– Вот-вот, именно об этом я и толкую. Поначалу все эти связи выглядят исключительно возвышенными и романтическими. Вы начинаете мечтать и верить в то, что это осуществимо. А проснувшись однажды, отчетливо видите, что вы угодили в кошмар наяву! Здесь, с нами, – единственная жизнь, достойная тебя и твоего таланта, ради которого ты столько трудилась. И ты готова бросить все к ногам мужчины, не способного даже сделать тебя своей женой? Да ты вспомни хотя бы, что с тобой случилось! Много в этом красоты? Или романтики? – Чтобы добиться своего, мадам Маркова не остановилась даже перед этим жестоким напоминанием, заставившим Анну нервно содрогнуться.
А что, если наставница права? Что, если Николай когда-нибудь ее разлюбит, если она так и не сможет пережить разлуку с балетом, если она не приживется в Вермонте, если они не найдут там желанного счастья?.. Но кто может сейчас ответить на эти вопросы? Планы Николая все еще слишком расплывчаты, это скорее одни благие пожелания, да обещания, да надежды. Точно такие же надежды лелеет и она, Анна. Но при этом Николай готов ради нее пожертвовать карьерой, обеспеченным существованием, уютным домом и семьей, с которой прожил целых пятнадцать лет. Все это он согласен возложить на алтарь их любви. Так почему ей не хватает решимости последовать его примеру?
– Подумай, дитя мое, хорошенечко подумай, – снова напомнила о себе мадам Маркова, – и прими верное решение.
Было ясно, что под «верным решением» она подразумевает позабыть о Николае и остаться в балетной школе, однако на это Анна не пойдет никогда. Уйдя из балета, она загубит свой талант, но разрыв с Николаем убьет ее наверняка. При одной мысли об этом рука сама тянулась к золотой цепочке с медальоном. Сжав его в кулаке, она немного успокоилась. Анна любит Николая больше жизни. Может быть, эта любовь все же придаст ей сил, чтобы не побояться опасности и последовать за ним. Это все, о чем она могла сейчас думать, – пытаться угадать будущее и заглянуть в свое сердце.
Тем временем мадам Маркова удалилась, оставив ученицу наедине со своими мыслями. Она успела посеять именно те семена, какие собиралась, и теперь надеялась, что они дадут добрые всходы. Ей хотелось, чтобы Анна успела во всех подробностях представить, какой убогой станет ее жизнь без балета и как она будет влачить жалкое существование в безвестности и позоре. Это определенно заставит Анну одуматься. Сама мадам Маркова не знала да и не желала иной жизни. В Анне она видела свою единственную преемницу, достойную великого наследства, сокровенного знания, чаши святого Грааля, скипетра, переходящего из рук в руки, от наставницы к ученице, и связывающего их невидимыми узами. Такую любовь, такую связь нельзя разрушить, она пребудет вовеки. Остаться здесь и принять это наследство от мадам Марковой означало навсегда отказаться от надежды на будущее вместе с Николаем. В некотором роде это означало вообще отказ от всех надежд. Но уехать с ним из России означало поступиться своим «я». Анна стояла перед жестоким выбором, ведь на любом из выбранных ею путей ее ожидали неимоверные жертвы, о которых страшно было подумать. А пока ей хватило сил лишь на то, чтобы молить Небеса о ниспослании правильного решения.
Глава 8
А что, если наставница права? Что, если Николай когда-нибудь ее разлюбит, если она так и не сможет пережить разлуку с балетом, если она не приживется в Вермонте, если они не найдут там желанного счастья?.. Но кто может сейчас ответить на эти вопросы? Планы Николая все еще слишком расплывчаты, это скорее одни благие пожелания, да обещания, да надежды. Точно такие же надежды лелеет и она, Анна. Но при этом Николай готов ради нее пожертвовать карьерой, обеспеченным существованием, уютным домом и семьей, с которой прожил целых пятнадцать лет. Все это он согласен возложить на алтарь их любви. Так почему ей не хватает решимости последовать его примеру?
– Подумай, дитя мое, хорошенечко подумай, – снова напомнила о себе мадам Маркова, – и прими верное решение.
Было ясно, что под «верным решением» она подразумевает позабыть о Николае и остаться в балетной школе, однако на это Анна не пойдет никогда. Уйдя из балета, она загубит свой талант, но разрыв с Николаем убьет ее наверняка. При одной мысли об этом рука сама тянулась к золотой цепочке с медальоном. Сжав его в кулаке, она немного успокоилась. Анна любит Николая больше жизни. Может быть, эта любовь все же придаст ей сил, чтобы не побояться опасности и последовать за ним. Это все, о чем она могла сейчас думать, – пытаться угадать будущее и заглянуть в свое сердце.
Тем временем мадам Маркова удалилась, оставив ученицу наедине со своими мыслями. Она успела посеять именно те семена, какие собиралась, и теперь надеялась, что они дадут добрые всходы. Ей хотелось, чтобы Анна успела во всех подробностях представить, какой убогой станет ее жизнь без балета и как она будет влачить жалкое существование в безвестности и позоре. Это определенно заставит Анну одуматься. Сама мадам Маркова не знала да и не желала иной жизни. В Анне она видела свою единственную преемницу, достойную великого наследства, сокровенного знания, чаши святого Грааля, скипетра, переходящего из рук в руки, от наставницы к ученице, и связывающего их невидимыми узами. Такую любовь, такую связь нельзя разрушить, она пребудет вовеки. Остаться здесь и принять это наследство от мадам Марковой означало навсегда отказаться от надежды на будущее вместе с Николаем. В некотором роде это означало вообще отказ от всех надежд. Но уехать с ним из России означало поступиться своим «я». Анна стояла перед жестоким выбором, ведь на любом из выбранных ею путей ее ожидали неимоверные жертвы, о которых страшно было подумать. А пока ей хватило сил лишь на то, чтобы молить Небеса о ниспослании правильного решения.
Глава 8
Анна пролежала в постели месяц и только в апреле смогла снова приступить к репетициям. Как и в прошлом году, на улицах еще было полно снега, а ей приходилось трудиться в поте лица, чтобы наверстать упущенное. Правда, на сей раз она быстрее обретала привычную форму. Анна успела окрепнуть и почти восстановить пошатнувшееся здоровье.
