Он стал целовать ее с нежностью и страстью, и разбудил в ней ответную страсть, и стал учить тому, о чем она прежде не думала и не мечтала и даже не ожидала от него получить. Но оказалось, что все это было рядом, стоило лишь решиться и протянуть руку: и любовь, и ласка, и счастье отдавать и получать ответные дары. А когда она наконец уснула у него на груди, он еще долго лежал со счастливой улыбкой и благодарил Небеса за щедрость, за то, что пересеклись их пути.
– Доброй ночи, любовь моя! – нежно шепнул он и вскоре заснул, не размыкая объятий.
Глава 5
– Доброй ночи, любовь моя! – нежно шепнул он и вскоре заснул, не размыкая объятий.
Глава 5
Связавшая их тайна ширилась с каждым днем, подобно полю, усыпанному дикими цветами посреди лета. Как и прежде, Николай навещал Анну каждый день, только теперь засиживался гораздо дольше, оставляя лишь минимум времени для своих обязанностей во дворце. А вечером, когда в его врачебных услугах больше не нуждались, он возвращался в заветный домик и ночевал у нее. Жене он сказал, что отныне ему придется оставаться с Алексеем и по ночам. Это не вызвало у нее ни интереса, ни возражений.
Анна жила словно во сне. Он учил ее искусству любви, и с каждым днем она привязывалась к нему все сильнее, укрепляя единение души и тела. Они прекрасно понимали друг друга и не имели друг от друга никаких тайн. Они делились мечтами, надеждами и даже давними детскими страхами. Но единственным настоящим страхом была для них угроза однажды потерять друг друга. Оба не смели задумываться над тем, что случится, когда Анна покинет Царское Село. Потому что понимали: роковой день неотвратимо приближается. И рано или поздно им придется взглянуть в глаза правде и подумать о будущем. Но Николай до сих пор не решился на откровенный разговор с женой.
По молчаливому уговору любовники просто старались насладиться краткими минутами безоблачного счастья, пока еще не омраченного вторжением жестокой действительности. Они и сами не заметили, как быстро миновали и февраль, и март.
Анна прожила в Царском Селе уже целых три месяца и теперь не могла говорить о возвращении без грусти. Она не представляла, как снова будет привыкать к жизни в балетной школе. Даже мадам Маркова забеспокоилась и все чаще спрашивала, когда она намерена возобновить тренировки и репетиции. Ведь на восстановление утраченной из-за болезни формы придется потратить не один месяц. Те немногие упражнения, что она проделывала сейчас, не шли ни в какое сравнение с постоянными нагрузками, ожидавшими Анну в школе. Чтобы снова привыкнуть к ним, ей предстояло пролить немало пота. И наконец с чувством обреченности она твердо пообещала вернуться в Санкт-Петербург не позднее конца апреля. Мысль о разлуке с Николаем казалась ей попросту невыносимой.
Однажды, за три недели до назначенного срока, они решились поговорить о предстоящем отъезде всерьез. Он полагал, что больше не имеет права откладывать объяснение с Мери и должен попросить у нее развод в обмен на разрешение возвратиться в Англию вместе с детьми. Но с другой стороны, он все еще не знал, решилась ли Анна вернуться в балетную школу. Ей также предстоял нелегкий выбор.
– А как ты думаешь, что тебе скажет Мери?
– По-моему, ей станет только легче, – искренне признался Николай. В этом-то он был уверен вполне – в отличие от предполагаемого согласия на развод. Вот почему он предпочел бы провести разговор, вообще не упоминая об Анне, если это окажется возможным. Ему и так хватало причин разорвать отношения, давно ставшие обузой для обоих, и вовсе ни к чему было усложнять их вероятной вспышкой ревности.
– А что будет с мальчиками? Она не запретит тебе их видеть? – Это тревожило Анну с самого начала и внушало ей чувство вины. Именно из-за детей она так боялась признаться в собственных чувствах и не решалась дать им волю. Но рано или поздно это все равно вырвалось бы на свободу. Она просто дурачила себя, когда воображала, будто сумеет удержаться. Теперь-то это ясно как день. Любовь стала реальностью, частью их жизни, и отрицать это было бесполезно.
– Я понятия не имею, как она поступит с детьми, – честно сказал он. – Наверное, мне следовало подождать, пока они станут совсем взрослыми. – При этом в его взгляде промелькнула такая боль, что сердце Анны тоскливо сжалось. – А как же мадам Маркова? – спросил Николай в свою очередь. На этот вопрос тоже трудно было ответить, и, хотя для Николая он не казался таким уж сложным, Анна не представляла, сумеет ли объясниться со своей наставницей.
– Я поговорю с нею сразу, как только вернусь в Санкт-Петербург, – сказала она, стараясь не обращать внимания на невольный страх и чувство неловкости, как будто она предает мадам Маркову. Ведь эта женщина связывала с Анной свои самые великие надежды, она не жалела для нее ни времени, ни сил, и наверняка придет в отчаяние, если лучшая ученица покинет ее школу. Да разве Анна виновата, что все так изменилось? Отныне ее жизнь принадлежит Николаю, и только ему.
Как это ни невероятно, но никто не заподозрил, насколько далеко зашла их связь, кроме разве что горничных, обслуживавших дом, да и те оказались на редкость сдержанными особами и предпочитали молчать. Никто из членов императорской семьи не заметил ничего особенного, и даже Алексей, проводивший в их обществе немало времени, не уловил какой-либо перемены в их отношениях.
Единственное, что омрачало их встречи на протяжении последних трех недель, – нараставшее отчаяние и страх перед скорой разлукой. Сказка наяву, в которой они жили до сих пор, неотвратимо приближалась к суровой развязке. Им обоим предстояло снова возвращаться в реальный мир. И Анна не находила себе места от беспокойства. Если она решится уйти из балетной школы, чтобы не разлучаться с Николаем, – где она будет жить и на какие средства? Если он затеет развод с Мери, насколько велик будет скандал и не лишится ли Николай почетного титула лейб-медика? Да, им предстояло многое взвесить, прежде чем предпринимать какие-то шаги. Конечно, Николай клялся, что не оставит ее без поддержки и сам найдет для нее жилье, но Анне претило превращаться в обузу для любимого человека. Поэтому она склонялась к мысли провести в балетной школе то время, что может потребоваться на развод и отъезд Мери в Англию.
