Стил Даниэла. Перепутье

   Но и на следующее утро Лиана ощущала тревогу. Она могла думать лишь об Армане и, как всегда, с волнением раскрыла газету в поисках новых сообщений о войне в Европе.
   — Это ты бродила прошлой ночью, Лиана? Или грабители? — улыбнулся ей дядюшка, когда они сидели за завтраком. Он уже привык к ее ночным бдениям. Правда, в первый раз, услышав ее шаги, он выскочил с заряженным револьвером, и оба они закричали и подпрыгнули от неожиданности.
   — Наверное, грабители, дядя Джордж.
   — Они забрали наши рождественские подарки? — влетела в комнату Элизабет. Ей уже было девять лет, и времена Санта-Клауса для нее миновали. Теперь ее гораздо больше тревожило, что грабители могут совершить налет на огромный склад подарков, хранившихся наверху в шкафу.
   — Надо проверить, — улыбнулась Лиана дочери, глядя, как та вместе с сестрой направляется в сад.
   Девочкам очень хорошо жилось в Сан-Франциско, и, хотя они скучали по отцу, они прижились здесь, и им ни разу не пришлось столкнуться с унижениями, пережитыми в Вашингтоне, так как дядюшка старательно следил за тем, чтобы не называть мужа племянницы нацистом. Лиана была ему очень благодарна, и в этот день отправилась в Красный Крест с более легким сердцем, чем накануне. Она думала о том, как Ник переживет расставание с сыном, но по опыту собственных горестей знала, что время смягчает удары судьбы. Она понимала, что Нику нелегко, но со временем его боль притупится, точно так же как ее собственная, связанная с воспоминанием о нем. Все это время, пока она вела тихую и размерную жизнь в Сан-Франциско, Лиана постоянно помнила о Нике. Она сама удивлялась, каким недавним ей иногда казалось их путешествие на «Довиле». Однако теперь постепенно Ник начал удаляться. Иногда в ее снах образ Ника соединялся с образом Армана, и, проснувшись, Лиана не могла понять, где она, с кем, как сюда попала, пока не выглядывала в окно, не видела мост Золотые Ворота или не слышала сирен с маяка, гудевших во время тумана. И тогда она все вспоминала и понимала, какое расстояние отделяет ее и от того, и от другого. Ник стал частью ее прошлого, но одной из самых дорогих сердцу частей. Он дал ей то, чего она не получала ни от кого другого, и сказанные им слова помогли ей продержаться эти полтора года. Ей потребовались силы, веру в которые внушил ей он, когда они расставались. Она призывала их, когда ей приходилось по четыре-пять недель ждать писем от Армана, читать ужасающие сводки с фронта, когда она представляла себе опасность, которой подвергается Арман, работая с немцами в Париже. Она нуждалась в этих силах ежедневно, они нужны ей были для девочек и даже для дяди Джорджа. Но еще больше эти силы потребовались ей, когда, вернувшись с девочками из церкви, она включила радио. Она часто слушала последние известия, но теперь застыла посреди комнаты, не в силах поверить собственным ушам: В Пёрл-Харборе на Гавайях были потоплены и получили серьезные повреждения шесть военных кораблей, а на аэродроме военно-воздушных сил уцелело всего шестнадцать бомбардировщиков. Ранним утром японцы нанесли неожиданный удар по Гавайям, оставив после себя тысячи убитых и раненых, и теперь стало ясно — Соединенные Штаты вовлечены в войну.
   Побледнев, с бешено колотящимся сердцем Лиана сбежала вниз, чтобы найти дядю, и увидела, что он стоит в кабинете и со слезами на глазах тоже слушает последние известия. Впервые враг вторгся на землю его родины, страны, которая была столь ему дорога. Лиана бесшумно приблизилась к дядюшке, и, обнявшись, они выслушали обращение президента Рузвельта. Больше никаких вопросов не было. Америка вступила в войну. Оставалось только утвердить это на следующий день в сенате. А еще через три дня, одиннадцатого декабря, войну Штатам объявили Германия и Италия, и конгресс принял объединенную резолюцию, подтвердившую, что Америка находится в состоянии войны. Для американцев наступила новая и безрадостная эпоха. Вся страна была потрясена нападением на Пёрл-Харбор, и теперь все гадали, достанет ли японцам решимости, чтобы подвергнуть бомбежке главные города континента. В одночасье вся страна погрузилась в состояние смятения и неуверенности.