Вскоре ей снова доверили первые партии, и уже к началу мая она выступала на сцене. Прошел год с того дня, когда она вернулась из Царского Села после чудесных каникул, проведенных в гостевом домике. Их отношения с Николаем за этот год почти не изменились.
Они все так же пылко любили друг друга, он по-прежнему был женат и жил с женой и детьми, а она оставалась в балетной школе. За этот год они ни на шаг не продвинулись к разрешению своих проблем. Скорее, напротив – Мери Преображенская окончательно утвердилась в решении удержать Николая при себе. Двум любовникам никак не удавалось отложить достаточно денег, чтобы обеспечить достойное будущее. Все, чего они горячо хотели, – добиться этого будущего во что бы то ни стало. А вот способ его достижения все еще вызывал споры. Анна не могла переломить себя и дать согласие на переезд в Вермонт. Ее страшили столь резкая перемена и незнакомая жизнь в неведомой, чужой стране. А Николай не уступал и продолжал хотя и мягко, но настойчиво уговаривать ее согласиться.
В июне заболела одна из великих княжон, и оба лейб-медика оказались очень заняты. У Николая почти не оставалось времени на визиты. Как бы он ни хотел, ему не удавалось выбраться ни на минуту, и Анна все понимала. А в первых числах июля ее саму постигла страшная трагедия: пришло известие, что старшего брата убили под Зерновичами. Теперь она потеряла двух братьев, и отец писал, что старший сын скончался у него на руках. Они были вместе, когда разорвался немецкий снаряд. Отец каким-то чудом уцелел, а его первенца убило на месте. Анна была вне себя от горя и много дней спустя все еще выглядела опустошенной и вялой. Война давала знать о себе повсюду, даже на сцене. Ее подруги-танцовщицы тоже теряли отцов, братьев и возлюбленных, а у одной из преподавательниц в начале апреля погибли оба сына. Их тесный театральный мирок больше не оставался замкнутым прибежищем, отрезанным от остального мира.
Единственное, что помогало Анне в тот год с надеждой смотреть в будущее, был летний отдых в Ливадии вместе с Николаем и царской семьей. Даже мадам Маркова на этот раз не пыталась чинить ей препятствий. Во время последней болезни Анны ей пришлось примириться с нелегкой правдой об отношениях этой пары.
Мадам не сомневалась, что Преображенский с радостью похитил бы у нее Анну при первой же возможности, однако до сих пор молодая прима не выказывала особого стремления куда-то уехать или бросить ради него балет. И мадам Маркова слегка успокоилась: она поверила, что Анна так и не соберется с духом отказаться от танцев. Что балет наконец-то стал для нее дороже жизни – точно так же, как когда-то стал и для самой мадам Марковой.
В это лето император не отдыхал с семьей в Ливадии: он находился в военной ставке возле Могилева и не считал возможным покинуть армию в такое суровое время. А посему в Крым отправились только женщины, дети, оба врача и Анна. Императрица с дочерьми, не покладая рук трудившиеся в госпитале, позволили себе небольшой отпуск и были очень рады снова побывать в Ливадии. Все в этом тесном кружке давно стали добрыми друзьями, и Анна с Николаем были счастливы, как никогда прежде. Для них обоих это было чудесное время, волшебный островок покоя и счастья, защищенный от опасностей и тревог остального мира. Здесь, в Ливадии, им удалось хотя бы ненадолго забыть о собственном горе и том кровавом вихре, что захватил уже всю страну.
Каждый день они устраивали пикники, отправлялись на долгие прогулки по окрестностям, катались на лодках и плавали, и Анна снова почувствовала себя ребенком, играя с Алексеем в их любимые карточные игры. Для цесаревича этот год выдался нелегким, и он выглядел очень болезненно, однако был вполне доволен жизнью, находясь в окружении родных и близких людей, которых знал и любил.
Николай постоянно заговаривал с Анной о Вермонте, но натыкался на все более неопределенный ответ. Еще бы, ведь в этом сезоне ей были обещаны первые роли почти во всех спектаклях. Мадам Маркова превосходно знала, чем можно привязать свою ученицу к Санкт-Петербургу. И в конце концов Анна с Николаем решили, что не будут обсуждать переезд в Вермонт по крайней мере до Рождества, то есть до того времени, когда кончится первая половина театрального сезона. Николаю ужасно не хотелось идти на уступки, но он слишком любил Анну и не желал ее принуждать.
А вскоре ему пришлось благодарить Небеса за то, что они с Анной все еще оставались в России. В сентябре его старший сын заболел тифом. Болезнь протекала так тяжело, что потребовались все силы и самого Николая, и доктора Боткина, чтобы спасти мальчику жизнь. Анна ужасно переживала и каждый день писала Николаю длинные письма. Она понимала, какую боль должен испытывать сейчас Николай, ведь он всегда был любящим, заботливым отцом и обожал своих сыновей. Анна повторяла про себя, что они чуть не совершили непростительную ошибку. А что, если бы они решились все бросить и уехать, оставив мальчика на произвол судьбы? Его болезнь могла закончиться куда плачевнее, и тогда Николай до конца дней своих проклинал бы и себя, и ее за бессердечие и терзался бы чувством вины. Естественно, это только укрепило ее убежденность в том, что бегство в Америку – отнюдь не выход. Здесь останется слишком много людей, связанных с ними узами любви, и слишком много обязанностей, о которых невозможно ни забыть, ни отказаться.
Несмотря на прошлогоднюю болезнь, ее мастерство росло день ото дня. Каждое выступление Анны становилось сенсацией, его обсуждали по нескольку дней, и ее слава гремела на всю Россию. Собственно говоря, она не знала себе равных и по праву считалась самой великой танцовщицей своего времени. Николай несказанно гордился ею, и его любовь к Анне крепла с каждым днем. Он старался не пропускать ни единого ее спектакля и в ноябре повстречал в театре ее отца и одного из братьев. У Анны теперь осталось всего два брата, но второй был недавно ранен и находился в госпитале в Москве.