По зрелом размышлении Николай отложил решительный разговор с Мери до отъезда Анны в надежде хоть так оградить ее от последствий возможного скандала, способного распространиться за пределы дома до самого дворца. И оба сочли, что это будет самым правильным решением. Как только у Николая выдастся минута, он навестит ее в балетной школе, расскажет, как идут дела, и они смогут составить новый план действий. И к тому же нужно будет подготовить кого-то из балерин ей на замену. Пусть Анна еще не участвовала в репетициях, но труппа рассчитывала на нее в предстоящем сезоне. В крайнем случае Анне придется танцевать в спектаклях до самого конца, то есть всю осень и зиму, и Николай говорил, что понимает такую необходимость и согласен подождать. Они сумеют выкраивать время хотя бы на недолгие встречи – несмотря на его многочисленные обязанности во дворце и ее интенсивные репетиции в балетной школе. Мало-помалу Анна укрепилась духом и обрела веру в будущее, черпая силу в своей любви и в ожидании грядущего счастья.
И все же, несмотря на все попытки быть сильными, последняя неделя в Царском Селе превратилась для обоих в бесконечную пытку. Они так стремились провести вдвоем каждую свободную минуту, что в конце концов императрица обратила внимание на эту необычную близость и вынуждена была признать, что в свое время ее более наблюдательный супруг оказался прав. Теперь и ей стало ясно, что Николай и Анна влюблены друг в друга. Она поделилась своим открытием с императором, находившимся в этот момент в Царском Селе.
– Я ни в чем его не виню, – невозмутимо сказал он своей жене поздно вечером, когда Николай собирался провести с Анной одну из их последних ночей. – Она очень милая.
– И ты считаешь, что ради нее он даже бросит жену? – немедленно спросила царица. В ответ она услышала, что чужая душа – всегда потемки. – Но если он сделает это, ты будешь возмущен?
И тут глава императорской семьи не сразу нашелся с ответом, поскольку сам не был уверен, какое решение будет правильным.
– Это зависит от того, как он обставит свой уход. Если ему удастся расстаться с женой по-хорошему, вряд ли кто-то станет поднимать шум. А если дело дойдет до публичного скандала, нам, конечно, придется что-то предпринять.
Это было мудрое и осторожное решение, и царица выслушала его с большим облегчением. Ей не хотелось терять Николая Преображенского в качестве врача для Алексея. Но ее также тревожило и то, не бросит ли Анна балетную школу. Девушка была слишком молода, и на нее возлагались большие надежды как на новую прима-балерину. По мнению царицы, не стоило так просто отказываться от места, завоеванного столь тяжким и самоотверженным трудом, и к тому же в балетной школе наверняка постараются сделать все, чтобы удержать Анну у себя. Судя по всему, Анну ждет нелегкий выбор, и царица сочувствовала ей всей душой. Она надеялась, что, если эти двое все же рискнут соединить свои судьбы, им хоть немного улыбнется удача. За те месяцы, что Анна была гостьей царской семьи, все они успели полюбить эту чудесную девушку.
На прощание государыня устроила небольшой обед для Анны и немногих близких людей. Присутствовали также оба врача и те обитатели Царского Села, что сильнее всего привязались за это время к юной балерине. Она была растрогана до слез и без конца благодарила всех за доброту и обещала вернуться. Царица тут же пригласила Анну приехать к ним в Ливадию, как это было прошлым летом, и пообещала, что непременно побывает на ее спектакле, как только балерина вернется на сцену.
– И уж на этот раз ты не отвертишься, я обязательно научу тебя плавать! – пообещал Алексей и подарил ей самую любимую свою вещицу. Это был нефритовый лягушонок работы Фаберже, выглядевший трогательно беспомощным и даже симпатичным в своем уродстве. Но цесаревич расстался с ним без колебаний, заботливо завернув в сделанный специально для Анны рисунок.
Великие княжны прочли сочиненные в ее честь стихи, преподнесли очень милые акварели и сфотографировались вместе с Анной на память. Она все еще тяжело вздыхала, когда Николай провожал ее до дому, где им предстояло в последний раз оказаться вместе.
– Я боюсь думать о том, что завтра уеду от тебя, – прошептала она, когда оба устали заниматься любовью, однако не хотели спать и решили проговорить до утра.
Несмотря на их веру в то, что новая жизнь только начинается, Анна все еще не представляла, что сможет просто сесть в карету и уехать. В этот вечер, когда они вернулись с обеда, Николай подарил ей золотой медальон на цепочке со своим портретом. На фотографии он так сильно походил на царя, что ему пришлось убеждать Анну, что это именно он, и тогда она поклялась носить медальон не снимая, кроме тех минут, когда будет танцевать.
Последние часы перед разлукой были полны тоски и боли, и оба не смогли удержаться от слез, когда Анна садилась в поезд, чтобы вскоре оказаться в Санкт-Петербурге, в заведении мадам Марковой. Она не захотела, чтобы доктор провожал ее до самой школы, – проницательная наставница мигом догадалась бы об их связи. Анна совсем по-детски верила, будто мадам Маркова обладает волшебной способностью все видеть и все знать, но Николай не стал возражать и остался. Нынче днем ему предстоял нелегкий разговор с Мери, и он обещал при первой же возможности рассказать Анне обо всем, что случится.
Так они стояли на платформе, ожидая свистка паровоза, и сердца их разрывались от горя и мыслей о том, что подошла к концу самая счастливая, самая светлая глава в их жизни. Анна как можно дальше высунулась из окна и смотрела, как Николай машет рукой, не отрывая глаз от любимого лица. Дрожащими пальцами она нащупала у себя на шее золотой медальон и стиснула что было сил. Перед тем как покинуть гостевой домик, он тысячу раз со слезами повторил, что любит ее, и целовал с таким отчаянием и страстью, что у Анны до сих пор саднило губы, и ей пришлось несколько раз поправлять прическу, прежде чем выйти наружу. Они цеплялись друг за друга, как двое детей, вырванных из рук родителей, и не раз и не два Анна вспомнила тот страшный день, когда отец привез ее в балетную школу и оставил наедине с суровой взрослой жизнью. Сейчас ее сердечко терзалось от точно такого же, если не более сильного, холодного липкого страха.