Глава тридцать седьмая

   Утром седьмого декабря в Нью-Йорке тоже началась паника, хотя люди не боялись так, как на Западном побережье. Гавайи находились довольно далеко, однако сам факт, что враг посмел напасть на Америку, в то утро потряс всех. Обращение Рузвельта к народу с объявлением войны восприняли чуть ли не с облегчением. Теперь Соединенные Штаты могут закатать рукава и дать сдачи. Оставалось только надеяться, что японцы не успеют повторить налет, совершенный на Пёрл-Харбор.
   Ник узнал о случившемся через час с небольшим. Когда Хиллари забрала Джонни, он в тот же вечер сел в машину и гнал до тех пор, пока его не потянуло в сон; так что следующее утро застало его на обочине дороги далеко от Нью-Йорка. Ник не раздумывал о том, куда едет, это его нисколько не заботило. Просто хотелось ехать и ехать вперед. На следующий день он позвонил Хиллари и поговорил с Джонни, но когда Ник попробовал договориться о встрече в выходные, ему ответили, что у Маркхамов другие планы. Они на несколько дней уезжали из Палм-Бич в гости к миссис Маркхам, и Ник мог догадаться зачем — выпрашивать у старухи денег. Все это означало, что Нику не удастся увидеть Джонни до следующих выходных. Поняв 3 это, он позвонил к себе в офис и предупредил, что берет отпуск на неделю. Там все знали, с чем это связано, и ему не пришлось ничего объяснять. Все равно он не мог бы работать, а пребывание за городом приносило некоторое облегчение. И как бы Ник ни тосковал по сыну, через несколько дней, проведенных на свежем воздухе, он почувствовал себя лучше. Он звонил Джонни каждый вечер, как обещал, переезжал из одного маленького городка в другой, останавливался в дешевых гостиницах, ел простую пищу и гулял по лесным дорогам и берегам замерзших озер. Силы постепенно восстанавливались. И в день налета на Пёрл-Харбор Ник гулял почти до ленча, прежде чем вернуться в маленькую гостиницу, где остановился. Он съел тарелку супа, выпил кружку пива, закусил огромным куском сырного пирога и лишь затем полувнимательно прислушался к звукам радио, которое включил кто-то в другом конце зала, — Ник был уверен, что в воскресенье не может произойти ничего особенного. Сначала он не мог вникнуть, о чем шла речь, но вдруг разобрал сказанное и застыл вместе с миллионами своих соотечественников. А дослушав, встал и пошел в свой номер собираться. Он еще не знал зачем, но понимал, что должен непременно вернуться в Нью-Йорк. Идиллия в Новой Англии завершилась. Он оплатил счет, позвонил в квартиру Хиллари и оставил для Джонни сообщение, что едет назад и они увидятся сегодня же вечером. К черту расписание визитов. Ник схватил свои сумки и выбежал из гостиницы. Ему потребовалось четыре с половиной часа, чтобы добраться до Нью-Йорка, и, даже не заехав домой переодеться, он тут же направился в свой офис на Уолл-стрит, где и уселся за свой стол в том самом виде, в каком бродил по лесам Массачусетса. В офисе царила воскресная тишина. Ник знал, что должен делать, он и сюда-то приехал только для того, чтобы успокоиться и утвердиться в своем решении.
   Всю дорогу домой он слушал новости по радио. Военно-воздушные силы вели наблюдение за Западным побережьем, но больше вражеских самолетов не появлялось. Пёрл-Харбор также не подвергался вторичному нападению.
   Сделав несколько записей, Ник собственноручно набрал номер, его попросили подождать, но президент подошел к телефону на удивление быстро Хотя сейчас, наверное, Рузвельту звонили со всей страны. Ник знал, что теперь он, будучи президентом фирмы «Сталь Бернхама», становится наиважнейшим лицом.