Ни отцу, ни брату было невдомек, кем на самом деле является для Анны Николай, однако трое мужчин явно прониклись друг к другу расположением с первой же встречи. Николай на прощание от души пожелал им удачи и поздравил полковника с такой чудесной талантливой дочкой. Пожилой полковник был немало польщен и смотрел на Анну с гордой улыбкой. Нетрудно было прочесть в этом взгляде нежную отцовскую любовь и радость от того, что некогда принятое решение отдать ее в балетную школу оказалось совершенно правильным. При этом полковник явно рассчитывал, что Анна останется в заведении мадам Марковой навсегда, и не подозревал о ее намерении рано или поздно покинуть школу.
Время шло своим чередом, уже близилось Рождество, и Анна с нетерпением ждала этих праздников и возможности снова оказаться вдвоем с Николаем в заветном гостевом домике, иногда казавшимся ей своим. Как бы все упростилось, если бы им можно было и вправду поселиться здесь вдвоем! Но увы, им удавалось побыть вместе только вот так, временами, урывками, тайком, то несколько дней, то неделю.
Их обоих пригласили во дворец на встречу Рождества. Императорская семья давно отказалась от тех пышных балов, что принято было давать до войны, но все же на торжественном приеме собралось около сотни гостей.
Анна выглядела ослепительно в чудесном туалете, полученном в подарок от ее величества. Алый бархат с оторочкой из белоснежных горностаев придавал балерине не менее царственный вид, чем у самой императрицы. Все гости восхищались ее красотой, элегантностью, изяществом и достоинством, и Николай светился от счастья, словно сказочный принц, стоя рядом со своей любовью и не выпуская ее руки.
– Кажется, я пользовалась сегодня успехом?
Анна рассеянно улыбалась, пока легкие санки несли их от дворца к гостевому домику. Назавтра императрица снова пригласила их ко второму завтраку. Это была та жизнь, которую Анна любила больше всего: она не стеснялась быть вместе с Николаем и без труда могла представить себя его женой, танцуя на балу. Их связь продолжалась уже почти два года.
Единственное, что омрачило атмосферу сегодняшнего праздника, были постоянные слухи о революции. Даже во время танцев в зале там и сям собирались небольшие группки гостей, обсуждавших тревожные новости. Как ни абсурдно это выглядело, но в городах глухое недовольство населения все чаще порождало настоящие взрывы, а император до сих пор отказывался их подавлять. Он твердил, что у народа есть полное право на собственную точку зрения и для них даже полезно иногда выпустить пар. Однако в последнее время волнения в Москве все нарастали, да и в армии стало слишком неспокойно. Отец и брат Анны упоминали об этом во время их последней встречи.
По дороге домой Анна с Николаем также обсуждали эту тему, и он с неохотой признал, что его все сильнее тревожит положение дел в государстве.
– Похоже, проблема намного сложнее, чем мы полагали до сих пор, – говорил доктор с озабоченной миной. – И его величество ведет себя наивно, не делая попыток ее разрешить.
А может, царю просто было не до того? Ведь война давно поглощала всю его волю и силы. По сравнению с разгромом войск в Польше и Галиции и колоссальными людскими потерями бунты в Москве могли показаться мелкими, недостойными внимания неприятностями…
– И все же, по-моему, революция – это уж слишком, – неуверенно возражала Анна. – У меня просто в голове не укладывается, что такое может случиться в России. И во что это выльется?
– Кто знает? Возможно, не случится ничего особенного. Или вообще до революции так и не дойдет. Недовольные одиночки, готовые поднять шум, у нас никогда не переводились. Они могут спалить десяток усадеб, разграбить господские дома и конюшни, потешиться своей безнаказанностью и снова вернуться туда, откуда пришли. Вряд ли это будет иметь серьезные последствия. Россия слишком могучая и большая империя, чтобы сдвинуть ее с места целиком. Хотя наша жизнь на какое-то время может довольно сильно осложниться, а для императора и его близких стать попросту опасной. Но к счастью, их есть кому защитить.
– Если что-то произойдет, – сказала Анна, пока Николай помогал ей снять бальное платье, – пожалуйста, будь осторожен! – Ведь она понимала, какая опасность будет грозить лейб-медику заодно с царской семьей.
– Ну, с этой проблемой мы справимся, – отвечал доктор и снова напомнил ей о переезде в Вермонт. Он обещал не поднимать этот вопрос до Рождества и честно сдержал свое слово. Хотя сам не прекращал строить планы на будущую жизнь в Америке и посвящал им еще больше времени, чем прежде, в сентябре, во время их последнего спора. Николай вполне сжился с мыслью об эмиграции и все еще надеялся убедить Анну в целесообразности такого шага.
– Каким образом? – спросила она с нарочитой небрежностью, вынимая из ушей сережки. Николай преподнес ей эти сережки на Рождество, и Анна несказанно обрадовалась подарку. Крупные жемчужины в обрамлении более мелких рубинов были очень ей к лицу.
– Вермонт, – терпеливо напомнил Николай. – В Америке революцией и не пахнет. И угроза войны не стоит у них на пороге. Анна, мы могли бы быть там счастливы, и ты отлично это знаешь.
Но она без конца изобретала способы уйти от решительного разговора. Как бы ей ни хотелось жить вместе с Николаем, Анне постоянно казалось, что она пока не готова оставить балет – да и вообще решиться на столь тяжелый и даже жестокий шаг. Она готова была смириться с нынешним положением дел и просто подождать: а вдруг его жена все же передумает и даст развод?
– Может быть, когда-нибудь потом, – смущенно промолвила Анна.
Ей искренне хотелось стать достаточно отважной, чтобы последовать за ним на край света, но в то же время она не могла себе представить жизнь на чужбине, вдали от всего, что она знала и любила. Ее с одинаковой силой тянуло в совершенно противоположные стороны. На одном полюсе – мадам Маркова и ее жизнь ради искусства, а на другом – Николай и мечты об их новой жизни. Жизнь рядом с любимым человеком на новой земле – и балет, ставший главным делом, главным долгом в ее жизни.
– Ведь ты же обещала, что мы все обсудим на Рождество, – грустно напомнил Николай.
В его душу постепенно закрадывался страх, что им так и не удастся ничего изменить и они будут маяться по-прежнему – разве что его жена не умрет в одночасье, или даст ему развод, или он получит невиданное наследство, что выглядело в равной степени невероятно. Здесь, в России, Анна была обречена оставаться всего лишь его любовницей, и они смогут проводить вместе не больше пары недель в году, если она не прекратит танцевать. Но даже и тогда он не в состоянии дать ей кров – и оба это понимали. Вермонт был и остался единственной надеждой на то, что им удастся быть вместе и вести достойную жизнь. Однако связанные с этим неизбежные жертвы все еще казались Анне чрезмерными и не позволяли решиться на отъезд.