Мадам Маркова встречала ее на вокзале в Санкт-Петербурге. За эти месяцы наставница сильно похудела и оттого казалась еще выше и строже. Анне даже подумалось, что ее наставница заметно постарела, и у нее возникло такое ощущение, будто она провела в Царском Селе целую вечность. Но мадам Маркова обняла и поцеловала Анну с прежней теплотой – она была искренне рада снова видеть любимую ученицу. Только теперь Анна осознала, как соскучилась по мадам Марковой, несмотря на все, что случилось с ней за время разлуки.
– Ты прекрасно выглядишь, Анна. Довольная и отдохнувшая.
– Спасибо, мадам. Все относились ко мне чудесно.
– Так я и поняла по твоим письмам. Как всегда, ее голос звучал строго, чуть ли не осуждающе – черта, от которой Анна успела отвыкнуть. Такая манера говорить побуждала окружающих думать лишь о том, как бы не прогневать суровую наставницу. Она не проронила ни слова, пока усаживалась в наемный экипаж, чтобы ехать в балетную школу.
Анна, как могла, пыталась сгладить неловкое молчание, повествуя о своей жизни в гостях у императорской семьи, о приемах и званых обедах. Однако с каждой минутой в ней крепло ощущение, что мадам Маркова за что-то сердится на нее. Как тут не пожалеешь о только что покинутом прибежище в Царском Селе! Но увы, ее никто не освобождал от наложенных прежде обязательств.
– Когда я снова начну заниматься? – спросила Анна, следя за тем, как в окошке мелькают знакомые улицы.
– Завтра утром. Однако я бы на твоем месте не откладывала и самостоятельно размялась бы прямо сегодня, чтобы хоть немного подготовиться. Полагаю, во время своих каникул ты не особо старалась поддерживать форму? – Конечно, она не ошиблась, потому что тех немногих упражнений, которые проделывала Анна, было явно недостаточно. Мадам Маркова помрачнела еще больше, когда увидела ее покаянный кивок.
– Доктор не советовал мне торопиться с нагрузкой, – вот и все, что она могла сказать в оправдание. Она даже не посмела рассказать о своих ежедневных получасовых разминках в саду. Потому что согласно установкам, царившим в балетной школе, эти разминки нельзя было воспринимать всерьез.
Итак, мадам Маркова молча уставилась прямо перед собой, отчего напряжение в карете сгустилось еще сильнее.
Анне отвели ее прежнее место в старой комнате, и, пока она шла по знакомым обшарпанным коридорам, сердце защемило от глухой тоски. Это ничуть не напоминало возвращение в любимый дом, напротив, она лишний раз вспомнила о том, как далеко остался ее Николай и их ночи в уютном милом гостевом домике. Вряд ли ей удастся заснуть без его объятий, однако Анна была полна решимости преодолеть тоску и боль. Им обоим предстояло в одиночку пройти нелегкий путь, прежде чем наступит тот день, когда они снова будут вместе – как она надеялась, навсегда.
Ей не терпелось поскорее сообщить мадам Марковой о своих новых планах, но Анна решила подождать, пока не убедится, что Николай развелся, а Мери вернулась в Англию. Теперь все зависело от того, как скоро решится эта проблема. А пока Анна черпала силы в тяжелом теплом медальоне, висевшем у нее на груди под тонкой блузкой.
Как всегда, в это время все ученицы разошлись по классам: кто-то разминался, кто-то делал упражнения у станка, кто-то репетировал, – ив полупустой комнате, покинутой Анной четыре месяца назад, не было ни души. Холодные, голые стены показались ей чужими и просто уродливыми, и Анна поспешила переодеться в трико и балетные туфли и бегом спустилась в студию, где привыкла делать разминку. Первой, кого она увидела, была мадам Маркова, тихонько сидевшая в уголке и следившая за тем, как идут занятия. Присутствие наставницы немного смутило Анну, но она не подала виду и прошла к станку. Здесь ее ожидало весьма неприятное открытие: тело отказывалось повиноваться, оно стало каким-то чужим. Спина словно одеревенела, а руки и ноги не способны были проделать и десятой доли того, к чему когда-то были привычны.
– Тебе придется изрядно попотеть, Анна, – колко заметила мадам Маркова, и та молча кивнула.
За четыре кратких месяца в ее тело точно вселился упрямый враждебный дух, не позволявший ей сделать ни одного правильного, плавного движения. И к вечеру, когда она наконец в изнеможении повалилась на постель, в ее теле саднил и кричал от боли каждый мускул, измученный тяжелой нагрузкой. Эта боль не давала Анне спать всю ночь и нисколько не ослабла к утру, напротив, тело как будто онемело и повиновалось еще хуже. Результат четырех месяцев, проведенных в неге и довольстве, был ужасающим.
Однако она превозмогла себя и ровно в пять часов уже была на ногах. В шесть часов Анна встала у станка, и в этот день ее занятия кончились в девять часов вечера. Все это время мадам Маркова почти не спускала с нее глаз.
– Непростительно разбазаривать такой дар, как у тебя, – сурово заметила наставница, когда утром Анна с большим трудом приступила к разминке. И в еще более резких выражениях предупредила Анну, что ей не видать сцены как своих ушей, если она не будет заниматься на пределе человеческих возможностей. А под конец мадам Маркова добавила: – Ты должна потом и кровью заплатить за то, чтобы снова называться балериной.
Наставница не могла простить Анне столь возмутительной беспечности и вечером поговорила с ней еще раз, нарочно сгустив краски. Они вовсе не обязаны держать такую лентяйку на месте прима-балерины. Это звание – великая честь для каждой танцовщицы, и только безусловная самоотверженность и усердие помогут ей вновь завоевать на него право.
В этот вечер Анна отправилась спать в слезах и то и дело принималась рыдать от боли и отчаяния на протяжении следующего дня. Наконец ей стало так плохо, что она просто села и написала Николаю письмо. Пусть хоть одна живая душа узнает о том, через что ей приходится здесь пройти и как она тоскует по любимому человеку. Анна и не предполагала, что на свете бывает такая тоска.
Тем не менее никто не собирался давать ей поблажки, хождение по мукам продолжалось, и к концу недели Анна успела не раз пожалеть о своем возвращении в школу, тем более что она все равно собиралась оставить балет. Ради чего она терпит все эти пытки, что стремится им доказать, если в один прекрасный день ей предстояло уйти к Николаю и расстаться с балетом навсегда? Однако гордость твердила о том, что ей следует уйти с честью, и она не намерена была отступать, даже если это будет стоить ей жизни. Впрочем, в ее теперешнем состоянии скоропостижная смерть от непосильной нагрузки и бесконечной боли казалась не более чем желанным избавлением от мук.