   Прижав к уху трубку, Ник поспешно делал записи. В этот воскресный вечер, несмотря на свою затрапезную одежду, он вновь ощутил себя на коне. Впервые в жизни Ник проиграл, но это еще не означало, что он вообще стал неудачником. Когда-нибудь Джонни вернется к нему, а сейчас, может быть, и к лучшему, что он побудет с Хиллари. У Ника появились большие планы, и теперь, после вступления Америки в войну, многое переменится. Теперь у него не будет ни единой свободной минуты. Когда президент взял трубку, Ник сосредоточился и объяснил причину своего звонка. Разговор был коротким, но плодотворным, и Ник добился всего, чего хотел. Теперь оставалось только закрыть кабинет и идти к Джонни. Да еще нужно позвонить Бретту Уильямсу.
   Бретт Уильямс был правой рукой Ника и руководил операциями внутри страны весь год, пока Ник отсутствовал. Через пять минут Ник застал его по домашнему телефону. Бретт ждал этого звонка целый день и теперь, услышав голос Ника, ничуть не удивился. Оба понимали, что их ждет. Война означала расцвет их отрасли, и все же им было страшно.
   — Ну что ты думаешь, Ник? — Ни тот ни другой не произнес общепринятых приветствий, не было упомянуто и о неудачной попытке отсудить попечительство над Джонни. Оба слишком хорошо друг друга знали. Бретт Уильямс начал работать в фирме еще при отце Ника и стал незаменимым, когда дело перешло в руки Бернхама-младшего.
   — Похоже, нам предстоит чертовски много работы. И еще много чего другого. Я только что звонил Рузвельту.
   — Кто ему, бедняге, только не звонит сейчас Ник улыбнулся. Уильямс был очень своеобразным человеком. Он вырос на ферме в Небраске, закончил Гарвард, получил степень в Кембридже. От полей Небраски до своего сегодняшнего положения он прошел длинный путь. — Я тут сделал кое-какие записи. Пегги перепечатает их для тебя завтра. А сейчас я хочу задать несколько неотложных вопросов.
   — Давай.
   Ник некоторое время колебался, решая, действительно ли он хочет того, что решил. Он собирался обратиться к Уильямсу с нешуточной просьбой. Но он знал, что Уильямс его не подведет — никогда не подводил его раньше, не подведет и теперь. Но ему хотелось услышать это от самого Уильямса Уильямс ничуть не удивился просьбе Ника, как не удивился ей и Рузвельт. Это было единственное, что оставалось Нику, учитывая, кем он был. И Уильямс, так же как и президент, сразу понял это.
   Теперь Ника заботило лишь одно — чтобы его понял Джонни.

Глава тридцать восьмая

   Ник забрал Джонни у Хиллари в пятницу. Перед уходом из офиса он покончил со всеми делами, освободив все выходные для своего сына. Мальчик был на седьмом небе. Хиллари холодно поздоровалась с Ником, как и он с ней, и, поджав губы, смотрела на встречу сына и отца.
   — Привет, Хиллари. Я завезу его обратно в воскресенье в семь.
   — Лучше было бы в пять. — Казалось, между ними вот-вот готова вспыхнуть ссора, но Ник решил не ругаться с ней на глазах у ребенка. Джонни и так приходилось несладко, и Ник не хотел отравлять их встречу.
   — Хорошо.
   — Где вы будете?
   — У меня.
   — Пусть он позвонит мне завтра. Я хочу знать, что с ним все нормально.
   Ее слова царапнули Ника за живое, но он безмолвно кивнул, и они сели в машину. По дороге Ник засыпал Джонни вопросами, и мальчик, хотя и предпочел бы жить с отцом, вынужден был признать, что мать вела себя с ним хорошо. И миссис Маркхам очень ласково встретила его на Палм-Бич. Она надарила ему кучу подарков, гуляла с ним и вообще понравилась Джону. Он сказал, что не часто видел мать и Филиппа. В основном их не было дома, и у него сложилось впечатление, что Филипп не слишком любит детей.