– На днях снова начнутся репетиции… – нерешительно промолвила она.
– И тогда ты опять будешь танцевать круглые сутки, и так до самого лета… А там наступит новый сезон… и тебе опять предложат роль в «Лебедином озере»… И так до следующего Рождества! Пока мы не состаримся, а тогда уж будет все равно. – Николай не спускал с нее любящего, умоляющего взгляда. – Если мы останемся тут, нам никогда не быть вместе!
– Николай, я не могу просто все бросить и сбежать, – ласково возразила Анна. Она любила его не меньше, а может, и больше, чем он ее, но слишком хорошо представляла себе ту цену, что требовалось заплатить ради счастья вдвоем. – Пойми, я очень многим обязана этим людям.
– А еще большим, любимая, ты обязана себе! Да и мне, если уж на то пошло! Они не станут заботиться о тебе, когда ты постареешь и больше не сможешь танцевать. Ты никому не будешь нужна. Мадам Марковой к тому времени не будет на свете. Мы должны переехать туда – ради самих себя!
– Я перееду, – пообещала Анна от всего сердца.
Сгорая от нетерпения, Николай не стал ждать, пока она снимет свое роскошное нижнее белье, а подхватил на руки и понес на постель.
Ту самую постель, где они впервые познали близость, по-прежнему приносившую им ни с чем не сравнимое счастье. Да, их жизнь была похожа на сказку, и то недолгое время, что они проводили вместе, невозможно было сравнить ни с чем, что знал прежде Николай или о чем мечтала Анна.
– А вдруг ты возьмешь и разлюбишь меня однажды, – сонно пробормотала она спустя какое-то время, немного остыв от приступа страсти и уютно свернувшись у него под боком, – если мы все время будем торчать друг у друга под носом.
– Об этом можешь не тревожиться, – с улыбкой заверил Николай и чмокнул ее в плечо. Ее тело всегда вызывало в нем благоговейный восторг. – Я никогда не разлюблю тебя, Анна. Не бойся уехать со мной, – добавил он шепотом, и Анна слабо кивнула в полудреме.
– Я поеду, – прошептала она.
– Только не тяни с этим, любовь моя, – напомнил доктор. Его не на шутку пугало то, что творилось вокруг. Он хотел бы покинуть Россию до того, как случится нечто непоправимое. А такое стало вполне возможным, хотя все еще казалось невероятным.
Об угрозе революции заговаривали даже самые высшие сановники, несмотря на упрямое нежелание императора это признать. Но очень многие люди из окружения Преображенского тревожились не меньше его. Ему не хотелось пугать Анну раньше времени, однако нужно было увезти ее подальше отсюда. Увезти прежде, чем разразится буря и будет слишком поздно. В то же время Николай не решался высказать ей все свои страхи. Ведь она так далека от повседневной жизни, так погружена в балет, что может счесть его предупреждения смешными. Ее совершенно не интересовал мир за стенами балетной школы, а он, к сожалению, с каждым днем становился все более угрожающим.
Как и собирались, они отправились на второй завтрак во дворец, и Анна показала Алексею новый чудесный фокус, который привезла из Парижа одна из балерин. Мальчик был в полном восторге. День прошел мирно и счастливо. Все наслаждались небольшой передышкой, дарованной им среди суровой и тревожной жизни. На этот раз Анна растянула свои каникулы на две с лишним недели и вернулась в Санкт-Петербург перед самым началом репетиций. В Царском Селе она не забывала поддерживать форму, однако так уж повелось, что перед выходом на сцену ей предстояло особенно много трудиться и стоять у балетного станка больше обычного.
– Мне пора назад, иначе я не успею как следует подготовиться к репетициям, – поясняла она, укладывая вещи. Ей ужасно не хотелось расставаться, и она откладывала свой отъезд до последнего. Правда, перед Рождеством Анна была в такой превосходной форме, что не боялась пропустить несколько дней подготовки к репетициям спектаклей на вторую половину сезона. – Я так хотела бы остаться с тобой! – призналась она под конец.
Весь остаток дня они провели вдвоем, не выходя из спальни, то занимаясь любовью, то рассуждая о будущем и поверяя друг другу сокровенные тайны. Анна была довольна и счастлива, и обоим их чувства приносили несказанное наслаждение. Это было чудесное, волшебное время для любящей пары.
А когда Анна уезжала на следующее утро, Николай пообещал, что непременно придет на ее первый спектакль.
– Да ведь мы еще только начинаем репетировать, – напомнила она, целуясь на прощание у вагона.
– Значит, я приеду к тебе раньше.
– Буду ждать, – пообещала Анна.
Ее так вдохновили последние каникулы, что она собиралась попросить мадам Маркову отпустить ее весной еще на недельку. Наверняка суровая наставница придет в ярость, но, если Анна оправдает ее ожидания на сцене, вряд ли сумеет отказать. То, что до сего дня Анна ни разу не оступилась и не совершила какой-нибудь непоправимой глупости, немного успокоило мадам и даже внушило некоторую надежду на будущее.
Ведь прошло уже немало времени, а в отношениях влюбленной пары все оставалось по-прежнему, и мадам Маркова тешила себя мыслью, что вскоре они окончательно охладеют друг к другу. Она стала смотреть сквозь пальцы на их свидания – Николая и Анну такое положение вполне устраивало, а связь, не имеющая никакого будущего, не могла тянуться вечно. Мадам Маркова хорошо знала Анну и верила, что в итоге любовь к балету займет в ее сердце главное место и вытеснит все остальное. Иначе и быть не могло.
Анна приступила к разминке в тот же день, как только вернулась в школу, и на следующее утро с четырех часов. В семь должна была начаться репетиция. К этому времени балерина успела как следует разогреться и прийти в отличную форму. Кроме того, им предстояло повторить давно известный и несложный эпизод, так что можно было не особенно беспокоиться. За компанию со своими подругами Анна даже позволила себе невинное озорство: пока преподавательница не видела, танцовщицы выкидывали разные забавные па и изобретали новые шаги. Сама Анна прыгнула так, что у многих захватило дух, а потом изобразила очень милое па-де-де с одним из партнеров в их труппе.