Так прошло две недели, и вдруг мадам Маркова вызвала Анну к себе в кабинет. Анна недоумевала, что мог означать этот вызов. Она не могла припомнить, когда в последний раз была в этом кабинете, в отличие от остальных учениц. Для них такие визиты неизменно кончались обильными слезами, а подчас и немедленным исключением из школы. И Анна терзалась от страха, уж не уготована ли и ей такая же судьба. Мадам Маркова сидела очень прямо и совершенно неподвижно за своим рабочим столом и долго смотрела на свою ученицу, прежде чем соизволила заговорить:
– Я отлично вижу, что с тобой произошло, по тому, как ты пытаешься танцевать и как ты работаешь. Если не хочешь, можешь ничего мне не говорить – выбор за тобой.
Конечно, Анна собиралась рассказать ей обо всем, но только не так, словно ее загнали в угол, и не сейчас. Сначала она должна убедиться, что у Николая все в порядке. Неизвестность и тревога грызли ее все сильнее с каждым днем. Мадам Маркова была абсолютно права – любовь к Николаю отвлекала ее от танцев. Теперь Анне было труднее сосредоточиться только на том, что она делает, на каждом движении тела. Изменения происходили не на физическом, а прежде всего на духовном уровне. И тем более удивительным было то, что мадам Маркова сумела их уловить.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду, мадам. Я не отхожу от станка с того самого дня, как вернулась в школу. – Ее голос зазвенел от невольных слез. За годы, проведенные в балетной школе, Анна не привыкла получать выволочки. Еще никогда ее труд не подвергался такому унижению. Напротив, мадам Маркова не скрывала, что гордится Анной, вплоть до недавнего времени. Похоже, теперь от одного вида некогда любимой ученицы наставница приходила в ярость.
– Ты стараешься работать как можно больше. Но этого недостаточно. В твоей работе больше нет жизни, нет одухотворенности. Я ведь говорила не раз, что ты добьешься совершенства только в том случае, если отдашь свою любовь, свое сердце, свою кровь и даже саму жизнь тому искусству, которому мы призваны служить. Иначе не стоит и пытаться. Лучше отправляйся чистить выгребные ямы или ковыряться в земле – по крайней мере принесешь хоть немного пользы. Потому что на свете нет ничего хуже танцовщицы, не способной вложить в танец частицу своей души.
– Я очень стараюсь, мадам! Мне пришлось сделать слишком большой перерыв. Я и сейчас еще не до конца восстановила силы! – При этих словах она не смогла удержаться от слез, но у мадам Марковой они не вызвали ничего, кроме брезгливости и возмущения. У нее был такой вид, будто она поймала Анну на воровстве.
– Кажется, я говорила о твоем сердце. И о твоей душе. А не о мышцах на руках и ногах. Мышцы вернутся. А сердце – нет, если тебя угораздило где-то его потерять. Тебе придется выбирать, Анна. До сих пор ты выбирала правильно. А теперь ты ничуть не лучше остальных. Ты никогда не была такой. Ты была на голову выше. Невозможно иметь все на свете. Невозможно отдавать свое сердце мужчине и оставаться воистину великой танцовщицей. А ведь ни один мужчина в мире не стоит твоей карьеры… ни один из них не стоит настоящего балета.
Как бы он ни был хорош, рано или поздно он разочарует тебя. Так же, как разочаровала меня ты и как пытаешься задурить себе голову. Тебе незачем было возвращаться сюда. Ты же пустышка, ничтожество, одна из тех серых мышек, которым не светит ничего, кроме кордебалета. Ты больше не похожа на приму!
Это был жестокий, смертельный удар, поразивший Анну в самое сердце.
– Это неправда! Ведь у меня остался прежний талант, и мне нужно всего лишь восстановить форму!
– Ты позабыла, как это делается! Ты стала равнодушной! В твоей жизни появился некто, присвоивший всю любовь, отданную когда-то балету! Я это вижу, я это чувствую! Ты больше не танцуешь, ты просто машешь руками и ногами!
От этих слов у Анны возникло такое ощущение, будто с нее содрали кожу. Наверное, от этой женщины вообще невозможно что-то скрыть!
– Ведь это мужчина – я не ошиблась? И ты позволила себе влюбиться? Да разве мужчины этого стоят? Разве ты ему нужна? Какая глупость – пожертвовать своим даром, своим талантом ради него!
Прошло немало времени, пока Анна справилась с потрясением и попыталась ответить, с чрезвычайной осторожностью подбирая слова.
– Это очень хороший человек, – вымолвила она наконец, – и мы действительно любим друг друга.
– Ну вот, поздравляю, ты стала настоящей шлюхой – ничуть не хуже других! Теперь ты будешь заодно с такими же ничтожествами отплясывать, что прикажут – лишь бы было под музыку! Тебе место в бродячем цирке, в парижском кабаке, а не на сцене Мариинского театра! Здесь тебе нечего делать, Анна! Я ведь предупреждала: ты не можешь оставаться такой, как они. Выбор за тобой.
– Но, мадам, я же не смогу провести на сцене всю свою жизнь, хотя люблю балет всей душой. И я хотела бы сделать правильный выбор, стать великой и оправдать ваши надежды… Но я не могу не любить и его.
– Тогда лучше уйди сразу. Не трать попусту время – и мое, и остальных учителей. Никто не пожелает иметь с тобою дело, если ты не станешь такой, какой была прежде. Или все – или ничего. Выбор за тобой, Анна. И если ты выберешь его – это будет неправильным решением. Поверь мне. Он никогда не даст тебе то, что ты получила бы у нас. Ты никогда не почувствуешь себя такой, какой была бы на сцене. Знать, что твой танец зрители не забудут никогда, – вот высшее счастье. Ты была великой, когда уезжала от нас в Царское Село. А вернулась к нам полным ничтожеством.
