираться.
— Прямо сейчас? — с ужасом спросил Джон. — Когда я должен уехать? Ник с трудом сглотнул.
— В шесть часов. Судья считает, что мы должны покончить с этим делом как можно скорее. Так что дела обстоят таким вот образом, дружок.
Ник распахнул дверь, но Джон смотрел на него, не шевелясь. Казалось, мальчик пришел в состояние полного шока, как и сам Ник. Это был самый страшный день их жизни. А затем, еле волоча ноги и заливаясь слезами, Джон подошел к двери и снова посмотрел на Ника.
— Ты будешь звонить мне каждый вечер? Ник кивнул, пытаясь спрятать слезы за дрожащей улыбкой.
— Да.
— Ты клянешься?
— Клянусь. — Ник поднял руку, и Джон снова кинулся в его объятия.
Они поднялись наверх и с помощью горничных упаковали три саквояжа с одеждой и игрушками. Ник хотел, чтобы Джон это сделал сам. Когда они закончили, Ник встал и огляделся.
— Этого должно хватить. Остальное можешь оставить здесь, чтобы тебе было чем заняться, когда ты будешь сюда приходить.
— Ты думаешь, она позволит?
— Обязательно позволит. Ровно в шесть раздался звонок в дверь, и на пороге появилась Хиллари.
— Можно войти? — Она улыбнулась отвратительно приторной улыбкой, и Ник ощутил новый прилив ненависти к ней. — Джонни сложил вещи?
Она нарочно посыпала раны солью. Ник посмотрел ей в глаза — они по-прежнему были черными и прекрасными, но абсолютно пустыми.
— Ты можешь гордиться собой.
— Судья оказался мудрым человеком.
— Просто старый дурак. Нику оставалось надеяться только на то, что Бен прав и сын ей скоро надоест. Джонни вышел, остановился рядом с Ником и посмотрел сквозь слезы на мать.
— Готов, милый?
Джон покачал головой и прижался к Нику.
— Он сложил свои вещи? — Хиллари посмотрела Нику в глаза.
— Да. — Ник указал на саквояжи в коридоре. — Я бы хотел обсудить с тобой, когда я смогу с ним видеться.
— Да, конечно. — Теперь она была готова проявить великодушие. Ник мог видеться с сыном когда угодно. Она уже добилась своего. Мальчик принадлежит ей. Так что теперь Ник может говорить о ней все, что угодно, это не лишит ее попечительства над Джоном. Даже мать Филиппа позвонила и поздравила их. — Я тоже хотела бы попросить тебя кое о чем.
— О чем? — тяжело спросил Ник.
— Мы можем войти внутрь? — Ник так и не пригласил Хиллари зайти.
— Зачем?
— Я бы хотела переговорить с тобой с глазу на глаз.
— Нам не о чем говорить.
— А я думаю, есть. — Она сверлила Ника взглядом, и тот, осторожно отстранив Джонни, повернулся и направился в библиотеку. Хиллари поспешно двинулась за ним.
— Я бы хотел увидеться в ближайшие выходные, если тебя это устраивает.
— Я уточню наши планы и дам тебе знать. Я еще не знаю наверняка, что мы будем делать.
Ник с трудом сдерживался, чтобы не дать Хиллари пощечину.
— Позвони мне сегодня же. Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Ему будет проще, если на этих днях он сможет вернуться сюда.
376
— А откуда мне знать, что ты не сбежишь с ним?
— Я не могу так поступить. — Хиллари и сама достаточно хорошо знала Ника, чтобы понимать, что он никогда этого не сделает. — Так что ты хотела мне сказать? — Ник устремил на Хиллари тяжелый взгляд.
— Чек.
— Какой чек?
— Деньги на содержание ребенка. Полагаю, я должна их получать с сегодняшнего дня, раз Джонни уезжает со мной. — Ник посмотрел на нее, не веря своим ушам, потом, не говоря ни слова, открыл ящик, достал чековую книжку и, склонившись, вывел ее имя, свое и сумму.
— Меня тошнит от тебя, — промолвил он, протягивая ей чек дрожащей рукой.
— Благодарю. — Хиллари улыбнулась и вышла. Ник последовал за ней в прихожую, где рядом с саквояжами стоял Джонни. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Наступил конец. Война проиграна. Ник обнял Джонни и под звук детских рыданий нажал кнопку лифта. Один за другим в лифт загрузили саквояжи, и Хиллари крепко взяла сына за руку. Они вошли в кабину, и медленно сходящиеся створки дверей скрыли из вида рыдавшего Джонни. Ник остался один и, теперь уже не сдерживаясь, прижался к стене и дал волю слезам.
Глава тридцать шестая
Джонни переехал к матери вечером третьего декабря. Тремя днями позже Лиана прочла в газете о печальном для Ника исходе разбирательства. Этого-то она и боялась. Ребенка редко отдавали отцу, даже такому, как Ник, хотя Лиана надеялась и молилась об этом. Дядюшка с изумлением взирал на нее, когда в то утро с отчаянным видом она застыла с газетой в руках.