Когда объявили перерыв на обед, уже давно перевалило за полдень. Анна танцевала на протяжении десяти часов, но это не было для нее в новинку, и она даже не чувствовала себя очень усталой. Однако на выходе из класса танцовщица вдруг оступилась, и кто-то испуганно охнул, увидев, как она отлетела к стене с неестественно вывернутой ногой. Наступило долгое, напряженное молчание. Все затаили дыхание и ждали, когда Анна поднимется с пола, но она побледнела как полотно и оставалась совершенно неподвижной, судорожно стискивая руками лодыжку. В следующий миг все пришло в движение, ее окружили, и преподавательница опустилась рядом с Анной на пол, чтобы выяснить, что случилось. Ей показалось, что все обойдется, у Анны всего лишь сильное растяжение. Балерине наложат повязку, несколько дней она похромает на репетициях – и на том дело и кончится.
Но она увидела, что у Анны нога вывернута под каким-то жутким, неестественным углом, что она бледнеет на глазах и вот-вот потеряет сознание от боли.
– Сию же минуту отнесите ее в постель, – резко приказала преподавательница.
Анна что было силы стиснула зубы, ее лицо исказила жуткая гримаса боли, и трудно было не догадаться, что происходит. Она вовсе не растянула, а поломала себе лодыжку, что означало для нее неминуемую смерть не только как прима-балерины, но вообще сколько-нибудь искусной танцовщицы. Она не стонала и не жаловалась и лишь иногда сдавленно охала, пока ее несли в спальню и укладывали на кровать прямо в трико, свитере и теплых лосинах. Преподавательница без лишних слов извлекла небольшой острый ножик, приберегаемый именно для таких вот случаев, и разрезала трико на поврежденной ноге. Лодыжка уже чудовищно опухла, а ступня была вывернута все так же неестественно. Анна, с трудом осознавая весь ужас происходящего, ошалело уставилась на свою ногу.
– Врача сюда. Сейчас же, – отрезал ледяной голос с порога. Это была мадам Маркова.
В этих случаях они всегда пользовались услугами одного и того же доктора. Он был известен как большой специалист по переломам конечностей и всегда помогал им, оправдывая свою отличную репутацию. Но то, что увидела мадам Маркова, войдя в спальню к Анне, чуть не разбило ей сердце. Потому что все было кончено – за какую-то ничтожную долю секунды, из-за едва заметного сучка в полу.
Не прошло и часа, как в балетную школу явился доктор, подтвердивший самые худшие опасения. У Анны оказался очень сложный перелом лодыжки, и ее следовало немедленно доставить в больницу. Нужна срочная операция, чтобы вообще спасти ей ногу. Никто не смел возражать или спорить. Дюжина сильных рук подхватила Анну и понесла к выходу. По дороге все старались попрощаться с ней и с трудом удерживались от слез. Но хуже всех было самой Анне. Такое несчастье случалось в их школе не впервые. И она с первой минуты поняла, что это означает. Из двадцати двух лет своей жизни пятнадцать она посвятила каторжному труду в этих суровых стенах, а теперь все кончено.
Вскоре ей снова доверили первые партии, и уже к началу мая она выступала на сцене. Прошел год с того дня, когда она вернулась из Царского Села после чудесных каникул, проведенных в гостевом домике. Их отношения с Николаем за этот год почти не изменились.
Они все так же пылко любили друг друга, он по-прежнему был женат и жил с женой и детьми, а она оставалась в балетной школе. За этот год они ни на шаг не продвинулись к разрешению своих проблем. Скорее, напротив – Мери Преображенская окончательно утвердилась в решении удержать Николая при себе. Двум любовникам никак не удавалось отложить достаточно денег, чтобы обеспечить достойное будущее. Все, чего они горячо хотели, – добиться этого будущего во что бы то ни стало. А вот способ его достижения все еще вызывал споры. Анна не могла переломить себя и дать согласие на переезд в Вермонт. Ее страшили столь резкая перемена и незнакомая жизнь в неведомой, чужой стране. А Николай не уступал и продолжал хотя и мягко, но настойчиво уговаривать ее согласиться.
В июне заболела одна из великих княжон, и оба лейб-медика оказались очень заняты. У Николая почти не оставалось времени на визиты. Как бы он ни хотел, ему не удавалось выбраться ни на минуту, и Анна все понимала. А в первых числах июля ее саму постигла страшная трагедия: пришло известие, что старшего брата убили под Зерновичами. Теперь она потеряла двух братьев, и отец писал, что старший сын скончался у него на руках. Они были вместе, когда разорвался немецкий снаряд. Отец каким-то чудом уцелел, а его первенца убило на месте. Анна была вне себя от горя и много дней спустя все еще выглядела опустошенной и вялой. Война давала знать о себе повсюду, даже на сцене. Ее подруги-танцовщицы тоже теряли отцов, братьев и возлюбленных, а у одной из преподавательниц в начале апреля погибли оба сына. Их тесный театральный мирок больше не оставался замкнутым прибежищем, отрезанным от остального мира.
Единственное, что помогало Анне в тот год с надеждой смотреть в будущее, был летний отдых в Ливадии вместе с Николаем и царской семьей. Даже мадам Маркова на этот раз не пыталась чинить ей препятствий. Во время последней болезни Анны ей пришлось примириться с нелегкой правдой об отношениях этой пары.
Мадам не сомневалась, что Преображенский с радостью похитил бы у нее Анну при первой же возможности, однако до сих пор молодая прима не выказывала особого стремления куда-то уехать или бросить ради него балет. И мадам Маркова слегка успокоилась: она поверила, что Анна так и не соберется с духом отказаться от танцев. Что балет наконец-то стал для нее дороже жизни – точно так же, как когда-то стал и для самой мадам Марковой.
В это лето император не отдыхал с семьей в Ливадии: он находился в военной ставке возле Могилева и не считал возможным покинуть армию в такое суровое время. А посему в Крым отправились только женщины, дети, оба врача и Анна. Императрица с дочерьми, не покладая рук трудившиеся в госпитале, позволили себе небольшой отпуск и были очень рады снова побывать в Ливадии. Все в этом тесном кружке давно стали добрыми друзьями, и Анна с Николаем были счастливы, как никогда прежде. Для них обоих это было чудесное время, волшебный островок покоя и счастья, защищенный от опасностей и тревог остального мира. Здесь, в Ливадии, им удалось хотя бы ненадолго забыть о собственном горе и том кровавом вихре, что захватил уже всю страну.