   — Наверное, они хорошие. Но с ними совсем не так, как с тобой, папа — Войдя в свою старую комнату, он расплылся в улыбке и кинулся на кровать.
   — Добро пожаловать домой, сынок. — Ник смотрел на него со счастливой улыбкой, и боль прошедших девяти дней начала притупляться. — Как хорошо, что ты снова здесь.
   — И мне так хорошо здесь.
   Вечером они устроили тихий обед на двоих, и Ник сам уложил сына в постель. Ему надо было о многом поговорить с мальчиком, но сейчас это могло подождать. В субботу они катались на коньках в Центральном парке, а потом пошли в кино и ели гамбургеры. Все это очень отличалось от их прежней жизни, в их отношениях исчезла легкость привычного сосуществования, но Ник все равно был рад. А в воскресенье он сказал сыну то, что откладывал два дня. Они несколько раз возвращались к Пёрл-Харбору и к тому, что это означает для Соединенных Штатов, но лишь в воскресенье днем Ник сообщил, что уходит в армию.
   — Ты? — Джонни посмотрел на него с изумленным видом. — Ты хочешь сказать, что пойдешь сражаться с японцами?
   Ник кивнул.
   — Не знаю, куда меня пошлют, Джон. Могут послать куда угодно.
   Мальчик задумался, а потом поднял на отца глаза.
   — Это значит, ты снова уедешь, как тогда в Париже. — Он не стал напоминать отцу о том, что тот обещал никогда больше не бросать его, но Ник все равно увидел укоризну в его взгляде. И вдруг, несмотря на то что весь мир перевернулся вверх ногами и что Гавайи подверглись авианалету, Ник ощутил вину за то, что записался добровольцем. Потому-то он и звонил Уильямсу. Как глава крупнейшего промышленного предприятия страны, он мог получить броню. Но этого Ник не хотел, он хотел идти сражаться за свою страну. Сына у него отняли, и он решил уехать от всего этого — от Хиллари, от судебных заседаний, от мучений, связанных с апелляцией, и даже от этой укоризны в глазах сына за то, что Ник не смог удержать его. Бродя по лесам Массачусетса, Ник понял, что нуждается в радикальных переменах, и, как только услышал о Пёрл-Харборе, сразу понял, что должен идти воевать. Он звонил Рузвельту, чтобы поставить президента в известность и ускорить процесс зачисления в армию. Он переговорил с Бреттом и попросил того возглавить «Сталь Бернхам», пока он отсутствует. Только Бретту можно было доверить фирму. И поскольку тот согласился, путь свободен.
   — Когда ты уезжаешь, папа?
   Джонни задал этот вопрос совсем как взрослый человек. За последние месяцы ему пришлось немало повидать, и он сильно повзрослел.
   — Не знаю, Джонни. Возможно, не сразу — все зависит от того, куда меня пошлют. — Джонни обдумал ответ отца и кивнул. Но весь остаток дня был омрачен, и Ник был вдвойне рад тому, что не стал говорить Джону об этом раньше.
   Даже Хиллари обратила внимание на подавленное состояние мальчика, когда Ник его привез. Она посмотрела на Джонни, потом перевела взгляд на Ника и спросила:
   — Что случилось?
   — Я сказал ему, что ухожу в армию.
   — В морскую пехоту? — изумленно спросила Хиллари, и Ник кивнул. — Но ведь ты уже отслужил.
   — Наша страна вступила в войну, или ты не слышала об этом?
   — Но ты не обязан идти в армию. Ты освобожден от военной службы.
   Ник заметил, что Джонни с интересом прислушивается к их разговору.
   — У меня есть долг перед страной.
   — Ты что, считаешь, я сейчас начну распевать «Звездно-полосатый флаг»?
   Ник проигнорировал замечание Хиллари и склонился, чтобы поцеловать сына.
   — До свидания, Джон. Я позвоню тебе завтра. — Он должен был явиться в Квантико, штат Виргиния, во вторник, после чего ему предстояли две полные забот недели. Он уже давно числился в резерве, поэтому ему не надо было проходить переподготовку, и он возвращался в армию в том же звании майора, в котором когда-то покинул ее.