Анна не верила своим ушам, ей казалось, что это просто поток жестоких, хотя и знакомых слов. Она и прежде знала, что думает об этом мадам Маркова. Для нее балет заменял любовь и веру, на алтарь которой не жалко было положить собственную жизнь. Именно так поступила когда-то она – и теперь ожидала, что ученицы последуют по ее стопам. И Анна честно выполняла свой долг, но теперь такая жертва была для нее не под силу. Она не желала ограничивать свою жизнь балетным станком.
– Да кто он такой? – спросила наставница под конец. – Разве он так для тебя важен?
– Да, он важен для меня, мадам, – прошептала Анна, все еще стараясь держаться почтительно, все еще надеясь, что ей удастся сохранить и свою любовь, и свой талант. Что она сумеет с честью уйти из балетной школы, дождавшись того дня, когда Николай будет готов ее принять.
Анна жила словно во сне. Он учил ее искусству любви, и с каждым днем она привязывалась к нему все сильнее, укрепляя единение души и тела. Они прекрасно понимали друг друга и не имели друг от друга никаких тайн. Они делились мечтами, надеждами и даже давними детскими страхами. Но единственным настоящим страхом была для них угроза однажды потерять друг друга. Оба не смели задумываться над тем, что случится, когда Анна покинет Царское Село. Потому что понимали: роковой день неотвратимо приближается. И рано или поздно им придется взглянуть в глаза правде и подумать о будущем. Но Николай до сих пор не решился на откровенный разговор с женой.
По молчаливому уговору любовники просто старались насладиться краткими минутами безоблачного счастья, пока еще не омраченного вторжением жестокой действительности. Они и сами не заметили, как быстро миновали и февраль, и март.
Анна прожила в Царском Селе уже целых три месяца и теперь не могла говорить о возвращении без грусти. Она не представляла, как снова будет привыкать к жизни в балетной школе. Даже мадам Маркова забеспокоилась и все чаще спрашивала, когда она намерена возобновить тренировки и репетиции. Ведь на восстановление утраченной из-за болезни формы придется потратить не один месяц. Те немногие упражнения, что она проделывала сейчас, не шли ни в какое сравнение с постоянными нагрузками, ожидавшими Анну в школе. Чтобы снова привыкнуть к ним, ей предстояло пролить немало пота. И наконец с чувством обреченности она твердо пообещала вернуться в Санкт-Петербург не позднее конца апреля. Мысль о разлуке с Николаем казалась ей попросту невыносимой.
Однажды, за три недели до назначенного срока, они решились поговорить о предстоящем отъезде всерьез. Он полагал, что больше не имеет права откладывать объяснение с Мери и должен попросить у нее развод в обмен на разрешение возвратиться в Англию вместе с детьми. Но с другой стороны, он все еще не знал, решилась ли Анна вернуться в балетную школу. Ей также предстоял нелегкий выбор.
– А как ты думаешь, что тебе скажет Мери?
– По-моему, ей станет только легче, – искренне признался Николай. В этом-то он был уверен вполне – в отличие от предполагаемого согласия на развод. Вот почему он предпочел бы провести разговор, вообще не упоминая об Анне, если это окажется возможным. Ему и так хватало причин разорвать отношения, давно ставшие обузой для обоих, и вовсе ни к чему было усложнять их вероятной вспышкой ревности.
– А что будет с мальчиками? Она не запретит тебе их видеть? – Это тревожило Анну с самого начала и внушало ей чувство вины. Именно из-за детей она так боялась признаться в собственных чувствах и не решалась дать им волю. Но рано или поздно это все равно вырвалось бы на свободу. Она просто дурачила себя, когда воображала, будто сумеет удержаться. Теперь-то это ясно как день. Любовь стала реальностью, частью их жизни, и отрицать это было бесполезно.
– Я понятия не имею, как она поступит с детьми, – честно сказал он. – Наверное, мне следовало подождать, пока они станут совсем взрослыми. – При этом в его взгляде промелькнула такая боль, что сердце Анны тоскливо сжалось. – А как же мадам Маркова? – спросил Николай в свою очередь. На этот вопрос тоже трудно было ответить, и, хотя для Николая он не казался таким уж сложным, Анна не представляла, сумеет ли объясниться со своей наставницей.
– Я поговорю с нею сразу, как только вернусь в Санкт-Петербург, – сказала она, стараясь не обращать внимания на невольный страх и чувство неловкости, как будто она предает мадам Маркову. Ведь эта женщина связывала с Анной свои самые великие надежды, она не жалела для нее ни времени, ни сил, и наверняка придет в отчаяние, если лучшая ученица покинет ее школу. Да разве Анна виновата, что все так изменилось? Отныне ее жизнь принадлежит Николаю, и только ему.
Как это ни невероятно, но никто не заподозрил, насколько далеко зашла их связь, кроме разве что горничных, обслуживавших дом, да и те оказались на редкость сдержанными особами и предпочитали молчать. Никто из членов императорской семьи не заметил ничего особенного, и даже Алексей, проводивший в их обществе немало времени, не уловил какой-либо перемены в их отношениях.
Единственное, что омрачало их встречи на протяжении последних трех недель, – нараставшее отчаяние и страх перед скорой разлукой. Сказка наяву, в которой они жили до сих пор, неотвратимо приближалась к суровой развязке. Им обоим предстояло снова возвращаться в реальный мир. И Анна не находила себе места от беспокойства. Если она решится уйти из балетной школы, чтобы не разлучаться с Николаем, – где она будет жить и на какие средства? Если он затеет развод с Мери, насколько велик будет скандал и не лишится ли Николай почетного титула лейб-медика? Да, им предстояло многое взвесить, прежде чем предпринимать какие-то шаги. Конечно, Николай клялся, что не оставит ее без поддержки и сам найдет для нее жилье, но Анне претило превращаться в обузу для любимого человека. Поэтому она склонялась к мысли провести в балетной школе то время, что может потребоваться на развод и отъезд Мери в Англию.
По зрелом размышлении Николай отложил решительный разговор с Мери до отъезда Анны в надежде хоть так оградить ее от последствий возможного скандала, способного распространиться за пределы дома до самого дворца. И оба сочли, что это будет самым правильным решением. Как только у Николая выдастся минута, он навестит ее в балетной школе, расскажет, как идут дела, и они смогут составить новый план действий. И к тому же нужно будет подготовить кого-то из балерин ей на замену. Пусть Анна еще не участвовала в репетициях, но труппа рассчитывала на нее в предстоящем сезоне. В крайнем случае Анне придется танцевать в спектаклях до самого конца, то есть всю осень и зиму, и Николай говорил, что понимает такую необходимость и согласен подождать. Они сумеют выкраивать время хотя бы на недолгие встречи – несмотря на его многочисленные обязанности во дворце и ее интенсивные репетиции в балетной школе. Мало-помалу Анна укрепилась духом и обрела веру в будущее, черпая силу в своей любви и в ожидании грядущего счастья.