— Что-нибудь случилось? — Он никогда раньше не видел ее в таком состоянии, и Лиана ответила не сразу. Он уже начал гадать, не случилось ли чего во Франции, хотя, просматривая газету, сам ничего не заметил. И наконец Лиана собралась с силами:
— С моим другом произошла ужасная вещь.
— Я его знаю? — Лиана покачала головой.
Дядюшка скорее всего читал об этом суде, но она никогда не говорила ему, что знает Ника Бернхама. Она почувствовала, как свинцовая тяжесть наваливается ей на грудь, стоило представить себе, что ощущал Ник, расставаясь с мальчиком.
Но она взяла себя в руки и встала — ее ждала работа. Однако мысли о Нике преследовали ее целый день, и на этот раз, сняв трубку, она не положила ее обратно на рычаг. Она попросила соединить ее со «Сталью Бернхама» в Нью-Йорке, и, когда телефонистка набрала номер и на другом конце ответили, Лиана попросила к телефону Ника. Но его не оказалось на месте. Лиана не стала сообщать своего имени, а лишь задумалась над тем, куда он мог отправиться зализывать раны. Лиана допускала, что в отчаянии он позвонит ей сам, но знает ли он, что она теперь на Западном побережье? Связи между ними давно оборвались, и это было к лучшему. Для нее этот роман всегда будет сопряжен с муками из-за Армана. Но ведь теперь Ник потерял сына, и у него не осталось никого. Но потом она улыбнулась собственным мыслям: как все-таки она глупа. Ведь они не виделись уже полтора года, год как Ник разведен. Наверняка сейчас с ним какая-нибудь милая женщина, возможно, поэтому он и развелся. И если ее догадка верна, есть надежда, что подруге Ника достанет доброты и она сумеет пролить бальзам на его израненную душу. Как, должно быть, мучительно переживает он потерю единственного сына и необходимость отдать его в руки ненавистной женщины.
— У тебя такой вид, словно кто-то умер, — заметил дядя Джордж вечером. — По-моему, ты переутруждаешься в этом дурацком Красном Кресте. — К тому же была суббота, а он не одобрял того, что Лиана проводит на работе не только будни, но и выходные.
— Мы занимаемся совсем не дурацкими вещами, дядя Джордж.
— Тогда почему у тебя такой грустный вид? Тебе надо выезжать из дома и развлекаться. — Это был старый рефрен.
Лиана улыбнулась. По крайней мере дядя перестал ее сводить с сыновьями своих друзей. Он уже понял, что Лиану не поколебать. Она жила только письмами Армана. Помятые, с замусоленными углами, они приходили через Южную Францию, а иногда задерживались на несколько недель в ожидании, пока кто-то не поедет в Англию или в Испанию, но в конечном счете они доходили до Сан-Франциско — и каждый раз Лиана испускала вздох облегчения и сообщала девочкам, что папа жив и здоров. Джордж не переставал удивляться ее верности. Он знал множество женщин, которые в такой ситуации не преминули бы изменить своим мужьям. С улыбкой он вспоминал многих из них, с кем общался во время предыдущей войны. Но в этом отношении Лиана скорее походила на своего отца, чем на него. Он восхищался этим ее качеством, хотя и не мог не считать его глупым.
— Знаешь, из тебя бы получилась хорошая монахиня, — подшучивал он над Лианой.
— Возможно, это и есть мое призвание.
— Еще не поздно постричься.
— Вот я и готовлюсь. — Каждый вечер они играли в домино и вели подобные перепалки. Трудно было поверить, что снова приближается Рождество и они прожили в Сан-Франциско целый год. Казалось, война тянется уже тысячу лет, хотя прошло всего лишь два с небольшим года, как она охватила Францию, Арман все еще был жив, и каждую ночь Лиана благодарила за это Господа. Теперь время от времени он намекал в своих письмах на то, чем занимается, и Лиана уже знала об Андре Маршане. Но не было ни малейшего признака, что война близится к концу. Бомбардировки Лондона продолжались, англичане отважно сопротивлялись, и, хотя немцы тысячами гибли на русском фронте, ничто не указывало на то, что они готовы уступить. Но все это казалось таким далеким, пока той же самой ночью шестого декабря Лиана, забравшись в постель, вдруг не поняла, что не может уснуть. Она встала, обошла тихий дом, размышляя об Армане, и, наконец, добралась до библиотеки и села за стол, понимая, что большая часть ее письма будет вымарана цензурой. Арман мог посылать ей письма через подпольные каналы, ее же письма могли дойти до него только официальным путем, а, значит, их прочтут немецкие цензоры в Париже. Она старалась следить за тем, что пишет, и, наконец, зевнула, надписала адрес и уставилась в заоконную тьму декабрьской ночи. И лишь после этого, немного приободрившись, Лиана вернулась в постель.