Каждый день они устраивали пикники, отправлялись на долгие прогулки по окрестностям, катались на лодках и плавали, и Анна снова почувствовала себя ребенком, играя с Алексеем в их любимые карточные игры. Для цесаревича этот год выдался нелегким, и он выглядел очень болезненно, однако был вполне доволен жизнью, находясь в окружении родных и близких людей, которых знал и любил.
Николай постоянно заговаривал с Анной о Вермонте, но натыкался на все более неопределенный ответ. Еще бы, ведь в этом сезоне ей были обещаны первые роли почти во всех спектаклях. Мадам Маркова превосходно знала, чем можно привязать свою ученицу к Санкт-Петербургу. И в конце концов Анна с Николаем решили, что не будут обсуждать переезд в Вермонт по крайней мере до Рождества, то есть до того времени, когда кончится первая половина театрального сезона. Николаю ужасно не хотелось идти на уступки, но он слишком любил Анну и не желал ее принуждать.
А вскоре ему пришлось благодарить Небеса за то, что они с Анной все еще оставались в России. В сентябре его старший сын заболел тифом. Болезнь протекала так тяжело, что потребовались все силы и самого Николая, и доктора Боткина, чтобы спасти мальчику жизнь. Анна ужасно переживала и каждый день писала Николаю длинные письма. Она понимала, какую боль должен испытывать сейчас Николай, ведь он всегда был любящим, заботливым отцом и обожал своих сыновей. Анна повторяла про себя, что они чуть не совершили непростительную ошибку. А что, если бы они решились все бросить и уехать, оставив мальчика на произвол судьбы? Его болезнь могла закончиться куда плачевнее, и тогда Николай до конца дней своих проклинал бы и себя, и ее за бессердечие и терзался бы чувством вины. Естественно, это только укрепило ее убежденность в том, что бегство в Америку – отнюдь не выход. Здесь останется слишком много людей, связанных с ними узами любви, и слишком много обязанностей, о которых невозможно ни забыть, ни отказаться.
Несмотря на прошлогоднюю болезнь, ее мастерство росло день ото дня. Каждое выступление Анны становилось сенсацией, его обсуждали по нескольку дней, и ее слава гремела на всю Россию. Собственно говоря, она не знала себе равных и по праву считалась самой великой танцовщицей своего времени. Николай несказанно гордился ею, и его любовь к Анне крепла с каждым днем. Он старался не пропускать ни единого ее спектакля и в ноябре повстречал в театре ее отца и одного из братьев. У Анны теперь осталось всего два брата, но второй был недавно ранен и находился в госпитале в Москве.
Ни отцу, ни брату было невдомек, кем на самом деле является для Анны Николай, однако трое мужчин явно прониклись друг к другу расположением с первой же встречи. Николай на прощание от души пожелал им удачи и поздравил полковника с такой чудесной талантливой дочкой. Пожилой полковник был немало польщен и смотрел на Анну с гордой улыбкой. Нетрудно было прочесть в этом взгляде нежную отцовскую любовь и радость от того, что некогда принятое решение отдать ее в балетную школу оказалось совершенно правильным. При этом полковник явно рассчитывал, что Анна останется в заведении мадам Марковой навсегда, и не подозревал о ее намерении рано или поздно покинуть школу.
Время шло своим чередом, уже близилось Рождество, и Анна с нетерпением ждала этих праздников и возможности снова оказаться вдвоем с Николаем в заветном гостевом домике, иногда казавшимся ей своим. Как бы все упростилось, если бы им можно было и вправду поселиться здесь вдвоем! Но увы, им удавалось побыть вместе только вот так, временами, урывками, тайком, то несколько дней, то неделю.
Их обоих пригласили во дворец на встречу Рождества. Императорская семья давно отказалась от тех пышных балов, что принято было давать до войны, но все же на торжественном приеме собралось около сотни гостей.
Анна выглядела ослепительно в чудесном туалете, полученном в подарок от ее величества. Алый бархат с оторочкой из белоснежных горностаев придавал балерине не менее царственный вид, чем у самой императрицы. Все гости восхищались ее красотой, элегантностью, изяществом и достоинством, и Николай светился от счастья, словно сказочный принц, стоя рядом со своей любовью и не выпуская ее руки.
– Кажется, я пользовалась сегодня успехом?
Анна рассеянно улыбалась, пока легкие санки несли их от дворца к гостевому домику. Назавтра императрица снова пригласила их ко второму завтраку. Это была та жизнь, которую Анна любила больше всего: она не стеснялась быть вместе с Николаем и без труда могла представить себя его женой, танцуя на балу. Их связь продолжалась уже почти два года.
Единственное, что омрачило атмосферу сегодняшнего праздника, были постоянные слухи о революции. Даже во время танцев в зале там и сям собирались небольшие группки гостей, обсуждавших тревожные новости. Как ни абсурдно это выглядело, но в городах глухое недовольство населения все чаще порождало настоящие взрывы, а император до сих пор отказывался их подавлять. Он твердил, что у народа есть полное право на собственную точку зрения и для них даже полезно иногда выпустить пар. Однако в последнее время волнения в Москве все нарастали, да и в армии стало слишком неспокойно. Отец и брат Анны упоминали об этом во время их последней встречи.
По дороге домой Анна с Николаем также обсуждали эту тему, и он с неохотой признал, что его все сильнее тревожит положение дел в государстве.
– Похоже, проблема намного сложнее, чем мы полагали до сих пор, – говорил доктор с озабоченной миной. – И его величество ведет себя наивно, не делая попыток ее разрешить.
А может, царю просто было не до того? Ведь война давно поглощала всю его волю и силы. По сравнению с разгромом войск в Польше и Галиции и колоссальными людскими потерями бунты в Москве могли показаться мелкими, недостойными внимания неприятностями…
– И все же, по-моему, революция – это уж слишком, – неуверенно возражала Анна. – У меня просто в голове не укладывается, что такое может случиться в России. И во что это выльется?