И все же, несмотря на все попытки быть сильными, последняя неделя в Царском Селе превратилась для обоих в бесконечную пытку. Они так стремились провести вдвоем каждую свободную минуту, что в конце концов императрица обратила внимание на эту необычную близость и вынуждена была признать, что в свое время ее более наблюдательный супруг оказался прав. Теперь и ей стало ясно, что Николай и Анна влюблены друг в друга. Она поделилась своим открытием с императором, находившимся в этот момент в Царском Селе.
– Я ни в чем его не виню, – невозмутимо сказал он своей жене поздно вечером, когда Николай собирался провести с Анной одну из их последних ночей. – Она очень милая.
– И ты считаешь, что ради нее он даже бросит жену? – немедленно спросила царица. В ответ она услышала, что чужая душа – всегда потемки. – Но если он сделает это, ты будешь возмущен?
И тут глава императорской семьи не сразу нашелся с ответом, поскольку сам не был уверен, какое решение будет правильным.
– Это зависит от того, как он обставит свой уход. Если ему удастся расстаться с женой по-хорошему, вряд ли кто-то станет поднимать шум. А если дело дойдет до публичного скандала, нам, конечно, придется что-то предпринять.
Это было мудрое и осторожное решение, и царица выслушала его с большим облегчением. Ей не хотелось терять Николая Преображенского в качестве врача для Алексея. Но ее также тревожило и то, не бросит ли Анна балетную школу. Девушка была слишком молода, и на нее возлагались большие надежды как на новую прима-балерину. По мнению царицы, не стоило так просто отказываться от места, завоеванного столь тяжким и самоотверженным трудом, и к тому же в балетной школе наверняка постараются сделать все, чтобы удержать Анну у себя. Судя по всему, Анну ждет нелегкий выбор, и царица сочувствовала ей всей душой. Она надеялась, что, если эти двое все же рискнут соединить свои судьбы, им хоть немного улыбнется удача. За те месяцы, что Анна была гостьей царской семьи, все они успели полюбить эту чудесную девушку.
На прощание государыня устроила небольшой обед для Анны и немногих близких людей. Присутствовали также оба врача и те обитатели Царского Села, что сильнее всего привязались за это время к юной балерине. Она была растрогана до слез и без конца благодарила всех за доброту и обещала вернуться. Царица тут же пригласила Анну приехать к ним в Ливадию, как это было прошлым летом, и пообещала, что непременно побывает на ее спектакле, как только балерина вернется на сцену.
– И уж на этот раз ты не отвертишься, я обязательно научу тебя плавать! – пообещал Алексей и подарил ей самую любимую свою вещицу. Это был нефритовый лягушонок работы Фаберже, выглядевший трогательно беспомощным и даже симпатичным в своем уродстве. Но цесаревич расстался с ним без колебаний, заботливо завернув в сделанный специально для Анны рисунок.
Великие княжны прочли сочиненные в ее честь стихи, преподнесли очень милые акварели и сфотографировались вместе с Анной на память. Она все еще тяжело вздыхала, когда Николай провожал ее до дому, где им предстояло в последний раз оказаться вместе.
– Я боюсь думать о том, что завтра уеду от тебя, – прошептала она, когда оба устали заниматься любовью, однако не хотели спать и решили проговорить до утра.
Несмотря на их веру в то, что новая жизнь только начинается, Анна все еще не представляла, что сможет просто сесть в карету и уехать. В этот вечер, когда они вернулись с обеда, Николай подарил ей золотой медальон на цепочке со своим портретом. На фотографии он так сильно походил на царя, что ему пришлось убеждать Анну, что это именно он, и тогда она поклялась носить медальон не снимая, кроме тех минут, когда будет танцевать.
Последние часы перед разлукой были полны тоски и боли, и оба не смогли удержаться от слез, когда Анна садилась в поезд, чтобы вскоре оказаться в Санкт-Петербурге, в заведении мадам Марковой. Она не захотела, чтобы доктор провожал ее до самой школы, – проницательная наставница мигом догадалась бы об их связи. Анна совсем по-детски верила, будто мадам Маркова обладает волшебной способностью все видеть и все знать, но Николай не стал возражать и остался. Нынче днем ему предстоял нелегкий разговор с Мери, и он обещал при первой же возможности рассказать Анне обо всем, что случится.
Так они стояли на платформе, ожидая свистка паровоза, и сердца их разрывались от горя и мыслей о том, что подошла к концу самая счастливая, самая светлая глава в их жизни. Анна как можно дальше высунулась из окна и смотрела, как Николай машет рукой, не отрывая глаз от любимого лица. Дрожащими пальцами она нащупала у себя на шее золотой медальон и стиснула что было сил. Перед тем как покинуть гостевой домик, он тысячу раз со слезами повторил, что любит ее, и целовал с таким отчаянием и страстью, что у Анны до сих пор саднило губы, и ей пришлось несколько раз поправлять прическу, прежде чем выйти наружу. Они цеплялись друг за друга, как двое детей, вырванных из рук родителей, и не раз и не два Анна вспомнила тот страшный день, когда отец привез ее в балетную школу и оставил наедине с суровой взрослой жизнью. Сейчас ее сердечко терзалось от точно такого же, если не более сильного, холодного липкого страха.
Мадам Маркова встречала ее на вокзале в Санкт-Петербурге. За эти месяцы наставница сильно похудела и оттого казалась еще выше и строже. Анне даже подумалось, что ее наставница заметно постарела, и у нее возникло такое ощущение, будто она провела в Царском Селе целую вечность. Но мадам Маркова обняла и поцеловала Анну с прежней теплотой – она была искренне рада снова видеть любимую ученицу. Только теперь Анна осознала, как соскучилась по мадам Марковой, несмотря на все, что случилось с ней за время разлуки.
– Ты прекрасно выглядишь, Анна. Довольная и отдохнувшая.
– Спасибо, мадам. Все относились ко мне чудесно.