   Вечером, вернувшись к себе, Ник задумался: неужто Хиллари начнет внушать Джону, что он не должен идти на фронт? Что это глупо. Что тогда подумает мальчик? Что отец его попросту бросил. И Ник вдруг снова ощутил страшную усталость, потом попытался выкинуть эти мысли из головы и, вернувшись в кабинет, решил заняться делами. До вторника надо было многое сделать.

Глава тридцать девятая

   Когда во вторник утром Ник явился на военную базу в Квантико, он поразился, как много добровольцев возвращалось обратно в армию. Он встретил нескольких знакомых из числа резервистов, а вокруг стояли еще легионы молодых людей, записывавшихся добровольцами. Надев форму, Ник даже удивился, насколько удобно он себя в ней почувствовал. Он прошелся по коридору, и какой-то нервный юноша, вскочив, обратился к нему, назвав его полковником.
   — Это генеральские погоны, сэр! — Рявкнул на него Ник, пытаясь сдержать смех, и юноша чуть не описался от страха.
   — Да, сэр! Генеральские! — Свежеиспеченный солдатик исчез, а Ник, улыбаясь, завернул за угол и натолкнулся на старого приятеля, который наблюдал эту сцену.
   — Как тебе не стыдно. Эти ребята такие же патриоты, как и ты. А может, и больше, чем ты. Решил развлечься после трудовой недели в офисе? — С этим человеком Ник учился в Йеле, потом тот получил адвокатскую практику, а много лет спустя они вместе стали резервистами.
   — А с тобой что случилось, Джек? Неужто тебя дисквалифицировали?
   — Естественно, как бы я иначе оказался здесь? — Оба рассмеялись и двинулись вдоль по коридору. Им предстояло получить предписание относительно места службы. — Хотя должен тебе признаться, вчера ночью я решил, что я все-таки идиот.
   — Я знал это, еще когда ты был в Йеле. Ты ничего не слышал, куда нас могут послать? — Ник посмотрел на приятеля.
   — В Токио. В гостиницу «Империал».
   — Звучит неплохо, — улыбнулся Ник. Было странно вновь оказаться в военной среде, но вовсе не неприятно. Накануне вечером Ник разговаривал с Джонни, и ему показалось, что мальчик наконец понял его. Более того, в голосе Джонни слышалась гордость за отца, и это принесло Нику огромное облегчение.
   Ник и Джек отсалютовали девушке-лейтенанту, вручившей им назначение, и девушка улыбнулась им в ответ. За всю неделю она еще не видела такой симпатичной пары, и, хотя на левой руке Джека Эймса поблескивало обручальное кольцо, она успела заметить, что у Ника Бернхама такового не было.
   — Их надо вскрыть при вас, лейтенант? Или можно подождать?
   — Как вам угодно, главное, чтобы вы вовремя оказались на месте.
   Девушка улыбнулась, и Джек с нервной ухмылкой первым раскрыл конверт.
   — Победитель получает… черт. Сан-Диего. А у тебя, Ник?
   Ник раскрыл конверт и взглянул на небольшой листок.
   — Сан-Франциско.
   — Ну а потом уже в Токио, да, моя сладенькая? — и Джек ущипнул девушку за щеку.
   — Я — лейтенант, — деланно возмутилась та. Они вернулись в коридор, и Ник погрузился в размышления.
   — В чем дело? Тебе не нравится Сан-Франциско?
   — Нет, вполне устраивает.
   — Так что же тогда?
   — В предписании сообщается, что я должен быть там в следующий вторник.
   — Ну и что? У тебя другие планы? Возможно, еще не поздно переиграть.