– Кто знает? Возможно, не случится ничего особенного. Или вообще до революции так и не дойдет. Недовольные одиночки, готовые поднять шум, у нас никогда не переводились. Они могут спалить десяток усадеб, разграбить господские дома и конюшни, потешиться своей безнаказанностью и снова вернуться туда, откуда пришли. Вряд ли это будет иметь серьезные последствия. Россия слишком могучая и большая империя, чтобы сдвинуть ее с места целиком. Хотя наша жизнь на какое-то время может довольно сильно осложниться, а для императора и его близких стать попросту опасной. Но к счастью, их есть кому защитить.
– Если что-то произойдет, – сказала Анна, пока Николай помогал ей снять бальное платье, – пожалуйста, будь осторожен! – Ведь она понимала, какая опасность будет грозить лейб-медику заодно с царской семьей.
– Ну, с этой проблемой мы справимся, – отвечал доктор и снова напомнил ей о переезде в Вермонт. Он обещал не поднимать этот вопрос до Рождества и честно сдержал свое слово. Хотя сам не прекращал строить планы на будущую жизнь в Америке и посвящал им еще больше времени, чем прежде, в сентябре, во время их последнего спора. Николай вполне сжился с мыслью об эмиграции и все еще надеялся убедить Анну в целесообразности такого шага.
– Каким образом? – спросила она с нарочитой небрежностью, вынимая из ушей сережки. Николай преподнес ей эти сережки на Рождество, и Анна несказанно обрадовалась подарку. Крупные жемчужины в обрамлении более мелких рубинов были очень ей к лицу.
– Вермонт, – терпеливо напомнил Николай. – В Америке революцией и не пахнет. И угроза войны не стоит у них на пороге. Анна, мы могли бы быть там счастливы, и ты отлично это знаешь.
Но она без конца изобретала способы уйти от решительного разговора. Как бы ей ни хотелось жить вместе с Николаем, Анне постоянно казалось, что она пока не готова оставить балет – да и вообще решиться на столь тяжелый и даже жестокий шаг. Она готова была смириться с нынешним положением дел и просто подождать: а вдруг его жена все же передумает и даст развод?
– Может быть, когда-нибудь потом, – смущенно промолвила Анна.
Ей искренне хотелось стать достаточно отважной, чтобы последовать за ним на край света, но в то же время она не могла себе представить жизнь на чужбине, вдали от всего, что она знала и любила. Ее с одинаковой силой тянуло в совершенно противоположные стороны. На одном полюсе – мадам Маркова и ее жизнь ради искусства, а на другом – Николай и мечты об их новой жизни. Жизнь рядом с любимым человеком на новой земле – и балет, ставший главным делом, главным долгом в ее жизни.
– Ведь ты же обещала, что мы все обсудим на Рождество, – грустно напомнил Николай.
В его душу постепенно закрадывался страх, что им так и не удастся ничего изменить и они будут маяться по-прежнему – разве что его жена не умрет в одночасье, или даст ему развод, или он получит невиданное наследство, что выглядело в равной степени невероятно. Здесь, в России, Анна была обречена оставаться всего лишь его любовницей, и они смогут проводить вместе не больше пары недель в году, если она не прекратит танцевать. Но даже и тогда он не в состоянии дать ей кров – и оба это понимали. Вермонт был и остался единственной надеждой на то, что им удастся быть вместе и вести достойную жизнь. Однако связанные с этим неизбежные жертвы все еще казались Анне чрезмерными и не позволяли решиться на отъезд.
– На днях снова начнутся репетиции… – нерешительно промолвила она.
– И тогда ты опять будешь танцевать круглые сутки, и так до самого лета… А там наступит новый сезон… и тебе опять предложат роль в «Лебедином озере»… И так до следующего Рождества! Пока мы не состаримся, а тогда уж будет все равно. – Николай не спускал с нее любящего, умоляющего взгляда. – Если мы останемся тут, нам никогда не быть вместе!
– Николай, я не могу просто все бросить и сбежать, – ласково возразила Анна. Она любила его не меньше, а может, и больше, чем он ее, но слишком хорошо представляла себе ту цену, что требовалось заплатить ради счастья вдвоем. – Пойми, я очень многим обязана этим людям.
– А еще большим, любимая, ты обязана себе! Да и мне, если уж на то пошло! Они не станут заботиться о тебе, когда ты постареешь и больше не сможешь танцевать. Ты никому не будешь нужна. Мадам Марковой к тому времени не будет на свете. Мы должны переехать туда – ради самих себя!
– Я перееду, – пообещала Анна от всего сердца.
Сгорая от нетерпения, Николай не стал ждать, пока она снимет свое роскошное нижнее белье, а подхватил на руки и понес на постель.
Ту самую постель, где они впервые познали близость, по-прежнему приносившую им ни с чем не сравнимое счастье. Да, их жизнь была похожа на сказку, и то недолгое время, что они проводили вместе, невозможно было сравнить ни с чем, что знал прежде Николай или о чем мечтала Анна.
– А вдруг ты возьмешь и разлюбишь меня однажды, – сонно пробормотала она спустя какое-то время, немного остыв от приступа страсти и уютно свернувшись у него под боком, – если мы все время будем торчать друг у друга под носом.
– Об этом можешь не тревожиться, – с улыбкой заверил Николай и чмокнул ее в плечо. Ее тело всегда вызывало в нем благоговейный восторг. – Я никогда не разлюблю тебя, Анна. Не бойся уехать со мной, – добавил он шепотом, и Анна слабо кивнула в полудреме.
– Я поеду, – прошептала она.
– Только не тяни с этим, любовь моя, – напомнил доктор. Его не на шутку пугало то, что творилось вокруг. Он хотел бы покинуть Россию до того, как случится нечто непоправимое. А такое стало вполне возможным, хотя все еще казалось невероятным.
Об угрозе революции заговаривали даже самые высшие сановники, несмотря на упрямое нежелание императора это признать. Но очень многие люди из окружения Преображенского тревожились не меньше его. Ему не хотелось пугать Анну раньше времени, однако нужно было увезти ее подальше отсюда. Увезти прежде, чем разразится буря и будет слишком поздно. В то же время Николай не решался высказать ей все свои страхи. Ведь она так далека от повседневной жизни, так погружена в балет, что может счесть его предупреждения смешными. Ее совершенно не интересовал мир за стенами балетной школы, а он, к сожалению, с каждым днем становился все более угрожающим.