– Так я и поняла по твоим письмам. Как всегда, ее голос звучал строго, чуть ли не осуждающе – черта, от которой Анна успела отвыкнуть. Такая манера говорить побуждала окружающих думать лишь о том, как бы не прогневать суровую наставницу. Она не проронила ни слова, пока усаживалась в наемный экипаж, чтобы ехать в балетную школу.
Анна, как могла, пыталась сгладить неловкое молчание, повествуя о своей жизни в гостях у императорской семьи, о приемах и званых обедах. Однако с каждой минутой в ней крепло ощущение, что мадам Маркова за что-то сердится на нее. Как тут не пожалеешь о только что покинутом прибежище в Царском Селе! Но увы, ее никто не освобождал от наложенных прежде обязательств.
– Когда я снова начну заниматься? – спросила Анна, следя за тем, как в окошке мелькают знакомые улицы.
– Завтра утром. Однако я бы на твоем месте не откладывала и самостоятельно размялась бы прямо сегодня, чтобы хоть немного подготовиться. Полагаю, во время своих каникул ты не особо старалась поддерживать форму? – Конечно, она не ошиблась, потому что тех немногих упражнений, которые проделывала Анна, было явно недостаточно. Мадам Маркова помрачнела еще больше, когда увидела ее покаянный кивок.
– Доктор не советовал мне торопиться с нагрузкой, – вот и все, что она могла сказать в оправдание. Она даже не посмела рассказать о своих ежедневных получасовых разминках в саду. Потому что согласно установкам, царившим в балетной школе, эти разминки нельзя было воспринимать всерьез.
Итак, мадам Маркова молча уставилась прямо перед собой, отчего напряжение в карете сгустилось еще сильнее.
Анне отвели ее прежнее место в старой комнате, и, пока она шла по знакомым обшарпанным коридорам, сердце защемило от глухой тоски. Это ничуть не напоминало возвращение в любимый дом, напротив, она лишний раз вспомнила о том, как далеко остался ее Николай и их ночи в уютном милом гостевом домике. Вряд ли ей удастся заснуть без его объятий, однако Анна была полна решимости преодолеть тоску и боль. Им обоим предстояло в одиночку пройти нелегкий путь, прежде чем наступит тот день, когда они снова будут вместе – как она надеялась, навсегда.
Ей не терпелось поскорее сообщить мадам Марковой о своих новых планах, но Анна решила подождать, пока не убедится, что Николай развелся, а Мери вернулась в Англию. Теперь все зависело от того, как скоро решится эта проблема. А пока Анна черпала силы в тяжелом теплом медальоне, висевшем у нее на груди под тонкой блузкой.
Как всегда, в это время все ученицы разошлись по классам: кто-то разминался, кто-то делал упражнения у станка, кто-то репетировал, – ив полупустой комнате, покинутой Анной четыре месяца назад, не было ни души. Холодные, голые стены показались ей чужими и просто уродливыми, и Анна поспешила переодеться в трико и балетные туфли и бегом спустилась в студию, где привыкла делать разминку. Первой, кого она увидела, была мадам Маркова, тихонько сидевшая в уголке и следившая за тем, как идут занятия. Присутствие наставницы немного смутило Анну, но она не подала виду и прошла к станку. Здесь ее ожидало весьма неприятное открытие: тело отказывалось повиноваться, оно стало каким-то чужим. Спина словно одеревенела, а руки и ноги не способны были проделать и десятой доли того, к чему когда-то были привычны.
– Тебе придется изрядно попотеть, Анна, – колко заметила мадам Маркова, и та молча кивнула.
За четыре кратких месяца в ее тело точно вселился упрямый враждебный дух, не позволявший ей сделать ни одного правильного, плавного движения. И к вечеру, когда она наконец в изнеможении повалилась на постель, в ее теле саднил и кричал от боли каждый мускул, измученный тяжелой нагрузкой. Эта боль не давала Анне спать всю ночь и нисколько не ослабла к утру, напротив, тело как будто онемело и повиновалось еще хуже. Результат четырех месяцев, проведенных в неге и довольстве, был ужасающим.
Однако она превозмогла себя и ровно в пять часов уже была на ногах. В шесть часов Анна встала у станка, и в этот день ее занятия кончились в девять часов вечера. Все это время мадам Маркова почти не спускала с нее глаз.
– Непростительно разбазаривать такой дар, как у тебя, – сурово заметила наставница, когда утром Анна с большим трудом приступила к разминке. И в еще более резких выражениях предупредила Анну, что ей не видать сцены как своих ушей, если она не будет заниматься на пределе человеческих возможностей. А под конец мадам Маркова добавила: – Ты должна потом и кровью заплатить за то, чтобы снова называться балериной.
Наставница не могла простить Анне столь возмутительной беспечности и вечером поговорила с ней еще раз, нарочно сгустив краски. Они вовсе не обязаны держать такую лентяйку на месте прима-балерины. Это звание – великая честь для каждой танцовщицы, и только безусловная самоотверженность и усердие помогут ей вновь завоевать на него право.
В этот вечер Анна отправилась спать в слезах и то и дело принималась рыдать от боли и отчаяния на протяжении следующего дня. Наконец ей стало так плохо, что она просто села и написала Николаю письмо. Пусть хоть одна живая душа узнает о том, через что ей приходится здесь пройти и как она тоскует по любимому человеку. Анна и не предполагала, что на свете бывает такая тоска.
Тем не менее никто не собирался давать ей поблажки, хождение по мукам продолжалось, и к концу недели Анна успела не раз пожалеть о своем возвращении в школу, тем более что она все равно собиралась оставить балет. Ради чего она терпит все эти пытки, что стремится им доказать, если в один прекрасный день ей предстояло уйти к Николаю и расстаться с балетом навсегда? Однако гордость твердила о том, что ей следует уйти с честью, и она не намерена была отступать, даже если это будет стоить ей жизни. Впрочем, в ее теперешнем состоянии скоропостижная смерть от непосильной нагрузки и бесконечной боли казалась не более чем желанным избавлением от мук.