   — Не в этом дело. Я должен выехать послезавтра Я сказал моему мальчику… — Ник замер, и Джек понял, в чем дело. У него тоже были жена и трое дочерей. Джек похлопал Ника по плечу и оставил его наедине с мыслями. Тем же вечером Ник позвонил Джонни. Оказалось не просто сообщить сыну эту новость. Он уже знал, что уезжает поездом в четверг вечером, а до этого получит отпуск на сутки. Этого времени, конечно, явно не хватало, чтобы попрощаться с сыном, но большего у них не было. Сначала Ник переговорил с Хиллари и объяснил ей ситуацию, и раз в жизни та повела себя прилично и согласилась отпустить Джонни в среду вечером, чтобы он провел с отцом четверг до времени отправки. Потом она позвала к телефону Джонни, сказав Нику, чтобы тот сам с ним поговорил.
   — Привет, папа.
   — Майор папа, с вашего позволения. — Ник старался сохранить бодрость, но думал лишь о предстоящем расставании. Это было непросто для них обоих, и он боялся, как бы Джонни не почувствовал себя брошенным. Но с другой стороны, Ник знал, что делает то, что ему велит долг. — Как поживаешь, тигренок?
   — У меня все о'кей. — Но голос мальчика звучал грустно Он еще не оправился от новости, которую Ник сообщил ему два дня назад, а теперь ему предстояло узнать еще более грустные известия.
   — Как насчет того, чтобы побыть со мной завтра?
   — А можно? — обрадовался Джонни — Ты думаешь, мама разрешит?
   — Я уже спросил у нее, и она согласилась.
   — Ура! Как здорово!
   — Я заеду за тобой в пять часов. Вечером ты будешь у меня и давай думать, где хочешь пообедать.
   — Ты хочешь сказать, что уже получил увольнительную?
   — Конечно. Я ведь важное лицо. Джонни рассмеялся.
   — Наверное, морским пехотинцем быть очень здорово.
   Ник застонал.
   — Я бы этого не оказал. — Прошло уже восемнадцать лет, но он до сих пор помнил учебный лагерь для новобранцев. — Как бы там ни было, завтра увидимся. В пять часов. — Он повесил трубку и не спеша отошел от телефона. Им предстояло тяжелое прощание, но оно было не тяжелее того, что пришлось им пережить всего несколько недель тому назад. Ник вспомнил о суде и усилием воли отогнал от себя эти мысли. Его до сих пор била дрожь при воспоминании о том вечере, когда Хиллари приехала забирать Джонни. Нынешнее прощание обещало быть не проще, и Ник не ошибся.
   Он сообщил Джонни новость за обедом на следующий вечер, и мальчик замер, не отводя от него глаз. Это не вызвало у него ни слез, ни возражений, он просто молчал и смотрел на Ника с таким видом, что у того разрывалось сердце.
   — Ну же, тигренок. Все не так плохо.
   — Ты обещал, что больше никогда не оставишь меня. Ты обещал, папа. — Он не жаловался, а просто тихо и спокойно констатировал факт.
   — Но, Джонни, началась война.
   — Мама говорит, что ты не обязан уходить в армию.
   Ник тяжело вздохнул.
   — Она права. Если бы я захотел, я мог бы спрятаться за своим письменным столом, но это было бы неправильно. Неужели ты гордился бы мной, если бы я так поступил? Через несколько месяцев отцы всех твоих друзей пойдут на войну. И что бы ты тогда думал?
   — Я бы радовался, что ты здесь, со мной. — По крайней мере Джонни не кривил душой. Но Ник только покачал головой.
   — В конце концов тебе стало бы за меня стыдно. Неужели ты действительно хочешь, чтобы я остался?
   — Не знаю. — Джонни долго сидел, опустив глаза в тарелку. — Я просто хочу, чтобы ты не уезжал. — Наконец он взглянул на Ника.
   — И я бы очень хотел, чтобы японцы не ударили по Пёрл-Харбору, Джон. Но они напали на нас. И теперь наша очередь ответить. В Европе война идет уже очень давно.
   — Но ты говорил, что мы никогда не вступим в войну.
   — Я оказался не прав, сын. Я чертовски ошибался. А теперь я должен выполнить свой долг. Я буду безумно скучать по тебе каждый день и каждую ночь, но мы оба должны понимать, что я поступаю правильно.
   Слезы медленно выступили на глазах Джона. Нику не удалось убедить его.
   — А что, если ты не вернешься? — хриплым голосом спросил мальчик.