— Что-нибудь случилось? — Он никогда раньше не видел ее в таком состоянии, и Лиана ответила не сразу. Он уже начал гадать, не случилось ли чего во Франции, хотя, просматривая газету, сам ничего не заметил. И наконец Лиана собралась с силами:
— С моим другом произошла ужасная вещь.
— Я его знаю? — Лиана покачала головой.
Дядюшка скорее всего читал об этом суде, но она никогда не говорила ему, что знает Ника Бернхама. Она почувствовала, как свинцовая тяжесть наваливается ей на грудь, стоило представить себе, что ощущал Ник, расставаясь с мальчиком.
Но она взяла себя в руки и встала — ее ждала работа. Однако мысли о Нике преследовали ее целый день, и на этот раз, сняв трубку, она не положила ее обратно на рычаг. Она попросила соединить ее со «Сталью Бернхама» в Нью-Йорке, и, когда телефонистка набрала номер и на другом конце ответили, Лиана попросила к телефону Ника. Но его не оказалось на месте. Лиана не стала сообщать своего имени, а лишь задумалась над тем, куда он мог отправиться зализывать раны. Лиана допускала, что в отчаянии он позвонит ей сам, но знает ли он, что она теперь на Западном побережье? Связи между ними давно оборвались, и это было к лучшему. Для нее этот роман всегда будет сопряжен с муками из-за Армана. Но ведь теперь Ник потерял сына, и у него не осталось никого. Но потом она улыбнулась собственным мыслям: как все-таки она глупа. Ведь они не виделись уже полтора года, год как Ник разведен. Наверняка сейчас с ним какая-нибудь милая женщина, возможно, поэтому он и развелся. И если ее догадка верна, есть надежда, что подруге Ника достанет доброты и она сумеет пролить бальзам на его израненную душу. Как, должно быть, мучительно переживает он потерю единственного сына и необходимость отдать его в руки ненавистной женщины.
— У тебя такой вид, словно кто-то умер, — заметил дядя Джордж вечером. — По-моему, ты переутруждаешься в этом дурацком Красном Кресте. — К тому же была суббота, а он не одобрял того, что Лиана проводит на работе не только будни, но и выходные.
— Мы занимаемся совсем не дурацкими вещами, дядя Джордж.
— Тогда почему у тебя такой грустный вид? Тебе надо выезжать из дома и развлекаться. — Это был старый рефрен.
Лиана улыбнулась. По крайней мере дядя перестал ее сводить с сыновьями своих друзей. Он уже понял, что Лиану не поколебать. Она жила только письмами Армана. Помятые, с замусоленными углами, они приходили через Южную Францию, а иногда задерживались на несколько недель в ожидании, пока кто-то не поедет в Англию или в Испанию, но в конечном счете они доходили до Сан-Франциско — и каждый раз Лиана испускала вздох облегчения и сообщала девочкам, что папа жив и здоров. Джордж не переставал удивляться ее верности. Он знал множество женщин, которые в такой ситуации не преминули бы изменить своим мужьям. С улыбкой он вспоминал многих из них, с кем общался во время предыдущей войны. Но в этом отношении Лиана скорее походила на своего отца, чем на него. Он восхищался этим ее качеством, хотя и не мог не считать его глупым.
— Знаешь, из тебя бы получилась хорошая монахиня, — подшучивал он над Лианой.
— Возможно, это и есть мое призвание.
— Еще не поздно постричься.
— Вот я и готовлюсь. — Каждый вечер они играли в домино и вели подобные перепалки. Трудно было поверить, что снова приближается Рождество и они прожили в Сан-Франциско целый год. Казалось, война тянется уже тысячу лет, хотя прошло всего лишь два с небольшим года, как она охватила Францию, Арман все еще был жив, и каждую ночь Лиана благодарила за это Господа. Теперь время от времени он намекал в своих письмах на то, чем занимается, и Лиана уже знала об Андре Маршане. Но не было ни малейшего признака, что война близится к концу. Бомбардировки Лондона продолжались, англичане отважно сопротивлялись, и, хотя немцы тысячами гибли на русском фронте, ничто не указывало на то, что они готовы уступить. Но все это казалось таким далеким, пока той же самой ночью шестого декабря Лиана, забравшись в постель, вдруг не поняла, что не может уснуть. Она встала, обошла тихий дом, размышляя об Армане, и, наконец, добралась до библиотеки и села за стол, понимая, что большая часть ее письма будет вымарана цензурой. Арман мог посылать ей письма через подпольные каналы, ее же письма могли дойти до него только официальным путем, а, значит, их прочтут немецкие цензоры в Париже. Она старалась следить за тем, что пишет, и, наконец, зевнула, надписала адрес и уставилась в заоконную тьму декабрьской ночи. И лишь после этого, немного приободрившись, Лиана вернулась в постель.