Так прошло две недели, и вдруг мадам Маркова вызвала Анну к себе в кабинет. Анна недоумевала, что мог означать этот вызов. Она не могла припомнить, когда в последний раз была в этом кабинете, в отличие от остальных учениц. Для них такие визиты неизменно кончались обильными слезами, а подчас и немедленным исключением из школы. И Анна терзалась от страха, уж не уготована ли и ей такая же судьба. Мадам Маркова сидела очень прямо и совершенно неподвижно за своим рабочим столом и долго смотрела на свою ученицу, прежде чем соизволила заговорить:
– Я отлично вижу, что с тобой произошло, по тому, как ты пытаешься танцевать и как ты работаешь. Если не хочешь, можешь ничего мне не говорить – выбор за тобой.
Конечно, Анна собиралась рассказать ей обо всем, но только не так, словно ее загнали в угол, и не сейчас. Сначала она должна убедиться, что у Николая все в порядке. Неизвестность и тревога грызли ее все сильнее с каждым днем. Мадам Маркова была абсолютно права – любовь к Николаю отвлекала ее от танцев. Теперь Анне было труднее сосредоточиться только на том, что она делает, на каждом движении тела. Изменения происходили не на физическом, а прежде всего на духовном уровне. И тем более удивительным было то, что мадам Маркова сумела их уловить.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду, мадам. Я не отхожу от станка с того самого дня, как вернулась в школу. – Ее голос зазвенел от невольных слез. За годы, проведенные в балетной школе, Анна не привыкла получать выволочки. Еще никогда ее труд не подвергался такому унижению. Напротив, мадам Маркова не скрывала, что гордится Анной, вплоть до недавнего времени. Похоже, теперь от одного вида некогда любимой ученицы наставница приходила в ярость.
– Ты стараешься работать как можно больше. Но этого недостаточно. В твоей работе больше нет жизни, нет одухотворенности. Я ведь говорила не раз, что ты добьешься совершенства только в том случае, если отдашь свою любовь, свое сердце, свою кровь и даже саму жизнь тому искусству, которому мы призваны служить. Иначе не стоит и пытаться. Лучше отправляйся чистить выгребные ямы или ковыряться в земле – по крайней мере принесешь хоть немного пользы. Потому что на свете нет ничего хуже танцовщицы, не способной вложить в танец частицу своей души.
– Я очень стараюсь, мадам! Мне пришлось сделать слишком большой перерыв. Я и сейчас еще не до конца восстановила силы! – При этих словах она не смогла удержаться от слез, но у мадам Марковой они не вызвали ничего, кроме брезгливости и возмущения. У нее был такой вид, будто она поймала Анну на воровстве.
– Кажется, я говорила о твоем сердце. И о твоей душе. А не о мышцах на руках и ногах. Мышцы вернутся. А сердце – нет, если тебя угораздило где-то его потерять. Тебе придется выбирать, Анна. До сих пор ты выбирала правильно. А теперь ты ничуть не лучше остальных. Ты никогда не была такой. Ты была на голову выше. Невозможно иметь все на свете. Невозможно отдавать свое сердце мужчине и оставаться воистину великой танцовщицей. А ведь ни один мужчина в мире не стоит твоей карьеры… ни один из них не стоит настоящего балета.
Как бы он ни был хорош, рано или поздно он разочарует тебя. Так же, как разочаровала меня ты и как пытаешься задурить себе голову. Тебе незачем было возвращаться сюда. Ты же пустышка, ничтожество, одна из тех серых мышек, которым не светит ничего, кроме кордебалета. Ты больше не похожа на приму!
Это был жестокий, смертельный удар, поразивший Анну в самое сердце.
– Это неправда! Ведь у меня остался прежний талант, и мне нужно всего лишь восстановить форму!
– Ты позабыла, как это делается! Ты стала равнодушной! В твоей жизни появился некто, присвоивший всю любовь, отданную когда-то балету! Я это вижу, я это чувствую! Ты больше не танцуешь, ты просто машешь руками и ногами!
От этих слов у Анны возникло такое ощущение, будто с нее содрали кожу. Наверное, от этой женщины вообще невозможно что-то скрыть!
– Ведь это мужчина – я не ошиблась? И ты позволила себе влюбиться? Да разве мужчины этого стоят? Разве ты ему нужна? Какая глупость – пожертвовать своим даром, своим талантом ради него!
Прошло немало времени, пока Анна справилась с потрясением и попыталась ответить, с чрезвычайной осторожностью подбирая слова.
– Это очень хороший человек, – вымолвила она наконец, – и мы действительно любим друг друга.
– Ну вот, поздравляю, ты стала настоящей шлюхой – ничуть не хуже других! Теперь ты будешь заодно с такими же ничтожествами отплясывать, что прикажут – лишь бы было под музыку! Тебе место в бродячем цирке, в парижском кабаке, а не на сцене Мариинского театра! Здесь тебе нечего делать, Анна! Я ведь предупреждала: ты не можешь оставаться такой, как они. Выбор за тобой.
– Но, мадам, я же не смогу провести на сцене всю свою жизнь, хотя люблю балет всей душой. И я хотела бы сделать правильный выбор, стать великой и оправдать ваши надежды… Но я не могу не любить и его.
– Тогда лучше уйди сразу. Не трать попусту время – и мое, и остальных учителей. Никто не пожелает иметь с тобою дело, если ты не станешь такой, какой была прежде. Или все – или ничего. Выбор за тобой, Анна. И если ты выберешь его – это будет неправильным решением. Поверь мне. Он никогда не даст тебе то, что ты получила бы у нас. Ты никогда не почувствуешь себя такой, какой была бы на сцене. Знать, что твой танец зрители не забудут никогда, – вот высшее счастье. Ты была великой, когда уезжала от нас в Царское Село. А вернулась к нам полным ничтожеством.
Анна не верила своим ушам, ей казалось, что это просто поток жестоких, хотя и знакомых слов. Она и прежде знала, что думает об этом мадам Маркова. Для нее балет заменял любовь и веру, на алтарь которой не жалко было положить собственную жизнь. Именно так поступила когда-то она – и теперь ожидала, что ученицы последуют по ее стопам. И Анна честно выполняла свой долг, но теперь такая жертва была для нее не под силу. Она не желала ограничивать свою жизнь балетным станком.
– Да кто он такой? – спросила наставница под конец. – Разве он так для тебя важен?
– Да, он важен для меня, мадам, – прошептала Анна, все еще стараясь держаться почтительно, все еще надеясь, что ей удастся сохранить и свою любовь, и свой талант. Что она сумеет с честью уйти из балетной школы, дождавшись того дня, когда Николай будет готов ее принять.