Как и собирались, они отправились на второй завтрак во дворец, и Анна показала Алексею новый чудесный фокус, который привезла из Парижа одна из балерин. Мальчик был в полном восторге. День прошел мирно и счастливо. Все наслаждались небольшой передышкой, дарованной им среди суровой и тревожной жизни. На этот раз Анна растянула свои каникулы на две с лишним недели и вернулась в Санкт-Петербург перед самым началом репетиций. В Царском Селе она не забывала поддерживать форму, однако так уж повелось, что перед выходом на сцену ей предстояло особенно много трудиться и стоять у балетного станка больше обычного.
– Мне пора назад, иначе я не успею как следует подготовиться к репетициям, – поясняла она, укладывая вещи. Ей ужасно не хотелось расставаться, и она откладывала свой отъезд до последнего. Правда, перед Рождеством Анна была в такой превосходной форме, что не боялась пропустить несколько дней подготовки к репетициям спектаклей на вторую половину сезона. – Я так хотела бы остаться с тобой! – призналась она под конец.
Весь остаток дня они провели вдвоем, не выходя из спальни, то занимаясь любовью, то рассуждая о будущем и поверяя друг другу сокровенные тайны. Анна была довольна и счастлива, и обоим их чувства приносили несказанное наслаждение. Это было чудесное, волшебное время для любящей пары.
А когда Анна уезжала на следующее утро, Николай пообещал, что непременно придет на ее первый спектакль.
– Да ведь мы еще только начинаем репетировать, – напомнила она, целуясь на прощание у вагона.
– Значит, я приеду к тебе раньше.
– Буду ждать, – пообещала Анна.
Ее так вдохновили последние каникулы, что она собиралась попросить мадам Маркову отпустить ее весной еще на недельку. Наверняка суровая наставница придет в ярость, но, если Анна оправдает ее ожидания на сцене, вряд ли сумеет отказать. То, что до сего дня Анна ни разу не оступилась и не совершила какой-нибудь непоправимой глупости, немного успокоило мадам и даже внушило некоторую надежду на будущее.
Ведь прошло уже немало времени, а в отношениях влюбленной пары все оставалось по-прежнему, и мадам Маркова тешила себя мыслью, что вскоре они окончательно охладеют друг к другу. Она стала смотреть сквозь пальцы на их свидания – Николая и Анну такое положение вполне устраивало, а связь, не имеющая никакого будущего, не могла тянуться вечно. Мадам Маркова хорошо знала Анну и верила, что в итоге любовь к балету займет в ее сердце главное место и вытеснит все остальное. Иначе и быть не могло.
Анна приступила к разминке в тот же день, как только вернулась в школу, и на следующее утро с четырех часов. В семь должна была начаться репетиция. К этому времени балерина успела как следует разогреться и прийти в отличную форму. Кроме того, им предстояло повторить давно известный и несложный эпизод, так что можно было не особенно беспокоиться. За компанию со своими подругами Анна даже позволила себе невинное озорство: пока преподавательница не видела, танцовщицы выкидывали разные забавные па и изобретали новые шаги. Сама Анна прыгнула так, что у многих захватило дух, а потом изобразила очень милое па-де-де с одним из партнеров в их труппе.
Когда объявили перерыв на обед, уже давно перевалило за полдень. Анна танцевала на протяжении десяти часов, но это не было для нее в новинку, и она даже не чувствовала себя очень усталой. Однако на выходе из класса танцовщица вдруг оступилась, и кто-то испуганно охнул, увидев, как она отлетела к стене с неестественно вывернутой ногой. Наступило долгое, напряженное молчание. Все затаили дыхание и ждали, когда Анна поднимется с пола, но она побледнела как полотно и оставалась совершенно неподвижной, судорожно стискивая руками лодыжку. В следующий миг все пришло в движение, ее окружили, и преподавательница опустилась рядом с Анной на пол, чтобы выяснить, что случилось. Ей показалось, что все обойдется, у Анны всего лишь сильное растяжение. Балерине наложат повязку, несколько дней она похромает на репетициях – и на том дело и кончится.
Но она увидела, что у Анны нога вывернута под каким-то жутким, неестественным углом, что она бледнеет на глазах и вот-вот потеряет сознание от боли.
– Сию же минуту отнесите ее в постель, – резко приказала преподавательница.
Анна что было силы стиснула зубы, ее лицо исказила жуткая гримаса боли, и трудно было не догадаться, что происходит. Она вовсе не растянула, а поломала себе лодыжку, что означало для нее неминуемую смерть не только как прима-балерины, но вообще сколько-нибудь искусной танцовщицы. Она не стонала и не жаловалась и лишь иногда сдавленно охала, пока ее несли в спальню и укладывали на кровать прямо в трико, свитере и теплых лосинах. Преподавательница без лишних слов извлекла небольшой острый ножик, приберегаемый именно для таких вот случаев, и разрезала трико на поврежденной ноге. Лодыжка уже чудовищно опухла, а ступня была вывернута все так же неестественно. Анна, с трудом осознавая весь ужас происходящего, ошалело уставилась на свою ногу.
– Врача сюда. Сейчас же, – отрезал ледяной голос с порога. Это была мадам Маркова.
В этих случаях они всегда пользовались услугами одного и того же доктора. Он был известен как большой специалист по переломам конечностей и всегда помогал им, оправдывая свою отличную репутацию. Но то, что увидела мадам Маркова, войдя в спальню к Анне, чуть не разбило ей сердце. Потому что все было кончено – за какую-то ничтожную долю секунды, из-за едва заметного сучка в полу.
Не прошло и часа, как в балетную школу явился доктор, подтвердивший самые худшие опасения. У Анны оказался очень сложный перелом лодыжки, и ее следовало немедленно доставить в больницу. Нужна срочная операция, чтобы вообще спасти ей ногу. Никто не смел возражать или спорить. Дюжина сильных рук подхватила Анну и понесла к выходу. По дороге все старались попрощаться с ней и с трудом удерживались от слез. Но хуже всех было самой Анне. Такое несчастье случалось в их школе не впервые. И она с первой минуты поняла, что это означает. Из двадцати двух лет своей жизни пятнадцать она посвятила каторжному труду в этих суровых стенах, а теперь все кончено.