   — Я вернусь. — Ник хотел было добавить «клянусь тебе», как и раньше, но за последнее время ему не очень удавалось выполнять свои клятвы. — Просто верь в это, сын. Верь, что я вернусь, — и я вернусь.
   Рассказывая Джону о Сан-Франциско, Ник заплатил по счету, и они отправились домой. Ник странно чувствовал себя в военной форме, но за последние несколько дней униформа стала мелькать повсюду. Они вышли из ресторана обнявшись, и Ник задумался, станет ли сын когда-нибудь гордиться отцом или ему будет все равно и он не сохранит в памяти ничего, кроме чувства горечи — сначала его обманула мать, не проявлявшая о нем заботу, потом ничего не соображающий судья и, наконец, отец, сбежавший поиграть в солдатики. С тяжелым сердцем Ник уложил Джона в постель, но на следующий день стало еще хуже. Они долго гуляли в парке, наблюдая за пируэтами конькобежцев на катке, но мысли их были далеко, и, казалось, время бежит слишком быстро. В четыре часа Ник вернулся с Джоном к Хиллари, и та, открыв дверь, внимательно посмотрела на сына. Вид у него был такой, словно кто-то умер, и она не стала уходить, пока Ник прощался с ним.
   — Береги себя, сын. При любой возможности я буду звонить тебе из Сан-Франциско. — Ник опустился на колени рядом с плачущим мальчиком. — Береги себя, слышишь? Я вернусь. Знай это, я вернусь.
   Но Джонни в ответ лишь обхватил отца за шею.
   — Не уезжай… не уезжай… тебя убьют.
   — Не убьют. — Ник тоже с трудом сдерживал слезы, и Хиллари отвернулась. Впервые в жизни их боль затронула и ее душу. Ник еще раз крепко обнял мальчика и поднялся. — А теперь ступай, сын.
   Но Джон остался стоять, глядя вслед Нику — тот, выйдя на улицу, еще раз повернулся и помахал рукой, а потом побежал ловить такси — высокий светловолосый военный с темно-зелеными глазами, омытыми слезой.
   Ник собрал свои вещи и попрощался с горничной. Та тоже всплакнула, и он обнял ее перед уходом, потом пожал руку Майку внизу у входной двери и отправился на вокзал. Заняв свое место в окружении других военных, Ник вспомнил о последнем поезде, который ему довелось провожать, — поезд увозил Лиану в Вашингтон, а он стоял на платформе и смотрел вслед уходящему составу. Как изменились с тех пор их жизни, по крайней мере, его жизнь. Он надеялся, что с ней ничего не случилось и что Арман все еще жив. Теперь он на собственном опыте знал, какое душераздирающее расставание им пришлось пережить в Тулоне. Пока поезд бежал на запад, Ник думал лишь о сыне, как тот смотрел на него и плакал. Во время одной из остановок Ник попытался позвонить ему, но Джона не было дома, и Нику пришлось поспешно возвращаться в вагон. Он пытался дозвониться до него и из Сан-Франциско, но все время оказывался у телефона в неподходящее время. Его завалили приказами, распоряжениями и назначениями — надо было привыкать к новому военному режиму. Так что когда наконец Ник добрался до своей комнаты, он почувствовал себя так, словно у него гора свалилась с плеч. Военно-морские силы заняли несколько небольших гостиниц на Рыночной улице, так как больше расселять новобранцев было негде. И когда Ник во вторник вечером закрыл за собой дверь номера, ему уже не верилось, что прошла всего лишь неделя с тех пор, как он надел форму. Казалось, что он в армии уже многие годы и служба ему смертельно надоела. Но шла война, и Ник надеялся, что в ближайшее время он поднимется на борт корабля В этом городе его ничто не ждало. Повсюду кишмя кишели военные. И единственное, на что он сейчас надеялся, — это несколько часов спокойного сна. Он лег в темноте на узкую постель и только-только начал погружаться в сон, как в дверь постучали. Ник вскочил с кровати, ушиб большой палец ноги и выругался. Когда он распахнул дверь, на пороге стоял нервного вида ординарец с папкой в руках.